жить не по лжи

                ЖИТЬ  НЕ  ПО  ЛЖИ!
1. ОТЧАЯНЬЕ
Разменяв последний десяток своего столетия, я с превеликой горечью сознаю, что на протяжении всей моей жизни мной владело неизбывное чувство отчаяния. Утешаюсь тем, что производные от слова отчаяние красивые, по-русски гордые слова отчаянность, отчаянный, отчаюга. В смысле – дерзкий, смелый, храбрый, безоглядно бесшабашный. Стихами себя воодушевляю:
                Да здравствует отчаянье орла
                Бросающегося на самолет!
Было такое. Первый самолет, на котором я учился летать, был аэроплан У-2. «Уточка», мы его называли –«утёнок». Представлял он собой деревянной конструкции четырехкрылый биплан наподобие стрекозы с обтянутыми перкалевым полотном несущими плоскостями. Царь птиц орел, в досаде, в гневе, в ярости оттого, что какая-то надменно жужжащая пичуга осмелилась вторгнуться в его владения, отчаянно бросался на неё в драку. Бывало, драпанешь из такого неравного воздушного боя, чтобы ненароком его не сшибить, да и зацепишь. Трах, и в обшивке аэроплана – дыра.  Словно от зенитки пробоина.
 Чаще всего орлы вот так  и гибли. Гордые птицы жизнью расплачивались  за право быть хозяевами небесного царства. Беспримерную их самоотверженность в годы Великой Отечественной войны осознанно превзошли наши летчики. Не в пример немцам, в воздушных боях они навязывали  врагу смертельную лобовую атаку, а когда был израсходован боезапас, яростно шли на таран.
А вы знаете, что такое воздушный таран? Это примерно как на мотоцикле с разгона врезаться в кирпичную стену. Самолеты, свой краснозвездый и чужой со свастикой, вдрызг, и летчикам смерть. Поэтому немецкие хваленые асы избегали поединка один на один. За всю войну никто из  германского люфтваффе не совершил ни одного тарана, а наши – шестьсот! И если ты избрал профессию воздушного бойца, будь готов повторить такой героический подвиг.
После У-2 я пилотировал легкомоторный моноплан Як-18(«ястребок»),учебно-тренировочный двухмоторный бомбардировщик УТБ-2(«утебешку»), пикирующие бомбардировщики Пе-2(«пешку») и  Ту-2(«тушку»), так на них орлы уже не нападали. Еще бы, и размах крыльев аж двадцать метров, и два мощных, одуряющее ревущих мотора. Летишь – земля и небо дрожат. Восторг! Красота!
 Впрочем, у нас, учлетов – учеников летчика, восторга всегда было вдосталь. Начиная с того, что самолеты в те годы передавали для нас с фронтовых аэродромов с израсходовнным до минимума ресурсом, латаные-перелатаные в ремонте. Из-за чего мне подфартило уже в учебных полетах дважды гробануться аварийно. Авария, слава случаю, еще не катастрофа, но ломаные ребра к непогоде до сих пор болят.
Суровые мои инструкторы нервно  сквозь зубы поощрили: пахать  на волах надо, а не на  самолетах! И пока эксперты не выявили, что беда подкузьмила не из-за моего ротозейства, а из-за технических дефектов, мне чуть было  не указали кузькину мать. Спасибо, командир полка Герой Советского Союза полковник Кузнецов выручил. Ничего, мол, за одного битого двух небитых дают.
 Так следом новая напасть. Чтобы служить в советских военно-воздушных силах военным летчиком, мало быть отчаянным отчаюгой. Предписывалось иметь прежде всего безупречную рабоче-крестьянскую биографию. А я, увы, хотя опять-таки не по моей вине, похвастаться  этим не мог.
Ирония судьбы. Издевка. Без меня меня женили.  Я уже без удержу вслух и печатно хвастал, что один мой дед Кондрат Антонович Жоров был революционером, участником исторически знаменитого восстания на броненосце «Потёмкин». А вот другой дед Терентий Денисович Глазунов, который по матери, простой сельский кузнец как политический преступник был сослан на пресловутые Соловки.
 И, главное, за что? Ему довелось видеть Ленина в Петербурге, где сам служил тогда в бронеотряде, а тот в запломбированном вагоне прокрался из эмиграции делать революцию в России. А росточком великий пролетарский вождь был не ахти. И как-то в разговоре с мужиками, когда моего деда спросили, а какой, мол, он из себя, этот великий большевик, дед возьми да спроста и ляпни: а, мол, так себе. Коротышка. Метр с кепкой.
Вообще-то какая тут крамола? Буржуи в шляпах, генералы и даже солдаты царской армии в папахах,  матросы в бескозырках, кавалеристы, как русские витязи, в островерхих шлемах, а Ленин – в кепке. Только и всего. Так нет же, оскорбление, унижение, вражеский выпад. И с формулировкой за дискредитацию вождя мировой революции  был мой дед объявлен врагом народа.
И загремел под фанфары. Туда, куда и Макар телят не гонял. А  меня черт дернул тот душераздирающе трагикомический факт в своей  автобиографии не упомянуть. А потом и терзался: узнают – враз из военных летчиков в три шеи вон. Обалдеть можно!
  Да, да! Мне-то мечталось свою уловку рассеянностью объяснить. Но  при тогдашних законах мою недомолвку вполне могли расценить, как злоумышленную ложь. А вдобавок, как гром с ясного неба,  в открытой печати - категорическое требование:
   Каждый Советский человек обязан жить не по лжи!
Понятно? Скажите, люди добрые, как это прикажете понимать?  Казалось бы, элементарно: жить не по лжи, значит жить честно. А жить честно, быть честным должен любой, считающий себя порядочным, живой человек. А если такую установочку обнародовать специально для советских людей, то это как бы указать, что живет среди них не по лжи отнюдь не каждый. Себя-то этот честняга таким призывом выше небес превознес, а меня лишь глубже в отчаянье вверг.
 Беда! Было у меня – по нынешним меркам скажи, не поверят – одиннадцать дядей. Живи да радуйся! А их именем мировой пролетарской революции как сыновей репрессированного отца объявили детьми врага народа. Термин такой изобрели, криминальное клеймо - ДВН  А маму мою, самую младшую их сестру, - дочерью врага народа. И пришлось им, спасаясь от ареста, тикать из родной деревни врассыпную кому куда. Дай Бог ноги! Только босые пятки засверкали.
 Четырех старших не помню. Знаю по рассказам, они были красными и погибли еще на той, на братоубийственной Гражданской. Дядя Николай стал инвалидом на финской. О пятерых  похоронки известили, что смертью храбрых полегли на фронтах Великой Отечественной. А самый младший – дядя Петя попал в немецкий плен.
 Даже сейчас, когда пишу эти строки, горько изнемогаю от горя. А тогда мое отчаяние стократ усиливалось тем, что обо всем этом приходилось крепко держать язык за зубами. Или пойти в «СМЕРШ»(особый отдел «смерть шпионам») и обо всем рассказать самому. Но я знал, чем это кончится.
Был у меня  друг Володя Борщ. В интернате на нарах рядом  спали. Смотрю, бывало, все богатырским храпом храпят, а он нервно ворочается, тяжко вздыхает. Мучился, скрывал, что его дед подвизался в еврейском «Бунде». Не выдержал Вовка, пошел, доложил, и как ни клялся слезно, что будет верно служить, получил коленом под зад. Сталин обещал, что сын за отца не отвечает, а ему за деда пришлось пострадать. Охо-хо-хо-хо!
Был, правда, и другой пример. У курсанта Лени Батехина родной батя  священником был. Батюшкой. Попом. Кадильщиком опиума для народа. Мракобесом. А Лене, представьте себе, хоть бы хны! Упредил вышибон, напросился сексотом стать. То бишь, секретным осведомителем. Прямо говоря, добровольным доносчиком.
Ни тот, ни другой вариант мне не улыбались. Служил я в авиационной дивизии на аэродроме Вернойхен под самым Берлином. С удовольствием закладывал глубокие виражи над  поверженным фашистским логовом на полученном по ленд-лизу американском бомбовозе Б-25. Гордился, а о своей генеалогии скромно помалкивал. Стеснялся.
Хотя, без если обиняков, на милость товарища Сталина уповал. У товарища Сталина военным летчиком был сын Василий. Товарищ Сталин говорил: «Есть у меня слабость – люблю летчиков. И когда слышу, что кого-то из летчиков обижают, у меня сердце кровью обливается».
 Нас, советских военных летчиков, называли тогда Сталинскими соколами. Но как Сталин любил летчиков, так с  еще большей страстью не любил тех, кто проживал на оккупированной немцами территории и красноармейцев, побывавших в немецком плену.
  А жизнь – она куда заковыристее, чем  предписания самых мудрых мудрецов и вождей. Мой дядя Петя, нахлебавшись щедрот фашистского плена, ухитрился этот прискорбный факт стеснительно утаить. Затем, заметая следы от сталинской железной руки, поселился в самой южной точке Южного берега Крыма поселке Симеиз. Устроился там  в санатории для туберкулезников. Подальше от сталинского всевидящего глаза и сталинских всеслышащих ушей.
Понятно. Туберкулез – болезнь страшная и заразная. С туберкулезниками  лучше не общаться, даже дыханием можно вирус подхватить. Вот, здраво мысля, даже по долгу службы никто туда и накоротке заглядывать не хотел. Но он остался единственно живым из моей родни, и рванул я выяснять свои тайны не в «СМЕРШ», а туда к нему в Симеиз.
А был дорогой мой дядя Петя, несмотря на все превратности судьбы, замечательно одаренным музыкантом. Сам мечтал оперу написать. И я дарю ему замечательной, лучшей в мире немецкой марки голубой аккордеон. И он меня, как дорогого гостя, угощает лучшим, крепчайшей выдержки, массандровским вином и играет собственного сочинения душещипательный вальс. А я, слегка от щедрых возлияний подзакосев, из отчаянной летчицкой надменности иду на родного дядю в отчаянную лобовую атаку.
А что? Правду-матку всем по-русски в глаза надо резать! Я же вам не какой-то там Павлик Морозов, и не поповский сынок Леня Батехин, чтобы втихаря доносить. Прав товарищ  Сталин, лучше самому себе пулю в лоб, чем немецкий плен!
 А был мой дядя на фронте наводчиком противотанковой  «сорокопятки». Одним из лучших наводчиков был. А  огневая позиция противотанкистов – это же  на передовой впереди всех. Над головами осиным роем люфтваффе, на земле  лавиной панцерваффе. Дым, гром, гарь, копоть, стволы полувтоматических «сорокопяток»докрасна раскаляются, в ушах звон, в душе отчаяние. То холодное до озноба отчаяние, когда не чаешь уже ничего, кроме жажды выжить и победить.
Тут так:  либо ты, либо тебя. Лупишь прямой наводкой,  подносчики только успевай снаряды подносить. Но у «сорокопятки» была недостаточная бронепробиваемость. А у немецких «Тигров» толстенная, крупповской выплавки броня. Не угодишь в гусеницу, от башни снаряды, как горох от стенки. И тут – гах! -  «сорокопятка» вверх тормашками. Тяжелейшая контузия, беспамятство, как уцелел – хрен его знает. А плен все равно плен, стыд и позор. Лучше бы уж там и не очнуться…   
А  неподалеку от Симеиза в Керчи объявился живым еще и мой дядя Миша. Это надо же, а?! Во радость-то, слов нет! Но, увы, у дяди Миши тоже  свои вольные и невольные грехи. Был он замечательным баянистом, в годы ленинского НЭПА ухитрился охмурить дочку богатого нэпмана, эмигрировавшего куда-то за бугор. И теперь оба мои дяди  – давно на крючке нашего героического НКВД  и доблестной советской милиции.
 А  послевоенная Керчь – сплошные развалины да черные от  военных пожаров руины. По улицам безрукие и безногие, кто на костылях, кто на самодельных колясках ползают, да весь белый свет трехэтажным кроют. Видели бы вы эти самокаты! Деревянная досчатая площадочка, и к ней привязан полуживой человеческий обрубок. Либо зареванная  горемычная бабонька его катит, либо ухитряется сам себя транспортировать. Кто обеими руками, а кто и одной – ладонями, ладонями, кулаками о землю, и – вперед, вперед! Живому жить надо.
 Здоровых, вернувшихся  живыми фронтовиков почти и не видно. Одни только сумрачные лица инвалидов, да слезы изможденных женщин. Дядя Миша тоже инвалид, но с ногами и руками, поэтому прорабом на  восстановительном строительстве. Бывшая богачка  нэпманша от голодухи тоже едва ноги волочит, но круглосуточно в военном госпитале. Санитаркой. В смысле – уборщицей. Голод не тетка, да и семьища-то вон какая!
 Мне-то неважно, кем и где моя родня, главное – живы.  Но у дяди Миши от первой жены  первенец Володя при штурме Гомеля восемнадцатилетним голову сложил, а еще с ней в деревне двое его  дочерей. И от нэпманши пятеро. Во работяга! Понятно, в нашем  роду все чадолюбивые. У каждого по десять-двенадцать детей. Могучее русское генеалогическое древо! Ветвистое, раскидистое. Но тут отпрыски голодные, худющие, оборванные. Истинно живые скелетики, кожа да кости, да острым голодным блеском лихорадочно горят детские глазенки.
Мои, стало быть, родненькие двоюродные. А младшенькую сестренку в честь моей мамы Анечкой зовут.  Гляжу я на них – самому впору белугой реветь. И в горле горя ком, и сердце куда горше, чем  у  дорогого и любимого товарища Сталина, горючими слезами и горячей кровью обливается. Тос-ка-а!
Ах ты, жизнь моя житуха, нищета и голодуха! Угостить бы, накормить, но  в магазинах на полках шаром покати. В ржавых, как из под керосина, огромных бочках без ограничений продается только водка в разлив. Для хорошего человека дерьма не жалко. Пейте, победители, сколько влезет. Заслужили. Завоевали. Хлебайте! Хлещите!
 По старинному русскому обычаю не чокаясь, с глазами, полными горьких слез, полными стаканами хлещем русскую горькую с горем пополам. Вечная память ссыльному нашему родоначальнику, вечная слава павшим смертью храбрых за нашу Советскую Родину старшим братьям, за мою расстрелянную немцами маму. «Враги сожгли родную хату» навзрыд затягиваем, а дядя Миша, тоскливо вперившись мутным взглядом в невидимую точку, с пронзительной тоской на баяне  аккомпанирует .
Потом, пригорюнясь, долго сидим молча. У нас горе, а сколько же таких, как наша родня, полегло наших мужиков на полях небывало  кровавой войны! Миллионы! По далеко неполным сведениям – 27 миллионов! От осажденного блокадой Ленинграда, от развалин почти стертого с лица земли Сталинграда до треклятого Берлина путь-дороженька русскими косточками вымощена.
А сколько таких, как мой дядя Петя, попали в немецкий плен?! По самым приблизительным сообщениям от четырех до пяти миллионов! Что, всех контуженными фрицы обезоружили? И гляжу я на моего дядю Петю, и верю ему, и не верю. А он вдруг встает, браво приосанивается и возглашает застольную здравицу.
А теперь, говорит, давайте чокнемся за тех, кто уцелел. За живых. И первый мой тост за организатора и творца нашей великой победы, дорогого и любимого товарища Сталина! И за Сталинского сокола в нашей русской семье! И так это у него выспренне прозвучало, что я, прямо сказать, чокнулся не стаканом, а истинно ошалевшим сознанием. Фальшивит, думаю, врет! Дядя Миша изготовился  было врезать аккордами туш на баяне, но вдруг, гляжу, судорогой ему губы гримаса свела. То ли от воняющей керосином водяры морщится, то ли как-то странно улыбается. 
Ну, тогда при имени дорогого и любимого товарища Сталина у нас всем было принято улыбаться. Выражая тем самым всенародную преданность товарищу Сталину и всенародную любовь. Улыбаться умудрялись даже тогда, когда на самом деле хотелось плакать. И у меня вдруг словно от контузии в башке звон, в ушах отчаянные рыдания молодых послевоенных вдов,  и у самого глаза то ли жгучие слезы, то ли дымовая завеса затмила. Нет, заплакать не заплакал, негоже Сталинскому соколу сопли рукавом вытирать, но и подобострастную улыбку скорчить невмоготу.
А в следующий момент и вообще язык у меня одеревянел.  Сердито, со стуком – трах, чуть не разбил! - ставит дядя Миша свой стакан недопитым, и вдруг выдает. Ах ты, говорит, сталинист ты несчастный! Ты за кого меня держишь? Ну, допустим, Серегу, да таких, как он, Сталин сталинской кличкой с потрохами купил, но мы-то, мы с тобой от твоего родного и любимого товарища Сталина чего хорошего видели? А? Забыл? Мозги контузией отшибло?  Забыл год великого перелома? Забыл от  коллективизации голод, когда что-то около десяти миллионов вымерло и люди ели людей? 
 Сижу, остолбенел  - ни жив, ни мертв. Только что на радостях встречи обнимались, а тут - чуть ли не с матюгами. И узнаю, чего лучше век бы не знать. На деда Терентия Денисыча донес председатель комбеда(комитета крестьянской бедноты) Мишка Горбачев по прозвищу Шпыляк. Русский – на русского! Первый на деревне лодырь и забулдыга. А у деда дорогущая скрипка марки Страдивари. Сам-то пропойца несчастный и пиликать не умел, но чтобы из-за цены завладеть. Гад ! Хуже фашиста!
И еще слышу на мою маму деревенский староста немецкий холуй Авдей донес. Русский – на русскую! Иуда! За тридцать оккупационных сребреников. А я, черт возьми, слушаю и  не знаю, как свое состояние объяснить. Выходило, что и мои дядья далеко не верноподданные товарищу Сталину, и сам я Сталиным купленный с потрохами сталинской кличкой сталинист.
И ты мне, слышу, брат ты мой разлюбезный, своей преданностью товарищу Сталину очки не втирай! Разве не сталинисты нашего отца погубили? А тебе что – товарищ Сталин отец? Или не сталинские наркомы нашу семью на погибель обрекли? Да только ли нашу! Или до сих пор не раскусил, что такое классовая борьба?  И теперь и нам с тобой брат против брата?! Так вот, я тебе старший брат, и говорю это тебе как старший. И если ты не хочешь, чтоб я тебя сейчас за порог вытурил, не фордыбачь! Нас кто - Сталин роднит или кто? А?..
Вскипели  – и у дяди Миши до багрового лицо, и дядя Петя пунцовый, как вареный рак, желваками играет. Боже! Я-то много моложе, покрепче, а они же перебрали. Вдрабадан! А кулачищи у обоих – во!  И с пьяных глаз дядя Миша, как старший, гонор свой выказывает, свою гордую принадлежность к гегемону мировой  революции - передовому рабочему классу.
Правильно, но и дядю Петю до невозможности жаль. Ему-то каково?! Его, беднягу, аж в пот бросило. А где двое дерутся, третий не лезь, даже если ты их разлюбезный племянничек.
Да и у меня, будь ты неладно, кулаки зачесались. Заело! Я если и не вдрабадан, то подзакосел будь здоров! И тоже сдуру свою гордость - напоказ. В семье, высокомерно этак умничаю, не без урода! Само собой как-то вырвалось. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.
И происходит тут такое, чего и следовало ожидать. Каким-то неуловимо коротким движением дядя Петя хоп – и меня за горло. И так сдавил, что вот-вот и все, хана. Озверел в плену, да еще и пьян. В ярости сам себя не помнит. А мне и отбиваться неохота. Такая какая-то апатия навалилась – на все наплевать. А дядя Миша его сгреб, да как шарахнет...
Эх, не зря говорят, где трое евреев, там маленький еврейский оркестрик, а где трое русских, там большой русский мордобой. Да еще при этом залихватски ерничают. Когда, мол, свой своего, это не бой, а наука. Вот и гвоздани, вздуй свой своего, чтоб чужие боялись!  Пример? Пожалуйста! Дяди Миша –  баянист, дядя Петя - аккордеонист, я тоже на аккордеоне люблю. Трио! За правду – горой. Ноктюрн!..
 И такое отчаяние оледенило душу, что я, не догуляв десяти дней отпуска на Южном Берегу Крыма, заторопился в свой 54-ый Клинский бомбардировочный авиационный. Ах ты, жизнь моя житуха, ни пера тебе, ни пуха!..
2. АМБИЦИИ
В сводках Совинформбюро о таких семейных идиллиях не сообщали. Стеснялись! В самой правдивой советской газете «Правда» лучший сталинский публицист, лауреат Сталинской премии Илья Эренбург о такой правде не писал. Зачем?  Напиши – не поверят. Нарочно не придумаешь. Да и мелко все это на фоне мировых потрясений. Мелочи жизни. Мелочишка.
 Ну, и я  скромнехонько молчу. Мой  девиз – Служу Советскому Союзу! –и не надо лишних слов. По Маяковскому, летать – и никаких гвоздей! – вот лозунг мой и моих товарищей по оружию.
Потолок моего новейшей и потому секретнейшей марки реактивного Ил-28 достигал стратосферных высот. Летишь - напяливай намордник – кислородную маску. Но даже там, где уже и дышать нечем, завис надо мной дамоклов меч самого справедливого в мире советского правосудия. И ныла, и стонала моя истерзанная скромностью душа. И угнетало, душило нескончаемо отчаянное отчаяние.
Вот чем оборачивается одно только элементарное желание жить не по лжи.  С волками жить, по-волчьи выть. А со Сталинскими соколами служить, какие рулады, какие  фиоритуры заводить? Соколиные? Или – сталинские? В смысле, по-сталински летать, по-сталински  подвывать...
Летать я любил, и все шло если и не без промашек, то не так уж и плохо.  Гордясь гордым званием Сталинского сокола, я с первого захода вдрызг разносил  воздушные и наземные цели. А как же иначе?  У меня две скорострельные бортовые пушки, две таких же кормовых у моего воздушного стрелка-радиста. Батарея! А у моего штурмана в бомболюках – 12 бомб! А я уже стал летчиком 2-го класса, могу водить свой краснозвездный воздушный броненосец днем и ночью в любую погоду. Чем не Сталинский сокол?!
А еще, числя себя романтиком пятого –воздушного! – самого великого океана, я любил русскую поэзию. И даже сам кое-что пописывал. Надменные Сталинские соколы ехидно обзывали меня рифмачом и стихоплетом, но кое-что у меня получалось. Мои стихи печатались  в газете «Сталинский сокол», в журналах «Красноармеец», «Крылья Родины», «Советский воин», и даже в «Правде». А статьи и очерки в «Вестнике воздушного флота»,   журнале «Авиация и космонавтика». Конечно, до маститого  мне было как от земли до космоса, но чем черт не шутит, пока Илья Эренбург  спит. Авось и нашему теленку удастся с борзопишущего волчары  шкуру содрать! Да желательно и не одну.
Хотя требовалось и тут хитрить, чтобы в литературном социалистическом реализме были и волки сыты, и овцы целы. А мой реализм шел под редакционный нож, поскольку меня влекло в реализм отчаяния. И мне нужно было от этого решительно отстраниться.
К чему  и готовился. В зоне советской оккупации в Германии в книжных магазинах  были  книги русских поэтов и прозаиков, и я накупил для себя собственную библиотеку избранных сочинений. Пушкина особенно любил. Назидательно он  сказал: чтение – вот лучшее учение. И еще я у него такое вычитал: «Черт дернул меня с моим умом и талантом родиться в России». Подражая, сам для себя ехидненько перефразировал:«Черт дернул меня, не знаю уж с умом или без ума, с талантом или без таланта, родиться в СССР». А что? Критика и самокритика –движущая сила нашего общества.
А Пушкина я возвышенно любил и всем сердцем принимал его призыв Отчизне посвятить души прекрасные порывы. Перед Лермонтовым благоговел. Преклонялся: великий поэт, да еще и поручик. Офицер, то есть, как я ныне старший лейтенант. Но уже он как-то непонятно вздохнул, что любит Отчизну какой-то странною любовью. И мне затем в нашей великой русской литературе  многое казалось странным и даже неприемлемым. 
Сомнения в моей душе посеял адъютант нашей эскадрильи капитан Нелепа. Посуди сам, важно так объясняет. У Грибоедова «Горе от ума», у Гоголя  «Мертвые души», у Гончарова –«Обломов», у Достоевского –«Идиот», у  Льва Толстого в толстенной «Анне Карениной» любовник стреляется а сама она бросается под поезд. У Чехова в «Палате номер шесть» даже вполне нормального запирают как душевнобольного. Не Россия – дурдом. И это литературные, видите ли, типичные русские герои!
Иное дело, когда Ленин вразумил, что литература должна быть партийной, и в писательском творчестве победно восторжествовал социалистический реализм. Ты вот Пушкина  с языка не спускаешь, а погляди, кем он был? Рифмовал «народу  -  свободу», а сам – рабовладелец. В Михайловском – имение. В Болдино – второе. И не мне тебе говорить, как он о своем крепостном ямщике рифмует. Демонстрируя, что тоже не лыком шит, Нелепа продекламировал:
                С утра садимся мы в телегу.
                Мы рады голову сломать.
                И проклиная лень и негу,
                Кричим: «Пошел, так твою мать!..»
Я раскрыл было рот уточнить эту пушкинскую строфу, но Нелепу   несло на крыльях критического вдохновения. И когда Владимир Ильич Ленин  Бунина, Куприна да всяких разных графьёв типа Алексея Толстого за рубеж выпихнул, народ из рабоче-крестьянских трудовых низов своих подлинно народных  тружеников пера массово выдвинул. Вот как теперь и тебя…
- А вы, товарищ капитан, - восхищаюсь, - и в литературе на все четыре копыта подкованы. Не зря у вас  литературная фамилия.
- Какая такая литературная? – настораживается. Чует подвох.
- Ну как же, помните из знаменитого древнерусского источника – «Нелепо ны бяшете, братие»?
- Ну? И что это значит?
- Нелепо – по-древнерусски значит нехорошо, - поясняю. – Вы украинец, разве этого не знаете?
- Остряк ты, товарищ стихоплет, - с маху отфутболил мою подначку литературно подкованный капитан. Ну, я полагал, на том мы и квиты, да рано успокоился. Мой дед-потемкинец не раз, бывало, остерегал: «Ты сперва думай, а потом говори. А то, смотрю, слишком длинный и остренький у тебя язычок. Сперва ляпнешь чего не следует, и только потом начинаешь думать».
- Ну, - подначиваю, - русский мужик задним умом крепок.
 Хотя не так уж я и легкомысленно ерничал. Не обозвал ведь, хотя так и подмывало, Нелепу провокатором и хохлом, а он и пошел трепать языком, что в нашей советской литературе свои странности. Некий, боязно вслух вымолвить, литературный подхалимаж. При Ленине, начиная с Маяковского, все ринулись воспевать гениального Ленина, при Сталине – родного и любимого товарища Сталина. Демьян Бедный. По 30 томов сочинений настрочили. Не говоря уж о прочих подпевалах вроде Степана Щипачева с его поэмой «Павлик Морозов». Беспрецедентно в мировой литературе не доблесть и благородство воспеты, а предательство мальчиком пионером своего родного отца.   
А у меня у самого все разве без сучка да без задоринки? Х-хе! Мои рукописи, едва ли не через одну, в редакциях браковали или присылали исчерканными на доработку. А какая там доработка, если некогда? Начал я засиживаться вечерами, так Нелепа тут же меня и засек. Да и доложил командиру эскадрильи майору Меченкову. Отрапортовал. Выслужился. Донес, сексот несчастный. Не зряшным, наверно, было подозрение, что он самый что ни на есть взаправдашний тайный особист. И за мной стали следить, чтобы я, увлекаясь стихоплетством, не нарушал строго предписанный предполетный режим сна и отдыха и не накропал там чего-либо такого-этакого. И чуть что не так – от полетов отстраняли. А вы знаете, что значит летчику быть хотя бы на один день отстраненным от полетов? У-у!..
 Ну, я сознавал, что Нелепа прав. Хотя я и Сталинский сокол, но писать-то по-сталински не умел. Не зря еще и замполит нашей эскадрильи капитан Зайцев взялся меня уму-разуму наставлять. Ты, мол, летчик, и твое дело летать, а не стихоплетничать!
Ораторствовать он был мастак, а вот бомбить – ни бум-бум. Что ни полет на учебное бомбометание, ему – двойка с минусом. Мазила!  Мы его зайчишкой звали. Язвили: заяц трепаться не любит. Так вот  и этот трепач ринулся меня литературной грамоте обучать. Есть такие знатоки, сам ни в стихах ни в прозе ни уха, ни рыла, а критиковать и объяснять, что и как писать – хлебом не корми! Проницательные читатели! Знатоки-и-и!..   
Так и этого мало.  Из политотдела нашей 76-ой воздушной армии подполковник Глют  взял меня на абордаж индивидуальным подходом. Фамилия в переводе с еврейского означает пыл, жар, только вот  рост подкачал - ниже среднего малышок. Но уж въедливый – не приведи Господи! Заявится в полк – во все свой начальственный нос сует. А нос у него при его росточке – не нос, а носище. Румпель-шнобель. Носопыра. Не зря говорят, маленькое деревце в сук растет.
Да тут уже и не сук, а Пеликан. Или – Носорог. Бог троим нес, да одному поднес. Очень уж пылко свою  эрудицию выказывал бесконечными лекциями. Глотничал, просторечно говоря. Мы его промеж себя Глотом прозвали. Осточертели его инспекторские визиты.  Из политотдела дивизии своих умников пруд пруди, так еще и этот – из вышестоящего, армейского.
 Со мной, впрочем, Глют был не по-уставному, не по-служебному  корректен. Всячески подчеркивал, что мне совершенно ни к чему стесняться разницы в наших воинских званиях. По поручению генерал-майора Тюхтяева он внимательно следит за моим поэтическим творчеством и высоко ценит мой поэтический талант. И вовсе не моими оценками в системе марксистско-ленинской учебы интересовался, а исключительно литературными моими рукописями. Добровольный цензор!
В те годы, кстати сказать, в социалистическом реализме партийные вожди делали писателям так называемый социальный заказ. Как бы по-свойски, между нами говоря, Глют заказал мне  поэму о службе  советских воинов-победителей на территории поверженной фашистской Германии. Рядом с нами даже Берлин разделен на три зоны -  советскую, французскую и американскую. Так надо в поэме показать превосходство режима советского.
 Сразу дал мне понять, что политработник он не чета иным прочим. Лично по библиотечному абонементу проверил, какие я книги выписываю и вообще что читаю. Да еще преподнес и составленный для меня список писателей, лауреатов Сталинской премии, которых рекомендовал читать. Что, я и без него понимал, было для меня, конечно же, небесполезно. Посему я счел необходимым не просто принять его ценные указания к сведению, а руководствоваться для литературного самообразования.
Да, в общем-то, и самому было любопытно узнать, кого это там товарищ Сталин своими премиями отметил. Готов был наизусть тот список зазубрить. Вот, пожалуйста: Н.Асеев, Н.Вирта, С.Вургун, И.Грабарь, А.Довженко, Джамбул Джабаев, А.Киачели, А.Корнейчк, К.Крапива, Я.Купала, В.Лебедев-Кумач, Г.Леонидзе, П. Тычина, С.Эзенштейн.  А в первую очередь для себя я еще многих других подчеркнул. С.Михалков, П.Нилин, А.Новиков-Прибой, Н.Погодин, С.Сергеев-Ценский, В.Соловьев, А.Твардовский, М.Шолохов, А.Толстой.
Это Сталинские премии за 1940 год. Были потом еще и другие. Но стряслось несчастье, в марте 1953-го товарищ Сталин из жизни ушел. Не говорю – умер, ибо и смерть его была загадочна, и его лауреаты утверждали, что товарищ Сталин бессмертен. Потом, правда, культ личности уже давно покойного Сталина 25 февраля 1956 года на закрытом(явно из трусости – закрытом, секретном!) заседании съезда КПСС попытался охамить прорвавшийся на его место  Н.С.Хрущев, низы народа  массово проклинали не товарища Сталина, а якобы верного ленинца Никишку Хруща.
Однако же Моська, когда лает на слона, тоже каким-то песикам героиней кажется. И начинают они ей сначала робко поодиночке подтявкивать, а потом все смелее и смелее хором истошным лаем  захлебываться. Так и здесь. Все, оказывается, у Сталина было не то. Железный занавес. Глобальная борьба с беспачпортными бродягами. Шитый сталинскими нитками антисемитизм, дело врачей-отравителей, которые, как на грех,  оказались евреями.  Хитро усач заискивал перед русским народом. Сам грузин Джугашвили, а объявил себя русским кавказского происхождения и повелел утверждать русский приоритет на всех магистралях государственной стратегии.
И никаких мелочей! Были когда-то французские булки, парижские батоны и турецкие хлебцы. Ничего подобного! Булки –городские, батоны – московские, хлебцы – русские. Было слабительное под названием английская соль – назвать горькой солью, и дело с концом. Сплошной сталинский амбициоз. Мелочишка, а приятно.
Черчиль – яростный враг всего русского, и тот вынужден был во всеуслышание признать, что Сталин принял Россию в лаптях и с деревянной сохой, а оставил сверхдержавой с атомной бомбой. Но ведь Черчиль при этом стал зачинщиком холодной войны, а Хрущев пообещал показать англо-американским ястребам кузькину мать. Старые большевики хорошо помнили, что Никита был первым подхалимом у товарища Сталина, а теперь из кожи лез вон, дабы выказать себя вернейшим продолжателем дела великого Ленина. Как мудрый Владимир Ильич в свое время  то к авральной победе социализма намечал курс, то назад к капиталистическому НЭПу, так и он.
Обещая в кратчайшие сроки поднять сельское хозяйство и накормить полуголодные города, заставлял то сеять кукурузу, то укрупнять колхозы, то разукрупнять колхозы, то отрезать у колхозников усадьбы, то возвращать колхозникам усадьбы, то отбирать коров, то возвращать коров, то создавать обкомы по сельскому хозяйству, то ликвидировать обкомы по сельскому хозяйству. В свое время Ленин на третьем съезде комсомола пообещал, что поколение тогдашних комсомольцев будет жить при коммунизме. Верный продолжатель дела великого пролетарского вождя вдохновенно его переплюнул. На ХХ11 съезде КПСС торжественно провозгласил, что не когда-то там в далеком будущем, а в 1980 году нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме.
Ух ты! Во отчубучил! Мы бы, конечно, и не прочь, кто бы стал возражать, да вот у матушки-истории что-то свое на уме. Немцы, к примеру, в нашей советской зоне оккупации даже при социализме не захотели жить. Недолго думая, 13 июня 1953 года, в намеченный день икс,  фашистские недобитки подняли мятеж. В нашей дивизии объявили боевую тревогу, и пришлось до утра сидеть в кабине в полной боевой готовности. В моих и у стрелка-радиста четырех скорострельных пушках, в каждой по 150 снарядов, в бомболюках 12 бомб. Взлетать - по сигналу зеленой ракетой. Что осталось бы от Берлина при бомбовом ударе всей дивизией, страшно и подумать. К счастью, наземные наши войска управились без нас.
Лично того мне видеть не довелось, но по рассказам очевидцев тупая злобная немчура на стены домов в ужасе лезла, когда по улицам Берлина двинулись наши танки. А над нашим аэродромом, я сам это видел собственными глазами,  с открытыми бомболюками уже мчались бомбовозы американские. Чудом не грянула третья мировая. И нам, на всякий случай, приказали перебазироваться домой, в СССР.
                З. МЕРТВАЯ  ПЕТЛЯ
Гарнизон, где пришлось продолжать службу, был еще не достроен. Летный состав разместили в двухэтажной солдатской казарме, солдат и сержантов в палатках. Ну, к тяготам армейской службы нам не привыкать. Неприятно было, что Глют и здесь от меня не отстал. Ему к тому времени присвоили уже звание полковника, но он, к моему немалому смущению, предлагал обращаться к нему  запросто по имени отчеству. А сам меж тем, в пот меня вгонял своими нравоучениями. Вы, товарищ старший лейтенант,  смотрю, Редьярду Киплингу подражаете. Не советую! У него же агрессивность колониальная.
 Помню: минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь. И всякая кривая вокруг начальства короче всякой прямой. Однако, признаться, от не в меру повышенного ко мне внимания, сам того не замечая, начал я амбициозно свой стихоплетный нос  выше Киплинга задирать. И меня возьми, да и дерни черт за язык его поддразнить, и я ему в подначку Уитменом: «Мы живы, кипит наша алая кровь огнем неистраченных сил!»
Мне-то мнилось– понравится ему. Как же, Уитмену Маяковский подражал. А тут еще и вот это революционное – кипит наша алая кровь. А мой Глот – о, майн гот! - от неожиданности аж глаза выпучил. Вы что иностранщиной увлекаетесь? Или, может, еще и Пастернака, и запрещенного Мандельштама почитываете?
 Х-хе, смекаю, куда гнет. Да нет, подсыпаю перчика, Пастернак от Нобелевской премии правильно как советский человек отказался, однако же свой роман «Доктор Живаго» за рубеж втихаря передал. А  Эмиль Осипович и вовсе не в моем вкусе, хотя товарищ Сталин за стихотворство назвал его мастером. Иное дело - лауреат Ленинской премии Самуил Маршак. Или, скажем, Павел Антокольский, кого наши русские зовут древнерусским евреем. Или Михаил Светлов, чья фамилия Шейкман. Псевдоним-то светлый, но хоть он и в новой коже, да дух у него все тот же. И вообще  зачем свою еврейскую фамилию скрывать?
-  Да вы…вы…вы, - заикаясь, завыкал, - да от вас же перегаром, как из пивной бочки!  – вскипел Глют. Хотя, надо отдать должное, не в пример мне тут же совладал с собой и, хитренько ухмыльнувшись, проворковал: - Ладно, не будем об этом. Лучше почитайте свои стихи.
Ну-у, в дурацком хмельном ударе меня и понесло. Стихи? Да пожалуйста! Чего-чего, а этой хренологии сколько угодно. Вот про  «Мертвую петлю»:
                Не в тетради, не в блокноте,
                Не на ватмане черчу,
                В небесах на самолете
                Петли мертвые кручу.
 
                То прямую, то косую,
                Сразу несколько подряд,
                Не летаю, а рисую,
                Как пилоты говорят.

                На дыбы подняв машину,    
                В полный мах даю рули
                И кладу ее на спину
                В километре от земли. 

                В напряжении машина
                Тигром яростным ревет.
                Ах, машина ты машина,
                Бесшабашный самолет!

                Не понять никак машине,
                Где тут верх, а где тут низ,
                Да и сам-то я в кабине
                Вверх тормашками повис.
   
                Ярче пламенной кометы
                Солнце падает звеня,
                И вращаются планеты
                В этот миг вокруг меня.               
 Пухлыми ладошками кабинетного политотдельца Глют  изобразил аплодирующего ценителя моих виршей, но насупился, помрачнел. Вот в том-то и беда, что вы уже возомнили. Рисуя мертвые петли, рисуетесь. Да еще и пьянством Есенину подражаете. Так не забудьте про его мертвую петлю.  А то вот недавно  Недогонов за поэму «Флаг над сельсоветом» получил Сталинскую премию, да пьяным в тот же день и под трамвай попал…
Я что-то там еще молол, надеясь как-то отделаться от  товарища полковника, но – увы! – куда и девалась его напускная политкорректность. Отчитал. В пух распушил. И как за эрой аэропланов винтомоторных последовала эра самолетов реактивных и сверхзвуковых, так у меня за всплеском поэтических амбиций последовали годы дальнейшего житийного отчаяния. Наивным мальчишеским самомнением накинул на собственную шею нравственно, морально справедливую петлю. За недостойное поведение, за пьяную в общественном месте потасовку, как из рога изобилия, посыпались на меня партвзыскания и угрозы увольнения.
 Языком презренной прозы говоря, не только как военный летчик, и не только как начинающий стихоплет, но и просто как человек, как гражданин я постепенно, сам того не сознавая, нравственно деградировал. А ведь читал же, читал Некрасова:
              Поэтом можешь ты не быть,
              Но гражданином быть обязан.
И неистового Виссариона Белинского читал, помнил:
   «Благо тому, кто не довольствуясь настоящею действительностью, носит в душе своей идеал».
И Антона Павловича Чехова читал и помнил:
    «В человеке должно быть все прекрасно – и лицо, и одежда, и душа, и мысли».
А какой идеал у меня? А какая у меня душа? А какие у меня мысли?  Идеал хорошо приобрести в идеальной и для идеальной жизни, а какой тут идеализм, если служба в глухом лесном гарнизоне вызывает каждодневную тоску и отупение. А я мужик деревенский и люблю Сергея Есенина. Сознательно и подсознательно Есенину и подражал. И наивно надеялся стать в стихах похожим на него. Единственно, что оставалось проблеском в душе - пушкинское: «Чтение – вот лучшее учение».Так и тут не повезло: ящик с книгами,  вывезенными из Германии, пришлось поставить в казарме, где нас поселили. И единственное богатство, мою библиотеку быстро растащили. Остались лишь трехтомники Пушкина и Лермонтова из малой серии «Библиотеки поэта», да «История государства Российского от  Гостомысла до Тимашева», откуда впечаталось в память четверостишие:
                Послушайте, ребята,
                Что вам расскажет дед.
                Земля наша богата,
                Порядка в ней лишь нет…
Хочется сказать, правды нет,  извечно вокруг один обман, ложь. Ибо обман – та же ложь, но ложь  вообще для всех. А самообман – это тоже ложь, но ложь для себя, ложь самому себе, и потому как бы ложь приятная. Не зря же Пушкин  восклицал:
                Ах, обмануть меня нетрудно,
                Я сам обманываться рад.
Вот и я обманывался. Надеялся, что про моего репрессированного деда особисты не дознаются. Утешался тем, что писать стихи научусь по-есенински.  Только для меня ни мой невольный обман, ни мой вольный самообман были не в радость. Говорят, у лжи короткие ноги, и я не мог не понимать, что рано или поздно буду уличен и разоблачен. Словом, жил, по сути, обманно, жил по лжи и под гнетом, под насилием лжи.
Так что ж, пойти самому в особый отдел и донести на самого себя? Но это было бы похоже на добровольную сдачу в плен. Нет уж, извините! А душу томила, терзала совесть. И вдруг в «Литературной газете» читаю обращение писателя Александра Солженицына к интеллигенции, к молодежи, ко всем соотечественникам с призывом жить не по лжи:
«На каждое плечо кладет насилие свою тяжелую лапу. Оно требует  от нас только покорности, ежедневного участия  во лжи  - и в этом вся верноподданность. И здесь-то лежит пренебрегаемый нами, самый простой ключ к нашему освобождению: личное неучастие во лжи».
Что и говорить, крепко сказано. Но – кем? Теперь-то известно, что Александр Исаевич Солженицын писатель всемирно известный, с 1970 года лауреат Нобелевской премии. А тогда что я знал о нем? Что  с 1942 года находился на фронте, в звании капитана командовал батареей дальнобойной артиллерии. И вдруг за антисоветские высказывания в письмах к другу был арестован, девять лет отбывал срок политзаключения, затем был сослан в Казахстан. В 1962 году в журнале «Новый мир»  опубликовал с одобрения Хрущева повесть «Один день Ивана Денисовича». В 1974 году лишен гражданства СССР и выслан  за пределы страны.
Мог ли я взять на веру обращение такого, явно сомнительного человека? Да пошел он знаете куда! Начинаю интересоваться этим типом, натыкаюсь на то, что его отца звали не Исаем, а Исааком Семеновичем. Пусть тут моя неправомерная предвзятость, но ведь уже в этом - ложь! Затем узнаю, что при обыске у него нашли материалы о соучастии в антинародной деятельности Троцкого. Хорош гусь! Троцкист! И призывает жить не по лжи!
Что касается Нобелевской премии, то  Иван Бунин получил таковую за ненависть к Советской власти,  Михаил Горбачев за развал Советского Союза, Иосиф Бродский за клевету на русский народ. Короче, премия за бесчестие, ложь и предательство. По-иному смотришь после этого и на антисоветскую переписку Солженицына с его знакомым во время войны. Что, он не знал, что письма проверяются военной цензурой? Да конечно же знал.  Значит, писал с расчетом, чтобы его арестовали и отстранили от войны, чего и достиг. По сути, дезертировал с фронта.
И здесь нельзя не вспомнить Рокоссовского. Рокоссовский тоже был репрессирован, прошел тюрьмы и лагеря, но мужественно воевал, получал ранения , постоянно находясь на передовой, в то время как Солженицын  предпринял все возможное, чтобы с фронта сбежать. Рокоссовский стал маршалом  Советского Союза и командовал парадом Победы. Солженицын стал лагерным сексотом, под кличкой «Ветров» доносил и клеветал на сокамерников. Более того, грозил Советскому народу:
«Погодите, гады! Будет на вас Трумен, бросит вам атомную бомбу на голову…(Архипелаг ГУЛАГ, т.3, стр.52).
Александр Твардовский, кого он тоже бессовестно оболгал, в глаза сказал ему: «У вас нет ничего святого».
Лауреат Нобелевской премии Михаил Шолохов, кому он явно из завистливой ревности попытался напакостить, брезгливо обронил: «Какое-то болезненное бесстыдство…» 
Но вот странное дело, все это категорически дескридицирует Солженицына, а у меня, читателя, все-таки затаился зароненный им червячок сомнения. Его трехтомник «Архипелаг ГУЛАГ. 1918-1956» книга, допустим, противоречивая, но ведь книга. И если даже он, повествуя о своих 9-ти годах  отсидки в большевистском концлагере, пишет и продолжает жить по лжи, то как же относиться к его призыву жить не по лжи?  Проще простого плюнуть, растереть да и забыть. Однако это означало бы соврать и самому себе, отрешившись от его призыва проявить личное неучастие во лжи.   
И опять и опять назидание моего деда Кондрата Антоновича: слушай всех, а думай сам! Пытаюсь. Нобелевская премия присуждена Солженицыну с пафосным представлением автора: «За нравственную силу , с которой он продолжил традиции великой русской литературы». После чего закономерен вопрос. А что, в советские годы, пока он отбывал 9-ти летний срок заключения, никто другой из советских писателей эти традиции не продолжил?
Задумаемся, кто пришел на смену Пушкину,  Лермонтову, Тургеневу, Достоевскому, Льву  Толстому? Может быть, Шолохов, кому присудили Нобелевскую премию, но и тот подзатенил свою гениальность «Поднятой целиной».  Других  сравнимых  имен в русской литературе, увы, не назовешь. Ни один из русских писателей после 1917 года  не получил мирового признания. Самыми известными стали разве что Солженицын, Пастернак и Бродский, но ведь по причинам политическим,  а не художественно-литературным.
 А многие таланты Великий Октябрь вообще погубил. Поэтов Николая Гумилева, Николая Клюева,  Бориса Корнилова, Сергея Клычкова расстреляли. Павла Васильева злодейски убили, вымолвить страшно – большевистские изверги посадили на  заостренный кол.  Есенина повесили, инсценировав самоубийство. Марина Цветаева повесилась, Маяковский застрелился, по иным данным - застрелили.
Иван Солоневич, имя которого стало известно у нас только после развала СССР,  с превеликим трудом бежал из большевистского концлагеря в Финляндию, в эмиграции  написал книги «Диктатура сволочи» и «Россия в концлагере», после чего вынужден был бежать в Латинскую  Америку.
Великим пролетарским писателем был  Максим Горький, который партию большевиков финансировал. После революции о тех большевиках он писал:
«Они крикнули: «Грабь награбленное!» И грабят  изумительно, артистически…Грабят  и продают музеи, церкви, пушки, винтовки, интендантские склады, дворцы, , воруют и продают буквально все, что можно!..Большевики, эти «вожди народа», говорят, что они зажгут из сырых русских поленьев костер для всего Западного Мира! Они уже зажгли его. Он горит плохо, воняет Русью, грязной, пьяной и жестокой.
 И Горький был вынужден эмигрировать на Капри в Италию. Достали и там, отравили. За что потом был расстрелян организовавший отравление  нарком НКВД Ягода.
Думаю о том, что помимо Горького  довелось прочесть в моей отнюдь небеспристрастной к литературе военно-воздушной жизни. Вспоминается Тарле «Европа в эпоху…» - книга гениального самостоятельного мыслителя, для которого не было авторитетов, а все лишь материал  для его самостоятельной мысли. А у нас? Даже махонькая статеечка перегружена цитатами из Маркса, Ленина, и ни одной живой  собственной мысли. А читали-то мы в повседневной жизни в основном газеты. Сопоставляли прочитанное с тем, что видели в реальности, и лишь язвительно усмехались. Писаки( для нас  писатели,  журналисты, газетчики  - все были бумагомарателями)  создавали лживые  колхозные пасторали. Персонажи их книг  по-шолоховски поднимали целину,  засевали бескрайние поля, давали небывалые надои молока, урожаи пшеницы и хрущевской кукурузы, что вызывало лишь чувство нестерпимой фальши.
По прямым инженерным названиям в эпоху коллективизации и индустриализации выходили «Поднятая целина» М. Шолохова, «Карабугаз» К. Паустовского, «Соть»Л.Леонова, «Лесозавод» А.Караваевой, «Цемент» Ф.Гладкова, «Не переводя дыхания» И.Эренбурга, , «Время, вперед!» В.Катаева, «Черная металлургия» А.Фадеева, «Темп» Н.Погодина, «Гидроцентраль» М.Шагинян, «Земля и небо» В.Саянова, да и многие другие романы, получившие названия «производственные.»
 Нас, военных летчиков, называли Сталинскими соколами, а писателей Сталин назвал инженерами человеческих душ. Чем и мы, и они, разумеется, безмерно гордились. С  одной только разницей. Мы с гордостью распевали, что нам сверху видно все, но с высоты многое не узрели. А  писатели, не в пример Солженицыну,  не сидели в тюрьмах и не подвергались  пыткам. Они могли и не писать вышеназванных книг, из огромного числа которых, я упомянул лишь характерные примеры. Зато получали  баснословные гонорары,  хорошие квартиры и дачи, им предоставляли высокооплачиваемые творческие командировки.
Разъезжая по стройкам сталинских пятилеток, эти «инженеры»  однако же  в упор не видели солженицынского архипелага, где  несметное число «врагов народа» под руководством Сталина строило социализм. «Изучая жизнь народа  и творя» по социальному заказу, они близоруко не замечали  густую цепь гулаговских  вышек  с установленными на них пулеметами. И почему-то ни один из них даже в мыслях не жил не по лжи. Почему бы это? Почему?.. 
Одной из причин называют то прискорбное  явление, что русскую литературу  массово заполонили, по выражению М.Шолохова, лакировщики  и  русскоязычные дегтемазы.  Лакировщиками называли тех, кто приукрашивал, лакировал действительность.  Дегтемазами  авторов  из числа местечковых гешефтмахеров,  доморощенных иуд, фальсификаторов и клеветников. Меж тем появился еще этакий снисходительно критический термин – деревенщики.  К ним следует отнести   Александра Яшина, Федора Абрамова, Михаила Алексеева, Бориса Можаева, Василия Белова, Валентина Распутина, Виктора  Астафьева, Бориса Екимова, Владимира Крупина,  Василия Шукшина. Это люди, родившиеся в  русской деревне, выросшие в ней и хорошо помнящих, какой она была до периода , который Солженицын назвал переломом русского хребта.
Действительно,  в годы большевистского хозяйствования и грянул перелом  русской жизни. Русская деревня начала разрушаться, практически исчезать с лица земли. А ведь вся русская культура из русской деревни. Именно в русских деревнях на протяжении веков вырабатывался великий и могучий русский язык, слагались   мудрые  загадки, поговорки и пословицы, сочинялись русские народные сказки и песни, формировался русский характер. И вдруг деревни стали неперспективными, вымирающими.  Тысячи,  десятки тысяч деревень исчезли начисто, родные  поля заполонил  чертополох и бурьян.
 Этот трагический  процесс  и породил  целую плеяду замечательных русских писателей. А писатели – это память народа. Угробите русскую деревню –угробите Россию, предупреждали они, за что жестоко и поплатились. Ныне патриотически стойкие русские писатели влачат попросту полунищенское существование.  С большим трудом удается даже за свой счет выпустить хотя бы мизерным тиражом  книгу, где что- то подозревается оппозиционное  власть предержащим. Наряду с предвзятой критикой и замалчиванием их запугивают  282 –ой  русофобской статьей, равнозначной  недоброй  памяти репрессивно погибельной  58-ой.
Мерзейшее явление! Литература уголовному суду неподвержена. Идеям должно противопоставлять идеи, а не репрессии, тюрьмы и концлагеря. А вот поди ж ты…
Зато на глазах нынешней  читательской аудитории  произошла уверенная в безнаказанности , обескураживающая  подмена русской литературы откровенно антирусской, русоненавистнической и властями не преследуемой.  Ее отличительными чертами являются  повально до похабства  пошлость, оскорбительное демонстративное  пренебрежение ко всему русскому и позорное холуйство перед забугорными  грантодателями.  В этой связи внимательный читатель не может не подивиться такому явлению. Разжигание классовой вражды переросло в разжигание вражды внутринациональной.
4. А ЧТО ТАМ ВНУТРИ?..
Говорят, каждый слышит так, как он дышит. Небезызвестный Окуджава подрифмовал: как он дышит, так и пишет. А чем дышит современная книжно-журнальная продукция? Сколько, посмотрим, появилось  за  последние десятилетие положительных литературных героев, которым хотелось бы подражать?  Увы, не знаю, кому как, а мне, ну ей-богу,  не знаю. 
Сказано: не сотвори себе кумира(Исход, 20,4). А тут еще и такая дребедень.  На звание «Герой нашего времени»  недавно претендовали Вл.Кунин(Фейгин), М.Веллер,  И. Бродский, С.Довлатов(Мечик).  Уж  как хотите, так меня и называйте, но у меня сразу же возникла к ним настороженность, поскольку как на подбор авторы отнюдь не русские, а всего лишь русскоязычные. Читая  их, надо признать, небесталанные произведения, я не мог не обратить внимания на главное их стремление: так повлиять на русских читателей, чтобы сделать из них Иванов не помнящих родства. Сами из тех, кого Сталин называл безродными космополитами, и тщатся сделать такими и других.
В свое время, еще в конце ХХ меня  не могли не привлечь повести Вл.Кунина, а затем поставленные по ним кинофильмы «Разрешите взлет» и «Хроника пикирующего бомбардировщика».  Меня они разочаровали. По всему  видно, что автор сам не летчик, писал, не зная ни жизни, ни психологии летчиков. Но кого мое мнение интересовало?  Однако  это было как некое мистически предопределенное  звено в  моем военно-воздушном чтении, толчок  к более критической оценке книжно-журнальной беллетристики.
Что затем подтвердили  снятые по этим его повестям  кинофильмы. Профессия  летчика в те годы , до появления космонавтов, была героически головокружительной,  книги о них охотно раскупались с  полок  книжных магазинов, приносили щедрые гонорары. Вот Кунин и устремился писать о летчиках. Но ведь летчиком, тем более – военным, нельзя быть умозрительно выдуманным,  летчиком можно быть только практически.
Затем та же корысть соблазнила  кассовыми сборами снятых по его произведениям фильмов «Интердевочка» и «Сволочи». Тот и другой получили резко отрицательные  отзывы. Особенно «Сволочи». Там повествовалось о действиях диверсантов-смертников, среди которых  будто бы был и сам Кунин. Он, оказывается, уже в свои 14 лет за убийство сидел в тюрьме, где его и завербовало НКВД.  Кинорежиссер Вл.Меньшов  отказался вручать «Сволочам» оскаровскую премию и назвал автора предателем, зрители  покинули зал.
Не знаю уж, как кто, но вот и я присоединяюсь к мнению Меньшова. Общеизвестно, тюрьма на всю жизнь накладывает свою тюремную  печать на психологию человека. Что потом сказалось и на писательстве Вл.Кунина. Как,  скажем, ГУЛАГ  при всей его одаренности  не лучшим образом повлиял на Солженицына. Может, я в чем-то и не совсем прав, но предполагаю, что тут действует  генетическая предрасположенность. Ведь Варлам Шаламов не в меньшей мере пережил ужасы ГУЛАГА, однако же не дошел до таких низостей, до которых докатился Солженицын. В Интернете сохраняется запись его выступления в США, где он призывал  нанести СССР упреждающий  удар. Как после этого к нему относится?
И тут же вспоминается Довлатов. Как «Интердевочкой» и «Сволочами» Кунина, так «Заповедником» и фильмом по его сценарию «Пушкин. Виски»Довлатова наперебой восхищаются некоторые читатели и почитатели. Не спрашиваю: а судьи кто? Из головы не идет его хвастливое признание в том, что его с детства влекли к себе подонки и негодяи, чьи образы он, что называется, с особым смаком и преподносил  падким на  такое чтиво любителям. В свете чего я с омерзением смотрю на то, что Довлатову на доме, где он жил в Ленинграде,  прикреплена  памятная доска, а рядом установлен памятник.
Заране знаю, почитатели скажут: ну как же, популярный, известный писатель.  Даже кое-кто  горазд  превозносить до  выдающегося. А я при этом не могу не думать, что этот выдающийся  подонок  в годы холодной войны из Советского Союза переметнулся в США, где стал работать на субсидируемой ЦРУ радиостанции «Свобода», откуда  предательски поливал ложью и клеветой русский народ. Неужели ни у кого не возникнет возмущение: кому памятник – захлебнувшемуся  собственной блевотиной алкашу? Подонку? Негодяю? Клеветнику ? Предателю!?
А за этим следует такой посыл, такая установочка. Значит, чтобы стать популярным, широко известным писателем, быть достойным  признания, памятной  доски и памятника, надо обязательно, по словам Есенина, прослыть пьянчугой и скандалистом, не боясь позора  и проклятий, стать негодяем и предателем. И не придет ли при этом в  остервенелую башку довлатовским поклонникам простенький вопрос: а случайна ли такая установочка? Предатель – это ведь злейший, мерзейший, подлейший враг, из врагов враг! Так кому на руку, кому выгодно, кому  необходимо его восхваление, его прославление?
 Это же, прямо скажем, приглашение читательским массам оправдать, реабилитировать, простить, а затем следовать примеру этого мерзавца, уподобиться ему, стать врагом родной страны, родного народа.  Но предательство – преступление, которое не имеет срока давности, предательства  не прощают во веки веков. Это настолько до элементарного общеизвестно, что добропорядочному читателю как-то неловко лишний раз и напоминать про Иуду . А вот приходится.
Дело вот в чем. Осуждая и обсуждая очевидные очевидности, еще и еще раз повторю, что было бы опрометчивым считать этих русскоязычных русоненавистников  бесталанными, а их произведения и литературных героев отталкивающе непривлекательными. Плюс к сему, на вкус и цвет товарищей нет. Тем паче у т.н. среднестатистического массового читателя, с преобладанием по термину Солженицына образованщины, людей с высшим образованием, много о себе  возомнивших, но  с низким уровнем  элементарной  культуры. Чем и пользуются, на чем изощренно играют прирожденно, генетически враждебные народу русскоязычные щелкоперы. Они-то мнят себя выше этой образованщины, хотя по сути русоненавистническим нутром подлее и омерзительнее. Но пошлость тянется к пошлости, низость с удовольствием взаимодействует с низостью.
В раздумьях о том нельзя не вспомнить эпиграф  к «Евгению Онегину». На эпиграфы в общем-то мало, вскользь обращают внимание, вспомним: «…он обладал  особенной гордостью, которая побуждает признаваться….в своих  как добрых, так  в дурных поступках – следствие чувства превосходства, быть может, мнимого».
 Именно мнимым было чувство высокомерного  превосходства над читающей образованшиной как у самого Солженицына, так и прочих куниных, мерзко  броских бродских, веллеров,  довлатовых и иже с ними. А как их самих, так и их произведения можно сравнить разве что с заразными  вирусами, которым дано единственно, на что они способны, заражать и отравлять все окружающее. Как выразился Гоголь,  эти типам присущ «задор, сыграть роль хоть вершком  повыше той, которая  им назначена.»  Чехов считал, что здесь речь о лжи бессознательной. Но даже если их ложь действительно бессознательна,  такие люди способны привести государственные структуры к полной дезорганизации со всеми вытекающими отсюда последствиями.
А коли так, какая разница, сознательна их ложь или бессознательна, итог, последствия одни. Но  мне все равно думается, что их ложь , в том числе и призыв Солженицына жить не по лжи, это ложь провокационно и целенаправленно сознательная. Я сказал бы,  для порядочных, честных людей оскорбительная.  Да и не только ложь, но и их бесстыжая наглость.
Примечателен такой пример. Вот уже совсем недавно на сайте «Грани.ру» ведущие этого русскоязычного литсброда дружно заявили о поддержке сексуальных  меньшинств.  На вполне серьезный вопрос в духе пролетарского классика: «С кем вы, мастера культуры?» - они с вызовом нагло ответили: «Мы с педерастами!»
От так!  Молодчики! Хотя  чего ж удивляться? Педерастия для них – норма их жизни  и нравственности.
 После чего эти педерасты еще единодушно  устроили обструкцию «Закону Димы Яковлеву», именуя его не иначе, как «закон подлецов»,  о чем я, кстати, уже писал на сайте «Русский лад», совестливо избегая этого омерзительного термина. К сожалению, многие не понимают геополитический смысл  закона Димы Яковлева. Принятием его была объявлена война наиболее опасной мафии – торговцам русскими детьми. И здесь на тот же вопрос пролетарского классика «мастера» русскоязычной культуры вызывающе бесстыдно ответили: «Мы с мафией  торговцев детьми».
Тоже понятно. Своих-то деток они не продают. Рожать своих жен и отпрысков учиться за бугор отсылают. И от армейской службы любыми путями отгораживают. Есть такая профессия – Родину защищать.  Но их-то историческая родина – не Россия.
И еще факт. Как в России  горбачевско-ельцинская  контрреволюция, на киевском майдане победила революция украинских нацистов.  По указке из-за рубежа  нынешние власть предержащие на Украине начали геноцид русского населения в Донбассе. И снова все ведущие русскоязычные борзописцы  заявили: «Мы с бандеровцами!» В том числе откровенно сионистски настроенные М.Веллер и М. Кантор.
Рядом с этими русоненавистниками рвутся наперед  В.Аксенов, В.Войнович, опустившийся в его Чонкине до приписывания  солдату скотоложества, Н.Коржавин, И. Губерман и другие  авторы прикровенно и откровенно русофобских произведений. Русофобы, русоненавистники, прямо скажем, прирожденные. В статье  «Поэты с историей и поэты без истории» М.Цветаева о подобных писала:
«О поэтах без истории можно сказать, что их душа и личность сложились еще в утробе матери. Им не нужно ничего узнавать, постигать – они все уже знают отродясь».
Здесь не просто ирония – сарказм, причем глубокомысленный.  Вот так же  именно в утробе матери сложились и с молоком матери  впитались ненависть к России, к русскому народу, ко всему русскому в души вышеназванных личностей. Посему эти личности и  их произведения  - это же прирожденно микробы, заразные вирусы, как споры ядовитых грибов заражающие и отравляющие все, с чем они так или иначе соприкасаются.
Было бы опрометчивым назвать их бесталанно  гнусными бездарями, на которых плюнуть и растереть. Они талантливы, но талантливы эгоистично, причем не узко, не только и не столько лично для себя,  сколько подпольно и явно для  своей мафии, для своего этноса. Их прирожденный дар – это ядовитый  дар нравственной нечистоплотности, заражающий русофобской ненавистью и злобой. Особенно т.н. массового среднестандартного  читателя, особенно тех, кого Солженицын  высокомерно обозвал образованщиной.
При  вполне обоснованной  и обстоятельно аргументированной критике этого  антирусского направления в современной русской литературе  бесстыже отвергаются  любые протесты. Эти, видите ли, непризнанные гении в противоположность традиционно писательской и тупой читательской быдломассе  являются мыслящим меньшинством, и им никто не должен мешать. Благодаря чему  они массово оккупировали  наиболее крупные  СМИ, буквально не слезают с телеэкрана, заполоняют Интернет.   
В хаосе такой жизни трудно, почти невозможно не растеряться. Ибо мы и сегодня на войне. Той самой страшной войне, что называют информационно-психологической.  Забывая, по-моему, с необъяснимой хитромудростью уточнить, что война эта по жуткой сути своей ДЕМОГРАФИЧЕСКАЯ. В том смысле, что это война наций за свое место под солнцем, за свое  существование, за выживание, где тоже в итоге КТО КОГО, ЛИБО ТЫ, ЛИБО ТЕБЯ! Иной исход при современном оружии массового поражения – взаимоуничтожение.
После призыва зеков ГУЛАГА сбросить атомную бомбу на большевистских палачей, не исключено, что вымышленного воспаленным воображением Солженицына,  комментируя и не высказывая своего к тому отношения, то есть, по существу, молчанием  одобряя, Солженицын заключил эпизод такой сентенцией:
«И так уж мы изболелись по правде, что не жаль было  и самим сгореть под одной  бомбой с палачами.» (Архипелаг ГУЛАГ. Т.3, стр. 52.М.,1989).
Более того, не знаю, верить или не верить Интернету, но после высылки из СССР  Солженицын, находясь  в США, призвал там Конгресс нанести по Советскому Союзу упреждающий удар.
Трехтомник «Архипелаг ГУЛАГ» издавался много раз, причем такими тиражами , что его продавали и распространяли на Западе на вес – килограммовыми пачками. К сожалению, более-менее обстоятельных и объективных отзывов об этой страшной книге мне неизвестно. В этом ряду назову лишь солидный труд под заголовком «ПО ИТОГАМ ОТКРЫТИЯ ПАМЯТНИКА  А.И.СОЛЖЕНИЦЫНУ  В МОСКВЕ» Валерия Киселёва, опубликованный в журнале писателей России № 1 за 2019 год. Статья, скажу так, объемная, сложная, на мой взгляд,  до болезненности эмоциональная, где автор пишет, что Солженицын после всего пережитого «…чуть не сошел с ума».
Фу ты, ну ты, а не подумать ли чуть иначе? С ума  он не сошел, но психика у него явно травмирована. Как просторечно о том говорят, мозги набекрень, чокнулся, крыша поехала. Чем и объясняется, скажем помягче, слишком уж субъективная через призму ГУЛАГА направленность его творчества.
В целом не могу не выразить Валерию Киселёву читательскую признательность за его обстоятельную статью, но озадачивает, даже обескураживает авторское заключение. Вот он пишет:
«Народ, над которым такой эксперимент сотворили, а он выжить умудрился, смеяться над собой не разучился, - не поддается пониманию. А книги как Архипелаг ГУЛАГ» только окончательно запутывают истину, превращая в правду, выгодную только для избранных».
Истинно так, если чуть уточнить: превращая ложь в правду, выгодную для наших врагов. Но вместо этого как обессиленный вздох  последней, завершающей строкой  до взвинченности недоуменный, даже, пожалуй, провокационный, с негативным подтекстом  вопрос:
«А все же – что там внутри у нашего народа таится?
Давно стало до банальности расхожим  выражение: у каждого своя правда.  Не встревая в спор, допустим. Хотя перво-наперво надо бы повнимательнее, пристальнее посмотреть, что там внутри у «избранных». И нельзя не вспомнить Максима Горького: всю правду знает только народ. И еще вспомним Русскую правду  Ярослава Мудрого. И скажем, что внутри у русского народа  генетически таится  Русская правда. И не таится, а живет, является основой жизни  русского народа.
Аксиомой стало еще и то, что на некоторое время можно одурачить массы, но весь народ и навсегда одурачить нельзя. Тут даже следует говорить не о народе, а о некоторой  части народонаселения. Население могут обмануть и обманно увлечь жить по лжи большевистским лозунговым обещанием коммунистической сытости или  меньшевистским  прельщением сексуально извращенных удовольствий нацменьшинств.  Но правда всей нации, правда народа – это правда общенациональная, общенародная. Нельзя только надеяться на русский авось, будто правда восторжествует стихийно, сама собой. Поскольку мы на ДЕМОГРАФИЧЕСКОЙ войне, то должны и вести себя как на войне, с чувством ответственности сознавая, что только общими усилиями можем  поддерживать друг друга, бороться с врагом и победить.
Не будем  самообольщаться, любой народ не однороден. По словам Маяковского, класс заливает жажду не только квасом, класс и покрепче выпить не дурак. Что в низах уничижительно именуемых простонародьем считается даже этакой бесшабашной лихостью:  «Пей, Ваня, однова живем!»  Отсюда и  потуги антирусской литературы с ее разнузданно подлой устремленностью  опереться на низменные стороны русской национальной истории и русского национального характера, оболванить и развратить читательские массы.
Дескать, душа любого  человека не способна быть дистиллировано благородной. Человек ни красный и не белый, ни белый и ни черный,  и не дистилированно цельный. Каждый не без греха.  Опираясь на такую трактовку, русофобия и ринулась  коварно подсовывать для  подражания  персонажей амбивалентных, ущербных. То есть, внутренне раздвоенных  и вплоть до самовраждебности  противоречивых, амбивалентность  которых из амбивалентности обывательской перетекает в амбивалентность классовую, а затем и во внутринациональную. Влекущую, по горестному сожалению  Пушкина,  к русскому бессмысленному и беспощадному бунту, затем к междоусобице и гражданской войне.
Есть, есть у нас, чего греха таить, есть у русских такая черта при малейшем несогласии друг друга за грудки хватать и не щадить друг друга, Это наша, к великому сожалению, родовая ахиллесова пята. Чем наши враги умело и пользуются, разжигая нашу междоусобицу.
Однако же и здесь, вопреки надеждам русоненавистников, сквозь века зовет русских людей, живет и ведет по жизни русский народ наряду с Русской правдой Ярослава Мудрого вещее «Поучение чадом»  великого русского князя Владимира Мономаха:
«Паче всего зла не имейте в сердце и уме. Старыя чти яко отца, а молодые  яко братию. Лжи остерегайтесь, и пьянства и блуда, в том бо душа погибает  и тело. Не дайте пакости детям ни своим, ни чюжим».   
В семье, как гласит русская народная поговорка, не без урода. Но у нормального, скажем так, настоящего, прирожденно добропорядочного русского человека именно в сердце и уме, в генах русского племени, русской нации, в самом духе русского  народа живет дух этого уникально мудрого «Поучения».  И коль уж речь о русской литературе, сами собой  приходят на ум заветные слова Гоголя:
«Поблагодарите Бога прежде всего за то, что вы родились русским». 
И как при этом не вспомнить «Науку побеждать» предводителя русских чудо-богатырей, не проигравшего  ни одного сражения, великого русского полководца Александра Суворова, его бессмертно вдохновляющие слова:
- Мы русские – какой восторг! Мы русские – мы все одолеем. Мы русские – мы победим!
А что касается памятных досок довлатовым и памятников  солженицыным и прочим разношерстым  русоненавистникам, за примерами исторического суда над ними  проницательному читателю далеко ходить не надо.  До омерзительности жалкие, карликовые  их натуральные фигуры не способны даже в их  истуканских  параметрах замаскировать, затмить  масштабы их цинизма, лицемерия и лживости. Можно не сомневаться, что  строгий, беспристрастный суд грядущих поколений не обманут  никакие приукрашивания  их бездуховного облика. Им уготована та же судьба, на которую  обречены  так называемые амбивалентные персонажи их  пока что многотиражных   произведений.
При всем при том, не забудем, что русский народ – великий народ. Значит, есть у нас не только недостатки, но и достоинства. И мы обязаны помнить и гордиться, что мы , по терминологии Владимира Мономаха, чада, дети великого народа. И, помня о демографической войне, решительно отметать все то, что нас разъединяет, и руководствоваться тем, что нас роднит и объединяет.      
  Мы русские – какой восторг! Мы победим!