Одноразовые Юнцы

Треблок пригрозил засунуть Колберта в шарманку, чтобы перемолоть и сделать обезьяний фарш на обед. На этот раз его угроза звучала достаточно убедительно.
- Я буду засовывать тебя туда постепенно, - сказал Треблок, откидываясь на спинку сидения. Одну руку он закинул за голову, а второй ковырялся при помощи зубочистки между жёлтых зубов. - Сначала запихну в эту коробку твою мохнатую башку и начну крутить ручку, глядя, как наружу вырывается фонтан крови под смешную музычку. Когда лицо будет стёрто в порошок, я пропихну тебя глубже, по самую шею, чтобы эта хреновина перемолола тебе позвонки. И я буду крутить, крутить эту ручку, пока ты будешь дергаться, махать руками и, возможно, кричать, как тупая макака.
Сидящий за рулём семнадцатилетний Колберт один глазом смотрел на автостраду, а вторым умудрялся одновременно нервно поглядывать на своего неуравновешенного друга, одетого в черную куртку и красную рубаху с бордовыми пятнами от пота, и дергающуюся в нервном припадке стрелку бензобака, стремящуюся к нулю. Они ехали уже несколько часов на север, и когда Треблок заметил неутешительную ситуацию с бензином, то немедленно принялся угрожать Колберту расправой. Что ещё хуже, так это Нэнси, лежащая в багажнике пока что живым грузом. Колберт боялся, что она могла очнуться за такое время, но Треблок постоянно спокойно напоминал ему про огромную дозу снотворного.
- Она скорее сдохнет, чем проснётся, - сказал он после первой угрозы с шарманкой. - Так будет даже лучше. Не придется марать руки, нужно будет только закопать её где-нибудь. Конечно, если ты не будешь кретином. Но ты и так кретин, о чём это я, дьявол. Как можно было забыть заправить машину?
Колберт молчал. Он не любил, а вернее боялся спорить с другом, особенно когда тот загонял его в угол.
- Нам придётся остановить машину возле ближайшей заправки, - продолжал Треблок, засовывая в рот мятную жвачку. На груди у него болтался кулон в виде сатанинской звезды, - и там ты будешь торговать своим задом, чтобы добыть денег на бензин. Хотя кто тебя знает, придурка... Наверное, именно этого ты и хотел.
А через несколько миль он снова вспомнил про шарманку и, ковыряясь зубочисткой во рту, стал детально описывать Колберту то, как он будет убивать его:
- Потом я переверну тебя и продолжу опускать тебя внутрь шарманки. Этой хреновине потребуется очень много времени, чтобы тщательно сломать каждую твою кость, но я из терпеливых. Буду крутить себе ручку, пока твои ноги не скроются внутри коробки, превратившись в потроха.
Треблок захохотал, выплюнул зубочистку в окно и потрепал друга по кудрявой голове.
- Верно, обезьянка ты моя? - спросил он. - Понравится тебе нырять головой в шарманку?
- Отвяжись, - буркнул Колберт, чувствуя, как вспотели его руки, сжимающие руль. Стрелка продолжала дрожать. Скорее всего, машина протянет на остатках топлива ещё миль пять, а там уж чёрт знает.
- А иначе что? Угробишь всех нас, свернув в кювет? - Треблок заржал и включил радио, принявшись ловить интересовавшую его волну. - Ты скорее собственные кишки сожрешь, чем осмелишься крутануть руль достаточно резко.
Колберт видел отражение друга в зеркале. Черные, растрёпанные ветром волосы, квадратный лоб и глаза, скрытые за круглыми солнцезащитными очками и летом, и зимой.
Они были довольно похожи, если не брать во внимание причёски. Лишь характеры их были диаметрально противоположными.
Наконец Треблок поймал необходимую волну. Салон машину наполнился ревущими гитарами и воплями Тома Арайа.
- Другое дело, - Треблок закачал головой в такт грохота гитар. - Под такое и сдохнуть не страшно.
Некоторое время они ехали молча, слушая доносящиеся из динамиков вопли. Бензина становилось всё меньше. Теперь стало ясно, что им его не хватит. Солнце между тем клонилось к горизонту, времени оставалось всё меньше, но, похоже, остановка была неизбежна. При мысли об этом Колберт проглотил ком слюны и поерзал на кресле. Его спутник был напротив воплощением спокойствия и уверенности.
- Знаешь, мартышка, - сказал Треблок, - в детстве я ходил в христианскую школу, а ещё слушал проповеди вышедшего из ума старикана в местной церкви. Этот ненормальный однажды взял да распял себя на кресте перед прихожанами. Зрелище было что надо - кровь лилась у него здесь, здесь и вот здесь.
Треблок ткнул пальцем в кисти своих рук и грудь.
- В церкви в тот день такая тишина воцарилась, что можно было услышать первых мух, прилетевших полакомиться свежей кровью. После этого я и стал постепенно терять всякую веру, прогуливая школу и воскресную службу. Друзья называли меня еретиком, угрожая карой небесной, но в отличие от этих идиотов я очень рано уяснил, что никакого всемогущего мужика с бородой нет и в помине. Другое дело Сатана. Этот ублюдок ещё как может существовать, достаточно взглянуть новости - убийства, насилие, СПИД и реклама, много рекламы. Дьявол, реклама! Ты видел когда-нибудь рекламу, мартышка? Знаешь, как хитры эти маркетологи, готовые пойти на что угодно, лишь бы заставить людей тратить. Особенно ярко это заметно в рекламе спортивных товаров. Купи вот эти кроссовки, никчемный ты кусок дерьма, иначе никогда не сможешь забить гол. Не сможешь забить гол - ни одна нормальная девчонка не захочет с тобой спать, ну и так далее. Это политика запугивания, как и вся сфера СМИ, а журналисты - настоящие приспешники Сатаны. Они стравливают людей, поливают всех подряд грязью и копаются в черном мясе, купаются в чужих отходах с головой, чтобы затем пугать людей своими текстами и кричащими, будто слоганы фильмов ужасов, заголовками. Именно эти писаки создают новости про массовые убийства, испытания атомных бомб, эпидемии, экологические катастрофы... Они зачем-то приоткрывают ширму кошмаров, как будто мы и без них не знаем, что находимся в заднице. Я убежден, что нет никакого бога, иначе бы эта дура Нэнси сейчас не лежала в багажнике с грязной тряпкой во рту, нет. Эта святоша пила бы чай с мармеладом дома, где-нибудь под иконой, а мы бы с тобой жрали землю в качестве наказания за грехи. Но ты посмотри вокруг, почитай новости из бездны - мы уже в аду! Здесь грех поощряется, ложь ценится, любовь и жизнь человека ничего не значат. Тебе не кажется, что мы уже мертвы? Что мы выбрали не жизнь, а вечные страдания, придумывая теперь всякие зазываловки вроде легенд про рай и награды за послушную жизнь. По сути религия - тоже маркетинг. Хороший такой пиар-ход всякой хрени. Чтобы скрыть отсутствие у нас всякого будущего, мы встаём на колени и кричим, простирая руки к богу - ХОТИМ БЫТЬ КАК ТЫ! И что? Гроб, яма, могильный камень в конце - поздравляю, ваша заявка рассмотрена!
Голос Треблока звучал где-то в голове, пока в ушах у Колберта свистел ветер из-за быстрой езды по шоссе. Для Треблока он был всего лишь публикой в единственном числе. С таким же успехом можно было обращаться с болеутоляющими монологами к деревьям или трупам голубей. Из динамиков тем временем ревело.
- Так что если уж выбирать себе идола, то пусть им будет этот чувак с красной кожей и рогами, - продолжал Треблок, стирая ногтём налёт с зубов. - Всё говорит о том, что это именно он сотворил наш жалкий мирок, а теперь играет с нами забавы ради. Он намного умнее нас, ведь он создал свой антипод, чтобы дарить нам надежду, а затем отбирать её, вырывать с корнем. Заставил нас с самого детства с подачи "заботливых" родителей верить в пустоту, чтобы затем мы боялись его ещё больше, даже не смели одуматься и наконец исправить всё вручную, а не тупо стоять на коленях, ожидая... какое оно там по счёту? Короче, в ожидании пришествия. Мог бы и сказать, что понятия не имеешь, тупая обезьяна. Нет никакого пришествия, сказал я себе лет в восемь, когда окончательно прозрел и увидел истинное, покрытое шрамами лицо мира. Мы можем максимум рассчитывать на апокалипсис, потому что наш заказ на доброго спасителя отменён навсегда. Да о чём вообще речь - доброта сдохла раньше, чем первый человек лишился пуповины!
Колберт терпеливо слушал своего друга, не решаясь вставить слово. В их компании он не имел права на голос, даже когда Треблок разрешал ему говорить.
- А раз всем тут заправляет Сатана, - добавил Треблок, - то никто не будет против моего решения запихать тебя в шарманку. Мне никогда не нравился этот грёбаный мир. В нём слишком много возможностей для совершения зла, но стоит тебя попробовать всё изменить и принести себя в жертву ради блага, как кто-то выйдет из толпы и обязательно прострелит тебе голову, сделав из тебя святого Кеннеди или Авраама Линкольна. Потому проще жить на черной стороне. Есть справедливость? Ты погляди, мартышка, - мы везём в багажнике связанную девушку, чтобы убить и закопать! Вот оно - наше с тобой моральное воспитание в христианской школе! Ты же помнишь, как мы познакомились?
Колберт промолчал, продолжая давить на педаль газа и выжимая остатки бензина.
- Я напомню, - сказал Треблок. - Тебя избил отец, ты выбежал на улицу, а затем мы столкнулись с тобой на перекрёстке. Уже вечером мы сидели под кленом, сочиняя пошлые стишки про священников и влюбленную в оружие власть, и жгли на огне пластмассовых кукол. А ты мне жаловался на своего ненормального отца, крестившегося со скоростью света. Если ты поцелуешь парня, то я вышибу тебе мозги из ружья... Слова настоящего толерантного святоши. Нужно было напомнить ему об этом перед выстрелом, когда мы засунули его ружьё ему же в прямую кишку. Это был первый убитый мной ублюдок, утверждавший, что толерантность развращает, гробит и без того угробленное общество. Именно твой ублюдочный папаша, мартышка, и доказал мне, что Сатана существует. Что мы живём в аду, делим его вот с такими животными, успокаивая себя мыслями о приходе Спасителя. Твой отец и ему подобные кретины, не имеющие понятия о ценности жизни любого человека, наглядно доказали, что мы все были отправлены в этот мир гореть и страдать, а не жить.
Треблок дико захохотал под грохот гитар.
- Господи, если ты слышишь меня, спаси человечество! - крикнул он, задрав голову и проглатывая мятную жвачку.
Они ехали ещё минут тридцать, прежде чем стрелка достигла нуля. Машина заглохла прямо возле придорожного кафе и заправочной станции.
- Тебе повезло, обезьянка, - сказал Треблок, вываливаясь из машины. - Я схожу проверить, как там наша пленница, чтобы в том случае, если она очнулась, врезать ей как следует. Затем я хочу завалиться вон в то вонючее кафе и разбить парочку носов, пока ты обслужишь какого-нибудь щедрого извращугу, чтобы мы смогли побыстрее свалить отсюда и закончить начатое. Ты всё понял, обезьянка?
Колберт кивнул, вынимая ключ зажигания и кладя его к себе в карман. Когда Треблок прошаркал по гравию к багажнику, он достал с заднего сидения женский парик черного цвета, платье и пару туфель. Весь этот реквизит он сложил в непрозрачный пакет и направился в туалет, пристроенный к зданию забегаловки.

***

Колберт вновь вспомнил о лежащей в багажнике припаркованной неподалеку машины Нэнси когда лежал переодетый в брюнетку на коленях у своего извращенца клиента после тридцати минутного секса. После поцелуев помада на губах размазалась и превратилась в жуткое подобие грима. Он не использовал тушь для ресниц после того раза, как она чуть было не потекла.
Клиент на этот раз попался без предрассудков и комплексов, а потому всё прошло довольно быстро, Треблок будет доволен, когда увидит заработанные деньги и уже не засунет его в шарманку. Теперь Колберт наслаждался заслуженным отдыхом, чувствуя, как жилистая рука огроменного мужика поглаживает его по парику. Они вместе находились в номере мотеля, пока Треблок разбивал бутылки об головы пьяниц в кафе рядом. В номере было душно - они выкачали весь свежий воздух во время полового акта. Стены были обклеены обоями тошнотворного бурого цвета. По потолку ползли трещины вместе с пауками и тараканами. Сумрак разгонял только свет от экрана небольшого телевизора, то и дело захлебывающегося помехами.
Колберт прокручивал в голове их любимую с Треблоком песенку. Они напевали её, когда сжигали кукол под деревом, и когда застрелили его отца гомофоба, и даже когда засовывали Нэнси в багажник:

У меня была маленькая обезьянка,
Я повёз её за город
И там кормил пряниками.
А потом проехал поезд
И сбил мою обезьянку.
Моя бедная дохлая обезьянка.

Песенка была глупая, но именно поэтому она так сильно и засела в Колберта в голове. Кажется, это Треблок сочинил её и пел на протяжении всей их учёбы в христианской школе. Тогда же они впервые и стали обсуждать убийство отца Колберта, сидя в школьном туалете, где Треблок выкуривал по десятку вонючих сигарет. Колберт уже тогда чувствовал себя неполноценным подростком, прогибающимся под весом разных комплексов. Треблок только усугублял ситуацию, заставляя его чувствовать себя ничтожеством постоянно. Он указывал на явные недостатки характера, безжалостно высмеивал его внешность и постоянно насмехался над переживаниями в девушку, предлагая начать хотя бы зарабатывать на этом позорном фетише. Треблок этими унижениями подталкивал Колберта к более решительным действиям, вынуждая ломать страхи и выходить из зоны комфорта, чтобы совершать довольно аморальные поступки ради свободы и внутреннего удовлетворения. Главным слоганом Треблока была фраза "делай всё, что хочешь". И он делал, утягивая за собой друга любой ценой. Унижения, избиения - в ход шло всё, лишь бы заставить Колберта слушаться и делать по указке. Появившись в его жизни, Треблок уже не оставлял его ни на секунду, преследуя, словно тень. Колберту даже стало казаться, что они слились в одного человека, старающегося компенсировать ничтожество своей личности насилием и садизмом, но то были лишь его скромные мысли, обречённые оставаться внутри головы навсегда. Появление Треблока убедило Колберта в том, что он лишь черная радуга и нежеланный ребенок, а потому вынужден держаться его, Треблока, жить за чертой "нормы" ради удовлетворения всех желаний. Если он хочет переодеваться в женщину и обслуживать мужчин - пусть так, никакой ненормальный религиозный фанатик не должен сковывать его. Аморальность должна быть показушной, ярко выраженной, она должна слепить людям глаза и злить.
- Если ты ненормальный, - говорил Треблок, - то должен быть самым ненормальным из всех. Таким, чтобы тебя обходили стороной. Повесь на себя табличку "Опасно - Проваливай к чертям" и носи гордо, чтобы другие завидовали.
Колберт во всём начал слушаться своего друга, потому что тот был сильнее его. Треблок был тем человеком, каким в тайне всегда мечтал быть сам Колберт. Колберт понял это, когда стоял у себя в гостиной, залитый с ног до головы кровью психопата отца, разорванного на части после выстрела. Как не странно, но ружьё в руках сжимал Колберт - именно он выстрелил.
- Вот и всё, обезьянка, - удовлетворенно сказал Треблок, стирая с себя кровь. - Теперь ничто не мешает тебе продавать задницу направо и налево. Это нужно отметить...
А потом была Нэнси.
- Тебе же нравится эта девчонка, верно? - спросил его Треблок. - Ну? Нравится или нет, мартышка?
Колберт кивнул. Они тогда снова сидели в тени дерева, глядя на прохожих. Иногда Колберт не мог принять, каким образом Треблок угадывает его мысли.
- Но ты же понимаешь, что для неё ты меньше, чем ничто, - продолжил Треблок, когда Колберт кивнул. - Она никогда даже не плюнет в твою сторону, я уж не говорю про секс. Или ты как себе это представляешь? Ты переоденешься в девушку, а она в мужика? Я сомневаюсь, что у неё, как у нас, мозги перевернуты.
- К чему ты это говоришь? - не выдержал Колберт. Проходивший в этот момент мимо мужчина с таксой на поводке в ужасной шляпе как-то странно покосился на него и поспешно прошёл мимо.
- К тому, что нужно разорвать этот порочный круг самокопания. Симпатия к ней просто так не умрёт, поэтому... - Треблок выдержал театральную паузу. - Нужно убить её. Ну или самому сдохнуть, но этого я тебе не позволю сделать.
- И что ты предлагаешь? Снова ружьё в зад?
- Нет, это уже было. Свяжем, засунем в багажник и поедем на север, где есть хорошая такая роща с оврагом. Там можно будет спокойно закопать тело, людей там никогда нет, а ведь мы прибудем туда ночью.
Колберт промолчал, не решаясь признаться, что план ему понравился. Самое смешное, что он и сам был бы готов предложить всё тоже самое, если б только обладал достаточной смелостью или хотя бы тем, что можно было назвать "самооценкой". Треблок-то, в отличие от него, обладал и тем, и другим. Может именно поэтому он и мог одной рукой душить девушку, а второй бить молотком по башке надоедливого старика.
- А потом вернёмся и убьём её парня, - добавил Треблок и выпил остатки пива из банки. - Одним трупом больше - не всё ли равно? Да благословит нас дьявол, мартышка. Мы с тобой зачистим этот грёбаный мир, прежде чем сдохнуть - лопнуть, как черные воздушные шарики.
И они действительно сделали это, а теперь развлекались по-своему из-за пустого бензобака.
По телевизору (Треблок любил называть ящик машиной невзгод, намекая на то, что именно телевидение подталкивает людей к сумасшествию и серийным убийствам, а не тяжёлая музыка и наркотики) передавали репортаж про стрельбу в школе. Нападавшим был подростком, причём ему было столько же лет, сколько и Колберту. Слушая монотонный голос безразличного к смерти двадцати детей ведущего, Колберт подумал, что этот парень, Алек Ворм, наверняка тоже сделал это не просто так. Возможно, он тоже чувствовал себя жертвой аборта, юнцом, на которого всем наплевать. Таким же тупым, как и он сам.
Колберт вернулся к машине в ещё более плохом настроении. Когда он увидел собственное отражение в лобовом стекле, то едва не согнулся пополам из-за тошноты. Он поспешил снять парик и тыльной стороной руки стереть остатки помады с губ. Треблок не любил видеть его в женском образе, а Колберту не хотелось сегодня снова злить друга. Ему почему-то казалось, что у Треблока точно есть шарманка, предназначенная выполнять функции мясорубки для таких поганых и лишенных будущего подростков. Когда-нибудь он определенно загнобить себя так сильно, что решит умереть, лишь бы заставить весь мир заплатить, пожалеть. Но он понимал, что это бесполезно - всем будет наплевать на его смерть, потому что увидит её максимум один человек.
Колберт забрался на заднее сиденье машины, где свернулся калачиком и остался так лежать в позе человеческого зародыша, мечтая вернуться в чрево матери, покинувшей семью из-за невыносимого характеры ныне мертвого отца. Лучше б он не рождался.
Именно там его нашёл вернувшийся из кафе Треблок - возник из ниоткуда, будто он уже давно был здесь.
- Деньги? - спросил он, глядя на Колберта сверху вниз.
Тот лишь покопался в кармане и протянул ему вонючие купюры.
- Ну и чего ты лежишь, мартышка? - захохотал Треблок. - Ждёшь, когда солнце сядет окончательно, а эта тупая шваль в багажнике очнётся, а? Вставай и иди покупай бензин!
Колберт послушно вывалился из машины.
- Ты из меня слугу решил сделать? - крикнул ему вдогонку Треблок. - Достаточно того, что я для тебя делаю. Сижу в мозгах, словно заноза. Да тебе вообще повезло, что я у тебя есть!
Таща в руке канистру с бензином, Колберт ни о чём уже не думал, а лишь напевал себе под нос:

У меня была маленькая обезьянка,
Я повёз её за город
И там кормил пряниками.
А потом проехал поезд
И сбил мою обезьянку.
Моя бедная дохлая обезьянка.

Они добрались до рощи как раз тогда, когда солнце погасло за горизонтом, а в черных небесах повесился белоснежный месяц.
- Скорее всего, она уже очнулась, - сказал Треблок, когда они свернули с шоссе и подошли к багажнику.
Колберт и сам хотел сказать тоже самое. Судя по звукам - Нэнси ворочалась внутри, скребла ногтями обшивку, стараясь понять, где она находится.
Когда он открыл багажник, то убедился в правоте друга - на него испуганно смотрела связанная по рукам и ногам Нэнси.
- Колберт? - выдохнула Нэнси.
- Давай, мартышка, хватай её и пошли, - распорядился Треблок, без интереса глядя на пленницу.
- Подожди, - ответил Колберт.
- С кем ты говоришь? - спросила Нэнси.
- А ты заткнись, - Колберт взвалил её себе на плечи и пошёл вслед за Треблоком вглубь темной рощи. Чем дальше они отходили от машины, тем громче кричала Нэнси, уже откровенно нервничая. Они извивалась, стараясь вырваться, но максимум, что она могла сделать несущему её Колберту, так это ударить волосами по лицу.
- Клади её сюда, - Треблок указал на место под кленом. Колберт и сам хотел уже положить дергающуюся Нэнси туда.
- Хорошо, - машинально отозвался Колберт, швыряя тело Нэнси на землю.
- Да с кем ты говоришь?! - завизжала Нэнси, больно ударившись плечом.
- О дьявол, прикончи ты её уже побыстрее, а то от неё слишком много шума, - Треблок закатил глаза. - Давай - убей её и всякие чувства к ней.
Колберт некоторое время смотрел на кричащую и в ужасе смотрящую на него Нэнси, а затем навалился на неё сверху, как это в своё время делал его отец, желая избить ремнём. Руки его быстро нащупали её горло и сильно сжали. При этом Колберт непрерывно смотрел ей в глаза, наблюдая, как в них гаснет страх, гаснет ужас, гаснет жизнь. И чем меньше она дергалась и хрипела, тем сильнее он сдавливал горло, будто боясь, что Нэнси имитирует свою смерть. Он продолжал сжимать её горло даже когда под ним уже лежало постепенно остывающее тело. Но из них двоих на труп был похож Колберт - из его раскрытого рта текли слюни и падали на застывшее лицо Нэнси, глаза, напоминающие зеркала, были широко раскрыты и пусты. Его губы двигались сами собой и что-то шептали. Человек верующий сказал бы - молитву, но человек знающий в ужасе понял бы - песенку. Ту самую песенку про дохлую обезьянку. И всё казалось ему таким холодным и расплывчатым, будто снова потекла тушь и залилась в глаза.
Из ступора его вывел голос Треблока:
- Да она уже давно сдохла, придурок! Или ты решил заняться некрофилией? Мало тебе фетишей, из-за которых мир тебя человеком не считает?
Колберт поспешно сполз с тела Нэнси и поднялся на ноги. Его била нервная дрожь. Он уже понятия не имел, зачем это сделал. Он был парализован. Что-то подобное он испытал и тогда, когда убил отца.
Колберт взглянул на друга. Только сейчас он понял, как же сильно они похожи. У них одно и тоже лицо. Вот только у Треблока были круглые солнцезащитные очки, которые он никогда не снимал. Даже голос... Это ведь его голос.
- Чего пялишься, мартышка? - спросил Колберт сам себя голосом Треблока. - Иди принеси лопату и закопай тело! Не оставлять же его здесь на съедение мух... Отдай лучше червям.