Север. Любовь

Север. Любовь.

1.
Есть тут у меня хороший знакомый, Иван Скрипник, горный электрик. Тридцать шесть лет, рослый блондин с безупречной мужской фигурой. И еще -  какая-то простоватая детская хитреца в маленьких прищуренных серо-голубых глазках. Когда я приехал на эту северную шахту, у Ивана уже был трехлетний стаж работы под землей.
Он и в самом деле был простоват и любил всё решать по-простому. Случись какая-нибудь остановка оборудования во время его вечернего или ночного дежурства, Иван спускался в шахту, не спеша добирался до забоя и пробовал устранить неисправность простым решением: заменить предохранитель там, или исключить отказавший аппарат из схемы. Иногда срабатывало. Если нет – Иван по телефону требовал помощи более классного специалиста. Имея несчастье быть его прямым начальником, я очень скоро убедился, что уговоры, упреки и даже лишение премии никак не отражались на стиле его работы. При очередной взбучке за то, что забой более часа простоял по его вине, Иван надувался обиженно и преданно глядел на меня, изображая полное отсутствие своей вины в случившемся, потом оправдывался, просил «товарища инженера» учесть, что «более глубокое проникновение скромного мозга в сложную технику» чревато более серьёзными последствиями – лучше дождаться «крупного спеца».
Несмотря на эту простоту или же хитроватость, которая оттесняла его, как специалиста, на второй план, Иван в глазах начальства числился уважаемым работником из-за одной, довольно редкой черты характера: он не пил. Принципиально. Никогда. Эта черта позволяла доверять ему именно ночные и вечерние дежурства, когда он оставался единственным электриком на всю шахту с гарантией, что действительно он находится в дежурке, и доступен в любую минуту. Он еще и не курил, не занимал денег и не давал взаймы, сохраняя определенную дистанцию между собой и коллегами.
Другой отличительной чертой Ивана была ненависть ко всяким очередям. В столовую он предпочитал являться лишь после того, как вся смена отоварится «тормозками». Иногда он хитрил и тут, пробиваясь прямо к кассе под предлогом срочного вызова на аварию. Точно так же в дни получки Иван, невинно моргая хитрыми глазками в спецовке и телогрейке, покрытой угольной пылью, с какой-нибудь железякой в руках протискивался сквозь толпу шахтеров, уже переодевшихся в чистое, и весело орал: «Хлопци! Бережить яйци!» «Хлопци» ворча отстранялись, Иван, добравшись до кассира ставил подпись в ведомости, получал деньги и, мирно посвистывая, удалялся в душ. Заметив это, однажды я попытался попенять ему и тут же получил отповедь, мол «товарищ инженер должен понимать нервы каждого из подчиненных лучше, чем кто-либо». Это было сказано без апломба, но своеобразным извиняющимся тоном. «Вот такой уж я есть, и не пытайтесь меня переделать» - говорили его хитрые глазки.
Впрочем, Иван величал меня громким титулом «товарищ инженер» только при исполнении служебных обязанностей. Чуть позже, познакомившись с его документами, я узнал, что оба мы родились рядом, я – в Виннице, а он в одном из близлежащих сёл. При случае я сообщил ему об этом, чем вызвал по-настоящему детский восторг. С тех пор (о, без всякой излишней фамильярности, только вне территории шахты и с глазу на глаз!) он звал меня «земляче», вкладывая в это слово самое искреннее уважение, даже немного отеческой заботы к земляку, который моложе почти на десять лет. В неформальном общении мы перешли на украинский язык к обоюдному нашему удовольствию.

2.
Разумеется, общежитие в шахтерском поселке – это вам не «Хилтон». Пятиэтажная коробка с грязными стенами в длинных коридорах, едва освещенных, с двумя рядами грязно-серых дверей, с вонючей кухней, оккупированной тараканами на каждом этаже… Тоска, жизненный тупик и точка.  Всего один раз по срочной необходимости я навестил своего подчиненного Скрипника в комнатушке, где он обитал. И еще два шахтера, понятное дело. При соседях Иван никак не выказал недовольства по поводу своего нищенского жилья, лишь, улыбнувшись, извинился за «небольшой беспорядок».
Он становился более искренним, навещая меня. Я-то, как спец, прибывший на север по вызову предприятия, сразу получил в доме для ИТР отдельную квартирку, маленькую, но уютную и теплую. Одна комната 14 метров, миниатюрная кухня с газовой плитой и «гаванна», то бишь совмещенный санузел. Будучи служебным, это жилище не принадлежало мне, и, по условиям контракта, я должен был сдать его при увольнении. Но для Ивана моя скромная квартирка была роскошью, пределом мечтаний, и каждый раз он восхищался ею искренне и с едва скрываемой завистью.
Иван приходил ко мне по-родственному, по-землячески, но не часто – раз в месяц, а то и реже. Всегда заранее испрашивал разрешения на визит и всегда являлся с каким-нибудь гостинцем с родины. Это мог быть мешочек грецких орехов, стакан тыквенных семечек или солидный шмат хорошо просоленного сала. Все это ему посылала супруга, которая с двумя детьми жила там, вдалеке, в деревенском доме.
Об этой Ивановой беде стоит сказать отдельно, ведь не только он был здесь бессемейным страдальцем, «липовым» холостяком. Шахты за Полярным кругом нуждались в рабочих руках, но женских должностей было немного. Если кто не знает – женский труд под землей запрещен законом. Да и погода здешняя не всякому малышу годится…
Однако же, денежки! Таких как здесь, под землей, да со всеми северными надбавками, там, на юге, честным трудом не заработаешь. А потому тысячи здоровых, крепких молодых мужиков рвались сюда, на север, и работали годами, нет – десятками лет, отстегивая женам-детям ежемесячно часть северной зарплаты. Остальное – копилось. У кого на кооператив, у кого на «Жигуль», у кого, чтобы в отпуске отдохнуть с семьей по-людски. Шахтерам ведь два месяца в год полагается отдыхать, само собой, денежки для этого нужны немалые, если хочешь шикануть. А какой же шахтер не хочет?! Ведь семейного тепла он лишен все десять месяцев северной зимы, бесконечной…
Все сказанное не означает, что женщин на севере нет совсем. Для некоторых нашлась чистая работа, теплые местечки – учителя, бухгалтерия, экономисты, секретарши – по большей части это были жены ответственных работников, старшего руководящего состава, получившие эти местечки, естественно, по большому блату. Были и другие места – поварих, прачек, официанток, нянечек, продавцов… - на них тянулись бездетные и незамужние дамы от двадцати пяти до сорока с сильным характером, желанием подзаработать на севере и, если повезет, окрутить небедного шахтера, а лучше – горного мастера или начальника участка. Везет не всем, однако на временную любовь «липовых» холостяков всегда можно рассчитывать.
Уладить это дело, однако, мешала серьезная проблема – где? Большинство мужиков проживали по трое, как Иван, в нищенских комнатушках мужских общаг. Большинство незамужних дам, естественно, проживали в таких же общагах – женских. Свидания на свежем воздухе исключались – там вечные снега и морозы в несколько десятков градусов. Проблема эта все-таки как-то решалась, но решение требовало определенных затрат, на которые не был готов пойти мой Иван. А потому уже четвертый год он жил без семьи в задрипаной общежитейской комнатушке, каждый год проводя в кругу семьи два отпускных месяца, а в остающиеся десять мечтая о местечке, куда можно было бы пригласить девушку.

3.
Через полгода после нашего знакомства Ивану Скрипнику улыбнулась фортуна.
Больше месяца он не напрашивался на визит ко мне, но однажды в лютый февральский мороз позвонил и, получив мое согласие появился у меня на пороге. И прямо с порога я почувствовал, что в жизни Ивана произошло нечто необычное.  Да, разумеется, весь этот месяц я встречался с ним на шахте ежедневно, но, привыкший не допускать чужих в личную жизнь, Иван вел себя там с обычным полубезразличием в отношении служебных обязанностей и с тем же пренебрежением к упрекам и насмешкам коллег. Но сейчас, на пороге моей квартирки он был совсем иным! Впервые Иван выглядел расслабленным, веселым, глаза его были полны радостным блеском, а одет он был куда более опрятно, нежели в прежние посещения – в бобровой шапке, отблескивающей чёрным мехом, в чёрном овчинном тулупе и даже с шарфом – новым шерстяным шарфом, аккуратно обернувшим шею.
- Сюрприз, земляче, - сказал он с веселой важностью. – Прости уж, но я не один сегодня.
Я высунул голову наружу, на лестничную площадку и обнаружил там существо женского пола, робко трущееся в стороне от открытой двери. Существо это было одето по погоде, то есть полностью укутано поверх шубки и шапки в огромный шерстяной платок, поэтому сначала я увидел только веселые темные глаза, поблескивавшие в прорези платка.
- Так входите же, люди! – я улыбнулся ей и Ивану. – Не оставляйте дверь открытой, не грейте тундру…
Они вошли. Иван помог существу раскутаться и снять платок вместе с синей синтетической шубейкой. Оказалось, что под всем этим скрывалась симпатичная особа лет двадцати пяти со всем очарованием, присущим женщинам юго-западной Украины: тёмные густые волосы, правильный овал лица с кожей словно тронутой загаром, маленький носик, пухлые губы и зрелая фигура, полноватая в меру, то есть такая, какой представляют её мужчины в самых сокровенных мечтах.
-    Оксана, - сказала она с невинной улыбкой и подала мне теплую ручку, только что извлеченную из плотной варежки.
-    Рад знакомству, Оксана, - пробормотал я смущенно, слегка пожав эту очаровательную ручку. – Мы ведь где-то встречались, правда?
-    Вполне может быть, - улыбнулась она. – Я работаю в магазине на Юр-Шоре. Но я вас не припомню, наверное, вы редко к нам заходите.
-    Не часто, - признался я. _ Работы много…
Юр-Шор – это поселок при одноименной шахте по соседству с нашей. На самом деле я был там не более двух -  трех раз за свои первые северные полгода. Впрочем, сегодня это не имело никакого значения. Иван пришел с бутылкой красного болгарского вина, я нашел у себя в шкафу не вполне свежую, но красивую коробку конфет, поставил тихую музыку и вечер начался прекрасно.
О, как Иван смотрел на неё! В его глазках, сосредоточенных на ней, не было ни капли обычной хитрецы, а было только восхищение, и вожделение, странно сочетающееся с сытым довольством только что накормленного кота. Время от времени темные глаза Оксаны устремляли на него явно просматривающийся упрек – чувства мол не надо бы так вот напоказ… Он ловил эти взгляды, на секунду опускал глазенки к полу, но лишь на секунду – и вновь пожирал её глазами – восхищенно, плотоядно, с удовольствием.
Меж тем, быстрым южным говорком заполняя паузы между тостами, Оксана удовлетворяла мое естественное любопытство. Я узнал, что Иван, никогда раньше не бывавший в магазине на Юр-Шоре («Балда!» – воскликнул Иван), вдруг появился там («Повезло – автобус сломался!» – прокомментировал Иван) и… и они увидели друг друга. Муж Оксаны погиб в шахте два года назад, а она с семилетней дочкой осталась в поселке – ехать-то некуда, на юге жилья нет… А здесь, на Юр-Шоре, благодаря десятку лет мужниной работы в забое, ей с дочкой осталась в наследство теплая двухкомнатная квартира со всеми доступными здесь удобствами.
- Шикарная квартира! – воскликнул Иван. – Даже два телека!
Оксана улыбнулась и взглянула на меня, как бы извиняясь за друга. Действительно, мой Иван, который, как было сказано ранее, не пил из экономии, сейчас принял на грудь три бокала вина, и некая особенная гордость распирала его, требуя хвастливого выплеска.
- Так вы сейчас живете вместе? – спросил я.
- Да! – гордо ответил Иван.
- Ну… не совсем, - кротко поправила его Оксана. – Ваня приходит обычно на выходные…
Я удивленно поднял брови.
- Дорога к нам не совсем удобная… - пояснила Оксана, - автобусы в такую погоду ходят с перебоями, ну, вы понимаете… Ване надо на работу… Вот если бы он работал на Юр-Шоре…
Я смотрел в бездну её глаз, читая в них всё о её проблемах: надо ведь всё объяснить дочери, в квартире не хватает мужских рук, а Иван в силу особенностей характера, известных мне, неважная подмога в этом отношении. Что-то еще читалось в её глазах, что-то, пока непонятное мне.
А Иван всё пожирал её глазами – удовлетворенно и плотоядно. Как красивую игрушку, принадлежавшую теперь ему.

4.
Приходит, однако, май и в наши северные широты. Приносит с собой долгие солнечные дни, немного укрощает морозы. Снежная бесконечность тундры уже не кажется страшной холодной пустыней, дорогой к неминуемой гибели. Эта бесконечность поблескивает миллиардами жемчужин – до самого горизонта так, что глазам больно. И потом, оказывается, она не так уж бесконечна. На востоке, в двадцати километрах от моего поселка в прозрачность заполярного дня вписывается манящая гряда неровных, бурых, кое-где покрытых снегом зубьев полярного Урала.
Но порой оттуда, из-за Уральской гряды вдруг налетает бешенное дыхание Сибири. Это леденящее дыхание делает даже небольшие морозы гораздо более жесткими и жестокими, нежели спокойные зимние сорок – пятьдесят градусов. Яростный штормовой ветер гоняет сугробы среди домов поселка, заметая подъезды выше вторых этажей, прихватывая с собой всё, что плохо закреплено, разбивая вдребезги форточки, по недосмотру оставленные открытыми, преследуя нерасторопных пешеходов, чтобы раскачать, сбить с ног и покатить по улице вместе со снежной массой. Северянин, имеющий опыт общения с шалостями майских буранов, носа не высунет наружу, предпочитая отсидеться в тепле. Лишь крайняя необходимость может заставить его выйти из дому в это мрачное месиво снега и ветра. И вот в такой майский вечер – впервые без предупреждения – ко мне заявился Иван Скрипник.
Выглядел мой Иван плачевно. В довольно нетрезвом состоянии он рискнул преодолеть в буран несколько сот метров между своей общагой и моим домом, несмотря на то, что весь путь его лежал по улице на восток, то есть против ветра. Последствия этого дерзкого поединка с пургой были очевидны: багровое лицо, посеченное снегом, слезящиеся глаза, тулуп, покрытый ледяной коркой, равно как и помятая бобровая шапка. Думаю, ветер не раз сбивал Ивана с ног и катил по улице.
Я включил газ, поставил чайник, повесил тулуп и шапку Ивана над сушилкой в ванной, поставил совершенно промокшие его валенки к батарее, а его самого усадил на диван без вопросов, не сомневаясь, что, отогревшись, он сам изложит причину неожиданного визита. Но Иван молчал. Глазки его всё слезились и слезились, и, приглядевшись, я осознал, что он просто плачет! И правда, Иван плакал. Плакал молча, тихо, время от времени утирая щеки рукавом пиджака.
Я ушел на кухню, заварил чай, принес и налил себе и Ивану. Иван бездумно наблюдал за мной. Когда я взял чашку и начал пить, он взял свою и с жадностью, обжигаясь, сделал несколько поспешных глотков.
-     Земляче! – шепотом вскричал он, сделал еще глоток и повторил: - Земляче! Больше не пойду к ней! Да-а! Не пойду! Никогда!
-     Ну-ну, - я дотронулся до его плеча. – Успокойся, Иван, и рассказывай всё по порядку. Ты ведь для этого и пришел?
-    Да-а… - выдохнул он. – Так я… я к ней ходил… Я любил её!.. А она!..
Он снова заплакал. Я поднялся со стула, пересел к нему на диван, обнял за плечи.
-    Будь мужчиной, Иван! Что там у вас? У неё появился другой?
Слезы душили его, он закашлялся. Я ждал. Я не знал, что делать в таких случаях. Потому ждал. Через несколько минут он успокоился и заговорил:
- Скажи, я плохой мужик, земляче?! Ну скажи – я некрасивый, урод я, да? Идиот – ну скажи, я что – идиот? А она!..
Я понял, что он сейчас снова заплачет, и стукнул кулаком по столу – это остановило его.
- Так я к ней вчера вечером прихожу… думаю, поговорим, чаю – кофе попьем, потом дочка к себе в комнату уйдет (я ж ей конфетку дал!) и… и всё будет в порядке. А она… за чаем она и скажи, что завтра (значит, сегодня!) у нее день рождения. Ладно, говорю, приду поздравить. А она: - Ты бы мясца купил, я жаркое приготовлю. Прикинь! Я – мясца чтоб купил! И я ей говорю, спокойно так говорю: - Дорогая, я тебя люблю. Так что из того? Что, я еще и мясо должен приносить? А она мне: - Почему бы и нет? Прикинь, земляче, вот так, тоже спокойно, она мне: - Почему бы и нет? Я гляжу на неё, может шутит баба, а она! Она даже не улыбнулась! Так я оделся и пошел себе прочь…
- Иван, - сказал я, возвращаясь на свой стул, - но почему? Почему бы тебе не купить шмат мяса на день рождения любимой? Праздник всё-таки… Я не понимаю, прости… Такая женщина!
- Ну-у, земляче! – произнес он отеческим тоном. – Ты еще пацан… многого не понимаешь. Что я – должен ей, что ли? Ну скажи! Сегодня она мяса требует, завтра, может, коньяк попросит, а послезавтра… послезавтра скажет, вези мол меня милый, к Черному морю!
- Иван! – кажется это я уже закричал - с нарастающей злостью. Ты спрашивал насчет идиота. Так я скажу тебе: таки ты идиот, Иван! У нее день рождения сегодня – так у тебя еще есть шанс. Беги в лавку, купи хорошего мяса, можно и коньячку заодно, да! Поезжай к ней, проси прощения, она простит!
- Сам ты идиот! – сказал Иван изменившимся голосом – лениво и безразлично. - Я – чтоб побежал к ней с мясом?! Да ни в жизнь! Сама прибежит – вот увидишь! Завтра прискачет, или послезавтра! Но непременно прискачет, вот увидишь!
Не спеша, с достоинством он облачился в свои доспехи и ушел, не попрощавшись.


5.
Я был уверен, что она не прибежит. Так и случилось.
Иван больше не приходил ко мне. Наши встречи на шахте теперь происходили в рамках нормальных отношений руководителя и подчиненного, только в его голосе появилось побольше гордости и независимости, выставляемой напоказ – для меня. Однако, зная его натуру, я не сомневался в его душевных переживаниях. Несколько раз он являлся на дежурство немного навеселе и не допускался в шахту.
Мне пришлось аккуратно вмешаться, уговаривать проверяющих из отдела техники безопасности, одному из них вручить небольшой презент, чтобы отчет, касающийся Ивана, не пошел наверх, к директору. Иван игнорировал это, хотя, наверняка хорошо понимал, кому обязан отсутствием наказания. Напротив, в один из дней он вообще не вышел на дежурство – хорошо, что его сосед по комнате позвонил, предупредил меня о том, что Иван пьян в стельку и вряд ли появится на работе. Я нашел замену.
В конце следующего рабочего дня голова Ивана появилась в двери моего кабинета.
- Товарищ инженер, разрешите войти, - сказал Иван и вошел, не дожидаясь ответа.
В это время я с двумя бригадирами искал решение одной технической проблемы, и момент был совсем не подходящим для разговора с Иваном. Но его взгляд был настолько умоляющим, что бригадиры поднялись, вопросительно глядя на меня.
- Ладно, парни, - сказал я. – Отложим до завтра.
Они вышли, оставив меня с Иваном один на один. Тот аккуратно прикрыл дверь кабинета и положил на мой стол листок бумаги – заявление об увольнении с работы по собственному желанию.
- Пусть будет так, Иван, - сказал я. – Это твоё решение, и я помогу тебе с досрочным расторжением договора. Но, что ты собираешься делать потом?
- Домой поеду, земляче, - ответил Иван со вздохом. – Сразу домой. Там нет морозов, там жена, дети… Не могу больше терпеть эту проклятую общагу, эту зиму дурную...
- А в деревне у себя ты чем займешься? Сейчас у тебя солидная шахтерская зарплата, все северные надбавки – это ведь раз в семь-восемь больше, чем в средней полосе, тем более на Украине…
- Деньги есть, - резко ответил Иван, - счастья нет.
Этого я не выдержал. Я открыл было рот, готовый высказать всё, что я думаю о его счастье. Наверное, прочитав это в моих глазах, Иван поднял руку, останавливая меня.
- Не надо ничего говорить, товарищ инженер, - проговорил он лениво, и обычная хитреца блеснула в его глазках. – Я же знаю, вы снова скажете что-то про мясо… Но, товарищ инженер, вы хорошо знаете моё нервное состояние…
- Давай не будем о нервах, Иван, - перебил я со злостью. – Я-то думал раньше, что ты бережлив, экономишь, чтобы деньги семье отправлять, но потом узнал, что ты посылаешь туда по минимуму, как алименты! Ладно, не мне считать твои деньги, может быть, ты на машину копишь, или на кооператив… Но вот в твоей жизни появилась хорошая женщина – это ведь шанс покинуть навсегда свое вонючее общежитие, жить здесь нормально, а ты…
- Стоп! – сказал Иван. – Морали мне тут не надо читать! Если товарищ инженер считает её хорошей женщиной, пусть сам и носит ей мясо.
Он лениво развернулся и медленно направился к двери с поднятой головой, как человек, абсолютно уверенный в своей правоте.
Я не остановил его. Зачем?
И вообще, что-то давненько я не заезжал на Юр-Шор, а говорят, там магазинчик неплохой… Завтра же заеду.
                1989-2009
                Авторский перевод с эсперанто