Одиночество

Солнце повисло над горизонтом, подсвечивая золотом плотный, словно вата, туман, повисший над протокой. В этом золотом тумане купаются затянувшие все берега протоки кусты тальника и уткнувшиеся в берег лодки, дома на берегу и мы. Туман пробирается под одежду и гладит кожу холодными пальцами, заставлял зябко ежиться и с наслаждением хлебать горячий чай из термоса. Дым от небольшого, наспех сооруженного костерка слоями растекся по туману и повис вместе с ним, размазываясь синими полосами. Под ногами похрустывает заиндевелая трава, где-то в тумане крякают утки, в деревне мычат коровы и брехает пес, позвякивая иногда цепью. Мы сидим у огня и пытаемся согреться, но не очень-то это получается. Туман. Скоро солнце поднимется повыше, и он осядет на траву, сгоняя белесый иней, заискрится мириадами разноцветных бликов, и станет чуть теплее.
Звук лодочного мотора вяз в тумане, сбивая с толку и не давая понять, далеко ли лодка. Но мы все равно подхватились, притоптали костерок, собрали нехитрый хабар и спустились к воде. Из-за близкого поворота показался темный силуэт пожившего «Крыма», стремительно приближаясь к нам, резко сбросил скорость и ткнулся носом в берег, с хрустом наезжая на песок.
- Здорово, рыбачки! – весело поприветствовал нас Валера, спрыгивая на берег и втягивая лодку чуть повыше. Обнялись, похлопывая друг дружку по плечам. Я протянул Валере кружку с горячим чаем. Он с реки, продрог небось. Валера с благодарностью кружку принял, отпил глоток, блаженно прищурился и потянул из пачки сигарету. Пока мы грузились, он попивал чай и болтал о чем-то с вышедшим на берег хозяином ближнего к воде двора, крепким дедком лет семидесяти.
В лодке рядом с водительским местом было пристроено Валерино ружье, под ветровым стеклом лежал патронташ.
- Валер, а ружье с собой зачем?
- Хозяин шалит. Два дня тому на буксир запрыгнул, пока тот на мели сидел. Пришлось Сашке на крыше сидеть, пока мы мимо не пошли. Пуганули мишку, ушел он. А мы теперь без ружей и не ходим никуда. На северах тайга шибко горит, зверь весь сюда идет. А жрать-то нечего, на всех не хватает, вот и прут к людям.
Мотор заурчал сыто, я оттолкнул лодку от берега и прыгнул на нос. Валера перевел рычаг вперед, и лодка пошла по протоке. Протока неширокая, метров пять всего, берега сплошь заросли тальником и еще каким-то кустарником. То справа, то слева от нас, напуганные ревом мотора, из-под кустов вылетали табунки уток и некоторое время неслись над водой прямо перед носом лодки. Туман постепенно рассеивался, открывая берега. Мы все втроем теснились на переднем сиденье, прячась за ветровиком от пронизывающего ветра. Все молчали, завороженные открывающейся красотой. Ближе к реке по берегам появились красные осины, желтые березы, зеленые елки, вода в протоке в солнечном свете стала яркой-синей, светло-голубое небо надо головой без единого облачка… От этой яркой палитры захватывало дух. Протока петляла из стороны в сторону, и лодка закладывала виражи, заставляя сердце заходиться от какого-то детского восторга.
- А Кольку помнишь, с кем прошлый год за глухарем ходили? – перекрикивая рев мотора, прокричал Валера.
Я кивнул.
- Порвал его медведь, прям в огороде, еле успели до города довезти. Отлеживается в больнице. Доктора говорят, инвалидом будет теперь. А ты говоришь, зачем ружье…
Я только головой покачал. Так здесь живут люди. До города далеко, а до медведя рукой подать. Их здесь и без того немало, а с пожарами так и вообще много стало.
- Моего бобика сожрал косолапый. Я у Вовки был, праздновали кое-чего. Жена звонит мне и криком кричит: «Валерочка, там медведь нашего Бурана давит!». Я пока добежал, ушел косолапый, и пса утащил. Что зимой будет, и представить страшно. Много медведей не ляжет, это факт. А значит, пойдут по деревням.
- И чего делать будете?
- Отстреливаться – хохотнул Валера и заложил очередной вираж. Лодка вырвалась на простор большой реки, мелкая рябь забила в днище, ветер резко усилился, и ветровик сразу перестал спасать. Берега широко раздались в стороны, открывая стоящие тут и там палатки.
- Вот бесстрашные люди, честное слово – заговорил Валера. – Ничего не боятся. А тут весь берег следами истоптан, и такие попадаются, поболе моего сапога. А этим хоть бы хны. Напьются вечером и спят беспробудно, хоть трава не расти.
- Так ведь с ружьями поди.
- А толку с того ружья, если ты в палатке? Тут даже трезвому не факт что удастся что-то сделать, а уж пьяному да ночью…не, без толку.
Замолчали. Валера о чем-то своем задумался, мы просто прикемарили немного. Минут через сорок хода Валера снова заговорил:
- Жена у меня приболела. Возил в город уже раз десять, доктора все никак понять не могут, что с ней. Обезножела. Раньше вставала, по хозяйству как-то суетилась, и вдруг слегла. Ноги, говорит, не ходят. Как поднимется, так голова кругом сразу…
В голосе его звучала такая тоска, что мне стало не по себе. Вот надо же, живут вместе уже почти сорок лет, и любят друг дружку как в день свадьбы.
- У вас врачи есть хорошие?
- Есть, конечно. Давай свозим к нам ее, обследуем?
Валера посмотрел на меня и ничего не ответил…
Деревня показалась из-за очередного речного поворота, когда я продрог окончательно. Она стояла на самом берегу, а сразу за околицей начиналась дремучая тайга. Привычно загнав лодку между двух таких, покачивающихся на небольшой волне, Валера заглушил мотор и повернулся к нам.
- Ну вот и добрались, соколики – печально улыбнулся он. – Дальше с Вовкой на вездеходе. Вон он едет за вами.
По единственной деревенской улочке пылила старенькая «Нива» с прицепом. Валера выбрался на берег, махнул подъехавшему Вовке и, немного сутулясь, пошел вверх по взвозу, а мы подняли мотор и принялись перетаскивать пожитки в прицеп…
День катился к обеду, и был этот день прекрасен. Так, как только может быть прекрасен солнечный октябрьский день, полный какой-то печали. Прозрачный воздух застыл неподвижно, из тайги доносится сумасшедший запах прелых листьев и хвои, поздних грибов и особый тонкий аромат осени. Тот самый, который щемит сердце и заставляет дышать полной грудью. Над деревней плавает тонкий синий дымок, звонко тюкает где-то топор, зло визжит бензопила… Живет деревня, вопреки всему живет. Ребятня с хохотом носится по улице, за ними следом бегает щенок.
Я сижу на высоком крыльце и наслаждаюсь этим днем. Вовкина жена собирает на стол, Вовка с вездеходом возится, а Саня, мой напарник, разобрал и смазывает карабин. Оружие уход люби и платит за него верным боем. Дверь за спиной скрипнула, и Маша сказала:
- Пойдемте обедать.
Я поднялся и повернулся к ней. Невысокая, стройная и очень миловидная, Маша с улыбкой смотрела на меня. Улыбка у нее чудесная, белозубая, с озорными ямочками на щеках и искорками в синих глазах.
- Пойдемте – я не смог сдержать ответной улыбки.
Вовка и Саня уже вовсю хлебали ароматные щи вприкуску с салом и ядреной горчичкой. Посреди стола на широком блюде горкой лежали зажаренные до хруста караси, рядом в чашке ждала своего часа чушь…
- Как дети, Володь? – спросил я, когда щи были съедены, блюдо с карасями опустело, и мы пили чай.
Маша вздохнула украдкой, а Вовка пригубил чаю и ответил со вздохом:
- А чего дети? В городе они, сюда нос не кажут. Машка вон извелась вся, а они раз в месяц позвонят только. Но, слава Богу, у них там нормально все. Вовка работает, Анька учится, живут вместе, так что я не волнуюсь. Ладно, пора собираться, хорошо бы к вечеру до места добраться…
Никудо добираться нам не пришлось.
- Дядь Вов, дядь Вов!
В дом влетел соседский мальчишка, встал у порога, глаза напуганные.
- Ну? что?
- Дядь Вов… там это… теть Таня…
Маша охнула, прижав ладонь ко рту, осела на табуретку. Вовка, враз побледнев, выскочил из дома. Мы рванулись следом. Вовка бежал по деревне, бухая сапогами, а мы бежали следом. Успели.
Вовка ворвался в дом, и через мгновение оттуда донесся ружейный выстрел. Мы влетели следом и увидели Валеру, сидящего на диване и Вовку, который обхватил его руками и крепко прижал к себе.
- Ружье уберите - просипел Вовка.
Ружье лежало на полу, я схватил его, переломил стволы. Гильзы глухо брякнули в стол, и в этот момент Валера завыл, низко и страшно, по-звериному.
- Я не буду без нее… не буду…пусти…пусти-и-и…
Вовка цепко держал вырывающегося Валеру, и тот вдруг обмяк.
Мы растерянно стояли в дверях, не зная, чем помочь, а Вовка оглянулся на нас и сказал как-то беспомощно:
- Как теперь, мужики?...
Вскоре пришла Маша, и с ней еще три женщины. Утирая слезы, Маша устало сказала:
- Вы идите, нам ее приготовить надо…
Валера поднялся с дивана, долгим взглядом посмотрел на Машу, опустил голову.
- Только вы…бережней с ней…нога у нее…болела…
Мы вчетвером брели по деревне в сторону Вовкиного дома. На улице царила тишина, небо вдруг нахмурилось, солнце скрылось в серых клочковатых тучах, словно природа вот-вот начнет оплакивать Валерино горе. Молча вошли в дом, сели за стол. Вовка молча выставил на стол водку и пять рюмок. Одну, наполнив водкой, накрыл хлебом и поставил во главе стола. Валерино горе накрыло и нас с Саней. Страшно видеть взрослого мужика, который молча плачет, не замечая этого. Взгляд его остановился и…опустел, из него ушла жизнь. Вся.
Молча выпили.
- Завтра повезем… Танечку мою… - еле слышным безжизненным сиплым голосом сказал Валера и сел тоже…
Водка не брала. Позже пришла Маша, обняла Валеру, села с ним рядом.
- Она была очень хорошей. Теперь ей не больно.
- Самой лучшей она была, самой… А теперь… Мне больно, Машка.
Маша заплакала.
- Нам всем больно, всем…
Скоро Валера ушел. Мы порывались было пойти с ним, но…
- Мне с ней побыть надо.
Утром Вовка с Валерой повезли ее в город. Погрузили на лодку и повезли. А мы остались в деревне. Наша поездка в тайгу сорвалась.
Ближе к ночи они вернулись. Докурив в печку, Валера сказал глухо:
- Вов… увези меня в тайгу.
Вовка молча кивнул.
… Волшебная разноцветная тайга встретила нас тишиной, и рев вездехода далеко разносился вокруг, снимая с мест перепуганных рябчиков и возмущенных белок. Только косачи безразлично сидели на ветках осин и никуда не собирались улетать. Валера молча смотрел в окно. Вездеход то и дело проседал в болотце, но, взревев движком, под лязганье траков выбирался на сухое, и мы двигались дальше, молча внимая величию и красоте предзимней тайги.  Когда поперек нашего хода вымахнул лось, мы даже удивиться не успели. Сохатый, дико кося на нас глазом, в два шага перелетел дорогу и скрылся в глубине ельника.
- Чего это он? – Саня на всякий случай взял карабин.
Ответить ему никто не успел. Следом за лосем из тайги выскочил медведь, тощий и весь какой-то ободранный. Зло рявкнув на нас, он исчез так же стремительно, как и лось.
- Совсем оголодал, не догонит ведь – Саня отложил карабин.
- Но и отказаться не может. Ох и сложная будет зима – Вовка сокрушенно покачал головой. – Что думаешь, Валер?
Ответа мы не дождались.
 … До поляны с зимовьем добрались к поздней ночи. Когда свет фар выхватил из кромешной темноты избу, мы дружно выдохнули. Дорога вымотала нас основательно, особенно последний отрезок, когда пришлось по темноте вязаться лебедками. Изгваздались по самые уши, но машину вытянули. Первым делом Саня пошел растапливать баню, пока мы с Вовкой перетаскали хабар в зимовье. Валера просто молча курил, сидя за большим деревянным столом.
… Отмывшись, мы уселись ужинать. Молчавший все это время Валера вдруг заговорил:
- Мне было десять, когда я решил, что она будет моей женой. Десять лет. Она не была самой красивой, Вовкина Машка в сто раз красивее. Но я увидел ее и понял, что она просто часть меня. И без нее я уже не я. В ней все родное, каждый волосок, каждый взгляд… В двадцать мы стали мужем и женой, и счастливее меня с того дня никого не было. А в тридцать я вдруг окончательно понял, что такое любовь. Вот ты знаешь? – он требовательно смотрел на меня.
- Конечно, я ведь тоже женат.
- Женат не значит влюблен.
Я задумался, и Валера продолжил:
- Любовь это доверие. И радость просто от одного взгляда. Или смеха. И когда тебе больно больше, чем ей, когда она ушибла палец.  И когда без нее – пустота, даже если она просто вышла на двор. Она всегда была со мной. Я ухожу в тайгу, а она рядом, понимаешь?
Почему-то он говорил это именно мне, и я молчал, боясь спугнуть эту исповедь.
- Нет, не идет рядом, просто рядом. Я привык к этому, не могу не так. Эта тайга была нашей с ней тайгой. Мы ходили за ягодой и за вениками, прятались от дождя и ночевали в снегу…вместе. Без нее это чужая тайга, не моя. Самая сильная любовь начинается после двадцати лет вместе. Самая сильная. Потому что ты знаешь ее как себя, но она все равно тебя удивляет. Ты каждый миллиметр ее тела знаешь, но она все равно лучше всех. И она вытесняет все дурное из твоей души, заполняя ее собой. Она латает бреши в твоем сердце, закрывая их собой. Она бросается на твою защиту, хотя ты сильнее. И ты ценишь это, потому что наконец-то начинаешь понимать, чего ей это стоит. И вдруг осознаешь, что не сможешь так. А она может. И еще… она всегда рядом, ты можешь на нее рассчитывать. Если я не приду из тайги, она всю деревню на уши поставит и найдет меня. Нет таких причин, по которым она не станет этого делать. Ни одной такой причины нет. И когда ты все это понимаешь, ты готов за ней даже в ад. А лучше вместо нее.
В избе повисла тишина. Огонек в масленке трепетал, гоняя по стенам наши тени, в печке гудело пламя, где-то в углу скрипел древоточец.
- Я не хочу домой…
  Валера лег на нары и отвернулся к стене…
В тот день я пробирался на работу по бесконечным пробкам. Снег в нашем городе убирать не торопились. Звонок раздался неожиданно, и в груди что-то екнуло. Звонил Вовка.
- Валера ушел – услышал я из трубки.
Сорок дней. Больше он не смог.
- Я ведь говорил ему починить предохранитель, а он все отнекивался… Мы были на охоте… поставили его на номер. Вышел на нас сохатый, и вдруг – выстрел. Оттуда, где Валерка стоял. Я подумал, что второй на него вышел… В общем, когда мы до него добежали, он уже не дашал. Прострелил себе бедро и кровью истек. Приедешь?