Глава 19. Невинная кровь

“Кто бы это мог быть? Лицо знакомое, а не могу вспомнить. Спрошу у регистратора”, – мысленно перебирая знакомых, размышлял Густав.
– Скажите, любезный, вы не знаете, кто сейчас прошел мимо вас, и пошел по этому коридору вон туда, налево?
– Я сейчас посмотрю в журнал, это вчерашние гости. Так-так, – бормотал регистратор, – Вот, в нижнем этаже, коридор слева, комнаты 8 и 11, фамилия Бродницкий Алекса и его сестра Мария Бродницкая.
– Алексу Бродницкого я знаю. Он был со мной в пограничниках, но у него нет сестры.
– Значит, вы плохо знаете. Есть у него сестра, и она даже монашка.
– Монашка? Вы ее лицо видели, какая она?
– К сожалению, не видел. Лицо закрыто вуалью, но, очевидно, она не старуха, голос совсем молодой и щегольские туфельки на ногах. А может, это его секретная любовь? – подморгнул бровью регистратор.
– Да, конечно, все может быть, – рассеянно ответил Маревич, и, задумавшись, ушел.
А мысли уже не давали покоя:
“Что же это за монашка разъезжает по гостиницам с молодым человеком? А что, если пойти к Бродницкому с визитом? Нет, пока не надо. Лучше еще раз расспросить начальника гостиницы”.
Маревич постучал в дверь к жене.
– Лёля, это я, открой.
– Не закрыто, входи. Где ты, Густав, пропадаешь целый день? Ходишь то туда, то сюда, а мне надоело быть одной. Когда, наконец, поедем на дачу к художнику Зарецкому?
– Завтра, Лёля, хорошо? Я сам хочу поскорее снять с себя эту тяжесть. Думаю, Роман мне простит.
Официант принес в номер ужин. Поужинав, супруги уселись на диван и занялись чтением газет и книг, которые Леонтина взяла с собой в дорогу. Густав почитал немного и небрежно бросил книгу на диван, она сейчас его не занимала, ему нестерпимо захотелось узнать, с какой такой монашкой разъезжает паршивенький бывший сержантик Бродницкий, да еще и ходит таким франтом? Леонтина заметила беспокойство в поведении мужа и спросила:
– Густав, что ты мечешься? Что тебя все время так беспокоит? Ну, не простит тебя Зарецкий, и что с того? Главное, что ты сожалеешь о своем поступке, а со временем вы непременно простите друг другу. Не надо так много думать, придвинься ко мне, я тебя поцелую.
– Ох, и надоела ты мне своими поцелуями, тьфу ты. Еще рано, только девятый час, пойду немного погуляю, – и хлопнув дверью, Густав ушел.
Леонтина растерянно посмотрела ему вслед, с печалью подумала: “Что с ним, какая муха его опять укусила? Надо поскорее ехать домой, там он хоть ведет себя спокойнее. Зачем он так? Похоже, ни добротой, ни лаской мне не добиться если не любви, то хотя бы уважения. Он меня по-прежнему терпеть не может, а по натуре просто хам. И все же, он не может забыть ту девушку, которую держал в плену. Ох, как я ее ненавижу, всем сердцем, всей душой. Будь она проклята!”
В ярости Леонтина провела глазами по потолку и вдоль стен. Ей вдруг показалось, что из всех уголков и щелей, на нее смотрят ужасные физиономии, искривленные рожи и насмехаются над ней, шевелят губами, пытаясь что-то сказать, но не решаются. Леонтина в испуге закричала и от ее крика уроды исчезли.
Она встала, подкрутила фитиль в лампе и легла на кровать, накинув на голову простыню, чтобы не видеть этих кошмаров. Ей даже показалось, что одно лицо точь в точь похоже на ее собственное. Она ужаснулась, и чтобы убедиться в этом, подошла и посмотрела на себя в зеркало. Ее отражение действительно походило на чудовище с потолка, конечно, не столь ужасное, но все же довольно отталкивающее.
Леонтина опять легла на кровать, уткнула лицо в подушку и горько зарыдала. “Что делать? Уехать домой одной, а его оставить в городе? Или все же довести опеку над Густавом до конца? И посоветоваться не с кем. Что ж, буду руководствоваться тем, что первым на ум придет”, – мучительно размышляла она.
Немного успокоившись, Леонтина налила маленькую рюмку вина из хрустального графина и выпила. Потом села на диван, взяла в руки книгу и принялась читать, решив не показывать своего волнения мужу, когда тот вернется.
А Густав, меж тем, пулей вылетел в коридор, чрезвычайно злой на жену, сам не зная, за что. Бесцельно послонявшись туда-сюда, решил спуститься вниз. Там, как обычно, сидел регистратор и, попыхивая папироской, читал книгу.
– Что отдыхаете? Интересная книга? О чем пишет писатель? – спросил Густав.
– Отдыхаю, пока нет гостей, а книга интересная, о путешественнике, который поехал в Африку и попал в руки дикарей. Хочется знать, что с ним сделают в джунглях, не убьют ли его?
– Да, интересно. Здесь тоже неплохие джунгли, и люди тоже крадут людей.
– Вы это к чему? Что-нибудь знаете? Расскажите, интересно послушать, – попросил регистратор.
– Вы долго будете корпеть над этой книгой? Или вы заступили на ночную смену?
– Нет, моя смена уже кончилась, но мой сменщик почему-то опаздывает, с минуты на минуту должен появиться. Присядьте, господин, простите, забыл, как вас зовут.
– Маревич. – подсказал Густав.
– Да-да, господин Маревич. Так что же вас интересует? Я могу вам помочь?
– И, да и нет, но попробуем. Вот, например, вы могли бы узнать кто эта дама, которая изображает из себя монашку?
– Брат ясно сказал, что это его сестра.
– У него нет сестры, я это точно знаю.
– Вот как. Тогда кто же это?
– Вот именно, кто? И вот о чем я вас еще попрошу, узнайте, если сумеете, на чем этот брат приехал, на извозчике, на своих лошадях и откуда. Вы меня поняли?
– Понял. А вот и мой товарищ идет. Садись, Болеслав. Что так поздно пришел?
– Так получилось, завтра расскажу.
– Хорошо, пусть завтра. Тогда до свидания, господин Маревич, бегу домой.
– Вы очень спешите? Если не очень, тогда пойдемте в ресторан, немного закусим, что-то мне есть хочется, – предложил Маревич.
– Поужинать и я не против. Там хорошая музыка и славные танцовщицы, любо посмотреть. Только я забегу к одному человеку, он узнает, чьи лошади стоят на конюшне, а завтра я вам все расскажу.
В ресторане Густав, не стесняясь, много ел, а еще больше пил. Угощая регистратора, не забыл положить ему в карман приличный денежный подарок и даже потанцевал с одной танцовщицей. После танца поручик пригласил танцовщицу к своему столу, а поужинав, отвез ее куда-то на извозчике и явился к себе в номер лишь под утро. После неплохо проведенной ночи, шумно ворвался в комнату, не заботясь об отдыхе жены.
– Ты еще не спишь, душенька? – пьяным голосом спросил ее, но не получив ответа, продолжал, – Ах, да, я забыл, что моя принцесса еще спит. Так простите, больше шуметь не буду. Спокойной ночи, пожалуйста, меня не будите, я смертельно устал и хочу спать.
Леонтина не проронила ни единого слова, а только глядела и думала:
“Напрасно я надеюсь на исправление этого человека. Он был для меня плохим, таким и будет до конца моей жизни, хамству его нет предела”.

Утром Леонтина встала, оделась очень шикарно. Густава она не будила, и не потому, что испугалась нарушить его приказ, а из каких-то собственных соображений. Эта женщина, хоть и казалась слабенькой и деликатно воспитанной, не знавшей грубости и коварства людей, была, тем не менее, довольно энергичной, доброй и умной. Такое сочетание добрых качеств можно встретить не часто, особенно у женщин.
И вот, элегантно нарядившись, Леонтина заперла дверь на ключ и, не заботясь о Густаве, так как знала, что пьяный проснется не скоро, пошла сначала в ресторан, вкусно позавтракала, а потом зашла в женскую парикмахерскую, посетила кабинет красоты и вернулась в номер.
Густав уже не спал, и с любопытством стал ее разглядывать.
– Ты что на меня уставился, будто первый раз видишь? – жестко спросила Леонтина Густава, снимая длинные до локтей перчатки из индийского шелка.
– Лёля, тебя трудно узнать. Я тебя такой шикарной и интересной никогда еще не видел. Где ты была? Неужели опять ездила к Роману?
– Мне незачем к нему ездить, я его не обидела.
– И все же, где ты была?
– Я тебя не спрашиваю, когда ты уходишь на целую ночь, и ты меня тоже не спрашивай.
– Лёля, что с тобой? Ты так изменилась. Что случилось?
– Случилось то, что давно должно было случиться.
– Ну, а как же будет с Романом? Ты обещала поехать со мной и уладить наши с ним отношения.
– Не наши, а твои с ним.
– Пусть так, мои с ним. Но, ты поедешь? – взмолился негодяй нежным просящим голосом.
Женщина обмякла и согласилась. Вспыхнула еще одна искра надежды.
– Хорошо, поедем. Приведи себя в порядок, а то выглядишь, как старый, немытый шампиньон.
Густав одевался и все время поглядывал на Леонтину, удивляясь ее переменам.

Утром, того же дня, Алик постучал к Янине.
– Кто там? Алик, это ты?
– Да, я. мне надо с тобой поговорить.
– Заходи и закрой двери на ключ. Теперь говори.
– Я пришел спросить, что сегодня будем делать? Может, поедем за капитаном?
– Ты поедешь один. Я лишь передам ему через тебя письмо от сестры-монашки.
– А что мне сказать ему, откуда я тебя знаю?
– О, Алик, это не задача. Скажешь, случайно познакомился, когда я несла тяжелый саквояж в гостиницу. А ты приехал в город по поручению своей жены что-то там купить, сам уже придумай. Ну, и когда я, монашка, узнала, что ты хорошо знаком с капитаном Зарецким, попросила тебя отвезти вот это письмо. И если он пожелает, пусть приедет в город.

На даче художника Зарецкого Алика встретил, уже немолодой толстяк – слуга.
– Что вам угодно, господин? Моего хозяина нет дома, он уехал в город в свою мастерскую.
– А молодой господин тоже уехал?
-– Да, барин, молодой тоже уехал и сынишку с собой взял.
– Тогда извините, любезный, и до свидания.
– Покорно благодарю за уважение слуги, – и толстяк отвесил поклон.
Еще до обеда Алик явился в гостиницу и снова постучался к Янине.
– Это я, сестра, открой.
– Что так скоро вернулся? Не приняли? – спросила Янина.
– Некому было принимать. Оба Зарецкие вместе с мальчиком тут, в городе. Художник в своей мастерской, но вот, что я хочу тебе сказать. Сегодня рано утром к нашему кучеру Антону пришел человек и стал расспрашивать его, откуда он, и кого привез.
– А Антон что, сказал? – с тревогой спросила Янина, – Хоть бы не проболтался.
– Я его расспросил. О тебе он ничего не говорил, а про меня сказал, что я из Казимировки. Вот старый болтун.
– Теперь, Алик, поедешь в мастерскую Зарецкого и отдашь ему лично это письмо и вот эту приписку, и конечно, принесешь ответ. И добавь еще, что если они согласятся ехать в гости к сестре-монашке, то поедем не раньше и не позже семи-восьми часов вечера. А почему так, поговорим в дороге.
Алик быстро выполнил поручение и через час он опять постучал к Янине.
– Рассказывай, как тебя приняли? Капитан не задирал нос?
– Да, нет, он расцеловал меня, как настоящего друга. А когда я сказал, что женат на Зосе Раевской, еще раз обнял и поздравил.
– А про меня не спрашивал?
– Ой, я чуть не сказал. Мне его жаль стало, и я едва не проговорился.
– Как же это было? Расскажи.
– Когда я ему о себе рассказывал, он меня поздравил, а потом лицо стало серьезным и каким-то печальным. Немного помолчав, он спросил, не знаю ли я про панну Янину, может, она дома, или вышла замуж? У него было такое печальное лицо, что я еле удержался, чтобы не сказать правду. Я, конечно, ответил, что не знаю, он еще минутку постоял и ушел в другую комнату. Я договорился с художником и побежал обратно, боялся, что ты одна осталась. Не понимаю, Янина, зачем тебе эта маскировка, пусть перед Маревичем, ну а перед капитаном зачем?
– Лишняя осторожность, Алик, не мешает. Иди к Антону и скажи, чтобы на семь часов был готов и ничего больше никому не болтал. Обедать будем у меня в комнате. Хорошо, Алик?
– Конечно, хорошо. Сейчас я пойду в свою комнату и принесу тебе газету, купил у мальчика разносчика. Пока ты почитаешь, я сбегаю к Антону, потом приду с официантом и обедом. Что прикажешь принести на обед?
– Что хочешь, лишь бы не быть голодными.
Едва Алик зашел в свою комнату, кто-то постучал, медленно отворяя дверь и не дожидаясь приглашения. Это был Густав. Он видел, как Алик Бродницкий вышел из комнаты 9 и зашел в 11, и из любопытства хотел узнать, что же это за дама скрывается под мантией монашки и имеет роман с сержантом Бродницким. Ну, и еще хотелось Густаву узнать, не знает ли он что-нибудь про Янину Раевскую, так как он приехал на лошадях из Казимировки.
– Кто там, заходите, – пригласил Алик.
– Здравствуй, Бродницкий, ты ли это? Ну, конечно, я не ошибся. Ишь, каким франтом заделался, и не узнать. Ты надолго в Краков приехал? – садясь бесцеремонно на диван и закуривая, тарахтел Густав.
– Я бы попросил вас, господин Маревич, быть повежливее, – вместо ответа сказал Алик.
Густав вскочил с дивана, как ошпаренный. И одним духом выпалил:
– Я бы попросил вас, сержант Бродницкий, извиниться и не забывать, кто с вами разговаривает.
– Я-то не забываю, а вот вы забыли, что мне уже не начальник, а я вам не подчиненный.
Поручик измерил сержанта презрительным взглядом и, не проронив больше ни слова, стремительно вышел.
“Вот уж зазнайка”, – подумал Алик, – “И чего он так воображает. Такой же крестьянский сын, как и я, только на поручика вылез и все”.

А поручик, задрав голову и придав себе важный вид, вернулся в свою комнату и предложил жене сейчас же поехать к художнику, чтобы повидать Романа.
– Лёля, ты готова, можешь со мной поехать?
– Сколько же можно спрашивать? Едем, я готова.
– И еще, поедем сейчас. А обратно не будем никуда заезжать, поедем прямо домой.
– Хорошо, пусть будет так, у меня все готово.
На даче их встретил все тот же слуга, что встречал Алика, и сказал, что в доме никого нет, кроме него, а куда уехали, он не знает.
– Значит, едем домой, Густав?
– Да, но постой, я забыл в городе взять костюм у портного, придется немного задержаться.
– Ну, что же, задержимся, – согласилась Леонтина.
Конечно, Густав соврал, никакого костюма он не заказывал. Ему просто хотелось узнать, с кем приехал Алик Бродницкий. Он чуял какой-то подвох, но ничего особенного в его действиях пока не заметил, и решил проследить за ним.
Итак, Густав с Леонтиной опять в гостинице. Леонтина погрузилась в чтение, а Густав тихо, по-змеиному, выскользнул во двор.
– Ну что, ты что-нибудь еще узнал? – спросил Густав человека, который расспрашивал кучера из Казимировки.
– Немного. Только то, что господин его приказал быть готовым к семи или восьми часам.
– А зачем? Куда-то поедут? Тебе кучер сам сказал?
– Нет, я подслушал, но больше не мог расслышать, они тихо говорили, а кучер больше ничего сказать не хочет.
– И это хорошо. Вот тебе два злотых, остальное получишь потом, а пока смотри. Только этот кучер уедет со двора, сейчас же мне скажешь.
Густав оставил человека наблюдать за кучером из Казимировки, а сам помчался в город подыскать хорошего извозчика с новым экипажем и добрыми лошадьми, так как на его часах было уже шесть. В поисках элегантного экипажа Густав немного опоздал, и у гостиницы оказался в четверть восьмого. Увидев Густава, его наблюдатель кинулся навстречу.
– Что же вы так долго? Кучер из Казимировки увез своих господ и не одних.
– С кем же? Говори быстрее, вот тебе остальные деньги. Ну, так с кем они уехали?
– Не знаю, какие-то два господина приехали, и они вот этой Варшавской дорогой поехали в два экипажа.
Густав, как сумасшедший, вбежал в комнату и, хватая саквояж, поторопил жену:
– Лёля, скорее, извозчик ждать не хочет.
– Я готова.
– Тогда бежим. Осторожно, не споткнись на ступеньках, это плохая примета.
– Вот как? А я не знала, что ты такой суеверный. А где же костюм?
– Портной не сделал. А ну его, разве я наг?

На дороге возле самого тротуара напротив гостиницы стоял красивый, покрытый черным лаком экипаж. Вороные лошади нетерпеливо, но грациозно, выбивали копытами дробь, а кучер с кнутом в руках успокаивал их.
– Но, тише, мои мальчики, успокойтесь, скоро поедем, вот-вот, еще минутку или две.
На площадке со ступенями рядом с Аликом стояла Янина в монашеском костюме. Все ждали художника Зарецкого с племянником Романом и его приемным сыном Станиславом. Не прошло и десяти минут, как второй роскошный экипаж остановился возле их брички.
– О, дорогая наша сестричка, здравствуйте, я вижу, вы целы и невредимы, – приветствуя Янину, шутил дядя Казимир.
– Мое вам почтение, – целуя ей ручку, сказал Роман, – Как поживает моя благодетельница, не замучилась ли частыми переездами?
– Нет, нисколько. А как ваше здоровье?
– Чувствую себя прекрасно, – ответил Роман.
Больше они не разговаривали, им помешал Алик.
– Уважаемые, капитан и вы, сестричка, пожалуйста, займите свои места в экипажах, нам надо немедленно отсюда уехать.
Алик поглядывал вдаль на дорогу, куда кнутом показывал кучер и всех торопил скорее ехать. И обе коляски исчезли, как их и не было у гостиницы.
– Что случилось? Почему такая спешка? – удивленно спросил Роман дядю, а Стасик даже не успел поздороваться с сестричкой.
– Стасик успеет и в дороге, а кучер торопился потому, что не хотел пережидать вон те задние коляски, которые заняли всю дорогу.

Выехав как можно скорее из города, Антон пустил лошадей мелкой рысью. Алик наклонился на левую сторону коляски и поглядывал на дорогу, не догоняет ли их кто.
Янина сидела молча и думала, как ей открыться Роману. Она никак не могла решиться, как-то неловко и даже стыдно было. Что и как она ему скажет? И чем дальше откладывала, тем тяжелее и страшнее было. Вот если бы кто-то сорвал с нее эту вуаль и прикрикнул, или даже поругал, было бы лучше, а сама она не может. Почему такая нерешительность, ведь она его любит всем сердцем, всей душой. Если бы он ей сейчас предложил отказаться от ее маленького, прибыльного имения и пойти с ним в глухую пустыню, она бы не задумываясь, все бросила и пошла. А вот открыться не может. А он слишком деликатный, и его вообще мало интересует сестра-монашка, чтобы с нее срывать это назойливое покрывало. Хотя было время, когда он чуть-чуть не сорвал его, когда ее голос и поведение чем-то напомнили о любимой девушке.
“Не знаю, не знаю, я совсем запуталась. Пусть мне поможет дядя Казимир. Тут тебе в телохранители Алик объявился и готов целоваться по всем углам, там Густав по пятам топчется, все вынюхивает, где кто находится. Я бы ему наплевала в лицо, прямо в присутствии его жены, но боюсь, что из мести мне, он убьет Романа”.
Янина от бессилия заплакала и даже всхлипнула пару раз, но ее тотчас услышил Алик.
– Ты почему, Яня, плачешь? Что нового случилось? Я думал, тебе радостно на сердце.
– Я совсем не плачу, – резко отрезала девушка.
– Я извиняюсь, мне показалось, – ответил Алик, и замолчал, решив больше не надоедать ей своим сочувствием.

Во втором экипаже Роман Зарецкий сидел с закрытыми глазами, откинувшись на спинку, и о чем-то думал. Мальчик прижался к дедушке Зарецкому и негромко разговаривал с ним.
– Ты что шепчешь, Стасик, я тебя не слышу, говори громче. Вон видишь, впереди лес, сейчас будем через него проезжать.
– Дедушка, а ты разрешишь мне сбегать в лес хоть на минутку? Дедуля, миленький, разрешишь? Я думаю, в этом лесу не страшно.
– Конечно, не страшно. Далеко забираться не надо, а недалеко от дороги можно поиграть.
Мальчик, как всякий ребенок, вертелся во все стороны, и все ему было интересно.
– Стасик, сиди спокойно, не переваливайся через перила, можешь упасть.
– Я не упаду, держусь крепко. Дедушка, а за нами еще кто-то едет.
– Ну и пусть едет, на то и дорога.
– Дедушка, а ты трусливый?
– С чего ты взял, что я трусливый?
– Я ничего не взял, а спрашиваю, ты трусливый?
– Нет, не трусливый. А почему тебя вдруг заинтересовало, трусливый я или храбрый.
– А вдруг за нами едут разбойники?
– Здесь у нас нет разбойников.
– Как же нет, я сам читал, что есть.
– Ну, да, есть, но только не здесь, а в больших лесах. А ну-ка посмотри, далеко за нами кто-то едет или нет?
Проехав лесом верст пять, старший Зарецкий велел остановиться.
– Алик, пойди и узнай, почему мы остановились.
Но старый Зарецкий сам ей объяснил, что хочет немного пройтись. Роман тоже подошел к экипажу Янины и спросил, не устала ли она.
– Спасибо. Не устала, я люблю путешествовать.
– А как ваш сосед развлекает вас, не скучно?
– О, нет, я не скучаю. Мой сосед, пан Алик, очень галантный молодой человек, и скучать не дает.
– Пан капитан, я хочу вас о чем-то попросить, – обратился Алик к Роману.
– Пожалуйста, пан Бродницкий, что вы хотите?
– Я сестричке говорил, что вы умеете на вашей флейте разговаривать с птицами. Пожалуйста, капитан, поговорите, – попросил Алик.
– Я тоже прошу, – сказала сестра-монашка.
– И я прошу, – присоединился художник.
– И я, и я! – затарахтел, подпрыгивая, Стасик.
– Хорошо, я согласен, но, к сожалению, моя флейта дома, – развел руками Роман.
– Нет, не дома, я ее взял. Она в твоем саквояже.
– В таком случае, я исполню ваше желание. А между прочим, как здесь красиво, лес по обе стороны, дорога чистая, без пыли, наверно, вчера здесь был дождь. И вьется дорожка, как лента среди леса, правда, дядя? Не хочется ли вам всю эту красоту перенести на полотно?
– Хочется, но эта дорожка твоя.
– Моя, почему моя?
– Она приведет тебя к счастью.
– К какому счастью? Что ты, дядя, говоришь, – и пожав плечами, Роман пошел к своему экипажу за флейтой, – Вот моя флейта, моя верная подруга. Одна единственная, которая мне не изменяет никогда. Что же, сестричка, прикажете сыграть?
– Я не приказываю, а только прошу. Пан Алик говорил, что вы ею привлекаете птиц, как бы разговариваете с ними. Так поговорите, это, должно быть, очень интересно.
– Папа, ты пойдешь в лес? Я тоже с тобой пойду.
– Хорошо, сынок, пойдем, ты мне не мешаешь.

В лесу рядом с дорогой была протоптана тропинка, по которой ходили пешие люди, прячась от жары. Роман со Стасиком пошли по тропинке. И вдруг зазвучала флейта.
Экипаж двинулся вперед медленно, лошади переступали с места на место, едва передвигая ноги. Художник пересел к Янине в ожидании послушать птичий разговор с Романом.
– Вы говорите, пан Бродницкий, что Роман умеет говорить с птицами, и это интересно?
– Очень, вот послушайте, уже начинается.
Сначала на призыв флейты послышался слабый неуверенный ответ, но когда звук флейты усилился, птицы стали петь громче. Голос флейты менялся и в птичий хор вступали все новые и новые исполнители. Казалось, весь лес наполнился птичьими голосами. Но вот флейта умолкла, концерт окончен и наступила тишина.
– А что я вам говорил! Капитан умеет разговаривать с птицами. Он их всех знает, любую птичку, и знает, как она поет. А на речках, вернее на речных разливах, где густые камыши, есть такая птичка, похожая на цаплю, только маленькая, туловище ее не больше голубя, она нежная-нежная, серо-голубого цвета и разговаривает необыкновенно.
– Я знаю, я видала такую птичку, только голоса ее не слышала.
– Потому ты, Яня... Извините, забылся. Потому вы, сестричка, не слышали, что она не поет как все птицы, а окунает свой длинный клюв в воду и глухо гудит, как будто выговаривая: “Гуп-гуп-гуп”.
– Интересно, вот приедем к нам и обязательно пойдем на разливы послушать ее.
Разговор в экипаже был прерван. Все замолчали, опять услышав звуки флейты. Роман играл какую-то очень красивую мелодию, величественную, но печальную.
– Что он играет? – спросил художник, – Я такой музыки не знаю.
– Я знаю, что играет капитан, – ответил Алик, – Когда у него на сердце печаль, он всегда такие мелодии играет. Я лучше пойду к нему и развеселю чем-нибудь, – и Алик соскочил с коляски.
– Нет-нет, не надо, – остановил его художник, – Вы идите вперед и посмотрите указатель дорог, а к нему пойдет кто-нибудь другой.
Когда Алик ушел, художник деликатно откинул вуаль с лица Янины и обратился к ней:
– Слушай, дорогая девочка, пойди к Роману и откройся, наконец. До каких пор ты будешь мучиться? Эта печальная музыка – тоска по тебе, Яня. Пойдешь? Что же ты молчишь, не хочешь?
– Хочу, да только не могу.
– Не можешь? Почему?
– Мне стыдно, дядя. Сама не знаю, что со мной творится. Люблю его, хочу пойти но очень стыжусь. Я прямо не знаю, что ему сказать. И зачем я так долго скрывалась? Чем дольше тянется моя маскировка, тем труднее открыться. Я боюсь.
– Ну, что ты, девочка, такая храбрая, энергичная, и испугалась.
– Я, дядя, храбрая перед теми, кого не люблю, а перед ним не могу, мне стыдно, что так глупо с ним повела.
– Ну, Янина, вы оба стоите друг друга, а что раньше ошиблась, так с кем не бывает. Ну, хорошо, я тебе помогу. Идем к нему. Слышишь, как печально он играет? Я знаю точно, он сейчас думает только о тебе. Наберись храбрости и пошли.
Янина встала, встрепенулась, как птичка после дальнего перелета, и сказала:
– Да, дядя, сама кашу заварила, сама расхлебаю, добрую или злую. Не ходите со мной, я одна пойду. Только прошу вас, придержите Алика. Я не хочу, чтобы он видел нашу с Романом встречу.
– Молодец, Яня, я знал, что ты так поступишь, а Алика не пущу. Ну, счастливо тебе, – потирая руки от радости, пожелал художник Янине.

Дорога была прямой, а когда немного отклонилась вправо, и наши путешественники свернули за угол, никто так и не увидел, как сзади их нагнал чей-то экипаж. В экипаже сидели двое, это был Густав со своей супругой. Два экипажа впереди ехали медленно, и Густав приказал кучеру не обгонять их, а ехать позади и тоже медленно. Сам же вышел из экипажа и отправился осведомиться, кто едет.
– Здравствуйте. С кем имею честь познакомиться? Меня зовут Густав Маревич, а это моя жена Леонтина.
– А, Леонтина Маревич? Здравствуйте. Мы уже знакомы с вашей женой, – художник тоже вышел из экипажа и поклонился Леонтине.
– Да-да, знакомы, – подтвердила Леонтина – А это пан Зарецкий, художник, дядя твоего брата Романа.
– Точно так, пани, – поклонившись, подтвердил художник.
В это время из леса послышался звук флейты.
– О, с вами Роман, я слышу его игру на флейте! Не так ли?
– Совершенно верно, это играет Роман.
– Как хорошо, что мы встретились. Я пойду к нему, мне надо поговорить.
– Не трудитесь, пан Маревич, я его позову, – с тревогой в голосе сказал художник.
– Пусть пойдет, – предложила Леонтина, – Густав мечтает помириться с паном Романомт. Иди, Густав, и сделай так, как ты обещал, а после поедем к нам в гости. Я вас приглашаю пан Зарецкий.
– Большое спасибо, но мы уже приглашены к одной особе и как раз к ней едем.
– Жаль, а мне так хочется познакомиться с братом Густава и его родственниками.
– Еще раз благодарю, но сегодня это невозможно.
Тем временем, пока художник разговаривал с Леонтиной, Густав направился в лес. Леонтина еще немного поговорила с художником, и, заметив его беспокойство, решила тоже пойти в лес.
– А вам-то, зачем идти, за мужа боитесь?
– Не то, что боюсь, я знаю, что Густав пошел к брату с хорошими намерениями, но знаю, что Густав очень вспыльчивый, и если пан Роман его прогонит, он может нагрубить, а при мне не посмеет.
– Тогда идите, и если я буду нужен, позовите.

Леонтина ушла. Художник остался, но на душе у него было тревожно, и он не знал, как поступить, пойти в лес, или подождать, когда позовут.
А Роман так увлекся игрой, что не отдавал отчета, где он, куда идет, что делает. В такие минуты он даже не чувствовал своего тела.
Все время этой поездки художник с тревогой наблюдал за племянником, а в душе немного обижался на Янину за то, что так долго скрывает себя под маской монашки. К счастью, Янина приехала за Романом раньше, чем обещала, и, наконец-то, решилась открыться Роману. А тут опять возник этот противный Густав, и надо же, именно в такую минуту.
А Янина меж тем уже медленно приближалась к Роману, слушая его тоскливую музыку и ругая себя за нерешительность. Наконец, она не выдержала, быстро догнала его и заговорила:
– Роман, перестаньте играть эту похоронную музыку, я больше не могу её слушать, моё сердце того гляди лопнет.
Вздрогнув, словно пробудившись ото сна, Роман перестал играть, и с любопытством посмотрел на монашку.
– Вам, сестричка, не нравится моя игра? Что с вами, сестра, вы дрожите? Неужели мои протяжные трели вас расстроили?
– Роман, я не сестра и не монашка.
– Кто же вы, моя благодетельница?
– Роман, я не монашка и никогда ей не была.
– Тогда кто же вы? Откройтесь или я вас сам открою.
– Роман, я открою свое лицо. Прости-прости меня Роман, если можешь, – упала перед ним на колени и зарыдала, обнимая его ноги, Янина.
– Кто ты, женщина? – срывая с нее плащ с капюшоном и вуалью, спросил Роман, весь дрожа, – Кто вы? О каком прощении вы меня просите? Ну, встаньте же, и объясните в чем дело, я вас не понимаю.
И когда Янина встала и предстала перед Романом. Увидев ее лицо, тот остолбенел. Несколько секунд они молча глядели друг на друга. Роман заговорил первым:
– Янина! Вы ли это, или мне мерещится?
– Я, Роман, я! Вы меня прощаете?
– За что я должен вас простить? Вы поступили, как велело вам ваше сердце.
– О чем вы говорите, Роман? Теперь я вас совсем не понимаю.
– О чем я могу говорить? Вы одна едете или с мужем, с Густавом? – с трудом выговорил Роман.
– Роман, у меня нет мужа и никогда не было. Я же ехала с вами. Разве вы не видите монашеский плащ, который вы только что сняли с меня?
– О, да! Все получилось так неожиданно. О, Господи, как я счастлив! И вы говорите, что совершенно свободны?
– Да, совершенно.
– И-и-и, – заикаясь опять спросил Роман, – И вы говорите, что с Густавом не венчались?
– Да нет же. Нет!
– И это действительно были вы около моей постели, когда я боролся со смертью?
– Да, Роман, да. Это я болела вместе с вами. Вы болели телом, а я душой. Когда ваше здоровье ухудшалось, меня терзала совесть, а когда вы поправлялись, и мне на сердце становилось легче. Помните, как вы смеялись, когда я со Стасиком бегала по лесу, а бедная сиделка не могла меня догнать?
– Конечно, помню. Я все помню. Но, все же, куда я сейчас еду, к вам, как к неизвестной монашке? Меня везут, как теленка на бойню, а я даже не знаю, куда, – уже шутя, с сияющими глазами, будто действительно не зная, спросил Роман.
– О, Роми, мой дорогой, я вас теперь никому не отдам, разве, что вы сами уйдете. Но, если это случится, я не переживу, умру по своей воле.
– Зачем же так? Я ведь не умер по своей воле. Девочка моя, мечта моя. Отныне ты будешь моей госпожой, моей повелительницей.
– Я не хочу быть твоей повелительницей. Я причинила тебе много горя. Лучше ты повелевай мной, и в знак покорности, я кладу свою голову тебе на грудь.
И в упоении, радостные и счастливые, что, наконец, нашли друг друга, они замерли. Оба молчали, им было так хорошо, так блаженно, что не хотелось больше говорить. Их души словно уплыли куда-то.
Первым заговорил Роман.
– Знаешь, Яня, я сейчас, в данную минуту, уже нисколько не  жалею о том, что столько пережил.
– Как тебя понять, Роми?
– Очень просто, я сейчас так счастлив. Ты, Яня, принесла и подарила мне счастье.
– Ну, Роми, ты вознес меня до небес! – обнимая его и нежно глядя в глаза, сказала Янина.
– Ничего, детка, я сейчас сниму тебя с небес, и ты почувствуешь твердую почву под ногами. Воры вы несчастные! – послышался за спиной едкий насмешливый голос Густава.
От неожиданности Роман и Янина вздрогнули.
– Густав? – спросила Янина удивленным и вместе с тем испуганным голосом, озираясь по сторонам, будто ища защиты.
Роман это заметил.
– Янина, ты расстроилась? Напрасно, иди к дядюшке Казимиру, а мы с братом поговорим.
– Я, Роми, не уйду, говорите при мне.
– Да, она не уйдет, я ее характер лучше знаю. Это орешек твердый, его так просто зубами не раскусишь. Мне это известно лучше, чем тебе. Я с ней мучился чуть ли не целый год, и ничего не смог сделать. А ты мякиш, тебе она не под силу, – с насмешкой и вызовом заговорил Густав.
– Так что же ты за мной гоняешься, почему мне покоя не даешь? Зачем в брата стрелял? – вознегодовала Янина.
– Потому, что ты моя невеста, и я имею на тебя полное право.
– Так что же ты, турок или татарин, что хочешь иметь нескольких жен?
– У меня нет жены.
– Нет, а Леонтина Ружицкая?
– Леонтина? Я у нее на службе.
– Значит, если на службу оформляются, то обязательно с хозяином или хозяйкой венчаются? Так по-твоему? – спросила Янина.
– Янина, не вмешивайся не в свои дела, а теперь я тебя прошу, оставь нас с Романом, мне надо с ним поговорить серьезно. Возможно, мы с ним больше не увидимся.

Янина, наконец, немного отошла, так как Роман жестом попросил ее об этом. Прохаживаясь рядом, не дальше, чем в пятнадцати шагах, она напряженно слушала, о чем говорят братья.
Но оказалось, что не одна она слушала. За одним кустом стоял Стасик и с тревогой смотрел на Густава. А на левой стороне дорожки, за кустом орешника притаилась Леонтина и слушала разговор братьев, с любопытством разглядывая Янину.
Братья замолчали в ожидании, пока уйдет Янина, но убедившись, что она не уйдет, Густав спросил Романа:
– Слушай, Роман, зачем ты так поступил?
– А как именно?
– Зачем Янину у меня выкрал, зная, что она моя невеста?
– Я ее не выкрадывал. Я с ней только что встретился, а о том, что она от тебя ушла, знаю только из газет, из заметки, что родные ее ищут.
– Пусть так, но ты знаешь, что она моя невеста, и все же осмелился ее обнимать и целовать.
– Еще не целовал, ты мне помешал, – с издевкой, ответил Роман.
– Слушай, ты не насмехайся, а то я тебя так поцелую, что тебе несдобровать. Ты, кажется, вкус моего поцелуя уже знаешь.
– Да, тебе это нетрудно. А, между прочим, я слышал, что ты, якобы, хочешь со мной помириться.
– Да, хотел.
– А теперь уже не хочется?
– Нет, не хочется. Конечно, я бы с тобой помирился даже сейчас, сию минуту, только с одним условием.
– Какое же это условие?
– Слушай, Роман, откажись от Янины. Если откажешься, буду тебе другом навсегда.
– Ну и что, ты думаешь, она вернется к тебе? Ну, хорошо, допустим, вернется, а с женой, что ты сделаешь?
– Да уж это не твое дело, – злобно ответил Густав.
– Хорошо, сейчас мы ее позовем и спросим, с кем она останется, с тобой или со мной.
– А вот ее-то и спрашивать не надо.
– Как же так? Ведь она не теленок, которого возьмешь на веревку и ведешь, куда хочешь.
– Да, не теленок, и все же спрашивать ее ни к чему. Ты вот что, сейчас же уходи отсюда, садись на свою колесницу, и поезжай к своему дядюшке, а я уж сам с ней управлюсь.
– Вот этого, Густав, я не сделаю.
– Почему?
– Потому что безумно люблю Янину, и уйду отсюда только, когда она сама мне скажет об этом.
– Роман, она не скажет этого при тебе. Ну, уступи ее, я тебя прошу. Хочешь, на колени перед тобой встану?
– Что за несчастный сегодня день, какая злая душа перешла мне дорогу? Все сегодня становятся передо мной на колени, как перед турецким султаном. Один просит прощения, другой благополучия, а мне-то лично разве ничего не надо?
– Надо-надо, и я тебе дам.
– Дашь? Что у тебя другая такая Янина есть, или у тебя мозги не в порядке?
– Слушай, Роман, отдай мне Янину, и я тебе уступлю такое богатство, что тебе даже не снилось, а в придачу оставлю умную жену. Я наверняка знаю, что она с охотой променяет меня на тебя.
– Слушай, Густав, надо позвать обеих женщин и устроить общий торг, все-таки это умные животные и с ними надо считаться.
– Что же ты, Роман, все превращаешь в шутку, а я ведь серьезно говорю.
– Хватит! – прикрикнул Роман на Густава, сделал пару шагов от него и позвал Янину.
– Янина, пойдем к дяде Казимиру, нам пора ехать.
– Конечно, пора. Солнце и так низко опустилось над землей, а нам надо поспешить и добраться к Марьяновскому мосту, – ответила она.
Янина была чудесной девушкой, редкой красоты и привлекательности, Даже в гневе она была красивой. И когда Густав глянул на нее, стоявшую перед Романом с распущенной косой, его охватила такая зависть и злоба, что от ярости у него перехватило дыхание, и на какое-то мгновение он потерял дар речи.
– Янина, ты поедешь со мной, накинь свой плащ, – прошипел Густав, и сверкнул глазами, как дикий зверь, – Я представлю тебя жене как монашку, а потом обсудим, как мне развязаться с Ружицкой.
Роман взял Янину за руку, и они пошли, не желая больше говорить с глупым человеком. Но Густав разъярился не на шутку. Внезапно схватив Янину за руку, он силой оттащил ее от Романа. Глаза излучали молнии, зубы были стиснуты, как клещи. Руки и все тело дрожали, как в лихорадке. В гневе он был подобен разъяренной пантере.
– Что ты делаешь?! – разозлившись, крикнул Роман, – Ты что швыряешься девушкой, как мертвым предметом, ненормальная бестия. Не ответив на реплику, Густав сжал кулаки и вплотную приблизился к Роману, – Ну и что, ты обязательно хочешь со мной драться? Думаешь таким способом завоевать симпатию девушки? Не так ли? – попытался отрезвить его Роман.
– Так или не так, но я отблагодарю вас за измену. Вы запомните меня на всю жизнь, если останетесь в живых! – выкрикнул Густав и бросился на Романа.
Это уже была не уличная драка, а сражение опытных воинов не на жизнь, а на смерть. Янина подбежала к ним, желая помочь Роману, но кто-то из них отбросил Янину на несколько шагов, и она упала, растянувшись на земле. Из-за куста выбежала Леонтина и помогла Янине встать.
– Девушка, не подходите к ним, они сомнут вас как червяка.
– Что же делать? Он его убьет! У Романа нет сил, он только что поднялся с постели после болезни, – сокрушалась Янина.
– Надо кричать, позвать мужчин.
И Янина с Леонтиной стали кричать и звать на помощь, только их никто не слышал, экипажи уехали довольно далеко. В это время из своей засады выбежал Стасик и стал по-детски орать так пронзительно, что на дороге обратили внимание.
– Что это? Кто может так ужасно кричать? – спросил художник сержанта, – Вы слышите?
– Слышу отчетливо, это неспроста. Бежим скорее, наверно поручик бесится. А раз поручик взбесился, значит, кому-то точно несдобровать. Ты, дядюшка Антон, тоже с нами.
– Нет-нет, пусть Антон останется возле лошадейтся, а с нами пойдет наш слуга Павел. Это человек сильный и не трусливый.

Лишь благодаря природной физической силе, профессиональной военной выучке и рассудительному уму, Роману удалось нейтрализовать Густава, но было видно, что это ему далось с большим трудом. В его состоянии после тяжелого ранения даже просто удерживать не менее опытного бойца было нелегко. Он прерывисто, с хрипом дышал, из-под пышной шевелюры струился пот. Роман и сам чувствовал, что силы на исходе, и без посторонней помощи ему не справиться. Янина пару раз подходила, стараясь помочь Роману, но он всякий раз отгонял её: “Янина, не подходи, он может и ногой убить”. Стасик тоже просил Янину не подходить.
– Сестричка, миленькая, не подходи, папка его придержит, пока наши прибегут на помощь, а я буду опять визжать.
Густав больше не мог подняться, руки его были прижаты к земле, а Роман навалился всей тяжестью ему на грудь и успешно парировал все его попытки вырваться. От злости Густав старался хотя бы плюнуть в лицо Роману, но тот ловко уворачивался.
Но, когда Стасик завизжал, призывая на помощь, Густав подумал:
“Ах, щенок, и ты на меня лаешь. Вот я тебя сейчас уберу”, – и осторожно протиснув руку в карман, он незаметно вынул револьвер, с которым не расставался никогда, и чуть приподняв ствол над землей, направил его в Стасика, но тут же подумал, – “Невелика беда, если я этого мальчугана убью, а вот прихлопнуть Янину было бы совсем хорошо. Не даете ее мне, так пусть и Роману не достанется”.
Мальчик, внимательно следивший за врагом отца, увидев оружие в его руке сразу понял, куда тот выстрелит, а поскольку времени на объяснения уже не было, изо всех сил толкнул Янину и вместе с ней упал на землю, прикрыв ее своим телом. Эту картину видели бежавшие на помощь мужчины, но помешать несчастью не успели. Раздался выстрел. Пуля прошла по ноге Стасика и застряла в мякоти недалеко от пояса. Мальчик спас Янину от верной смерти.
– Что же ты делаешь, идиот психический?! – заорал на Густава Алик, и ногой выбил из его руки револьвер.
Тут и Леонтина подбежала к Павлу и попросила:
– Держите его крепче, чтобы не убежал, а я сейчас приду, – и побежала быстро, как девочка, а через пару минут вернулась, запыхавшись, с какими-то веревками.
– Что это? Неужели прикажешь меня повесить? – развязно с цинизмом спросил Густав, глядя в упор на Леонтину. Чувствовалось, что терять ему уже нечего.
– Нет, вешать я тебя не буду, я уверена, что ты и сам повесишься. Да вяжите его крепче. Да-да, крепче. Это такой угорь, что выскользнет, если чуть слабее затяните узел. А теперь ведите к коляске, ноги свяжете при посадке в коляску.

Густав вел себя вызывающе, хвастал, что своего не подарит, и Роману с Яниной отомстит. Павел и Алик вели его к коляске под командой Леонтины, хотя Алик и сам знал, как с такими типами обращаться.
Художник, Роман и Янина тем временем спасали Стасика. Его нога сильно кровоточила. Стасик стонал, но не плакал, держался, как настоящий мужчина.
– Бинт нужен, – суетился художник, не зная, что делать.
– Сейчас будет, – сказала Янина, побежала за куст и тут же вернулась, держа в руке нижнюю белую юбку, – Вот держите, только надо ее разорвать, а я не могу. Полотно совсем новое, крепкое.
Роман за минуту наделал из юбки бинтов и подал своему дяде. Сделали мальчику перевязку и понесли его к коляске.
– Что теперь будем делать? – спросила Янина, когда все собрались около коляски.
– Что же нам делать? – повторила Леонтина, окончательно приняв команду на себя, – Ясно, что нечего терять ни минуты. Вам немедленно к врачу, а мне в полицию.
– Конечно, вы правы, даже очень правы. Вы, пани Леонтина, энергичная, добрая и умная женщина. И правильно рассуждаете. Иначе с ним поступить нельзя, – заключил художник.