Рассказывает ветеран о войне 29

                МЁРТВЫМ НЕ БОЛЬНО

                Повесть
                Автор Василь Быков

 Василь Владимирович Быков, (белор. Васіль Уладзіміравіч Быкаў(1924-2003), советский и белорусский писатель, общественный деятель, участник Великой Отечественной войны. Член Союза писателей СССР.
Герой Социалистического Труда (1984). Народный писатель Беларуси (1980). Лауреат Ленинской премии (1986). Лауреат Государственной премии СССР (1974). Лауреат Государственной премии Белорусской ССР (1978).

Продолжение 28 повести
Продолжение 27 http://www.proza.ru/2019/08/08/1109

 «Катя застёгивает полушубок. Танкист, подойдя сзади, сдвигает на затылок свой шлем и прислушивается к разговору. Сахно пронизывающе смотрит на старика.
– Где край минного поля? Где обход? Будешь показывать! – приказывает Сахно.
 Старик разводит руками.
– А разве ж я знаю? Сперва так видел, а потом они меня в город отвезли. Сколько они тут разбросали – леший их знает.
Наступает тягостная пауза. Слышнее становится самолётный гул. Несколько воробьёв слетает с крыши на снег и проворно суетится у ног. Сахно оглядывает окрестность.
– Так, – решает он. – Раненых оставить. Немца шлёпнуть. Хотя нет! Немец пойдёт с нами.
Подавшись вперёд, я останавливаюсь перед капитаном:
– Младшего лейтенанта также возьмём!

 Мой голос дрогнул. На этот раз я ему не уступлю. И Сахно, кажется, понимает это. Строго сверкнув на меня злым взглядом, он отворачивается.
– Только при условии, что сам его понесёшь.
– Помогут. Они помогут, – говорю я и умоляюще гляжу на Катю.
Та, однако, отводит свой взгляд в поле, и я обращаюсь к танкисту:
– Друг, ты же поможешь?
Танкист недовольно хмыкает:
– А я что – лошадь?

 Надежда моя рушится. Я едва сдерживаю слёзы. Сволочи оба! И Катя тоже. А я полагался!.. Тяжко! Страшно! Конечно, своя рубашка ближе к телу. Трусы проклятые! Ну, да чёрт с вами! Ещё поглядим – кому повезёт.
Меня душит обида и гнев. Надо было бы им что-то сказать. Но я не нахожу слов и, сдерживаясь, чтобы не закричать, бросаюсь к крыльцу.
Дверь за собой я не закрываю – теперь мне плевать на всё в целом мире. Я склоняюсь над Юркой. Он с усилием поднимает запавшие веки.
– Юр, ну как ты?
– Так, ничего, – тихо, пересиливая стон, говорит он и спрашивает: – Почему выстрелы были?
Я не отвечаю.
– Юра, ты можешь? Берись как-нибудь, а?

 С внезапной тревогой в глазах он послушно протягивает ко мне руки. Я поворачиваюсь боком, чтобы подставить ему плечи. В это время в помещение неслышно входит Катя. Рядом на полу я вижу её валенки.
– Ну как раз! Только тебе и нести! – злится она, и от этого её тона что-то во мне расслабляется.
Катя оглядывается:
– Эй, Фриц, а ну подсоби!
– Яволь. Айн момент!

Немец с готовностью вскакивает. Я слышу, как стучат по полу его подкованные сапоги. С помощью Кати он принимает с моих плеч довольно-таки тяжелое тело Юрки. Палатки на этот раз нет, и они берут Юрку за воротник и полы полушубка. И тогда на полу вскрикивает летчик:
– А я? А меня? Бросаете? Завели в окружение и бросаете? Сволочи вы! Пехота! – дико кричит он, размахивая в воздухе руками-култышками. И вдруг истерически всхлипывает: – Братцы! Что же вы делаете! Спасите! Я же командующего возил. Я его личным шофером был. Он из вас души повытрясает! Вы слышите! Сволочи! Я не прошу!
– Ах, вот что! – приостанавливаясь, говорит Катя. – Вот ты какой лётчик!..
– Я не лётчик! Я личный шофёр командующего. Поняли? Вы меня не оставите. У меня военная тайна. Я тайну имею!
В растерянности я не знаю, что делать. Противно и странно одновременно слышать всё это. Но он такой здоровенный – нам его не поднять. Впрочем, может поднимет танкист? Надо бы перенести его отсюда куда-нибудь в более подходящее место.
Мы выносим Юрку на крыльцо, и я кричу танкисту, который рядом с Сахно стоит на дворе. Оказывается, они тут всё слышали.
– Эй, слышишь? Возьми!
Танкист без слов закидывает за плечо автомат, но Сахно грубо отстраняет его:
– Стой! Я сам...
И решительно протискивается мимо нас в хату.

 Сгибаясь, мы выносим Юрку во двор и удобнее берём его снова втроём: я, немец, Катя. В помещении слышатся ругань и крик. И вдруг раздаётся выстрел. Танкист бросается к двери и сталкивается там с Сахно. Капитан с окаменевшим лицом на ходу запихивает в кобуру «ТТ». В удивлении, граничащем с испугом, мы смотрим на него.
– Вот так будет с каждым! – властно объявляет он и, заметив наши неодобрительные взгляды, кричит: – С каждым паникёром и нытиком! У меня не дрогнет рука. Ясно?
Холодом пахнуло в душу – такого мы не ожидали. И все ясно чувствуем – это не пустые угрозы. Решимости у него хватит.
 Сахно выходит со двора:
– Ну! Шире шаг!

 Примолкнув, мы быстро идём по дороге в поле. Сзади в воротцах остаётся старик. Он молча смотрит нам вслед.
В милиции нас, видно, не ждут. Пока мы по одному проходим через узкую дверь, за столом в комнате доигрывается партия в шахматы. Играют младший лейтенант в серебряных погонах, который сидит за столом, и милиционер, стоящий сбоку. При нас они поочерёдно делают несколько торопливых ходов. Но до мата, пожалуй, далеко, и милиционер осторожно убирает со стола доску. Младший лейтенант встаёт и, хмуря светлые бровки, окидывает нас взглядом, в котором начальническая строгость борется с обычным юношеским любопытством.
– К стенке! К стенке! Не толпитесь у двери.
– Не убежим! – говорит парень в чёрном.
Выдерживая определенную дистанцию во взаимоотношениях, офицер сухо бросает:
– Охотно верю.

 Он совсем ещё молод, видно, недавний выпускник милицейского училища, но деланной строгости на его лице предостаточно. Старшина, приведший нас, становится у двери. Мы все выстраиваемся в ряд, в трёх шагах от единственного тут стола, и младший лейтенант опускается на стул.
– Ну, в чём дело? Кто объяснит?
Горбатюк подходит к столу:
– Они оскорбили меня. Кроме того, планки...
– Вас мы уже слышали, – довольно решительно перебивает его офицер и кивает на меня: – Говорите вы!
– Что говорить? Планок у него не было. Я их не видел.

 Младший лейтенант бросает беглые взгляды на остальных и останавливается глазами на Игоре:
– А вы что скажете?
– Я присоединяюсь к товарищу. К сожалению, не знаю фамилии.
– Так. Значит, не признаётесь. Тогда будем писать.
Он разворачивает на столе канцелярскую книгу. Из кармана кителя достаёт авторучку.
– Та-ак! Пишем. По порядку. Вас первым. Фамилия, имя, отчество.
– Василевич, Леонид Иванович.
– Год рождения?
– Тысяча девятьсот двадцать четвёртый.

 Ручка его почему-то не хочет писать, царапает бумагу, и младший лейтенант стряхивает её в сторону. На красной скатерти, заляпанной чернилами, появляется новая клякса.
– Ч-черт! Дальше?
– Ковалёв Игорь Петрович. Тысяча девятьсот тридцать четвёртый.
– Так. Дальше.
– Теслюк Виктор Семенович, тридцать восьмого.
Ручка офицера снова царапает, и он, повернувшись, резко стряхивает её в этот раз над полом.
– Теслюк. Дальше?
– Фогель, Эрна Дмитриевна. Тысяча девятьсот сорок второго.

 Младший лейтенант поднимает голову:
– А вы что – свидетель?
– Она ни при чём, – объявляет Горбатюк и с мрачным выражением закладывает руки за спину.
– Нет. Я при чём. Пишите и меня.
Офицер с недоверием спрашивает Горбатюка:
– Она, значит, не оскорбляла вас?
– Нет. Она нет.
Младший лейтенант колеблется, и Эрна с внезапной решимостью на лице подскакивает к столу:
– Пишите, пишите! Я ещё оскорблю.

 Младший лейтенант удивлённо снизу вверх смотрит на неё. В чёрных глазах девушки протест и решимость. Офицер, не отрывая от неё взгляда, вяло стряхивает ручку.
– Фогель?
– Фогель, Эрна Дмитриевна. Тысяча девятьсот сорок второго года рождения. Так? Записали? А теперь я скажу.
Крутнувшись от стола на тоненьких каблучках, она оказывается лицом к лицу с Горбатюком:
– Вы подлец! Слышали? Подлец!
Игорь, шагнув к девушке, хватает её за руку:
– Эрна!
– Эрна! Брось ты! – с другой стороны подскакивает к ней Теслюк.

 Игорь ставит её рядом с собой. Живое, мягко очерченное лицо девушки горит возмущением.
– А я не боюсь. Ваше счастье, что их у вас не было. Я бы их сама сорвала. Вы их недостойны. Вы провокатор!
– Вы слышите? Вы слышите, товарищ младший лейтенант? Я прошу записать! – густым басом требует Горбатюк.
Младший лейтенант вскакивает из-за стола и становится перед девушкой:
– Замолчите!
Эрна умолкает, всё еще дрожа от возбуждения.
Горбатюк тычет в её сторону пальцем и кричит офицеру:
– Вы видели? Она пьяна! Они все пьяные! Прошу записать!
– А ну, ведите себя пристойно. Тут не ресторан, – строго приказывает младший лейтенант.

 Эрна постепенно успокаивается. Обхватив её за плечо, Игорь приближает девушку к себе. Я изо всех сил стараюсь сдержаться, чтобы выглядеть спокойным. Хотя чувствую. – выдержки моей хватит ненадолго.
Хмуря редкие брови, младший лейтенант заходит за стол. У порога стоит милиционер. Затаив в себе гнев и неловкость, стоим мы. Один только Горбатюк в мрачном оживлении порывается к столу:
– Вот видите! Вот видите! Ведь это – прямые выпады! Да! Да! Правительственные награды есть акт Советского правительства. А она что сказала? Попрошу всё записать. Я эти награды заслужил в боях!
– Безусловно, – нарушает напряженное молчание офицер. – Никто не дал права оскорблять то, что заслужено на фронтах Великой Отечественной войны.

 Со сдержанной строгостью, которая вовсе не идёт к его молодому лицу, он садится. Ещё раз бросив осуждающий взгляд на Эрну, сильно встряхивает ручку.
– Ну, не всё, что блестит на груди, в бою заслужено, – говорит в тишине Теслюк. Этот парень всё время держится как-то удивительно ровно и спокойно. На его полных симпатичных губах, кажется, постоянно блуждает добродушная улыбка. Будто всё, что тут происходит, его ничуть не касается.
Младший лейтенант замирает с занесенной над бумагой ручкой:
– Вы не мудрите мне тут.
– А я не мудрю, – во всё своё кругловатое лицо улыбается парень. – У меня дядя – отцов брат – подполковник в отставке. Всю войну просидел в Архангельске в военном училище. Фронта и не нюхал, а уволился – четыре ордена.

 Младший лейтенант недоверчиво хмыкает:
– Расскажите это кому-нибудь другому.
– Вполне вероятно, – говорю я. – Может и так быть.
– Бувае, – поддерживает меня старшина. Он прислоняется к стене и достаёт портсигар.
– Факт! – говорит Теслюк. – За выслугу лет и безупречную службу.
Младший лейтенант кладёт на стол ручку и поворачивается к старшине:
– Прохоренко, у тебя «Шипка»? Дай-ка одну.
Он разминает конец сигареты и, будто раздумывая о чём-то, продолжает осматривать нас. Мы все уставились в него. Теперь он – наш бог, властелин нашей судьбы. И мы уже чувствуем в его недавней настроенности против нас маленькую щербинку.

 Старшина Прохоренко тем временем закуривает сигарету и сдвигает на ухо фуражку. Его грубое немолодое лицо расплывается в добродушной ухмылке.
– В тылу их бильш давалы, ниж на фронти, – рассудительно говорит он. – Я пришов з армии у сорок девятому роцы и имев тры мидали. А суседка Гануся на буряках запрацювала тры ордены Ленина. За тры роки – три ордены. Бильш, ниж наш командир полка. Бурячки родили, от начальство и не обижало. И ей вишалы, и соби. А ей не ордэны трэба було давать, а стреху видрамантуваты. А то стреху я рамантував. Тры рокы текла.
Горбатюк круто поворачивается к старшине:
– Это не ваше дело.
– Почему ж не наше? Наше.
– Если не наше, то чьё? – говорю я с вызовом. – Это что, справедливо, по-вашему, когда у звеньевой орденов полна грудь, а крыша дырявая?

Горбатюк, гляжу, вызов принимает. Глаза его загораются недобрым огнём:
– Да, справедливо! Если правительство и ЦК считают, что у звеньевой должны быть ордена, то справедливо.
– Вы за высокие слова не прячьтесь! – говорит Игорь.
Я наседаю дальше:
– А когда сажали в тридцать седьмом, вы тоже считали это справедливым?
– А это не нашего ума дело! – трясёт головой Горбатюк и сам начинает дрожать. – То была государственная политика. Что в ней не так – партия поправила.
За столом снова вскакивает младший лейтенант:
– Прекратить эти разговоры! Прекратить сейчас же!

 Он раскраснелся и волнуется. Я также волнуюсь. И всё же жалко, что нам не дают тут скрестить шпаги как следует. Я бы вывел его на чистую воду.
– Товарищ младший лейтенант! Я попрошу это записать в протокол! – тычет пальцем в бумаги Горбатюк. Красное, вспотевшее его лицо пышет возмущением.
– Запишем! А как же? Это так не пройдёт! – с угрозой говорит младший лейтенант и начинает торопливо излагать на бумаге нашу стычку.
Горбатюк с мстительной важностью поджимает губы. Похоже, что он победил.
– Сволочь ты, Горбатюк! – говорю я с едва сдерживаемой яростью.
– Гад! – поддерживает меня Игорь. Его глаза полны презрения к этому человеку.

 Горбатюк хочет что-то ответить, но сзади через широко открытую дверь в комнату входят двое. Оба офицеры милиции.
– Э! Что за грубость? Молодые люди! По какому поводу?
Лейтенант за столом вскакивает и отдает честь:
– Товарищ капитан!..
– Так, что случилось? – миролюбиво спрашивает капитан и снимает фуражку. Потом, приглаживая редкие волосы, поворачивается ко мне: – По какому праву вы обругали этого гражданина?
– По праву фронтовика! – говорю я слишком твёрдо и, возможно, чересчур возбуждённо.
Но благодушно настроенный капитан на мой ответ никак не реагирует. Он переводит взгляд на Игоря.
– А вы, молодой человек, по какому праву? Вы-то уж, пожалуй, не фронтовик?

 Серые глаза Игоря становятся жесткими, тугие скулы выпирают ещё больше.
– Я сын фронтовика.
Капитан сцепляет на животе пальцы рук и поворачивается к Горбатюку:
– Ну да ведь и вы-то, наверно, фронтовик?
Горбатюк подбирается всей своей довольно осевшей фигурой:
– Так точно. Гвардии майор запаса.
– Ай-яй-яй! – притворно сожалеет капитан. – Товарищи фронтовики! В День Победы и такие оскорбления! Как вам не стыдно! Что у вас такое случилось? А ну, Семёнов, дай-ка протокол.

 Младший лейтенант подаёт лист бумаги и с важностью поясняет:
– Политические выпады, товарищ капитан.
– Так, так, так... Так, – приговаривает капитан и быстро пробегает глазами по строкам протокола. – Так! Гм! Да глупости это всё! Чепуха! Глупая ссора. Курам на смех...
Младший лейтенант хмурится и смущённо краснеет.
– И такими пустяками вы морочите мне голову? – наконец спрашивает у него капитан. – Пустячное дело. Согласен, Семёнов?
– Так точно. Я думал...

 Поскрипывая новыми сапогами, капитан проходит вдоль нашего притихшего ряда.
– Ну что вы, как дети? Ай-яй-яй! Фронтовики! Стоит ли сводить старые счёты? Да в такой день? Мало ли что, может, и было в войну. Так стоит ли вспоминать? Столько лет! Миритесь и – с Богом. Даже протокола писать не будем.
– Нет! Пишите. Раз мы тут оказались, то всё пишите, – говорю я.
Меня поддерживает Игорь:
– У нас не ссора. Мы принципиально.
Капитан подходит к нему и останавливается:
– Бросьте вы! Какие там принципы! Ну, выпили и поспорили. Завтра проспитесь – самим стыдно будет.
– Мы не пьяные.
– Ну тогда просто вы злые. Молоды и злы... Ай-яй...
– Мы не злые! – говорит Эрна. – Мы за справедливость! Должна же быть хотя бы элементарная справедливость.
– Справедливость? Это похвально. Почему же тогда вы оскорбили этого гражданина? Он же вам в отцы годится.
– Не обо мне разговор! – со страдальческим оттенком в голосе отзывается от порога Горбатюк. – Я докладывал и просил записать: они допустили выпады против органов.

 Капитан умолкает и, осторожно шагая блестящими сапогами, направляется к Горбатюку:
– Каких именно органов?
– Органов! – твёрдо произносит Горбатюк. – Вы понимаете каких.
– Враки, – говорю я. – Этого не было.
Капитан останавливается посреди комнаты. Губы его строго поджимаются.
– Нет, было! – горячится Горбатюк – Я не могу тут при всех повторить, что он говорил в ресторане. Но я напишу. Если вы не примете соответствующих мер, я напишу куда следует.
Капитан делается строгим. Добродушный его тон меняется на отрывистый:
– Свидетели есть?
– Я свидетель! Я человек особого доверия. Этого достаточно.
– Вы ошибаетесь, гражданин. Этого недостаточно. Не те времена.

 Мною овладевает злорадство. Ага – правда за нами. Чёрта с два он нас проглотит! Подавится! Он только играет на нервах. Проклятый бериевский рудимент. Из какой только щели он выполз? Прилив гнева и решимости подхватывает меня из ряда и толкает к злому, раскричавшемуся Горбатюку.
– Слышал? Не те времена! Ты немного опоздал, провокатор!
Я едва владею собой. До боли в орбитах округляются мои глаза. И сжимаются кулаки. Сзади кричит младший лейтенант:
– Гражданин! Прекратить! Сейчас же отойдите на место!
Но потное лицо Горбатюка также в ярости. С ненавистью он подскакивает ко мне:
– Возможно! Твоё счастье. Я опоздал! А то бы я сломал тебе хребет! Не таким ломал. Жалко, мало! Не всем. Остались...

 Мои кулаки становятся вдруг тяжёлыми. В глазах туман, и в этом тумане – не Горбатюк – Сахно. Сзади требовательный, суровый окрик, которого я уже не слушаю. Кто-то подскакивает сбоку, чтоб схватить меня за руку, но я опережаю и, подавшись всем корпусом, бью его в челюсть.
Дальше – крик, визг. Горбатюк бросается на меня. Но его уже хватают. Меня схватили за руки раньше. Возле плеча нахмуренное лицо старшины. Я не вырываюсь. Я его больше не ударю. Это один раз. И – странно – мне становится легче. Я быстро успокаиваюсь. Рядом слышу одобрительное «правильно». Это Эрна.

 А он ещё рвётся из милицейских рук. Но напрасно. Хлопцы держат крепко.
– Это безобразие! Дайте мне начальника отделения! Я буду жаловаться!
Молодежь возле стенки оживляется.
– Сколько влезет!
– Ведь труп же! Воняет, а не выносят. Почему их терпят? Почему так долго не выносят? – быстро говорит Эрна.
– Надеются, что сами выползут! – отвечает ей Теслюк.

 Горбатюка сажают в угол на табуретку. Его держит молодой милиционер. Капитан строго обращается к молодежи:
– А ну, марш отсюда!
И ко мне:
– А вы останьтесь. Мы вас оформим.
Хлопцы и Эрна нерешительно топчутся у стены, с сочувствием поглядывая на меня.
Капитан повышает голос:
– Вам ясно или нет? Освобождайте мне помещение! Живо!
С его лица исчезает и след недавнего благодушия. Теперь это лицо не обещает добра. Но это уже касается только меня.
– Ладно, счастливо, – говорю я ребятам и Эрне.
Игорь первый делает шаг в мою сторону:
– Дайте вашу руку.
Он молча и твёрдо жмёт мне пальцы и отходит. Эрна, улыбаясь, подаёт мягкую тёплую ладошку.
– Не бойтесь!
– Пустяки! Я не боюсь. Счастливо вам!

 С заметным облегчением они пропускают Эрну и закрывают за собой дверь. В комнате сразу становится просторнее. За стол садится капитан. Сосредоточенно прикуривает от зажигалки. Подвигает к себе бумагу.
– Ну, фронтовички! Подали пример молодёжи! Очень красиво! Что ж, теперь я разберусь с вами».

 Продолжение повести в следующей публикации.