Кабы я была царица...

КАБЫ Я БЫЛА ЦАРИЦА…

РАССКАЗ

…Кабы я была царица, –
Третья молвила сестрица, –
Я б для батюшки-царя
Родила богатыря.
         А.С. Пушкин

I
           «…Лариса, хорошая моя Лариса. У меня, наверно, жар. Микрофон я держу в руках, а они дрожат. Мокрые от пота и дрожат. Лариса, я отнесу тебе эту кассету, положу в почтовый ящик, и уйду. Ужасно трудно говорить в микрофон. Я никогда прежде этого не делала. Да и незачем было.
           …Лариса, мы с тобой не виделись уже… Постой, сколько же? Да, да, с того самого дня, когда ты приревновала ко мне своего Толика. Напрасно, конечно. Ты же знаешь, я женщина ещё видная, многие говорят, что красивая. Фигуру держу, неглупа, любой разговор поддержать сумею. Прошло два года с того самого дня, двадцать пятого мая. Два года и около двух месяцев. Ты вышвырнула меня из квартиры, я упала и разбила коленку. А за что? И Толик-то отсутствовал в тот день, и ничего особенного я не рассказывала о нём. Думаю, что за тебя всё это сделали слухи, наговоры и ревность. Между мной и Толиком не только ничего не было, но даже поцелуя, даже разговора с намёками ни разу не случалось, и произойти не могло. Никогда я не предала бы тебя так гнусно.
           Я только потому говорю теперь на магнитофонную плёнку, что не в силах писать письмо. Довольно долго думала, решала, кому же рассказать об этих проклятых годах – и вышло, что кроме тебя некому. Пожалуйста, обязательно прослушай всю запись до конца, не выключай, не выбрасывай. Не верь уму, скорее поверь сердцу, и тогда, я надеюсь, ты поймёшь меня.
           Боже, как скачет время. Осталось совсем немного. Успеть бы до рассвета, по темноте, пока солнце не взошло, закончить и отнести кассету.               
           Лариса, ты же знаешь – мой Александр человек с деньгами. Почти все их я тратила на украшательство квартиры и наряды. Ты приходила ко мне домой и знаешь, что жили мы дай Бог каждому. Я хвалила себя за то, что вовремя припрятала девичью гордость и заставила себя не устоять перед натиском Александра. Молоденькая студентка получила всё, что хотела.
           Александр тогда только что защитился. Такой молодой, а уже кандидат и доцент! Двухкомнатная квартира, престижные знакомые, иностранцы с белозубыми улыбками. Завертелась я, ошалела и, дура, сразу согласилась на его предложение сделать аборт. Знаю, что он сказал, не подумав, а может – по незнанию. Видишь, теперь я даже оправдываю его, а простить – сердце не даёт. Да, именно теперь, в эту самую минуту, когда все мысли об этом как проклятье.
           Лариса, моя милая… Я громко говорю потому, что боюсь. Не сошла с ума, не подумай. Просто боюсь. Перед рассветом всегда тишина какая-то нелюдская, а нынешней ночью – так и вдвойне.
           Я всё сбиваюсь, не могу нащупать мысль, хотя какая там к чёрту мысль полезет сейчас в голову…
           После аборта мы три года прожили по-царски. Родители Александра помогли деньгами, и мы купили автомобиль. Путешествовали по стране. Видели всё: и море, и горы, и реки, и леса. И ещё нас кружила любовь, страстная, до обмороков. Я тогда была моложе, но понимала, что наружная привлекательность скоро улетучится, и ничего от неё не останется. Иногда становилось так жаль себя, что хотелось плакать, когда вдруг находила лишнюю морщинку под глазами или седину на висках. Я чуть ли не ежедневно фотографировалась, на карточках ставила точную дату – вела, так сказать, свою летопись. Купила хороший фотоаппарат, снимала себя, извини, голышом, от мужа эти фотки прятала, тайком просматривала их, сравнивала и радовалась, что молодость пока не прошла, что красота всё ещё при мне.
           А потом он захотел сына. Несмело так попросил, чуть ли не со слезами на глазах, и при этом гладил мои волосы, целовал. Я сначала отказывалась, хотела продлить свободу, но потом решила, что рожать всё равно когда-нибудь придётся, так лучше уж раньше, не ждать, когда одолеют болезни. И я согласилась. Мне тогда только что исполнилось двадцать пять.
           Я долго не могла поверить, что не беременею не случайно. Через год пришёл страх. Александр спрашивал, не нарочно ли я это делаю. Он хотел сына. Злился, упрекал меня. Он уже не просил, он требовал.
           Я пошла к врачу. После осмотра он долго не говорил правды, а когда всё же сказал, то у меня на время отнялись ноги.
           Домой ночевать я не пришла, просидела на скамье в сквере. Ко мне подсел какой-то тип, от него несло скотским перегаром. Лариса, мне стало так горько и до того на всё наплевать, что я не сопротивлялась.
           Но я не пала тогда, нет. Это произошло намного позже.
           О своём бесплодии я Александру, конечно, рассказала, но не сразу, через несколько дней, когда немного успокоилась. Он принялся упрекать себя в том, что посоветовал сделать аборт, а я каялась, что уступила ему.
           С полгода всё продолжалось по-прежнему.
           Пока я не увидела его с другой. Устроила громкий скандал, плакала. Упрекала его в своём бесплодии, театрально рвала на себе одежду.
           С тех пор жизнь словно ухнула в пропасть. Александр ушёл из дома, где-то напился и в таком состоянии поднял на меня руку. Я молча выдержала удар, не показала, что больно. Смотрела ему прямо в глаза. Он опустил голову.
           С тех пор пальцем не тронул. Лариса, лучше бы он бил меня каждый день, но оставался моим! Эх, дура я, дура…
           Александр продолжал пить. Через год его уволили. Он перестал приносить деньги. Я обносилась, на модные вещи средств не оставалось. Занимала, продавала кое-что из драгоценностей, чтобы хоть как-то поддерживать образ успешной женщины. Всё напрасно.
           Перестала себя фотографировать, потому что не имела сил смотреть на испуганное, постаревшее лицо. Исчезли подруги, потому что я стала злой и завистливой.
           С некоторых пор мы с Александром перестали жить как муж и жена. Он даже спал, пьяный, в соседней комнате. Иногда вовсе не приходил ночевать. Подала на развод. Нас развели, но жить мы продолжали в одной квартире. Надеялась, что он уйдёт, оставит мне квартиру, а он не уходил. Разменивать её на две однокомнатные и делить нажитое я не хотела, – слишком много вещей удерживало меня, с ними не хотелось расставаться. Дура? Конечно, дура.
           А потом случилось то, что и должно было случиться. Александр привёл какую-то женщину. Раздался звонок, я открыла дверь. Они вошли. Александр вёл себя подчёркнуто независимо, но в глубине его глаз я разглядела страх – как я отнесусь к его выходке. Женщина нагло смотрела мне прямо в глаза и улыбалась. Старше меня лет на десять, толстая, с мясистыми коровьими грудями и широко расставленными ногами. Я не смогла и слова сказать, язык словно присох к зубам. Хотелось ударить эту суку, в кровь разбить ей лицо, но рука не поднялась. Какое у меня право на это? Я – разведённая, да ещё и бесплодная – уже не имела права голоса.
           И я ушла в свою комнату. Они всё делали громко. Я закрывалась подушкой, одеялом, но ничего не помогало. Как не умерла тогда, не пойму. Сердце останавливалось, холодели ноги. Никогда не думала, что так тяжело перенесу этот ужас. Лариса, ты должна меня понять, ведь ты женщина!
           Через два дня он постучал в дверь моей комнаты. Я открыла. Дальше порога не пустила. Он стоял бледный и трезвый. Виноватые глаза опущены. Просил прощения. Сказал, почему-то смутившись, что женщин впредь водить не станет, чтобы не травмировать мою психику.
           – Что тебе до моей психики? – сказала я. – Ты безусловно свободен.
           – Дело в том, что я всё ещё люблю тебя, – сказал он тихо и поднял на меня глаза.
           Да, в этом взгляде я прочла любовь. Я могла верить или не верить, но одно знала точно: прощу всё. Потому что так дальше жить не имела сил.
           – Ты не веришь мне, – сказал он с горечью в голосе.
           Я ждала не таких слов, но подошли и эти.
           – Где ты работаешь? – спросила мирно.
           Я видела, что он на грани истерики. Наверно, не понял смысла моих слов.
           – Хочешь знать, сколько я зарабатываю? Немного. Работаю в продовольственном магазине. Грузчиком.
           Последние слова он произнёс с вызовом. Я не поняла причины, поэтому вызов приняла. Дура, конечно. Начала учить, рассуждать о том, что нужно-де стать на путь истинный, бросить пить, восстановиться на прежней работе. Он мрачнел с каждым сказанным словом. Когда же я сообщила, что продала несколько золотых серёжек и колец, чтобы на эти деньги одеться, он вспыхнул и сказал:
           – Как же я прежде не догадывался, чего ты хочешь от меня. Денег, денег тебе нужно, и больше ничего кроме них.
           – Нет! – заорала я, сообразив наконец, какой дурой вышла в его глазах, дурой и змеёй. – Нет, Саша, ты меня не так понял. Сашенька мой!
           Я стала на колени. Он опешил. Развернулся и ушёл. Плакал или нет, не знаю, только вечером он пришёл снова.
           Всё это время я истязала, унижала себя и в душе, и наяву. Когда он постучался в дверь, я открыла. Пытаясь вернуть прошлое, угождала ему, выполняла малейшие желания, смотрела в глаза как собачонка.
           Расплата наступила скоро. Он начал помыкать мной. Попыталась воспротивиться, но без толку. Надеясь на что-то, снова угодничала, терзала себя и его. Глупая, я даже не предложила ему снова расписаться, стать законными мужем и женой.
           Эта кошмарная жизнь продолжалась недолго. Однажды он заявил, что хочет ребёнка. Я молчала, опустив глаза. Он повторил, что хочет ребёнка, и чтобы непременно от него. Я не поняла. Он растолковал, а когда до меня дошло, то сразу как-то обмякла. Из сердца словно по капле выпустили всю кровь. Он предложил чудовищную вещь: найти женщину, которая согласилась бы стать матерью его ребёнка. Конечно, за деньги. Я почувствовала себя настолько униженной, что не смогла ничего возразить.
           Он бросил пить, снова вернулся в институт. Начал копить деньги. Ходил бледный, с каким-то диким огнём в глазах, который его сослуживцы почему-то приписывали научным успехам, которые неожиданно пришли именно в это время.
           Внешне я подурнела, что немудрено в моём положении, а он стал безупречно, даже впечатляюще выглядеть. Со мной обращался с подчёркнутой приветливостью, и её многие приписывали хорошим манерам.
           Снова стали жить как муж и жена, но его любовь ко мне уменьшалась с каждым днём. 
           Я всё понимала, но молчала, раздавленная новым и таким чудовищным для меня положением приживалки и будущей мачехи чужого ребёнка. Александр же исступлённо, ежедневно, по поводу и без повода повторял, что хочет сына.
           Наконец однажды, глухой ночью, в постели он сказал, что нашёл женщину. Я закаменела. А он озабоченно выкладывал мне историю переговоров с ней, сокрушался, что она запросила за «услуги» пять тысяч, что у него такой суммы нет, и поэтому придётся продать автомобиль.
           – Что же ты? – спросил он, как показалось, с укором, так как в продолжение его речи я молчала.
           – Решай сам, – только и смогла выдавить из себя, изо всех сил стараясь, чтобы слова прозвучали спокойно.
           – Ты не хочешь, чтобы у нас был ребёнок? – с раздражением в голосе произнёс Александр.
           – Очень хочу, – отозвалась я, и сказала вполне искренне.
           Александр вздохнул. Мне показалось, что вся наша незадачливая жизнь вместилась в этот вздох.
           В ту ночь мы даже не поцеловали друг друга перед сном, как это делали обычно.  Прежде мы непременно целовались при встречах, перед сном, долго и упоительно – в постели во время секса. Первыми ушли поцелуи при встречах, после развода стали стесняться поцелуев в постели. Начиная с той ночи, когда Александр объявил о пяти тысячах, мы не только перестали целоваться перед сном, но и желать спокойной ночи. Причём Александр не выразил по этому поводу ни удивления, ни какого-либо другого чувства – как видно, понятия «семья» и «жена» тогда уже не связывал с проявлением положительных чувств.   
           Александр заранее объявил день и час появления у нас этой женщины. Машину к тому времени продали, а на сберегательную книжку той особы, что согласилась стать матерью чужого ребёнка, перечислена первая тысяча рублей.
           Казалось, что время спрессовалось в бесконечное ожидание.
           Я увидела её в коридоре. Александр волновался, бестолково бегал вокруг неё, старался угодить. Высокая, белокурая, породистая, с равнодушными глазами, не имеющими определённого цвета. Или мне это только показалось в ослеплении чувств? Талия широковата, бёдра узковаты… Рассматривала и оценивала её так, словно собиралась купить. И ещё одну мысль помню чётко: я сразу же причислила её к категории женщин особого, низкого пошиба. Не знаю, может быть, сказалось знание о том, что ей предстояло, и о цене, что она заломила.
           Теперь, по прошествии времени, она уже не кажется мне такой уж некрасивой, но об изменении степени ненависти к ней не идёт и речи. Это чувство усилилось до крайней черты.
           – Ольга, – представилась она без церемоний, быстро и равнодушно разглядывая меня с ног до головы.
           – Светлана, – сказала я и покраснела как последняя дура.
           Слёзы душили, я выскочила на улицу, долго бежала под дождём, кажется, плакала…
           Через месяц или немногим более Александр торжественно объявил мне, что Ольга забеременела.
           – У нас будет сын! – кричал он, а я не чувствовала в себе сил даже улыбнуться.
           Если честно, то я не знала, да и теперь не знаю, уместно ли вообще радоваться подобным вещам в моём положении.
           Александр, конечно, заметил состояние, в котором я находилась, но понял его по-своему. Начались упрёки.
           Поверишь ли, впервые за столько лет во мне откуда-то издалека, из самого нутра, наружу медленно, но верно полезла самая настоящая ненависть к нему. Удивительно то, Лариса, что и любовь тоже осталась. Она не только не мешала мне, но даже, кажется, высекала ненависть, поджигала её. Это теперь я свои тогдашние чувства раскладываю по полочкам, а тогда просто сидела и сверлила его ненавидящим взглядом, и голова непроизвольно качалась из стороны в сторону, словно у кобры. Александр прекратил упрёки, на полуслове осёкся, испуганно уставился на меня, что-то промямлил, попятился и исчез за дверью.
           Я знала, что он продолжал встречаться с Ольгой, и знала где. Всё знала, но молчала. С некоторых пор на это появились свои причины.
           Во мне произошёл какой-то сдвиг, перелом. Я стала засматриваться на мужчин, просто-таки заново открыла для себя тот факт, что они существуют. Быть может, это моя бедная психика искала компенсации, чтобы не свихнуться окончательно от такой жизни? Не знаю. Тогда я уговаривала себя, что делаю это из мести Александру, а мстить очень хотелось. Вообще говоря, здесь участвовало сердце, а вовсе не ум.
           Так это, или нет, но тогда казалось, что я к Александру равнодушна. 
           И вот, – к стыду или к радости, но я ушла в самый настоящий загул. Как раз в те дни ты, Лариса, и прогнала меня, хотя повторяю ещё раз, что между мной и Толиком никогда ничего не было.
           За какие-то три месяца я сменила двоих мужчин. Сначала отдавалась с отвращением, оправдывала себя всё той же местью Александру, потом втянулась в новый ритм жизни, и уже не оправдывала ничем. Можно сказать, повезло – любовники попались люди порядочные, холостые. Первый через неделю даже предложил руку и сердце. Поэтому, кстати говоря, я его и выгнала. Второй не предлагал ничего, только смотрел преданным, собачьим взглядом, и говорил, что я первая открыла ему настоящую женскую любовь. Он уехал в отпуск, а потом ни разу не отозвался. И – пусть. Мои любовники мне не нравились до такой степени, чтобы их жалеть. Я, дура, всё ещё любила Александра.            
…………….
           Тем временем Ольга собралась рожать.
           Александр продолжал днём уверять в своей любви, а вечера и ночи мы проводили врозь. Если от мужа, пусть даже и бывшего, почти что у тебя на глазах беременеет и вынашивает его ребёнка чужая женщина, то что значат все эти уверения?! 
           Уж не знаю почему, но Александр не посмел поселить Ольгу у нас, хотя вначале и заговаривал об этом. Конечно же, боялся меня. Где она жила перед родами, я не знаю – думаю, что в какой-нибудь гостинице. Помню только, что из-за беременности у неё произошли какие-то нелады с родственниками.
           А родила она девочку. Александр выглядел растерянным.
           – Может, теперь она возьмёт меньше пяти тысяч? Ведь ты хотел сына.
           Эти слова сорвались с языка непроизвольно. Секундой раньше я и в мыслях не держала ничего подобного.
           Александр ничего не ответил, – просто отшатнулся. Я поняла, что сказала глупость. Он слишком долго и с нетерпением желал ребёнка, и слишком серьёзно отнёсся к затее с Ольгой.
           Девочку назвали Аней.
           Я её долго не видела. Александр разуверился в том, что я смогу заменить ей мать, и Аня пока жила с Ольгой.
           Месяца через три, глядя мимо меня, Александр сообщил, что родня Ольги не признала ребёнка, и поэтому, пока Аня не окрепнет, они поживут у нас. Даже не спросил моего согласия, хотя, скажи он об этом по-доброму, скорее всего, я и согласилась бы. Конечно, при условии, что Ольга поживёт у нас недолго.
           Ольга с Аней поселились в большой комнате, Александр перебрался на кухню. При мне обращался с Ольгой как с чужой, но я знала, что долго так продолжаться не может.
           – Александр, – сказала я однажды, – Аня твоя дочь. Ты хотел её удочерить. Что ж, я не против, пусть. Слово даю, что постараюсь заменить ей мать. А эта женщина здесь больше не нужна.
           Я знала, что говорила. У Ольги собственного молока хватило от силы на четыре месяца. Пришлось перейти на питание из молочной кухни. Зачем нам теперь Ольга? Александр кивал, соглашался. Но первый же его разговор с Ольгой закончился скандалом. Она кричала, что Аню мне не отдаст, обзывала меня. Я не выдержала и вмешалась.
           Дело кончилось тем, что она съехала от нас и забрала с собой Аню. На что она надеялась? Всё старо как мир: она точно знала, до какой степени ею окручен Александр. А он метался от меня к ней, и не знал, что делать. Как оказалось, для мужчин самое страшное на свете – неопределённость. Не зная, как её преодолеть, Александр меня возненавидел. Конечно, он и прежде меня не очень-то жаловал, но в то время стал совсем чужим.
           Помнишь, я говорила о том, что Александр снова стал преподавать? Так вот, в среде учёных принято принимать гостей и самим наносить визиты. Со мной же он теперь не ходил никуда, поэтому терпел от коллег насмешки, злился и страдал. Я боялась, как бы он снова не запил. Но он держался – рождение дочери на него подействовало сильнее, чем все усилия, что прежде предпринимала я.
           Да, Лариса, я осталась у разбитого корыта, как та старуха из сказки. Не смогла ему родить ребёнка. Но я же не виновата! Впрочем, хватит об этом. Время торопит.
           События развивались так быстро, что я не успевала в них вмешиваться, чтобы как-то воздействовать на ход событий.
           Однажды Александр от неё пришёл какой-то жёлтый, с бешеными и одновременно жалкими глазами. И сразу огорошил меня:
           – Скажи, ты хочешь моей смерти?
           Я оцепенела. Как стояла с половой тряпкой в руках, полусогнутая, так и застыла. Растрёпанная, помятая, не накрашенная. Страшная. Он с презрением оглядел меня и повторил:
           – Ты точно хочешь моей смерти. Стоишь на дороге. Ты мне кто? Никто. Или почти никто. Не жена – соседка по квартире. Так или нет?
           Я молчала. Он говорил чудовищные вещи, а я молчала. Думала: может, он пьян? И, главное, – не понимала, куда он клонит. Не могла поймать подоплёку его оскорблений, потайной смысл. Меня пугал его внешний вид и огромные, какие-то почерневшие глаза, словно бы не имевшие дна. А в мои глаза он не смотрел, вот что главное!
           – Почему не хочешь разменять квартиру? Почему ты мучаешь меня?
           Я выпрямилась.
           – Это она тебя научила? Или вы уже расписались? Умру от смеха, когда узнаю об этом. Так знай же: даже если вы и поженитесь, я и тогда не подумаю меняться. Понял?
           Он понял. Ушёл. Ушёл слишком поспешно. Я пребывала в уверенности, что они не распишутся, пока квартира занята мной, а я съезжать не собиралась. Один Бог знает, почему так думала. В своём недавнем поведении многого теперь не понимаю, но ничего уже не исправить. А хочется – ох как хочется! – себя тогдашнюю достать рукой, остановить и заставить ужаснуться при виде пропасти, в которую летела по злой воле своего мёртвого сердца.
           И вот наступил этот разнесчастный вечер.
           Я теперь работаю в одном ничтожном заведении, уже пятом по счёту за эти три года.
           Домой пришла пораньше. С утра без причины болела голова, и я отпросилась у шефа, хорошего мужика, отца двоих детей. Пришла домой и рухнула в кресло. Ни рукой, ни ногой пошевелить не могла.
           Вдруг – звонок. Сердце так и зашлось. Успокаивала себя, твердила мысленно, что это не Александр, что у него есть ключ, а объяснить себе, почему так волнуюсь, почему с таким страхом ожидаю его – не хватило смелости.
           Взглянула в дверной глазок. Александр стоял за порогом, словно пришёл не в свою квартиру.
           – Я одна. Заходи, не бойся.
           Вошёл, осмотрелся. Глаза блеснули при свете лампы.
           – Что с тобой? – удивилась.
           – Ты не предложишь мне сесть? – спросил он хрипло.
           – Ты у себя дома. Садись, где хочешь.
           Я прошла в свою комнату, села в кресло. Он – за мной, сел на стул напротив, закинул ногу на ногу. Туфли в пыли, серые носки в грязных пятнах. Несколько секунд молчали, собирались с силами. Не знаю, как он, а я готовилась к обороне.
           – Что ж ты молчишь? – спросила.
           – Меня выгнала Ольга, – сказал Александр деревянным голосом.
           Я недоверчиво улыбнулась.
           – Этого не может быть. Не такая она дура. Нет, она сначала поселится в твоей квартире, и уж только потом выгонит.
           – Она сказала, чтобы я не возвращался, пока не заставлю тебя разменять квартиру, или…
           – Что – или?
           – Или уехать и оставить нам всю квартиру.
           Александр с трудом договорил фразу до конца. Я ждала чего-нибудь подобного, но – из её уст. Выходит, и он не постеснялся.
           – Куда же я уеду? Мне деваться некуда. Понимаю: вы хотите, чтобы я вам не мешала. Что ж мне, утопиться?
           Александр молчал. Я смотрела, а он молчал. Угрюмо. И прятал глаза.
           – Мне уже далеко за тридцать, – сказал тихо, – из них на тебя ушла четверть жизни. Как думаешь, не много ли для одного человека, да ещё такого, как ты?
           Впервые за вечер Александр взглянул на меня. Я отшатнулась. Думала, что знаю его как самоё себя, но передо мной сидел явно чужой человек, словно с другого полюса, и сверлил взглядом. Испугал не взгляд, нет – а он сам, такой, каким сделался не без моей помощи. Худой, жёлтый, лицо истончённое, губы искривлённые, – и глаза чёрные, с серыми обводами. У рта и между бровями морщины. Руки, странно неподвижные, сцеплены на коленях. Вспомнила кошку из своего детства. Перед прыжком на мышь она принимала точно такую же напряжённо-неподвижную позу натянутой пружины. 
           – Нет у меня жены, – продолжал Александр монотонным голосом, – нет и любовницы. Никого нет. Родную дочь пытаются отнять.
           Да у него жар, испугалась я.
           – Не расстраивайся, – сказала осторожно, – Аню она не отнимет. Ей не нужна дочь от чужого мужчины. Ей нужна дочь от законного мужа. Она тебя просто пугает, хочет побольше с тебя взять. Я же тебя люблю и хочу Ане стать матерью, это правда. А если Ольга не отдаст её, тогда возьмём ребёнка из роддома.
           – Аня моя дочь! Уйди из квартиры по-доброму, я прошу тебя. Пока прошу.
           Он затрясся, вскочил, начал бегать по комнате. Я всё ещё надеялась, что это спектакль, что всё кончится хорошо. Но случилось не так.
           – Уйдёшь? – кричал он.
           Мелькнуло: не разбудил бы соседей.
           Так как я молчала, Александр продолжал кричать. Поняла, что он не в себе, и взяла за руку, чтобы успокоить.
           Боже мой!
           Всё, что произошло потом, помню слабо. Он начал душить меня, мы молча катались по полу, только хрипели. Подумала, что нужно поддаться – пусть уж он задушит меня, но в то же время не хотела, чтобы Александр замарал себя убийством, и поэтому сопротивлялась из последних сил. Помню, всё в глазах начало вдруг искрить и уменьшаться. Я потеряла контроль над собой, и на какое-то время – память.
           Очнулась, наверно, через час или около того. Лежала на боку, смотрела в стенку. Дышала с трудом. Болела шея. Пока лежала без памяти, меня стошнило. Я и очнулась от этой кислой вони. С трудом, с болью во всём теле отвернулась. И – закричала бы, если б имела на то силы. На меня смотрел Александр. Чёрные выпученные глаза уже застыли. Я забыла о боли, вскочила, тронула его. Ещё тёплый, но не настолько, чтобы оставаться живым. И – ни капли крови. Поняла сразу, что убила его. Наверно, в той борьбе Александр ударился об острый угол дивана или стола. Или я его задушила. Не помню, ничего не помню, Лариса.
           Теперь ты знаешь всё. Александр лежит там же, я только прикрыла его простынёй. Долго думала, что же делать. Милиция? Показать на себя, вдобавок ко всему стать ещё и убийцей? Сидеть в тюрьме? Она служит для исправления, а что же во мне исправлять? Да и не вернёшь никого и ничего.
           Нет уж.
           Нашла пустую кассету и микрофон. Сижу на кухне. Передо мной жужжит бездушный магнитофон. В соседней комнате лежит мёртвый Александр. Всё, что осталось в квартире – всё неживое. А тебе, Лариса, достанется мой голос. Кассету найдёшь в своём почтовом ящике. Спросишь, почему изливаю душу именно тебе? Так ведь больше некому. Одна я. У Александра на этом свете осталась хотя бы дочь, а у меня – и вовсе никого и ничего. Ты уж пойми меня и прости…»


II
           – Лариса, звонят! – из ванной донёсся голос Толика.
           – Слышу, не глухая, – буркнула Лариса.
           Она трудилась над замесом теста для вареников. Руки по локти в белой муке. Пока вымыла их и вытерла фартуком, прошло минуты три. За дверью терпеливо ждали.
           Лариса щёлкнула замком.
           – Вам кого? – спросила строго, с удивлением разглядывая незнакомых посетителей.
           – Вы Лариса Сергеевна Царёва? – тихим голосом спросила высокая белокурая женщина.
           Несмотря на январский мороз, на ней топорщилось поношенное демисезонное пальто серого цвета. Голову укрывала белая вязаная шапочка. Невысокие каблуки сапог стоптаны, носки сбиты и замазаны ваксой. За руку женщина держала пухлощёкого ребёнка, закутанного до самых глаз во всё тёплое, одетого в шубку на вырост, перевязанную пёстрым зелёным шарфом. Вид этой пары доверия Ларисе не внушил. Она смотрела на них с минуту, соображая, как себя вести.
           – Да, я Царёва, – наконец решилась ответить. – Проходите.
           – Спасибо.
           Лариса извинилась за то, что на минуту оставляет гостей в прихожей, и ушла снимать фартук. Когда вернулась, гости продолжали стоять на прежнем месте. Раздеваться не спешили, скованные прохладным приёмом. Ребёнок засопел, явно собираясь заплакать, но женщина шикнула на него, и он, часто моргая, замолчал и стал прислушиваться к шуму воды в ванной, где принимал душ хозяин квартиры.
           – Я Вас не знаю, – начала Лариса.               
           – Конечно. Да и не можете знать, – заговорила женщина быстро, при этом поставила ребёнка впереди себя и крепко обхватила его своими полными и красными с мороза руками.
           – Моё имя Ольга, – продолжала она. – Фамилия – Панкратьева. Меня Вы не знаете, но должны помнить Ратманову Светлану…
           – Кого? – переспросила Лариса, посуровев лицом.
           – Светлану Михайловну, – повторила Панкратьева. – Вы должны её знать. Она училась вместе с Вами в институте, в одной группе.
           – Было дело, – нехотя призналась Лариса.
           Она с укором посмотрела в сторону ванной, где слишком уж долго мылся её Толик.
           – Да, знала, – продолжала Лариса. – Говорят, она утонула, а её муж у себя дома найден мёртвым.
           – Да, да, – закивала Панкратьева. – Это она.
           – А какое, собственно говоря, Вы имеете к этому отношение?
           Женщина смутилась.
           – Видите ли, – сказала она, вздохнув, – эта девочка – дочь Ратманова.
           – Да? – подняла брови Лариса. – Насколько я знаю, у них детей не было.
           – У них – нет, – подтвердила Ольга. – А у нас с Сашей Ратмановым есть Аня.
           Лариса пожала плечами.
           – Ну, хорошо, а я-то здесь причём?
           – Да теперь-то я вижу, что… – судорожно вздохнула женщина и как-то сразу сникла. – Так что извините за беспокойство.
           – Нет уж, – жёстко сказала Лариса. – Пришли, так выкладывайте, зачем хотели впутать меня в эту… историю.
           – Не впутать, что Вы, – замахала руками женщина.
           Она покраснела, но постаралась взять себя в руки, вздохнула с дрожью в голосе, и сказала: 
           – Хорошо,  я расскажу Вам. Понимаете, ребёнок наш внебрачный
           – Понимаю, – усмехнулась Лариса.
           Панкратьева опустила голову. Каждое слово давалось ей с трудом.
           – Мои родные не признали девочку. Особенно отец… В общем, они меня выгнали… из дома. Но Александр устроил нас в одном месте, и жили мы неплохо. К родителям обратно вернуться не могла. Конечно, я сама виновата…
           Лариса нетерпеливо переступила с ноги на ногу.
           – Я заканчиваю, – заторопилась Панкратьева. – В общем, мы с Александром решили пожениться. Он был свободен, так как со Светланой Михайловной давно в разводе. И тут его… он умер.
           Женщина всхлипнула, но увидела, что Лариса вдруг тяжело задышала, переморгала слёзы, и продолжила:
           – Мы остались без средств, без жилья. Его квартира до сих пор стоит опечатанная, но скоро в неё поселятся какие-то посторонние. Если бы я смогла установить для Ани отцовство Ратманова, то появился бы хоть какой-то шанс на эту квартиру.
           – Ну? – выдохнула Лариса.
           – Разнёсся слух, что перед смертью Светлана Михайловна записала на кассету что-то, и это «что-то», возможно, касалось нас с Аней. Есть вероятность, что там Аня названа дочерью Ратманова. Он всё тянул время, хотел… чего-то от своей бывшей жены, и не удочерял Аню. Ведь это глупо, это страшно, что у Ани при его отчестве фамилия – другая.
           – Всё? – спросила Лариса.
           – Всё. Почти всё. Вижу, что Вы не верите мне, вы, вы… Но мы с Александром любили друг друга! В том, что произошло, виновата одна я, но Аня-то здесь причём? Помогите нам, скажите, есть ли вообще эта кассета, или нет?
           Панкратьева заплакала, стала некрасивой. Лариса заметила, что женщина уже в возрасте.
           – Простите, – сказала Ольга, успокаиваясь. – Простите меня.
           Лариса скучала.
           – Ничем не могу помочь Вам. О кассете слышу впервые. Прощайте.
           Она выпроводила гостей, заперла дверь и тяжело опустилась на стул. Из ванной вышел Толик, пухлый, краснощёкий, с мокрыми волосами.
           – Всё слышал?
           – Да.
           – Что скажешь?
           – Решай сама, Ларисонька. Дело ведь, насколько я понимаю, серьёзное.
           – Да потому и прошу совета, что дело серьёзное, – вспыхнула Лариса. – А эта мымра, ты представляешь, до чего бессовестная? Родила ребёнка за деньги, руки потирала, мол, всё замечательно, а когда из дома вытурили, да источник денег помер, – тогда зашевелилась, забегала. Да хотя бы ради памяти Светы я кассету из рук не выпущу. Никогда.
           – Ну вот, ты и решила, – отозвался Толик из кухни. – Всё, всё, давай с варениками закончим, а то желудок после ванной разбушевался, есть просит.
           Через минуту он сказал:
           – Лара, посмотри-ка, у нас дома вот эта дама была только что, или я ошибаюсь?
           Лариса посмотрела в окно. Панкратьева с дочерью как раз переходили дорогу. Слегка вьюжило, из-под ног при ходьбе вырывались снежные вихрики,
закручивались и отлетали в сторону. Панкратьева, и вперевалку шагающая крохотная девочка, на всей улице находились одни. Темнело, но фонари зажигаться не спешили. То ли от страха темноты, то ли от ветра, дующего в лицо, девочка прижалась к маме, затопала ножками. Мама взяла дочь на руки, сделала два шага в одну сторону, поколебалась и зашагала в другом направлении. Наконец поставила девочку на снег, растерянно осмотрелась, взяла её снова на руки и, охваченная облаком снежной пыли, нырнула в проходной двор.
           – Лариса, ты что? – толкнул жену в плечо Толик. – Замечталась?
           – Ты знаешь, Толик… – она сказала это так, что муж застыл с недолепленным вареником в руках. – Ты знаешь, Толик… Я долго думала… В общем, ребёнок…
           – Ларисонька, но мы же решили раз и навсегда, – поморщился муж.
           – Я не закончила, – сказала она шёпотом. – Если ты и дальше не перестанешь возражать против ребёнка, то мне в этом доме делать станет нечего. Я не вещь для забавы, я женщина. Я уйду от тебя.
           Лариса плакала с открытыми, невидящими глазами.
           Толик молчал.

1984 г.



ВАСИЛИЙ ТОЛСТОУС


Рисунок Владимира Ивановича Оберемченко г. Макеевка


Рассказ опубликован в книге: ВАСИЛИЙ ТОЛСТОУС "Белые крылья" г. Донецк, "Издательский дом Анатолия Воронова", 2021 г., стр. 51.