Бело-розовый туман, справа выше, поверху гуще...

Две дедовы картины висели в доме друг напротив друга. Одна изображала яблони в цвету, вторая – корзину, полную спелых яблок.
 
– Здесь сады колхозные были, – махнув рукой за спину, пояснила баба Валя. – Вот дед и ходил рисовать. Эх, я сердилась! Работы полно: на картошке колорад, Володе – отцу твоему – сандалии надо заклеить, ремонт пять лет не делали, а он каждое утро рисовать ходит. Думала, разойдемся с ним из-за его увлечения. А сейчас смотрю – как бы мы жили, если б красоту эту никто не рисовал, никто не писал бы о ней? И чего я его пилила? А с другой стороны, как без картошки зимовать?

Рассказ, как в воронку, стек в неразборчивое ворчание, и Иван, стараясь не шуметь, вышел на воздух. Последнее время бабушка все чаще обращалась к кому-то внутри себя. В прошлый свой приезд Иван решил, что она спорит с давно умершим дедом, которого ему не пришлось застать. Сейчас он вдруг догадался и даже испугался той догадки, что бабушкин собеседник – не иначе, сам создатель. Бабушка то благодарила его, то просила, а то и отчитывала за несовершенство мира, в частности, за редкие дожди – эх, бессовестный, жалко тебе для нас?

Иван ощупал балясины на крыльце, которые поправлял осенью – держатся, закинул на плечо сумку с коробкой пастели и альбомом и отправился в сады.

От старых садов мало что осталось. Где-то застроили, на что-то порубили, оставшиеся яблони без ухода выродились и давали яблоки кислые да мелкие. Впрочем, на варенье годились и местные их собирали.

Cтояла самая волшебная и таинственная пора – сады цвели. Цвет как снег окутал долину белым с бело-розовым. «Яблони цветут – счастье зовут», – поговаривала баба Валя.

Иван бродил промеж яблонь, бесконечно напевая бабушкину поговорку, и хохмы ради искал ракурс как на дедовой картине – бело-розовый туман, справа выше, поверху гуще. В конце концов, он нашел хороший вид и сел делать зарисовки одну за другой. Прошел час, следующий, Иван опять не заметил, как затекла спина. Встал размяться, взглянул на телефон. Конвертик-смска от жены: «Купи картошки. Мы ушли с Женей искать ему обувь на лето. Если тебе это вообще интересно».

Прямо как у бабы с дедом – картошка, сандалии, – улыбнулся Иван и сразу же поджал губу. Ага, как у бабы с дедом: «Думала, разойдемся из-за его увлечения».

Дома Иван расставил картонки с набросками на спинку дивана под дедовы цветущие яблони. Ему показалось, что он нашел тот самый ракурс – бело-розовый туман, справа выше, поверху гуще, хотя наверняка нет, пятьдесят лет прошло, те яблони состарились, а цветет новая поросль.

Бабушка потопталась перед рисунками, поцокала языком:

– Талантливый ты у нас, Ваня. А жена как – одобряет увлечение? Не ссоритесь?

– Да вот только сегодня из-за картошки и сандалий… Прямо как у вас.

Они посмеялись, и Иван сложил рисунки. Заодно заснял на смартфон дедовы картины и погнал на электричку.

В городе он с одного пастелевого наброска написал маслом по холсту большую картину «Яблоневый цвет». Жене Асе работа неожиданно понравилась, и она убедила его оставить ее, не продавать и не дарить. Тогда у Ивана зародилась идея повторить еще и корзину с яблоками.

В следующий раз он приехал к бабе Вале в августе.

Бабушка ждала – как знала, зачем он приедет. В сенях раскорячилась от тяжести соломенная корзина, полная разносортных красных и красно-зеленых яблок. Иван, пыля, выволок ее на крыльцо и, то притеняя тюлем, то открывая, экспериментировал со светом и рисовал.

Когда стемнело он, хрустя яблоком, вернулся в дом, расставил наброски теперь на столе, под дедовыми яблоками, и позвал бабушку. Бабушка снова цокала языком и говорила, что он талантлив.

– А как жена? Не ревнует к живописи-то? – опять поинтересовалась.

Иван рассмеялся:

– Сейчас ничего. «Яблоневый цвет» мой ей понравился, в гостиной у нас висит, – Иван нашел фото на смартфоне.

Баба Валя только взглянула и снова поцокала:

– А яблоки нарисуй обязательно. Только… Вот я помру, ты эти картинки дедовы не забирай, слышишь?

– Ты чего, баб? Какое – помру? Причем тут картинки? – Иван смутился.

– Ты понял? А то беды наделаешь. Никого не слушают, а? Ни в кого не верят, – баба Валя вдруг рассердилась и опять заговорила с кем-то своим.

Иван расстроился. Бабушка, хоть нелегка характером, но что-что, а всегда была исключительно разумна. А сейчас выходит, как будто, уже и нет. Выходит, что разум когда-то заканчивается. И, выходит, придется сообщать отцу и отец, конечно, тоже расстроится. И сможет ли бабушка и дальше жить тут одна? Иван собрал рисунки и больше на эту тему не говорили.

За ту подсвеченную мягким солнцем осень он написал на холсте «Корзину яблок» в пандан к «Яблоневому цвету». Несколько раз с отцом они навещали бабушку. Та держалась бодрячком, и невеселые прогнозы отступили вместе с летом.

А вот Ася странно, до дрожи невзлюбила новую Иванову картину. Он выставил работы на любительской выставке в Доме художников и привычно занял какое-то место. А, когда забрал их домой, Ася сказала, что не хочет жить как старушка, между двух картин.

– Будто вся жизнь между ними уместилась – от цветения до заката, – нелогично объяснила она.

И Иван убрал «Корзину» в кладовку. Иногда он доставал картину и рассматривал, когда Аси не было дома. Яблоки нравились ему все больше. В полумраке кладовой они, словно подсвечивались и прямо звали вынести их в комнату – на глаза, на свет, на радость! Он не мог найти ключ к Асиному непонятному, такому раннему страху старости и, вздыхая, убирал картину обратно. С женой сейчас как никогда они жили душа в душу. Днем Иван ходил на работу, а вечерами потихоньку иллюстрировал книгу городских легенд, – предложили подработку.

Тем временем ушла баба Валя. Тихо, во сне, почти как-то даже не болея. К своему деду ушла, туда, где вечно цветут яблони, – подумалось Ивану.

Конечно, он забрал обе дедовы картины. Что-то встревожило его на тот вечер, но не дольше – то ли образы читанных в детстве сказок о Синей бороде и о Спящей красавице, то ли воспоминания об осиротевшем доме рядом с садами. И дедовы яблони в цвету Иван повесил в гостиной прямо напротив своих яблонь.

– Вот тебе двойное цветение! – подмигнул он жене. – Кто круче, а? Я или дед?

Ася засмеялась и обняла. А о том, что он не круче, Иван узнал тем же вечером, когда случайно бросил взгляд на ее телефон – оставила, встав помешать гуляш.

Он тогда ушел, не объяснившись с ней, ни слова не сказав всхлипывающему Женьке, забрал только все свои работы. Поселился в бабушкином доме, который был выставлен на продажу и сейчас пустовал. На работе взял разом непотраченные отпуска – шут с ней, с карьерой, на жизнь пока хватает.

Казалось бы, ему возненавидеть все эти яблони, яблоки, все эти приметы, но вышло иначе. Иван развесил яблоневые холсты друг напротив друга точно так, как висели дедовы. Так было спокойнее, казалось, он не одинок в доме, да он и по правде разговаривал с картинами. Не чокнуться бы, – горько усмехался.

А меж тем он рисовал. Всю ту зиму и начало весны рисовал запоями, забывая поесть, вовремя лечь, купить продуктов. Иван рисовал яблоки и яблони. Со стороны это выглядело помешательством, да только некому было вмешаться и ставить диагнозы. И дом как белым цветом засыпался-заваливался картонками, альбомами и холстами. Сады в цвету, сады осенью, под снегом, яблоки в корзинках, на траве, на тарелках. Разного тона грунт, смешивание красок – найти тот самый оттенок лепестка ли, яблока, бессчетные лессировки – призвать-передать настроение весеннего, летнего, осеннего дня.

Стоят ли яблоки таких трудов? – задался бы вопросом тот, кто увидел бы то яблочное-яблоневое буйство. А никто и не видел. И Иван выплескивал боль и обиду в мастерство, творил свою аскезу, горюя о годах невнимания к Асе и Женьке.

Наступила весна, и он ее не заметил. Засвистела, закричала грачами, синицами, скворцами весна, а он так и не отвлекся. Распустилась весна, зазеленела, ветерком принесло запах садов и он, наконец, поднял голову.

На стене, на его «Яблоневом цвету» из бело-розового тумана выходила знакомая тонкая, почти невесомая фигурка молодой женщины. Не может быть. Иван вгляделся и осторожно, подушечками пальцев ощупал ее – нарисована, давно нарисована, но не им. Техника не его.

И впервые за все эти месяцы Иван разрыдался. Он выбежал из дома, не закрыв дверей. Он шел, он бежал в сады, в бело-розовый туман навстречу тонкой женщине, которая бежала с мокрым лицом навстречу, а, добежав, прижала к себе и повторяла бесконечно:

– Прости. Прости меня, Ваня.

– Это ты прости меня, Ася.

А когда они вернулись домой – за руки, лепестки в вихрах, счастливо-несчастливые лица, и Иван подвел ее к картине, Ася просто сказала:

– А я знаю. На дедовой картине в нашей гостиной из тумана, который справа выше, поверху гуще, сегодня утром появился ты. И я сразу помчалась сюда. Наверное, твои дед и бабушка очень хорошо присматривают за нами.