Танцующие кони

     Километрах в ста от Петербурга есть небольшая железнодорожная станция, окружённая полями и подступающими к ней елями. Именно там, среди полей, в пору моего детства и произошла эта удивительная история. Время сгладило ее детали, осыпало золотистой пыльцой мечты и фантазии незабываемые минуты, но всё это было там среди туманов и росных трав, среди незамутнённых огнями городов созвездий, ржания коней, медовых и горьких запахов диких трав. Всё это было. И тёплая грусть летних вечеров нередко переносит меня к поре детства, к удивительной встрече с танцующими конями.
     Сейчас в деревне почти не осталось детей и коней, двух удивительный явлений, всегда неразлучных в той ушедшей деревне и понятных только немногим взрослым, которым неведомая милость судьбы подарила посвящение, способность понимать мир детей, трав и животных. А в той послевоенной деревне нас было много. Мы, дети, отсидев зиму за партами, принимали на себя груз взрослых летних забот, и с утра до вечера, вцепившись в ручки плугов и окучников, шли в борозде, понукая коней, с трудом разворачивая в конце борозды свои орудия. Мы делились с конями трудом, хлебом и крутой солью. Они учили нас понимать мир и труд и, понимая нас, принимая нашу незрелую силу, старались облегчить нам тяжесть труда, глядя на нас мудрыми печальными глазами.
     А вечером, отбросив утомительное однообразие борозды, оставив в ней тяжёлые плуги, укрыв упряжь, мы превращались наконец в кентавров, соединившись в одно целое с удивительнейшим существом на свете, пропылённом и пропитанным солнечным светом, пропахшим потом труда и запахами земли и трав, с бьющимися под тонкой шелковистой кожей жилками, прядающими ушами, с тёплыми и мягкими губами. Мы сливались с конями в одно целое и летели в вечернюю зарю, в ночной мир, в безбрежное золото заката, уже остывающее в ручейках прохлады, текущих от земли к звёздным мирам. Грохот копыт и наше гиканье рвали тишину, вспугивали жаворонков, собиравших с дорог последнее тепло умирающего дня, отражались от тёмных елей, взлетали над лесом и, перелетев его, отразившись от огромных валунов моренных гряд, возвращались эхом, метались в поднебесье, падали в болота и там во мхах затихали навечно. А мы летели, слившись с конями. Свистели в ушах ветры быстрого бега. Метались немыслимые первобытные гривы. Стирались грани времени. И недокормленные послевоенные мальчишки были полны исполинских сил и гордого сознания свободы и всемогущества. Мы летели в ночное.
     Мне хотелось бы подарить его моему сыну и сыновьям других людей, но прошли годы, грани времен восстановились и не дают вернуться с сыном. Только я сам один могу вновь проскакать по опадающему золоту заката, только я снова могу почувствовать ток воздуха рассекаемого грудью. Увидеть взметнувшуюся гриву, снова шлёпнуться, перелетев через голову коня, испытать мгновенный ужас от взметнувшихся над головой копыт и благодарность к коням за осторожность, которая помогла им не поранить никого из нас, осторожности не знавших.
     Мы летели в ночное. Был огромный мир вокруг нас. Плыли в бесконечность гроздья северных звёзд, сокровенное шептали травы, знойный полдень таили в себе ольховые и земляничные поляны. Криком дрозда, потревоженной сказкой вздрагивали папоротники в тени елей. И весь этот удивительный, таинственный мир шорохов, запахов, волн тепла и прохлады, тьмы и лунного блеска проникал в нас, растворялся и растворял нас в себе, превращаясь в единую гармонию вселенной, в которой можно было сквозь тысячи миль услышать шум океанских прибоев, плач камней средь пустынь и музыку, плывущую по туманам. Музыка была явью. Она явилась вместе с новым человеком, как-то незаметно пришедшим, появившимся ниоткуда, и вдруг занявшим в наших сердцах сразу много места. Он пахал, плотничал и чинил сбрую. Но основным его делом были кони. Он был Посвящённым. Был способен понимать мир детей, трав и животных, был частью великой гармонии вселенной. Мы любили его. И кони любили. Они клали тяжелые головы ему на плечи, потихоньку в самое ухо рассказывая о своих сомнениях, или подолгу стояли, глядя ему в глаза, и что-то возникало вдруг. Между его и их взглядами протягивались незримые напряженные связи, падала на мир тишина, и далеко в лесах успокаивались потревоженные птицы. Вздыхал конь, вздрагивала очарованная ночь, разгорались, подёрнутые пеплом, угли костра, и плыла по рекам тумана, по его ручейкам и протокам музыка.
     На потнике стоял патефон, и старенькая пластинка одаряла мир звуками. Умирал древний ужас ночей, расступались пространства. Звуки вплетались в шорохи ночи и породнённые с ночным миром, прекрасные и печальные, начинали своё волшебное действо среди туманов, звёзд и деревьев. Они уплывали куда-то далеко к парусам кораблей-призраков, к южным морям и ветрам, к пальмам и коралловым рифам. Проносились над одиночеством пирамид, замирали среди бразильской сельвы и вдруг возвращались, познавшие горечь утрат и соль тайфунов, очищенные всемирной скорбью веков, возвращались лёгкие, сияющие, в блесках венских балов, в ароматах цветов, сверканье драгоценностей, в улыбках прекрасных женщин.
     Кончали хрустеть и осторожно, боясь спугнуть музыку, подходили к костру кони. Наклонялись к патефону, пробовали звуки на вкус, вздрагивали кожей, впитывая их, и замирали, глядя в костёр. О чем вы думали, кони, под низкими созвездиями, отражая в глазах скифское золото рдеющих углей? Не знаю. Что чувствовали? Не высказать. Но мы были единым целым. Одна гармония жила в нас. Мы могли смотреть в глаза друг другу и все понимать. Мы не могли обидеть, но были полны состраданья. Боль всех времён и существ могла уместиться в наших сердцах. Мы могли броситься к мудрым глазам коней, прижаться к их теплой коже и заплакать всеочищающими слезами.
     - Будь добр к миру, и мир одарит тебя добротой, - хочется сказать мне сыну. Но я не могу сказать так, ибо слова останутся только словами, колебаньями воздуха, шелестом губ. В его жизни не было коней, и травы укрыты слоем асфальта. Он не мог испытать жалости к случайно сломанному цветку и протянуть солёный хлеб к тёплым губам коня. Наш мир вырос и повзрослел. Он ушёл в золотистую дымку памяти. Мы одиноки в своём возвращении. Но мы возвращаемся и возвращаемся к нему.
     Кончалась музыка. В глубинах чащ замирали звуки. Постояв ещё, уходили к травам кони, виднеясь сначала качающимися размытыми призраками и, наконец, совершенно растворяясь в тумане. Слышно было их мерное похрустывание, вздохи. Где-то совсем рядом кричал коростель, откликались ему другие с соседних полей. Так было каждую ночь, и каждая из них становилась волшебным таинством. Была музыка среди туманов, звёзд и деревьев. Были кони, хотевшие музыки. Сначала музыки и только потом сочных и росных трав. Были мы - очарованные мальчишки. Мы разводили костёр, натащив побольше валежника. Посвященный ставил на потник патефон, а кони замирали в нетерпении. Наконец, кто-то из них не выдерживал, касался губами закрытого ящичка патефона, смотрел на посвящённого и, удивляясь его непонятливости, мягко толкал в плечо. Они ждали музыки. И Посвященный открывал патефон. Он рассказывал о семи нотах, о прелюдиях Баха и оглохшем Бетховене, о рождении мазурок и вальсов. А мы слушали, кони и дети. Он начинал напевать десятки мелодий, помогая себе руками. И на каждый ритмический удар кони, соглашаясь, кивали ему точно музыканты фантастического оркестра. И была музыка. Опять и опять. Ночь за ночью.
     Наконец наступила та единственная на весь мир ночь, когда напряжённые связи между конями и Посвящённым обрели плоть, и он сказал: “Пора”. Мы сели на коней, зазвучала музыка и, повинуясь нам, повинуясь незримым ритмам уже жившим в них, кони начали танец. Луна обливала их крупы серебряным светом. Тени легенд запутались в гривах. Прах миллиардов растений лежал под копытами. И была музыка. Млечный путь расплескался над миром, кто-то думал о Волосах Вероники, капли тумана стекали с ветвей, и была музыка. Музыка уже проникнувшая в нас и оставшаяся навечно в наших клетках, в глазах и коже коней, в туманных далях. Кони танцевали. Словно не нам, а им сказал Посвящённый, что нужно делать. Ритмичная поступь, нежное касанье земли, голова к голове, поворот, круп к крупу, поворот... Наклоняются и вскидываются головы. Ритмичная поступь, нежное касанье земли. Музыка была в них, они ждали только этой удивительной ночи, чтобы воплотить её в ритм движений, выразить в пластике, проплыть над туманами в этих прекрасных и печальных звуках. Снова и снова взлетала музыка, снова и снова реки лунного серебра обливали блеском коней, и сверкали росы в лунном свете.
     Выйдите в ночные луга, дети людей. Вы не услышите коростелей, не увидите коней, плывущих по туманам. Но луна упадёт вам на плечи, и опустятся звёзды. Прохладная влажность земли поднимется и коснётся ваших щёк. Остынут губы, предчувствуя нежность улыбки. Не торопитесь, и мироздание откроется вам. Станут лишними звуки вечных слов и, может быть, к вам придут новые журавлиные слова и нерождённые сказки. Выйдите в ночные луга, дети людей.
     А у нас кроме ночных полей были дни пропылённые, пропитанные солнцем и потом, потерявшие очертания в колеблющемся мареве пашни. Блестящий пласт влажной земли беспрестанно переворачивался шаг за шагом, и ощутимым становилось вращение планеты. Мы падали на нее спиной в минуты отдыха, раскидывали руки, а она продолжала переворачиваться, и пальцы проникали в землю, сжимали корни растений. Казалось, вот-вот Земля вырвется из-под нас, и мы останемся одни навечно среди неведомых миров, а она полетит в своем беге, не заметив среди многих потерь еще одной маленькой потери. Течёт марево пашни над миром, кочуют соки Земли в её недрах, струятся в солнечном свете. Выворачивается из-под лемеха плуга упругий сочный пласт, бесконечно, шаг за шагом, таит уже в себе будущую завязь, знойное золото колосьев, извечный запах свежего хлеба, уюта и дома, шаг за шагом, день за днём.
     И вдруг всё кончилось. Сразу. Стояли поля засеянные, причёсанные гребнями борон, умиротворённые. Расслабились мышцы людей, разгладились и просветлели лица. И был праздник. На большой поляне среди лесов. Отличившимся вручали подарки и грамоты. Пили вино, смеялись, пели и танцевали. И было чудо. Посвящённый привёл на праздник наших коней. Мы намыли их с мылом и вычистили щётками. Расчесали длинные гривы и пышные хвосты. Мы радовались предстоящему выступлению и боялись его. Какие только слова не шептали мы в чуткие уши. Как только не просили постараться. Мы освободили от людей центр поляны и ввели туда коней. Что-то сказал Посвящённый, и сквозь шум людских голосов, повисших над поляной, просочились слабые звуки патефона. Кони вздрогнули, и мы отпустили их.
     На глазах многих изумлённых людей рабочие клячи превращались в прекрасных коней, которыми они были только для нас. Втянулись отвисшие животы, поднялись головы, выгнулись упругие шеи. И был танец коней. Вороная красавица Пиана с белой звездой во лбу вела за собой необычный хоровод. Ритмичная поступь, нежное касание земли, голова к голове, поворот, круп к крупу, поворот. Звучала музыка. Последнее громкое слово застыло у кого-то на губах. Мужчины поднимали на руках маленьких детей, чтобы они могли увидеть то, что так редко дарит нам жизнь. Женщины закусили шали. Чему-то улыбались глаза девушек. Танцевали кони. Потом музыка смолкла. Остановились кони, и было тихо. Кто-то сказал только: “Да....” - и все.
     А потом все, кто был на поляне, захлопали, засмеялись, что-то выкрикивали. Каждый что-то говорил Посвящённому, хотел похлопать его по плечу, стискивал ему руку. Мы взяли коней и вывели их из круга. Нам совали для них угощенье от праздничных скатертей, разостланных на траве. Кто-то гладил их шёлковую кожу. И долго потом люди смотрели на наших коней со странными улыбками недоумения, протягивая для них голубые кусочки сахара. Иногда женщины приводили к конюшне малышей, чтобы те сами смогли протянуть руки к губам коней. Трепетные губы пробегали по пухлым ладошкам, вскрикивали от восторга и страха дети и снова тянулись к доброму теплу.
     Неизвестно, что было бы дальше. Как сложились бы отношения людей и коней. Неизвестно. Но кони танцевали ещё раз. Мы не мыли и не расчёсывали им гривы. Мы не хотели этого танца и молча плакали, стыдясь своих слёз. Снова звучала музыка, собрались люди. Но мужчины не поднимали детей, а матери прижимали их к себе, вытирая глаза уголками платков. Стояли машины с высокими бортами и ждали наших коней. А кони танцевали последний танец, втянув животы, подняв головы, выгнув упругие шеи. Вороная красавица Пиана, нежная и вспыльчивая Ласточка, доверчивый Орлик... Кони нашего детства. Спасибо вам, что случились вы в нашей жизни и разделили с нами работу и хлеб, звездопады и музыку. Прощенья прошу у памяти за всех людей, что не смогли сберечь мы для себя и своих детей это чудо, бывшее рядом, и утратили его, и продолжаем терять чудеса незаметные в обыденной жизни.
     Наших коней погрузили на машины. Поднялась пыль, и машины ушли. Они увезли танцующих коней на бойню, в небытие. Остался патефон у конюшни, и малыши весь день крутили пластинку, пока не разбили ее. Также незаметно, как и появился, исчез Посвящённый. Мы не стали больше работать в совхозе, и братство наше распалось. Не было больше ночного. Не приносили ветры запаха водорослей с берегов океанов. Умолкли пирамиды, и бразильская сельва не присылала нам вздохов Амазонки. На одной ноте, на едином всплеске, не взлёте оборвалось детство. Мы ошеломлённые не поняли этого, а оно уходило все дальше и вот уже далеко-далеко подернуто золотой пыльцой времени.
     - Будь добр к миру, и мир одарит тебя добротой, - должен сказать я сыну. Должен успеть сказать. Не опоздать.