Гриб и черепаха

– Баб, а баб, скажи-ка, вон то облако похоже на ежика? – Семилетний Вовка, переходя с шага на бег и обратно, едва поспевал за широко шагающей по пыльной дороге бабушкой. – Ну скажи же, вылитый? Вон - ноги, вон — ухо. Ну скажи, скажи... – Он подергал хмурую собеседницу за подол. – Как будто бы он идет, а вон там, – показал пальцем на выемку в закрывшей уже треть неба черной туче, – там будто бы у него нора...
– Кобылья дыра! – Вовкина бабушка не отличалась сентиментальностью, к тому же очень устала, и перспектива промокнуть под надвигающимся ливнем тоже не поднимала ей настроения.
– Да ты че, бабуля!? Ну, посмотри, какой хорошенький. Ежик, а вон там рыба...

Рыба походила на рыбу с большой натяжкой, а вот ежик, и в самом деле, выглядел как живой. Колючую шубку, обрамляла серая каемка, придавая объем, сзади имелся хвостик, на голове - маленькое ушко. Он двигал ножками, словно шел, и, к довершению всего, от воздушных потоков в его остренькой мордочке где надо образовалось небольшое отверстие.
– Ух ты, баб! Смотри, еще и глаз! – Вовка встал как вкопанный и попытался, вцепившись в юбку, остановить упорно не желающую приобщиться к чуду старуху.
– Какого лешего!!! – протащив его пару метров как на буксире, возмутилась та. Схватилась за видавшую виды фланель, с силой рванула, и вздумавший было бороться с ней пацан полетел пулей, запнулся о комок засохшей грязи и растянулся на потрескавшейся поверхности бывшей лужи.
– Вот ведь еще навязался на мою голову! – Поняв, что переборщила, бабушка подошла и протянула ему широкую шершавую ладонь. – Давай руку, ирод.
 
Не столько от боли, сколько от обиды Вовке жгуче захотелось зареветь, но он сдержался и, оттолкнув бабкину руку, поднялся сам. Ущерб здоровью вышел небольшой — покорябанный локоть, и то от того, что он, падая, сохранял драгоценное лукошко с земляникой, которую весь день собирал. С удовлетворением отметив, что ни одна ягода не просыпалась, пацан с надеждой перевел взгляд на небо, но, увы, ни ежика, ни рыбы там уже не оказалось.
– А ну, поди сюда, аспид! – тоном, не предполагающим отказа, скомандовала бабушка, сорвала с обочины подорожник, помяла в руках и, поплевав на получившуюся зеленую тряпочку, прилепила покорно подошедшему внуку на рану. – Прижми рукой... Давай ягоды понесу...
– Сам понесу...
– Ну придави тогда к пузе, что ли, горе ты луковое... – Устало улыбнулась, - ничего, до свадьбы заживет, - и дала гордецу легкого подзатыльника.
– Чо?! – резко повернувшись, окрысился на нее Вовка.
– Хрен в плечо...  Идем, давай, быстро. – Взяв за воротник, подтолкнула вперед и кивнула на тучу. – Гляди, эка холера собралась, щас дождище понужнет.

Вовка шел и думал: "Почему ему так не повезло с бабушкой? Вон в кино каких добрых старушек показывают, а ему досталась Баба-Яга какая-то. Только и знает, что дерется и ругается. Он старается всяко, а она... Вон вчера хотел порадовать — блинов испечь, как мама дома печет. Так нет, сразу материться. Ну, подумаешь, не успел маленько. Так что, драться? Прям по лицу... Тряпкой... Бабка! – Он зло посмотрел на мерно колыхающийся перед ним зад. – А сейчас какой был ежик?»

А бабушка вовсе не злая была и внука своего любила. Просто не принято у них в деревне свои чувства показывать, да и некогда ей это делать. Хоть и числилась она на пенсии, корова, две свиньи, поросята, куры, гуси, огород величиной с футбольное поле отнимали все ее время и силы. Кроме того в страдную пору, когда просил председатель, приходилось помогать в поле или на току, а бывало, как запьют доярки после праздников, так и подменять их в коровнике. Да и помимо Вовки у нее еще четверо таких же оглоедов, только местных деревенских, на шее сидело и внучка - сестра его, вместе с которой их каждое лето подкидывает ей на воспитание и пропитание ее городская дочка. С последними хлопот больше всего. «Один этот змей чего стоит, – она покосилась на обиженно сопящего позади нее Вовку. – Эвон вчера чего удумал - стряпать. Пришла из магазина, а там дым коромыслом - вся кухня в тесте, сам в муке, как мельник, посуды набил супостат, плитку последнюю сжег. Вот в лес пришлось сегодня с собой брать, чтоб окончательно избу не спалил.» Она перевесила тяжелую корзину на другую руку. «Столько верст отмахали, но ничего, терпит сопляк. Упрямый весь в мать, – вздохнула. – И за каким лешим уехала? Чего понадобилось вертихвостке в городУ этом? Шум, вонь, толкотня. За все платить... Это сколько же денег надо?» Дочку непутевую она жалела и как могла помогала деньгами и продуктами. А сын, хоть и крепкий был хозяин, пил сильно, жить не мог без рюмки. «Каждый день, только магазин откроется, он уже там демон ненасытный. Взял поллитру и поехал. Клавка - змея продает, не может отказать, а ведь, не приведи Господь, убьется или убьет кого? Полный кузов народу, а он пьяный... А вот ведь, когда председателем был, не пил - пример односельчанам подавал. Боролся, пьянство и разгильдяйство победить хотел. Да куда там... –  Снова тяжело вздохнула. – Все пьют в деревне, а что еще делать? Деньги эвон какие людям платят, а девать их некуда. Телевизеров в сельмаге напокупали, а они не кажут ничего - башню-то эту, как ее холеру? Тивилизиенную в райцентре так ведь и не достроили. Из развлечений только танцы по праздникам да кино по воскресеньям. Вот и лечится народ от безделья водкой этой проклятой... Ленька, вон, внучок ее старший туда же. Чего бы не подвезти их сегодня до лесу на мотоциклете своем, все равно дома на диване валяется. Так ведь нет — некогда, или давай опять же бабка бутылку. –  Укоризненно покачала головой. – На этот раз даже и просить не стала».

Грустные размышления ее прервала разрезавшая тучу стрела молнии и последовавший за ней удар грома.
– Господи, прости! – Она перекрестилась и взяла внука за руку. – Пошли быстрее.
– Ух ты, баб, смотри, Кукла. – Их догнала мелкая кривоногая собачонка и стала прыгать и ластиться к несказанно обрадовавшемуся ей парнишке. – Маленькая, ты где бегала?
– А, Кустик, – снисходительно усмехнулась бабушка, – наелся паршивец.
– Кукла, бабушка. Она же - девочка.

О гендерной принадлежности собаки между бабкой и внуками шел давний спор. Последние, исследовав внешний вид и расположение половых органов животного, единодушно пришли к выводу, что оно - сука и звали Куклой, а никогда не опускавшаяся до такого старуха, на основании того, что за шесть лет ей не пришлось утопить ни одного щенка, что - кобель, и продолжала величать данным при первом знакомстве именем Кустик. Самому же зверю это все было глубоко безразлично. Он вел жизнь полностью от них автономную, из всех хозяйкиных благ пользовался лишь сеновалом и охотно отзывался на оба имени. Вот и сейчас, как только добрался до леса, отвалил от их честной компании, занялся ловлей и поеданием живущих на границе с полем мышей, а как почуял приближение катаклизма, посчитал разумным присоединиться обратно.

Туча между тем наползла на солнце. Сразу стало темно и холодно, поднялся ветер. С неба полетели первые редкие капли. Путники дружно посмотрели по сторонам - спрятаться некуда. Справа и слева зеленели бесконечные колхозные поля, впереди и позади дорога. Прибавили шагу, но до деревни еще с километр не меньше. Ее еще даже не было видно из-за пригорка, в который они поднимались. Снова сверкнуло и бабахнуло уже ближе и громче. Вовка вздрогнул, бабка присела от неожиданности, Кукла-Кустик тревожно заскулила.
– Баб, а громом может убить? – спросил Вовка натянуто бодрым голоском.
– Может, если демон в тебя вселится. – Старушка отпустила его руку и перекрестилась.
– Как это вселится?
– Очень просто. Возьмет и залезет в нутро. Ты крестись, крестись, он креста святого боится. Помнишь, как я тебя учила? Крестик-то при тебе?

Мама и папа, наверное, были бы против, но бабушка, не спрашивая их, в прошлом году свозила его на автобусе в райцентр и покрестила. Там в большой красивой церкви толстый нарядный дедушка веничком побрызгал на него водой из блестящего ведерка, дал сладкого, похожего на его любимый пертусин лекарства и надел на шею бледно-зеленый пластмассовый крестик на веревочке. «Никогда не снимай его, парень. С ним Боженька с тобой. Всегда защитит и сохранит», – очень серьезно предупредила его бабушка, когда приехали домой и научила, как креститься, если что. В городе же его, конечно, высмеяли за это, крестик сняли. С тех пор больше он его не видел и о Боженьке не вспоминал. И вот вдруг понадобилось.

Молния вспыхнула прямо над ними, дребалызнуло так, что земля затряслась.
– Пресвятая Богородица Пречистая Дева, спаси и сохрани! – закрестилась бабушка бешено, и он тоже, сразу вспомнив как.               
– А если нет крестика? – едва опомнился, спросил Вовка дрожащим голоском. – Что тогда, бабу-у-ля!?
– А где он? – Она оголила ему шею и глянула грозно, как Илья-пророк на демона, – Куда дел, нечистый дух?
– Не-е-е знаю. – По ее лицу он понял, что положение серьезное и собрался было зареветь, но бабушка вдруг подобрела, сняла с себя и ловко надела на него что-то теплое.
– Вот, возьми мой, не бойся...

И сделала это вовремя. Молнии засверкали одна за другой, загремело беспрерывно. Небо разверзлось, и с него полилось сплошным потоком.
– Ай! Что это? – Вовку что-то больно ударило по уху, потом по макушке. – Ой! Ой-ой-ой! – По плечу и снова по голове. 
По мокрой дороге, по полю между хилыми ростками пшеницы запрыгали странные белые шарики.
– Ой, девки, лихо мне, град! Как же это я, дура старая, пошла и огурцы не закрыла, – запричитала бабушка, свободной рукой пытаясь закрыться от больно жалящих льдинок.
Вовка натянул на голову майку и орал из-под нее благим матом,
– Ай-яй-яй! Мама! Уй-юй-юй! Бабуля!

Ливень между тем все усиливался, шарики становились все крупнее, некоторые уже достигали размеров хорошего голубинного яйца и, врезаясь в несущиеся по земле потоки грязи, выбивали фонтаны брызг, как маленькие авиабомбы. Одна такая впилась старушке между лопаток.
– Ух ты, черт! –  Она зло взглянула на небо, добавила еще несколько непечатных слов, поспешно высыпала из корзины ягоды, и надела ее себе на голову. – Поди сюда! – прокричала страшным голосом внуку, поймала обезумевшего от страха и боли пацана за руку, притянула к себе, бухнулась на колени и прижала к груди. – Ой, тошно мне! Что же это такое деется-то, Господи!? Прости и сохрани меня грешную!  – Почувствовав, что-то жесткое между собой и трясущимся тельцем внука, протянула туда руку, – Чего там еще?! – Нащупала лукошко.  – Святые угодники! Брось щас же! – И стала вырывать его из рук парня.
– Не-е-ет! – Вовка не хотел расставаться со своей лесной добычей и держал мертвой хваткой, несмотря на то, что получал из-за этого весьма чувствительные удары градинами по торчащей из-под «крыши» спине.
– Вот ведь, черт какой! Ну, и ладно, леший тебя забери! – Старушка плюнула на упрямца и сконцентрировалась на отражении небесной бомбардировки, ставя свой щит против все время меняющегося ветра.

Благодаря ее смекалке их отчаянное положение более менее выправилось. Сбившись в единый комок старый и малый образовали подобие гриба со шляпкой-корзиной, толстые прутья которой трещали, но держали удары с адской скоростью врезающихся в них лютых небесных тел.
– Бабуля, Кукла! – Кое-как придя в себя, Вовка заметил, что кроме них еще одно существо на этом поле погибает от разгула стихии. – Бедненькая!

Грязная и кое где уже окровавленная собачонка скребла лапами место, где смыкались его и бабушкины тела и, пытаясь пролезть внутрь их убежища, отчаянно тыкалась туда носом.
– ПушОл, змей! Без тебя тошно! – Сделав страшное лицо, старушка с силой оттолкнула зверя. Опрокинувшись на спину, собака открыла живот и тут же получила по нему удар огромной льдиной и несколько маленькими, жалобно завизжала и снова полезла к людям за спасением.
– Что делаешь?! Бабка! – выкрикнул Вовка с ненавистью. Бабушка его держала, но он как-то выгнулся, образовав между ними небольшое пространство и позвал: – Иди, иди сюда, Кукла. Залезай, маленькая. Ай! Ай!!! – тут же за свой поступок был наказан двумя не очень большими, но острыми градинами, и не успела собака сообразить что к чему, как инстинкт самосохранения прижал его обратно.
– Что больно? А каково ей? Корзину свою тупую отдай псине, если такой добрый, – донесся до него чей-то голос, то ли бабушкин, то ли внутренний.
– Точно! – обрадовался парнишка и, потянув за ручку, извлек наружу прижившееся уже где-то в бабушкиных юбках лукошко.

Там в лесу он не ел землянику... Ну, ел, ел, конечно, но только самые мелкие или с одного бока белые ягоды, а самые лучшие спелые собирал, складывал одна к другой, представляя, как намнет их дома с молоком и сахаром. Грелся этой мыслью, пока шел домой,  а тут, ни секунды не размышляя,  высыпал свою мечту в грязь, перевернул корзину и не успел позвать, как смышленая собачонка мигом под нее залезла.
– Смотри, бабуля, черепаха... Ой! – Получив увесистой градиной по запястью, отдернул руку. – Какая умная. Сама догадалась... Вот молодец!
– А ты думал... Жить захочешь - не до такого догадаешься, – ответил ему тот же таинственный голос.

Тот на небе, который творил это безобразие, посмотрел вниз, укусил себя за локоть и понял, что бессилен еще чем-нибудь им навредить. Град сразу же закончился, ливень превратился в теплый дождик, а сквозь дыру в туче пробилось несколько лучей солнца. Гром еще громыхал, но уже где-то там, не над ними. Робко, боясь сглазить, подали голоса птицы. Сидеть под корзиной больше не было смысла, бабушка сняла ее с головы и отпустила внука. Кукла тоже покинула свое убежище, уселась прямо в грязь и стала зализывать раны.
– Ух, ты! Гляди-ка, бабуля, снег! Зима...

И правда, за несколько минут, показавшимися им вечностью, поля вокруг превратились в сплошную белую пустыню. Вовка, забыв все несчастья, расплылся в счастливой улыбке, слепил из ледяной каши комок.
– Кукла, аппорт, – и кинул изо всей мочи в поле.
Собачонка мигом бросила свои заботы и, радостно тявкая, понеслась за ним. Солнце полностью вышло из-за тучи. Снежное одеяло на глазах покрывалось грязными пятнами и таяло. Лето продолжалось.

– Вот ведь еще кака падера. Сколь живу никогда такой не видала. – Вдоволь наглядевшись на резвящуюся молодежь, бабушка с трудом поднялась на затекшие ноги, поковыряла галошей бурое пятно, оставшееся от ведра собранной ей земляники и усмехнулась: – Вот, девки, и сходила по ягоды...