Посвящение отцу Ольги Аросевой 38

                ПРОЖИВШАЯ ДВАЖДЫ

                Книга, посвящённая отцу.
                Автор Ольга Аросева.

 Ольга Александровна Аросева(1925-2013), советская и российская актриса
театра и кино. Народная артистка РСФСР.

Продолжение 37
Продолжение 36 http://www.proza.ru/2019/08/07/890

                «27 октября
 Написал и Молотову о том, что болен и что Каминский, наркомздрава, и Ходоровский, завсанупр Кремля, оставили мою просьбу о помещении меня в санаторий «Барвиха» без ответа. Всё это отзвуки каких-то элементов недоверия, проскальзывающих в отношении ко мне.
                7 ноября
 Начался парад. Вот тебе и 19 лет после борьбы, какую я провёл: сиди дома. Смотрел с балкона на эскадрильи аэропланов. Один аппарат как-то странно скользнул на крыло, потом отстал от своей группы и полетел в обратную сторону, к Ходынке, для посадки. Как я узнал вечером от Вячи Молотова, оказалось, что у этого аппарата выпал один мотор (аппарат был трёхмоторный) и упал на углу Кузнецкого моста и Дмитровки. Убил несколько человек.

 Я вызвал машину и, взяв с собой жену, Лену и Олю, поехал по городу, чтоб побывать среди демонстрирующего народа. Доехали до матери Лены и Оли. Ни её, ни Наташи дома не оказалось. Возвратились домой.
Парад и демонстрации в этом году были сокращёнными и более скромными.
Я лёг отдохнуть. Всё время было не по себе из-за того, что фактически я оказался недопущенным на парад. Сердце ныло. Действительно, моё здоровье, а может быть, и жизнь, как пишет в своих «лекциях» проф. Кончаловский, зависят от первого попавшегося мне в жизни подлеца, оскорбляющего меня.

 Вечером позвонил Молотов и пригласил с собой на дачу. У меня оставалось немного времени, так как в 10 вечера нужно было быть на торжественном приёме у Литвинова. Но так как Молотов мне позвонил около 18 часов, то я мог поехать с ним и сейчас же вернуться. Мне предстояло перед отъездом на приём Литвинова просмотреть смету на постройку дачи.
Молотов заехал за мной, потом за Мальцевым, и мы покатили за город. Молотов сознался, что читал оставленную мною у него мою рукопись его биографии. Считает, что написано поверхностно и есть неточности. Я ответил, что неточности надо исправить, а что касается поверхностности, то вообще трудно защищать своё произведение, но издательство (Детгиз) просило меня писать не сухо, а в форме рассказов, передачи моих впечатлений. Веча, однако, хотя и слабо, больше из скромности возражает против печатания и говорит: «Разве что после моей смерти». Я предупредил, что издатель будет его запрашивать.

 Конечно, разговорились о параде. Я рассказал вышеописанную историю с моим пропуском. Вяча был искренне возмущён. Я решил написать Литвинову и Ежову (наркомвнудел) письмо с просьбой сделать выговор тому, кто лишил меня возможности быть на параде.
Много говорили о положении дел в писательской среде, об Андре Жиде. Ожидается от него книга против СССР. Я отметил, что был против приглашения А. Жида, так как это было сделано, т. е. не надо было его содержать за наш счет. Чтобы восстановить симпатии французского читателя, Жид теперь должен писать против СССР, доказать – он не куплен, хотя и старались его купить. Молотов согласился со мной, сказал, что я правильно поступил, проявив осторожность по отношению к А. Жиду, когда он был здесь. Таким образом, выскочки, вроде дурака, «учителя чистописания» Аплетина и измученного непосильной и неподдающейся ему работой по строительству «пролетарской культуры» Арагона, потерпели полную неудачу с приёмом А. Жида. Они не учли того, что Жид приезжает к нам в момент, когда французская интеллигенция переживает колебания под влиянием растущего фашизма.

 На даче у Молотова Тихомирнов. Полина, жена Молотова, прямо начала разговор со мной с того, что Наташа (моя дочь) приходила к ней, к Полине, и жаловалась, что я хочу взять её из школы, так как в школе арестовано 5 преподавателей, оказавшихся немецкими фашистами. Я подтвердил, что сделаю это и сослался на мнение самого Молотова. Полина явно обозлилась. Мы с Молотовым говорили о пьесе Д. Бедного «Богатыри». Молотов не одобрил её основной идеи – противопоставление богатырей-разбойников официальным богатырям. По его мнению, так называемые официальные богатыри тоже велики. Например, Святогор, Микула Селянинович, Илья Муромец. Д. Бедный не посмел высмеять их, осмеял второстепенных, чтобы посредством их «подмочить» настоящих. Пожалуй, Вячеслав прав.

 Полина, ревнуя Вячеслава ко мне и желая показать свою власть над ним, стала посылать его к Светлане. Вячеслав ответил: «Сейчас». Полина нетерпеливо повторила свою просьбу. Вячеслав бросил ей: «Какое срочное приказание – сию минуту! Погоди, когда надо, пойду».
Поговорив со мной ещё, он распрощался, а я поторопился в Москву. Там обсуждал смету со строителем. Конечно, она ещё не готова.
Потом переоделся и поехал с женой к Литвинову. Приём как приём: фраки, шлейфы, лица, будто резиновые. Все друг другу надоели с первой же минуты, с первой же минуты осудили друг друга.

 Узнал неприятные новости от испанского посла – правительство переехало из Мадрида в Валенсию. На улицах столицы бои. Впрочем, тут же прибыло новое известие: фашисты отброшены на 4 километра от Мадрида.
Вчера аэроплан АНТ-9 разбился в 90 километрах от Москвы, в нём было 7 советских и 2 японских пассажира плюс моторист и лётчик.
Решил о поведении А. Жида написать Сталину.
Вчера на приёме Бубнов мне сказал, что на оргбюро ЦК рассматривался вопрос об «Интуристе». Создана комиссия под председательством Яковлева*, для рассмотрения вопроса о сближении работы ВОКСа и «Интуриста». Обязательно завтра обращусь к Яковлеву. Может быть, это слияние предоставит мне случай освободиться от ВОКСа и стать актёром и писателем. Хоть остатки дней я прожил бы хорошо.

Гера ещё не пережила предчувствия того момента, когда вся жизнь, как книга от ветра, вдруг внезапно захлопывается и вместо интересных и захватывающих строк жизни, развёртывающихся на страницах, получается только крышка с именем (например, Александр Аросев). Так захлопнулась книга жизни моего отца на 48-ом году, т. е. на 48 главе, жизнь моей матери захлопнули белые на 47-ой главе. Жизнь моего брата Вячи приостановилась на 43 главе. Так же захлопнется и моя. Останутся и строки этого дневника. Кто-то будет его читать и разбирать. Правда, дневники – несовершенный рисунок человеческой души. Человека посещают иногда, в последнюю минуту перед сном или рано утром, или в бессонную ночь такие чудные, странные, своеобразные мысли и образы, часто даже без выражения, что их могла бы запечатлеть только машинка, записывающая мысли, если таковая будет изобретена. И всё же дневник – хороший рисунок, хотя и пунктиром, человеческих движений.

 Может быть, сегодня пал Мадрид. С этого начнётся новый этап фашистского разгула. В Мадриде образовалось правительство, куда впервые в истории вошли и анархо-синдикалисты (четверо: юстиции, промышленности, торговли и ещё чего-то). Это правительство покинуло Мадрид. Почему мы им не помогаем? Может быть, анархисты и социалисты боятся и не хотят нашей помощи. Да, судя по полемике между коммунистическим органом «Мундо обреро» и анархистским «Солидаридат обреро» анархистов отпугивает то, что у нас нет политических свобод. Там, в Испании, организованных анархистов 1.400.000 человек. Это сила. Вообще, мировая революция, которая развёртывается в муках, нащупывает свои собственные пути и только отчасти воодушевляется нашим примером. Образуются даже в нашей стране силы, которые не понимают наше поколение.

 Сегодня я зафилософствовался на разные темы. Надо положить конец. Примусь за переписку 1-го акта моей драмы «3 брата».
Черновик Литвинову и Ежову, с информационной целью – Молотову:
«Все прошлые годы я получал от протокольного отдела НКИД билеты на дипломатическую трибуну для присутствия на параде 7 ноября. В этому году, как и в прошлые годы, я заблаговременно обратился в НКИД. 4.11. из секретариата т. Баркова*2 мне было сообщено, что билеты для меня и жены готовы и я могу получить их 6.11. Это было ещё раз подтверждено 5.11. Однако 6.11. мой посланный билетов не получил, а на телефонный запрос непосредственно т. Баркову последний ответил, что на мою долю билетов „не хватило“. Вследствие этого, впервые за всё время существования Советской власти я был лишён возможности присутствовать на параде. Это является ущемлением меня не только как председателя ВОКСа, но и как члена Военно-революционного комитета, руководившего октябрьским переворотом в Москве в 1917 году. Если допустить, что в данном случае имел место прямой отказ в выдаче мне пропуска на Красную площадь (что я считаю совершенно исключённым), то об этом меня известили бы заблаговременно в ответ на моё письменное обращение, без предварительного двукратного извещения о том, что билеты готовы. Следовательно, причина недопустимого обращения со мной не в отрицательном отношении к моему присутствию на параде, а в чём-то другом. Поэтому с настоянием прошу Вас выяснить причину отстранения меня от участия в общем праздновании и реагировать на это так, как Вы найдёте нужным, чтобы впоследствии такие вещи не могли иметь места».

 И ещё Молотову:
«Дорогой Вяча, шлю тебе в порядке информации копию того письма, которое я отправил Литвинову и Ежову, в связи с фактическим недопущением меня на парад».
Письмо т. Сталину:
«Дорогой Иосиф Виссарионович! Я получил сведения, что находившийся в СССР в качестве гостя Международного союза революционных писателей и Союза писателей СССР, приглашённый непосредственно т. Кольцовым А. Жид издал книгу фактически против СССР. Так как я лично знаю А. Жида и провёл с ним несколько бесед, я был противником приглашения его в СССР в том виде, как это было сделано: его пригласили за наш счёт. Я считаю это ошибкой. А. Жид в беседах со мной и сам мыслил поездку за свой счёт. Он представлял её себе как рабочую для создания романа на нашем материале. Об этом я писал Вам после моего первого контакта с ним. Быть обвинённым своими читателями в том, что он „куплен“ в СССР, для А. Жида самый большой страх. Тем более что, не замечая этого, А. Толстой ранил его своей статьёй, где писал, что А. Жид едет в СССР потому, что его не читают на Западе. Лично мне А. Жид говорил: „Теперь я не могу ехать к вам, потому что скажут, будто я поехал искать читателей, т. е. заработка“.

Приглашение А. Жида обставили так, что он совершенно потерял чувство меры и перспективу, в которой он занимает определённое место. Он приехал втроём с писателями Эрбаром и Даби. Первый с ним был особенно дружен и сам не может похвастаться симпатиями к СССР. Все трое разъезжали по СССР, делали, что хотели, жили, как хотели. Везде их встречали коленопреклоненно и писали соответственно этому статьи.

 Поведение гостей было столь своенравным, что я не решился сделать в ВОКСе ни одного приёма А. Жиду. Перед самым отъездом Даби захворал и умер. У него нашли его дневник, который был передан организации, приглашавшей их. По настоянию Арагона дневник задержали в Москве. Жена Даби подняла шум и, пользуясь дружеским расположением А. Жида, влияет на него самым отрицательным для нас образом. А. Жид, она и их окружение толкуют дело так, что дневник задержан в Москве по политическим соображениям. А. Жид, которому нужно во что бы то ни стало оправдаться перед своим кругом читателей, теперь будет стараться доказать, что он не куплен. Он будет выступать против нас, чтоб показать, что вот, дескать, несмотря на то, что он жил в СССР на наш счет, его всё же не удалось купить. Вопли Даби о дневнике – только прекрасная пища для питания антисоветских настроений А. Жида. Между тем, сам по себе дневник в политическом отношении ничего особенного и интересного не представляет, т. к. в нём автор описывает почти исключительно подробности своих любовных встреч с различными женщинами в различных углах мира. На днях дневник отправлен, наконец, А. Жиду для вдовы Даби.

 А. Жид – человек с жидкими принципами, крайне неустойчивый, следовательно, при теперешнем напоре фашизма во Франции во все щели материальной и духовной жизни может пойти вправо. Я думаю, надо принять меры к предотвращению этого, ибо А. Жид чрезвычайно влияет на умы французской интеллигенции и может стать центральной фигурой фашистского мировоззрения на территории Франции.
Кроме того, опыт с его приглашением надо учесть и для других случаев».

                8 ноября
 Третьего дня поехал в «Сосны». Много времени проводил с милым сыном. Он делается мне всё понятнее и ближе. Глядя на него, я словно смотрюсь в такое зеркало, которое отражает моё прошлое и будущее сразу.
Вечером собрался ехать в Москву, чтобы завтра с утра быть на параде. В последний момент моя секретарь сообщила, что протокольный отдел НКИД отказал мне в билете (хотя накануне было обещано) по той причине, что-де дипломатических билетов не хватило. Значит, кто-то и почему-то вычеркнул меня и жену из списков. Кто же? Наркомвнудел или протокольный? По телефонам я добрался до наркомвнудела т. Паукера (его помощника). Тот сообщил, что будто я должен завтра встречать испанскую делегацию рабочих (25 человек) и потом с ней идти на Красную площадь. На этом основании я поехал в Москву. Приехал к полночи (с женой), до часу ночи по телефону выяснял, в чём дело и должен ли я встречать делегацию. Оказалось – недоразумение. Помощник Паукера всё напутал, никакой делегации я не встречаю. Спал плохо: будил плач соседского ребёнка. С утра – телефонные звонки.

               18 ноября
 «Сосны». Кончился день. Прошёл короткий отдых. Вспоминаю вчерашнее.
Заседание Пушкинского комитета у Бубнова в Наркомпросе, Бубнова нет, он на другом заседании, начинаем сами. Обсуждаем: смета, реставрация мест, где жил или работал Пушкин, кого пригласить из-за границы и т. п. Но от нас ничего не зависит, каждый ощупью, робко кое-что пытается предложить. Само собой разумеется, что эти предложения не оснащены никакой идеей. Наконец приехал нарком, как всегда в форме отставного солдата. Говорит, что беседовал с Межлауком (зам. предсовнаркома). Тот сказал, что на иностранцев не дадут денег и что не надо их приглашать. Ну, может, человек 5–6 наиболее видных… Значит, Межлаук уже говорил с председателем Молотовым. В общем, решений не принято никаких. Каждый из присутствовавших обещал прислать письменный проект. Во время обсуждения кушали виноград, печенье, пирожное. Пили чай.

 Оттуда в Союз писателей. Принимают испанских делегатов. Назначено на 6 вечера, начали в 8. Приехал Ставский в высокой кубанской шапке и сразу пригласил всех в ресторан. Столы заставлены винами, закуской и фруктами. Председатель – Лахути. Говорил о себе и о персидской революции, потом был перевод. Затем слово взял Серафимович. Он говорил о том, кто остался в советской литературе, назвал Д. Бедного. В этом месте Тренёв наклонился ко мне и сказал, что Д. Бедный упомянут из политических соображений, для поддержки, так как согласно постановления Всесоюзного комитета по делам Искусств ругают за пьесу «Богатыри». А сначала хвалили и допустили постановку, к которой театр готовился 2 года (муз. Бородина). Вслед за Серафимовичем выступал Ставский. Он хвалил советскую литературу и её руководство, называл современную литературу самой блестящей в мире и т. п. Говорил, как всегда, дрябло и долго, некоторые испанцы дремали.

 Лахути подбежал и упрашивал меня не выступать, испанцы-де уже умучены. А предварительно, ещё утром, Лахути обещал, что даст мне слово на французском языке как руководителю Окт[тябрьского] восстания в Москве. По-видимому Ставский прибрал перса*3 к рукам, и тот, боясь его, умолял меня отказаться от слова. За это он, Лахути, обещал упомянуть, что среди писателей есть участник Октябрьского переворота в Москве. А пока за Ставским взял слово Накоряков. Он говорил о тираже книг современных авторов о Пушкине. О борьбе, геройстве и отважном испанском народе – никто ничего. Все хвалили себя. Отвечал испанец, просто рабочий. Он с полей битвы. Сказал, что любит русскую литературу и знает русского Дон-Кихота – Обломова, что испанский народ любит свободу и поэтому борется. В заключение Лахути предложил поднять тост за наше руководство. Потом за Испанию. Своего обещания мне Лахути не исполнил».

* Я. А. Яковлев (наст. фамилия Эпштейн) – первый зам. председателя Комитета партийного контроля при ЦК ВКП(б).
*2 В. Н. Барков – зав. протокольным отделом НКИД.
*3 Лахути родился в Иране.

 Продолжение в следующей публикации.