Порт назначения - вечность

В. Я. Кисиль

ПОРТ НАЗНАЧЕНИЯ – ВЕЧНОСТЬ: неоконченный роман

Заинтересованным лицам автор бесплатно высылает электронную копию печатного оригинала в формате pdf с рисунками и фотографиями. Обращаться по E-mail: vkysil@ukr.net или см. оригинал на: http://ursp.org/index.php/knigi


Одесса
Издательство ВМВ
2017


Кисиль В. Я.
Порт назначения – вечность: неоконченный роман / В. Я. Кисиль. – Одесса: Издательство ВМВ, 2017. – 254 с., ил.: [64 с.: фото].    
ISBN 978-966-413600-3

Роман, представляющий собой своебразный философический калейдоскоп, создан в виде письма к другу. В нем повествуется о путешествии пожилого мужчины с юной девушкой, в которую он влюблен, на парусной яхте по Черному и Средиземному морю в поисках бессмертной медузы с целью изготовления из нее лекарства, необходимого для излечения возлюбленной, – героини романа.   
Маршрут яхты избирается интуитивно, поскольку изначально ареал обитания медузы неизвестен. На этом пути происходят разные события: знакомство с интересными историческими местами, произведениями изобразительного искусства и зодчества, поимка бессмертной медузы и приготовление  лекарства из нее, экскурсия по «староссийскому» Лазурному Берегу (книга в книге), беседа с китайским доктором, печальное посещение острова Мальорка.
Совместное путешествие на яхте пронизано идеей «вечного возвращения».
Сведения о географических реалиях, исторических личностях, артефактах и бессмертной медузе достоверны, гипотеза о лекарстве из вечной медузы и гомеопатическая методика его приготовления научно обоснованы – все эти приведенные факты не являются литературным вымыслом.
Книга широко иллюстрирована. Для полноты восприятия текста его следует соотносить с иллюстративным материалом.


Фотографии, выполненные Вероникой Рибери, Ниной Кисиль и др.,
графические рисунки – из архива автора


ISBN 978-966-413600-3 ©  В. Я. Кисиль, 2017






То в виде девочки, то в образе старушки...

Максимилиан Волошин



ПОРТ НАЗНАЧЕНИЯ – ВЕЧНОСТЬ

Неоконченный роман





Здравствуй, дорогой друг!

Извини за долгое молчание. События моей жизни так стремительно развивались, что некогда было написать тебе письмо.
И вот теперь я улучил момент, чтобы напомнить о себе.
Пространство и время разделили нас на юг и север (я созерцаю раскрепощенных юных дев в мини-бикини на морском пляже – ты бродишь среди стыдливых таежных сосен, никогда не сбрасывающих свой колючий зеленый наряд), юность и старость (не в том смысле, что один из нас юный, а другой старый – речь идет о совместной учебе в школе и мореходном училище в молодости и редких телефонных разговорах в старости). Время нашей жизни пронеслось, как в бешено вращающемся калейдоскопе, который вертелся не в наших руках, а в деснице некоего могущественного мага.
Возможно, тебе, прожившему большую часть жизни в таежном безлюдье, трудно будет понять меня – человека, который провел жизнь в учебном заведении, являвшем собой поистине чудесный женский цветник. «Сарафанное окружение» было тем стимулом, который поддерживал на должном уровне мою жизненную силу, – так масло подпитывает светильник, чтобы он не погас. Женское «обрамление» не позволяло чувствовать себя стариком. Искушая юных дев философией, я получал некоторое удовлетворение от жизни.
Теперь я вдали от своей родины. Описать события, полные человеческих переживаний, спустя год после их завершения, мне, наверное, с глубокой художественной силой не удастся: многое стерлось из памяти – она у нас с тобой уже немолодая. Как-то китайский доктор посоветовал мне больше ничего не читать. Почему, удивился я? Потому, ответил он, что в вашем возрасте уже ничего не запоминается.
Поэтому, дорогой друг, не взыщи, если описание моих любовных приключений и морских странствий окажется скучным и не очень образным. Годы, проведенные за чтением философской литературы, наложили отпечаток на стиль мышления: я больше склонен обобщать, нежели изображать.
Чтобы не отвлекаться от главной темы моего повествования, я не буду насыщать текст терминами из области яхтенного дела: бейдевинд, галфвинд, бакштаг, фордевинд, левентик – хотя тебе они и знакомы как бывшему «мариману» (помнишь это курсантское жаргонное слово из песни:
Мы мариманы – веселый народ.
Вся мореходка пляшет и поет).
Так же впредь постараюсь избегать таких, например, отягощенных выражений, как: «Я сразу на четыре оборота повернул гик патент-рифом, опустив фаловый угол грота до верхних краспиц».
Опишу тебе в форме «мини-романа» (в данном контексте возможно двоякое понимание слова «роман»: и как литературный жанр, и как любовную историю), какой сюрприз преподнесла мне судьба за последний год. Иногда я размышляю – это было сновидение, бред наяву или реальное событие? Говорят, чтобы удостовериться, что это не сон, надо ущипнуть себя за мочку уха – в моем случае подтверждающим фактом свершившихся событий является регулярно получаемая плата за сданную в аренду яхту в марсельском яхт-клубе.
Итак, позволь начать повествование. Постараюсь описать все в ключе «золотой логики» в мире безумных», как говорил Набоков, ссылаясь на некоего Альберта Коха.
Мне исполнилось 65 лет, и я, умудренный опытом философ, доцент, нечаянно влюбился в юную девушку. Недаром говорят: «Седина в бороду, а бес в ребро».
Однажды я проходил курс лечения иглоукалыванием у китайского доктора Ченя. Сидел и дремал в приемной в ожидании своей очереди. Открылась входная дверь и появилась Она.
Первое, что поразило, – ее отрешенно-романтический вид. Одета она была просто: джинсы из мягкой синей ткани плотно облегали бедра, сверху была наброшена легкая воздушная кофточка. Походка ее казалась мягкой, словно она ступала по толстому пушистому ковру. Девушка бросала по сторонам встревоженный взгляд, будто что-то искала. Удивила одна странная особенность: ее лицо постоянно меняло свое выражение от веселого до плаксивого. Очень сложно было ухватить характерную черту лика девушки: скуластый восточный тип лица с миндалевидными глазами дивно сочетался с испытующим взглядом мадонны, сошедшей с картины Пьеро делла Франческа.
Доктор пригласил ее в женскую палату. Мне показалось, что пространство приемной сразу опустело. Пришлось сдержать себя, чтобы не броситься вслед за ней. Это означало одно – я безнадежно влюбился с первого взгляда.
Все последующие дни я находился во власти пленившего меня чувства. Через три дня снова произошла встреча с девушкой в приемной доктора. Она сидела среди других пациентов и рассказывала о безрезультатном лечении у гомеопата. Теперь девушка, как на господа бога, надеялась на китайского доктора. Я набрался смелости и вмешался в разговор – в гомеопатии считал себя знатоком:
– Вас, наверное, лечили неправильно: назначили много лекарств, которые нужно было принимать по схеме в определенные дни недели? 
– Именно так. Откуда Вам это известно? – спросила она.
– Изучал и практиковал эту «науку», даже написал книгу по гомеопатии, – уверенно произнес я.
– Занимательно! А можно ее почитать? – с нескрываемым интересом попросила девушка, одарив меня восхитительной улыбкой.
– Да, конечно, – обрадованно молвил я.
Так состоялось наше знакомство. Девушку звали Виктория.
Под разными надуманными предлогами я назначал ей встречи. Кроме книги по гомеопатии, предлагал почитать мои опусы по философии.
Однажды мы сидели в кафе и пили китайский зеленый чай.
Я спросил Викторию:
– Извините за бестактный вопрос: от какой болезни Вы лечитесь у китайского доктора?
Лицо девушки помрачнело:
– Врачи сообщили, что у меня неизлечимая болезнь и поставили диагноз: прогерия, или по-простому преждевременное старение организма. История болезни такова. Я подверглась насилию. Забеременела. Вскоре случился выкидыш. С тех пор мой организм начал стремительно стареть, возник непреодолимый страх мужчин, появилась дурная наклонность к странному поведению, в котором мне стыдно Вам признаться. Этот процесс начался у меня год тому назад – в 24 года.
Я призадумался: еще никогда в моей жизни не было такого драматичного момента. Чем же ей помочь? – Моя мысль лихорадочно билась в поисках ответа.
– Вы не должны отчаиваться. Из любой ситуации всегда есть выход, – с деланным оптимизмом попытался я утешить ее.
– Мой случай безнадежный, – грустно вздохнула девушка.
Все последующие дни моя голова была занята только этой проблемой.
Однажды утром, как только я проснулся, в моем сознании всплыли слова «бессмертная медуза».
Я вспомнил о подобном случае, когда возникло затруднение с написанием книги по античной философии – подсознание таким образом подсказало мне ее верное решение.
Поднявшись, я сразу включил компьютер и вошел в интернет. Ввел поисковые слова «бессмертная медуза».
Оказалось, что в Средиземном море действительно обитает маленькая, размером в 4-5 мм медуза, которая является бессмертной. Вырастая из полипа, она достигает половой зрелости, а затем процесс идет вспять: медуза превращается в молодую особь, потом в полип, и ее жизненный цикл таким образом повторяется бесконечное число раз. Более того, она не просто превращается в полип, а клонирует себя и порождает целую группу одинаковых полипов.
Обремененный этой информацией, я все время ощущал себя, как в тумане.
Спустя несколько дней утром в моем сознании спонтанно появились слова «лечи молодеющей медузой».
Я понял подсказку подсознания так: из медузы, находящейся в стадии омоложения, надо сделать лекарство. Это уже была конкретика. Какое лекарство, мне было понятно: наверняка средство, изготовленное по гомеопатической методике, но применяющееся по принципу изотерапии – метода лечения, родственного гомеопатии.
Принцип изотерапии – Equalia equilibus curantur (равное лечит равное). Это менее известный метод лечения в отличие от гомеопатии. Разновидностью его является органотерапия. Например, если поражена печень, то назначают в низком гомеопатическом разведении (обычно в третьем десятичном) Carduus marianus (расторопша), если сердце – Сraetegus (боярышник), если почки – Equisetum (хвощ), если селезенка – Ceanothus (краснокоренник). Эти средства избирательно действуют на соответствующие органы, и их можно назначать не по совокупности симптомов, как в классической гомеопатии, а по органному принципу.
Вот я и подумал: но ведь и все наше тело, по сути, – большой «орган». И могут быть средства, воздействующие на него. Эту идею подтверждают и прувинги (испытания на здоровых людях) гомеопатических препаратов, изготовленных из деревьев-долгожителей секвойи и гинкго билоба, – у испытуемых появляется «ощущение старости».
Так, гомеопат, проводивший испытание Ginkgo biloba, отметил: «Одна из принимавших участие в испытаниях женщина так описывала свои ощущения: «Кажется, будто мне столько же лет, сколько моей старой матери, и я выгляжу старухой. Я стала сидеть по утрам сгорбившись, не обращая внимания на окружающих; мной овладели рассеянность, усталость и отупение; я забывала готовить еду (раньше любила готовить); мне казалось, что у меня седеют волосы». Все эти черты, сделал заключение гомеопат, – одиночество, замкнутость, снижение интеллекта – обыкновенно присущи старикам.
Почему бы не появиться и ощущению молодости при приеме гомеопатического средства, изготовленного из «вечной медузы», находящейся в стадии омоложения? Тем более, если учесть, что медуза ближе к человеку, чем дерево. Это ощущение может постепенно закрепляться в сознании, проникать в подсознание, что, в свою очередь, приведет организм в состояние омоложения.
Эту идею подтверждают и сообщения в интернете о спонтанном омоложении людей. Известно несколько документально зафиксированных случаев.
Так, 80-летняя кореянка из Пхеньяна неожиданно начала молодеть. Она приобрела внешний вид молодой девушки. Врачи засвидетельствовали, что старая женщина полностью омолодилась и может рожать. Аналогичная история произошла и с 75-летней японкой из Фукуоки. А вот случай омоложения 50-летней москвички, вызванный воздействием запредельным магнитным полем, которое лаборантка случайно установила во время лечения позвоночника пациентки. Российский ученый китайского происхождения Цзян Каньчжен с помощью высокочастотного электромагнитного поля переносил биополе молодых особей на старых – наблюдался процесс омоложения и избавления от болезней. Россияне Вячеслав Климов и Яков Циперович, перенесшие клиническую смерть, начали омолаживаться.
Эти случаи, как мне казалось, подрывали жесткую теорию генетического старения.
Я размышлял: если в природе такое встречается, то проблема заключается только в том, как запустить этот процесс.
Теперь осталось найти бессмертную медузу и изготовить из нее препарат, который уменьшит биологический возраст Виктории и, соответственно, устранит прогерию.
Я снова выманил девушку на встречу.
Мы зашли в облюбованное нами кафе, заказали пиццу и чай.
– Врачи Вам назначили какое-то лечение? – задал я пустой вопрос, поскольку знал, что никакого лечения от этой болезни не существует.
– А что они могут предложить, кроме валерьянки? – с горечью констатировала Виктория.
– Тогда послушайте меня внимательно. Все это время я думал о Вашей проблеме и, кажется, нашел путь к ее разрешению.
Виктория вначале встрепенулась, но вскоре придала лицу скептический вид. Однако все же было заметно, что приготовилась слушать.
Вкратце я пересказал ей суть моего «открытия»: как излечить ее от прогерии.
Лицо девушки посветлело.
– Знаете, мне нечего терять, – я согласна на такое лечение.
– Однако проблема заключается в том, где достать медузу? По электронной почте я связался с двумя известными учеными, американкой и японцем, которые занимаются исследованиями этого морского существа, но они проигнорировали мою просьбу.
– И больше нет никаких других возможностей? – с отчаянием, как мне показалось, спросила Виктория.
– Есть один вариант. Известно, что бессмертная медуза водится в Средиземном море. Вместе с Вами я готов отправиться туда на поиск этой медузы.
– Как Вы себе это представляете? – Виктория окинула меня удивленным взглядом.
– Я могу продать дачу и на эти средства купить яхту. Еще в молодые годы я мечтал совершить морское путешествие на яхте (мне показалось, что начинаю излагать какую-то нереальную футуристическую историю).
– Это так далеко – Средиземное море, – мечтательно произнесла  Виктория.
– Я же не приглашаю Вас отправиться на остров Святой Елены в Атлантическом океане, чтобы изготовить «суп-эликсир бессмертия» из самой долгоживущей там черепахи. Средиземное море, по сути, – рядом.
Глаза Виктории расширились, она на мгновение задумалась и прокричала:
– Я согласна!
– Серьезно обдумайте Ваше решение: путешествие по морю всегда рискованное предприятие, – пробовал я урезонить мою знакомую.
– Мне нечего думать – я согласна на любой риск!
– А как воспримут эту новость Ваши родители?
– Их у меня нет. Родителей я лишилась еще в раннем детстве: они погибли в автомобильной катастрофе. Меня воспитывала бабушка, с которой и сейчас проживаю. После окончания университета я работаю менеджером по логистике. С работы в любой момент могу уволиться. А бабушке скажу, что уезжаю на лечение за границу.
– Прежде чем отправиться в морское путешествие, мы должны с Вами пройти тренинг в яхт-клубе. Хотя я и знаком с яхтенным делом еще со времен учебы в мореходном училище, однако это было давно и, естественно, навыки утеряны. А для Вас это будет совершенно новое занятие.
– Ничего, справлюсь! – бодро заверила Виктория.
Всю эту историю до поры до времени я скрывал от жены. Однако настал момент для объяснения.
– Дорогая моя! Я влюбился в молодую девушку! – признался я жене дрожащим голосом.
Она взглянула на меня, как на потерявшего рассудок человека, и с ухмылкой спросила:
– Серьезно?
– Да!
– А ты подумал, сколько тебе лет, и чем завершится это увлечение?
– Видишь ли, речь идет не столько о моей любви, как о  спасении жизни возлюбленной. Она больна неизлечимой болезнью, и надежда только на препарат из бессмертной медузы, которая обитает в Средиземном море. Я решил отправиться туда на яхте, вместе с девушкой, для поимки этой медузы и изготовления из нее лекарства.
– На яхте?
– Именно так. Хочу с тобой посоветоваться – может, ты разрешишь продать дачу? Этих денег вполне хватит на покупку яхты.
– Дачи мне не жалко, тем более что она досталась тебе по наследству. Удерживать насильно не буду. Мне есть чем заняться: уеду в Прованс нянчить правнука, – заявила жена, стараясь выдержать спокойный тон.
Ученые утверждают, – как бы невзначай заметил я, – что мужчин омолаживает созерцание наготы юных дев, а женщин – смех и любование внуками и правнуками.
– Слабое утешение, – грустно молвила супруга и вдруг почти истерично рассмеялась.
– Имей в виду, что развод с тобой оформлять не буду, – известил я.
– Мне все равно. Так что счастливого тебе плавания, Одиссей, – иронично высказала напутствие жена.
– Думаю, что мы расстаемся временно (на последнем слове я сделал ударение): жертвуя тобой, я спасаю другую. Видимо, в этом моя нынешняя миссия, – все, что я смог сказать в оправдание.
Я хорошо помню твои любимые чеховские слова, – вставила жена. – Когда-то ты произносил их с иронией, а вот теперь они прозвучали серьезно: «Уйти от старой жены это так же приятно, как вылезти из глубокого колодезя».
Мне было невероятно жаль оставлять супругу. Утешало только то, что она найдет отвлечение в заботах о правнуке, который недавно появился на свет,  –  уедет в мой милый Прованс, где и я намерен обрести вечный покой, согласно завещанию.
Словно в кинофильме, прокрученном в обратном направлении, передо мной пролетели почти полвека совместной жизни. Жили мы душа в душу. Одна наша знакомая как-то сказала, что нас нельзя представить в одиночку друг без друга. Действительно, это было правдой.
В молодости моя жена была веселой, наделенной живым умом девушкой. Ничего похожего не было в Виктории. Это было нежное, трепетное существо, которое потеряло из виду горизонт жизни. 
Я был «домашним тираном», однако, учитывая нашу неразрывную связь с женой, я не придавал этому большого значения. Супругу же такое мое поведение ранило чрезмерно. Наверное, это было единственное, что иногда омрачало наши отношения.
Я не чувствовал себя «дома» в этом мире, тогда как жена была земным человеком. И в этом плане мы дополняли друг друга: она не позволяла мне улетать в «занебесную высь», я же удерживал ее от погружения в земную трясину.
Все мои попытки изменить что-либо в нашей жизни супруга безропотно поддерживала. Достигнув какого-то результата, я быстро остывал и ставил перед собой новую цель. Думаю, мое непостоянство тоже причиняло ей много беспокойств. С ее стороны я наблюдал только сострадание ко мне, но никогда не слышал упреков. Но все это, волею судьбы, увы, оказалось теперь позади.
На прощание я заявил жене:
– У меня предчувствие, что я к тебе вернусь.
– Возвращайся, – пытаясь казаться бесстрастной, грустно произнесла супруга.
Было заметно, что она прилагает неимоверные усилия, чтобы не расплакаться. Я обнял ее и повторил:
– Обещаю тебе, что вернусь.
Жена ничего не сказала, а только машинально смахнула слезы с глаз.
Квартиру мы оставляли в полной сохранности. Через несколько дней жена улетела во Францию.
Окидывая прощальным взглядом свою библиотеку, я призадумался: какие книги взять с собой в плавание? Конечно же, «Одиссею» Гомера, решил я, а остальные попытаюсь отобрать путем случайного поиска – взял картотеку, закрыл глаза и наугад выдернул три каталожных карточки. Под руками оказались три книги: «Никомахова этика» Аристотеля, «Священные речи» Элия Аристида и «Так говорил Заратустра» Фридриха Ницше. Странный выбор, подумалось мне.
Дачу удалось продать быстро. Нашлась и крейсерская яхта за подходящую цену. Она была относительно новой, из стеклопластика, длиной 9 метров. На ней было установлено оборудование по последнему слову техники: приемник системы спутниковой навигации, цифровой компас, радар, радиостанция, авторулевой, эхолот, лаг, ветрогенератор.
Я поставил перед продавцом только одно условие: паруса должны быть розовыми. Поскольку хозяин яхты хотел побыстрее ее продать, то пошел мне навстречу и снабдил яхту новыми парусами указанной расцветки.
Встал вопрос о переименовании яхты. Старое название ме-ня не устраивало, и я предложил ее назвать именем моей избранницы «Виктория» – в латинском написании VICTORIA. Моя подруга, естественно, не возражала.
С этого дня я стал обращаться к ней на «ты», она же упорно продолжала величать меня на «Вы».
В один из майских солнечных дней я пригласил Викторию в яхт-клуб. Мы должны были торжественно спустить яхту на воду из эллинга.
Как положено, для торжественности момента, в ознаменование спуска переименованной яхты на воду, была разбита бутылка шампанского. К счастью, она сразу разлетелась вдребезги, но тут я обратил внимание на название яхты – VICTORIA – и вспомнил, как мне в четвертом классе начальной школы, за успехи в учебе подарили книгу Андрея Некрасова «Приключения капитана Врунгеля». Надо сказать, что эта книга определила мой жизненный путь: я поступил в мореходное училище и по окончании стал штурманом. В книге яхта называлась «Победа», но при спуске на воду отшибло две первых буквы, и название оказалось иным: «Беда». Но ведь слово VICTORIA буквально означает по-латыни «победа»! Мне стало не по себе, но я ничего об этом не сказал моей спутнице.
Яхта была спущена на воду. К счастью, все буквы названия остались на месте. Дальше предстояло каждый день приходить в яхт-клуб и под руководством опытных яхтенных капитанов выходить в море.
Наше обучение длилось около трех недель. Виктории трудно давались морские термины: стаксель, грот, шкот, гик. Она удивлялась, как я так легко их запоминаю. Я, конечно, посмеивался: с этой терминологией был знаком еще с мореходного училища. Но сноровку по управлению яхтой она приобретала намного быстрее меня.
От суммы проданной дачи осталось достаточно средств для материального снабжения яхты и покрытия расходов при пребываниях в маринах – базах-стоянках яхт.
Кроме обычного снабжения, были закуплены специальный трал ручной работы для ловли бессмертной медузы, микроскоп, нефритовые ступки, флаконы для лекарств, электронные и механические весы, запас дистиллированной воды и спирт.
Настал день отплытия. Прогноз погоды был благоприятный на ближайшие трое суток.
Нас никто не провожал. По причалу расхаживал черный кот и истошно мяукал. Зрелище было невыносимое. Я всячески пытался отвлечь внимание моей спутницы от этого дурного предзнаменования.
Оформив документы в конторе капитана Одесского морского порта, мы отдали швартовы и взяли курс на Босфор. Я много раз ходил на больших судах этим маршрутом в качестве штурмана и никаких навигационных сложностей не предвидел. С помощью спутниковой системы навигации мы имели возможность в любой момент определить свои координаты. 
Наступила первая совместная ночь на яхте. Погода способствовала управлению яхтой с помощью авторулевого. Я предложил Виктории готовиться ко сну и указал ей на ее койку. Но предупредил, что через 3 часа разбужу нести вахту.
Виктория тихой кошачьей поступью приблизилась к койке, села на нее и, совершенно не обращая на меня внимания, с отстраненным видом стала раздеваться. Я сидел напротив, как завороженный, боясь шелохнуться. Сбросив полностью всю одежду, Виктория бесстыдно растянулась на койке, устремив в неведомую даль томный взгляд.
Мне казалось, что передо мной древнегреческая богиня. Я впился глазами в нежное тело девушки и боялся взглянуть ей в глаза. Не выдержав пытки красотой девичьего тела, я не стал рубить себе палец, как толстовский герой отец Сергий, а погасив свет, вышел из каюты и встал у штурвала. Поистине, прав Иван Бунин, говоривший, что «формы женского тела мучительны своей непостижимой прелестью».
Небо было усеяно улыбающимися звездами, яхта легко слушалась малейшего поворота штурвала. Такой была наша первая «брачная ночь» – единение загадочно мерцающих звезд и красоты земного женского тела.
Черное море обладает крутым нравом, однако на этот раз оно благоприятствовало нашему плаванию. Мы с Викторией чередовали наши вахты. Я вполне ей доверял, ибо твердо убедился в ее мастерстве во время учебных плаваний.   
Укладываясь спать следующей ночью, девушка повела себя иначе: попросила не заходить в каюту, поскольку она переодевается. Такое ее непоследовательное поведение мне показалось очень странным.
Я заметил, что Виктория вела себя со мной очень скованно. Мне никак не удавалось наладить с ней живой разговор. Чтобы немного ее раскрепостить, я спросил:
– Виктория, а в твоей жизни были мистические случаи?
– Да, пожалуй, помню один, – оживленно начала рассказывать она: «Мне было 8 лет. У меня был кот по имени Рыжик. Я его очень любила. Прожил он у нас 3 года. В один из дней его сбила машина. Похоронили мы его недалеко от нашего дома и места происшествия. Целый месяц я плакала почти каждый день. Как-то утром открыла входную дверь и услышала радостное «мяу». Вижу – кот, точь в точь Рыжик, с пятном на груди, трется о косяк двери, но в дом не заходит; и я его не приглашаю, так как понимаю, что он не может быть живым. Я позвала бабушку. Она подошла к двери, увидела кота, удивилась, но ничего не сказала: видимо, решила, что он приблудный. Этот кот приходил к нам ежедневно, терся о дверь и не заходил внутрь дома. Через две недели его сбила машина на том же самом месте, где погиб Рыжик».
– Ты привела редкий пример возможной реинкарнации – такое, видимо, бывает, – уныло молвил я, чтобы как-то поддержать разговор.
Вдруг Виктория переменила тему:
– Скажите, а у Вас большой опыт лечения гомеопатическими лекарствами?
– Достаточный, иначе я бы не взялся за твой случай.
– А какие заболевания Вы излечивали? – спросила Виктория таким тоном, словно вела допрос в прокуратуре.
– Бывало, что удавалось даже вытаскивать пациентов с того света.
– А в лечении каких заболеваний у Вас было больше всего успехов? – продолжала допрашивать моя подруга.
– Часто приходилось помогать при бесплодии. Однажды удалось решить эту проблему у своей коллеги по работе. Вскоре по институту начала гулять шутка: «Преподаватель философии лечил, лечил Татьяну Ивановну, а потом она забеременела», – с улыбкой поведал я.
– Да, видно, что по этой части Вы великий специалист, – сыронизировала Виктория.
– Да уж! – притворно вздохнул я.
Мне показалось, что лед отчуждения между нами постепенно стал таять. Впрочем, обстановка не располагала к длительной беседе. Управление яхтой – непростое дело, и мы пока еще чувствовали себя напряженно.
Как-то Виктория выразила озабоченность:
– Нам придется заходить в иностранные порты. Как же мы будем там общаться с людьми? Мой английский очень слаб.
– Проблем не будет: я свободно владею английским и довольно сносно французским.
По мере приближения к Босфору море начинало штормить: стали появляться волны-барашки. Складывалось впечатление, что шторм гнался за нашей яхтой, но она счастливо смогла убежать от него. Вскоре мы должны были войти в пролив Босфор.
Я стоял у штурвала. Виктория отдыхала в каюте. Вдруг она выскочила на палубу в чем мать родила и истошно завопила: «Не могу! Больше не могу! Поворачивайте обратно – я никуда не хочу дальше плыть!».
Я оцепенел. Оставить штурвал и броситься усмирять ее я не мог – в такой ситуации мы вдвоем могли бы легко оказаться за бортом. Мои попытки словесно успокоить ее не возымели успеха. Она змеей извивалась на палубе. Вдруг замерла на мгновение и бросилась в дикий пляс, рискуя свалиться за борт. 
Психический срыв, как это обычно бывает, завершился крайним изнеможением – она обмякла и опустилась на днище кокпита – кормовую часть палубы.
Уже визуально был виден вход в Босфор. Чтобы отвлечь внимание моей спутницы от ее истеричного состояния, я начал пересказывать ей древнегреческий миф, из которого возникло название пролива:
– Зевс превратил свою возлюбленную Ио в белую корову, чтобы спасти ее от гнева своей супруги Геры. Ио в облике коровы бежала через пролив, который с тех пор называется «Коровий брод» – Босфор.
– Вот и я сбегу, как корова, – несообразно пробормотала Виктория.
– Тогда Черное море придется переименовать в «Бред Виктории», – мрачно пошутил я.
Но вряд ли она, находясь в состоянии спутанного сознания, могла оценить мой каламбур. Мне показалось, что на ее лице изобразилась кислая улыбка. Вслед за этим она впала в полную прострацию.
По мере приближения к берегу волнение моря стало утихать. Я включил авторулевой и, пользуясь беспомощностью девушки, затащил ее в каюту, уложил на койку, связал руки и ноги бечевкой, под язык положил две крупинки гомеопатического средства Valeriana 3Х и заклеил рот широким лейкопластырем.
Находясь в полубессознательном состоянии, она никакого сопротивления не оказывала. У меня не было иного выхода: в проливе к яхте должен был подойти турецкий катер с представителями властей для оформления документов, и было непонятно, что еще может вытворить моя спутница. Вдруг она заявит, что я удерживаю ее на яхте насильно.
Мы вошл в Босфор. Я убрал паруса и запустил двигатель: проходить пролив под парусами не рекомендуется. Примерно через десять минут к нашему борту вплотную приблизился турецкий катер. Я передал строгому на вид чиновнику судовую роль и другие яхтенные документы. Он спросил:
– Port of destination? [англ. – порт назначения].
– Eternity [англ. – вечность].
– Country? [англ. – страна].
– The universe [англ. – вселенная].
Вдруг спохватился – что я такое несу?
Получилось, что с моих уст непроизвольно сорвалась шуточная «домашняя заготовка», которую я придумал в расчете на возможную веселую реакцию турецкого чиновника. В сложившейся ситуации эта шутка была явно неуместной. Видимо, случай с Викторией на меня тоже дурно подействовал.
Однако чиновник, не моргнув глазом, без дополнительных вопросов, исправно, с моих слов, заполнил соответствующие графы стандартного бланка.
– А где еще один член экипажа, указанный в судовой роли?
– В каюте – ей сейчас плохо в связи с женскими делами.
Чиновник понимающе кивнул, вернул мне остальные документы и пожелал счастливого плавания. Катер отвалил от борта яхты. Я спустился в каюту и освободил свою «пленницу». Она метнула на меня встревоженный взгляд и воскликнула:
– Что случилось? Что все это значит?
Чтобы прояснить ситуацию, я осторожно спросил:
– А ты помнишь, что произошло?
– Нет! Но чувствую – что-то нехорошее.
Тогда, чтобы ее успокоить, я изложил ей свою «легенду»:
– Ты поскользнулась на палубе во время качки, упала, потеряла сознание. Придя в себя, стала кричать в испуге. И чтобы ты случайно не свалилась за борт, я вынужден был тебя связать. А рот заклеил, дабы по неосторожности не выплюнула гомеопатическое средство, которое я вложил тебе в рот для успокоения. Подробнее объясню, когда выйдем из пролива.
– А почему я без одежды? – вдруг спросила Виктория, но спохватившись, пролепетала. – Ах, да!
Что бы это могло означать? Не страдает ли она эксгибиционизмом? Сбивчивые мысли проскочили в моем сознании.
Оставив Викторию, я вернулся к управлению яхтой. Через некоторое время заглянул в каюту – исполнительница диких танцев отрешенно спала в койке.
Спустя четыре часа подошли к Девичьей башне. Виктория полностью пришла в себя и показалась на палубе. Она вела себя так, словно ничего не произошло.
– Что это за странное сооружение посредине пролива мы миновали? – деловито спросила она.
– Девичью башню.
– Боже, какое дивное название! А почему она так называется? – с удивлением вскинула брови Виктория.
– Об этом поведаю тебе позже.
Наконец яхта вошла в Мраморное море. Я заглушил двигатель, поставил паруса и начал рассказ: «Существует две легенды. Одна происходит из античной мифологии, вторая связана с владычеством турок на Босфоре.
Античная легенда была изложена Овидием. Юноша Леандр на празднестве богини Афродиты повстречал ее жрицу Геро и влюбился в нее. Проблема их дальнейших взаимоотношений осложнялась тем, что жрицы не имели права выходить замуж. Местом тайной встречи влюбленных стала башня на Босфоре. Юноша каждую ночь переплывал Босфор для встречи с любимой. Ориентиром для пловца служил факел, который зажигала Геро. В один из штормовых дней ветер погасил огонь факела, юноша потерял ориентацию и утонул. Узнав об этом, девушка с башни бросилась в воду. В связи с этой легендой башню называют еще Леандровой.
Турецкая легенда такова. Старая цыганка предсказала турецкому султану, что его дочь умрет в 18 лет от укуса змеи. Султан распорядился построить на островке-скале посредине Босфора башню, в которую поселил свою дочь в расчете уберечь ее от змей. В день 18-летия дочери султана прислали в подарок корзину с цветами. В корзине, среди цветов, оказалась змея, которая укусила девушку, и она скончалась».
Подробно объяснять Виктории, что с ней произошло, очевидно, уже не стоило: было похоже, что этот случай  выпал из ее памяти.
Почувствовав усталость и видя, что Виктория находится в адекватном состоянии сознания, я поручил ей управление яхтой и удалился в каюту с желанием расслабиться после пережитого стресса. Владея приемами йогической релаксации, я быстро отключился и через полчаса пришел в бодрое состояние.
Без приключений мы оставили за кормой Мраморное море и вошли в пролив Дарданеллы. Вокруг, словно из рога изобилия, было выброшено множество встречных и попутных судов. Приходилось постоянно маневрировать, чтобы не оказаться жертвой морских исполинов.
Согласно сводке погоды, в Эгейском море свирепствовал шторм. На выходе из пролива решили переждать непогоду и отдохнуть после трудного прохода проливами. По правому борту высмотрели небольшой залив, который был надежно защищен от северного штормового ветра, и направили туда яхту. Подойдя к выбранному месту, бросили якорь.
Виктория приготовила ужин. Затем, по морскому обычаю, пили чай и беседовали. Я торжественно заявил:
– Теперь начинается самое главное: поиск бессмертной медузы. 
Лицо моей спутницы приняло скептический вид:
– Как же мы обнаружим то место в Средиземном море, где обитает заветная медузка?
Мой ответ был неутешительным:
– К сожалению, ученым пока не удалось четко локализовать здесь ареал обитания медузы. Следовательно, единственная надежда на интуицию.
Виктория скривила лицо:
– Чью интуицию?
– Один философ-мистик когда-то поведал мне, что я обладаю глубокой интуицией. Мой жизненный опыт подтвердил его правоту. Нужно с чего-то увлеченно начать, а там подсознание подскажет, что делать дальше.
Воцарилось длительное молчание. Виктория прилегла на койку и закинула руки за голову, как бы мечтая о чем-то.
Я открыл том Аристотеля и углубился в чтение. Неожиданно наткнулся на удивительное выражение – мне всегда казалось, что я достаточно хорошо знаю тексты Аристотеля, но эта мысль греческого философа повергла меня в изумление. Возникшее волнение уже не позволяло читать дальше. Я сделал закладку и вернул книгу на полку.
Виктория приподнялась и устремила взор в иллюминатор, будто про себя изучая сущность вечерних сумерек.
– С чего же начнем? – едко спросила она, возобновляя прерванный диалог.
– С Аристотеля, – восторженно возвестил я и напустил на себя важный вид, словно собрался читать лекцию. – Средиземноморье – колыбель античной цивилизации, к которой я испытываю глубочайшее уважение. Универсальный ум, обобщивший ее достижения, – Аристотель. Стиль его мышления до сих пор довлеет над умами европейцев. Многое из того, что он установил, логически реализовалось в истории  европейской культуры. Однако одна его идея так и не нашла своего завершения.
– Какая же? – оживилась моя юная подруга.
Я, словно опытный актер, выдержал паузу, снял с полки книгу Аристотеля и открыл ее на странице, отмеченной закладкой.   
– Читай, – настойчиво попросил я.
Виктория неуверенно взяла в руки увесистый том и вслух прочитала отмеченные слова из «Никомаховой этики»: «Хотя мы и смертны, мы не должны подчиняться тленным вещам, но, насколько возможно надо подниматься до бессмертия (athanasia) и жить согласно с тем, что в нас есть лучшего».
На лице юного существа изобразилось разочарование:
– И что в этом особенного?
– А то, что ключевое слово здесь – «бессмертие». Ты только вслушайся, как это слово красиво звучит по-гречески: атанасия. Поскольку все идеи Аристотеля, кроме этой, были воплощены в истории, возможно, теперь настал ее черед. Не исключено, что решая нашу личную задачу, мы вместе с тем исполняем всемирную миссию, как сделать человечество бессмертным. Мысль Аристотеля – отправная точка. Полагаю, поиск медузы следует начать с тех мест, где проходило становление великого философа, определившего вектор развития европейской цивилизации.
– Итак, куда же теперь мы направимся? – осведомилась Виктория.
Я уверенно ответил:
– Выйдя из пролива Дарданеллы, мы повернем налево и возьмем курс на турецкий порт Дикили – то место, где во времена Аристотеля находился город Атарней. Начнем поиск с этого региона – ареала возможного обитания бессмертной медузы.
Далее я повел речь о городе Атарней, с которым была так тесно связана судьба Аристотеля: «Примечательно, что еще в Македонии юного Аристотеля после смерти отца воспитывал философ Проксен из Атарнея, который был женат на старшей сестре Аристотеля. После кончины философа-наставника Аристотель усыновил его сына Никанора, впоследствии женившегося на дочери Аристотеля.
Атарней процветал в IV в. до н. э. В то время его правителем был ученик Платона и друг Аристотеля Гермий. 
После ухода из жизни Платона в 347 г. до н. э. Аристотель вместе с Ксенократом по приглашению Гермия прибыли в Атарней. Как в свое время Платон в Сиракузах пытался усовестить тирана Дионисия, так и Аристотель в Атарнее старался смягчить деспотические наклонности Гермия. Вскоре Аристотель  женился на приемной дочери Гермия по имени Пифиада.
За выступления против персов Гермий был предательски схвачен и в цепях доставлен в Сузы, где и скончался в темнице  в 341 г. до н. э. 
Аристотель был вынужден покинуть Атарней и обосноваться в Митилене на острове Лесбос. Таким образом, перед тем как отправиться в Пеллу в качестве воспитателя юного Александра, будущего македонского царя, философ провел в Атарнее около трех лет – довольно значительный отрезок жизни. Здесь родились те грандиозные идеи, которые Аристотель впоследствии развернуто излагал в афинском Ликее, – созданной им философской школе.
Город Атарней был оставлен жителями в I в. н. э., возможно, в связи с какой-то эпидемией».
Заметив, что моя слушательница начала зевать, я оборвал  свою речь:
– На сегодня хватит.
Через сутки бог морей смилостивился над нами, Эгейское море успокоилось. Утром снялись с якоря и вышли из Дарданелл.
Простившись с напряженным турецким проливом, мы легли на курс, ведущий к порту Дикили, до которого было 80 морских миль – около 10–12 часов хода. Дул ласковый боковой ветерок, и наша яхта весело скользила по легкой водной ряби Эгейского моря. Это море уникально тем, что оно обильно усеяно островами, – перед глазами мореплавателя всегда виднеется какой-либо остров, так что в навигационном отношении даже у древних греков не было проблем.
Виктория, как зачарованная, вглядывалась в морскую бездну в надежде увидеть, как она выражалась, «заветную медузку». Я посмеивался над ее пустым занятием: медуза эта представляет собой именно «медузку», ее размеры не превышают нескольких миллиметров, и обнаружить ее визуально с борта яхты невозможно.
Благополучно подошли к Дикили. На рейде стоял на якоре громадный пассажирский лайнер. Мы осторожно обошли его и бросили якорь в безопасном месте в стороне от входа в марину.
На следующий день зашли в марину и ошвартовались кормой к причальной стенке. Оформили, как полагается, свой приход, предоставив местным властям судовую роль, паспорта и судовой билет. Получили береговой пропуск (ashore pass), а также приобрели за 30$ так называемый транзитный журнал (transit-log) – документ, дающий право на плавание в турецких водах в течение трех месяцев.
Прежде чем заняться ловлей медузы, решили посетить место, где в античные времена располагался город Атарней.      
Взяв такси, мы быстро доехали до руин Атарнея. Его местоположение находилось на холме высотой 140 метров к северо-востоку от Дикили, в трех километрах от береговой линии. К сожалению, античный дух еле теплился на камнях, беспорядочно разбросанных среди выжженной солнцем травы. Никаких намеков на архитектурные сооружения древности не было, кроме ведущей вверх (возможно, к храму) полуразрушенной каменной лестницы, да останков городской стены. Зато с вершины холма открывался чудесный вид на Эгейское море, которое простиралось вдаль во всей своей красе.
После того как я сообщил Виктории, что здесь в свое время хранилась общая казна древних греков, объединенных в союз, она увлеченно начала вглядываться в расщелины между камнями в надежде обнаружить там античные золотые монеты. Нет ничего удивительного в том, что юные девы так любят желтый металл.
Присев на нагретые нежным солнцем камни, которые когда-то созерцали Аристотеля и его друзей, я вспомнил слова философа: «Среди неизвестного в окружающей нас природе самым неизвестным является время, ибо никто не знает, что такое время и как им управлять». На этой грустной ноте мы прервали наше странствие по мертвому античному городу и вернулись на яхту.
Утром, покинув марину, мы вышли в открытое море. В трех милях от берега легли в дрейф и приготовились к ловле бессмертной медузы.
Для ее поимки был использован самодельный трал, изготовленный из очень мелкой сетки с таким расчетом, чтобы она могла задерживать всякую морскую живность размером более одного миллиметра. Протянув «сачок» вдоль борта, мы поднимали его на палубу, вода стекала, и оставшееся содержимое тщательно исследовалось под микроскопом.
Трал забрасывался несколько раз в разное время суток, однако четырехмиллиметровую бессмертную медузу обнаружить не удалось.
– Да, Аристотель подвел нас! – разочарованно подытожила плоды нашего труда Виктория.
– Нет, голубушка, Аристотель ничего нам не обещал. Он только высказал мысль, к которой не прислушались его современники и их потомки. Поскольку мы пытаемся реализовать эту идею в практической плоскости, а это идет вразрез с нездоровыми наклонностями нынешней цивилизации, то неизбежно столкнемся с трудностями. Все же, я полагаю, судьба неспроста забросила нас в это место: здесь исходная точка наших поисков, – констатировал я и, словно строгий экзаменатор, обратился к Виктории:
– Как идет яхта против ветра? 
– Лавируя, – уверенно ответила она.
– Вот-вот. Двигаясь к такой величественной цели, мы будем вынуждены лавировать, то есть постоянно менять курс.
Настал вечер. В тихой задумчивости мы созерцали утратившее жар солнце, мерно уходящее за горизонт. Закаты здесь поистине восхитительны. Такие минуты я называю «часом бога», но не «бога земного», созданного воображением людей, а «бога» как грандиозной космической силы, неведомой нам. Именно в эти часы бессознательное прорывается наружу, и можно увидеть его тень или услышать его голос. Вдруг в моем сознании спонтанно всплыло слово «Асклепий».
– Виктория, тебе о чем-то говорит имя Асклепий?
– Нет.
– Ну а Эскулап? – настойчиво продолжал допрашивать я свою собеседницу.
– О да! Это бог врачевания, – радостно дала ответ Виктория, обрадовавшись, что ей удалось извлечь из полустертой школьной памяти элементы античной мифологии.
– «Асклепий и Эскулап, – начал я просвещать юное существо с чувством превосходства в знаниях, – один и тот же персонаж: Асклепий в древнегреческой мифологии, Эскулап в древнеримской. Отцом Асклепия был бог Аполлон, матерью – смертная женщина по имени Коронида. Местом рождения Асклепия считается Эпидавр, располагавшийся на северо-востоке Пелопонесса (правда, есть и другие версии).
Асклепий занимался врачеванием. Этому искусству его обучил мудрый кентавр Хирон. Богиня Афина передала Асклепию магическое снадобье, сделанное из крови Горгоны Медузы; кровь из правой половины ее тела оживляла, из левой – умерщвляла. Кровью из правой половины плоти Горгоны Медузы и какой-то волшебной травы (возможно, омелы), подсказанной ему змеей, Асклепий оживлял мертвых. Зевс поразил его молнией  за то, что он, его внук, нарушил установленный мировой порядок, и люди перестали умирать.
Позже Зевс, по просьбе Аполлона, вернул Асклепия к жизни, превратив его в созвездие Змееносец. Асклепий стал богом врачевания, символами которого были змея, собака, петух и сова.
Заметь, Асклепий делал людей бессмертными с помощью снадобья, добытого из тела Горгоны Медузы, от имени которой и происходит название морской медузы из-за сходства с  вьющимися волосами-змеями упомянутого существа древнегреческой мифологии.
Вот посмотри на горельеф так называемой Медузы Ронданини – этим изображением античный скульптор отметил возможность превращения ужасного чудовища в прекрасную женщину. Такая символика лишний раз подчеркивает, что моя догадка о волшебном лекарстве из медузы верна: это существо таит в себе необычайные возможности трансформации».
– У Вас очень буйное воображение, – то ли иронически, то ли льстиво произнесла моя слушательница.
– А ну-ка найди на небе созвездие Змееносец? – неожиданно попросил я Викторию, хотя был уверен, что она не справится с этой задачей: современные люди недостаточно  знакомы с картой звездного неба.
Вечерние сумерки уже сменились ночной темнотой, и над нами таинственно зажглись звезды. К моему удивлению, она безошибочно указала пальцем на самую яркую звезду Рас Альхаге этого созвездия.
В недоумении я спросил:
– Откуда тебе известно местоположение созвездия Змееносец?
Виктория загадочно выдержала паузу и, хихикая, изрекла:
– А я просто наугад ткнула пальцем в первую, попавшуюся мне на глаза звезду.
– Очень странное совпадение!
Я воодушевился:
– А теперь включи логику. Наша ведущая идея – бессмертие. Мифы об Асклепии и Горгоне Медузе связаны между собой тем, что Асклепий использовал лекарство, дарующее вечную жизнь, изготовленное из медузы.
– Ну и что? 
– А то, что только Асклепий, обладающий секретом лечения препаратом из медузы, может направить нас на верный путь. Тут прослеживается и связь с Аристотелем: его отец был врачом и вел свою родословную от асклепиадов – потомков Асклепия.
– И что из этого следует?
– Недалеко отсюда находится святилище бога Асклепия – Пергамский асклепейон.
– Допустим, – продолжала ехидничать Виктория.
– Мы должны непременно его посетить. Возможно, там нас ожидает подсказка относительно нашего дальнейшего маршрута.
Теперь уже я решил поерничать:
– Что такое асклепейон?
– Ну Вы же сами сказали, что это святилище Асклепия, – дальше развить ответ Виктории не позволили рамки ее эрудиции. Впрочем, на этот вопрос едва ли ответит наш современник даже с высшим гуманитарным образованием; Виктория же получила образование по логистике.
– Хорошо, тогда  позволь мне добавить к сказанному: «Асклепейон – поистине уникальное явление  древнегреческой культуры, начисто забытое современной цивилизацией. Нынешний европейский санаторий напоминает лишь его бледную тень. Исцеляющая сила асклепейона – дух Асклепия, который являлся лично каждому больному во время «божественного сна», – «энкоймесиса». Лечившимся в асклепейоне также предписывалось порождать «возвышенные мысли».
Наиболее знаменитые асклепейоны были на острове Кос, в Афинах, Эпидавре и Пергаме. В античном мире их  насчитывалось свыше 300.
Обычно в состав асклепейона входили алтарь, храм Асклепия, священный участок, лечебный храм, библиотека, минеральный источник, бассейны с целебной водой, театр, гимнасий, кипарисовая роща (кипарис – дерево Аполлона).
Перед сном больные принимали наркотическое снотворное, наподобие опиума. Ночью, во сне, им, как правило, являлся Асклепий и давал указания к лечению. Если не было прямых предписаний, то жрецы толковали сновидения и назначали лечение, которое обычно не отличалось разнообразием: массаж, гимнастика, водолечение (к лекарствам прибегали редко). Иногда на ночь в спальные места запускали змей (неядовитых «ужей Асклепия»), и если больные ночью в темноте ощущали их прикосновение, это считалось хорошим знаком: к ним прикасался сам Асклепий и, следовательно, исход лечения представлялся благоприятным. Кстати, этот род ужей до сих пор обитает в густых южных лесах Европы и на западе Украины.
Неизлечимых больных на лечение в асклепейоны не принимали, а помещали дожидаться окончания дней своих в «катагигионе» – здании вне асклепейона».
Моя собеседница незаметно погрузилась в сон, и я прекратил свою просветительскую беседу. Перед сном я читал «Священные речи» Элия Аристида – историю его лечения в Пергамском асклепейоне.
Следующим утром мы снова вернулись в марину. Я навел справки: от Дикили до Бергамы, где находится асклепейон, – 30 км, и туда можно добраться на автобусе.
И вот мы на автовокзале. Транспортное средство, которое должно было доставить нас в Бергаму, называлось по-турецки otobus. Пассажиров набилось в него изрядное количество. Едва втиснувшись в переполненный зеленый автобус, мы отбыли в асклепейон.
По пути Виктория напряженно всматривалась в мелькающие холмы. Заметив это, я спросил:
– Чем тебя так привлекает эта местность?
Виктория мечтательно обронила:
– Здесь находились золотые рудники лидийских царей.
Женщины неисправимы по части блестящего металла, подумалось мне. Впрочем, я понимал, что эту информацию она тайком вычитала в интернете, чтобы удивить меня.
Среди немногочисленных моих полезных привычек есть одна, хотя, возможно, и эксцентричная: отправляясь в незнакомую местность, я всегда беру с собой карту и компас. Разумеется, и на этот раз поступил подобным образом.
Изучив карту, я сделал вывод: нет нужды ехать в центр города Бергама, чтобы оттуда потом добираться до асклепейона. Подъезжая к улице Галена, я попросил водителя остановить автобус и ткнул пальцем в точку на карте:
– Burada [турецк. – здесь].
Услышав из уст иностранца турецкое слово, он вежливо с улыбкой ответил:
– Tamam [турецк. – окей].
Я едва успел спросить у водителя, когда последний otob;s на Дикили. Он деловито указал пальцем на цифру 18 на циферблате часов.
Таким образом, у нас было немного свободного времени для посещения асклепейона: слишком поздно выехали из Дикили. До святилища Асклепия было около километра, это расстояние прошагали незаметно. Вскоре перед нашим взором предстали небольшая группа туристов и стоявшие на площадке автобусы. Там же находились касса, кафе, сувенирные лавки. Взяв входные билеты, мы направились в святилище Асклепия.
Не успели пройти несколько десятков метров в юго-западном направлении, как перед нами в одночасье открылась так называемая Священная дорога, ведущая в асклепейон. Она была вымощена каменными плитами,  обочину ее окаймляли полуразрушенные мраморные колонны, кое-где по сторонам лежали в беспорядке обломки архитектурных сооружений, в частности, фронтон здания с выбитой на нем надписью на древнегреческом языке.
Мы сняли обувь – так полагалось по обычаю – и босыми ногами зашагали к асклепейону. Я предложил Виктории: «Давай символически пройдем весь процесс исцеления в асклепейоне». 
Миновав пропилjн (входные ворота), мы оставили мир профанный и вошли в мир сакральный. Благоговейно приблизились к алтарю и условно принесли в жертву Асклепию «петуха» – Виктория разбросала вокруг несколько монет. Далее было омовение в священном источнике – вода там до сих пор обладает легкой радиоактивностью – древние греки, видимо, полагали, что такие ее свойства наделяют людей целительной силой.
Как сомнамбулы, мы бродили по территории асклепейона. Вознесли благодарность Асклепию на руинах его храма, заглянули в развалины библиотеки, где еще сохранились остатки полок для хранения пергаментных манускриптов. С любопытством рассматривали бассейны, которые когда-то наполнялись целебной водой. Подошли к театру, рассчитанному на 2500 мест. Чтобы проверить акустику, я попросил Викторию сесть на скамью самого верхнего ряда, а сам внизу бросил монету на пол – Виктория не услышала звон монеты. Возможно, теперь, в связи с нагромождением руин, акустика ухудшилась. Пока моя подруга спускалась вниз, я успел с чувством величия посидеть на императорских скамейках – здесь в свое время восседали римские императоры Адриан, Марк Аврелий и Каракалла.
Затем, согласно традиции, должна была состояться наша «беседа со жрецом», но она не произошла: асклепейон закрывался. Взглянув на часы, мы вздрогнули и вышли из навеянного состояния сознания – поняли, что опоздали на последний автобус. Пришлось уговаривать смотрителя асклепейона, чтобы он разрешил нам переночевать где-нибудь в укромном месте.
Виктория по природе «мерзлячка» – в связи с этим у нее была выработана привычка при дальних поездках прихватывать с собой теплые вещи. На этот раз она  позаботилась и обо мне.
Пройдя через 80-метровый мрачный подземный туннель, мы оказались в полуразрушенном лечебном храме, где и определились на ночлег, – здесь больные погружались  в исцеляющий сон. Отыскали уютное место под открытым небом. Для придания ему большей комфортности, обильно устлали его охапками нарванной нами сухой травы, росшей неподалеку. Трава отдавала легким ароматом полыни. Надев теплые свитера, расположились на ночлег. Последний наш взгляд был устремлен на созвездие Змееносец. Утомленные дневными заботами и обилием впечатлений, мы без всякого наркотического снотворного погрузились в «священный сон». 
Ранним утром нас нежно разбудили лучи восходящего солнца. Встряхнув с себя остатки сна, мы вспомнили сновидения, ярко всплывшие в памяти.
Виктории снились змеи, которые после прикосновения к ней, сворачивались в кольца и кусали свой хвост.
Если сновидение Виктории было простым и символичным, то мое оказалось словесно запутанным. Во сне мне явился Элий Аристид, греческий философ и ритор, который 13 лет провел здесь в надежде на излечение. Я брал у него интервью:
«Вопрос: Каким образом Вы получали наставления от Асклепия?
Ответ: Некоторые из этих знаков бог давал, являясь открыто, другие посылал через сны – если мне вообще удавалось заснуть. А это случалось редко по причине беспокойства, вызванного моим нездоровьем.
Вопрос: Вы помните свое первое наставление бога?
Ответ: Бог с самого начала повелел мне записывать сны. Это было первое из его предписаний.
Вопрос: Вы отдавали себе отчет, что все это было только сном и не более?
Ответ: Мне казалось, что я прикасаюсь к нему (богу. – В. К.) и чувствую, что он здесь, нахожусь между сном и бодрствованием, желаю его рассмотреть и боюсь, как бы он не исчез, напрягаю слух и слушаю – одно во сне, другое наяву. Волосы стояли у меня дыбом, на глазах выступили слезы радости, и мой дух воспарил ввысь. Кто из людей сможет это описать?
Вопрос: Какие чувства возникали у Вас во время контакта с Асклепием?
Ответ: То, что я испытывал, не было обычным удовольствием. Можно даже сказать, что оно выше человеческого разумения. Это была какая-то невыразимая радость, сделавшая остальное второстепенным по сравнению с происходящим, так что, глядя вокруг, я, казалось, ничего не замечал: настолько весь я был устремлен к богу.
Вопрос: Если советы Асклепия требовали толкований, Вы прибегали к помощи жрецов?
Ответ: Те, кто притязали на мудрость и, казалось, чем-то из нее обладали, весьма нелепо толковали мои сны, утверждая, будто бог ясно указывает: лучше мне все оставить как есть. Я считал, что сам понимаю эти сновидения гораздо лучше, но не хотел, чтобы думали, будто я ни с чем не считаюсь, кроме собственного мнения, – поэтому я нехотя им уступал. Но что я все понимал верно, в этом вопросе я убедился на собственном опыте.
Вопрос: Асклепий являлся Вам только в лечебном храме асклепейона или и в других местах?
Ответ: Зимою я постоянно ходил босиком и укладывался на ночь во всех местах святилища – и под открытым небом, и где придется, а чаще всего на дороге к храму, под самой священной лампадой бога.
Даже во время путешествий в Афины, Рим, Александрию, Смирну, на остров Делос бог являл свою помощь с удивительным постоянством.
Вопрос: Какое действие Вы ощущали при приеме лекарств, назначенных Асклепием?
Ответ: Можно себе представить в каком состоянии я находился и какой гармонией меня вновь преисполнил бог. Ведь я словно присутствовал в мистерии, и добрая надежда граничила во мне с благоговейным ужасом. Похожие события случались и раньше, и позднее, после того как я выпивал полынь.
Вопрос: Как познать бога Асклепия?
Ответ: Прогони смерть из своей души, и ты познаешь бога.
Вопрос: Что дало Вам общение с Асклепием?
Ответ: Асклепий вылечил мое тело, укрепил мою душу и умножил славу моих речей. Ведь мое имя будет жить и среди потомков, раз бог назвал мои речи «мчащимися к вечности».
Я взял блокнот и подробно записал в него по свежей памяти это пространное сновидение, на удивление, так детально всплывшее в моем сознании.
Мы вышли из лечебного храма через тот же подземный туннель, сквозь который и вошли в него. Сверху, по древнему обычаю, должны были звучать молитвы, читаемые жрецами, но они утонули в реке времени. По выходе из туннеля нужно было рассказать жрецам о своих вид;ениях, и на основе их толкований узнать о дальнейшей нашей судьбе. Никакие жрецы нас не  ожидали.   
На руинах храма Асклепия, предположительно на том месте, где стояли статуи Благой Судьбы и Благого Бога, мы возложили два венка, которые Виктория сплела из живых цветов, растущих на территории асклепейона. Подошли к руинам храма Гигиэйи, воздали благодарность за исцеление когда-то стоявшей здесь статуе Телесфора, бога выздоровления, и тихо покинули таинственный асклепейон.
Прибыв на яхту, мы стали раздумывать, как истолковать наши сновидения: без этого невозможно было двигаться дальше.
Начали со сновидения Виктории. Я в шутку заявил:
– Твое сновидение означает, что бог Асклепий вдохнул в тебя змеиную натуру. Змеи живут долго и ежегодно меняют кожу. Возможно, тебе уже не нужна бессмертная медуза.
– Так чего же я до сих пор здесь? Давайте распилим яхту пополам; оставьте мне один парус, стаксель, и я сама вернусь домой – отделалась шуткой Виктория и, сдвинув брови, начала читать по памяти стихи:
Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела.
Я застыл в изумлении:
– Откуда тебе известно стихотворение «Память» Николая Гумилева?
– Люблю поэзию Серебряного века, – мечтательно произнесла Виктория. – Моя бабушка была преподавателем русского языка и литературы. С восьми лет она заставляла меня учить стихи и читать произведения российских поэтов и писателей.
Для меня это было неожиданным открытием – я недооценил  образованность моей спутницы.
Приступили к толкованию моего сновидения. Никакая наводящая идея зримо не просматривалась. Беседа с Элием Аристидом была многословной, отвлеченной и, казалось, не имела прямого отношения к нашей задаче.
– Попробуйте восстановить в памяти, чем закончилось сновидение? – разумно предложила Виктория.
Я пошевелил своими мозговыми извилинами и вспомнил:
– Элий Аристид на прощанье подарил мне статуэтку бога Аполлона со вставленными в ее пьедестал часами, которые не шли – стрелки застыли на отметке 11.48, – молвил я.
Наступила длинная томительная пауза. Я снял с полки «Одиссею» Гомера и стал монотонно читать на древнегреческом:

(Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который
Долго скитался с тех пор, как разрушил священную Трою,
Многих людей города посетил и обычаи видел,
Много духом страдал на морях, о спасеньи заботясь
Жизни своей и возврате в отчизну товарищей верных).
Современные исследователи определили, что неторопливый и плавный ритм этого текста меняет структуру сознания и способствует просветлению духа. Виктория сидела нешелохнувшись и вслушивалась в мой голос. Внезапно прервав мой речитатив, она резюмировала:
– Что в итоге? Змея, кусающая свой хвост, бог Аполлон и часы.
– Давай размышлять: змея, кусающая свой хвост, – символ вечной цикличности времени, то есть аналог бессмертной медузы, которую мы ищем. Бог Аполлон – что с ним связано? – прервал я рассуждение.
– Вы говорили, что Аполлон – отец Асклепия.
– Да! Но что это может означать? И почему статуэтка с часами?
– Возможно, часы с указанием времени – это символ рождения. Кстати, где родился Аполлон? – вдруг спросила Виктория.
Ответ на этот вопрос не вызвал у меня затруднения:
– На Священном острове Делос (совр. написание Дилос).
– Не кажется ли Вам, что именно туда нам и следует направиться? Этот остров упоминает и Элий Аристид в Вашем сновидении, – смело предложила Виктория.
– Да, находясь там, он произнес речь «Похвала Эгейскому морю». Но меня все же гложет сомнение – время 11.48, может быть, означает что-то более значимое?
– Давайте показания часов проигнорируем, – подвела итог нашим раздумьям Виктория.
На том и порешили.
Выяснили прогноз погоды – море обещало радовать спокойствием. Вышли из марины и взяли курс на остров Делос, до которого оставалось 130 миль – менее суток ходового времени.
Плавание по Эгейскому морю обычно вызывает особые чувства: постоянно ощущается близость берега и теплится наивная надежда встретить древнегреческую парусную бирему с изображением синих глаз на носу.
Я стоял за штурвалом, Виктория готовила ужин.
Вдруг мне пришли на память слова греческого писателя Никоса Казандзакиса: «Блажен человек, который, прежде чем умереть, имеет счастье ходить под парусами в Эгейском море. Только здесь можно пройти так легко и безмятежно от реальности к мечте».
Я позвал Викторию и процитировал ей всплывшие в моей памяти слова. Она присела рядом и прижалась всем телом ко мне. На наши глаза навернулись слезы – то ли от радости, то ли от горя.
Так прошло несколько минут. Вдруг я осознал, что это было первое соприкосновение наших тел. Виктория, словно прочитав мои мысли, неожиданно отпрянула от меня, спрыгнула на палубу и начала неистово срывать с себя одежду. В одно мгновение последнее прикрытие грешного тела улетело за борт. Казалось, что она собралась навсегда освободиться от сковывавших ее тело покро;вов.
Но на этот раз не было диких телодвижений – Виктория плавно закружилась в танце, напоминающем эвритмию. Это было пластическое исполнение вселенского гимна.
Я был бы самым счастливым философом, если бы с таким чувством мог созерцать Вселенную, с каким наблюдал за движением юного грациозного тела девушки.
Мне пришлось бороться с искушением бросить штурвал на произвол судьбы и присоединиться к танцовщице.
Казалось, что передо мной пляшет совращающая меня, как в свое время Одиссея, сирена, тайно забравшаяся на борт.
По сути, и Виктория, и я вошли в экстатическое состояние. Длилось оно неопределенно долго и затем плавно перешло в «буддийское» умиротворение. Мы постепенно «растворились» в наступающих сумерках и весь вечер, как глухонемые,  провели в полном молчании.
Ночью, нежно прикоснувшись к телу Виктории, я разбудил ее для несения вахты. Она застонала: «Я уже проснулась».
Сдав ей вахту, я спустился в каюту, переоделся в черную футболку и лег отдыхать – так советуют ученые: черный цвет способствует более крепкому сну. Нажав на несколько «китайских точек», я мгновенно задремал.
Зарождающееся утро мы встречали вдвоем. На горизонте показалась небольшая группа островов.
Подошли ближе, и, наконец, увидели остров Делос, зажатый между островами Миконос и Рения. Остров был увенчан невысоким холмом.
Перед нами «незыблемое диво всего света», – вскричал я, цитируя слова  древнегреческого поэта Пиндара, и указал перстом на Священный остров.
«Остров Делос, – последовал мой рассказ, – входит в группу Кикладских островов – их свыше двух тысяч. Они образуют вокруг него кольцо (киклос) – отсюда и название.
Помимо природного геометрического феномена, существует и социальный  аспект, связанный с этим островом.
Древние греки располагали города на местности в соответствии с небесными знаками. Делос был сакрально связан с Дельфами, где находился храм Аполлона с оракулом и «омфалос» – «пуп земли». Не случайно на Делосе также хранилось каменное изваяние «омфалоса», обвитое змеей.
Поражает «священная геометрия» Делоса. На абсолютно равном расстоянии от него находятся Коринф и остров Лесбос, Кос (асклепейон) и Эпидавр (асклепейон), Кардамила (остров Хиос), центр острова Самос и Афины, Спарта и Пергам, Дельфы и мыс Тайнарон (вход в Аид).
Этот остров считался местом рождения бога света Аполлона и богини луны Артемиды. Согласно античной мифологии, беременная от Зевса Летония (Лето) пыталась спастись от гнева богини Геры, которая наложила на нее проклятие: «Ни одна твердь земная не примет тебя». Летония нашла приют на острове Аделос (невидимый) – он был плавающим и не считался земной твердью. Там Летония и родила двух близнецов – Аполлона и Артемиду. Зевс упросил Посейдона приковать остров цепями ко дну морскому, и таким образом остров стал называться Делос (видимый)».
Мы осторожно приблизились к этому таинственному острову и легли в дрейф. Первым делом занялись ловлей медузы. Ни один подъем трала не принес нам радостную весть. Прошли дальше в южном направлении – тот же плачевный результат.
Стали размышлять – куда идти дальше? Я настоял, чтобы мы все же ознакомились с античными руинами Делоса – не исключено, что там, среди развалин, может появиться наводящая мысль.
Ошвартовавшись кормой к причалу, мы попросили вахтенного матроса стоявшего рядом туристического катера присмотреть за яхтой, а сами углубились в центр острова. Все интересные артефакты были расположены в 400 метрах от причала. Перед нашим взором предстал поистине музей под открытым небом.
– Здесь совершались Великие мистерии, – задумчиво возвестил я.
– А что такое мистерии? – спросила Виктория.
– Мистерии – это попытка сблизиться с богами и разгадать тайну своей судьбы, – многозначительно произнес я.
Неспешно мы обошли руины всех значимых античных памятников, среди которых были храмы Геры и Исиды, Артемиды и Аполлона.
Виктория была в своем амплуа: среди обломков храма Аполлона она выискивала золотые украшения – Делос в V в. до н. э. объединял в союз около 300 государств-полисов, и здесь была их общая сокровищница.
Когда-то, находясь на острове Делос, Элий Аристид, благодаря своему общению с богом в храме Аполлона, предостерег уходящих в море об опасности. Те, кто ему не поверили и ушли в море, погибли. Он же с друзьями благополучно переждал здесь невиданную бурю. «Все это, – писал Аристид, – от моего пеана (гимна в честь бога. – В. К.), и что в благодарность за него я был спасен; или это бог, провидя грядущее, дал мне знамение, что в море меня ждут опасности, но я избавлюсь от них, и что от телесных мук исцелит меня Аполлон и первородный сын его (Асклепий. – В. К.), которому дано прекращать все людские страдания».
Нас поразила терраса, на которой находились огромные  мраморные львы, охранявшие дорогу к Священному озеру, – здесь когда-то плавали лебеди, способные предсказывать будущее. Озеро в свое время осушили, и теперь оно – жалкое на вид болотце.
На острове был развит культ Диониса, о чем свидетельствовали гигантские фаллосы, установленные на постаментах. Южнее располагался амфитеатр, вмещавший 5 тыс. зрителей. Кроме храмов, археологами было раскопано много жилых домов.
Я полностью вошел в роль гида: «Остров уникален тем, что здесь мирно уживались представители самых разных религиозных культов. Делос – средоточие всех народов Средиземноморья. В период его расцвета здесь проживали около 30 тыс. чел.
После того как Делос попал в зависимость от Афин, остров был дважды подвергнут «очищению» афинскими жрецами. Из него удалили все могилы – после чего на нем не должно было быть ни смертей, ни рождений (рожениц увозили рожать на ближайший остров, тяжело больных – умирать вне острова).
Один раз в год из Афин на Делос приходил корабль с религиозной миссией, и в течение всего его в плавания запрещалось проводить казни в Афинах. По этой же причине приведение в исполнение смертного приговора осужденному Сократу в 399 г. до н. э. было отложено на месяц.
После разрушения острова пиратами в 69 г. н. э. он начал приходить в упадок.
Понтийский царь Митридат VI, воевавший против Рима, в 88 г. н. э. разрушил город: около 20 тыс. человек были или убиты, или проданы в рабство. Античный литератор Павсаний писал о «стоне богов» по погибшим.
Окончательно жители покинули остров в VI в. н. э. С тех пор остров – необитаем.
Позволь добавить, – продолжил я, – несколько слов о современных событиях, связанных с этим островом. Во время Второй мировой войны, охваченные мистическими настроениями нацистские главари проявили необычный  интерес к Делосу – отсюда они надеялись проникнуть в мифическую Гиперборею (в древнегреческой  мифологии – северная страна, в которой жил блаженный народ). Нацисты-мистики предполагали, что в недрах Делоса прорыты ходы, ведущие к лабиринту, соединенному с этой таинственной страной. Для установления связи с ней в 1944 году на остров высадилась группа немецких солдат. Говорят, что будто бы им удалось пройти расположенными под водой туннелями около 16 км, но что-то помешало их дальнейшему продвижению.
В наши дни здесь обитают только змеи и ящерицы».
Завершив экскурсионную часть нашей программы, мы преклонили головы на развалинах храма Исиды, покровительницы мореплавателей, и в расстроенных чувствах решили вернуться на яхту.
Солнце жгло нещадно, и решительно негде было укрыться от его палящих лучей. В глазах темнело. На острове почти не было деревьев, в тени которых можно было бы найти защиту от солнечного пекла. Уставшие и изнемогшие, мы решили присесть отдохнуть за стеной полуразрушенного здания. Вдруг словно в мареве я увидел перед собой мозаику на полу со странным знаком – треугольником с вписанным в него треугольником меньшего размера, внутри которого содержался еще один затемненный треугольник; верхний угол большего треугольника был увенчан кружочком со странными «усиками-антеннами».
Кроме этого знака, на полу больше никаких изображений не было – что показалось мне необычным. Я обратил внимание Виктории на этот символ. Однако она никакого серьезного интереса к нему не проявила – видимо, на нее дурно подействовала неудача с поиском античных золотых украшений. Я сфотографировал это мозаичное изображение и посмотрел на немилосердное солнце, чтобы примерно определить расположение знака относительно сторон света. Внезапно вспомнил, что у меня с собой имеется компас. Я положил его в центр знака и отметил пеленг (горизонтальный угол, измеряемый по часовой стрелке между двумя направлениями: на север и на объект), который показывал угол треугольника с «усиками-антеннами»: 270 град. – точно на запад.
Вернувшись на яхту, мы понимали, что должны оставить мистический остров, но куда проложить курс не ведали.
Виктория, разморенная солнцем и неудачными поисками золотых изделий, сидела молчаливо в каюте, понуро склонив голову. Чтобы вывести ее из ступора, я объявил аврал. Мы отдали швартовы и вышли через южную часть пролива в открытое море.
Я передал Виктории управление яхтой, а сам зашел в каюту и склонился над картой. В минуты глубоких раздумий ко мне всегда приходит озарение. Мгновенно мое сознание пронзила мысль: «А не указывает ли мистический треугольник на полу античного дома на наш дальнейший курс?».
Пользуясь параллельной штурманской линейкой и транспортиром, я проложил линию пеленга 270 град. от центра острова Делос. Эта линия прошла через полуостров Пелопоннес и пересекла остров Сицилию.
Воодушевленный счастливой мыслью, я с сияющим видом появился в кокпите.
– Виктория, – вкрадчиво обратился я к своей спутнице, – ситуация такова: мне известен наш дальнейший курс – это линия пеленга, заданного делосским треугольником, но пока не знаю конечного пункта назначения. По этой линии на Пелопоннесе, насколько мне известно, нет значимых   памятников старины, которые были бы связаны с мистическим треугольником и нашей идеей. Надо посмотреть, что имеется на Сицилии.
– Вы уверены, что там они могут быть? – покосилась на меня Виктория.
– Надеюсь, – вздохнул я. – Помни, что конечная цель нашего маршрута – ареал обитания бессмертной медузы, и ключевое слово – «бессмертие».
– Мы уже побывали у «бессмертных» турецких и греческих  берегов – и что в результате? – насмешливо подчеркнула Виктория.
– Но ты же знаешь, что путь наш не усеян розами, поэтому надо набраться терпения и быть готовыми к любому повороту судьбы.
– Да уж, судьба ведет нас вслепую, – молвила моя подруга.
– Давай поразмышляем, – мягким голосом сказал я, чтобы не раздражать Викторию, – исходный пункт – мистический треугольник.
– Знать бы то, что он содержит в себе? – задумчиво пробормотала моя визави.
И тут я вскочил:
– Чудесная подсказка: двойной треугольник содержит внутри еще один треугольник. Символ острова Делос – это величайшая совокупность храмов, выраженная двумя треугольниками. Внутри них – еще один темный треугольник, то есть еще один храмовый комплекс.
– Храм в храме? – вставила Виктория, претендуя на значимость мысли.
– Да! А ну-ка посмотри в интернете, что находится на линии нашего пеленга, который пересекает восточное и западное побережье Сицилии?
– В восточной части побережья линия пеленга проходит южнее порта Катания, а в западной части – через город Агридженто, возле которого находится какая-то Долина Храмов, – поведала Виктория.
– Вот тебе и ответ! – вскричал я. – Долина Храмов – это комплекс храмов, как на Делосе. Ты еще упомянула Агридженто – древнегреческий город Акрагант. Я как философ сразу тебе отвечу: в нем родился известный греческий философ Эмпедокл, сторонник идеи метемпсихоза – перевоплощения душ. Вот тебе и ключевая идея – «бессмертие»! Кроме того, есть дополнительный важный намек: по преданию, на острове Сицилия обитала Горгона Медуза.
– Интересно, а где мы окажемся, если продлить эту линию пеленга с острова Делос в противоположном, восточном направлении? – задала странный вопрос Виктория.
Столкнувшись с «женской логикой», мужчине лучше уступить, чем вести спор, подумал я, и чтобы удовлетворить любопытство Виктории, продлил линию этого пеленга в восточном направлении. Каково же было мое удивление, когда увидел, что она прошла через античный город Дидима (совр. турецкий порт Дидим) на побережье Малой Азии. В древние времена этот город славился своим оракулом – жрецом, оглашавшим предсказания божества. В моей памяти всплыл один из удивительных артефактов этого города, сохранившийся среди развалин храма Аполлона: громадный мраморный горельеф, изображающий Горгону Медузу с благообразным выражением лица и грустным-прегрустным взглядом. Я поведал об этом Виктории.
– Вы говорили, что наши поиски бессмертной медузы связаны с образом Горгоны Медузы. Так куда же лучше идти? В Долину Храмов или в Дидиму? – задала она «женский» вопрос, и в ее глазах зажегся лукавый огонек.
– Я как капитан яхты беру ответственность на себя и полагаю, что следовать надо в Долину Храмов: вершина делосского треугольника с «усиками-антеннами» указывает на запад, а не на восток. А то обстоятельство, что на одной линии и на западе, и на востоке находятся античные святыни, только подтверждает «магическую географию» острова Делос.
– Вы полностью уверены в правильности своего решения?
– Да! Итак, – бодро скомандовал я, – идем в сицилийский порт Сан-Леоне, рядом с которым находятся Долина Храмов и город Агридженто (Акрагант).
Виктория неохотно согласилась.
Заручившись благоприятным прогнозом погоды, мы взяли курс на Сицилию. Когда яхта на ходу, сразу появляется радостное настроение. Но, видимо, это правило не распространялось на Викторию. Хотелось во что бы то ни стало приободрить заскучавшую спутницу. Я попросил ее поискать среди музыкальных записей «Сиртаки». Хотя все считают, что это старинная греческая музыка, но, в действительности, это не так: она была написана специально для фильма «Грек Зорба». Тем не менее ее мелодичность, видимо, все же выражает радостный греческий дух.
Эгейское море отнеслось к нам с любовью. Дул свежий ветерок, который гнал яхту к вожделенной цели.
Виктория включила магнитофон с записью «Сиртаки». Я  ожидал, что она сбросит с себя одежды и начнет танцевать. Но моя возлюбленная сидела на палубе и грустно смотрела на пробегающие волны. Ее угнетенное настроение начало меня беспокоить. Вдруг она призналась:
– Вы, наверное, уже поняли, что помимо прогерии, я страдаю еще и эксгибиционизмом, то есть неосознанным спонтанным обнажением. Такой диагноз мне поставили врачи. После приступа ничего не помню, но потом длительное время испытываю чувство вины – это меня угнетает. Лечение у психотерапевтов не помогло.
– Да, мне это стало ясно еще во время приступа при подходе к Босфору. Избавить тебя от этого недуга я мог бы легко с помощью гомеопатического лечения. Но, к сожалению, препараты, которые подходят для этого случая, Hyoscyamus и Staphysagria, отсутствуют в моей походной гомеопатической аптечке, – таков был мой ответ.
Однако в этой ситуации желательно было что-то предпринять. Клин клином вышибают или, как говорят гомеопаты, similia similibus curantur (подобное излечивается подобным), подумал я.
Перевел управление яхтой на авторулевой и тихо приблизился к Виктории. Играя роль опытного ловеласа, которым, впрочем, никогда не был, я стал раздевать девушку. Она безучастно взирала на это действо и не противилась движениям моих рук. Когда были сброшены последние одежды и обнажились «начала бытия», Виктория улыбнулась и пригласила меня на танец. Мы обхватили руками плечи друг друга. Двигаться в ритме «Сиртаки» в тесном кокпите было сложно: мы присели на скамью кокпита и дружно в такт музыке дрыгали ногами. Музыка закончилась, и Виктория устремила на меня свой взгляд:
– Почему мужчинам так нравятся обнаженные женщины?
– При созерцании женской наготы мужчина впадает в наркотическое состояние сознания: он забывает обо всех горестях на свете, – по-философски ответствовал я.
– А я красивая? – вдруг спросила Виктория.
Я взял ее руку, прислонил к своей щеке и поцеловал  тыльную сторону кисти.
– Должен признаться, – чистосердечно молвил я, – с юных лет не люблю целоваться; даже этот невинный поцелуй руки вызывает во мне внутренний протест. И еще – не могу словесно объясняться в любви: мне кажется это лицемерием. Хотя и известно, что женщины тают от сладких слов, но ничего с собой не могу поделать.
– Я это заметила! – ледяным голосом промолвила она и затем продолжила:
– Скажите, а как меняется отношение мужчины к девушке на протяжении жизни?
– В молодости мужчину интересует душа девушки, а в старости – ее тело. Подчеркиваю, речь идет не о состарившейся женщине, а о девушке. С женами живут по привычке.
Виктория ошалело посмотрела на меня:
– Чем же это объяснить?
– Видишь ли, в молодости виден горизонт жизни, а в старости мелькает только черная ширма перед глазами, и отсутствует всякая надежда на будущее.
После «лечебного обнажения», Виктория стала иногда, как бы невзначай, появляться на палубе в обнаженном виде – я предположил, что таким образом она пытается преодолеть стыд перед мужчиной. 
Созерцание моря навевает размышления о вечном и вместе с тем тоску однообразия.
Вглядываясь в горизонт, я рассказал Виктории притчу: «90-летний старик сажал миндальное дерево. Прохожий человек заметил:
– Зачем ты это делаешь?
– Я всегда поступаю так, как будто буду жить вечно.
– Я же живу так, словно в любой момент могу умереть, – ответил ему прохожий».
Я спросил Викторию:
– Какой вариант тебе ближе?
– Она взглянула на меня с удивлением:
– Конечно, второй.
– А вот я всегда следовал первому принципу, хотя втайне завидовал тем, кто живет по второму.
– Но это же неразумно. Ведь наверняка этому старику не удастся воспользоваться плодами этого дерева, – убежденно высказалась Виктория.
– Да, но чтобы жить сегодняшним днем, надо быть безрассудным, пить вино и созерцать женскую наготу. Мой холодный разум давно извращен философскими штудиями и уже не может вернуться к детской непосредственности. Мой организм решительно не приемлет алкоголя. Любование обнаженными женщинами недоступно – общество наложило на это строгое табу. И вот теперь, на яхте с тобой, я соединил в себе эти два принципа жизни, что можно считать безмерным счастьем.
Виктория окинула меня нежным взглядом и сказала:
– У меня тоже внутри все перевернулось – кажется, я начинаю избавляться от чувства ложного стыда, который толкает меня подсознательно к эксгибиционизму.
– Я тоже это замечаю, – мне ничего не оставалось делать, как приободрить свою подругу.
– Может быть, Вам и интимное общение с женщиной неприятно? – внезапно витиевато спросила Виктория.
– Противно было первый раз, а потом вошло в привычку и даже вызывало восторг, – честно признался я, – но меня  всегда привлекал больше изначальный порыв страсти, нежели его результат.
– А у меня ни разу не было нормальных близких отношений с мужчиной: мешал стыд – откровенно призналась моя подруга. – Меня воспитывала строгая бабушка, фанатично верующая в бога. Религию она мне не привила, а вот чувство стыда закрепила.
– А откуда же беременность? – иронически спросил я.
– Я же сказала, что у меня не было «нормальных» отношений, то есть обоюдно желаемых.
Мы взглянули друг другу в глаза. Для меня это было испытанием: я не выдерживаю чужого взгляда. На удивление, впервые в жизни мне не захотелось отвести глаза в сторону – я ощутил, что растворяюсь в бездонной глубине глаз моей возлюбленной.
С этой минуты наши отношения стали более доверительными, и мне почудилось, что уже не сможем жить друг без друга.
Миновав греческий остров Китира (здесь, по версии Гесиода, родилась богиня любви Афродита; ветер же унес ее в виде пены морской на остров Кипр), наша яхта торжественно вошла в Средиземное море. Настроение было приподнятое. Казалось, что его разделяли и дельфины, которые резвились рядом с нашим бортом. Зрелище этих морских вестников всегда вызывает чувство восторга. Складывалось впечатление, что они указывали нам путь в темных водах моря. Древние греки верили, что дельфины спасают тонущих и провожают души усопших к Островам Блаженных. Этих обитателей моря часто изображали в качестве спутников богов на монетах и в мозаиках.
Я направил бинокль на утопающий в дымке мыс Тайнарон, где, по преданию, был вход в Аид, царство мертвых, и пафосно изрек:
– Сейчас мы навсегда покидаем «страну мертвых» и начинаем постепенно приближаться к «стране вечной жизни».
– А не окажется ли вечная жизнь невыносимо скучной? – устремила на меня вопрошающий взгляд моя спутница.
– С тобой – нет! – с воодушевлением воскликнул я.
До Сан-Леоне оставалось около 470 миль. Яхта шла с хорошей скоростью, и мы полагали прибыть туда через трое суток. Регулярно забрасывали трал и пытались поймать бессмертную медузу. Однако эта вожделенная обитательница моря упорно избегала наших сетей.
Обычно спустя час после обеда я слушал музыку Моцарта – эти божественные звуки способствуют созданию здоровой структуры сознания, как утверждают ученые. В музыкотерапии даже утвердилось специальное понятие «эффект Моцарта». Я давно ввел эти сеансы в свою повседневную жизнь.
Виктория же без особого интереса относилась к моим сеансам музыкотерапии. Однажды она заявила, что с б;льшим удовольствием слушает современные ритмы, нежели скучную классику.
Я возмутился:
– В мире должна царить гармония, а твоя «дикая» музыка вносит сумятицу. Вот эксперименты, поставленные учеными: три плантации растений «облучали» разными музыкальными звуками; одна плантация, контрольная, была без музыкального сопровождения. Растения, «слушавшие» индийские ритмы (раги) Гандхарваведы, дали прирост в 2 раза выше контрольных растений; там, где звучала музыка Моцарта и других представителей венской классики, – в 1,5 раза выше, а растения, находившиеся под воздействием современной музыки, завяли.
Но на мою подругу эти аргументы никак не действовали. Она привычно включала свой плеер и мотала головой в такт музыке, как отгоняющая оводов лошадка.
Однажды Виктория меня спросила:
– Вы были моряком, философом. Кем бы Вы хотели еще быть?
– Уточню: моряком был недолго, философом я не был, а только стремился им быть – если и величаю себя так, то лишь условно. Правда, был еще дачным пчеловодом и садовником. А хотел бы стать гинекологом, – игриво высказался я. 
– Вы как всегда иронизируете! Поясните.
– Философ и гинеколог занимаются одним и тем же делом: «родовспоможением»: первый помогает рождаться мыслям, а второй – детям. Это, правда, не моя мысль, а древнегреческого философа Сократа.
– Мудрено. А что значит «стремился быть» философом? – не отставала от меня Виктория.
– Видишь ли, тот изначальный статус философа, который возник в Древней Греции, безвозвратно утерян. Античный философ – это человек, который сознательно живет по какому-то принципу, обычный человек живет так, «как живется». Нынешний же философ – это преподаватель философии, который говорит студентам, как надо жить, но сам так не живет. Это понятно? – вопросительно взглянул я на свою подругу.
Виктория осмелела:
– Философских учений множество. Какое же из них выбрать для того чтобы жить по одному из его принципов?
– Для этого нужно доверять своему внутреннему чувству, которое подскажет, какое из имеющихся учений подходит; можно выработать и свою личностную доктрину.
Виктория продолжала напирать:
– А каким учением лично Вы руководствуетесь?
– Своим. Называю его «трансабсурдизм» (от лат. trans – через и adsurdum – бессмыслица, абсурд). Суть этого мировоззрения состоит в следующем: мы не можем своим жалким человеческим разумом понять смысл бытия, а это непременно рождает чувство абсурда. Все, что нам остается, – максимально возможное противостояние абсурду.
– Насколько я поняла, все это очень субъективно: там, где один  видит смысл, другой усматривает бессмыслицу.
– Не совсем так: я говорю о постижении смысла бытия в целом, то есть в философском плане, а не о приписывании смысла или бессмыслицы отдельным явлениям – это удел обывателя. Стремление мыслителя к осуществлению своего принципа жизни или идеала возвышает его над темной людской массой. Однако не все так радужно в жизни истинного философа, – продолжил я мысль, – его существование трагично и похоже на жизнь Дон-Жуана, охваченного желанием соблазнить христианскую монашку: в молодые годы мешает страх греха, в зрелые – отсутствует потенция. То есть устремления философа никогда ничем не завершаются, разве что костром инквизиции.
– Вы никак не можете обойтись без иронии, – выговорила Виктория. – Тогда и мне позвольте поиронизировать: Вам следовало бы назвать свое учение «гинекософия».
– Откуда ты взяла такое понятие?
– Ниоткуда – просто пошутила.
– Удивительно! Этот термин, обозначающий «философское учение о женщинах», придумал философ Алексей Лосев. В своих «Тезисах практической гинекософии» он писал: «Любовь есть стремление. Стремление есть познание. Значит, любовь там, где есть что познавать. Если объект исчерпан для тебя, то не надо притягивать познание за волосы. Любовь к тому объекту, в котором уже все исчерпано для тебя, есть или привычка или неспособность иметь самую обыкновенную фантазию».
– Если из сказанного сделать вывод, то я должна постоянно от Вас что-то утаивать, чтобы Вы подольше меня любили, – радуясь своей способности к логическому мышлению, высказалась Виктория.
– Выходит так.
– Чем больше вникаешь в философские рассуждения, тем сильнее рискуешь дойти до умопомрачения, – заключила моя собеседница.
– Ну тогда, чтобы окончательно помутился твой рассудок, я приведу рассуждения «гинекософа» Вадима Россмана: «Любовь как химическая война. Подоплекой полового взаимодействия является чисто химический конфликт. Древние китайские даосы заблуждались в своей алхимии и теории сексуальной практики, приписывая половому акту задачу похищения сексуальной энергии партнера или партнерши. Но в их алхимических спекуляциях содержится проницательная догадка. В любви действительно происходит подспудная химическая война – война за нейрохимические элементы и ионы противника. Химия или алхимия любовного поединка состоит в борьбе за похищение стратегических элементов – тестостерона, нонадреналина, эндорфина, допамина, серотонина и прочих нейрохимических опиатов. Любовь – это подспудная битва за серотонин, завуалированная страстями, стихами и стихиями. Любая победа здесь оборачивается притоком серотонина. Любовный поединок включает в себя целую гомеопатическую аптеку любви».
– Получается, что тайна любви объяснятся лишь простым взаимодействием химических элементов? – на лице Виктории отразилось изумление.
– Любое явление действительности можно рассматривать в разной системе координат: мир – это наше субъективное представление, – ответил я.
– Следовательно, какой мир сам по себе, мы не можем знать? – продемонстрировала еще раз способность к логическому мышлению моя собеседница.
– Да!
Виктория на минуту задумалась и сменила тему разговора:
– Преподаватель философии университета говорил нам, что нынешние философы делятся на два лагеря: философы-логики и философы-лирики. Что Вы по этому поводу скажете?
– Видишь ли, классификацию можно производить по какому угодно признаку – любая из них имеет право на существование.
– Если исходить из этого деления, то к какому типу Вы себя отнесете?
– Я – философ-лирик. Но мне больше нравится разделение нашей братии по отношению к тайне мира: философы-трагики, воспринимающие ее как личную трагедию, и философы-математики, рассматривающие ее как сложную задачку, которую можно решить. По этой классификации меня следует отнести к первому типу.
– А Вы могли бы привести примеры таких подходов в понимании философии?
– Философ-трагик может рассуждать так, как, например, Николай Бердяев: «Философия и начинается с размышления над моей судьбой». Я знавал одного философа-математика, который на своем 70–летнем юбилее заявил, что цель его жизни состояла в том, чтобы открыть формулу счастья, – и он гордо написал ее на доске: Q = ;L/R = 1 / ;RC = S, где Q – счастье; ; – частота информационно-эмоциональных перемен; L – эмоциональная инертность; R – сопротивление действию; C – информационная емкость; S – число дорог ведущих к цели. Истолковать? – вопросительно взглянул я на свою собеседницу.
– Не надо! И так все очень понятно, – улыбаясь, заявила она.
– Я привел последний пример не для того, чтобы поиронизировать, а с целью наглядности. Автор формулы счастья полагал, что словесно ее хорошо выразил Папа Римский Иоанн Павел II: «Счастлив тот, который понял, что большее счастье заключается в том, чтобы давать, чем брать, и служить другим, чем быть обслуживаемым», – попытался я оправдать философа-математика, хотя и не был в восторге от его методов.
Виктория нервно вскочила:
– А я вот нашла в интернете рекомендации ученых, как стать счастливым. Надо позитивно мыслить, больше бывать на дневном свете, употреблять белки, иногда баловать себя сладостями, включать в пищу витамины В6 и В12, делать  массаж, заниматься медитацией и спортом. Видите, здесь советы практические, философы же кормят нас «соломой иллюзий».
– Я ведь не отрицаю научного подхода: он правомерен, как и любой другой.
– А может ли женщина быть философом? – не отставала Виктория.
– Нет. Философская мысль существует в сфере неопределенности. Мужскому разуму свойственно вечное сомнение, женскому присуща устойчивая несомненность.
– Поясните.
– Чтобы было понятнее: мужчина может сомневаться в своем отцовстве, женщина на все сто процентов уверена в своем материнстве.
– Оригинальный ответ! – весело отметила Виктория.
Беседа о философии и философах явно затянулась, и я решил переменить тему разговора:
– Виктория, вот ты специалист по логистике. Это понятие недавно появилось в нашей жизни и часто неправильно ассоциируется с логикой. Что оно означает? – проявил я интерес в духе сократовской иронии.
– Это знание о том, как оптимально продвигать товары от производителя, продавца к потребителю.
– Насколько я осведомлен, – вставил я, – понятие «логистика» происходит от греческого слова logisticos, что означает «счетное искусство». Но некоторые исследователи считают, что этот термин происходит от французского слова logistique, – его ввел генерал Г. Жомини в XIX веке, понимая под логистикой «практическое искусство передвижения войск».
– Профессора университета нам говорили, что учет был всегда, но особое значение он приобрел в частном бизнесе, где каждый участник этого процесса обеспокоен тем, как бы не прогореть. А бизнес в нашей стране, как вы знаете, появился недавно, – просвещала меня Виктория. – Ранее существовавшая плановая экономика не очень-то была озабочена учетом, так как расходы в случае просчета несло безликое государство, и лично никто особенно не был озабочен этой проблемой. Вот почему это понятие стало актуальным у нас только в связи с появлением рыночной экономики.
– Предлагаю обмен нашими профессиональными секретами подкрепить обедом, – высказался я.
Утром Виктория поймала две большие рыбины, и они должны были украсить наш обеденный стол.
Я же совершенно не могу заниматься рыбалкой – кажется, что это занятие крадет у меня время моего земного бытия, хотя рыбаки утверждают обратное: часы, проведенные на рыбалке, не засчитывается в срок жизни.
Яхта неумолимо приближалась к Сицилии – «стране красивого берега», по словам Геродота. Виктория иногда подходила к карте, брала циркуль-измеритель, и определяла расстояние, отделявшее нас от острова.
Неожиданно на подходе к Сицилии нас застал полный штиль. Паруса безжизненно обвисли. Мы не могли длительно идти с помощью двигателя: запасы топлива были ограничены и предназначались только для маневров в стесненных условиях плавания. Настроение моей подруги упало. Мы еще ни разу не попадали в полный штиль. Это было мучительно: казалось, что жизнь замерла.
Штиль не опасен в данную минуту, но если он длится бесконечно долго, то грозит гибелью. Сколько жизней моряков парусных судов угасло в океанских просторах из-за штиля? Наверное, не меньше, чем вследствие шторма. Буря же опасна в данный момент, но, как правило, она длится недолго, и впереди маячит надежда. 
Чтобы развеяться, мы несколько раз забрасывали трал и проводили его вдоль борта. Затем скрупулезно изучали содержимое – медуза не обнаруживалась.
Через шесть часов греческий бог северного ветра Борей напомнил о себе. Паруса вздулись, и яхта вышла из дремотного состояния.
Ночь была напряженной – мы огибали южную часть Сицилии. К утру подошли к порту Сан-Леоне; там была уютная марина. Сразу же зашли в нее, ошвартовались у причала и оформили у местных властей свой приход (чего, кстати, не сделали на греческом острове Делос, – посетили его, по сути, нелегально). Вначале решили побывать в Долине Храмов и городе Агридженто, а потом заняться ловлей медузы. Вооружившись картой местности, я рассчитал наш маршрут.
Взяв такси, мы через несколько минут уже были у разрушенного храма Эскулапа – его решили посетить в первую очередь как святыню, покровительствующую нам.
Путеводители указывали, что этот храм находится в самом центре Долины Храмов. Историкам удалось осуществить его идентификацию, ссылаясь на упоминание храма греческим историком Полибием, который отмечал, что он находился «перед городом». Правда, учитывая незначительные размеры храма (22 х 11 метров), некоторые  ученые сомневаются в этой атрибуции. Из других источников известно, что в храме была установлена статуя Аполлона работы Мирона, – дар Сципиона городу.
Мы бродили вокруг храма, загадывая желания. Виктория с нетерпением спросила:
– И долго будем так петлять?
– Избавься от раздражения, дорогая! Думая о священном, мы возвышаемся духом, – высокопарно выразился я и далее продолжил в шутливом тоне:
– Скажи мне спасибо, что не предлагаю тебе здесь провести ночь, как в Пергамском асклепейоне.
После медитативного кружляния вокруг храма, мы простерли взор на величественную Долину Храмов, имевшую сакральное значение для античного мира, где, по словам греческого философа Платона, исполняли свой танец «сицилийские музы». Сицилия напоминает остров Делос – здесь обитала такая же пестрая смесь народностей.
В одном километре на северо-восток от храма Эскулапа  виднелись храм Конкордии и храм Юноны, на северо-запад – храм Диоскуров и храм Вулкана, на север – храм Геракла.
Прямо перед нашим взором на холме возвышался город  Агридженто (античный Акрагант).
Виктория приблизилась к большому плоскому камню, установленному в вертикальном положении, и попросила меня сфотографировать ее в распятой позе.
– Зачем? – удивился я.
– Распятие женщины – символ нашего века, – философично заметила она.
Я покорно исполнил ее просьбу и разразился смехом.
– Почему Вы хохочете?
– Эта сценка напоминает мне одну из любимых мною картин «Искушение Святого Антония» Фелисьена Ропса и его высказывание по этому поводу: «Мужчина находится во власти женщины; женщина находится во власти дьявола».
– А кто такой Святой Антоний? – поинтересовалась Виктория.
– Раннехристианский монах, который боролся с искушением плоти, – его постоянно преследовали видения обнаженной женщины и дьявола.
– Получается, что Вы невольно оказались в роли Святого Антония, созерцая меня распятой?
– По сути, все здоровые мужчины повсечасно находятся в состоянии Святого Антония, но в отличие от монаха, им не дает покоя только призрак нагой женщины, и совсем не тревожит явление дьявола, – заключил я.
– Богатое же у Вас воображение, если даже в одежде Вы видите меня нагишом, – весело подметила Виктория. 
Мы подошли к храму Конкордии (богини Согласия). Храм поразил нас своей величественной гармонией и строгостью.
Недалеко отсюда располагался храм Юноны (богини Брака и Материнства). Я с трудом уговорил Викторию возложить венок на руинах этого храма.
– Какой брак, какое материнство? Моя жизнь тает, как догорающая свеча, – мрачно возразила она.
– Мы для того здесь, чтобы продлить горение этой свечи до бесконечности! – пафосно воскликнул я.
– Ваши возвышенные слова меня слабо утешают, – отозвалась моя подруга.
– Тогда предлагаю направить наши стопы в Акрагант, где жил великий утешитель, – философ Эмпедокл.    
И мы зашагали в направлении родного города философа. До него оставалось два километра, погода была нежаркая, и вскоре нас без особого радушия приветствовали улицы итальянского городка.
Первым долгом встал вопрос: как пройти к памятнику Эмпедоклу? Никто из встречных прохожих этого сонного городишка не мог указать нам путь к памятнику. Я еще раз просмотрел карту и обнаружил на ней улицу Эмпедокла. Оказывается, мы были недалеко от нее. Возможно, памятник находится на этой улице, предположил я. Идя наобум, мы вдруг среди тесно расположенных домов обнаружили этот памятник. Вне всякого сомнения, он был мастерски исполнен. Эмпедокл был изображен с открытым лицом, подножие статуи обвивали какие-то странные существа. Скульптура разочаровала меня: по легенде, жители Акраганта установили философу статую с покрытой головой, чтобы подчеркнуть его загадочность.
– Вы говорите, она была с покрытой головой, – вскричала Виктория и начала суматошно срывать с себя одежду.
Обнажив запретные части тела, она набросила на голову кофту в виде покрывала.
– Вот так я буду здесь стоять в виде живой инсталляции, подчеркивая свою загадочность, – громко заявила Виктория и застыла в неподвижной позе.
К счастью, поблизости отсутствовали прохожие: было время сиесты. Я не знал, как вывести ее из этого состояния.
Вдруг как будто кто-то огрел меня молотком по голове, и я завопил во всю силу, да, наверное, так, что от моего голоса начали распахиваться жалюзи, закрывавшие окна домов:
– Змеи, змеи вокруг! Быстрее убегаем отсюда!
Виктория мгновенно вышла из оцепенения, сорвала с головы то, что служило покрывалом, и стала торопливо собирать разбросанную вокруг одежду. Я помог ей быстро одеться. Из окон стали выглядывать заспанные лица жителей.
Пришлось спешно ретироваться. Узнав у одинокого прохожего, где остановка такси, мы быстрым темпом направились туда. Дремавший водитель оживился, когда узнал, что нас надо отвезти в порт Сан-Леоне.
По прибытии на яхту Виктория задумчиво спросила:
– Что произошло возле памятника Эмпедоклу? Я ничего не помню, но чувствую, что было что-то ужасное.
– «Да, действительно так, – дал я волю безграничному воображению в духе учения Эмпедокла. – Там мы провалились в «дыру во времени». Попав в изначальный пространственно-временной континуум, мы с тобой ощутили себя мерцающими точками сознания – «точками сборки». Вокруг нас в мировом пространстве плавало бесчисленное множество отдельных человеческих голов, глаз, рук, ног, других частей тела. По всемирному закону «любви и вражды» в «точке сборки» произошло формирование наших организмов. Как только наши взгляды встретились, мы обрели себя и свои имена».
На удивление, Виктория внимала с неподдельным интересом моему бредовому повествованию. Чтобы дальше не уводить мою слушательницу в дебри фантасмагории, я решил  вернуться к реальности и сделал паузу:
– Поразмышляй над таким высказыванием Эмпедокла: «Ничто не может произойти из ничего, и никак не может то, что есть, уничтожиться».
– А что здесь раздумывать? – самоуверенно отрубила она. –
Если бы обстояло дело иначе, то мир не смог бы существовать в привычном для нас виде: на каждом шагу мы постоянно проваливались бы в трясину, из которой в то же самое время выпрыгивали бы какие-то непонятные болотные чертики.
– Ты хочешь сказать, что не было бы закономерности в мире? – вставил я.
– Это был бы антимир, – заключила Виктория, – но Вы отвлеклись.
– Продолжаю: «Мы с тобой оказались на «агор;» древнегреческого города Акраганта. По площади суетливо сновали торговцы сушеной рыбой, маслинами, козьим сыром.
Вдруг послышались возгласы: «Смотрите, смотрите, Эмпедокл!». Философ предстал перед толпой в пурпуровом одеянии с дельфийским венком на голове. Длинные волосы ниспадали до плеч.
Кто-то из толпы воскликнул:
– Эмпедокл, в чем истина?
– Истина в словах, которые я изрекаю, – дал ответ философ.
– Откуда такая уверенность? – прокричал торговец сушеной рыбой.
– Я слышу голос божества, – заявил Эмпедокл.
Толпа неистовствовала. Снова послышался чей-то голос:
– Эмпедокл, кто ты?
– Я уже – не человек, но бессмертный бог для вас, – уверенно ответил философ. – Со временем каждый из вас сбросит телесную оболочку и станет богом.
Обычно толпа, собиравшаяся вокруг философа, интересовалась предсказаниями будущего, исцелением от недугов. На этот раз посыпались каверзные философские вопросы, но они не смутили Эмпедокла.
Именно из людей, задававших такие вопросы, Эмпедокл отбирал себе учеников, которым он обещал раскрыть тайну целебных трав, научить управлять природными стихиями и  оживлять мертвых».
Я внезапно прервал свою речь и обратился к Виктории, которая, как зачарованная, слушала мой рассказ: «Думаю, что теперь тебе нужно объяснить, в чем суть учения Эмпедокла.
Философ полагал, что все сущее состоит из первоначал: «огня», «земли», «воздуха» и «воды». Конечно, он придал первоэлементам мифологическую форму: «Сияющий Зевс (огонь), дающая жизнь Гера (воздух), уносящий жизнь Аид (земля) и увлажняющая себя слезами Нестис (вода)». Аристотель отметил, что у Эмпедокла «стихии – суть боги».
Кстати, теории четырех первоэлементов была суждена долгая жизнь – вплоть до XVII века.
Согласно Эмпедоклу, первоэлементы соединяются и разъединяются великими космическими силами Любви и Вражды, создавая разнообразные миры.
Рождение мира сопряжено с его вечностью – космос постоянно воспроизводит временные циклы своего существования.
Описание Эмпедоклом пульсации Вселенной напоминает жизненный цикл бессмертной медузы, который совершается между «верхним» пределом (зрелая медуза) и «нижним» (полип). По словам Эмпедокла, эти циклические изменения «существуют всегда в неизменном круге».
Круговорот душ так же связан с круговоротом веществ.
Эмпедокл утверждал: «Некогда был я юнцом, был прелестной девицей, был и растением, птицей, рыбой безгласной в море».
Ходил слух, что Эмпедокл даже оживлял мертвых.
Жизнь свою философ закончил сознательно: бросился в огнедышащий кратер вулкана Этна. Своим смелым шагом он хотел превзойти смертную человеческую природу. Впрочем,  существовало много других версий кончины философа.
Наверное, вслед за Фридрихом Гёльдерлином, немецким поэтом, много писавшем об Эмпедокле, я мог бы произнести:
Ты стал бессмертным, ты разделил удел
Богов, и Мать-Земля приняла тебя.
        И если бы я любви не ведал,
Прянул бы я за тобою в бездну.
Эмпедокл – самый оригинальный древнегреческий философ: он один из немногих, кто стремился перешагнуть через грань человеческих возможностей».
Я почувствовал, что вошел в роль преподавателя философии, но вдруг понял, что слушатель-то всего один, и эта тема его может не интересовать – в аудитории же, среди студентов, всегда найдется тот, кто слушает увлеченно.
Наступила ночь. Мы решили хорошо отоспаться в спокойной обстановке во время стоянки в марине. Сон был очень продолжительным. Что мне снилось, я не запомнил. Виктория же поведала о своем сновидении:
– Мне снился голубоглазый крылатый ангел с лицом то ли мужским, то ли женским.
– Запиши в подробностях это сновидение, – посоветовал я.
Утром мы вышли в море, легли в дрейф и начали ловить медузу. Более десяти раз забрасывали трал. Результаты были нерадостными.
– На этот раз нам не помог и Эмпедокл с его аналогией между бессмертной медузой и Вселенной, – резюмировала Виктория.
– Не огорчайся, моя дорогая, я убежден: мы все равно поймаем это изворотливое морское существо, – успокаивающим тоном заверил я.
– Куда теперь идти? У нас нет никаких намеков на наш дальнейший путь, – грустно размышляла Виктория.
– Прочти еще раз записанный сон, – попросил я.
Прочитав запись, Виктория добавила:
– Кажется, ангел был на кладбище, и вокруг виднелись распластанные обнаженные женские тела.
– Кладбище Стальено в Генуе! Это точно! Однажды мне удалось посетить его в молодые годы, – уверенно заявил я.
– В чем его особенность? – последовал вопрос Виктории.
– Это единственное кладбище в мире, где бог любви Э;рос торжествует над богом смерти Та;натосом. Эрос традиционно изображается златокудрым мальчиком с колчаном стрел за плечами, а Танатос – в виде крылатого юноши с погашенным факелом в руке. Это кладбище-музей, – продолжил я, – наполнено эротическими скульптурами, выполненными лучшими итальянскими мастерами XIX века. Эротическая сила юных дев отражена с таким мастерством и такой мощью, что для смерти там просто нет места.
– Но какое отношение кладбище имеет к нашему поиску бессмертной медузы? – растерянно спросила Виктория.
– Борьба Эроса и Танатоса выражает извечный закон цикличности бытия, представленный в учении Эмпедокла как  состязание Любви и Вражды. Жизнь бессмертной медузы – яркое выражение этой цикличности.
– Этих аргументов явно недостаточно, чтобы идти туда в поисках медузы, – решительно заявила Виктория, демонстрируя свои способности специалиста по логистике.
– Тогда еще один довод: даже если мы в тех местных водах не обнаружим бессмертную медузу, то, мне кажется, у тебя может появиться шанс избавиться на кладбище от другой болезни – эксгибиционизма, – заверил я.
– Не вижу, откуда вытекает такое заключение? – как истый представитель деловой науки, задала вопрос Виктория.
– Сновидения всегда указывают на какую-либо психическую проблему. Эротические девы на кладбище ассоциируются с твоим спонтанным обнажением, и созерцание их, согласно психоаналитическому методу Фрейда, может способствовать твоему выздоровлению, – аргументировал я свой ответ.
– Все это слишком надуманно, но у нас нет иного варианта, кроме как идти на кладбище, – иронизируя, согласилась Виктория.
– Почему же? Выбор есть: по преданию, где-то северо-западнее Сицилии обитает нимфа Калипсо; может, к ней заглянем в гости? – пошутил я.
– Нет, на растерзание нимфе я Вас не отдам, – продолжила шуточную линию беседы Виктория.
– Аврал! – скомандовал я.
Мы вышли из марины и решили идти на Геную, до которой было 470 миль – около трех суток пути. Хотя прогноз погоды на ближайшие три дня был благоприятным, однако мы все же решили не рисковать и проложили курс на Салерно с расчетом прижаться к берегу и идти в северо-западном направлении вдоль «итальянского сапожка».
Весь день Виктория грустила. Да и у меня было далеко не радужное настроение.
– Неужели так и будем блуждать в печальной бесконечности моря? – поэтично пропела моя спутница.
Чтобы развеять напавшую на нее меланхолию, я предложил ей заняться рыбалкой. Это искусство она постигла во время нашей учебы в яхт-клубе. Виктория согласилась.
Она увлеченно стала забрасывать удочку, лицо ее посветлело. Серебристая на вид макрель легко попалась на крючок. Я стоял за штурвалом и управлял яхтой.
Обед был на славу: отварная макрель с овощами, приправленными оливковым маслом и виноградным уксусом, – истинная средиземноморская диета. Французские ученые оздоравливающий эффект этой диеты приписывают красному вину. Однако испанские исследователи выяснили, что целебная суть этой пищи не в вине, а в приправе из оливкового масла и виноградного уксуса. Греки вместо уксуса используют лимонный сок.
Незаметно подкрался вечер.
Как только на небе появились звезды, Виктория в обнаженном виде появилась на палубе.
– Сегодня мы будем созерцать звезды! – менторским тоном громко возвестила она.
– Мы и так наблюдаем их каждую ночную вахту, – заметил я.
– Вы ничего не поняли. Каждый из нас должен почувствовать свою звезду и впредь знать, что она руководит нашей судьбой, – резко парировала мою реплику Виктория.
– Я могу чувствовать только теплую женщину, но не холодную звезду, – добродушно-хитровато высказался я.
– Вы пошляк, а не философ! – выпалила моя подруга.
– Ладно, пусть так.
– Слушайте дальше, – наставляла меня Виктория. – Посмотрите рассеянно на звездное небо и остановите взгляд на понравившейся Вам звезде.
Я взглянул на небо и уставился на свою звезду-талисман Сириус, «звезду Исиды» (альфа Большого Пса).
– А теперь, – продолжила моя наставница, – поместите ее в район «третьего глаза», находящийся в межбровье, и представьте, что там она постоянно будет излучать небесный свет.
– Виктория, а в какой части моего тела надлежит поместить твой святой образ? – насмешливо полюбопытствовал я.
– Вы это спрашиваете серьезно или шутите?
– И то, и другое.
– Тогда сами определите это место и больше не задавайте глупых вопросов, – отрезала моя наставница.
– Ну поместил я звезду в «третий глаз» – что дальше?
– Отныне Вы будете знать, что всегда находитесь под покровительством этого небесного светила, и с Вами ничего плохого в жизни не случится.
Роль великой учительницы, судя по всему, Виктории  понравилась. Я понимал, что это была попытка продемонстрировать смелость своих суждений передо мной.
После этого Виктория старалась больше не появляться на палубе в обнаженном виде. Это не к добру, подумалось мне.
Я попросил ее объяснить новое поведение.
– Я испытываю себя – если не будет приступа эксгибиционизма, значит, болезнь безвозвратно ушла.
Забросили на всякий случай трал, но он оказался пустым, то есть не содержал желанной медузы. Моя спутница тихо всплакнула.
Через час у Виктории снова случился приступ. Резко сбросив с себя все одежды, она начала неуклюже выполнять упражнения йоги. Вскоре «йогиня» вышла из «нирванического» состояния.
Не стоило ей преждевременно испытывать себя, подумал я; при этом отметил, что приступ все же был коротким и небуйным.
На траверзе порта Аччароли погода вдруг резко ухудшилась – надвигался шторм. И тогда мы надумали зайти в этот порт с целью переждать непогоду, благо, что там имелась уютная марина.
Как заправские мореходы, мы вошли в марину при прижимном ветре под парусами и пришвартовались кормой к причалу.
Было раннее утро. Мы оформили документы, оставили яхту под охраной и отправились бесцельно бродить по улицам итальянского городка, лишенного каких-либо достопримечательностей. Проголодавшись, заглянули в маленький уютный ресторанчик. Было обеденное время, и  свободных мест оказалось маловато. Официант предложил нам столик, за которым уже сидел приятной внешности молодой  человек. Он прервал изучение меню и обратился к нам по-английски:
Я вижу вы не итальянцы?
– Мы – украинские яхтсмены, – гордо заявил я.
– Рекомендую вам заказать анчоусы, приправленные розмарином.
– Чем объяснить ваш совет? – поинтересовался я.
– Я американский ученый из Сан-Диего в Калифорнии. Изучаю феномен долгожительства обитателей этого населенного пункта. Дело в том, что из полутора тысяч населения этого городка, в нем проживает триста человек, возраст которых превышает 100 лет. В процентном отношении (20%) это значительно больше, чем в среднем по Италии, притом что местные жители не очень следят за своим здоровьем – они неумеренно пьют вино, имеют избыточный вес, курят, не занимаются спортом. Изучив все факторы, – продолжил ученый, – мы пришли к выводу: единственное отличие жителей этого городка от итальянцев других регионов состоит в том, что они регулярно употребляют анчоусы и розмарин (по данным других исследователей он улучшает память и зрение). Так что рекомендую налегать на эту пищу!
– Вы уже полностью завершили исследование? – спросил я.
– Нет. Оно – долгосрочное. Цель его заключается в том, чтобы окончательно выяснить, что становится причиной долголетия этих людей, – пояснил ученый. – Будет проведен полный генетический анализ жителей. Мы изучим досконально их образ жизни. Зафиксируем все особенности питания и физической активности, которые были свойственны этим людям на протяжении их жизни.
– Чтобы Вы могли еще поведать интересное об этом городишке? – спросила Виктория нашего собеседника на ломаном английском.
– Пребывание здесь вдохновило Эрнеста Хемингуэя написать рассказ «Старик и море». В сезон отпусков на местном пляже наблюдается большой наплыв отдыхающих.
Мы поблагодарили разговорчивого американца за полезный совет и заказали анчоусы с розмарином. Виктория запросила дополнительно свою любимую пиццу с грибами, которой обещала поделиться со мной, но слова своего не сдержала.
Покинув ресторанчик, я напомнил ей о ценности рецепта американца для нашего «проекта».
К вечеру мы вернулись на яхту и вскоре погрузились в сон.
Шторм продолжал свирепствовать – вот и верь прогнозам!
На следующий день мы предприняли прогулку по окрестностям городка и уже в другом ресторанчике заказали себе анчоусы с розмарином. На местном рынке Виктория закупила пучки розмарина, а я – свежие анчоусы у местных рыбаков.
К следующему утру ветер утих, мы вышли в открытое море и взяли курс прямо на Геную. По правому борту в постоянной видимости в дымке то возвышался, то тонул в долинах итальянский берег. Если бы высшие силы мне предоставили выбор места жительства, то, не колеблясь, я бы предпочел это итальянское побережье.
Днем я предложил своей спутнице новый «сеанс лечения».
– Виктория, – обратился я к ней, – ты знаешь, что я начинающий художник. И чтобы совершенствовать свое мастерство, взял с собой краски и холсты. Предлагаю тебе роль натурщицы. Обычно пишу картины, изображающие бородатых античных философов и таинственные восточные монастыри, но иногда, для разрядки, и картины в жанре ню или, как говорят художники, «обнаженку».
Виктория ничуть не удивилась моему предложению. Она покорно разделась и стала позировать.
– В каком виде Вы меня запечатлеете: богиней, русалкой или пропащей женщиной? – весело спросила она.
– Изображу распятой на кресте или вакханкой, пьющей «эликсир бессмертия», – постарался я пооригинальнее ответить на вопрос.
– Тогда уж лучше последний вариант, – жалобно простонала Виктория.
Я взял в руки карандаш и стал набрасывать на бумаге, прикрепленной к планшету, ее причудливо позирующую фигуру. Когда сеанс был закончен, Виктория подошла ко мне, взглянула на рисунок и скептически проронила:
– Не очень-то похожа.
– Видишь ли, у современных художников, в отличие от мастеров реализма прошлых времен, другое видение реальности: главное – не фотографическое отражение, а творческое изменение ее.
– А почему у меня такие растрепанные волосы?
– Ты же сама согласилась на вид вакханки. Какие теперь ко мне претензии?
Она ничего не сказала и поправила прическу, взвихренную ветром.
– Не огорчайся, вскоре твой чудный образ заиграет в красках на полотне: ведь это только рисунок, – утешил я свою натурщицу.
Весь вечер Виктория была вся какая-то притихшая и задумчивая. Вдруг она с чувством произнесла:
– Этот рисунок пророчески указывает на то, что я действительно буду пить «эликсир бессмертия». Вы уверены, что мы на верном пути?
– Доверься моей интуиции. Пришедшая тебе в голову мысль еще раз подтверждает правильность нашего маршрута.
Наконец на горизонте показался большой порт Генуя. Я направил яхту в район, находившийся в стороне от интенсивных судоходных путей. Там же недалеко был вход в марину. Мы легли в дрейф и начали ловить бессмертную медузу. Несколько вытянутых из воды тралов не принесли желаемого результата. Я поставил стаксель с расчетом медленно поменять место «промысла». Но и там не было медузы.
Все, что нам оставалось, – посетить знаменитое кладбище. Мы зашли в марину. От порта до него ходил автобус. Им и воспользовались.
Кладбище находилось на склоне горы в четырех километрах от марины. Оно было окружено высокой стеной и огромными кипарисами.
Блуждающий интернетом фотоколлаж, где Сальвадор Дали изображен рядом с черепом, сложенным из голых женских тел, – жалкая имитация идеи борьбы и единства Эроса и Танатоса по сравнению с художественными формами, высеченными из камня на кладбище Стальено.
Первым делом мы устремились на поиски «голубоглазого ангела». Вскоре он предстал перед нами. Ангел томными немигающими глазами исподлобья взирал на нас. Это была скульптура «Ангел воскресения» работы Дж. Монтеверди. Зрелище оказалось потрясающим! Виктория почти впала в транс.
Попав в плен неземной красоты, мы подходили то к одной, то к другой скульптуре, и не было предела нашему восхищению. Больше всего нас поразили:
– ключевая, на мой взгляд, скульптурная группа «Девушка и смерть» – символ победы жизни над смертью;
– распластанное эротическое тело девушки с крестиком в руке на могильной плите на фоне величественного классического храма – свидетельство единения христианства и язычества;
– девушка, положившая ладонь на череп, – изображение момента единства жизни и смерти;
– женское распятие – представление о нетленности тела;      
– извивающаяся страстная фигура – знак непокорности смерти;
– лежащее на спине юное существо с прикрытыми ладонью глазами – утверждение победы разума над роком;
– простершаяся ниц девушка – выражение смелости взгляда в бездну;
– тело красавицы со свободно ниспадающими длинными волосами – свидетельство вакхического буйства жизни;
– «живая» полуобнаженная фигура, бесстрастно взирающая на кладбище, – манифестация философического созерцания.
Впрочем, комментировать эти скульптуры не под силу человеческому разуму: самое главное ускользает от интеллектуального взора. 
– При виде всего этого, – сказала Виктория, – у меня появилось ощущение, близкое к тому, которое выразил Иосиф Мандельштам:
Когда б не смерть, то никогда бы
Мне не узнать, что я живу.
Немного помолчав, она добавила:
– Эти скульптуры, исполненные эротической страсти, может быть, живее, чем были их прообразы в реальной жизни, поскольку у них уже произошла встреча с Танатосом.
Я удивился зрелости мысли Виктории.
– Изысканный эротизм этих скульптур говорит о том, что художественная культура может быть выше биологической природы, – подвел я итог нашим впечатлениям от посещения уникального кладбища.
Возникла пауза. Я продолжил:
– Здесь часами бродил среди могил философ Фридрих Ницше. Эрнест Хемингуэй назвал это кладбище одним из чудес света. Марк Твен сказал об этом месте: «Мы еще будем помнить его, когда уже будут забыты дворцы».
Мне показалось, что Виктория, скрывая от меня свое лицо, молчаливо вытирала слезы.
Говорят, покидая кладбище, никто не должен оглядываться назад. Но какая-то неведомая сила заставила нас одновременно бросить прощальный взгляд на место вечного упокоения, и в наше поле зрения сразу попали огромные часы над входной аркой кладбища, стрелки которых застыли на времени 11.40. В недоумении мы переглянулись.
Уже в автобусе, который двигался по направлению к порту,  я сказал Виктории:
– Помнишь, в моем сновидении в Пергамском асклепейоне тоже было видение часов, но те показывали другое время, – 11.48.
– Часы – это время. Остановившиеся часы – отсутствие времени, – с претензией на глубокомыслие изрекла Виктория.
Я не сдержался и в восторге прижался к ее щеке.
– Что это с Вами?
– Пречудесно! Ты сама не осознаешь, что сообщила нечто важное. Отсутствие времени – это бессмертие, – воскликнул я.
Виктория пожала плечами:
– Вы еще забыли сказать, что это ключевое слово.
– Вот именно! Я понял, что означают показания этих двух часов, – вдохновенно провозгласил я.
Автобус двигался медленно, застревая в пробках. Я нервничал, поскольку хотел быстрее попасть в марину.
Наконец, оказавшись на яхте, я стремительно шагнул в каюту и бросился к карте. Для меня все было ясно как божий день: показания часов – это пеленги. Часовые стрелки, приближавшиеся к цифре 12, указывали на север, а минутные давали разные направления на объекты (если мы разделим 360 град. круга на 60 мин., то получим цифру 6, то есть в каждой минуте содержится 6 град.).
От Пергамского асклепейона я проложил пеленг 288 град. сообразно показаниям часов 11.48, а от кладбища Стальено – 240 град. соответственно расположению стрелок 11.40. Линии пеленгов пересеклись в бухте Вильфранш на Лазурном Берегу.
Но этого было мало: требовалось дополнительное подтверждение. Я вышел из каюты и тоскливо посмотрел в западном направлении.
Виктория приступила к уборке. Выглянув из каюты, она протянула мне книгу «Так говорил Заратустра» Фридриха Ницше и с недоумением спросила:
– А зачем вы взяли с собой эту книгу?
Я бросился к Виктории и со всей страстью обнял ее.
– Милая! – вскричал я, – Сегодня ты несказанно меня радуешь.
Виктория решительно ничего не поняла. Я попытался объяснить ей:
– Видишь ли, я уже вышел в расчетах на бухту Вильфранш, но требовалось дополнительное доказательство, – вот ты его  и предоставила сейчас. Именно в этих местах немецкий философ Фридрих Ницше дописывал свою знаменитое произведение, в котором вел речь о «вечном возвращении». Эта его идея очень созвучна с жизненным циклом бессмертной медузы.
Меня охватила сумасшедшая уверенность, что бессмертная медуза обитает именно в этой бухте.
Не мешкая, мы вышли из марины и взяли курс на бухту Вильфранш, до которой было всего 70 миль.
Переход занял всю ночь. Мы поочередно сменяли друг друга у штурвала. В утренних сумерках справа по борту я увидел красивый залив, куда и направил нашу яхту.
Войдя в бухту, мы легли в дрейф и с нетерпением приступили к ловле медузы.
В содержимом трала Виктория заметила маленьких медузок с красными крестообразными тельцами внутри. Похоже, это была бессмертная медуза.
Как же так, подумалось мне: ведь направление было изначально известно еще в Пергамском асклепейоне – показания часов на статуэтке, подаренной мне Аристидом в сновидении, указывали направление на бухту Вильфранш. К сожалению, мы проигнорировали эту информацию и, таким образом, пошли окольным путем. Поистине, per aspera ad astra [лат. – через тернии к звездам]!
А как чудесно проявилась «мистическая логика», связанная с интуитивным подбором трех книг! Мысль в трактате Аристотеля задала исходный пункт поисков медузы, собрание речей Элия Аристида навеяло сновидение, в котором философ подарил мне часы с указанием направления на ареал обитания бессмертной медузы, а произведение Ницше подтвердило искомое место.
Так и в нашем повседневном существовании встречаются удивительные тайные знаки, но в спокойной жизни мы их обычно не замечаем, – в экстремальных же условиях они видны, как на ладони. От раздумий меня вернули к действительности слова Виктории:
– Посмотрите внимательнее на этих медузок под микроскопом, – обратилась она ко мне.
Затаив дыхание, я стал рассматривать чудные морские творения природы в увеличенном виде.
–  Они действительно очень похожи на бессмертную медузу, согласно описанию, – пытаясь скрыть волнение, произнес я, – но не будем делать скороспешных выводов.
– А как же точно удостовериться, что эти медузки именно бессмертные? – тревожно спросила Виктория.
– Желательно провести серьезный лабораторный анализ. Но его может выполнить только специалист, занимающийся этой проблемой. А ну-ка выясни по интернету, имеются ли поблизости на побережье какие-либо морские лаборатории? – попросил я Викторию.
Она углубилась в поиски нужной информации.
– Ура! Нашла! В городке Вильфранш-сюр-Мер есть лаборатория, которая специализируется именно по медузам, правда, цель ее исследований – предупреждение людей о нашествии медуз на пляжи.
– Давай посетим эту лабораторию: вдруг там нам чем-то помогут, – предложил я.
Мы бросили якорь и решили отдохнуть. На следующее утро  зашли в марину. Оформили, как положено, документы и оставили яхту под охраной.
Виктория заботливо поместила в банку, наполненную морской водой, несколько бессмертных медуз, и мы отправились в лабораторию городка Вильфранш-сюр-Мер. 
Вскоре перед нашим взором предстало здание «Океанологической обсерватории Вильфранша», бывшей российской морской биологической станции, основанной еще в 1886 году профессором Киевского университета Алексеем Коротневым, под руководством которого здесь работали российские ученые. Мне пришла в голову мысль: духи предков нам непременно должны помочь.
Нас приняли вежливо, но наш вопрос вначале вызвал некоторое затруднение у сотрудников лаборатории: они изучают в основном медуз больших размеров. Кто-то вспомнил, что один их коллега интересуется и мелкими медузами. Его позвали. Появился элегантный молодой человек с привлекательной типично французской внешностью, и я тревожно посмотрел на Викторию: как бы она не подпала под его чары. 
Бросив оценивающий взгляд на мою подругу, он любезно предложил зайти в его кабинет. Сотрудник лаборатории извлек из банки медузу и поместил ее под микроскоп.
– Да, это именно она: Turritopsis nutricula, – уверенно заявил ученый.
– А по каким признакам можно определить, что медуза находится в фазе омоложения? – спросил я.
Французский исследователь продолжил:
– Видите ли, обычные медузы никаким бессмертием не обладают: после размножения, они погибают, оставляя после себя оплодотворенную клетку, которая далее образует планулу и затем превращается в полип, из которого вновь возникает медуза. Turritopsis nutricula же, достигнув половой зрелости, запускает механизм омоложения, отбрасывает щупальца и оседает на дно, где превращается в полип. Ее действительно нелегко поймать в фазе омоложения.
Я замер: неужели все наши усилия были напрасными?
Ученый интригующе выдержал паузу:
– Но, как выяснилось, при изменении привычной среды обитания (резкая перемена температуры или солености  воды, длительное содержание медузы без пищи или, наконец, причинение ей механического повреждения) бессмертная медуза, предчувствуя гибель, запускает в своем организме процесс омоложения: отбрасывает щупальца, ложится на дно и превращается в полип. Это открытие случайно сделал итальянский ученый Фернандо Боэро в своем аквариуме, в котором содержались эти медузы.
– Что же нужно предпринять, чтобы запустить процесс омоложения медузы? – озабоченно спросил я.
– Все очень просто: вы помещаете этих медуз в банку с незначительным количеством пресной воды на дне и наблюдаете за ними: как только они начнут терять щупальца – это будет означать, что их организм начал омолаживаться.
Я с облегчением вздохнул и взглянул на Викторию. Насколько я понял, она так и не осознала, что наше предприятие, связанное с поимкой «молодеющей медузы» в морских водах, могло оказаться на грани полного провала.
Мы поблагодарили ученого мужа и подарили ему баночку черной икры:
– Испробовав вкус икры, мы уверены, что Вы оставите изучение медуз и переключитесь на исследование этого продукта, – дружелюбно пошутил я.
Француз вежливо поблагодарил и с нескрываемым любопытством посмотрел на Викторию.
Я схватил ее за руку и стремительно вывел из кабинета.
– Странные эти французы: ученый даже не спросил нас, почему мы проявляем интерес к этой медузе, – попытался я умалить шарм молодого человека в глазах Виктории.
– Этот симпатичный француз вовсе не странный: его больше интересовала я, нежели медуза. Разве Вы не заметили?
– Заметил, заметил…
В марину мы не шли, а летели. Нас опьянял восторг. Виктория радостно заявила:
– Вот теперь я поверила в мощь Вашей интуиции.
Вернувшись на яхту, мы отдали швартовы и вышли из марины. Легли в дрейф мористее бухты и уже с полной уверенностью продолжили ловлю бессмертной медузы.   
Вдвоем проводили трал вдоль борта и затем поднимали его на палубу. Виктория изымала медуз из трала, а я у микроскопа идентифицировал каждую особь и помещал ее в большие стеклянные банки с незначительным количеством пресной воды на дне.
Закончив «промысел», мы зашли в бухту и бросили якорь.
Затем установили усердное наблюдение за медузами. Как только они начали отбрасывать щупальца, мы приступили к изготовлению «эликсира бессмертия». Виктория вылавливала из банки маленьким сачком это чудное морское существо и помещала его в нефритовую ступку. Я растирал в ней тельце живой медузы, взвешивал приготовленную массу на электронных весах и опускал ее в стеклянный флакон.   
Виктория доливала туда девять частей 90-процентного спирта, исходя из веса растертой медузы. Таким образом мы заготовили достаточное количество так называемой материнской настойки в соотношении одна часть медузы на девять частей спирта. Она должна была настаиваться 14 дней в темном месте при встряхивании по меньшей мере 10 раз 3–4 раза в день.
Вечерело. Лазурный Берег был залит огнями. Бескрайнее небо и нежное море напоминали о Великой тайне – слиянии мужского и женского начала. Мы сидели на банкетках кокпита  и неотрывно смотрели друг на друга. Оторвавшись от взгляда моей любимой, я торжественно заявил:
– Предлагаю сегодня в честь поимки бессмертной медузы устроить грандиозный пир. 
Моя подруга вдруг вскочила:
– У меня больше нет сил играть с Вами в кошки-мышки.
– У меня тоже, – ухмыльнулся я.
– Сегодня мы устроим «ночь любви», – слегка вспыхнув, поэтично-театрально воскликнула она.
– Согласна ли ты разделить свой первый искренний любовный порыв со мной? – сухо спросил я, словно инспектор на обряде бракосочетания.
На лице Виктории засияла улыбка счастья, видимо, оттого, что она, наконец, сама решилась на этот шаг. Она прокричала:
– Да! Да! Да!
Я, словно смутившийся юноша, закрыл глаза и вдруг услышал из уст Виктории стихи Валерия Брюсова:
Выходи же! Иди мне навстречу!
Я последней любви не таю!
Я безумно тебя обовью,
Дикой лаской отвечу!
Противиться ее желанию у меня не было сил. Ни один нормальный мужчина не может устоять перед женскими чарами. Природа создала мужчину полигамным существом, и тут никакие нравственные путы его не могут остановить. Что поделаешь – бывают же «цветы запоздалые», подумал я.
Я давно хотел намекнуть Виктории, что при отсутствии гомеопатического лекарства это есть, пожалуй, самое эффективное средство, которое может окончательно избавить ее от эксгибиционизма.
С пылкой страстью, здесь же, в тесном кокпите, освещаемом только звездами, она начала освобождаться от одежды.
– А вдруг это приступ? – мелькнула мысль в моем сознании. Не успел я опомниться, как Виктория, полностью обнаженная, оказалась в моих объятиях. Мы повалились на днище кокпита. Теперь уже она начала срывать одежду с меня.
А дальше мы попали в другое чувственно-временное измерение…
Осознали себя только тогда, когда первые лучи солнца стали заглядывать в каюту через иллюминаторы. Солнечный свет все больше и больше накалял палубу, однако у нас не было ни сил, ни желания покинуть наше «брачное ложе».
– Отныне, – нежно прошептала Виктория, – наши грешные души навечно слиты воедино.
– Думаю, больше тела, – поправил я.
– Не будьте циничны, – вознегодовала моя возлюбленная.
– Позволь напомнить тебе, любительнице поэзии Серебряного века, слова Константина Бальмонта: «У любви нет человеческого лица. У нее есть только лик Бога и лик Дьявола». Я не знаю, какой ее лик сейчас проглянул? – рассудительно выговорил я.
– Лик волшебства! – вскричала Виктория.
– Нет! – перебил я. – Тайна тайн, прикрытая какой-то мерзкой физиологией.
Надо же было мне как философу вставить свое последнее слово.
Возможно, Виктория и избавилась после «ночи любви» от стыда, но у меня, напротив, появилось чувство вины, хотя моя мужская сила и оказалась на должной высоте, несмотря на возраст. Возможно, причиной появления этого чувства послужило то, что я вторгся в запретное царство бога юности и красоты Адониса, куда вход мне уже был воспрещен – таким поведением я нарушил гармонию мира. У физиологов свое объяснение: в момент любовного соития высвобождается гормон любви окситоцин, который будто бы способствует росту духовности.
Виктория испытующе посмотрела мне в глаза:
– Мне кажется, Вы без восторга отнеслись к нашей «ночи любви»?
– Видишь ли, дорогая, в моем возрасте позволительно любить только глазами или легким, словно крыльями бабочки,  прикосновением рук к юному телу.
– Как Вы мыслите наше будущее? – Виктория вдруг изменила тему и украдкой взглянула мне в глаза.
Меня насторожило слово «наше». Честно говоря, я не видел будущего с юной девушкой, годящейся мне во внучки. Жутко было представить, что она ведет под руку меня, трясущегося старика, для которого уже трость не является надежным помощником. Я был уверен: если бы не ее болезнь, то все бы закончилось «вздохами под луной». Пришлось отделаться банальным поэтизмом:
– После приема лекарства из бессмертной медузы мы зашагаем с тобой в вечность.
Виктория ничего не сказала и грустными глазами посмотрела вдаль.
До окончательного приготовления «эликсира бессмертия» мы приняли решение не уходить из бухты. Однообразно потекли дни якорной стоянки.
– Вы могли бы привести любимое высказывание какого-либо философа или писателя? – обратилась ко мне Виктория.
– Да. Вот послушай: «Когда мы осмыслим свою роль на земле, пусть самую скромную и незаметную, тогда лишь мы будем счастливы. Тогда лишь мы сможем жить и умирать спокойно, ибо то, что дает смысл жизни, дает смысл и смерти» (Антуан де Сент-Экзюпери).
– Надо полагать, что доселе никто еще из смертных ничего подобного не осмыслил, – вымолвила Виктория.
– Поистине так! – вздохнул я.
Виктория не успокаивалась:
– Кто Ваш любимый философ?
– Их два: Альбер Камю и Максимилиан Волошин.
– Чем же они Вас так впечатляют? – допытывалась моя собеседница.
– Камю описал земную реальность человеческой жизни как абсурд (человек требует ясности, а Вселенная молчит); Волошин выразил предзаданность человеческого «Я» в космосе (Вселенная молчит, но говорит мое вечное «Я»).
Виктория оживилась:
– Не в этих ли стихах Волошина звучит этот мотив:
Я был, я есть, я буду снова!
Предвечно царствие мое.
– Именно так. Я не перестаю восхищаться твоим знанием поэзии Серебряного века, – искренне признался я. – Однако нужно иметь в виду, что эти идеи Волошин изложил лишь в поэтическом слове. В образно-философском ключе они могли бы выглядеть так: есть некий резервуар космического сознания, где изначально хранятся наши «Я», которые как капли дождя ниспадают на грешную землю. А далее, по прошествии определенного земного срока, они возвращаются к своему источнику так, как испаряется влага. У Волошина это звучит таким образом:
Пусть капля жизни в море канет –
Нерастворимо в смерти «Я».
– Волошин эту идею выразил поэтически, Вы – образно- философски, а как ее определить чисто по-философски? – задала неожиданный вопрос Виктория.
– Могу привести в качестве такого примера удивительное и, на мой взгляд, убедительное рассуждение философа Алексея Лосева: «Я задаю себе вопрос: что такое я, мое собственное Я, где оно, чем оно отличается от всего другого? Я вижу мои руки, ноги, голову – есть ли это мое Я?
… Тело – мое, но оно – не само Я. Что же еще есть во мне кроме тела? Во мне есть сознание и бесконечность видов переживаний. Суть ли они мое Я? Нет, они – не Я. Моя надежда, мой страх, моя любовь, моя мысль, мое намерение, суть мои, но они – не сам Я. Я их имеет, как ведро содержит в себе воду.
… Но если и душа моя – только моя, т. е. только принадлежит мне, а не я сам, то где же я, что такое это мое Я, са;мое само;, что во мне есть, я сам, уже ни на что не сводимый и сам в себе, без всякого инобытия? Ответа нет.
… Даже самое появление на свет и даже самая смерть моя – не я сам. Это – то, что со мной случилось, то, что со мной произошло или произойдет, но это не я. Я – вне рождения, вне жизни и вне самой смерти. Это Я везде и всегда со мною, что бы я ни делал и ни мыслил, как бы ни жил и ни умирал».
– С ума сойти! Так рассуждают философы? – едва сдерживая себя, вознегодовала Виктория.
– Да. Ибо у философа  нет иного инструментария, кроме его мышления.
– Мне кажется, что им движет только тщеславное желание возвыситься своим интеллектом над другими.
– Вовсе нет! Философ так размышляет не для красного словца, а только потому что испытывает холод космического одиночества, и хочет растопить его в своей душе. В подтверждение этих слов я приведу выдержку из письма Алексея Лосева, адресованного им одной, не понявшей его женщине: «Вы нашли и ощутили смысл своей жизни, и этот смысл Вас удовлетворил, Вы остались им довольны. Я же, под грудой бесчисленных теорий, построений и систем, ощущаю всегда тревогу за смысл своей жизни, беспокойно слежу за мистической судьбой своего духа, чувствую себя голодным до смысла, дрожу за свое внутреннее существование. Мне очень многого хочется, и мне часто не хватает самого насущного для души. Вместо мыслителя я часто переживаю себя как слабую и умирающую «дрожащую тварь». … Вы ведь знаете, как трудно бывает философу…  Вы знаете, как он всегда обречен на одиночество, на непонимание, и как всегда ему хочется общения, хочется все рассказать и объяснить; сделать понятным, как ему ценна всякая глубокая личность, душа, сердце, творчество, гений…».
Выслушав мою вдохновенную тираду, Виктория, как мне показалось, одарила меня нежным взглядом:
– Словами Лосева, словно на исповеди, Вы хотели мне излить душу, с тем чтобы я Вас пожалела, как несчастного философа.
Я промолчал.
– Признайтесь, ведь так? – допытывалась моя подруга, заглядывая мне в глаза.
Я продолжал хранить молчание. Почувствовав неловкость момента, Виктория вернулась к изначальной мысли Лосева:
– Если «Я» вечно и не связано с телом, то зачем нам делать наше бренное тело вечным с помощью лекарства из бессмертной медузы?
– Ты обратила внимание, что Лосев честно признался: «Ответа нет»? Стало быть, мы в ситуации абсурда, и нам ничего не остается, как бороться с нашим бессмысленным положением в мире. Попытка прожить еще и в вечном теле, возможно, стоит того, чтобы меньше сталкиваться с абсурдом, – пытался я оправдать свою позицию.
– Давайте уйдем подальше от философии, а то мои мозги свалятся набекрень. Чтобы отстраниться от этого «философского мрака», я лучше прочитаю Вам стихотворение Волошина «Наш дом», которое мне очень нравится:
... Пойми простой урок моей земли:
Как Греция и Генуя прошли,
Так минет все – Европа и Россия,
Гражданских смут горючая стихия
Развеется… Расставит новый век
В житейских заводях иные мрежи...
Ветшают дни, проходит человек,
Но небо и земля – извечно те же.
Поэтому живи текущим днем.
Благослови свой синий окоем.
Будь прост, как ветр, неистощим, как море,
И памятью насыщен, как земля.
Люби далекий парус корабля
И песню волн, шумящих на просторе.
Весь трепет жизни всех веков и рас
Живет в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас.
– Похоже, ты мне подыгрываешь – эти стихи должны, по идее, больше нравиться твоему покорному слуге, а не тебе: юная девушка не может вдохновляться такими мыслями, – заметил я.
– Видимо так, – тоскливо вздохнула Виктория.
На обездвиженной яхте жизнь текла в замедленном темпе. Восходы сменялись закатами, дни – ночами. Нам ничего не оставалось, как любоваться друг другом. Я отчетливо понимал, что мое ощущение времени отличается от такового Виктории в силу возрастных особенностей. В пожилом возрасте время течет намного быстрее, нежели в молодости;  по этой причине я не мог сполна наслаждаться его мгновениями. Виктории же казалось, что она попала в вечность – каждый миг она воспринимала с восторгом. На этой почве у нас подчас возникали недоразумения.
Как-то Виктория удила рыбу, и на леску прицепился морской конек. Она стала с восхищением его изучать. Я безучастно взирал на ее детскую забаву.
– Вы только посмотрите на его «мордашку»! – ликовала она.
– Ничего особенного, – равнодушно погасил я ее пыл.
– Ну Вы и чурбан бесчувственный!
– Зато я могу тебе рассказать о морском коньке такие вещи, о которых ты даже не подозреваешь. Например, то, что «детей рожает» не самка, а самец.
– Да ну? – удивилась Виктория.
– Серьезно. Во время брачного танца рыбки сближаются, и самец раскрывает свою сумку, куда самка вбрасывает икринки. А дальше потомство вынашивает самец. «Роды» идут каждый месяц. Появившиеся мальки сразу начинают вести самостоятельную одиночную жизнь. Морской конек – это рыба, которая плавает вертикально, чему способствует содержащийся внутри воздушный пузырь.
– Как долго живут морские коньки?
– 4–5 лет.
Виктория неожиданно погрузилась в странную задумчивость. Ее эйфория, вызванная любованием морским коньком, резко сменилась упадком духа. 
– И это пройдет, – взглянув на свою подругу, задумчиво произнес я.
– Что пройдет?
–  Перепады твоего настроения.
– Вы уверены, что все бесследно проходит? – озадаченно спросила Виктория.
– Позволь тебе напомнить притчу «кольцо царя Соломона». Царь жил в неспокойные времена и часто волновался по пустякам. Это чрезмерно его тревожило, и он обратился к мудрецу за помощью. Тот подарил ему кольцо и сказал: «Когда сильные страсти будут овладевать тобой, посмотри на кольцо и сразу успокоишься». Жизнь шла своим чередом, приносила как радости, так и огорчения. Однажды в момент приступа гнева царь взглянул на кольцо и прочитал на нем надпись: «Все пройдет». Он усмехнулся и умиротворился. В другой раз им овладела безмерная радость, он посмотрел на кольцо и угомонился. Случилось так, что он был настолько встревожен, что и созерцание надписи на кольце не помогло. В сердцах он снял кольцо и хотел выбросить его. Но вдруг на его внутренней поверхности он заметил слова: «И это пройдет». Царь улыбнулся и успокоился.
– Можно я добавлю, – перебила меня Виктория.
– Но на этом притча заканчивается, – с удивлением взглянул я на свою подругу.
Виктория продолжила:
– Прошло много лет его правления. Соломон часто обращался к кольцу за помощью и, казалось, знал каждую царапинку на нем. Настало время уходить из жизни. Царь взглянул на кольцо и подумал: «Вот все и прошло». Но внимательнее присмотревшись, он обнаружил на его боковой поверхности едва различимую надпись: «Ничто не проходит».
– Откуда ты взяла это продолжение притчи? – удивился я.
– Неважно. Запомните эти слова: «Ничто не проходит!», – назидательно произнесла Виктория.
Я с тревогой отметил своеволие характера моей подруги.
– Позволь добавить еще несколько слов о морском коньке, – обратился я к Виктории. – Перепады настроения, которые иногда у тебя случаются, успешно лечатся гомеопатическим препаратом, изготовленным из морского конька.
Виктория встрепенулась:
– И для приготовления лекарства его живого растирают в ступке?
– Да.
– Какое варварство!
– Рыбу в пищу ты употребляешь?
– Конечно.
– В таком случае не будь лицемеркой и стань веганкой, то есть полной вегетарианкой, – подвел я итог нашей беседы.
После того как материнская настойка бессмертной медузы приобрела должную силу, подошел срок следующего этапа приготовления лекарства.
   Виктория сливала в чистые сосуды настойку из каждой баночки, густой остаток отжимала и соединяла вместе две полученные жидкости. Далее, этот состав должен был настояться еще в течение 8 дней без встряхивания и, следовательно, уже не было нужды постоянно находиться на яхте.
В ознаменование такого важного события, как поимка бессмертной медузы, я, в свою очередь, приготовил для Виктории сюрприз – экскурсию по Лазурному Берегу, в которой выступил в роли гида: «Название Лазурный Берег этому побережью дал французский писатель Стефан Льежар в 1870 году. Эти слова пришли ему в голову, когда он увидел «изумительной красоты» бухту города Йер. Свои впечатления он описал в романе «Лазурный Берег». Здесь жили в иммиграции многие деятели культуры Серебряного века. Предлагаю тебе ознакомление с местами, связанными с их пребыванием в этих краях. Мне эта тема хорошо знакома: одно время по ней я даже начал собирать материалы для книги – сохранился электронный вариант рукописи».
Мы зашли в марину и оставили яхту под охраной. Я при-
хватил с собой «электронную книгу» с заметками по избран-
ной теме и предложил уехать в Ниццу с расчетом, что оттуда будет удобнее совершать поездки по Лазурному Берегу. Вдоль него ходили невероятно дешевые автобусы: за
1 евро можно было доехать до любого города побережья.
Прибыв в Ниццу, мы первым делом направились к туристическому бюро, в котором надеялись получить полную информацию о городе. Прежде всего нам нужна была карта.
«Город Ницца, – начал я рассказ, – был назван в честь древнегреческой богини Победы Ники (в древнеримской мифологии – Виктории). Античная Никейя (Ницца) была основана греками в V веке до н. э.
В XVIII–XIX веках эту местность облюбовали  состоятельные граждане Российской империи. В Ницце они строили виллы и дворцы, российский флот базировался в известной тебе бухте Вильфранш, регулярно ходил поезд «Санкт-Петербург – Ницца».
Слова «русский» и «российский» во французском языке передаются одним словом – russe. Поэтому возникает проблема при переводе выражения Nice russe на русский язык: в равной мере можно перевести и как «русская Ницца», и как «российская Ницца». Выражение «русская» Ницца», которое закрепилось в русскоязычных источниках, я заменяю на «старороссийская» Ницца» во избежание путаницы с современностью.
В этой связи – еще один аспект. В жизнеописаниях литераторов общим местом стала такая, например, несуразица: «русский поэт Максимилиан Волошин». Но позвольте, какой же он русский? Отец поэта – малоросс (украинец), мать немка. Может, все-таки правильно будет: российский, то есть выходец из Российской империи. Никто же не говорит, что Хемингуэй – «английский писатель» на том основании, что писал он на английском – правильно-то указывают «американский писатель».
Следует помнить, что культура в Российской империи создавалась не только русскими, но и представителями всех других национальностей, проживавших в ней.
Культурные достижения лучших представителей Российской империи, к великому сожалению, полностью были уничтожены после 1917 года. А дальше стало править бал сплошное варварство, которое продолжается и поныне на постсоветском пространстве. Одни страны пытаются судорожно от него избавиться, другие даже больше погрязают в нем.
Это была, по словам Владимира Набокова, «иная Россия – Россия, ненавидевшая тиранов и пошляков, несправедливость и жестокость. Россия дам и джентльменов и либеральных устремлений».
Если бы некоторые российские деятели культуры не эмигрировали тогда из России, то наверняка их бы сгноили в лагерях. А так, свои лучшие произведения Бунин, Мережковский, Зайцев, Ремизов, Шмелев, Бальмонт, Гр. Иванов  написали в изгнании. Очень хорошо выразился об этом французский ученый Рене Герра: «Они унесли с собой Россию».
Что еще можно сказать кратко о Ницце? Центр ее – площадь Массена. Местное национальное блюдо «сакко» – блины-оладьи из чечевицы (делают только в Ницце)».
Прослушав мое вводное слово об этом городе, Виктория воскликнула:
– А теперь – на поиски жилья!
В Ницце мы специально поселились в той гостинице, в которой жили в разное время «сурово-критичный» Михаил Салтыков-Щедрин, «безыдейный» Антон Чехов и  «архиреволюционер» Владимир Ульянов (Ленин).
Гостиница эта носила название «Оазис» – бывший Pension Russe («Русский пансион» – так по-русски называли эту гостиницу в те старые времена). Находилась она в тихом дворике на улице Гуно в двух кварталах от железнодорожного вокзала и в шести кварталах от знаменитой Английской набережной.
Нас поселили на втором этаже в номере с окнами, выходившими во двор.
Несмотря на наши опасения, ночью нас не потревожил ни светлый облик великого писателя, ни мрачный призрак вождя мирового пролетариата – наверное, за давностью времен их духи утратили свою силу.
Виктории я еще раз напомнил, что цель нашего путешествия не туристическая, а познавательная: мы посетим места, связанные с жизнью российских эмигрантов: писателей, художников, ученых и т. д.
– Ты не будешь возражать, если я буду зачитывать подготовленные мной ранее материалы по этой теме? – обратился я к Виктории.
– Надеюсь, это не будет скучно и утомительно? – с легкой иронией выразилась моя спутница.
Рассказ я начал со знаменитых обитателей гостиницы, в которой мы нашли приют: «История, поистине, мистическая: в этой гостинице в начале ХХ века жили два россиянина, которые были озабочены проблемой образования в России – Антон Павлович Чехов (1860–1904) и Владимир Ульянов (Ленин) (1870–1924). Биографии их не стоит излагать – они общеизвестны.
Чехов здесь дописывал пьесу «Три сестры», где развивал идею просвещения России. Суть ее состояла в том, что надо подтягивать непросвещенную массу вверх к горстке интеллектуалов. А великий революционер в этом месте  вынашивал другую идею просвещения россиян (в то время он решал вопрос об издании большого журнала «Просвещение»): интеллектуалов изгнать из страны – помним «философский пароход», на котором в 1922 году были отправлены за границу видные российские философы, – а народ научить читать и писать, то есть образовать до того уровня, чтобы он был способен понимать пролетарские лозунги, и не более того (об этом Ульянов откровенно признавался художнику Юрию Анненкову, писавшему его портрет). Эта ленинская программа была весьма успешно реализована: россияне, превращенные в «советский народ», за 70 лет «ликбеза» окончательно разучились мыслить самостоятельно, но лозунги они очень хорошо усваивают до сих пор.
Очень шокирующими были и мысли «вождя мирового пролетариата» относительно искусства. В той же беседе с Анненковым он заявил: когда пропагандистская роль искусства будет завершена, оно будет «вырезано» за ненужностью.
Если бы система образования, предложенная Чеховым, была реализована, то населявшие Российскую империю народы, сбросив царизм, стали бы самыми образованными в мире. Но, увы, история распорядилась иначе.
Для полноты картины, изображающей «моральный облик» Ленина, стоит привести несколько цитат из его трудов и телеграмм:
«Сжечь Баку полностью, брать в тылу заложников, ставить их впереди наступавших частей красноармейцев, стрелять им в спины, посылать красных головорезов в районы, где действовали «зеленые», вешать под видом «зеленых» (мы потом на них и свалим) чиновников, богачей, попов, кулаков, помещиков. Выплачивать убийцам по 100 тысяч рублей»;
«Пенза, Губисполком. Провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев;
сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города»;
«Образец надо дать. Повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не меньше 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц. Опубликовать их имена. Отнять у них весь хлеб. Назначить заложников – согласно вчерашней телеграмме. Сделать так, чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал, знал, кричал: душат и задушат кровопийц кулаков»;
«Крестьяне далеко не все понимают, что свободная торговля хлебом есть государственное преступление. «Я хлеб произвел, это мой продукт, и я имею право им торговать» – так рассуждает крестьянин, по привычке, по старине. А мы говорим, что это государственное преступление»;
«Я прихожу к безусловному выводу, что мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий. Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше»;
«Надо напрячь все силы, составить тройку диктаторов (Вас, Маркина и др.), навести тотчас массовый террор, расстрелять и вывезти сотни проституток, спаивающих солдат, бывших офицеров и т. п.».
«Принять военные меры, т. е. постараться наказать Латвию и Эстляндию военным образом (например, «на плечах» Балаховича перейти где-либо границу на 1 версту и повесить там 100–1000 их чиновников и богачей)».
«В соответствии с решением ВЦИК и Совнаркома, необходимо как можно быстрее покончить с попами и религией. Попов надлежит арестовывать как контрреволюционеров и саботажников, расстреливать беспощадно и повсеместно. И как можно больше. Церкви подлежат закрытию. Помещения храмов опечатывать и превращать в склады».
– Неужели это правда? – встрепенулась  Виктория.
– Чистейшая. Вся информация взята из официальных открытых источников. Более того, советская власть оправдывала такие действия «гуманнейшего из людей», гордясь его «революционной решительностью». Но самое ужасное, что эти «заветы вождя» воплощались в жизнь его последователями в нашем отечестве на протяжении 70 лет.   Больше всего поражает цинизм и фарисейство: все «разборки», происходившие на идеологическом фронте, вовсе не были идеологическими. Обычно здесь были замешаны чьи-то шкурные интересы. Высокое социальное положение партийных функционеров давало им возможность камуфлировать свои личные интересы и выдавать их за общественные. Процветала «двойная мораль», которой было заражено все общество. Вот почему так мучительно идет процесс освобождения от этого страшного прошлого: все дело в морали, – заключил я свою «обвинительную речь» против так называемых вождей пролетариата.
– А Вы могли бы показать мне портрет Ленина, написанный Анненковым? – неожиданно поинтересовалась моя собеседница.
– Вот, пожалуйста, – он есть в моей «электронной книге».
– Глаза у него какие-то плутоватые, что-ли? – сделала вывод Виктория, внимательно изучив портрет.
– Странно. Мой дедушка, встречавшийся с Лениным тет-а-тет, говорил мне, что выражение его глаз напоминало глубоко затаенный взгляд «кровожадного быка», – заключил я.
– Может быть, стоит ознакомить администрацию гостиницы «Оазис» с цитатами из «трудов» человека, имя которого выбито на мемориальной мраморной доске, прикрепленной к наружной стене гостиницы? – задала риторический вопрос Виктория.
– Да, пожалуй, надо это сделать. А пока давай отвлечемся от этой мрачной темы. Позволь мне продолжить: «Антон Чехов несколько раз приезжал в Ниццу. В первый свой приезд он останавливался в гостинице «Бо Риваж» на Английской набережной, затем несколько раз – в «Русском пансионе».
Мой рассказ о знаменитом писателе ограничится только временем пребывания его в Ницце. Посетив впервые Ниццу в 1897 году, он писал: «Здесь тепло, даже по вечерам не бывает похоже на осень. Море ласково, трогательно. Английская набережная вся обросла зеленью и сияет на солнце, я по утрам сижу в тени и читаю газету. Много гуляю».
В декабре 1900 года он занес в записную книжку такие впечатления: «У меня такое чувство, точно я на луну попал. Тепло, солнце светит вовсю, в пальто жарко, все ходят по-летнему. Окна моей комнаты настежь; и душа, кажется, тоже настежь». И далее: «После Ялты здешняя природа и погода кажутся просто райскими». И еще: «Жизнь здесь совсем не такая, как у нас, совсем не такая... И богаты чертовски, и здоровы, и не старятся, и постоянно улыбаются».
В Ницце он написал несколько рассказов: «У знакомых», «В родном углу», «Печенег», «На подводе», заканчивал  работу над пьесой «Три сестры».
Чехов, проживавший здесь, был тем магнитом, который притягивал многих россиян, волею судьбы оказавшихся  в Ницце».
– А что они делали здесь, в Ницце? – задала вопрос Виктория.
Я возобновил свой рассказ: «Одни лечились от туберкулеза, как Чехов, другие приезжали к писателю в гости, третьи жили здесь постоянно по собственному желанию или по служебной надобности. Чехов вспоминал, что вечерами на Английской набережной чаще была слышна русская речь, нежели французская. Тогда в Ницце проживало свыше 3000 россиян. 
Сюда, к Чехову приезжал художник Осип Браз для написания портрета писателя, о чем с юмором сообщал в одном из писем Антон Павлович: «Меня пишет Браз. Мастерская. Сижу в кресле с зеленой бархатной спинкой. En face. Белый галстук. Говорят, что и я и галстук очень похожи, но выражение, как в прошлом году, такое, точно я нанюхался хрену». Позже об этом портрете он отзовется так: «Говорят, что я очень похож, но портрет мне не кажется интересным. Что-то есть в нем не мое, и нет чего-то моего». И далее: «Если я стал пессимистом и пишу мрачные рассказы, то виноват в этом портрет мой».
Навестила Чехова здесь и художница Александра Хотяинцева, эпатировавшая жильцов гостиницы тем, что все время пропадала в номере Антона Павловича, где она, по словам писателя, рисовала его «в карикатуре раз 10–15 в день». Но поговаривали и о романе, вспыхнувшем между художницей и писателем. Хотяинцева с неохотой покидала гостиницу: «Здесь очень хорошо, на солнце жарко. Мне жаль уезжать, но все-таки завтра двигаюсь. Антон Павлович постепенно познакомился со всеми дамами и ухаживать собирается по очереди. Я рисовала на него карикатуру, которую он отобрал у меня, чтобы я не распространяла дальше».
Однажды вечером мы услышали за окном чарующую  музыку, которую исполняли бродячие музыканты. Надо же, подумал я, как долго здесь сохраняется традиция – она жива еще с чеховских времен. Это о ней вспоминала обитательница пансиона Хотяинцева: «Поутру же неизменно перед домом появлялись, по выражению Антона Павловича, «сборщики податей» – певцы, музыканты со скрипкой, мандолиной, гитарой. Антон Павлович любил их слушать, и «п;дать» всегда была приготовлена».
– А кто еще здесь бывал? – продолжала вопрошать  Виктория.
– Я продолжил: «Всех не перечислишь. По вечерам в пансион наведывался к Антону Павловичу врач-бактериолог Владимир Вальтер, однокашник Чехова по таганрогской гимназии, живший одно время недалеко отсюда в доме № 1 по улице Вальперж, позже – на улице Верди. Они вели долгие беседы и пили чай. Чехов помогал ему публиковать рассказы, которые доктор писал. Частым гостем здесь был художник Валерий Якоби, который донимал писателя своими анекдотами. Вспоминая о нем, Василий Немирович-Данченко писал: «Знаменитый художник только что рассорился с Академией. Стряхнул прах от сандалий так, как это всегда бывает, чуть не отплевывался, вспоминая ее. Он, впрочем, был очень добродушен».
Как художник Якоби, так и доктор Вальтер умерли в Ницце и были похоронены на православном кладбище Кокад. 
Здесь навещал Чехова ученый Максим Ковалевский, о котором Чехов отзывался так: «Это интересный, живой человек, ест очень много, много шутит, смеется заразительно – и с ним весело». Мы поведем о нем разговор при посещении городка Больё-сюр-Мер.
Бывал здесь и артист Александр Южин-Сумбатов, который приезжал сюда с тем, чтобы выиграть в казино Монте-Карло деньги для театра. Вместе с Чеховым он ездил туда играть в рулетку: Чехов выиграл 30 франков, Южин-Сумбатов проиграл 7000 франков. Чехов писал ему: «Не бойся нефрита, которого у тебя нет и не будет. Ты умрешь через 67 лет, и не от нефрита; тебя убьет молния в Монте-Карло».
О Василии Немировиче-Данченко, который жил здесь в одно время с Чеховым, я хотел бы сказать несколько слов особо: на меня произвела впечатление его книга воспоминаний «На кладбищах». Первый раздел ее посвящен Чехову – в нем отражен период совместного трехмесячного пребывания автора в «Русском пансионе» с Антоном Павловичем.
Так, Василий Немирович-Данченко вспоминал: «В Ницце наши комнаты были рядом.
Моя смотрела большими окнами на золотые закаты и горевшее под ним море. Чехов любил эти прощальные часы южного дня, но ему было предписано врачами ни под каким предлогом именно в эту пору не оставаться вне комнаты.
– Мой враг умирающее солнце… А я его страшно люблю!
Он приходил ко мне и подолгу смотрел в стекла закрытого окна. Золотились пальмы, розовело небо, ярким полымем тлели по краям облака. И дождавшись, когда солнце уходило в резкую черту морского горизонта, Антон Павлович возвращался к себе. От него – другая картина. Еще сияли аметистовые горы на северо-востоке, и неясная полупрозрачная синь медленно ползла по садам и рощам…».
Российский писатель Василий Иванович Немирович-Данченко родился в 1845 году в семье офицера. Детство провел в условиях походной жизни. Служил в армии. Много путешествовал. В 1922 году, в отличие от своего брата Владимира, театрального деятеля, не принял жестокостей большевистского режима и эмигрировал. Жил в Берлине, Праге. Написал свыше 250 книг. Темы их разнообразные: художественно-этнографические, военные, бытовые. Его сочинения были востребованы читателями, хотя отношение к ним критиков было неоднозначным.
Эмигрантская газета «Русское эхо» писала: «В России нет грамотного человека, который не знал бы Василия Ивановича Немировича-Данченко. Несколько поколений русских читателей выросли на его книгах. Деды, отцы, внуки – «Немировича» знали все: от солдата до царя, от семинариста до митрополита, от гимназиста до... Плеханова».
В юбилейной заметке писатель Михаил Осоргин вспоминал: «Василий Иванович завершал седьмой десяток жизни. Но даже в голову не приходило спросить, как он справляется с тяготами походной жизни, в то время и в тех краях весьма нелегкой. На войне он чувствовал и держал себя так же просто и бодро, как на курорте, как в его любимом Риме на вилле Боргезе. И таким же точно, лет пять тому назад, я видел его в Праге в воскресный день – в день его приема. При мне у него перебывало человек двадцать, а за день, вероятно, вдвое; за два часа я устал от толпы и говора – он каждого встречал и провожал мило, дружески, без признака усталости или скуки. Совершенно необыкновенный человек.
Железное здоровье? Счастливый характер? – Нет, это – особая порода людей, почти исчезнувшая, отличавшаяся от нас страстной жаждой жизни, простотой веры в нее и не одной физической, а и нравственной стойкостью. … Пусть он укажет нам рецепт: как прожить почти век, не утратив жизнерадостности и не приобретя ни одного врага. Как в долголетнем литературном пути не проявить признака усталости – потому что во всем, что он писал и пишет до сих пор, видна жажда беседы с читателем и нет никакой вынужденности».
Умер Василий Немирович-Данченко в Праге в 1936 году».
– От чего зависит такая долгая и плодотворная жизнь? – с нескрываемым интересом бросила на меня вопрошающий взгляд Виктория.
– Полагаю, что в значительной степени от хорошей наследственности. Однако, даже при неблагоприятной комбинации генов, с помощью сознания можно в некоторой степени «исправить судьбу».
– Значит, мы с Вами занимаемся волевой коррекцией судьбы? – задала самой себе риторический вопрос моя подруга.
Я таинственно промолчал и продолжил свою речь: «В круг Чехова в «Русском пансионе» входил и писатель Игнатий Николаевич Потапенко (1856–1929). 
О жизни здесь он писал в воспоминаниях о Чехове: «Ницца. Яркий солнечный апрель, а может быть, март. Не могу вспомнить. Знаю только, что в Петербурге был еще основательный холод.
Чехов жил в «Русском пансионе», который теперь уже, кажется, не существует. Приехав, я застал его там. Пансион был наполнен, так что мне едва удалось добыть комнату где-то во флигеле. У Чехова же была хорошая просторная комната в главном здании.
Публика в пансионе была русская, но крайне серая и неинтересная. Какой-то провинциальный прокурор, учитель, баронесса с дочерью, которой дома, в России, почему-то не удавалось выйти замуж, и т. п.
Но утешением служило близкое соседство M. M. Ковалевского, который жил в своей вилле в Больё, в двадцати минутах езды от Ниццы, и часто посещал А. П., к которому относился с какой-то трогательной заботливостью.
Антон Павлович чувствовал себя здесь в высшей степени бодро. Я редко видел его таким оживленным и жизнерадостным. Самое место, где помещался наш пансион, не отличалось ни бойкостью, ни красотой. Моря отсюда не было видно, да и горы заслонялись высокими домами.
Но недалеко была главная улица – Avenue de la Gare, по которой мы почти каждый день путешествовали к морю и там проводили часы».
Родился Игнатий Потапенко в Херсонской губернии. Отец его был священником, мать – крестьянкой.
Учился он в Херсонском духовном училище и Одесской духовной семинарии, Новороссийском университете в Одессе, Петербургском университете и Петербургской консерватории.
С 1889 года знаком с Чеховым.
Широкую известность ему принесла повесть «На действительной службе» (1890). В этом произведении он изобразил бескорыстного священника, встречающего на своем пути препятствия в осуществлении евангельской морали.
Будучи женатым, Потапенко увлекся Ликой Мизиновой, безнадежно влюбленной в Чехова. Антон Павлович же на любовь девушки отвечал шутками. Потапенко увез ее в Париж. Лика родила от него дочку – девочка умерла в детстве. Игнатий оставил возлюбленную и вернулся к жене. Чехов обозвал его «свиньей».
Потапенко отреагировал спокойно: «Что за фантазии, милый Antonio, думать, что я – свинья? Достаточно признавать, что я человек, чтобы ожидать от меня большего свинства, чем от самой жирной свиньи. Но нет, в моем поведении не было свинства вовсе. Мне тысячу раз хотелось написать тебе, но настроение все время было столь гнусное, что не хотелось портить тебе твой обед, это – единственное основание моего молчания. Сейчас мое настроение нисколько не лучше, но этому надо положить конец. Я беру метлу и гоню его к черту».
И далее: «Но все же мне казалось, что истинную нашу духовную связь не должны разрушить никакие внешние обстоятельства. И если я допускал сомнение насчет твоей дружбы ко мне, то я говорил себе: «это пройдет, это временно». Итак – все светло между нами, как и прежде, и я ужасно рад этому».
И, действительно, в дальнейшем их отношения ничем не были омрачены.
В конце 1890-х годов Потапенко был одним из самых плодовитых и популярных писателей. Он писал романы, рассказы, пьесы. Часто его сравнивали с Боборыкиным.
Как утверждали критики, «пишет он так много, что это не может не отозваться на достоинстве его произведений», а долгую популярность писателя они объясняли «прежде всего постоянной потребностью среднего читателя в бодром утешении», который за «грезу, будящую в душе лучшие инстинкты», может «простить кажущуюся нереальность драмы». Отмечали также неестественность «счастливого конца».
Отличительной чертой его творчества был легкий юмор, отсутствие скептицизма и пессимизма, живость рассказа и четкость сюжета. Наиболее удачными считались его ранние рассказы, освещающие жизнь духовенства.
Литературный критик Гр. Новополин утверждал, что в основе сюжетов писателя лежит случайность: «Не интересы целого мира и даже не интересы целого русского народа, а нужды того маленького уголка, с которым жизнь случайно столкнула человека».
Антон Чехов напророчил Потапенко такую старость: «В недрах каждого хохла скрывается много сокровищ. Мне кажется, когда наше поколение состарится, то из всех нас Потапенко будет самым веселым и самым жизнерадостным стариком».
После революции он переиздавал написанные ранее произведения. Последний его роман «Мертвое море» был издан в год его смерти. Похоронен писатель в Ленинграде».
– Полагаю, Вы читали Потапенко. Чтобы Вы еще могли добавить к сказанному? – задала вопрос Виктория.
– Они довольно просты и легко воспринимаются малообразованными людьми. Сюжеты подчас чрезмерно прямолинейны и лишены лирических отступлений – они всегда раздражают неразвитого читателя. Отсюда – популярность писателя в провинциальных местечках. Там он даже затмевал Льва Толстого.
Мы зашли в пиццерию, чтобы на скорую руку перекусить, – нам предстояло дальнейшее знакомство со «старороссийской» Ниццей. При виде пиццы глаза Виктории загорелись неземным светом.
– Состояние твоего духа, – заметил я, – стало более восторженным, чем оно было во время прослушивания моих «возвышенных мини-лекций».
За словом в карман она не полезла:
– Не единым духом жив человек.
Далее мы отправились в район Симье, расположенный в северной части Ниццы.
«В этом месте, – начал я свой рассказ, – в 14 г. н. э. римский император Август заложил город Celenium. До наших дней здесь сохранились древнеримские развалины.
Когда-то в Симье были виллы российских аристократов. Особенно поражала всех своей масштабностью вилла барона Павла Георгиевича фон Дервиза.
В этом районе города жил (в 1864–1865 гг.) и горевал после кончины возлюбленной Федор Тютчев. Там же он написал знаменитое стихотворение:
О, этот Юг, о, эта Ницца!
О, как их блеск меня тревожит!
Жизнь, как подстреленная птица,
Подняться хочет – и не может.

Нет ни полета, ни размаху –
Висят поломанные крылья,
И вся она, прижавшись к праху,
Дрожит от боли и бессилья...
Этот аристократический район Ниццы облюбовал для проживания и писатель Александр Куприн: здесь он жил с семьей в мае-июне 1912 г. Свои впечатления писатель изложил в цикле рассказов «Лазурные берега» (1913).
Он не очень лестно отзывался об этом городе, заявляя, что «Ницца – это сплошное недоразумение». Единственное, что радовало писателя – это развалины римского периода: «Все лжет на Лазурном побережье. Одни римские развалины не лгут». Посетив их, он всплакнул и почувствовал «смутную тоску» по тому времени, когда «жили люди огромных размахов, воли, решений, спокойствия и презрения к смерти».
Писатель завис между Россией и Западом: как на родине, так и на чужбине его мало что радовало: везде он видел черты нравственного упадка.
Конечно, Куприн подмечал и простые радости повседневной жизни. Так, в Ницце он восхищался «храбрым, веселым народом – славными извозчиками».
Однако, Ницца, по его мнению, – не рождающий таланты город».
– А он не объяснил, почему эти таланты так рвались сюда? – задала вопрос Виктория.
– Наверное, потому, что в земном раю ничего нового создавать уже нет желания, а хочется только завершить начатое, – констатировал я и продолжил: «Из всех городов, описанных в «Лазурных берегах», Александр Куприн восхищался только Марселем. Видимо потому, что там было меньше праздного люда, чем в Ницце.
Свое кредо писатель выразил так: «Знай, что, собственно, хочешь сказать, что любишь, а что ненавидишь. Выноси в себе сюжет, сживись с ним... Ходи и смотри, вживайся, слушай, сам прими участие. Из головы никогда не пиши...».
Несмотря на так нелюбимый им западный мир, после революции он все же оказался в иммиграции во Франции. Здесь заболел раком. Большевики обещали его излечить «самыми передовыми методами». Однако возвращение на родину за год до смерти оказалось еще более трагичным. Забытый богом и людьми, он скончался в Ленинграде в 1938 году. Дочь писателя, Ксения Куприна, позднее стала французской киноактрисой». 
Вечером мы вышли совершить променад по Английской набережной. По ней прогуливались дамы, некоторые были в изящных шляпках. Рядом плескалось романтическое Средиземное море. В летних ресторанчиках отдыхающий люд попивал розовое вино. Как и во времена Чехова, на набережной звучала русская речь.
– Здесь, – сказал я, – в 1927 году погибла жена Сергея Есенина Айседора Дункан: она ехала на автомобиле, газовый шарф запутался в спицах колес и удушил ее.
– Давайте не будем омрачать грустными историями впечатление от прекрасного вида набережной, – остановила меня побледневшая Виктория.
– Хорошо. Тогда я предлагаю тебе пройти немного в западном направлении к памятному месту, связанному с жизнью в Ницце Марии Башкирцевой.
Возле Университетского центра на Английской набережной, дом № 63, мы увидели мемориальную доску, на которой было написано: «Здесь находилась вилла, где Мария Башкирцева начала писать свой дневник».
– Я впервые слышу о Башкирцевой. Расскажите о ней? – обратилась ко мне Виктория.
– Конечно: «Башкирцева Мария Константиновна (1858–1884) родилась на Полтавщине в дворянской семье. Гадалка предсказала матери, что ее дочь станет знаменитой.
После развода мать с двенадцатилетней Мусей (так Марию ласково называли в семье) уехала за границу. Совершив двухлетнее странствие по городам Европы, они поселились в Ницце в 1871 году. Жили здесь в особняке на Английской набережной.
С 12 лет Мария начала вести дневник. Писала она по-французски. Дневник пропитан изощренным психологизмом и трагическим чувством обреченности.
«Мой дневник – самое полезное и самое поучительное из всего, что было, есть и будет написано! – подчеркивала она. – Тут вся женщина, со всеми своими мыслями и надеждами, разочарованиями, со всеми своими скверными и хорошими сторонами, с горестями и радостями. Я еще не вполне женщина, но буду ею. Можно будет проследить за мной с детства до самой смерти. А жизнь человека, вся жизнь, как она есть, без всякой замаскировки и прикрас – всегда великая и интересная вещь».
Мария была очень влюбчива, свои чувства она выражала в дневнике.
В 13 лет она самостоятельно составила программу своего образования. Настойчиво изучала иностранные языки. В итоге овладела древнегреческим, латинским, итальянским и немецким. Французский был для нее родным.
Вначале Мария мечтала о карьере оперной певицы. Однако, потеряв голос из-за болезни горла, она отказалась от этой идеи. Девушка играла на многих музыкальных инструментах: арфе, рояле, органе, гитаре.
Пробовала себя и на литературном поприще: начала писать «Историю знаменитых женщин».
Внезапно Мария заболела туберкулезом, и восприятие жизни изменилось.
С 1877 года в Париже она начала изучать живопись в Академии Жульена. Мария писала: «Я хочу от всего отказаться ради живописи. Надо твердо помнить это, и в этом будет вся жизнь». Первая ее картина «Молодая женщина, читающая Дюма» была положительно оценена критикой.
В 1881 году жюри Салона присудило ей второе место за картину «Ателье Жульена».
Башкирцева имела самостоятельный взгляд на искусство: ей нравилось «все то, что всего правдивее, что ближе к природе. Да и не состоит ли в этом подражании природе сама цель живописи?». Она размышляла: «Ничего нельзя сравнить с Веласкесом. А Рибера? Можно ли видеть более правдивое, более божественное и истинно правдивое! Нужно соединение духа и тела. Нужно, подобно Веласкесу, творить как поэт, думать как умный человек». И далее: «Я обожаю все, что просто – в живописи, в чувствах, во всем. У меня никогда, никогда не было и не будет простых чувств, потому что они невозможны там, где царят всякие сомнения и опасения, основанные на пережитых фактах. Простые чувства могут возникнуть только при счастье или где-нибудь в деревне…».
Ей была свойственна и очень тонкая филигранность мысли: «Можно верить только в одного Бога… абстрактного, философского, великую тайну земли, неба всего.
Этого Бога созерцают и представляют себе, глядя на звезды и думая о научных вопросах, духовно, как Ренан… Но Бог, который все знает, и у которого можно всего просить… Я очень бы хотела верить в такого Бога».
Удивительно то, что «Дневник» юной девушки изобилует такими, например, философскими размышлениями: «Если душа существует, если душа оживляет тело, если одна только эта призрачная субстанция чувствует, любит, ненавидит, желает, если, наконец, одна только душа заставляет нас жить – каким же образом происходит, что какая-нибудь царапина бренного тела, какой-нибудь внутренний беспорядок, излишек вина или пищи – может заставить душу покинуть тело?
Положим, я верчу колесо: я остановлю его только тогда, когда сама пожелаю этого. Это глупое колесо не может остановить мою руку. Так же и душа, приводящая в движение все отправления нашего тела, не должна быть изгнана какой-нибудь раной в голове или расстройством пищеварения из-за какого-нибудь омара. Не должна быть изгнана – и изгонится! Откуда приходится заключить, что душа – чистый вымысел. А это заключение заставляет рушиться одно за другим, как театральные декорации при пожаре, все наши верования, самые существенные, самые дорогие».
Мария увлекалась и феминистическими идеями.
На протяжении всего этого времени шла титаническая борьба за жизнь. «Дай мне дожить до 30 лет, испытать любовь, добиться славы, а после забирай», – писала Мария.
За месяц до кончины, она записала в «Дневнике»: «У меня явилась идея новой картины... У меня сильное тяготение к сюжету в новом вкусе, с многочисленными обнаженными фигурами; полотно не должно быть слишком велико. Да, непременно я так и сделаю. Именно ярмарочные борцы, а кругом народ... Это будет очень трудно, но раз это меня захватывает, то больше ничего и не требуется: опьянение, вот и все!».
В предисловии к каталогу картин Башкирцевой французский писатель Франсуа Коппе вспоминал: «При виде этой бледной, страстной девушки, мне представлялся необыкновенно роскошный тепличный цветок с необыкновенным ароматом». В 1885 году он опубликовал очерк «О Марии Башкирцевой», в котором писал: «Я видел ее только раз в течение одного часа – и никогда не забуду ее. Двадцатитрехлетняя, она казалась несравненно моложе. Почти маленького роста, пропорционально сложенная, с прекрасными чертами кругловатого лица, со светло-белокурыми волосами, будто сжигаемыми мыслью глазами, горящими желанием все видеть и все знать, с дрожащими, как у дикого скакуна, ноздрями, – Башкирцева с первого взгляда производила так редко испытываемое впечатление: сочетание твердой воли с мягкостью и энергии с обаятельной наружностью. Все в этом милом ребенке обнаруживало выдающийся ум. Под женским обаянием чувствовалась железная мощь, чисто мужская».
Смерть настигла Марию в 24-летнем возрасте. Она была похоронена в Париже на кладбище Пасси.
В некрологе, помещенном в газете «Фигаро», сообщалось: «Извещаем о кончине одной девушки, которая прославилась некоторыми художественными успехами... Мадемуазель Башкирцева скончалась. В последнем Салоне она выставила картину, которая привлекла внимание многих, – «Митинг». У нее было не менее 200000 франков дохода. Мария собиралась выйти замуж, но жених ее исчез. Вследствие его исчезновения, она, с глубоко раненой душой, постаралась прославиться своим талантом. В одно прекрасное утро она простудилась, когда рисовала во дворе. Умирала девушка в течение двух недель и испустила последний вздох свой, когда ее тетя собрала два миллиона, чтобы построить ей дивный особняк-ателье».
После смерти Башкирцевой ее «Дневник» был издан на многих языках и имел значительный успех. На русском языке он был опубликован в 1893 году в переводе Любови Гуревич.
Отзывы о «Дневнике» были самыми разными. Так, Лев Толстой видел в нем «искусственность», а Антон Чехов – «чепуху».
В дневнике Валерия Брюсова есть такая запись: «Ничто так не воскрешает меня, как дневник Башкирцевой. Она – это я сам со всеми своими мыслями, убеждениями и мечтами».
Высоко ценил «Дневник» Башкирцевой Велимир Хлебников: «Заклинаю художников будущего вести точные дневники своего духа: смотреть на себя, как на небо, и вести точные записи восхода и захода звезд своего духа. В этой области у человечества есть лишь один дневник Марии Башкирцевой – и больше ничего. Эта духовная нищета знаний о небе внутреннем – самая яркая черная Фраунгоферова черта современного человечества».
В Ницце, в Музее изящных искусств, есть зал Башкирцевой с ее картинами.
Поэтесса Марина Цветаева, восторженно отзывавшаяся о Башкирцевой, посвятила ей такие строчки:
Ей даровал Господь так много!
А жизнь – крупинками считал.
О, звездная ее дорога!
И смерть – признанья пьедестал!
За свою короткую жизнь Башкирцева успела написать 150 картин, создать 200 рисунков, изваять несколько скульптур. К сожалению, не все ее работы дошли до нашего времени: часть их погибла во время войн.
Украинский писатель Михаил Слабошпицкий написал роман «Мария Башкирцева».
Прослушав мой монолог, Виктория посмотрела на меня грустными глазами и проронила:
– Короткая жизнь Башкирцевой, словно зеркало моей судьбы.
– Не согласен. Башкирцева в этом возрасте уже ушла из жизни, а ты здравствуешь и даже совершаешь дальние морские путешествия. Кроме того, ты еще не написала дневник и ни одной картины. Так что у тебя все впереди и, следовательно, аналогия явно не подходит, – резюмировал я.
Обратно по набережной мы пошли ближе к морю. Ничто не радовало Викторию. Я предложил поужинать в ближайшем летнем ресторанчике. Но моя подруга наотрез отказалась, сославшись на то, что пропал аппетит. Мы завернули на бульвар Гамбетты и двинулись по нему в направлении нашей гостиницы. Прошли мимо «Кафе де Франс», где любили встречаться российские писатели-эмигранты. Рядом буйствовала новостройка, и кафе, видимо, намеревались в скором времени снести. Шесть кварталов мы прошагали в полном молчании.
В гостинице Виктория отказалась пить чай и в одежде рухнула на кровать. 
Утром, во время завтрака, состоявшего из чашки чая и легкого бутерброда с французским сыром «Каприз богов» (французы по утрам сыр не едят!), я попытался расшевелить свою подругу:
– С хандрой надо бороться.
– Виной всему Ваши мрачные истории, – отреагировала Виктория.
– Мрачных историй не бывает самих по себе – есть только наше отношение к ним. Улыбнись и избавься от наваждений!
Несмотря на горестное состояние духа моей подруги, я все же решил продолжить нашу «экскурсию»: «Справедливости ради, следовало бы вспомнить первооткрывателей Ниццы. Одним их первых Ниццу посетил Николай Гоголь (1843–1844 гг.). Вначале он остановился в гостинице на площади Мраморного Креста, затем жил в отеле «Паради» (в переводе на русский «рай»).
Оказавшись здесь, Гоголь восклицал: «Ницца – рай; солнце, как масло, ложится на всем; мотыльки, мухи в огромном количестве, и воздух летний. Спокойствие совершенное. Жизнь дешевле, чем где-либо… Я продолжаю работать, т. е. набрасывать на бумагу хаос, из которого должно произойти создание «Мертвых душ».
В 1885 году, во время пребывания в Ницце, Семен Надсон (здесь ему делали операцию) написал стихотворение:
Я белой Ниццы не узнал!
Она поблекла, потускнела...
Морская глубь у желтых скал
Так неприветливо шумела;
Далеких гор резной узор
Тонул в клубящемся тумане...
Ниццу посещали почти все российские знаменитости: от Гоголя до Елены Рерих.
Послереволюционная волна эмиграции значительно увеличила здесь количество выходцев из Российской империи: в 1930 году в Ницце проживало 5300 человек».
Закончив рассказ, я напомнил Виктории, что надо поторопиться: сегодня в наш план входит посещение города Канны (совр. написание «Кан»).
По логике поговорки, бытующей здесь, «В Ницце родиться, в Каннах жениться, а в Ментоне умереть» (чтобы было в рифму, можно перевести с французского так: «а в Ментоне удавиться»), первым делом надо было ехать в Канны, а затем в Ментону (совр. написание «Мантон»). Я поведал об этом Виктории, но она мою идею не поддержала.
– Нет, нет! – решительно запротестовала она,
настояла на первоочередном посещении Ментоны и даже отчитала меня. – Соблюдайте логику нашего «проекта»: нужно двигаться от «старости к молодости», а не наоборот.
В Ментону, расположенную на границе с Италией, мы отправились поездом. Вскоре нашему взору открылись апельсиновые деревья Ментоны. Девиз ее «Мой город – сад» действительно справедлив: здесь множество садов и парков.
Мы прибыли на вокзал «Карноль» и направились в старый центр города. Прошли мимо «Русского Дома» (Maison Russe) – так он назывался в старые времена, когда-то бывшего туберкулезного санатория, открытого Российским благотворительным обществом в 1892 году. Позже этот особняк служил домом для престарелых, доживавших свои дни на чужбине. Я поведал Виктории: «В этом доме в свое время нашли приют вдовы министра Столыпина и адмиралов Колчака, Путятина, члены семейств князей Голициных, Васильчиковых, графов Мусиных-Пушкиных и Толстых.
Здесь провели остаток жизни сестры Анна Фальц-Фейн и Екатерина Достоевская (невестка писателя Федора Достоевского), о чем они живописно рассказали в «Письмах из Maison Russe», которые были изданы в Санкт-Петербурге в 1999 году. Здесь сестры, как, наверное, и большинство российских эмигрантов, испытывали ностальгические чувства о прошлой дореволюционной жизни (им удалось бежать от большевистского режима только в 1943 году): «К сожалению, мы по-прежнему сидим в этом чужом для нас Доме. … Ривьера с ее бедной красотой для меня прекрасная, но мертвая театральная декорация». Здесь они восторгались грозой: «Мы с сестрой восхищались этим грозным явлением природы, человек при этом чувствует свою ничтожность, хотя в своем безумии и полагает, что он господин Вселенной». Здесь они предавались философским размышлениям: «Маленькие фарфоровые часы показывают минуты, которые исчезают в вечности. …С полки мне кивает своей головкой Будда, подарок одного капитана. Он философ. Ясновидящий. Он знает все. Он говорит мне: наслаждайся настоящим, ничто не вечно на земле». Здесь они видели яркость природы и неистощимость жизни: «Миндальные деревья в своем розовом одеянии смотрятся чудесно. Герань, ирис, ранние розы в полном цвету. Несмотря на черный горизонт, бессмертная, прекрасная весна обрадует юные сердца, и какая-нибудь парочка, держась за руки, с восторгом будет слушать пение соловья при лунном свете и в любовном томлении думать: этот мир – мой. Никакая атомная эпоха не может уничтожить, по крайней мере, такие чувства, хотя бы даже жестокая действительность перевернула все в этом мире». Ненавидя всеми фибрами души большевизм, здесь они неистово критиковали западную интеллигенцию за ее непонимание сути этого нечеловеческого социального явления: «Эти куриные мозги и через 35 лет все еще не понимают, что несет всему миру большевизм. И всегда находится много великих мира сего, что надеются совместить два враждебных полюса»; и далее: «До сих пор Запад не верит, что лучше смерть, чем советский режим. Я хотела, чтобы каждый из великих мира сего смог в течение года пожить там, в качестве советского раба, тогда не было бы колебаний в политике».
Умерли сестры в мае 1958 года и были похоронены на местном кладбище Ментоны.
Последняя российская обитательница сего заведения, княгиня Урусова, покинула этот мир в 2011 году.
Здесь также жила с 1964 года российская художница Анна Дюшен-Волконская (1891–1992). В Петербурге она обучалась в Обществе поощрения художеств, в эмиграции – с 1922 года. Принимала участие в выставках. Несмотря на душевную болезнь, прожила 101 год и была похоронена в Ментоне».
Наконец мы оказались в старинном центре Ментоны. Я предложил начать знакомство с городком с православного кладбища «Старый замок», где похоронены россияне. Этот некрополь венчал старую часть городка. С трудом нам удалось вскарабкаться наверх по узким улицам-лабиринтам.
Среди кладбища возвышалась часовня, построенная по проекту Николая Юрасова – художника и российского вице-консула Ниццы и консула Ментоны.
– «Вот несколько благих слов о нем, – обратился я к Виктории. – Юрасов Николай Иванович родился в Санкт-Петербурге в 1836 году. В 1852 году здесь же он окончил художественное училище. В 1870–1890-х годах был на дипломатической работе: консулом, вице-консулом – в Париже, Ницце, Ментоне.
Игнатий Потапенко, живший в одной гостинице с Чеховым,  вспоминал: «Тогда же завязалась у Антона Павловича трогательная дружба с Юрасовым, местным вице-консулом и консулом в Ментоне, белым старичком, который с обожанием смотрел на него и возился с ним, как с ребенком. Раз в неделю у него бывали пироги, настоящие русские пироги, и он зазывал Антона Павловича к себе. Иногда удовольствие есть эти вице-консульские пироги выпадало и на мою долю».
Чехов так отзывался о Юрасове: «Превосходный человек, доброты образцовой и энергии неутомимой». Юрасов же в письме Чехову писал: «Я недавно прочел Ваш рассказ «Человек в футляре», хвалить не смею».
Николай Иванович страдал туберкулезом – у него было удалено одно легкое, другое было поражено болезнью. Тем не менее он прожил еще 18 лет от начала заболевания – возможно, благодаря мягкому климату Лазурного Берега.
Чехов как врач с интересом наблюдал за здоровьем друга: «В чем только душа держится, кожа да кости. А скрипит, целые дни бегает, работает, находит еще время живописью заниматься, живет к тому же не для себя, а для других».
Юрасов уговаривал Чехова навсегда переселиться на Лазурный Берег, но, к сожалению, писатель не внял его советам.
Алексей Плещеев (старший) в одном из писем писал Чехову: «Вице-консул Юрасов – прелестнейший старичок, приятель всех поголовно».
Александр Плещеев (младший) упоминал о Юрасове в специально посвященном ему очерке: «Юрасова любили одинаково все, от больших до самых малых включительно. Он был для всех одинаков. … Чехов чутко оценивал прелести юрасовской души, они поняли и посочувствовали друг другу, и завязалось хорошее знакомство. … Сколько сделано добра, сколько выстрадано Юрасовым, скорбевшим за больных и угнетенных».
Так, Николай Юрасов писал Чехову: «Много больных в русской колонии. Якоби я, как Вам давно известно, схоронил еще весною, а так как после него ничего не оставалось, кроме долгов, и могила его еще не накрыта, и хотелось бы набрать что-то на памятник».
О Николае Юрасове вспоминал и проф. Дмитрий Анучин, одно время останавливавшийся в Ницце: «Здесь я познакомился с русским вице-консулом Н. М. Юрасовым, необыкновенно любезным и разумным человеком, который жалеет только о том, что по старости (ему 72 года (sic! – В. К.) не может ходить, а то бы показал мне все интересное. Живет он на Ривьере лет более 40 и в Россию уже не думает возвращаться, так как здесь женился и имеет взрослых детей, ставших уже настоящими французами (точнее «ниццардами», здесь народ говорит на особом франко-итальянском диалекте). Сперва он поехал художником (и теперь он пишет пейзажи), а потом уже стал консулом. Застал еще Ривьеру, когда, по его словам, было хорошо; не было железной дороги, отелей было мало, жизнь крайне дешевая, простая; теперь все изменилось. И природа стала другая; прежде пальмы росли только в Бордигере (итальянская Ривьера), а в других местах только отдельные экземпляры. Теперь всюду развели пальмы, не только южноевропейскую Chamaerops humilis, но и финиковые и кокосовые и многие другие, эвкалипты и массы других экзотических растений, что изменило ландшафт, все застроилось, всюду отели, железные дороги, трамваи, омнибусы, экипажи разных видов, велосипеды, автомобили».
Юрасов с другими художниками принимал участие в росписи православной церкви в Ментоне. Он писал картины в реалистической манере, изображавшие виды Лазурного Берега.
Скончался он в Ментоне в 1906 году и был похоронен в часовне на православном кладбище «Старый замок».
– Какой чудесный человек! – восторженно высказалась  Виктория.
– На земле редки люди, для которых высшее благо – забота о других, – отметил я. – Сейчас всех одолевает «социальный нарциссизм» – непонимание того, что в ближнем надо в первую очередь видеть не его триумфальные успехи, а слабости, горести, страдания.
Мы бродили меж могильных плит, на которых были отчеканены фамилии и имена на русском языке. Подошли к могиле российского художника-мариниста Николая Николаевича Гриценко. Я поведал: «Николай Гриценко родился в 1856 году в Кузнецке Томской губернии в семье врача. С юных лет его одолевали мечты о морских плаваниях. Окончил Кронштадское техническое училище морского ведомства и стал совершать рейсы на военных кораблях в качестве корабельного инженера. Параллельно учился в Императорской академии художеств в Петербурге.
Совершил кругосветное плавание на броненосце «Крейсер» (1889–1890).
За государственный счет прошел обучение живописи в Париже у художников Алексея Боголюбова и Фернана Кормона.
С молодости был тонким ценителем оперного искусства. Так, о впечатлении, полученном от оперетты Жака Оффенбаха «Прекрасная Елена», в одном из писем он писал: «Я ведь вырос на ней, знаю наизусть много, с гимназии, вообрази. Переполох на всю жизнь устроила эта вещица». Он хорошо играл на музыкальных инструментах, был незаурядным литератором.
В одном из писем Николай Николаевич делился своими впечатлениями об особенностях своей родины: «Сила и это обилие силы меня переносит в Кузнецк, городишко, где я родился, где оба берега огромной реки Томи вдруг почернели – это великолепный пласт великолепного каменного угля, вылезший наружу, и вот 40 лет с лишним, как я, грешный, это знаю, и как он лежит, этот пласт, и все еще его не берут! И великая Transiberian уже сбоку побежала, а эти пласты все себе лежат да на солнышке греются летом, а зимой прячутся под снегом снежной белизны, кой-где выставляя ради напоминания обветренные черные свои куски, к которым снег пристать не мог».
В 1894 году после женитьбы на дочери мецената Петра Третьякова вышел в отставку и переехал в Москву. В том же году получил назначение в качестве художника Главного морского штаба. Совершал творческие поездки по России. Участвовал во многих выставках.
Илья Репин писал о нем: «Талантливый человек, умный, с любовью к искусству».
Гриценко на всю жизнь запомнил напутствие, данное ему Иваном Айвазовским в феодосийской мастерской художника: «Ищите, сударь, свою волну! Их в мире миллионы, а у каждого она должна быть одной-единственной. Иначе, свет мой, не стоит и кисти о руки марать».
Последний год жизни Гриценко провел с женой в Ментоне в «Русском доме»: он надеялся, что мягкий средиземноморский климат исцелит его от туберкулеза.
Ушел он из жизни в 1900 году.
Спустя четыре месяца после его кончины жена родила дочь, которую назвала «морским» именем Марина.
Николай Рерих организовал персональную посмертную выставку Гриценко, на которой было представлено 805 картин, рисунков и этюдов.
Образцовой его работой считается картина «Ночь на Тихом океане» (1890-е годы), размером 2,5 х 3,9 метров. Многие годы картина пролежала в запасниках Русского музея. В 1927 году была передана в Омский музей изобразительного искусства, где ныне после реставрации находится в постоянной экспозиции.
Гриценко создал свыше 1000 картин, рисунков, этюдов.
Французское правительство наградило художника орденом Почетного легиона.
Жена его, Любовь Петровна, умерла в итальянском городе Сан-Ремо (расположен в 25 километрах восточнее Ментоны) в 1928 году, где жила в последние годы. Там же и была похоронена на кладбище Фоче. Дочь Николая и Любови жила в Москве – скончалась в 1971 году».
– У Вас всегда блестят глаза, когда Вы рассказываете о родственных душах? – задала неожиданный вопрос Виктория.
– Не скрываю – это так. Человек, который совершал дальние морские плавания, на жизнь смотрит по-иному, нежели береговой житель. Я, как известно, в прошлом – мореплаватель.
– А что Вы скажете насчет целительного климата этих мест?
– В Ментоне самая теплая зима на Лазурном Берегу. Относительно лечебных его качеств у меня нет точных данных.
Вечерело. Пришло время покинуть кладбище.
– Вон там, – указал я пальцем на север, – находится еще одно кладбище. На нем похоронен один из моих любимых художников, английский график Обри Бердсли.
Вниз мы спустились теми же улицами-ступеньками, что и поднялись наверх.
Автобус на Ниццу словно поджидал нас. По пути в городок Рокебрюн-Кап-Мартен мы проехали стоявшую прямо у дороги виллу под названием «Хаджи Мурат», в которой жил еще один российский художник. Я начал свой рассказ: «Терешкович Константин Андреевич (Абрамович) родился в 1902 году в России. Учился в Москве в студиях Константина Юона и Ильи Машкова. В 1917 году поступил в Московское училище живописи, ваяния и зодчества.
В мае 1918 года определился добровольцем в Красную Армию с целью эмигрировать за границу в санитарном поезде, везшим пленных немцев. Эта попытка не удалась, и он реализовал другой план: из Батума тайно пробрался через границу в Турцию и таким образом оказался в Константинополе. В 1920 году через Грецию достиг Марселя, затем уехал в Париж.
В столице Франции учился живописи в Академии Гран Шомьер. Несколько лет жил в Берлине. Путешествовал по Испании.
Писал картины в духе импрессионизма. Участвовал во многих выставках в Париже и других городах.
Терешкович был женат на француженке Ивет.
Он принимал участие во французском Сопротивлении.
С 1940 года жил с семьей в Сан-Тропе, а с 1951 года – в Ментоне.
В 1950–1960-х годах художник посещал Финляндию, Тунис, Италию, где занимался живописью.
Получил Большой приз 1-го Биеннале в Ментоне.
Скончался он в 1978 году в Ментоне. Похоронен на кладбище в селении Рокебрюн-Кап-Мартен».
Как раз к окончанию моего повествования мы проезжали Рокебрюн-Кап-Мартен, и справа, на горном склоне, было хорошо видно кладбище. Оно знаменито еще и тем, что на нем похоронены сестра последнего российского царя Николая II, Ксения Александровна, и ее муж, а также известный архитектор Ле Корбюзье.
Автобус двигался по холмистой дороге в направлении Монте-Карло. Проезжая столицу Монако, мы попали в пробку. Пришлось подолгу стоять на улицах-лабиринтах – здесь мало перекрестков: многоярусные улицы соединяются друг с другом лифтами. От нечего делать мы глазели по сторонам. Свежевыкрашенные стены домов, двери, окна были настолько чисты, что казались вымытыми под лупой.
Внезапно Виктория предложила:
– Давайте сойдем здесь и прогуляемся по городу.
– В Монте-Карло, на мой взгляд, только три достопримечательности, заслуживающие внимания: казино, «Сад самоубийц» для проигравшихся в нем и «Японский сад» для любителей отрешенности.
– В казино я еще не была и ничего не проиграла, – наигранно размышляла сама с собой Виктория, – поэтому оснований для посещения первого сада нет; всякие отвлеченности мне не по душе, следовательно, нет нужды бродить и по второму саду.
– Вот проблема и разрешена, – бесстрастно подытожил я наш диалог.
Вернувшись из Ментоны в Ниццу, мы пошли по бульвару Гюго. Возле одной из гостиниц я задержал Викторию:
– Вот здесь, в отеле «Виктория», часто останавливался один российский писатель, который был самым читаемым во второй половине XIX века.
– Забавно – ВИК-TO-РИ-Я! – пафосно, нараспев произнесла моя спутница. – И кто же это?
– Боюсь, что на этот вопрос не ответит даже современный специалист-филолог. Это – Петр Боборыкин.
– Впервые слышу это имя, – удивилась моя подруга, – вероятно, и моя бабушка-филолог не знала о нем; по крайней мере, она ничего об этом писателе мне не говорила.
– Такая вот ирония: кто попадет в анналы истории, а кто выпадет из них, никто заранее не может знать, – резюмировал я.
– Расскажите о Боборыкине, – обратилась ко мне Виктория.
– С готовностью: «Петр Дмитриевич Боборыкин – российский писатель, драматург, публицист родился в 1836 году в Нижнем Новгороде в семье знатного помещика.
Изучал в Казанском и Дерптском университетах химию и медицину. Был всесторонне образованным человеком. Свободно владел семью иностранными языками.
Современники отмечали его необыкновенную общительность. Мгновенно отзывался на «злобу дня». В его круг интересов входили естественные науки, философия, история, социология, история литературы, медицина, музыка. Значительное влияние на него оказали идеи позитивизма, основатель которого Огюст Конт утверждал: «Наука – сама себе философия».
Юрист и литератор Анатолий Кони оставил такой отзыв о Боборыкине: «Европеец не только по манерам, привычкам, образованности и близкому знакомству с заграничной жизнью, но европеец в лучшем смысле слова, служивший всю жизнь высшим идеалам общечеловеческой культуры, без национальной, племенной и религиозной исключительности. Вдумчивая отзывчивость на злобу дня... требует большой наблюдательности. И этим качеством Боборыкин обладал в высшей степени. Жизнь общества в данный момент, костюмы, характер разговоров, перемены моды, житейские вкусы, обстановка, обычаи, развлечения и повадки... русских людей у себя и за границей изображены им с занимательной точностью и подробностями».
Несмотря на свою активную общественную роль писателя, Боборыкин, тем не менее, по его словам, «не примкнул ни к одной из редакций крайнего направления», его не «волновали страстно чисто общественные вопросы, борьба противоположных лагерей, разные лозунги и клички той эпохи».
Писатель ввел в обиход понятие «интеллигенция» – термин,  которым он определял людей, занимавшихся исключительно умственным трудом. При этом он имел в виду не всех работников умственной сферы, а только тех, кто был носителем «высокой умственной и этической культуры». Именно в этом значении понятие вернулось в европейскую культуру (intelligentsia), откуда было изначально позаимствовано Боборыкиным.
Первая его публикация – комедия «Однодворец» (1860).
Для его произведений характерна предельная насыщенность фактическим материалом. По его собственным словам, он был «отметчиком», то есть писателем-хроникером. Писал свои произведения быстро и легко.
Он определял процесс своего творчества таким образом: «Замысел является мне, конечно, неожиданно, непроизвольно и в образах, причем всегда вокруг общей творческой идеи… Я беру какое-нибудь явление, какую-нибудь «полосу жизни» и записываю одной фразой; большей частью эта отметка служит мне заглавием предстоящего романа. Таких отметок вы найдете в моих записных книжках не мало. Это то, что французы называют id;e mere (простой идеей. – В. К.)».
Журналист Иероним Ясинский вспоминал о нем: «Свои романы он всегда диктовал стенографистке и в два часа сочинял два печатных листа. На время работы он одевался как паяц: в красную фуфайку, облипавшую тело, в такие же красные, невыразимо красные туфли и в красную феску с кисточкой; при этом он прыгал по кабинету и страшно раскрывал рот, чтобы каждой букве придать выразительность».
Боборыкина упрекали в сухости, поверхностности и даже в «фотографической точности» воспроизведения деталей быта.
С 1865 по 1876 год он находился за границей в качестве корреспондента «Отечественных записок».
В  Париже он посещал лекции в университете Сорбонны и престижном учебно-исследовательском заведении Коллеж де Франс, где «отдался изучению положительной философии и выяснил себе многие запросы чисто умственного и общественного характера». Пребывание за границей плодотворно сказалось на его творчестве: «Новый четырехлетний период заграничной жизни, разнообразный по перемене мест, тогдашним событиям, встречам, общественным и художественным явлениям жизни, какие я изучал, представлял собою постоянную работу романиста, критика и театрального рецензента, политического корреспондента».
После возвращения из-за границы он активно пропагандировал в России творчество Эмиля Золя, братьев Гонкур и Альфонса Доде, с которыми был лично знаком.
Проживая за границей, встречался с Фридрихом Энгельсом, Александром Герценом, Николаем Огаревым, Петром Лавровым и Михаилом Бакуниным.
В 1891 году Боборыкин уехал из России навсегда. Жил в Париже, Вене, Лондоне, в разных городах Италии.
В 1900 году был избран почетным академиком Российской академии наук.
Наиболее известный его роман – «Китай-город», в котором изображалась повседневная жизнь московского купечества. В этом романе он обнародовал ставшую знаменитой закуску «ерундопель» – закусочный салат из икры, рыбы и овощей.
Его перу также принадлежат романы: «Василий Теркин», где дан образ нового человека, выходца из деревни, самостоятельно добившегося успехов; «Прорыв в вечность» о богоискательстве и сектантстве; «Жертва вечерняя», где описаны интимные переживания светской женщины. 
Особый интерес вызывают его мемуары «За полвека».
За границей были написаны романы «Одна душа», «Общее дело», повесть «Кто я? Исповедь профессиональной женщины».
Боборыкин написал 18 больших романов, 19 драматических произведений, множество статей и заметок. Подсчитано, что все написанное им заняло бы около 70 объемистых томов.
Иван Тургенев писал: «Такой торопливой плодовитости нет другого примера в истории всех литератур! Посмотрите, он кончит тем, что будет воссоздавать жизненные факты за пять минут до их нарождения». 
По словам философа и критика Владимира Шулятикова, Боборыкин был «единственным в своем роде писателем, поставившим своей специальной задачей вести летопись русской общественной жизни, старающимся охватить в своих романах широкие социальные горизонты».
Иван Бунин отмечал: «Боборыкин – это русский Золя. Если вам нужно ознакомиться с каким-нибудь модным течением в купечестве, в литературе, в буржуазной или рабочей среде, с ее тенденциями, увлечением, с дамскими нарядами или криками моды, вообще с любыми мелочами эпохи восьмидесятых-девяностых годов, непременно почитайте Боборыкина. Он все передавал очень старательно, и материал это вполне добротный. Все же, вероятно, лучшее, что он создал, – а томов у него бессчетное количество, полки не хватит – нашумевший в свое время роман «Василий Теркин».
Революцию в России Боборыкин воспринял как катастрофу. В его понимании к власти пришли фанатики, которые «хотят стереть с лица земли все то, что – не они сами». Однако он надеялся на скорое падение режима «врагов свободы и правды-справедливости». Писателю было мучительно  осознавать происходящее в России как человеку с «русской душой, ставившему выше всего идеалы правды-справедливости, простоты, полному глубоких демократических настроений».
На старости лет Боборыкина поразила слепота, от которой он лечился в Лугано (Швейцария), где и скончался в 1921 году.
После смерти он оказался забытым на родине».
– Заглавие поэмы «Василий Теркин» позаимствовано Александром Твардовским у Боборыкина? – вопросительно взглянула на меня Виктория.
– Нет. Совпадение заглавий случайное: Твардовский тогда не знал о существовании романа Боборыкина «Василий Теркин». Так, по крайней мере, утверждают литературоведы.
В гостиницу вернулись уже затемно.
На следующий день мы запланировали побывать в городке Больё-сюр-Мер.
Вначале решили посетить могилу российского драматурга и философа Александра Сухово-Кобылина, а потом разыскать его виллу.
Утром автобусом прибыли в Больё-сюр-Мер. Накрапывал дождик. Решив его переждать, мы присели в небольшом уютном кафе, заказали сок манго и круасаны.
Я начал повествование о жизни и учении философа (для меня он, прежде всего, именно философ): «Родился Александр Васильевич Сухово-Кобылин в 1817 году в богатой семье. Свою жизнь он прожил как «лютейший аристократ» – «аристократический принцип» был его жизненной позицией.
После окончания Московского университета уехал в Германию для «дальнейших занятий по философии».
Тогда у всех на слуху была философия Гегеля. А. К. Толстой так отразил дух того времени в своем стихотворении:
В тарантасе, в телеге ли
Еду ночью из Брянска я,
Все о нем, все о Гегеле,
Моя дума дворянская.
В течение четырех лет Сухово-Кобылин изучал философию Гегеля в Гейдельберге и Берлине. Там он вел, по его словам, «совершенно уединенную и аскетическую жизнь». Однако учение Гегеля полностью не принял и взялся за его обновление.
В Париже Сухово-Кобылин познакомился с француженкой Луизой Симон-Деманш. Он пригласил ее в Россию, где  она стала его гражданской женой. Спустя восемь лет Александр Васильевич охладел к своей возлюбленной и завел новый роман с московской красавицей Надеждой Нарышкиной.
Вскоре Луиза была убита при загадочных обстоятельствах. Тень подозрения пала на Сухово-Кобылина. Судебная волокита длилась семь лет. Корыстолюбивые судьи готовы были упечь его в тюрьму и требовали взятку. В конце концов он был оправдан судом. После убийства Луизы Нарышкина уехала в Париж, где родила дочь от Сухово-Кобылина. Девочке дали имя Луиза. Нарышкина вышла замуж за французского писателя Александра Дюма-младшего, и ребенок ее тяготил.
Александр Васильевич был дважды женат: на француженке и англичанке – обе его жены умерли от болезней вскоре после вступления в брак.
Сухово-Кобылин так отразил в дневнике зеркальное ви;дение себя в глазах публики: «Красавец, острослов, сердцеед, светский баловень, блестящий кавалер, за которым потянулся зловещий след».
В 1886 году стареющий Сухово-Кобылин увез Луизу из Парижа в Россию, где она была признана в законном порядке его дочерью. Вскоре она вышла замуж и родила дочь. Но ее муж и дочь умерли. Луиза осталась жить у отца.
Сухово-Кобылин написал три пьесы: «Свадьба Кречинского», «Дело» и «Смерть Тарелкина». Волей-неволей получилась гегельянская диалектическая триада: Свадьба – Дело – Смерть. Ирония истории состоит в том, что Свадьба не завершилась бракосочетанием, а Смерть – похоронами. Сухово-Кобылина подчас называют родоначальником «театра абсурда».
Небывалый успех имела первая пьеса: она была переведена на многие языки и до сих пор не сходит с подмостков театров. Основная ее идея – моральная деградация общества. Однако сам автор выделял особо пьесу «Смерть Тарелкина» как лучшее свое произведение.
Написание пьес, по сути, было эпизодическим делом – своим истинным призванием Сухово-Кобылин считал занятие философией, утверждая, что «самим созданием этих пьес обязан философии».
Дни свои он проводил в трудах и заботах в своем имении Кобылинка Тульской губернии.
По завершении трилогии философ занялся переводами сочинений Гегеля и разработкой своей философской системы. Он перевел «Феноменологию духа», «Науку логики», «Философию природы», «Энциклопедию философских наук».
Сухово-Кобылин  разработал свою собственную философскую систему «Учение Всемира», в которой объединил гегелевскую диалектику с эволюционной теорией Дарвина. Положения своей доктрины он пытался обосновать математически: «математика и философия суть сестры», поскольку «математика стала бесконечное исчислять рядами, а философия стала бесконечное мыслить в форме ряда».   
Основная мысль произведения: «Мировой процесс совершается по абсолютному логическому, то есть божественному закону». «Всемир» – это «высочайшая гармония триединства», основанная на законе золотого сечения.
Его философские сочинения излагались архаичным, тяжеловесным стилем. Возможно, такой стиль был задуман им сознательно, чтобы «адекватно» переложить немецкий философский дух на российскую почву.
Он упрекал Гегеля в том, что тот не понимал задач человечества. Человечество, по мысли Сухово-Кобылина,  находится еще в эмбриональной стадии, но его великая миссия – завоевать звездные миры. «Всемир» – это «всемирное человечество» или «вся тотальность миров, человечеством обитаемых во всей бесконечности Вселенной».
Во имя этой цели человек должен преобразовать свою собственную природу путем отрицания пространства, то есть овладеть способностью «летать»: «Человек летающий» придет на смену «человеку техническому». Ему уготовлена удивительная космическая судьба – в конечном счете человек освободится от своей телесной оболочки и станет бессмертным духовным существом, – на этих словах я сделал ударение и испытующе посмотрел на Викторию.
– Да, это наша «ключевая идея», – вставила моя подруга.
– А теперь внимание – потрясающая мысль Сухово-Кобылина, – продолжил я пафосно: «Параллельно с космической экспансией человека должна происходить и его бесконечная эволюция «в самого себя, поступление в глубь» самосознания вплоть до «исчезновения плоти» и замены ее «эфирным» состоянием. Философ уточнял: «Спекулятивная, или философская бесконечность, или углубление, инволюция конечного сознания в бесконечность самосознания, … знание себя бесконечным духом, или бесконечное одухотворение человечества, то есть потребление в себе своей видимой телесности. В этом отношении замечательны слова Канта о бесконечности нашего Я. Самое поступание конечного человеческого духа в бесконечность божественного духа есть автокиния, то есть бесконечное саморазвитие, которое имеет формулой невтонов бином в его спекулятивной форме… Именно в этой форме осуществляется бесконечное сближение человечества с богом, который есть центр Всемира».
Прервав на минуту рассказ, я подчеркнул:
– Мне всегда казалось, что «бога» надо искать не в макромире, а в микромире. Этим же путем идет и Сухово-Кобылин. К сожалению, человечество восприняло и начало осуществлять только первую часть идеи философа – экспансию в космос, а проникновение в «микромир сознания» выпало из его поля зрения.
– То, как «космические корабли бороздят просторы вселенной», мне понятно, а вот, что означает углубление в мир сознания, нет. Вы могли бы привести пример такого подхода?
– Да. Достаточно вспомнить предложенную еще Буддой 2500 лет тому назад, медитацию «випасана». Посвящают ей 10 часов в день на протяжении 9,5 дней. Если коротко, то техника выполнения ее такова. Три дня мы следим за своим дыханием и таким образом успокаиваемся. Затем переходим к восприятию ощущений каждой частицы тела. С каждым днем мы все больше и больше погружаемся в глубины клеточного сознания. В конечном счете наше сознание становится «посторонним наблюдателем» и начинает воспринимать реальность не субъективно, а объективно. Или, например, «йога-нидра» (йогический сон) – техника, разработанная индийским йогом Свами Сатьянандой Сарасвати в середине ХХ века. Она позволяет входить в глубокое состояние расслабления, во время которого происходит поворот чувств в глубины подсознания (пратьяхара). Подобных методик сегодня достаточно много, но они пока являются уделом одиночек. Заниматься ими самостоятельно, без опытного наставника, опасно: можно нанести непоправимый вред своей психике, как, впрочем, небезопасны и полеты в космос без надежного технического обеспечения.
– Вот теперь более-менее понятно, – промолвила с  выражением удовлетворения Виктория.
Последовало продолжение моего рассказа: «Сухово-Кобылин утверждал, что «это будет жизнерадостное человечество, одухотворившееся до пределов невесомой материи, с самим собой соключенное, свободное до исчезновения плоти, одухотворенное, как сам эфир, беспространственное, сверхчувственное и невидимое».
И далее: «Надо иметь в виду, что в этом всемирно-историческом процессе абсолютно-свободная человеческая личность является третьим и высшим моментом».
Сам Александр Васильевич прилагал личные усилия для продления своей жизни: он строго придерживался особой диеты, регулярно делал «воздушную гимнастику».
«Вегетаризм, – писал он, – и есть та реформа нутра, которая уменьшает объем желудка, увеличивает объем легких, учиняет человека легким, наполняет бодрящим духовным ощущением легкости, одухотворяет его». Александр Васильевич признавался: «Я стал человеком только с тех пор, как перестал есть мясо, а то был настоящим зверем».
«Старость он рассматривал как «эпоху мудрости», когда человек, освободившись от чувственности, предается «свободной деятельности мышления». Таким образом, «увеличение старческих годов» утверждает в обществе «элемент разумности».
Философ подчеркивал: не все люди годятся для этой миссии – потребуется отбор лучших представителей человечества,  «ангелоподобной части».
В 1899 году в его имении случился пожар, в огне которого сгорели все переводы Гегеля и часть рукописи «Учение Всемира». Александр Васильевич сетовал: «Труды мои по философии пропали – и стало, вся жизнь пошла прахом».
Вскоре расстроенный философ уехал навсегда во Францию и поселился на собственной вилле в городке Больё-сюр-Мер со своей дочерью Луизой.
Судьба немного смилостивилась над ним и подарила мгновение славы в конце жизни: все три пьесы были поставлены в театрах, хотя и в изуродованном цензурой виде, его избрали почетным академиком Императорской академии наук.
Несмотря на катастрофически слабеющую память, Сухово-Кобылин пытался восстановить сгоревшую в огне рукопись «Учение Всемира». Так, один из воссозданных фрагментов имел заглавие: «Промахи Гегеля, или Определение неогегелизма».
Над его кроватью до конца жизни висела картина французского художника, на которой была изображена женщина с цветком на груди.
В ноябре 1899 года уже ранее упомянутый мной доктор и литератор Вальтер писал Чехову: «Лечу я Сухово-Кобылина. Ему 82 года, и 40 лет он питается яйцами, молоком и Гегелем. Написал о нем (Гегеле. – В. К.) большое сочинение, введение дал мне, и мы у Ковалевского читали, сначала смеялись, а потом подчинились его талантливости и искренности. Бодрый еще старик. На его силы и бодрость превосходное влияние оказывают солнечные ванны». Однако эти солнечные ванны в конечном счете и свели его в могилу: принимая их в холодное время года, он простудился и умер в марте 1903 года.
Сухово-Кобылин дольше всех российских писателей прожил на этом свете.
За семь лет до кончины он писал: «Сколько событий, катастроф, забот, огорчений, планов, превратившихся в дым, и действительно существовавшего, не исчезнувшего навеки. Я погружен в свои бумаги по самое горло, переношусь в это прошлое, которое часто представляется настоящим».
Его две сестры, Елизавета и Софья, тоже стали известными людьми: одна – в мире литературы, другая – в области живописи.
После смерти отца Луиза уехала в Россию. Когда грянула революция, она вернулась в Больё-сюр-Мер, прихватив с собой архив отца.
По непонятной причине советский партийный функционер Владимир Бонч-Бруевич вдруг заинтересовался архивом Сухово-Кобылина. Используя дипломатические каналы, ему удалось заполучить его от Луизы. Она с готовностью передала 35 дневников и записных книжек отца, оставив себе лишь незначительную часть. Луиза ушла из жизни в 1939 году.
После 1917 года пьесы Сухово-Кобылина в неурезанном царской цензурой виде триумфально шли в советских театрах».
Я закончил свой рассказ.
Виктория вздохнула и ударилась в рассуждения:
– Мне кажется, на примере жизни Сухово-Кобылина можно видеть, что судьба все же существует. Смотрите – человек, так щедро наделенный природой литературным и философским талантом, почти ничего не достигает: его пьесы завоевывают признание с трудом; философские рукописи сгорают в огне; семейная жизнь никак не может наладиться – возлюбленную убивают, а его в этом обвиняют; две его супруги вскоре после женитьбы умирают; внебрачная дочь становится вдовой, а ребенок ее умирает; сам он заканчивает свою долгую жизнь вдали от родины.
– А может все проще? Видимо человек родился не в той стране, – попытался я уйти от ответа.
Моросящий дождик прекратился, хотя небо все еще было затянуто тучами. Мы поднялись и направились к кладбищу, благо оно оказалось неподалеку – в северной части городка.
Вход на кладбище охранял одинокий стройный кипарис. Справа мы сразу заметили стены колумбариев. Мне было известно, что останки философа недавно были извлечены из могилы, срок аренды которой истек, кремированы и помещены в нишу № 9 колумбария № 2.
Искать место захоронения праха философа долго не пришлось. Рядом с нишей мы возложили живые цветы.
– А почему мемориальная табличка не вставлена в нишу и не прикреплена к ней? – неожиданно поинтересовалась Виктория.
Невдалеке я увидел смотрителя кладбища, который что-то заботливо поправлял над одной из могил. Я подошел к нему и этот же вопрос задал ему по-французски. Он вежливо ответил:
– Видите ли, сейчас администрация не располагает средствами для выполнения этой работы.
Я перевел Виктории. Она удивилась. А я ударился в язвительную риторику:
– Может быть, стоит спросить у французов, куда подевался дорогой серебряный венок, возложенный актером Александром Южиным-Сумбатовым на могилу Сухово-Кобылина в 1903 году? Полагаю, что стоимость венка сполна могла бы компенсировать расходы по установке мемориальной таблички.
Далее нам предстояло найти виллу, где жил Сухово-Кобылин. Известно, что при его жизни вилла называлась «Мезонет» – в наши дни новые хозяева переименовали ее в «Самару».
Мы брели наугад в восточном направлении по бульвару Маринони в надежде обнаружить эту виллу. Внезапно слева перед нашим взором засияла табличка с надписью Samara. Вилла терялась в зарослях деревьев. Виктория нажала на кнопку звонка, но никто не ответил. Тем не менее мы были рады, что увидели дом, в котором прожил остаток дней и ушел в вечность великий человек. Выяснить номер дома по этой улице не удалось – во французских городках это сделать непросто: обычно на домах нет табличек с номерами.
– Давайте купим эту виллу и проведем в ней вместе целую вечность; рядом обитает бессмертная медуза, и всегда будет возможность пополнять запас нашего лекарства, – впала в вольную фантазию Виктория.
– Непременно, – на моих глазах, прикрытых темными очками, сверкнула лукавая улыбка.
Обрадованные тем, что так удачно обнаружили виллу Сухово-Кобылина, мы весело шагали по бывшему бульвару Петена. Я указал Виктории на то, что здесь, на этой улице, когда-то была художественная галерея российского мецената, антиквара, литератора и художника Николая Павловича Рябушинского (1877–1951).
– Давайте присядем вон на ту старинную скамейку, возможно, когда-то на ней сидел сам Рябушинский, а Вы расскажете о нем, – весело предложила Виктория.
Мы сели и впрямь на очень старую по виду скамью, и я повел речь: «Родился он в Москве в многодетной семье богатого промышленника и банкира. Николай Павлович был неординарным человеком, вел богемный образ жизни и в финансовых делах семьи не участвовал (поэтому в семейном кругу он имел прозвище «беспутный Николаша»). В молодые годы он совершил экзотические путешествия в Японию, Китай, Гонконг, Индию, Новую Гвинею, на Мальорку.
Владислав Ходасевич вспоминал, что Николай Павлович «был далеко не глуп» и «привлекал к себе какой-то природной одаренностью», а князь Сергей Щербатов отмечал, что ему была свойственна «какая-то сумбурная, но несомненная талантливость».
Деньги он стремительно проматывал: они уходили на роскошные обеды в ресторанах, содержание любовницы – французской кафешантанной певицы Фажет.
Николай Рябушинский был щедрым человеком. Оказывая помощь бедным, он говорил: «Богатство обязывает».
В начале ХХ века Николай Павлович построил в Москве виллу в стиле неоклассицизма, этакую асимметричную «строительную причуду», которую назвал «Черный лебедь».
Здесь все было отмечено знаком «черного лебедя»: мебель, салфетки, посуда. У входа стоял увенчанный бронзовой фигурой быка мраморный саркофаг, в котором хозяин завещал его похоронить. На цепи, вместо собаки, сидел молодой ручной леопард.
Здание окружал сад с экзотическими растениями, везде расхаживали павлины и фазаны.
На вилле он закатывал расточительно-роскошные пиры, на которые приглашал местную богему. Поговаривали, что там устраивались «афинские ночи с обнаженными актрисами».
С 1906 по 1909 год он на свои средства издавал дорогой и изысканно оформленный популярный журнал «Золотое руно», который был рупором российского символизма. В нем печатались самые известные представители этого направления. Под псевдонимом Н. Шинский он писал стихи, рассказы и повести, подчас преисполненные болезненной эротичности. Увлекался живописью – его картины, по словам Андрея Белого, «являли собой фейерверки малиново-апельсиновых и винно-желтых огней».
Николай Павлович был несколько раз женат и имел любовниц. Художник Сергей Виноградов вспоминал: «А сколько красивейших женщин было с его жизнью связано! Да ведь какой красоты-то! Помню, в Биаррице я встретился с его только что покинутой им первой женой. Боже мой, до чего же она была прекрасна и печальна». Надо сказать, что Николай Павлович всех женщин, с которыми он расставался, полностью финансово обеспечивал.
Николай Рябушинский организовывал выставки под названием «Голубая роза». В 1914 году в Париже создал антикварный салон.
В 1922 году эмигрировал во Францию. Жил в Париже. Его жизнь в столице Франции один художник описывал так: «Днем Рябушинский продает антиквариат, ночь он делит между своими картинами и своей молодой женой». Летнее время он проводил в городке Больё-сюр-Мер, где содержал собственную галерею. Был владельцем нескольких антикварных магазинов: в Париже, Ницце, Биаррице и Монте-Карло.
В Париже состоялось несколько его персональных выставок.
В 1931 году особняк Николая Рябушинского в Москве советские власти передали Максиму Горькому, вернувшемуся из Италии.
Последние годы Николай Рябушинский жил в Монте-Карло, где у него был небольшой антикварный магазин на площади Бомарше.
Умер в Ницце в одиночестве и нужде после неудачной операции. Похоронен здесь же на Северном кладбище – мраморный саркофаг, украшавший его виллу в Москве, оказался невостребованным.
Он оставил предсмертную записку, в которой просил передать свой последний привет сестрам и братьям, рассеянным по миру, всем женщинам, которых любил, и всем своим друзьям».
Виктория вдруг задала неожиданный вопрос:
– А Вы хотели бы прожить жизнь так, как Рябушинский?
– Хотел бы, но, видимо, в силу моих природных качеств мне это не удалось бы.
– Ваши ответы всегда кажутся прямыми, но вместе с тем оставляют чувство неопределенности.
Виктория призадумалась и снова спросила:
– А что Вам больше всего нравится в жизни этого человека?
– То, что его окружали красивые женщины, – не моргнув глазом, выпалил я.
– Вы шутите?
– Нисколько. Но вот беда: я теряюсь в присутствии красивых женщин и ощущаю себя перед ними жалким червем.
– А кем Вы чувствуете себя в моем присутствии? – с праздным интересом, как мне показалось, спросила Виктория.
– Вредоносным микробом.
Моя подруга от души рассмеялась и затем спросила:
– Чем объяснить Вашу склонность к иронии?
– Этот мир покрыт темной завесой тайны, поэтому, чтобы быть честным по отношению к самому себе, рассуждать о чем-либо можно только иронически, – ответил я на ее вопрос и переменил тему:
– Если у тебя хватит терпения, я мог бы рассказать еще об одном россиянине, Максиме Ковалевском, который жил здесь на своей вилле, находившейся на бульваре Маринони рядом с виллой Сухово-Кобылина, – мы с тобой там уже были, но увидеть ее не смогли по той причине, что она не сохранилась.
– Я с интересом выслушаю, если мы сначала пообедаем вон в том маленьком ресторанчике, – предложила Виктория.
– Разумеется.
Мы заказали обед – салат из разнообразной морской живности и зелени. По опыту мы уже знали, что после такого, на первый взгляд, скромного блюда, потом на протяжении восьми часов не хочется есть.
– Позволь начать: «Максим Максимович Ковалевский – первый российский социолог-профессионал, правовед, историк. Родился он в 1851 году в дворянской семье в имении под Харьковом. После окончания Харьковского университета продолжил свое образование в Берлине, Париже, Лондоне.
По возвращении на родину читал лекции в Московском университете. В 1887 году был отстранен от преподавания ввиду неблагонадежности.
Он уехал во Францию и жил на собственной вилле «Батавия» в городке Больё-сюр-Мер. Здесь он написал свои основные научные труды.
В 1905 году Максим Ковалевский вернулся в Россию и занялся политической деятельностью. Был членом Государственной Думы, преподавал в Петербургском университете.
Умер в Петрограде в 1916 году. Проводить его в последний путь пришло огромное количество народа.
Свой историко-сравнительный метод он называл «средством построения совершенно новой еще ветви описательной социологии – я разумею историю человеческих обществ».
Ученый полагал, что только одним фактором нельзя объяснить сложные социальные процессы: «Следует говорить не об одностороннем влиянии, а о воздействии взаимно оказываемых друг на друга всеми явлениями, из которых слагается общественная жизнь».
Однако при исследовании отдельных социальных явлений он все же выделял какой-нибудь определяющий фактор, например, «рост численности населения». Он полагал, что субъективные и случайные факторы не играют главной роли в истории.
Самый важный социальный закон, по его мнению, это закон прогресса, выражающийся в «очеловечивании» природы.
Прогресс должен привести к объединению всех народов в «мировое солидарное общество», ибо «солидарность» как «замиренная среда» – это норма общественной жизни, а «борьба» – отклонение от нее. При этом эволюцию надо предпочесть революциям, которые происходят вследствие ошибок правительств.
Хотя Максим Ковалевский и не разделял общефилософской теории Карла Маркса, с которым был лично знаком, тем не менее, относился к нему как к «великому апостолу новейшей социологии».
Широта научных интересов ученого говорит о его огромной эрудиции. Своим главным трудом он считал «Экономический рост Европы».
После 1917 года тоталитарная диктатура, не нуждавшаяся в социологии, предала его имя и труды забвению».
– Вы излагаете так, словно читаете лекцию по социологии в аудитории, – заметила Виктория. – А о его личной жизни Вы могли бы что-нибудь добавить?
– Извини, увлекся. В личной жизни всегда самое интересное  и интригующее – это любовь, – проникновенно взглянул я на Викторию. – Если угодно, послушай об этом: «Максима Ковалевского судьба свела с известным математиком Софьей Ковалевской (в девичестве – Корвин-Круковская). Возможно, интерес к математике у юной Софьи возник в связи с тем, что ее детская комната была оклеена из-за нехватки обоев листами с лекциями математика Остроградского.
Чувство любви сразило Софью еще в 13 лет – она влюбилась в 43-летнего писателя Федора Достоевского. От этой первой любви Софья «излечилась» занятиями математикой, явно не женским делом по представлениям того времени.
В 18 лет она сбежала из дому и вышла замуж за палеонтолога Владимира Ковалевского. Этот брак ее семья не одобрила – он считался фиктивным. Однако замужество позволило Софье избавиться от опеки родителей и уехать за границу с целью дальнейшего изучения математики.
Вернувшись в Россию, она предложила свою кандидатуру в качестве преподавателя математики в университете. Последовал отказ, который взбесил Софью: «Когда Пифагор открыл свою знаменитую теорему, он принес в жертву богам 100 быков, с тех пор все скоты боятся нового».
В России после смерти отца Софья получила наследство и вложила его в дело. Однако начинание не пошло, они с мужем прогорели – удивляет то, что Софья легко справлялась с десятизначными числами, но не могла рассчитать даже семейный бюджет.
Фиктивный брак перешел в реальный: Софья родила дочь.
Она снова уехала за границу. Из России пришла печальная весть: ее муж покончил с собой.
С большим трудом ей удалось получить место профессора математики в Стокгольмском университете, куда она отправилась со своей дочерью.
В 1887 году судьба свела ее с Максимом Ковалевским – родственником ее мужа. Максим приезжал в Стокгольм читать лекции, что способствовало сближению его с Софьей. Подруга Софьи, шведская писательница Анна-Шарлотта Леффер-Эндгрен, вспоминала о ней: «Она познакомилась с человеком, который, по ее словам, был самым даровитым из людей, когда-либо встреченных ею в жизни. При первом свидании она почувствовала к нему сильнейшую симпатию и восхищение, которые мало-помалу перешли в страстную любовь». Софья же в шутливом тоне писала о Максиме в одном из писем: «Он занимает так ужасно много места не только на диване, но и в мыслях других, что мне было бы положительно невозможно в его присутствии думать ни о чем другом, кроме него».
Наконец заслуги Софьи в области математики признали не только на Западе, но и на родине: ее избрали членом-корреспондентом Российской академии наук.
Получив всемирное признание, Софья, тем не менее, сокрушалась: «Моя слава лишила меня обыкновенного женского счастья… Почему меня никто не может полюбить?».
Однако судьба преподнесла ей сюрприз. Максим сделал Софье предложение, заявив при этом: «Вам даже фамилию менять не придется». Софья не дала никакого ответа и засела за написание мемуаров. Максим хотел видеть в ней жену, а не «богиню математики» – Софью же такая роль, видимо, не устраивала.
Максим поставил вопрос ребром: либо они женятся, либо расходятся. Время шло, но их отношения, тем не менее, продолжались. Она приезжала к Максиму сюда, в Больё-сюр-Мер. Здесь они наслаждались жизнью и назначили свадьбу на лето 1891 года. Отсюда в письме к дочери она писала, что перед нею «в саду цветут розы, камелии и фиалки, а на апельсиновых деревьях висят еще не совсем зрелые апельсины».
Вместе с Максимом она встретила новый 1891-й год в Генуе. Софья всегда была склонна к мистическим переживаниям. Так, ее постоянно преследовал страх, что похоронят живой. Поэтому завещала, чтобы ее тело после смерти кремировали.
Она уговорила Максима в новогоднюю ночь отправиться на кладбище Стальено. Там, у одной из надгробных статуй, Софья проронила: «Один из нас не переживет этот год».
Вскоре она уехала в Стокгольм. В пути ее сразила простуда. По прибытии в Швецию простуда перешла в воспаление легких. Софья скончалась. На смертном одре она проговорила последние слова: «Слишком много счастья». Ей исполнился 41 год.
Максим на похоронах произнес, на удивление, очень сухую речь, в которой не чувствовалось, что он потерял горячо любимую им женщину.
Несмотря на свои мистические наклонности, Софья Ковалевская объясняла судьбу и поступки людей законами математики. Основываясь на работе Пуанкаре о дифференциальных уравнениях, она полагала, что дифференциалы или геометрические кривые идут своим извилистым путем, пока не достигают точки раздвоения – бифуркации. В этой точке человеку предстоит сделать выбор: пойти тем или иным путем.
Незадолго до кончины она собралась писать философскую повесть «Когда не будет больше смерти».
Вот такая печальная история любви Максима и Софьи Ковалевских».
Виктория нахмурилась:
– Мы с Вами недавно тоже бродили по кладбищу Стальено – Вам это ничего не говорит?
– Неужели и тебе там пришла такая же мысль, как Софье Ковалевской? – встревоженно задал вопрос я.
– Нет, – с облегчением вздохнула она.
К вечеру вернулись в Ниццу. Косые лучи солнца золотили крыши величественных старинных зданий. Идя по одной из улиц, мы заметили возле аптеки на электронном табло цифры, отмечающие температуру воздуха: +36 град. Вначале усомнились в правильности показаний электронного термометра, ибо чувствовали себя на удивление очень комфортно. Чтобы развеять возникшее сомнение, я предложил перейти на улицу, параллельную этой, и поискать другое табло. Все наши сомнения были отброшены: возле другой аптеки светились те же цифры. Я представил себе пыльную Одессу с такой же температурой воздуха. Подумалось: прав был Чехов – климат Ниццы намного благоприятнее климата причерноморских городов.
В один из солнечных дней утром мы отправились в городок Кань-сюр-Мер, расположенный западнее Ниццы – там в свое время жили российские художники Борис Григорьев и Борис Смирнов.
Первым долгом решили посетить замок Гримальди, который располагался на высоком холме, в одном километре от железнодорожного вокзала, куда мы прибыли. Чтобы не карабкаться вверх пешком, мы подождали автобус, который шел к замку.
С 1946 года замок служит музеем. В картинной галерее замка мы увидели две работы российских художников – одну Григорьева и другую Смирнова. Покинув крепость, мы не стали искать дом с кабаре, в котором жила  с 1960 по 1983 год знаменитая актриса и романистка Сюзи Солидор – достаточно было того, что мы насмотрелись ее портретов в картинной галерее замка.
Поэтому решили сразу направиться на кладбище, где по моему предположению были похоронены Григорьев и Смирнов, благо оно было хорошо видно с террасы замка.   
Спускаясь вниз с холма, я взял карту и увидел, что по пути на кладбище мы будем проходить неподалеку от виллы «Борисэлла» (название составлено из двух имен – Борис и Элла), где жил Григорьев. Но не все было так просто: узкие улицы, по которым мы двигались вниз, напоминали лабиринт, и нелегко было определить наше местонахождение по карте. Тем не менее извилистые улочки вывели нас на улицу Монте; де Франс – вилла находилась на ней между улицами Комб и Су Бари. Вскоре перед нами предстал и сам дом. После смерти родителей здесь до своей кончины продолжал жить их сын Кирилл. Дальше наш путь лежал на кладбище. Виктория возмутилась:
– Господи! Снова кладбище!
– Дорогая, мы знакомимся со стариной, а «она» уже вся на кладбищах, – рассудительно проговорил я.
Долго идти не пришлось. Мы начали самостоятельно искать могилы Григорьева и Смирнова. Ходили-бродили, вчитывались в надписи на могильных плитах, но искомые фамилии не попадались нам на глаза.
Виктория стала ныть. Я заметил, что у одной из могил появился смотритель кладбища; подошел к нему и спросил по-французски:
– Не могли бы Вы помочь нам найти место захоронения российского художника Бориса Григорьева?
Он сказал:
– Я здесь работаю уже пять лет, но такой могилы не помню. А когда было захоронение?
– В 1939 году.
– О ля ля! Ее наверняка уже снесли за неуплату аренды.
– А могила Бориса Смирнова?
– Когда умер?
– В 1976 году.
– Здесь нет. Вероятнее всего, он похоронен в северной части кладбища.
Мы прикинули расстояние и поняли, что у нас уже нет сил идти туда по жаре. Солнце припекало. Напротив кладбища росли тенистые деревья. Я предложил Виктории там отдохнуть и тем временем рассказать об этих двух художниках.
Прислонившись к стволу громадного дерева, я начал свою речь: «Борис Дмитриевич Григорьев (1886–1939) – российский художник-авангардист. Он был внебрачным сыном русского мещанина, директора банка, и шведки Клары фон Линденберг.
Учился живописи в Центральном Строгановском художественно-промышленном училище. Посещал Академию художеств.
Художнику было присуще гротескное видение реальности. В его работах реализм сочетался с элементами символизма, кубизма и футуризма.
Женился в 1907 году на Элле фон Браше. В 1913 году побывал в Париже. Был членом объединения «Мир искусства».
«Моя душа полна смятения, – писал он одному из корреспондентов, – … сейчас я совершенно ненормален, потому что вокруг меня вся жизнь ненормальна».
В 1919 году эмигрировал из России – с женой и четырехлетним сыном тайно переплыл на лодке Финский залив и оказался в Финляндии. Жил в Берлине, Париже, посещал США, путешествовал по Латинской Америке. В США в нем видели «историка славянской души».
В 1927 году с семьей он поселился в городке Кань-сюр-Мер на вилле «Борисэлла».
Особенность стиля Бориса Григорьева – линия, определяющая форму. Его эссе «Линия» выражает творческое кредо автора: «Сдвиг, пропуск, ироническая гипербола делают линию мудрой. Линия самое минимальное средство в руках художника. Вот почему она требует и «культуры» глаза и изобразительной воли. … Искусство «глаза», искусство «видеть», обладая линией, через нее освобождается от формы немедленно. Ее творческий процесс так краток, как самая молния в сознании глаза».
Самобытность мастера не вкладывается ни в одно из направлений: ему были свойственны крайности. Идеалом художника он считал Пьеро делла Франческа.
Известность к нему пришла после выставки объединения «Мир искусства», где он представил эротическую серию рисунков парижского периода, названную им Intimite; [франц. – интимность]. Посетив выставку, Сомов записал в дневнике: «Григорьев, замечательно талантливый, но сволочной, глупый, дешевый порнограф».
У художника было мало поклонников и больше хулителей.
Широко известен его цикл «Расея», состоящий из 60 рисунков и 9 картин (1917–1918) – он преисполнен горькой меланхолии. Крестьяне из российской глубинки смотрят с полотен в упор на зрителя, в их взгляде – упрек, злоба и угроза. На Россию художник смотрел как бы со стороны, «искоса», по словам Максима Горького.
Александр Бенуа увидел в этом цикле пророчество о пришествии «грядущего хама»: «Расею проклясть так и хочется: это не о любви к родной земле или к богу, не о сочувствии угнетенным крестьянам. Это вообще непонятно о чем и очень страшно: обитатели земли русской, младенцы и старики, уродливые и не очень, злобно таращатся на зрителя. В их глазах горит глубокая ненависть, не имеющая конкретной причины и адресата (в полотнах цикла нет ничего, чтобы объясняло эти чувства) – однако странным образом понятная многим, вполне современным русским». 
Александр Блок отозвался об этой серии так: художник мыслит «глубоко и разрушительно». В своей рецензии Алексей Толстой писал: «На меня живопись Григорьева производит двойственное впечатление: в ней – чудесная плоть искусства и вместе – что-то недоговоренное, что-то нарочно подчеркнутое».
В «Ликах России» художник попытался смягчить мрачное напряжение цикла «Расея».
Григорьев – талантливый рисовальщик. Художественный критик Николай Пунин писал о рисунках Григорьева как о «парадоксах в пространстве и на плоскостях, нежных, иронических и блестящих».
Борис Дмитриевич – великолепный портретист. В портретах он мастерски подмечал все «неправильное», отклоняющееся от нормы. Он написал портреты Хлебникова, Добужинского, Кустодиева, Рахманинова, Рериха, Шестова и др. Своей лучшей работой считал портрет Максима Горького, который  написал в Позилиппо под Неаполем.
Женские образы изображал подчас с циничной прямотой.
Сам же Григорьев считал себя «первым художником на свете».
За границей жил безбедно, однако тоска по родине изнуряла его душу. 
Несмотря на враждебное отношение к нему советских властей, он все-таки лелеял надежду на возвращение на родину, но при одном условии: «как сын, а не как пасынок».
Просил оказать ему содействие в этом вопросе Луначарского, Горького, но безуспешно. Однако после встречи с вырвавшимся в 1932 году из советской России писателем Евгением Замятиным, который поведал ему о большевистских реалиях, Григорьев перестал мечтать о возвращении на родину. «Со мной что-то случилось, – писал он друзьям, – много думаю и многое мне стало ясно, до того ясно, что дальше уж некуда идти. Я всегда завидовал какому-нибудь телеграфисту, который так ясно на все смотрит и видит то, на что глядит; теперь со мной случилось вот это самое – гляжу… и до чего гадко все на свете, до чего же я все иначе представлял, пересоздавал, воображал».
Художник обладал колоссальным трудолюбием и работоспособностью.
Кроме картин, Григорьев писал стихи, статьи, воспоминания. Он автор романа «Юные лучи» (1912), поэмы «Расея» (1933).
Борис Дмитриевич так описывал свою жизнь в городке Кань-сюр-Мер: «Сейчас ничто и никто не поможет вернуть то, что было – только время, а оно – тянется лениво, как у больного руки, пройдут еще годы, а мы все – дойдем до последней черты... Настоящее счастье в том, что живем у себя, солнце, запахи вербены, гелиотропа, сосны – все это растет у нас в саду: апельсины уже созревают, цветы цветут, растет морковка, летают голуби».
Умер он от рака желудка в бедности в возрасте 53-х лет».
– Почему Россия так немилостива к своим талантам? – удивилась Виктория.
– Как раз Григорьев в своих картинах дал ответ на этот вопрос: доминирующая черта русского человека – ненависть к другим, более успешным, и отсутствие желания самому устроить такую же благополучную жизнь.
– Если у тебя еще есть силы и желание я мог бы рассказать о другом художнике.
– Ну ладно. Раз уж мы возле кладбища, то все можно вытерпеть.
Я приступил к изложению: «Борис Семенович Смирнов (1894–1976) – российский живописец и график. Родился он в Харькове.
Путь в иммиграцию был непростым: Япония, остров Борнео, в первой половине 1920-х годов – Париж.
Постигал технику живописи в Национальной школе изящных искусств в Париже. Писал пейзажи, женские фигуры в жанре ню, портреты.
В 1926 году окончательно поселился в городке Кань-сюр-Мер.
Проводил выставки в Лондоне, Лиссабоне, Ницце, Каннах, Риме, Палермо, Нью-Йорке.
После кончины Смирнова все его работы, находившиеся в студии, приобрел друг художника, англичанин Питер Майкл. Сегодня картины и рисунки художника выставлены в богатом отеле «Виньед» в Ньюбери (Англия)».
Виктория устремила на меня вопрошающий взгляд:
– Насколько я поняла, сведения о жизни Смирнова фрагментарны в отличие от таковых Григорьева. Чем это объяснить?
– Возможно, это вызвано тем, что Смирнов большую часть жизни прожил во Франции, где и получил художественное образование; его имя затерялось среди имен французских художников – в России же он не успел проявить себя как живописец.
Со смутным чувством некоторой незавершенности наших впечатлений мы решили вернуться в Ниццу. К остановке транспорта подъехал автобус, на котором был указан маршрут: Ванс – Ницца.
– А не посетить ли нам еще и Ванс? Оттуда прямым автобусом вернемся в Ниццу, – смело предложил я.
– А что там? – осведомилась Виктория.
– В Вансе нас ожидает «встреча» с украинским художником Алексеем Грищенко и, возможно, российской танцовщицей Идой Рубинштейн. Они провели остаток жизни в этом благословенном городке.
– Да, пожалуй, едем туда, – томно согласилась Виктория.
Если бы не имя танцовщицы, то моя спутница вряд ли решилась бы посетить этот городок, грешным делом подумалось мне.
Ванс располагался севернее городка Кань-сюр-Мер, в четырех километрах от него. Автобуса, идущего в Ванс, ждать долго не пришлось.
Вскоре мы уже шли по извилистой улочке этого городка. У прохожего я справился, как пройти на кладбище. Оказалось, что оно совсем рядом. Виктория взбунтовалась:
– Снова кладбище!
– Это завершающий итог всякой человеческой жизни, – философски высказался я.
– Я буду пить лекарство из бессмертной медузы и надеюсь, что чаша сия минует меня, – игриво отозвалась Виктория.
– Даже в этом случае похорон не избежать: в земном мире наше тело очень уязвимо, – завершил я необычный диалог.
Справа от входа на кладбище была установлена изящная скульптура обнаженной женщины, застывшей на коленях в скорбной позе.
Миновав входные ворота, мы начали поиски могилы украинского художника Алексея Грищенко. Могила себя никак не обнаруживала.
Вдруг Виктория вскричала:
– Смотрите! Могила Иды Рубинштейн.
Я подошел к могильной плите и не поверил своим глазам: действительно, это была ее могила, хотя все биографические источники указывали, что место ее захоронения неизвестно.
Сомнений не было: на могильной плите вверху был выбит католический крест, под ним была надпись:IDA RUBINSTEIN 1960. А еще ниже текст на французском: LES ANCIENS DU GROUPE DE CHASSE ALSACE A LEUR MARRAINE DE GUERRE  [«Крестной матери войны» от ветеранов эскадрильи истребителей «Альзас»]. Хотя французское выражение MARRAINE DE GUERRE в буквальном переводе на русский язык как «крестная мать войны» может показаться очень странным, но все станет понятным, если принять во внимание, что так называли во Франции женщину, которая вела переписку с солдатами на фронте с целью их моральной, психологической и эмоциональной поддержки – это движение, возникшее еще в период Первой мировой войны, было возрождено и во время Второй мировой.
Готовя материалы о жизни Иды Рубинштейн в Вансе, я надеялся хотя бы найти дом, в котором она жила – «Оливад». Но то, что мы обнаружим ее могилу, было сверх всяких ожиданий.
Я поискал в своей «электронной книге» заготовленные материалы о ней и здесь же, у ее могилы, поведал Виктории о судьбе этой необыкновенной женщины: «Российская танцовщица Ида Львовна Рубинштейн родилась в богатой еврейской семье в Харькове в 1883 году. Получила хорошее домашнее образование.
Родители Иды рано умерли, и ей отошло богатое наследство. Она переехала в Санкт-Петербург и поселилась в доме своей тети.
Профессор Александр Погодин, дававший Иде уроки по русской литературе, вспоминал: «Она производила впечатление какой-то «нездешней» сомнамбулы, едва пробудившейся к жизни, охваченной какими-то грезами… Уже тогда она изъездила чуть не всю Европу, отлично говорила на нескольких иностранных языках, знала историю искусства, отлично писала».
Юная ученица интересовалась Древней Грецией, увлекалась Ницше.
Ида не блистала природной красотой. У нее не было способностей ни к танцам, ни к актерскому мастерству, тем не менее она решила стать актрисой. С этой целью окончила драматические курсы при Императорском Малом театре.
Вскоре она поняла, что красота – это не канонический образ, а умение создавать впечатление. Ида часами изнуряла себя перед зеркалом, пока не добивалась нужного ей образа. В итоге был выработан свой стиль. И тогда заговорили о ее «библейской красоте».
Первые выступления Иды Рубинштейн в театре не имели успеха. Но «Танец семи покрывал», исполненный на Большой сцене Петербургской консерватории, был поистине триумфальным – в финале она сбрасывает с себя семь парчовых покрывал и остается почти нагой перед зрителями – ее тело покрывают только бусины. Зал замирает в изумлении.
Это выступление было осуждено церковью. Театральный критик Валериан Светлов писал: «В ней гибкость змеи и пластичность женщины, в ее танцах – сладострастно окаменелая грация Востока, полная неги и целомудрия животной страсти».
Таким образом, Ида Рубинштейн первая внесла в российский балет эротику.
Танцовщица решила продолжить свои выступления в Париже, где примкнула к труппе Сергея Дягилева. Она выступала в балете «Шехерезада», очаровывала французов «Танцем семи покрывал».
Валентин Серов, впервые увидев Иду в парижском театре в 1910 году, решил написать ее портрет. Она согласилась. Художник был очарован: «Тот, кто не видел Иды Рубинштейн, не знает, что такое красота». Ида позировала художнику обнаженной в холодной пустынной церкви бывшего монастыря  «Шапель». Об Иде Рубинштейн говорили: «Холодна, как лед, который обжигает». Недаром многие замечают, что от картины Серова веет холодом.
Портрет, написанный темперой, впервые был представлен на выставке в Риме в 1911 году и вызвал скандал. 
Критические замечания российских художников были весьма отрицательными: «гальванизированный труп», «зеленая лягушка», «грязный скелет», «безобразие». Но были и благожелательные отзывы. Так, писатель и художественный критик Сергей Мамонтов писал: «Одной своей картиной Серов объясняет обществу тот идеал, к которому целыми годами безуспешно тянутся прославленные Гогены, Матиссы и их маленькие российские подражатели. С проницательностью гения он уловил призрачную мечту, легким движением сбросил с себя весь арсенал своей сложной техники и создал шедевр, классический по простоте и небывалый по выразительности. На серовато-желтом холсте, полуобернувшись к вам спиной, изображена сидящая нагая женщина с чеканным профилем уайльдовской Саломеи. По первому впечатлению картина кажется бесцветной и плоской, похожей даже на рекламный плакат. Но, по мере того как вы в нее вглядываетесь, вас охватывает сначала удивление перед великим мастерством художника, а затем и то очарование, которое исходит от всякого гениального творения.   
… В этом изумительном портрете Иды Рубинштейн совсем не заметно кропотливого труда художника. Кажется, что он создался сам собой и что в этом и заключается тайна его захвата. Не то же ли самое можно сказать о стихах Пушкина или о музыке Моцарта?!».
Серов скончался от сердечного приступа в возрасте 46-ти лет в том же году, в котором вокруг картины разразился скандал. И вот тогда публика повалила в Русский музей, где была выставлена картина. Портрет Иды Рубинштейн признали шедевром.
Родственники Иды попытались воспрепятствовать ее артистической карьере: подговорили  врачей и упрятали ее в психиатрическую лечебницу в Париже. Правда, долго ее там не продержали. Чтобы избавиться от опеки родственников, она заключила фиктивный брак со своим кузеном. Через месяц молодожены развелись, и Ида получила свободу распоряжаться своей судьбой. В Париже, по эскизу Леона Бакста, она построила особняк, вокруг которого был разбит «райский сад» – там росли экзотические деревья, стояли японские статуэтки и античные бюсты. По саду бродили павлины, фазаны и пантера.
Гостей она встречала в экстравагантных нарядах. Любила носить немыслимые по форме шляпы, пальцы украшала кольцами с дорогими камнями.
Ида говорила: «Я не могу идти рядом с кем бы то ни было». Вскоре она рассталась с Дягилевым и организовала свою труппу. 
Композитор Морис Равель по ее просьбе написал оркестровое произведение «Болеро», Игорь Стравинский – мелодраму «Персефона» и балет «Поцелуй фей». Бакст создавал для Иды театральные костюмы. Писатель и поэт Габриэле д’Аннунцио написал для нее «Мистерию о мученичестве святого Себастьяна», музыку к этому спектаклю – Клод Дебюсси, декорации подготовил Леон Бакст.
Между французской художницей американского происхождения, бисексуалкой Ромейн Брукс, и Идой Рубинштейн был роман. Художница написала несколько знаменитых портретов своей возлюбленной. Ида влюбилась в Габриэле д’Аннунцио. Ромейн тоже увлеклась им. Они открыто жили все втроем, но через несколько лет любовный треугольник распался.
«Ни пятнышка, ни микроба банальности» – таков был девиз Иды Рубинштейн.
Александр Бенуа вспоминал: «Она отличалась удивительными и даже единственными странностями: она готова была идти для достижения намеченной художественной цели до крайних пределов дозволенности и даже приличия, вплоть до того, чтобы публично раздеваться догола. При этом она была бесподобно красива и удивительно одарена во всех смыслах». И далее: «Эротика и сексуальность, обнаженная красота женского тела, природа, безгрешная в своей обнаженности, ожившая в загадочных танцах Иды, раскрепощали публику, приводили в изумление, ступор и экстаз».
Ее биография обросла легендами: говорили, что Ида выходила в открытое море на собственной яхте, ездила верхом на верблюдах в Сахаре, охотилась на медведей в Норвегии и на львов в Африке. Возможно, все так и было – она писала: «Я то уезжаю в дальние страны, то подымаюсь в безоблачные сферы… Мне необходима смена, и полная смена впечатлений – иначе я чувствую себя больной».
Последний раз Ида Рубинштейн танцевала на сцене в 1938 году в оратории Артюра Онеггера «Жанна д’Арк на костре» – ей было 55 лет. 
В 1938 году она уехала в Англию. В Лондоне совместно с богачом Уолтером Гиннесом, с которым у Иды был роман, на свои средства они открыли госпиталь для французских и американских солдат. Она сама ухаживала за ранеными. В 1944 году Гиннес трагически погиб, и Ида осталась одна.
В 1945 году Ида Рубинштейн вернулась в Париж. Дом ее сгорел во время войны. Некоторое время она работала переводчицей в ООН. Затем приняла католичество и уехала в провансальский городок Ванс, где приобрела дом, и прожила там остаток жизни. Ее одиночество скрашивала только секретарша мадемуазель Ренье. В Вансе Ида усердно читала Библию. Неоднократно посещала католическое аббатство Нотр-Дам-де-Сито возле Дижона – обитель траппистов, которые живут по уставу Св. Бенедикта и молятся 11 часов в сутки, соблюдают молчание и строгий пост.
Скончалась Ида Рубинштейн от сердечного приступа в 1960 году. В своем завещании она строго оговорила условия похорон: публично не извещать о смерти, кремировать и захоронить тайно, на могильной плите нанести только две буквы I. R.
Как видим, завещание не было исполнено в точности, – сказал я, но, обратив внимание на надмогильную надпись, вдруг спохватился и продолжил. – Возможно, изначально оно было соблюдено, но позже благодарные летчики установили новую могильную плиту».
По окончании рассказа Виктория стала размышлять:
– Я совершенно запуталась: жизненный путь Александра Сухово-Кобылина как будто доказывает, что жесткая судьба существует; жизнь Иды Рубинштейн убеждает в обратном – она сама выстроила свою судьбу. Что Вы думаете по этому поводу?
– Тайна сия великая есть. Это кантовская антиномия: есть ли судьба или нет ее – логически нельзя ни доказать, ни опровергнуть. Можно только смутно осознавать ее на интуитивном уровне, – веско отозвался я.
Неожиданно к нам подошел смотритель кладбища и после приветствия спросил:
– Вы родственники усопшей?
– Нет, – был наш ответ.
– Очень жаль, – сказал он. – В связи с окончанием срока аренды земли, эту могилу скоро снесут.
Нам стало не по себе. Вдруг Виктория предложила:
– Давайте по возвращении домой обратимся к одесскому раввину и попросим его помочь разрешить эту проблему: все-таки Ида Рубинтшейн – видная представительница еврейского народа.
– Нет смысла это делать. Обрати внимание на католический крест на могильной плите – Ида из иудаизма перешла в католичество: негативную реакцию раввина можно предвидеть.
В состоянии бессильной грусти мы возложили цветы на могилу великой танцовщицы и уныло продолжили поиски захоронения Алексея Грищенко. Чтобы долго не блуждать по кладбищу, мы попросили смотрителя показать нам эту могилу.
Он вежливо предложил нам свои услуги. Мы подошли к могиле-склепу, в которой похоронены Алексей Грищенко и его жена Лила, ушедшая из жизни спустя шесть лет после смерти мужа. На могильной плите под именем и фамилией художника было указано – украинский художник. Фамилия была написана по-французски: GRITCHENKO. Я обратился к Виктории:
– Рассказ об украинском художнике предлагаю продолжить, когда мы вернемся в центр городка.
Бросив прощальный взгляд на кладбище, схоронившее наших земляков, мы узкими улочками вернулись на центральную площадь, украшенную какой-то модерновой скульптурой.
Слегка уставшие, мы присели в ресторанчике. И за обедом я рассказал о жизненном пути знаменитого художника, литературного критика и мемуариста: «Алексей Васильевич Грищенко родился в украинском городке Кролевец в 1883 году в семье банковского служащего. Рано осиротел.
Вначале постигал тайну живописи в Киеве у известного  художника Сергея Светославского. Изучал филологию в Киевском и Санкт-Петербургском университетах, биологию – в Московском университете.
Учился живописи у известных художников Константина Юона и Ивана Дудина. В 1911 году посетил Париж и подпал под влияние кубизма – этому направлению было свойственно «раздробление» реальности на геометрические формы. Около года художник овладевал мастерством живописи в Италии. В 1917 году стал членом объединения «Мир искусства».
Грищенко писал картины в стиле кубизма и фовизма – для последнего направления характерно выражение энергии и страсти, что было близко духу художника. Однако вскоре он разработал свой метод динамического импрессионизма, названный им «цветодинамос». Суть его заключалась в том, что форму художник создавал только по разработанным им же законам цвета. По словам Хординского, Грищенко «сильно накладывал краски и драматические цвета, … стремился преобразить природу согласно своему образу».
Революцию в России Алексей Грищенко воспринял драматично: «Я с каждым днем все больше и больше начал ощущать около себя какую-то духовную пустоту, в которой все большим диссонансом звучали то издевательские, то дидактические возгласы автора «Облака в штанах». Искусство все больше служило пропаганде, шумно, по-базарному».
В 1919 году Грищенко уехал в Константинополь. Там он создал серию акварельных рисунков – ее приобрел один американский коллекционер.
С 1921 года жил в Париже, где получил прозвище «украинский бродяга». Впервые внимание общественности к живописи Алексея Грищенко привлек французский художник Фернан Леже. Художественный критик Луи Восель писал: «Юный украинский живописец покорил Париж».
Алексей Васильевич женился на француженке Лиле Мабёж и в 1924 году переехал в Кань-сюр-Мер.
В 1937 году была устроена его персональная выставка во Львове, тогда еще польском городе.
В 1943 году во время бомбежки его дом в городке Кань-сюр-Мер оказался разрушенным. Погибли все картины и рукописи художника. Семейная чета переехала в Ванс.
В послевоенные годы его картины были представлены на выставках в Мадриде, Стокгольме, Гётеборге, Страсбурге. С большим успехом прошли его персональные выставки в Нью-Йорке и Филадельфии.
Алексей Грищенко написал свыше 2 тыс. картин. Излюбленная тема художника: средиземноморская природа. 
Американский искусствовед Дункан Филлипс отмечал: «Для меня имя Грищенко означает утонченное, деликатное и творческое дополнение кубизма… Естественно, его картины – небольшого формата и часто в приглушенных цветах. Но даже в этом случае есть чем порадовать глаз – нюансами тонов и красок, неожиданными формами, живописностью идеи, хрупкостью света».
В 1960-х годах его работы, хранившиеся во Львовском музее, были уничтожены советскими властями за пропаганду «буржуазного формализма».
Алексей Васильевич любил путешествовать. Так, в одном из писем, 73-летний художник писал: « Очаровательное путешествие белым пароходом пролетело из Италии на остров Эльба. Ехали тем же путем, что и Наполеон. Он провел в заключении несколько лет на острове. Вчера мы ездили в столицу острова, в дом Наполеона. Издали город, освещенный ярчайшим солнцем, – чисто сказочный! Много работал, набирался сил. Уже в Италии было немало жарких дней. Завтра в шесть берем билеты на пароход на континент. Будем в Париже в конце июня, где предстоит масса работы». В другом  письме: «Мы уже за месяц (40 дней) побывали в разных местах Италии, на побережье Ливорно и пр. В Прато ездили три раза. Там дивный собор, дивные фрески».
В 1963 году в Украинском институте в Америке был создан фонд Грищенко.
Перу художника принадлежат несколько книг по искусству, серия мемуаров, среди которых «Украина моих голубых дней».
Умер Алексей Грищенко в Вансе в 1977 году на 94-м году жизни, как ему и предсказала цыганка.
После смерти художника его картины и архив были отправлены в США.
В 2004 году по его завещанию 67 картин и архив были переданы Украинским институтом в Америке Национальному художественному музею в Киеве».
– Многие художники-эмигранты о такой судьбе могли только мечтать. Как Вы думаете, что сопутствовало его удаче? – поинтересовалась Виктория.
– Художник может рассчитывать на успех только тогда, когда он выражает дух времени. В годы жизни Грищенко начали ценить больше всего не реалистическую манеру изображения, а своеобразие стиля художника. Творческая натура Алексея Васильевича отозвалась на запрос времени – он выработал оригинальное направление в живописи. Вот поэтому его и заметили. 
Вечерним часом мы вернулись в Ниццу.
На следующий день проснулись очень поздно. Обычно по утрам нас рано будили крики бакланов. На этот раз утренний зов громадных морских птиц мы проспали: видимо, сказалась усталость от напряженной программы нашей познавательной экскурсии. Поэтому решили провести этот день в неге и безделии.
Виктория ушла за круасанами к завтраку. Прошел один час, второй, но моя кормилица так и не появилась.   
Я спустился в холл и объяснил возникшее обстоятельство  дежурному администратору гостиницы. Она предложила позвонить в полицию и известить о произошедшем. На наш звонок ответил дежурный полицейский и сообщил, что в их участке находится очень взволнованная девушка без документов, не говорящая по-французски, и они пытаются выяснить ее личность.
Я стремглав побежал в полицейский участок. Виктория сидела в кабинете дежурного офицера и что-то пыталась объяснить ему на ломаном английском.
Увидев меня, она бросилась ко мне со слезами на глазах и начала сбивчиво рассказывать о случившемся.
Оказывается, Виктория хотела преподнести мне сюрприз: приобрести обручальные кольца. Купив кольца в одном из ювелирных магазинов, она положила их в свой радикюль. Вышла из магазина и направилась в гостиницу. Мимо промчался мотоциклист и выхватил ее сумочку. Она стала вопить, чем привлекла внимание прохожих, – те вызвали полицию. Выслушав рассказ Виктории, я все объяснил полицейскому. Он предложил написать нам заявление о краже, но мы отказались. Полицейский понимающе кивнул головой и отпустил нас восвояси.
С виноватым видом Виктория плелась за мной в гостиницу. Поднявшись в номер, я пристально взглянул на свою подругу:
– Зачем тебе понадобились эти кольца?
– А Вы не догадываетесь?
– Нет! – отрывисто произнес я. – А где круасаны?
– Я забыла их купить.
– Понимаю: девичья память, – с укоризной взглянул я на Викторию.
Чтобы разрядить напряженную обстановку, я предложил позавтракать в ближайшем кафе. Утолив голод, мы стали бесцельно бродить по улицам роскошного города, поражаясь его вычурной архитектурной своеобразностью.
Вернулись в гостиницу после обеда и решили отдохнуть. Я стал готовиться к следующим «лекциям» нашей экскурсионной программы, Виктория же, не понимая французской речи, тупо скользила взглядом по мелькавшим на телевизионном экране «картинкам».
Когда солнце приблизилось к закату, нам пришла в голову мысль прогуляться по Английской набережной.
Интереса ради зашли в знаменитый шикарный отель «Негреско». Незаметно прошмыгнули мимо швейцара и оказались в холле, напоминавшем царскую палату. Отель представлял собой музей, заполненный дорогим, но со вкусом подобранным антиквариатом. Здесь мирно уживались друг с другом современные и старинные произведения искусства. В номерах находились подлинные картины знаменитостей, в том числе произведения Сальвадора Дали. Я увлекся картинами, выставленными в коридорах, а Виктория «нырнула» в парфюмерный бутик. Вскоре она вышла оттуда сияющая: в руке держала необычной формы флакон духов «Негреско». На флаконе красовался камень «Сваровски».
Говорят, что владелица этого отеля, мадам Ожье, приближаясь к 90-летнему возрасту, в связи с отсутствием наследников завещала отель своему коту по кличке Пасси, но он скончался раньше хозяйки. Тогда наследство перешло к кошке по кличке Кармен. После кончины хозяйки и кошки гостиница отойдет Фонду защиты животных.
Мы оба получили удовольствие: я – от картин, Виктория – от духов. Утреннее происшествие почти забылось.
Сгущались сумерки. Мы заглянули в ресторанчик здесь же, на набережной. По окончании трапезы Виктория резко поднялась и бросила на меня умоляющий взгляд:
– Можно, я искупаюсь в море и смою с себя утренний стресс? У меня с собой есть купальник. А Вы посидите здесь и поразмышляйте сами с собой, как обычно любите это делать.
– Конечно, иди, но только не задерживайся, – согласился  я, не видя в этом проблемы: пляж находился в сотне метров отсюда.
Темень наступала на Лазурный Берег. Однако прошло полчаса, а Виктория так не появилась. Что за напасть? – холодок пробежал по моему телу. Рассчитавшись с официантом, я спустился на галечный пляж, но поблизости Викторию не обнаружил. Вдали заметил гурьбу людей. Оттуда раздавалась музыка и слышались веселые возгласы. Подойдя к толпе, я увидел странную сцену: перуанцы со всей страстью исполняли зажигательную латиноамериканскую музыку, а моя Виктория в мини-бикини слишком неприличного вида исступленно танцевала перед ними. Вокруг образовалось тесное кольцо зевак, которые игриво подбадривали танцовщицу. Я с трудом протиснулся сквозь плотное окружение и схватил Викторию за руку. Она билась в танцевальном экстазе, и мне с трудом удалось остановить ее. Под веселое улюлюканье зрителей я увлек «баядеру» за собой.
– Оденься, и мы пойдем домой, – решительно потребовал я.
– А я не помню, где моя одежда.
Мы стали искать ее на галечном пляже, омываемом накатами волн, но она так и не обнаружилась.
Я взял Викторию за руку и потащил в таком непристойном виде по ярко освещенной улице Риволи в направлении нашей гостиницы. Прохожие провожали нас удивленными взглядами, молодые ребята восклицали: «О ля ля!».
Администратор гостиницы всплеснула руками:
– Мадемуазель, что с Вами?
– Волны смыли одежду в море, – ответил я за свою подругу.
Оказавшись в номере, я сурово спросил Викторию:
– Где ты взяла такой вызывающий купальник?
Она не дала ответа. Весь вечер мы провели в полном молчании. Вдруг Виктория не выдержала и откровенно призналась:
– Сегодня я впервые в жизни почувствовала себя свободной.
Я вопросительно взглянул на нее:
– А в чем заключалась твоя несвобода?
– Меня очень жестко воспитывали, словно держали в ежовых рукавицах. Да еще и болезнь сковала меня.
На следующее утро я спросил ее:
– Надеюсь, наши приключения на этом закончились?
– Да, – понуро склонив голову, молвила  она.
Завершающим этапом нашего вояжа по городам Лазурного Берега были Канны. Но мы решили сразу убить «трех зайцев»: вначале посетить городок Грас, оттуда уехать в Канны, а по пути заглянуть в Мужен.
В Грас мы прибыли поездом ранним утром. Нас встретил хмурый вокзал, напоминающий старинное казарменное строение. В туристическом бюро попытались выяснить местонахождение вилл, в которых проживал Иван Бунин. Нам вручили ксерокопию плана двух вилл, о третьей вилле «Жанет» они ничего не знали.
В Грасе, «столице парфюмерии», российский писатель Иван Алексеевич Бунин (1870–1953) почти четверть века вдыхал блаженный аромат жасмина и роз, плантации которых окружали этот тихий городок; созерцал, по его словам, «олеандры с их мелкими, острыми, бледно-зелеными листьями»; в вечернее время любовался светлячками лючиоли. В этом милом местечке его одолевали «думы об уходящей жизни». Однако только здесь он чувствовал себя вполне «дома».
– Интересно отметить, – обратился я к Виктории, – что мы с тобой прибыли из Одессы, города, который был очень дорог писателю: на протяжении более 25-ти лет Бунин ежегодно посещал его и подолгу проживал в нем. Он останавливался в гостинице «Лондонская», работал в редакции газеты «Южное обозрение», располагавшейся на ул. Гаванной, 10. В Одессе он женился на Анне Цакни, с которой жил в доме № 44 по улице Херсонской (ныне Пастера), где у них родился сын – в четырехлетнем возрасте ребенок умер от скарлатины. Через полтора года брак распался. Последним местожительством Бунина в Одессе был дом № 27 по ул. Княжеской – отсюда в 1920 году, чудом избежав расстрела большевиками, писатель со своей женой, Верой Муромцевой, на французском пароходе «Спарта» отбыл в иммиграцию.
Виктория восторженно воскликнула:
– Это надо же, что спустя много лет мы как небесные ангелы свидетельствуем об этом!
– Хорошее выражение – «небесные ангелы». Ты явно наделена поэтическим даром, – похвалил я свою подругу.
Первым делом мы направились к виллам, которые нам указали в туристическом бюро. Дорога вела круто вверх. Вскоре оказались возле сада принцессы Полины. Там был установлен, на мой взгляд, не очень эстетичный бюст Ивану Бунину.
– Давайте я Вас сфотографирую рядом с Буниным, – неожиданно предложила Виктория.
– Зачем?
– Может быть, когда-нибудь напишете свои «Темные аллеи» и потом будете всем рассказывать, что на этот замысел Вас вдохновил Бунин. А чтобы Вам поверили, предъявите в качестве доказательства эту фотографию, – Виктория приготовила фотоаппарат к съемке.
– Что за бред? – возмутился я, однако покорно стал рядом с бюстом великого писателя и устремил свой озадаченный взгляд в объектив.
В конце сада легко обнаружили ступеньки, ведущие вниз к вилле Бунина «Бельведер». Она пустовала. Говорят, нынешний владелец собирается превратить ее в музей Бунина. Чтобы сфотографировать дом, пришлось карабкаться по высокому каменному забору. Эту миссию я поручил Виктории. До чего же неудобное место, подумалось мне.
«Биография лауреата Нобелевской премии Ивана Алексеевича Бунина, – повел я речь, – общеизвестна».
– Да, – перебила меня Виктория, – я хорошо знакома с ней:  Бунин был любимым писателем моей бабушки.
– Тогда я ограничусь лишь временем его жизни в Грасе: «В этом крутом и мрачном переулке Иван Бунин создал «Жизнь Арсеньева» и, на мой взгляд, рассказ-шедевр «Ночь», в котором он писал: «Эта мысль о собственной мысли, понимание своего собственного непонимания есть самое неотразимое доказательство моей причастности чему-то такому, что во сто крат больше меня, и, значит, доказательство моего бессмертия: во мне есть, помимо всего моего, еще некое нечто, очевидно, основное, неразложимое, – истинно частица бога». В этом доме он приступил к написанию цикла рассказов «Темные аллеи». «Думаю, что это самое лучшее и самое оригинальное, что я написал в жизни, – и не один я так думаю», – признавался Иван Алексеевич в письме к  писателю Николаю Телешову.
На вилле «Бельведер» Бунин жил с 1925 по 1939 год. Здесь он узнал о присвоении ему Нобелевской премии за «исследование русской души». Хотя Иван Алексеевич и называл эту виллу «монастырем муз», но монашеского аскетизма здесь не было и в помине: тут бурлила его страстная любовь к «милой Галочке», поэтессе Галине Кузнецовой, блиставшей, по словам писателя Николая Рощина, «ярко выраженной сексуальностью». Кузнецова была моложе Бунина на 30 лет».
На этих словах Виктория меня одернула:
– Простите, если я не ошибаюсь, Вам 65, а мне 25 – Вы явно перещеголяли Ивана Алексеевича.
Я самодовольно улыбнулся и продолжил свой рассказ: «Однажды, прогуливаясь здесь с Галиной, Иван Алексеевич увидел веселящуюся молодежь. Он нежно обнял свою возлюбленную и сказал: «Как бы мне сейчас хотелось быть молодым. Петь, танцевать, увести тебя в темноту».
Жена Бунина, Вера Муромцева, говорила: «Не имею права мешать Яну (Ивану. – В. К.) любить кого он хочет, раз любовь его имеет источник в Боге. Пусть любит Галину – только бы от этой любви ему было сладостно на душе».
«Мистическая прелесть любви» затмила на склоне лет призрак смерти, которой писатель панически боялся на протяжении всей жизни.
На этой вилле у Ивана Бунина продолжительное время жил писатель Николай Рощин, гостили литераторы Дмитрий Мережковский,  Зинаида Гиппиус, Борис Зайцев, Иван Шмелев, Марк Алданов, Александр Куприн, композитор Сергей Рахманинов и многие другие. Возможно, здесь Рахманинову пришла идея сочинить музыку на слова Г. Галиной:
Здесь нет людей…
Здесь тишина…
Здесь только Бог да я».
Спустившись по ступенькам вниз, мы оказались перед входом на виллу «Ривольт» (бывш. «Мон-Флёри»), на которой первоначально по прибытии в Грас жил Бунин. Она выглядела солиднее предыдущей. От нее дорога вела прямо к центру городка.
Вернувшись в центр, мы стали самостоятельно разыскивать третью виллу. По карте выяснили ее расположение. Очень долго шли по извилистой крутой дороге вверх. Солнце приближалось к зениту и ничего приятного нам не обещало – наши шляпы, противостоявшие солнечным лучам, все больше и больше накалялись. Разуверившись в правильности пути, мы обратились к прохожему с вопросом, как пройти на бульвар Клемансо?
– Если будете идти по этой улице дальше, то непременно окажетесь на искомом бульваре. Но это более полукилометра пути. Проще всего подняться вон по той крутой лестнице, которая видна справа, – указал нам на нее пальцем услужливый француз, – и вы сразу окажетесь на бульваре.
Взглянув на немыслимую крутизну, мы на мгновение усомнились в необходимости испытывать наши альпинистские способности, однако все же решили подняться по этой каменной лестнице. Я пытался определить число ступенек – на 92-й цифре сбился со счета.
Отдышавшись и прошагав сотню метров по бульвару Клемансо, мы обнаружили слева на каменном заборе дома № 35 табличку, извещавшую, что здесь жил нобелевский лауреат Иван Бунин.
На вилле «Жанет» шел ремонт. Мастер; спросили о цели  нашего посещения и сообщили по телефону отсутствовавшей хозяйке о визитерах – та любезно разрешила осмотреть помещение. Мы не стали заходить внутрь его – наверняка там все уже перестроено.
Уставшие от жары и крутого подъема, мы решили отдохнуть. Нам услужливо предложили стол и стулья на площадке перед домом. Один из мастеров поставил над столом большой зонт.
«На этой вилле, – продолжил я свое повествование о жизни писателя, – Бунин жил во время Второй мировой войны. Сюда он переселился в 1940 году.
Здесь подолгу гостил писатель Александр Бахрах. В этом доме разыгралась амурная трагедия. Экзальтированная поэтесса Галина Кузнецова изменила влюбленному в нее Бунину – связалась со своей подругой-лесбиянкой, оперной певицей Маргаритой Степун. В супругу Ивана Алексеевича влюбился писатель Леонид Зуров, который уже много лет жил в доме Бунина. Одна Вера Муромцева, жена Бунина, оставалась верной мужу. Эти драматические события усугублялись тем, что все эти люди несколько лет жили под одной крышей виллы «Жанет».
Мемуаристка Нина Берберова вспоминала: «Когда Галя уехала от Буниных, он (Бунин. – В. К.) страшно затосковал. За всю жизнь он, вероятно, по-настоящему любил ее одну. Его мужское самолюбие было уязвлено, его гордость была унижена. Он не мог поверить в то, что случившееся было на самом деле, ему все казалось, что это временно, что она вернется. Но она не вернулась».
Художница Татьяна Логинова-Муравьева, рисунки которой украшали кабинет Бунина, так пересказала разговор с Верой Николаевной, супругой Ивана Алексеевича: «Женой писателя быть не легко, а очень, очень трудно, – ответила мне В. Н. – Надо уметь понять, принять и простить все увлечения, не только те, что были, а заранее и все те, что смогут быть. Надо понять жажду новых впечатлений, новых ощущений, свойственную артистам, подчас им необходимую, как опьянение, без которого они не могут творить – это не их цель, это их средство. А цель творящего человека – его творчество.
… Значит для этих особо чувствующих людей надо забыть себя и принести себя в жертву? – Тут нет жертвы, вы поймете это после когда-нибудь. Я всегда знала и знаю теперь, что умирать «князь» (так называли Бунина в узком семейном кругу. – В. К.) будет только со мной. Я ему нужна всегда и до конца буду нужна для самого главного».
– Великая и мудрая эта женщина, жена Бунина, – заметила Виктория.
– Напоминает мою супругу, – задумчиво произнес я.
Виктория сделала вид, что не расслышала моих слов.
– В то время в Грасе, кроме Бунина, жил ли еще кто-нибудь из российских эмигрантов? – полюбопытствовала Виктория.
– Да. Могу рассказать об уже упомянутой художнице, литераторе Татьяне Дмитриевне Логиновой-Муравьевой (1904
–1993), которая жила здесь на вилле «Сен Жак» и часто навещала семью Буниных. Итак, послушай: «Логинова-Муравьева родилась в Севастополе. Происходила из дворянской семьи, состоявшей в родстве с Николаем Карамзиным – известным российским историком. Детские годы ее прошли в Петербурге.
В 1920 году иммигрировала во Францию. В Париже получила образование по химии, однако стала художником. Училась живописи в Академии Гран Шомьер, Русской Академии Татьяны Толстой в Париже.
Стиль Логиновой-Муравьевой критики определяют как музыкально-живописный, что выражено даже в названиях картин: «Гармония», «Голубая гармония», «Свет и ритм».
Она писала картины в духе импрессионизма и абстракционизма. Выставляла их под псевдонимом Loguine. Участвовала во многих выставках.
В Париже жила в районе Чайнатаун.
В 1936 году на выставке русских книг в Париже познакомилась с Иваном Буниным. Писатель часто назначал ей встречи в кафе. Вскоре они прервались в связи с отъездом Бунина в Грас.
В 1937 году она вышла замуж. Жила в Лионе, Грасе.
Свое понимание стилей в живописи Логинова-Муравьева ярко изложила на презентации одной из своих выставок: «Я имею смелость показать мои «два лица»: одновременно фигуративную и абстрактную живопись. Вопреки принятым понятиям, художник имеет право и свободу писать «предметы» – лица, пейзажи, натюрморты и одновременно писать картины, где только намек на какие-то предметы или просто «красочные композиции».
В этих композициях все элементы музыкальны. Гамма цветовых волн – от длинных до самых коротких, высота тона от света к тени, яркость и приглушенность, прозрачность и непроницаемость форм и линий, пластический ритм (периодическая повторяемость), даже «контрапункт» (перекличка  двух или нескольких красочных тем). Все эти элементы о соотношениях их являются основой так называемой абстрактной живописи, которая совсем не «абстрактна», а вполне «конкретна».
С общепринятым пониманием «абстрактность» были не согласны все большие живописцы: Делоне, Глез, и, конечно, Ларионов. Глаз художника видит весь этот необычайный внутренний мир так же явственно, как простые предметы обихода, и передает на полотне. Это материи – будь то кристалл, растение или живая клетка.
… Хочу еще прибавить, что все, что умственно знает художник о живописи, должно отойти в область подсознательного в момент творчества, и дать место свободному вдохновению – только тогда будет живо то, что он пишет».
В 1973 году в Грасе Логинова-Муравьева организовала «Дни Бунина». Издала книгу воспоминаний: «Живое прошлое: Воспоминания об И. А. и В. Н. Буниных».
Умерла она в Грасе. Похоронена на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем.
Ее картины экспонируются в музеях Сен-Жермен-ан-Ле и Граса, музее Сен-Пьер в Лионе».
– Просто потрясена четким объяснением художницей сути абстракционизма! Я никогда не понимала этого направления в живописи и считала его «мазней». Теперь же четко уяснила, – восторженно заключила Виктория.
– Я полностью с тобой согласен. Скажу больше: великие мастера прошлого использовали приемы абстракционизма и при написании реалистических полотен.
Покинув «высотную» виллу «Жанет», мы благополучно «приземлились» в ресторанчике с фонтаном, расположенном в центре городка. Здесь Бунин любил попивать коньяк.
Виктория воспылала страстью посетить еще и знаменитый Международный музей парфюмерии. Силы мои были на исходе, и я предложил ей иной вариант: она сама отправляется в музей, а я в это время посижу в этом ресторанчике и поразмышляю о судьбе Ивана Бунина. 
Виктория вприпрыжку побежала к музею, а я остался наедине со своими раздумьями. Много неясных мыслей роилось у меня в голове. Почему Бунин избрал для жительства именно этот захолустный, и, на мой взгляд, ничем не примечательный городок? Почему здесь он селился на виллах, расположенных на больших высотах по отношению к центральной части городка, тогда как страдал заболеванием сердца?
Наше условие, на удивление, Викторией было соблюдено в точности. Через час она появилась передо мной как призрак, в виде сгустка невероятной композиции благовонных ароматов.
Я предложил Виктории вначале отобедать, прежде чем отправиться в дальнейший путь. Отдохнув, мы уехали автобусом из Граса в Канны. По пути решили заглянуть в городок Мужен – там провел последние годы жизни украинский политический деятель, философ, писатель и художник Владимир Кириллович Винниченко (1880–1951).
Убаюканный комфортным движением автобуса, я повел рассказ о великом украинце: «Родился он в Елисаветграде (ныне Кропивницкий) в небогатой семье – отец его был чумаком, доставлявшим соль из Крыма.
В 1900 году поступил на юридический факультет Киевского университета, но вскоре за революционную деятельность был исключен. Учительствовал на Полтавщине, скрывался за границей. Через шесть лет ему все же удалось экстерном закончить университет.
В 1902 году как писатель дебютировал повестью «Сила и краса». Его пьесы ставились в театрах Петербурга и Москвы, а после 1920 года – Берлина, Парижа, Вены и Рима.
В 1908 году он увлекся юной женщиной, с которой совершил путешествие на Капри. Вскоре возлюбленная родила ребенка, но в трехмесячном возрасте он умер. Владимир Кириллович имел обыкновение влюблять в себя девушек с тем, чтобы потом складывавшиеся отношения описывать в своих произведениях.
В 1911 году женился на Розалии Лифшиц. В 1914 году она окончила медицинский факультет Парижского университета. Жена Владимира Кирилловича сознательно знакомила мужа с интересными женщинами, чтобы поддерживать в нем творческое вдохновение. Брак Винниченко считал вольным союзом.
После революции в России Винниченко пошел по торной дороге политической деятельности: был председателем Генерального Секретариата и председателем Директории Украинской Народной Республики. Он автор трех Универсалов Центральной Рады.
В те годы Винниченко размышлял: «Пройдена большая часть пути жизни. Пройдена. Уже не волнуют те молодые радости, что в двадцать лет. Так должно быть. Любовь? Все тайны ее раскрылись передо мною, я прошел через все тайные закоулки ее, сотни женских рук обнимали меня, и сотни уст говорили о том самом... Слава? Я прошел степени ее в разных направлениях, я вышел на самую гору ее. … Я жду момента, когда что-то большее, чем я, позволит мне сойти к тихому зеленоватому морю, чтобы я мог лежать возле вечных волн его и мирить душу мою с неизбежным».
Суть его политических воззрений сводилась к объединению социализма и национализма. Попытка договориться с российскими большевиками о независимом статусе украинского государства ни к чему не привела – одеть большевиков в «украинскую одежду» не удалось, поскольку, по его меткому выражению, «российская демократия заканчивается украинским вопросом».
Раньше других Винниченко понял, что «из красного большевистского яйца вылупляется фашизм».
В 1920 году он покинул Украину.
«Отряхиваю с себя всякий прах политики, – писал в те дни Винниченко, – ограждаюсь книгами и погружаюсь в свое настоящее, единственное дело – литературу».
В иммиграции он жил в Германии, Чехословакии, Франции. Там он увлекся живописью. Уроки брал у художника Николая Глущенко в Берлине и Париже. Вскоре они недружественно расстались. Винниченко тогда еще не знал, что Глущенко – советский разведчик.
Интересный факт: в Берлине Владимиру Кирилловичу свои акварели подарил «начинающий художник» Адольф Гитлер.
В 1924 году в Германии, в связи с половым бессилием, Винниченко сделали операцию по пересадке тканей яичников обезьяны.
В 1925 году он переехал в Париж, где прожил 9 лет.
Чудом ему удалось добиться издания своего 25-томного собрания сочинений в Украине (1930–1932), за которое  он даже получил часть гонорара.
В 1934 году, продав недостроенный дом в Париже, он с женой переехал в Мужен, где приобрел дом с двумя гектарами земли. Назвал его «Закуток».
На приусадебном участке он выращивал виноград, лимоны, овощи, розы, жасмин. Эта сельскохозяйственная деятельность позволяла выживать в трудных условиях.
Винниченко активно следил за событиями в Украине. В письме к Политбюро Компартии Украины (1933) он обвинил Сталина в реставрации империи, которая «страшнее царской». Ответ последовал незамедлительно: его назвали «старым волком украинской контрреволюции», а книги писателя изъяли из библиотек.
Во время войны немцы обратились к Винниченко с просьбой возглавить «правительство Украины», но он отказался – его заключили в концентрационный лагерь, однако через две недели освободили.
В послевоенный период он отошел от политики и занялся живописью. Писал портреты, пейзажи, натюрморты.
Однако их никто не покупал. Отсылал свои картины в США, где рассчитывал устраивать выставки и читать лекции, но безуспешно.
Свой социально-утопический роман «Солнечная машина» он считал «визитной карточкой украинской литературы в Европе».
Начиная с 1930-х годов, Винниченко упорно развивал идеи «конкордизма» (от лат. concordia – согласие).
«Конкордизмом мы называем, – писал философ, – систему лечения и реорганизации сил современного человеческого организма (и индивидуального, и коллективного), сил как физических, так и психических, систему, основанную на равновесии и согласовании тех сил».
В романе «Залежи золота» он утверждал: «Каждый человек, без исключения, пылко желает себе счастья. Это универсальный закон. Только воплощение его индивидуальное». «Конкордизм, – разъяснял Винниченко,– есть система методов и правил борьбы с несчастьем, которое господствует над человечеством на протяжении огромной части его истории».
В 1945 году он объявил «всечеловеческую акцию»: внедрение в общественное сознание идей конкордизма.
Тезисно они выражались как «13 заповедей». В вольном изложении они звучат так:
1) освободись от оков религии и осознай себя частью природы;
2) живи в согласии с другими на лоне природы;
3) питайся только тем, что приготовлено природой;
4) поступай так, чтобы твой поступок был выражением согласия всех;
5) будь честным перед самим собой;
6) слова должны соответствовать делам;
7) будь последовательным до конца;
8) люби ближних осмотрительно и не ожидай безосновательной любви от них;
9) осознай, что все больны рассогласованием (дискордизмом), помогай им преодолеть это состояние не насилием, а жалостью;
10) живи только собственным трудом;
11) люби того, кто мил тебе, семью же создавай только с целью рождения детей;
12) не господствуй и не подчиняйся господству;
13) будь активной клеткой коллектива и страдай за него с радостью.
Винниченко полагал, что прогресс состоит не в количестве заводов, фабрик и самолетов, а в уменьшении страданий человека.
План философствующего писателя состоял в том, чтобы переселиться в Америку, и оттуда начать проповедовать идеи «конкордизма». В Детройте к тому времени было создано «Товарищество имени В. Винниченко», в которое входили американцы украинского происхождения. Там он намеревался издать свою книгу «Конкордизм» и заняться распространением нового учения. Американский проект оказался неосуществленным.
С этими идеями Винниченко также обращался к писателям Анри Барбюсу и Андре Жиду, главам держав Иосифу Сталину и Франклину Рузвельту, но не нашел поддержки.
В одном из писем он писал: «Всей душой, всем разумом и чувством своими хотел бы быть пророком учения, могущего дать людям облегчение от их страданий. Быть пророком жизни, полной радости, силы, согласованности сил, то есть того, что мы называем счастьем. Это, мне кажется, настолько
высокая и прекрасная цель, что каждый, кто только чем-нибудь может ее осуществлять, должен не только не стыдиться хотеть быть пророком, проповедником такого
учения, но и всеми силами стремиться к нему».
В духе своего учения последние 20 лет он с женой практиковал сыроедение. Эта система питания была основана на идеях натурфилософии швейцарского врача-диетолога Максимилиана Бирхера-Беннера, по мнению которого, кулинарная обработка продуктов питания лишает их энергии. Ученый рекомендовал строгий распорядок дня, особую систему питания, физические упражнения и работу в саду. Такой образ жизни он вывел из наблюдений за жизнью альпийских пастухов.
Вот как описывал Владимир Кириллович свой повседневный пищевой рацион: «В 8 часов наспех съедаем свои яблоки и молотую пшеницу и снова за работу до 12 часов. После 12-ти пшеница, салат – и Коха (так он называл свою жену. – В. К.) идет на работу в город, а я работаю дома. К 7-ми Коха возвращается, снова: пшеница, яблоки плюс редька и лук».
У него нашлись даже последователи, которые хотели развить эту идею до «солнцеедения», – питания только солнечными лучами.
Мироощущение Владимира Кирилловича на склоне лет выражалось в таких его словах: «Хочется тишины, грустных мыслей, красных закатов на необъятном небосводе. Хочется погрузить душу в вечный ход явлений, склонить голову перед ними и умиротворить горькую печаль и отвращение к смерти. Где-то на берегу зеленоватого моря лежать на шершавой скале, слушать вечный плеск волн, смотреть, как тают облачка в волнительной, непонятно влекущей голубизне неба, и мирить душу с неизбежным».
Умер он в Мужене, где и похоронен на местном кладбище.    Винниченко написал свыше 14 романов, 100 повестей, пьес, статей. Многие его произведения были экранизированы. 
Руководитель СССР Никита Хрущев признавался, что на развенчание культа личности Сталина его подвиг персонаж из рассказа «Талисман» Винниченко.
Были разные отзывы о творчестве философа и писателя. Так, Иван Нечуй-Левицкий обозвал его «эротоманом», Леся Украинка считала его творцом неоромантизма. Называли его и «внебрачным ребенком Карла Маркса с красивой и темпераментной украинской молодицей».
Некоторые элементы идеи конкордизма ныне положены в основу функционирования европарламента.
Двухтомный труд философа «Конкордизм: Система построения счастья: Этико-философский трактат» был издан только в 2011 году в Киеве.
Винниченко тщательно вел дневник. Часть его опубликована в «Киевской старине» в 2000–2003 годах.
Архив писателя был отправлен его женой в Украинскую Вольную академию наук в США (Нью-Йорк) с условием, что оттуда будет передан в Украину после обретения ею независимости. Свершилось: теперь он в Украине».
Мы сошли на остановке автобуса в Мужене. У нас было очень мало времени: предстояло еще посетить Канны. Направились в центр городка в надежде там поймать такси, что оказалось непростым делом. Но удача все же сопутствовала нам: водитель такси быстро доставил нас к дому Винниченко, который расположен по улице Гран Бастид, 162. Таксиста мы попросили подождать.
Перед нами предстал двухэтажный особняк старинного вида – «Закуток» Винниченко. Беспокоить нынешних владельцев не сочли нужным, сели в такси и отправились на кладбище. На участке № 2 на могиле Винниченко и его жены обнаружили красивое надгробие из темного мрамора. Поклонившись останкам великого украинца, мы вернулись на автобусную остановку. Вскоре подошел автобус, идущий в Канны.
Уютно разместившись в салоне автобуса, Виктория неожиданно поинтересовалась:
– Скажите мне, сколько лет прожили Владимир и Розалия Винниченко?
– Владимир – 71 год, Розалия – 73 года. Намек понял – сам основатель образа жизни, которому следовали Винниченко и его жена, Бирхер-Беннер прожил 72 года.
– Видите, сыроедение ничего не дает для продления жизни, а Владимиру даже не помогла подпитка обезьяньими гормонами, – заключила Виктория.
– Это потому, что природа не любит крайностей – только умеренность приносит желанные плоды. Крайние методы могут быть полезны только как временное лечебное средство. Более того, как знаток тибетской медицины, могу сослаться на мнение личного врача Далай-ламы Тенцина Чёдрака: избыточное потребление сырых продуктов приводит к возрастанию телесной энергии «слизь», которая вызывает повышенное содержание жиров в крови, что чревато сердечно-сосудистыми заболеваниями, – мой ответ прозвучал как наставление. 
Виктория не успокаивалась:
– Как Вы думаете, почему его идея «конкордизма» оказалась утопической?
– Все благородные идеи, которые идут вразрез с магистральным направлением катящейся в пропасть цивилизации (у меня есть все основания полагать, что нынешняя тенденция определяется чернью, – самой темной человеческой массой), оказываются неосуществимыми. Возможно только их индивидуальное приложение. Здесь существует какая-то странная параллель с кантовской теорией познания: невозможно устроить всеобщий рай на земле, так же как всеобщее нельзя постигнуть человеческим разумом.
Как-то неожиданно быстро мы въехали в Канны. Справились по карте, как пройти на набережную. И вот она, знаменитая, – перед нами.
Город свободно дышал только на побережье, украшенном пальмами и рекламными щитами, на которых в эротических позах красовались топ-модели. 
Море штормило. На рейде стоял громадный пассажирский лайнер, напоминавший плавучий многоэтажный дом. Пассажиров-туристов доставляли на берег катерами.
Вся публика, дефилирующая по набережной, интуитивно тянулась к знаменитому Дворцу кинофестивалей. Этот поток подхватил и нас.
При виде красной дорожки на ступеньках Дворца у моей спутницы загорелись глаза.
– Можно я сама пройду по этой ковровой дорожке, а Вы внизу будете мне аплодировать? – неожиданно обратилась ко мне Виктория.
– Даже желательно: вдруг твои шаги невидимым образом запечатлеются на ней, и когда-нибудь они притянут тебя, словно магнит, чтобы ты явилась здесь уже в качестве суперзвезды, – выразился я с легкой иронией.
Виктория не придала значения ироничности моего высказывания. С серьезным видом она поднялась по ступенькам вверх и торжественно спустилась вниз под мои громкие аплодисменты.
– Вот видите, я напророчила Вам у бюста Бунина, что Вы станете великим писателем, а Вы мне – здесь, на ступеньках Дворца, что я буду знаменитой актрисой. Нужно верить в эти пророчества, и они сбудутся, – Виктория пристально посмотрела мне в глаза, надеясь, что я оценю по достоинству ее слова.
Однако скептическое выражение моего лица быстро охладило пыл моей подруги. Она устремила на меня осуждающий взгляд:
– Странно: в Долине Храмов Ваше воображение перехлестывало через край, и Вы созерцали меня нагой в одежде, а здесь оно даже тени не отбрасывает.
Далее мы прошли мимо величественной гостиницы «Гранд Отель», где находили временный приют многие знаменитости мира сего. Я как бы невзначай проронил:
– В этом отеле в 1930 году вместе с дочерью останавливался знаменитый композитор Сергей Рахманинов, здесь же он встречался с писателями Иваном Буниным и Марком Алдановым. А еще раньше, в 1926 году, композитор, вместе с дочерью, снимал виллу «Сент Оноре» в западной части города. Но она не сохранилась – там сейчас медиатека.
Мы погрузились во внутренности города. Улицы ломились от магазинов с золотыми украшениями, что, как мне казалось, создавало удушливую атмосферу и чрезмерно угнетало. Однако, в отличие от меня, Виктория чувствовала себя оживленно. В надежде быстрее покинуть этот золотой блеск Канн, я купил ей кулон с китайским знаком долголетия, напоминавшим толстого жука.
– Теперь настал час окунуться в российскую старину: посетить кладбище, где похоронена российская балерина Ольга Хохлова, жена Пикассо, – предложил я.
– Так и быть – я уже смирилась с Вашими кладбищенскими наклонностями, – сострила Виктория.
Мы взяли такси и вскоре оказались перед воротами кладбища «Гран Жа». Разыскивать могилу долго не пришлось: кладбищенский смотритель услужливо провел нас прямо к ней. На мраморной могильной плите были выбиты даты жизни Ольги Хохловой: 1891–1955.
«Российская балерина Ольга Хохлова, – поведал я Виктории, – родилась в Нежине в семье полковника царской армии. Разумеется, после революции с такой родословной жить в России было невозможно, и она эмигрировала.
Танцевала в труппе Сергея Дягилева. В 1917 году в Риме познакомилась с художником Пабло Пикассо и стала его музой.
Вместе с Ольгой художник уехал в Барселону с желанием  познакомить ее со своей матерью. Но ей чужестранка пришлась не по душе.
Однажды, во время прогулки по улицам Барселоны к Пабло и Ольге подошла цыганка и предложила погадать.
– Назови свое имя, – обратилась она к Ольге.
Спутнице Пикассо захотелось выдать себя за испанку, и она ответила:
– Кармен.
– А меня Ольга, – сказала цыганка.
В 1918 году Пабло и Ольга поженились и переехали в Париж.
Художник с вдохновением писал портреты своей возлюбленной. Но поскольку он следовал завету Ван Гога «преувеличивай самое существенное», то Ольга поставила условие, чтобы ее портреты он писал в реалистической манере: «Хочу, чтобы мое лицо было узнаваемо».
Хохлова любила жить на широкую ногу, что не очень нравилось мужу. В 1921 году у них родился сын. Вскоре Пабло охладел к своей жене. Он стал изображать ее на картинах то в виде старухи, то в виде лошади.
Однажды на пороге  дома Пикассо появилась молодая женщина с ребенком на руках и заявила Ольге: «Вот еще одно «творение» Пикассо».
Ольга была уязвлена и унижена. В 1935 году она с сыном оставила Пикассо и уехала в Канны. Развод не был официально оформлен, так как по контракту половина имущества художника должна была отойти Ольге, а Пабло это не устраивало. Таким образом, до самой кончины Хохлова оставалась его законной женой.
Пикассо утверждал, что жизнь продлевают работа и женщины, а последних у него было множество. Примечательно, что судьба их всех оказалась трагичной.
Продолжая любить Пабло, Ольга оставшуюся часть жизни одиноко провела в Каннах в подавленном состоянии.
На похороны Ольги, умершей от рака, Пабло не явился, мотивируя тем, что занят написанием картины».
– Печальная история, – вздохнула Виктория.
– Типичная судьба женщин, связавших свою жизнь со знаменитыми художниками, – заключил я.
– Похоже, Вы тоже собираетесь стяжать лавры славы на поприще живописи, раз пишете картины в жанре ню, – иронично-шутливо заявила Виктория.
– Известен философский парадокс под названием «Буриданов осел»: если перед жадным ослом положить две охапки сена, то он умрет от голода, ибо не сможет никак решиться, какой из них отдать предпочтение. Вот и я размышляю: остаться с тобой навсегда или стать великим художником на все века? – мой ответ был в таком же тоне.
На обратном пути в город я попросил таксиста подвезти нас к вилле «Казбек». «В Каннах, – продолжил я, – центром российской светской жизни была вилла «Казбек», принадлежавшая великому князю Михаилу Михайловичу. Вот как описал свое посещение Канн его брат Александр Михайлович: «Моя сестра Анастасья и «ссыльный» Михаил Михайлович встретили нас в Каннах. Как всегда сияющая красотой Анастасья пользовалась поклонением всего ривьерского света. Михаил жил со своей супругой на вилле «Казбек», служившей местом сбора для их бесчисленных друзей. Каких-нибудь два года назад их упорядоченное ничегонеделание меня бы коробило. Теперь я влился в их ряды».
Позже вилла служила пристанищем для беженцев из России.
Сейчас это многоквартирный  дом, но осматривать его у нас уже нет сил, да и жизнь великосветских людей не входит в нашу программу».
Мы вернулись в центральную часть города. Я предложил Виктории пройти на улицу Клемансо, где одно время жил писатель с российскими корнями Владимир Набоков. По пути я начал рассказ: «Тонким знатокам литературы судьба российского и американского писателя Набокова Владимира Владимировича (1899 –1977) общеизвестна».
– Видимо я к ним не отношусь, так как мне она неизвестна. Об этом писателе моя бабушка мне ничего не рассказывала, – перебила меня Виктория.
– И неудивительно: Набоков в советской стране был persona non grata [лат. – нежелательная персона], – резюмировал я, поэтому позволь рассказать об этом неординарном писателе подробнее: «Родился он в состоятельной дворянской семье в России. С детства свободно владел тремя языками: русским, английским и французским. Он говорил: «Моя голова разговаривает по-английски, мое сердце – по-русски, и мое ухо – по-французски».
Умерший в 1916 году во Франции дядя Набокова –  «экстравагантный» Василий Рукавишников – оставил ему миллионное состояние: виллу и замок в Италии, замок во Франции, имение в России и другую недвижимость.
В 1919 году из Севастополя на греческом судне «Надежда» семья Набоковых отплыла в Пирей, оттуда – в Марсель. Затем был Париж и Лондон.
С 1919 по 1922 год Владимир Набоков учился в Тринити-колледже в Кембридже – вначале изучал зоологию, затем – русскую и французскую литературу. Позднее жил в Берлине, где в 1925 году женился на Вере Слоним. В связи с активизацией фашистского движения в Германии уехал в Париж.
Отец Набокова погиб в 1922 году в Берлине во время лекции, заслонив собой от пули Павла Милюкова. Мать писателя жила в Праге.
Мне не удалось найти у его биографов сведений о том, почему семья Набоковых за границей оказалась в стесненных материальных условиях при наличии там богатого наследства.
С 1940 по 1958 год Набоков жил в США, где зарабатывал себе на жизнь преподаванием в университетах и писал свои произведения на английском.
Считаются шедеврами его романы «Защита Лужина», «Дар» и «Приглашение на казнь». Роман «Лолита» вызвал настоящий ажиотаж. Не только этот роман, но и другие были пронизаны легкой эротикой; такое, например, выражение, как «пальцы сурового старого пастуха, проверяющего девственность дочери», было привычной фразой в его произведениях.
Живя в европейских странах, он писал под псевдонимом Сирин. Замысловатая проза Набокова, изобилующая метафорами, не всякому читателю по зубам: жизненное действо затемнено тяжелой детализацией. При первом знакомстве с произведениями Набокова читателя подчас шокируют невероятно длинные фразы, после прочтения которых он чувствует себя полным идиотом – пытается перечитать их еще раз, но результат все тот же. Восприятие текста усложняется еще и тем, что тягуче-волнообразные фразы писателя утопают в густом поле эпитетов.
С другой стороны, его проза какая-то «липкая»: никак не можешь прервать мучительное чтение; испытываешь при этом неудовольствие и, словно под бичом, вынужден тупо скользить глазами по отдельным словам, тщетно пытаясь уловить их связь.
Набоков так объяснял свой метод: «В произведениях писательского искусства настоящая борьба ведется не между героями романа, а между романистом и читателем, а потому значительная часть ценности задачи зависит от числа и качества «иллюзорных решений» – всяких обманчивых сильных первых ходов, ложных следов и других подвохов, хитро и любовно приготовленных автором, чтобы поддельной нитью Лжеариадны опутать вошедшего в лабиринт». 
Творческая фантазия писателя, по его словам, «скользит от одной плоскости в другую, от быта в область полусознательного», его язык изобилует «причудливыми узорами». 
Книги Набокова не издавались в СССР в связи с негативной оценкой им советского режима: «Я презираю коммунистическую веру как идею низкого равенства, как скучную страницу в праздничной истории человечества, как отрицание земных и неземных красот, как нечто, глупо посягающее на мое свободное Я, как поощрительницу невежества, тупости и самодовольства». И далее: «Я презираю… ту уродливую, тупую идейку, которая превращает русских простаков в коммунистических простофиль, которая из людей делает муравьев».
Ему была присуща такая особенность организма, как синестезия: раздражение одного органа чувств автоматически вызывает соответствующее чувство в другом органе, например, восприятие звуков порождает их в;дение. Синестезией обладали его мать, жена и сын.
В этом моем повествовании о жизни Владимира Набокова целесообразно ограничиться лишь теми периодами его жизни, которые были связаны с Лазурным Берегом, – здесь он испытывал как детскую безмятежность, так и суровую нужду изгнанника.
Лазурный Берег был знаком ему еще со времени пребывания в утробе матери, которая, находясь в интересном положении, имела обыкновение проводить здесь время.
Летом 1937 года семья Набоковых из Парижа прибыла в Канны и поселилась в доме № 81 по улице Клемансо».
На минуту я перевел дыхание:
– Как раз сейчас мы подошли с тобой к этому дому.
– Удивительно ощущать прошлое в настоящем, – проговорила Виктория в обычной своей манере, претендуя на глубину мысли.
Я возобновил рассказ: «В Каннах произошло разрешение проблемы любовного треугольника. Владимир Набоков признался жене, что влюблен в другую.
В один из дней он отправился с сыном на пляж Миди. Сюда же явилась и его возлюбленная Ирина Гуаданини. Она расположилась неподалеку. Владимир пытался убедить ее уехать. Вскоре на пляже появилась и жена, и он вдруг понял, что Вера ему дороже любовницы. Набоков с женой и сыном покинули пляж. Ирина осталась одна. Таким образом семейная драма была завершена. Ирина отбыла в Италию. Только в конце жизни, когда она умирала в нищете, Набоков выслал ей скромный чек.
Интересно представление Набокова о сущности любви: «Когда я думаю о моей любви к кому-либо, у меня привычка проводить радиусы от этой любви, от нежного ядра личного чувства к чудовищно ускользающим точкам вселенной. Что-то заставляет меня как можно сознательнее примеривать личную любовь к безличным и неизмеримым величинам – к пустотам между звезд, к туманностям, … к ужасным западням вечности, ко всей этой бесконечности, холоду, головокружению, крутизне времени и пространства, непонятным образом переходящим одно в другое».
– С ума сойти! – вскричала Виктория. – Это же любовь машины, а не человека.
– Это любовь истинного философа, – подчеркнул я.
– И меня Вы любите так же?
– Именно так. Иначе не могу – я же философ: на все смотрю sub specie aeternitatis [лат. – с точки зрения вечности]. Если угодно, могу апеллировать еще раз к Набокову: «Мой роман это трагедия философа, который постиг абсолют-формулу», – с легким оттенком иронии произнес я.
Лицо Виктории приняло испуганный вид. Ничтоже сумняшеся я продолжил: «Осенью того же года Набоковы переехали в «апельсиново-пальмово-синюю» Ментону. Там они поселились в пансионе «Геспериды», который располагался по улице Партеньё, 11.
Здесь Набоков дописывал роман «Дар», в котором удивил нас таким поразительным откровением, которое нельзя не привести полностью: «Небытие Божье доказывается просто. Невозможно допустить, напримeр, что нeкий серьезный Сый, всемогущий и всемудрый, занимался бы таким пустым дeлом, как игра в человeчки, – да притом – и это, может быть, самое несуразное – ограничивая свою игру пошлeйшими законами механики, химии, математики, – и никогда – замeтьте, никогда! – не показывая своего лица, а развe только исподтишка, обиняками, по-воровски – какие уж тут откровения! – высказывая спорные истины из-за спины нeжного истерика. Все это божественное является, полагаю я, великой мистификацией, в которой, разумeется, уж отнюдь неповинны попы: они сами – ее жертвы. Идею бога изобрeл в утро мира талантливый шалопай, – как-то слишком отдает человeчиной эта самая идея, чтобы можно было вeрить в ее лазурное происхождение, – но это не значит, что она порождена невeжеством, – шалопай мой знал толк в горних дeлах – и право не знаю, какой вариант небес мудрeе: ослeпительный блеск многоочатых ангелов или кривое зеркало, в которое уходит, бесконечно уменьшаясь, самодовольный профессор физики. Я не могу, не хочу в Бога верить еще и потому, что сказка о нем – не моя, чужая, всеобщая сказка, – она пропитана неблаговонными испарениями миллионов других людских душ, повертевшихся в мире и лопнувших; в ней кишат древние страхи, в ней звучат, мeшаясь и стараясь друг друга перекричать, неисчислимые голоса, в ней – глубокая одышка органа, рев дьякона, рулады кантора, негритянский вой, пафос рeчистого пастора, гонги, громы, клокотание кликуш, в ней просвeчивают блeдные страницы всeх философий, как пeна давно разбившихся волн, она мнe чужда и противна, и совершенно ненужна.
Если я не хозяин своей жизни, не деспот своего бытия, то никакая логика и ничьи экстазы не разубeдят меня в невозможной глупости моего положения, – положения раба божьего – даже не раба, а какой-то спички, которую зря зажигает и потом гасит любознательный ребенок – гроза своих игрушек. Но беспокоиться не о чем. Бога нет, как нет и бессмертия, – это второе чудище можно так же легко уничтожить, как и первое. В самом деле, – представьте себе, что вы умерли и вот очнулись в раю, где с улыбками вас встрeчают дорогие покойники. Так вот, скажите на милость, какая у вас гарантия, что это покойники подлинные, что это дeйствительно ваша покойная матушка, а не какой-нибудь мелкий демон-мистификатор, изображающий, играющий вашу матушку с большим искусством и правдоподобием. Вот в чем затор, вот в чем ужас, и вeдь игра-то будет долгая, бесконечная, никогда, никогда, никогда душа на том свeтe не будет увeрена, что ласковые, родные души, окружившие ее, не ряженые демоны, – и вeчно, вeчно, вeчно душа будет пребывать в сомнeнии, ждать страшной, издeвательской перемeны в любимом лицe, наклонившемся к ней. Поэтому я все приму, пускай – рослый палач в цилиндрe, а затeм – раковинный гул вeчного небытия, но только не пытка бессмертием, только не эти бeлые, холодные собачки, – увольте, – я не вынесу ни малeйшей нeжности, предупреждаю вас, ибо все – обман, все – гнусный фокус, я не довeряю ничему и никому, – и когда самый близкий мнe человeк, встрeтив меня на том свeтe, подойдет ко мне и протянет знакомые руки, я заору от ужаса, я грохнусь на райский дерн, я забьюсь, я не знаю, что сделаю, – нет, закройте для посторонних вход в области блаженства». И далее: «И хотя беспокоиться нечего – если нет бога, и нет бессмертия, – но беспокойство продолжается».
Тут Виктория перебила меня:
– Вы тоже согласны с такими мыслями писателя?
– Согласен, но с оговорками.
– Какие это оговорки?
– Кратко на этот вопрос вряд ли мне удастся ответить: всякая философема (философское утверждение) требует дальнейшего комментария, а он, в свою очередь, нуждается в новом комментарии – таким образом нам грозит уход в «дурную бесконечность» (выражение Гегеля). С твоего позволения продолжу: «В Ментоне Набоков написал пьесу «Событие». Сюжет пьесы: российский эмигрант, художник Трощейкин, его жена, ее сестры и теща живут в маленьком немецком городке в ожидании тревожного события: возвращения из тюрьмы бывшего возлюбленного жены, который несколько лет тому назад пытался убить ее и художника, – теперь он на свободе, и все ожидают его мести. Но преступник странным образом покидает городок. Пьеса имела успех и обошла полмира.
В 1938 году в Ментоне он сочинил таинственный стих:
Что за ночь с памятью случилось?
Снег выпал, что ли? Тишина.
Душа забвенью зря училась:
во сне задача решена.
Решенье чистое, простое
(о чем я думал столько лет?).
Пожалуй, и вставать не стоит:
ни тела, ни постели нет.
Видимо, сокровенный смысл этого поэтического опуса Набоков попытался далее раскрыть в незавершенном романе Solus Rex [лат. – одинокий король], который он начал писать в 1939 году.
События, описанные в романе, происходят в Ментоне, на что ясно указывают слова писателя: «Помнишь, мы как-то завтракали в ему (Фальтеру. – В. К.) принадлежащей гостинице, на роскошной, многоярусной границе Италии, где асфальт без конца умножается на глицинии, и воздух пахнет резиной и раем?».
В первой главе этого романа Ultima Thule [лат. –  дальний северный остров] – о Thule, как островной стране, находящейся на крайнем севере Европы, упоминали  Вергилий, Плиний Старший и Тацит – герой романа Фальтер сообщает художнику Синеусову, что неожиданно открыл Великую Истину, то есть постиг «суть  вещей». Он уже поделился этой мыслью с врачом-психоаналитиком, и тот скоропостижно скончался. Тем не менее художник просит Фальтера открыть эту истину и ему. Фальтер отказывается, но на прощанье отмечает, что уже проговорился, – это «всего два-три слова, но в них промелькнул краешек истины». Незадолго до своей смерти Фальтер отправляет художнику записку, в которой пишет, что «во вторник он умрет и что на прощание решается… сообщить, что тут следуют две строчки». В записке они были вымараны.
После этого произведения Набоков написал много других, в которых наверняка где-то «проговорился». Возможно, эти сокровенные искомые слова проглядывают в таких его «обмолвках»: «Жизнь – только щель тусклого света между двумя идеально черными вечностями», «Мир есть нечто, изготовленное из ничто, и помещенное в ничто, изготовленное из ничто». Какой вывод следует из этих откровений? Первая вечность у нас уже позади, до рождения – мы ведь о ней не очень-то обеспокоены. Соответственно, не стоит тревожиться и о другой вечности, ожидающей нас впереди, после нашей кончины. 
Впрочем, надеяться на словесные откровения писателя, видимо, не стоит, учитывая его признание: «Я знаю больше, чем могу выразить словами, и то немногое, что я могу выразить, не было бы выражено, не знай я большего».
Я прервал рассказ, и обратился к Виктории:
– А вот и наш мотив у Набокова: «Вожделею бессмертия, хотя бы его земной тени!». Как красиво сказано!
– Вот если бы так красиво можно было еще претворить эту идею в реальность, – высказалась Виктория.
– А как ты воплотишь в жизнь это высказывание писателя:
«Как сумасшедший верит, что он бог, мы верим, что мы смертны»?
– От Набокова можно сойти с ума, если принимать все его высказывания всерьез, – созналась Виктория, изображая смущение на своем лице.
Я продолжил: «Лето 1938 года Набоков провел в курортном городке Мулине в Приморских Альпах в 18 км севернее Ментоны, где жил в гостинице «Пост». Здесь его навестил Иван Бунин, который, по словам Набокова, был единственным российским поэтом, кроме Фета, «видевшим» бабочек.
В этом городке Набоков предавался своему излюбленному увлечению: ловле бабочек. Писатель был еще и энтомологом. Он профессионально изучал мир бабочек и даже сделал несколько открытий в этой области. Надо сказать, что образ бабочки проходит через все его произведения как символ инобытия.
Затем с семьей он переехал в Антиб, где написал пьесу «Изо-
бретение Вальса», сюжет которой сводится к фантастическому сну Сальватора Вальса – он изобрел магический аппарат «телемор», лучи которого могут испепелить весь мир; «изобретателя» отправляют в сумасшедший дом.
Так закончился довоенный вояж Набокова по Лазурному Берегу.
После возвращения из Америки, прежде чем поселиться в Швейцарии, он жил на Лазурном Берегу. В 1961 году Набоков прибыл  в «сардонически искрящуюся, возбудительно шумную» Ниццу. Остановился в отеле «Негреско» (Английская набережная, 35), позже жил в доме № 57 на этой же набережной. На угловой части фасада этого дома помещена барельефная  фигура – при этом неизвестно, какими идеями руководствовался скульптор; возможно, он, по словам Набокова, изобразил «современную Еву, которая блаженно таращится из-за растущего в кадке древа познания на вожделеющего молодого Адама».
Здесь он написал роман «Бледный огонь». Это произведение – поистине сюрреалистическая криптограмма. В нем, говоря словами автора, «трудно найти какое-то звено-зерно, какой-то связующий узор в игре, искусное сплетение частиц».
Чтение этого произведения – словно посещение галереи современного искусства, где собраны «картины, существующие только как общее понятие картин»: ломаешь голову, что же изображено – «пенистые волны» или «силуэты меланхолических овец»? Пытаешься уточнить, всматриваешься в подписи под картинами, но никакой ясности не возникает.
Последним пристанищем Набокова стал городок Монтрё (Швейцария), где он жил в отеле «Монтрё-Палас» на берегу Женевского озера.
В его память врезался ранее прочитанный рассказ «Туннель», написанный под мужским псевдонимом, – он сразу догадался, что автором была бывшая его возлюбленная Ирина Гуаданини. Рассказ заканчивался словами: «В конце дороги будет смерть».
Летним днем 1975 года, во время охоты на бабочек, Набоков упал на скате горы. С того момента началась череда неотступающих недомоганий. В возрасте 78 лет он скончался в Лозанне.
Его тело кремировали и похоронили на кладбище Кларенс близ Монтрё.
Когда-то в далекой Америке студентка пожаловалась профессору Набокову, что не успела подготовиться к экзамену. Набоков ответил: «Жизнь прекрасна. Жизнь печальна. Вот и все, что вам нужно знать».
Отзывы о творчестве писателя были самые разноречивые.
Мемуаристка Зинаида Шаховская давала такой совет: «Для тех, кто любит интеллектуальное спокойствие, лучше выпить отраву, чем читать Набокова». Все же она подметила одну интересную особенность набоковского текста: «Если у его героев не хватает души, то предметы слишком очеловечены».
Поэт Глеб Струве так высказался о Набокове: «Сирин – самый законченный, самый большой и самый оригинальный из писателей эмиграции».
Поэт Владислав Ходасевич отмечал: «Сирин преимущественно художник формы, литературного приема». А критик Георгий  Адамович подчеркивал: «Дар воплощения соединяется у него с безудержной стилистической фантазией».
Виктория застыла в недоумении, как загипнотизированная. Придя в себя, она сказала: 
– Я не читала произведений Набокова. А после Вашего рассказа боюсь к ним даже притрагиваться.
– Что же тебя смущает?
– Какой-то нечеловеческий дух писателя.
– Возможно, ты в чем-то права. Не случайно Набоков превозносил «Демона» Лермонтова и вдохновлялся одноименной картиной Врубеля, впечатление от которой выразил критик Юрий Алянский: «Холодной тоской одиночества веет от картины. Оно страшнее смерти, потому что вечно».
Мы вернулись на автостанцию Канн и автобусом уехали в Ниццу. С трудом добрались до постели и рухнули почти замертво: столько движений и впечатлений!
Утром проснулись поздно.
– Сегодня у нас последний день пребывания в Ницце. Предлагаю сделать его «философским»: мы ознакомимся с памятными местами, связанными с пребыванием здесь двух философов-литераторов Александра Герцена и Марка Алданова.
После завтрака мы отправились пешком на набережную Соединенных Штатов, которая является продолжением Английской набережной в восточном направлении, – она заканчивается Замковой горой. В северной части этой горы находится старинное кладбище, где похоронен Александр Герцен.
Мы поднялись на гору на лифте-подъемнике и сразу же направились к кладбищу.
У врат места вечного упокоения смотритель нас спросил:
– Вы откуда?
– Из Украины.
Вопрошавший замялся (французы с трудом отличают украинцев от русских):
– А, русские? Значит, вы ищете могилу Герцена. Вот, возьмите, – радостно произнес он и любезно протянул мне ксерокопированный листок, на котором был изображен план кладбища с указанием могилы мыслителя.
Некрополь был украшен, хотя и вычурными скульптурами, но, несомненно, исполненными талантливыми скульпторами.
По своим художественным достоинствам, если можно так выразиться о кладбище, оно в чем-то даже напоминало кладбище Стальено в Генуе, однако ни Эрос, ни Танатос здесь не торжествовали, а блистал только безыдейный художественный гений скульпторов.
Мы подошли к могиле Александра Герцена, на которой в 1872 году было установлено изваяние философа во весь рост работы российского скульптора Пармена Забелло (1830–1917). Во всех советских энциклопедиях, да и в современных российских, указывается, что «каменное лицо» Герцена обращено к «страждущей России». Как бывший штурман я сразу сориентировался по солнцу и понял, что информация не соответствует действительности: взор мыслителя направлен в противоположную от России сторону. На каменной плите было отмечено, что здесь же похоронены его жена и дочь.
С думой о былом мы возложили цветы на могилу философа. Покидая кладбище, я вспомнил грустные слова Герцена: «Живое и памятники – все покроется всеобщей амнистией вечного забвения».
По пути к лифту мы присели отдохнуть на скамейке напротив каких-то древних развалин, и я начал повествование о Герцене: «Обычно я начинаю перед студентами лекцию по немецкой классической философии словами Герцена, взятыми из его воспоминаний «Былое и думы»: «Никто в те времена не отрекся бы от подобной фразы: «Конкресцирование абстрактных идей в сфере пластики представляет ту фазу самоищущего духа, в которой он, определяясь для себя, потенцируется из естественной имманентности в гармоническую сферу образного сознания в красоте». Герцен, на мой взгляд, этим примером блестяще показал специфику стиля философских сочинений, порожденную немецкими мыслителями и расчитанную на узкий круг почитателей их учений. Раньше же все философы писали тексты в расчете на широкую образованную публику.
Похоже, что и сам Герцен отчасти заразился этой «философской болезнью»: он облекал свои философские труды в какую-то немыслимую литературную форму. Еще при жизни автора на него сыпались упреки в туманности стиля.
Герцен оправдывался: дескать, прибегает к такому стилю изложения с целью обойти цензуру. Читая сухие философские трактаты Герцена, наши современники не могут не испытывать безудержной тоски: дух мыслителя в них безвозвратно теряется. Как «продраться» через этот «философический поэтизм» Герцена – поистине проблема.
Известны так называемые искандеризмы (от псевдонима Герцена «Искандер» – так на Востоке называли Александра Великого) – слова и выражения, введенные в литературный язык Герценом. Этот термин предложил литературный критик Степан Шевырёв – он насчитал 200 неверных, с его точки зрения, неологизмов, словосочетаний, употребленных Герценом в его романе «Кто виноват?», – например, возбужденность мысли, распущенность. Тем не менее они вошли в русский литературный язык и сегодня не считаются чем-то необычным.
Александр Иванович Герцен, – продолжил я рассказ, – родился в Москве в памятном 1812 году».
– Стоп! – резко прервала мою речь Виктория, – Вы извините, но я хорошо осведомлена в биографии Александра Герцена: моя бабушка, фанатка русской литературы, одно время заставила меня дважды (!) прочитать его фундаментальный труд «Былое и думы». С Вашего позволения я продолжу: «Александр Герцен – внебрачный ребенок русского помещика и немки. Фамилию Герцен ему придумал отец. Несколько раз подвергался ссылкам – в общей сложности провел в них около пяти лет. Учился в Московском университете, где сдружился с Николаем Огаревым – там они поклялись посвятить всю свою жизнь борьбе с царизмом в России. Женился он на своей двоюродной сестре Наталье Захарьиной.
Известно, что из-за революционной деятельности, Герцен  был вынужден покинуть Россию. За границей, со своей семьей, он жил безбедно за счет дохода от имения, доставшегося ему по наследству в России. Однако, разочаровавшись в революционных возможностях западного общества, он стал уповать на российскую общину, видя в ней ростки будущего социализма.
Относительно его философских идей сказать ничего значимого не могу: знаю только то, что он отказался от признания господства гегелевской логики в истории и увидел там только проявление случая».
– Герцен настолько самобытный и оригинальный мыслитель, – вмешался я в рассказ Виктории, – что вписать его в какое-либо философское направление действительно сложно. Вот, к примеру, несколько его ярких высказываний: «Изучение природы подводит нас к мысли, что «есть нечто неуловимое, непонятное в природе»; «Философия еще не совсем овладела идеей индивидуума»; «Не мышление, не изучение надобно – действование, любовь – вот главное»; «В себе самом человек должен уважать свою свободу и чтить ее не менее чем в ближнем, чем в целом народе»; «Социализм окажется худшей формой тирании – тирании без тирана»; «Подчинение личности обществу, народу, человечеству, идее есть продолжение человеческих жертвоприношений»;  «Демократия не может ничего создать, это не ее дело… демократы только знают… чего не хотят; чего они хотят, они не знают»; «Нельзя людей освобождать в наружной жизни больше, чем они освобождены внутри»; «Задача Новой эпохи, в которую мы входим, состоит в том, чтобы на основании науки сознательно развить элемент нашего общинного самоуправления до новой свободы лица, минуя же промежуточные формы, которыми по необходимости шло, путаясь по неизвестным путям, развитие Запада»; «Не проще ли понять, что человек живет не для совершения судеб, не для воплощения идеи, не для прогресса, а единственно потому, что родился для (как ни дурно это слово) настоящего, что вовсе не мешает ему ни получать наследство от прошедшего, ни оставлять кое-что по завещанию»; «Гордиться должны мы тем, что мы не нитки и не иголки в руках фатума, шьющего пеструю ткань истории… Мы знаем, что ткань эта не без нас шьется, но это не цель наша, не назначенье, не заданный урок, а последствия той сложной круговой поруки, которая связывает все сущее концами и началами, причинами и действиями. И это не все так, мы можем переменить узор ковра. Хозяина нет, рисунка нет, одна основа, да мы одни-одинехоньки».
– Просто поразительно, насколько нетипичны высказывания для революционера! – воскликнула Виктория и продолжила свое повествование: «В Ницце Герцен проживал c семьей четыре года (1848–1852) – на Английской набережной и в районе Сент-Элен. Здесь его постигла трагическая участь.  Жена Герцена Наталья влюбилась в немецкого поэта Георга Гервега. От этой любовной связи родилась дочь. Хотя Герцен и сомневался в своем отцовстве, но, тем не менее, признал ребенка своим. Спустя два года, сразу после родов, его жена умерла; вскоре – и новорожденный ребенок. В довершение всех бед в кораблекрушении близ Ниццы погибли мать Герцена и его восьмилетний сын Николай.
В расстроенных чувствах Герцен уехал в Лондон, где основал типографию, в которой печатал литературу против российского царизма. Там же он сотрудничал со своим другом Николаем Огаревым. Но это не помешало ему сожительствовать с его женой Натальей – от этой связи родилось трое детей. Формально Огарев признавал этих детей своими. Однако серьезной размолвки между Герценом и Огаревым не произошло.
Александр Герцен скончался в Париже от воспаления легких в 1870 году, где и был похоронен. Однако согласно завещанию прах перезахоронили в Ницце в могиле его жены, где он покоится и ныне».
– Виктория, – добродушно произнес я, – ты поистине мастер по части сюрпризов: каждый раз ты проявляешь себя с неожиданной стороны. В заключение хочу обратить внимание еще на одно высказывание Герцена, связанное со временем его пребывания в Ницце: «Ни разу в жизни я еще не испытывал такого климатического блаженства, как здесь, даже жара... не помеха».
– Да, климат здесь поистине божественный, – согласилась  Виктория.
– Позволь мне добавить несколько слов о революционерах, хотя я и не восторгаюсь их деятельностью. Мне кажется, что истинный революционер, как католический священник или тибетский врач, не должен быть женат. Тем более не должен быть опутан сомнительными любовными связями. Иначе это обман честного народа. Но это – «не по-Герцену».
– Я с Вами не согласна, – возразила Виктория.
– Спорить не буду, – завершил я наш диалог.
Обратный путь оказался невероятно запутанным: мы долго блуждали, пытаясь найти вход в лифт, который опускает людей на набережную, но не могли  его найти. Дело в том, что поднявшись наверх, мы стремительно вышли из лифта, не обратив внимания на его расположение. Оказалось, что никаких знаков, ведущих к нему, да и непосредственно возле него не существовало (во Франции с такими несуразицами часто встречаешься: метро напоминает лабиринт, в котором решительно невозможно разобраться и понять, в каком направлении находится нужная станция; на поездах ближнего и дальнего следования отсутствуют табло с указанием маршрутов и т. д.). Начав искать вход в лифт, мы справлялись у прохожих, где он? Они указывали нам налево – мы шли налево, и, не заметив, проходили мимо «замаскированного» в кустах входа. Пройдя значительное расстояние и усомнившись в верности пути, снова спрашивали у прохожих – те указывали направо. Так мы совершили, наверное, несколько маятникообразных движений, пока случайно не наткнулись на вход в лифт.
После неторопливого, на французский манер, обеда в ресторанчике на Английской набережной я предложил Виктории «случайную встречу» с писателем и философом Марком Алдановым в сквере Моцарта.
По моим расчетам сквер находился на пересечении бульваров Гюго и Гамбетты. Однако там мы обнаружили «Сад Альзас-Лорен» – по крайней мере так гласила табличка, прикрепленная к металлической ограде.
Проблему помогла разрешить благообразная на вид старушка, выгуливавшая  собачку. Именно она наверняка развеет мои сомнения, подумал я. И не ошибся: старенькая француженка подтвердила, что раньше этот сад действительно назывался «Сквер Моцарта».
В нынешнем виде сад представлял собой молчаливое содружество высоких финиковых пальм с редкими лиственными деревьями. Установленные здесь скульптуры «дремлющей женщины» и каменной руки, держащей урну, нас особенно не привлекли.
Мы присели на скамейку.
– А какое отношение этот сквер имеет к писателю Алданову, и почему Вы так загадочно назвали «встречу» с ним случайной? – спросила Виктория.
– Отвечаю на твой вопрос: «В этом сквере Марк Алданов, писатель и философ, любил проводить время в последние годы своей жизни в Ницце. «Ницца – чудесное место», – всегда подчеркивал он. Здесь Марк Александрович часто встречался с друзьями в кафе и вел неторопливые беседы. Так, поэт Георгий Адамович вспоминал о встрече здесь с Алдановым: «Ничего привлекательного, по крайней мере, по ниццким мерилам, на площади этой не было. Но Марк Александрович, прикрывая ладонью глаза от солнца, повторял: «Где же еще можно найти такой вид!». Далее Адамович вспоминал: «Это был редкий человек, и даже больше, чем редкий: это был человек в своем роде единственный. Ни разу за все мои встречи с ним он не сказал ничего злобного, ничего мелкого или мелочного, не проявил ни к кому зависти, никого не высмеял, ничем не похвастался – ничем, ни о ком, никогда». По словам литератора Андрея Седых, от Алданова «веяло каким-то подлинным благородством и аристократизмом». Музыковед Леонид Сабанеев, который иногда проводил здесь время вместе с Алдановым, отмечал  его «известную научность мыслей и даже чувств».
Имя Марка Александровича Алданова не очень известно нашему читателю. Но в первой половине ХХ века он был заметной фигурой в литературном мире: его книги, больше чем кого-либо из российских писателей-эмигрантов, издавались во Франции и других странах.
Год его рождения –1886. Родился в Киеве в богатой семье. Это дало ему возможность получить блестящее образование и объехать полмира. По окончании Киевского университета получил специализацию по химии. Однако судьба распорядилась иначе: он стал литератором. Владел многими иностранными языками. Любил тонкую кухню, хорошие вина и верховую езду.
В 1918 году он отплыл на пароходе из Одессы в Стамбул – так оказался в иммиграции. Жил в Берлине, Париже, Ницце.
После оккупации немцами Парижа уехал в Ниццу, оттуда в США. Вернулся в Ниццу в 1947 году, где через десять лет ушел из жизни. Похоронен здесь же на кладбище Кокад в семейном склепе – секция G, ряд 2, могила 4.
Марк Алданов писал романы на животрепещущие исторические темы. Книги писателя переведены на 24 языка.
Он был женат на своей двоюродной сестре и считал себя счастливым в браке. Жена переводила его романы на французский язык. Его литературным кумиром был Лев Толстой. Алданов поддерживал тесные дружеские отношения с Иваном Буниным, которого высоко ценил как писателя.
Прочитанные мной его исторические романы, – продолжил я свою речь, – большого впечатления на меня не произвели. Однако его философский трактат «Ульмская ночь: Философия случая» меня поистине очаровал, как, видимо, и Владимира  Набокова, который назвал его «чудной звездной смесью».
В аллегорическом понятии «Ульмская ночь» Алданов выразил «дух книг Декарта» – уединение Декарта в Ульме знаменательно тем, что там он сделал в своем дневнике таинственную запись о каком-то великом открытии.
Алданов проштудировал все сочинения Декарта, при этом  изучал их так, как советовал Иммануил Кант: читать нужно «так долго, чтобы не беспокоила красота выражения», и чтобы все можно было оценить «прежде всего разумом» (сам Декарт советовал читать свои опусы три раза).
В «Ульмской ночи» Алданов апеллирует к древнегреческим понятиям судьбы: Мойре [греч. – ;;;;;] – неотвратимой судьбе и Тихе [греч. – ;;;;] – судьбе, с которой можно бороться; смысл жизни кроется в этой борьбе.
Марк Александрович говорил: «Мало верю в разум, но люб-лю его больше всего на свете».
Главный вопрос, который мучил философа: «Как найти такое – не говорю мироощущение – но такое ощущение жизни, при котором она имела бы сколько-нибудь разумный смысл?».
Обычно большинство философов пытались обнаружить какую-то закономерность в этом мире и предложить свою единственно правильную «формулу» – иначе какие же они философы? Алданов же заявил, что в мире все случайно, следовательно, философское знание должно строиться «на идеях случая и борьбы с ним, выборной аксиоматике и греческом понятии «красота-добро» [греч. – ;;;;;;;;;;;]. Ибо всякое обобщение представляет собой то, что «я называю бессознательной борьбой со случаем, попытку внести порядок в мировой хаос», полагал Алданов.
«Жизнь становится осмысленной именно в виду возможности борьбы со случаем, с его несчастными формами», – восклицал философ. Конечно, он осознавал, что попадает в порочный круг мышления, заявляя, что «борьба со случаем основана на случае же!», – но иного не дано.
Интересна такая мысль Алданова: «Случай съедает случай – остаются преимущественно создания мысли и искусства».
Чтобы не быть голословным, он обстоятельно проанализировал с точки зрения «философии случая» историю Отечественной войны 1812 года, 9-го Термидора во Франции и Октябрьской революции в России. Так, октябрьский переворот в России, «чертова лотерея», по его словам, противоречит всем «законам истории» и даже тем учениям, которые провозглашались его вождями».
Моя слушательница неожиданно перебила меня и продекламировала стихи Михаила Лермонтова:
Настанет год, России черный год, 
Когда царей корона упадет;
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь…

В тот день явится мощный человек,
И ты его узнаешь – и поймешь,
Зачем в руке его булатный нож;
И горе для тебя! – твой плач, твой стон
Ему тогда покажется смешон;
И будет все ужасно, мрачно в нем,
Как плащ его с возвышенным челом.
Сделав паузу, Виктория задала вопрос:
– Если все случайно в этом мире, то как же тогда понимать это мистическое пророчество Лермонтова, высказанное в 1830 году, задолго до революции, – ведь здесь явно речь идет об Октябрьской революции и Ленине, который выступал на броневике в плаще, сверкая большим лбом?
– На твой вопрос у меня нет ответа. Впрочем, если принять во внимание слова Владимира Соловьева, на которые ссылался Алданов, «Бог хочет, чтобы существовал хаос», становится ясно: Лермонтов узнал это не иначе как от самого господа бога, поскольку в сознании людей царит сплошная сумятица, – отделался я шуткой.
После некоторого раздумья я возобновил свой рассказ: «Позволь привести высказывание Алданова о революции: «Революция – это самое последнее средство, которое можно пускать в ход лишь тогда, когда слепая или преступная власть сама толкает людей на этот страшный риск, на эти потоки крови».
Алданов обратил серьезное внимание на такую проблему: «Самый существенный философский вопрос – это вопрос «С чего начать?». Его идея «выборной аксиоматики» состоит в том, что человек или общество может произвольно выбирать любую отправную аксиому, от которой потом все пляшут. Вот так и мы с тобой выбрали мысль Аристотеля и место, где она, возможно, родилась в качестве исходного пункта.
В целях борьбы с «мрачными явлениями царства случая» и для реализации античного принципа «красота-добро» Алданов предлагал, на первый взгляд, утопию: создание международного «треста мозгов». Примером такой организации он считал Ватикан: кардиналы назначаются Папой, однако они же выбирают его преемника.
Справедливости ради надо добавить, – заключил я, – что был еще один писатель и философ, Анатоль  Франс, который восклицал: «Случай – вообще Бог!».
После 50-ти лет Марка Алданова неотступно стала преследовать мысль о смерти. Писательская слава не приносила утешения: «знаменитости «бессмертны» мертвым бессмертием» – отраду он видел разве что в «живом бессмертии»: памяти близких. «Лучше всего, – признавался Марк Александрович, – что о смерти написано, да и самое утешительное, написано, по-моему, Шопенгауэром» (видимо, Алданов имел в виду работу немецкого философа «Смерть и ее отношение к неразрушимости нашего существа». – В. К.).
На склоне жизни, страдая от мучившей его одышки, Алданов все чаще вспоминал слова, вложенные им в уста персонажа одного из его произведений: «Настоящее счастье в мире одно: никогда не чувствовать ни одной точки своего тела. И именно это счастье мы начинаем ценить только тогда, когда оно исчезает».
Виктория на удивление внимательно выслушала мой затянувшийся рассказ.
Мы поднялись. Непонятно зачем моя спутница подвела меня к скульптуре «дремлющая женщина».
– Если все случайно, то и наши поиски бессмертной медузы были случайными, – тогда зачем же мы так настойчиво пытались найти подсказки судьбы, посещая те или иные акватории морей? – поставила резонный вопрос Виктория.
– Нет, дорогая, наш извилистый путь к цели был именно борьбой со случайностью. Если бы мы решили искать медузу наобум, то до сих пор бы скитались «по волнам, по морям».
– А известно ли, где жил Алданов в Ницце?
– До отъезда в США он обитал в доме № 16 по проспекту Клемансо. К этому дому мы сейчас подойдем – проспект находится в квартале от нашей гостиницы «Оазис». Где он жил в последние годы, мне точно неизвестно, знаю только, что недалеко от набережной, – ответил я.
По пути в гостиницу Виктория задалась вопросом:
– Мне все-таки непонятно, что же связывает этих двух философов, Герцена и Алданова, кроме того, что они были женаты на своих двоюродных сестрах?
– Думаю, нечто большее: неспроста же Алданов считал Герцена величайшим российским философом. Заметь, и Герцен, и Алданов много жизненных сил потратили на описание и обоснование социальной реальности. Однако, на мой взгляд, общность их взглядов лежит не в этой плоскости, а в чисто философской: и тот и другой обращали особое внимание на тщетные титанические усилия человека по преодолению природных ограничений и несовершенств, а самое главное – они воспевали царствие случайности.
– Да, действительно, на совпадение их взглядов относительно ведущей роли случайности я не обратила внимания, – откровенно призналась Виктория.
В номере гостиницы, за вечерним чаем, я обратился к Виктории:
– Извини, что так нагрузил тебя сегодня мыслями философов.
– Что Вы! Мне было очень интересно.
– У тебя есть желание послушать еще об одном российском поэте, иммигрантская жизнь которого была связана с Ниццей?
– О поэте – можно, но речь о философе я уже не выдержу,
– честно созналась она.
– Ну тогда послушай: «Георгий Викторович Адамович (1892–1972) родился в Москве. Отец его, поляк по происхождению, был военным. Георгий окончил отделение филологии Петербургского университета.
С юных лет его увлекала поэзия. В 1916 году вышел его первый поэтический сборник «Облака», пронизанный духом акмеизма, который выражался в акцентуации на предметности посюстороннего мира и точной образности поэтического слова. Критики отметили «особенную зоркость к обыденной жизни», присущую поэту. Николай Гумилев благосклонно писал: «Он не любит холодного великолепия эпических образов, он ищет лирического к ним отношения и для этого стремится увидеть их просветленным страданием… Этот звук дребезжащей струны – лучшее, что есть в стихах Адамовича, и самое самостоятельное».
В годы «военного коммунизма» в течение двух лет Адамович учительствовал в провинциальной школе.
Второй его сборник «Чистилище», насыщенный, по мнению критиков, «рефлексией и самоанализом» был опубликован в 1922 году.
Свое поэтическое кредо Адамович выразил так: «В поэзии должно как в острие сойтись все то важнейшее, что одушевляет человека. Поэзия в далеком сиянии своем должна стать чудотворным делом, как мечта должна стать правдой». Цель творчества – «одухотворение бытия».
В 1923 году Адамович эмигрировал из России.   
Вначале жил в Германии, затем переехал во Францию и поселился в Париже.
Он внес в эмигрантскую поэзию новый стиль, известный как «нота Адамовича» – этому уклону были присущи, по его словам, такие особенности: «логический строй речи, прозаический порядок слов, точность языка, отсутствие метафор, молчаливое недоверие к свободному стиху».
Поэт писал: «Чтобы все было понятно, и только в щели смысла врывался пронизывающий трансцендентальный ветерок...». По его мнению, достичь этой цели можно таким образом:
Найти слова, которых в мире нет,
Быть безразличным к образу и краске,
Чтоб вспыхнул белый безначальный свет,
А не фонарик на грошовом масле.
Адамович так понимал необходимость поэзии: «Единственное, что может объяснить существование поэзии – это ощущение неполноты жизни, ощущение, что в жизни чего-то не хватает, что в ней какая-то трещина. И дело поэзии, ее единственное дело – эту неполноту заполнить, утолить человеческую душу».
В эмигрантский период жизни он меньше писал стихов и больше занимался литературной критикой. По праву снискал  славу «первого критика эмиграции».
Его критический сборник «На Западе» (1939) очерчивал «линию философского углубления».
Адамович как критик вместо общепринятой литературоведческой методологии прибегал к форме «литературной беседы».
Творчество, в его представлении, – это «правда слова, соединенная с правдой чувств»; поэзия должна выражать «обостренное ощущение личности». Сравнивая двух поэтов, Пушкина и Лермонтова, Адамович отмечал  «ясность» первого и «встревоженность» второго. Умонастроение Лермонтова, полагал он, ближе нашему современнику.
Любимыми его поэтами были Михаил Лермонтов, Шарль Бодлер и Иннокентий Анненский.
В послевоенные годы он с симпатией отнесся к Советскому Союзу, уповая на его обновление, но вскоре убедился в тщетности этих надежд: «Теперь все невзгоды недавнего прошлого сваливаются на культ личности. Как ни страшна была личность, приходится признать, что еще страшнее – беспрепятственное и быстрое возникновение ее культа. Ибо культ – явление, по существу, повторное, повторимое, от нового возникновения которого страна и народ не застрахованы. Культ подделывается к личности, отражает ее черты, в раболепном усердии усиливает их, забегает вперед, заранее со всем соглашаясь, всем восхищаясь, не говоря уж о том, что всему находя оправдание. В соответствии с чудовищным духовным обликом данной личности, достался в удел России и чудовищный культ».
В 1967 году вышел из печати его последний поэтический сборник «Единство». Поэт был очень требователен к себе, поэтому за всю свою жизнь опубликовал всего около 140 стихотворений. Стихи последнего периода творчества, по его словам, были об «одиночестве, неукорененности в мире, экзистенциальной тревоге как главном свойстве самосознания современников».
Георгий Адамович входил в состав парижских масонских лож «Астрея», «Лотос» и «Юпитер».
Беспощадным критиком Адамовича был Владислав Ходасевич. Суть их расхождений объяснил поэт Глеб Струве: «С одной стороны, требование «человечности» (Адамович), а с другой – настаивание на мастерстве и поэтической дисциплине (Ходасевич)». Этой полемикой они раскололи литературную эмиграцию на два лагеря: старшее поколение поддерживало Ходасевича, младшее – Адамовича.
В 1960 году, после десятилетней преподавательской работы в Англии, Адамович вернулся во Францию – жил в Париже и Ницце.
В «чудной и милой Ницце» в летнее время он обычно гостил у своей тети. Здесь он укрывался от смут Второй мировой войны. В 1933 году жил на вилле «Бейли», находившейся на авеню Густава Надо, в 1958–1964 годах – по адресу: aвеню Эмилия, дом № 4.
Умер Адамович в Ницце, где и похоронен на кладбище Кокад».
– Я читала некоторые стихи Адамовича и столкнулась с таким явлением: на первый взгляд они просты, но с трудом улавливаешь их целостный смысл, – сделала вывод Виктория.
– У меня сложилось точно такое же впечатление, – с готовностью согласился я.
Спать легли очень поздно. Утром мы неохотно покидали Ниццу. На Английской набережной сели в автобус, который вскоре доставил нас к марине в городке Вильфранш-сюр-Мер.
Завершив познавательную семидневную экскурсию по Лазурному Берегу, мы решили уйти из марины и простоять на якоре в бухте Вильфранш еще несколько дней, чтобы завершить последний этап приготовления лекарства. Мы закупили необходимую провизию и отдали швартовы.
Время текло однообразно и заполнялось беседами на разные темы.
«Имей в виду, – заметил я, – что мы далеко не исчерпали тему нашей экскурсии по «старороссийскому» Лазурному Берегу. На кладбище Кокад в Ницце похоронено свыше 3000 россиян (!). Вне нашего поля зрения остались многие знаменитости того времени, жизнь которых была связана с Лазурным Берегом.
Поэт Николай Языков, прожив здесь несколько лет, так отзывался об этом городе в стихотворении «Ницца приморская»:
Жизнь здесь хоть куда, для самого меня!
Здесь есть и для меня три сладостные блага:
Уединенный сад, вид моря и малага.
Поэт и критик Петр Вяземский написал здесь несколько стихотворений, посвященных этому городу: «Ницца», «Вечер в Ницце», «Прощание в Ниццей» и основал библиотеку при православном храме, расположенном на улице Льонгша.
Во дворце «Тиренти» в Ницце останавливалась писательница Елена Блаватская. В этом городе провел детство поэт Сергей Маковский.
Здесь философ Владимир Соловьев в 1876 году написал стихотворение «Песнь офитов» (офиты – гностические секты, почитавшие змею как символ высшего знания). Вот его фрагмент:
Белую лилию с розой,
С алою розою мы сочетаем.
Тайной пророческой грезой
Вечную истину мы обретаем.
Частыми гостями на Лазурном Берегу были литераторы Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский. В Ницце жил религиозный писатель Павел Евдокимов. Писатель Михаил Осоргин во время войны здесь создал Общество помощи россиянам. Литератор Владимир Жемчужников умер в Ментоне и похоронен в Ницце. Публицист Варфоломей Зайцев проживал в Ментоне. Живописец Филипп Малявин жил в Ницце, где и похоронен. Свои дни здесь закончил философ-толстовец Петр Федоров.
Поэтесса Анна Ахматова даже совершила «мистическое» путешествие в Ниццу: однажды в детстве она подслушала разговор двух своих тетушек о соседской девушке, которой якобы уготовано блестящее будущее. И вдруг Анна выпалила: «Если не умрет в шестнадцать лет в Ницце от чахотки!». И действительно это произошло: девушка скончалась от туберкулеза в Ницце.
В своих картинах Ниццу запечатлели: Иван Айвазовский «Буря у берегов Ниццы» (1885), Константин Коровин «Ницца. Улица ночью» (1909), Борис Кустодиев «Ницца» (1913).
Этот перечень можно продолжать и продолжать».
Подытоживая наше знакомство с житьем-бытьем российской эмиграции на чужом берегу, я заключил: «Российские эмигранты, конечно, тосковали по отнятому у них социальному положению, но больше всего их беспокоила большевистская политика, разрушавшая культуру и все прошлое страны, а вместе с тем и человека, его «лик».
Море светилось отблеском полной луны. Вдоль побережья, словно жучки-светлячки, ползли машины. Мы чувствовали себя поистине бессмертными инопланетянами. Хотелось думать только о вечном.
– Если можно было бы написать письмо богу, чтобы Вы попросили? – неожиданно обратилась ко мне Виктория.
Не мешкая, я ответил:
– Открыть тайну бытия.
– И все? – лукаво улыбнулась она.
– Да, все!
– Очень печально, – проронила моя спутница.
Ее слова меня нисколько не удивили: разве могла юная дева думать иначе?
Я продолжил размышлять вслух:
– В Древней Греции панический ужас перед непостижимой тайной бытия был обычным делом. Современному человеку не свойственно такое состояние сознания – его уже никакая тайна не волнует.
Взглянув на невидимый глазу ночной горизонт, Виктория задала предвидимый вопрос:
– А почему Вы так восхищены Древней Грецией?
– Потому, что там человек чувствовал себя как дома. В современном же мире человек вышвырнут из своей обители и бродит, как бездомный пес, тоскливо воющий на полную луну. В Древней Греции, по словам Андре Мальро, было «стремление сделать мерой всех вещей продолжительность и насыщенность одной человеческой жизни».
Виктория продолжала вопрошать:
– Какую эпитафию Вы хотели бы поместить на свою могильную плиту?
Прежде чем дать ответ по существу, я снабдил его преамбулой:
– Напомню тебе еще раз: даже испив «эликсира бессмертия», мы можем рассчитывать лишь на условно долгую жизнь, но отнюдь не на вечную: в могилу нас может свести какое-нибудь банальное разрушительное физическое воздействие извне. В этом состоит проблема земного бессмертия. Вечная жизнь возможна только для нашего сознания, но не для тела. Чтобы затмить знаменитую эпитафию немецкого философа Канта – «Две вещи, перед которыми я благоговею, удивляют меня, – звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас», – я хотел бы видеть на моем могильном камне такие слова: «Две вещи изумляют меня – тайна бытия и женская нагота».
– Ну Вы и шутник! – разразилась смехом моя собеседница.
– Нет, это серьезно, – мое лицо приняло каменное выражение. 
Виктория перестала смеяться и загадочно посмотрела на меня
Наконец истек срок «созревания» материнской настойки, которая представляла собой вместе с тем и первое десятичное гомеопатическое разведение. Виктория приступила к фильтрованию. Таким образом мы получили потенцированную настойку первого десятичного разведения – в гомеопатии обозначается как 1Х или 1D.
Но нам требовалось разведение 3Х. Для этого одну часть (каплю) настойки разведения 1Х Виктория соединяла с девятью частями 45-процентного спирта, а я энергично встряхивал флакон с этим составом 10 раз – в итоге получалось разведение 2Х. Затем одну часть разведения 2Х она соединяла с девятью частями 45-процентного спирта – я так же энергично встряхивал флакон 10 раз. В итоге получалось искомое разведение 3Х. «Эликсир бессмертия» был готов: Turritopsis nutricula 3Х.
Вечером мы исполнили ритуал: торжественно посмотрели на созвездие Змееносец (а я еще и украдкой на свою «вечно улыбающуюся» звезду Сириус), разбавили 2 капли гомеопатического разведения 3Х в половине чайной ложки остуженной кипяченой воды, и каждый из нас выпил этот приготовленный раствор, предварительно задержав целительную жидкость на несколько секунд во рту. 
Вначале лекарство следовало принимать ежедневно до первой реакции организма. Как только организм начинал бурно реагировать на прием лекарства (ухудшалось или улучшалось общее состояние), мы делали перерыв до тех пор, пока он не возвращался в исходное состояние. И затем снова продолжали прием лекарства.
Итак, мы приступили к омоложению наших тел. Я полагал, что как только биологический возраст Виктории станет меньше 23-х лет, ее болезнь – прогерия – исчезнет.
Предполагалось, что под воздействием этого препарата организм человека будет асимптотически приближаться  к максимально возможному пределу молодости, который я обозначил «точкой альфа».
Утром, спустя три дня после начала приема лекарства из бессмертной медузы, жалуясь на тошноту, Виктория выбежала на палубу – началась рвота. Я постарался ее успокоить: это действие лекарства. Она же, видимо, заподозрила иное и потребовала  причалить к берегу, чтобы отправиться в ближайшую аптеку за специальным тестом. Мы зашли в марину, и Виктория спрыгнула на причал. Вскоре она появилась и уединилась в гальюне – яхтенном туалете. Это время мне показалось вечностью. Оттуда вышла сияющая. Я побледнел.
– Чего это у Вас такой бледный и растерянный вид? –бросила на меня снисходительно-вопросительный взор Виктория.
– Да нет. Все нормально.
– Знаете, что такое «залететь»? – пытливо взглянула мне в глаза Виктория.
– Догадываюсь, – мне стало не по себе.
– Так вот, – улыбнулась моя любимая, – пролетела.
– Что это значит?
– Все хорошо, – Виктория продолжала издеваться надо мной.
– Ну и? – промычал я.
– Вы не различаете значения слов «залетела» и «пролетела»?
– В общем-то, отличаю, но слова-то жаргонные, – неуверенно пробубнил я.
– Если лекарство не подействует, я быстро состарюсь и уйду из жизни, слава богу, будет кому проявить заботу о ребенке, – в ее голосе я уже почувствовал почти садистские нотки палача.
Потом она как-то съежилась. Мне почудилось, что сейчас начнется приступ эксгибиционизма. Но ничего подобного не произошло.
– Я хотела испытать глубину Вашей любви ко мне, – продолжила Виктория. – Тест Вы завалили, а вот я его выдержала.
– Это как? – продолжал я мямлить.
– Расслабьтесь – я не беременна!
У меня отлегло от души: в мои планы вовсе не входило новое отцовство. Чтобы сгладить этот неприятный момент, я стал что-то лепетать об аггравации: временном ухудшении, возникающем при приеме препаратов в гомеопатических разведениях.
Мы отдали швартовы и снова стали на якорь в бухте. К вечеру неприятный инцидент был почти забыт. Прогноз погоды оказался неутешительным. На ближайшие три дня было объявлено штормовое предупреждение.
– Давай еще раз прикоснемся к земной тверди, – внес я предложение. 
– С радостью, – весело прощебетала Виктория.
Мы вернулись в марину. Мой план был таков: пройтись по так называемой тропе Ницше, ведущей в гору к городку Эз и тем самым воздать должное гению немецкого философа, способствовавшему реализации нашего «проекта».
Я обозначил на карте маршрут. Виктория стала пристально изучать карту и вдруг поинтересовалась, что это за вилла Эфрусси де Ротшильд? Я ответил ей, что это особняк семейства Эфрусси, который построила баронесса Беатриса Ротшильд, дочь известного банкира Альфонса Ротшильда, в 1905–1912 годах. Беатриса была замужем за богачом Морисом Эфрусси, выходцем из одесского купеческого семейства. После смерти владелицы вилла была передана по завещанию Французской академии изящных искусств. Сейчас это музей, доступный для всеобщего посещения. 
– Я согласна пройтись по «тропе Ницше», но при условии, что на обратном пути мы посетим эту виллу, – поставила ультиматум Виктория.
– Не возражаю, но при условии, что попутно мы еще заглянем и на виллу «Керилос», которая меня интересует так же, как тебя вилла Эфрусси де Ротшильд.
Я начал рассказ о жизни немецкого философа в этих краях: «Фридрих Ницше жил в Ницце периодически с 1883 по 1888 год на улицах Катрин Сегуран, 38; Франсуа де Поль, 26; Де Поншет, 29 и Россини, где написал третью часть книги «Так говорил Заратустра». На некоторых из них имеются мемориальные доски.
На Замковой горе в Ницце существует так называемая терраса Ницше, откуда философ любовался видами окрестностей.
Из Ниццы он часто ездил к подножью горы, откуда совершал восхождение в городок Эз, расположенный на высоте 700 метров над уровнем моря. Этот путь вверх назвали «тропой Ницше». Примечателен девиз городка: «В смерти я перерождаюсь». Эмблема его – феникс, попирающий кучу костей».
От места нашей яхтенной стоянки в городке Вильфранш-сюр-Мер до «тропы Ницше» было около 4,5 км. Взяв такси, мы вскоре оказались на идущем вдоль морского побережья проспекте Пуанкаре и оттуда начали неспешное восхождение по «тропе Ницше». Нам предстояло пройти около 800 метров вверх.
На полпути к городку Эз, присев отдохнуть, я продолжил рассказ: «Здесь у философа вспыхнул яркий образ идеи «вечного возвращения» (впрочем, эта идея в той или иной мере была свойственна еще античному мировоззрению) – впервые эта идея пришла Ницше намного раньше восхождения к городку Эз, в 1881 году, по его словам, «в Sils Maria, 6500 футов над уровнем моря и гораздо выше всего человеческого (6000 футов по ту сторону человека и времени)». Ни тогда, ни позже Ницше не дал ясной формулировки идеи «вечного возвращения», предоставив широкий простор для самых разных комментариев.
Достаточно привести только несколько высказываний самого философа, чтобы понять всю сложность их толкований:
«Давайте отметим нашу жизнь печатью вечности ...твоя жизнь – это твоя вечная жизнь».
«Я приемлю тебя, жизнь, какова бы ты ни была: данная мне в вечности, ты претворяешься в радость и желание непрестанного возвращения твоего; ибо я люблю тебя, вечность, и благословенно кольцо колец, кольцо возвращения, обручившее меня с тобою».
«Пусть все беспрерывно возвращается. Это есть высшая степень сближения между будущим и существующим миром, в этом вечном возвращении – высшая точка мышления!».
Достигнув цели, мы попали в лабиринт улочек этого таинственного городка. Отдохнув и побродив среди старинных каменных домов, тесно прижавшихся друг к другу, мы начали спуск вниз. Неожиданно заметили в небе орла, который кружил над нами. «Весть Заратустры», несущая разгадку тайны «вечного возвращения», подумал я. Однако тайное не стало явным. 
Оказавшись внизу на побережье, мы направились к вилле Эфрусси де Ротшильд, расположенной в городке Сен-Жан-Кап-Ферра. В этом городке мечтал навсегда поселиться Ницше и прожить остаток жизни, но увы, закончил ее в сумасшедшем доме.
На нашем пути лежала вилла «Керилос» (K;rylos), расположенная на примыкающей к морю части городка Больё-сюр-Мер. Как и было оговорено нашими условиями, мы решили посетить ее.
Я кратко поведал Виктории историю создания этой виллы: «Название ее происходит от греческого слова «зимородок» – по поверью, «птицы, предвещающей счастье». Эта вилла была построена в 1902–1908 годах по инициативе и на средства французского почитателя античности, филолога и историка Теодора Рейнаха (1860–1928). Здание было спроектировано по образцу древнегреческого дома II в. до н. э., обнаруженного археологами на острове Делос.
Использовались только те строительные материалы, которые были доступны древним грекам. Интерьер греческого дома был воспроизведен до мельчайших деталей. Внутри были выставлены как оригинальные произведения древнегреческого искусства, так и копии известных подлинников. Здесь хозяин стремился жить как истинный грек. По его завещанию вилла была передана государству и превращена в музей».
При входе нас встретила древнегреческая приветственная надпись ХАІРЕ [греч. – возрадуйся]. Мы воспользовались  предложенным нам «индивидуальным гидом» в виде плеера, который по желанию посетителя воспроизводил текст на любом языке. Конечно, все увиденное здесь привело меня в неописуемый восторг!
Во время посещения виллы «Керилос» в моем сознании появилась мысль: «Разгадка тайны «вечного возвращения» непременно придет к нам, и поможет какой-то неординарный случай». Посетившей меня мыслью поделился с Викторией.
Покидал я это место с печальным чувством безвозвратной утраты самого дорогого для меня – античного мира. 
Было обеденное время. Мы проголодались и поспешили на виллу Эфрусси де Ротшильд, где воспользовались ее шикарным рестораном. Здесь устраивают свадебные банкеты мировые знаменитости.
После трапезы совершили прогулку по различным садам виллы. Моя подруга надолго застряла в розарии. Все мои попытки ускорить процесс созерцания цветов оказались безуспешными – Виктория была словно под гипнозом. Зрелище цветов не вызывало у меня особого восторга, и я делал вид, что трепетно воспринимаю их красоту.
Наконец мы оказались в японском саду, и тут я воспрянул духом.
По заказу владелицы виллы эта «красота с легким налетом меланхолии» была создана японским мастером. В отличие от окружавших виллу европейских садов, вид которых будоражил восприятие, здесь были разлиты покой и умиротворение.
Сразу поразило ощущение пустоты, которая «оттеняла» окружающие предметы. Возникло чувство вечности и примирение с небытием. Вид мостика напоминал о легком переходе из одного мира в другой.
В саду гармонично соседствовали: вода – знак быстротечности времени, камни – намек на долговечность и деревья – символ перемен. Здесь росли как игольчатые хвойные, так и деревья с пальчатой листвой, расположенные по принципу инь-ян. В саду не ощущались времена года. 
Порождающий стойкость бамбук и дарующая долголетие сосна направляли путника по извилистой «дороге жизни», состоящей из округлых камней. Здесь, как и в природе, отсутствовали прямые линии и формы.
Известно, что создание японского сада начинается с камней, число которых всегда нечетное. Они размещаются на линиях, образующих семиугольную звезду, кажутся живыми и играющими друг с другом в прятки. Японцы считают, что созерцание их наделяет человека «магической силой».
Неожиданно память перенесла меня в молодые годы, когда я бродил по саду Рёандзи в Киото, древней столице Японии, и пытался увидеть пятнадцатый камень, скрытый от простого восприятия.
Дотошные ученые, вооружившись компьютером, будто бы раскрыли тайну этого сада. По их мнению, расположение камней напоминает рисунок коры дерева. Он не виден глазу, но человек, находясь в определенной точке сада, подсознательно ощущает глубокое единение с природой – таким образом возникает необыкновенный целительный эффект.
Для понимания скрытой сути японского сада слова бессильны – только символ может вызвать «озарение», размышлял я. Виктория же тихо следовала за мной как тень, не проявляла никаких эмоций, и, кажется, была свободной от каких бы то ни было мыслей. Внезапно она остановилась и выдала экспромтом стих:
Покорно все в пустоте исчезает:
Безглазый молчаливый камень,
Мерно текущая в вечность вода,
Горбатый мостик, древняя сосна.
Лишь бамбук-человек противостоит судьбе.
– Дорогая, – нежно прошептал я, – стих твой почти японский, но мне кажется, что он больше выражает «дух Паскаля», чем японского сада.
– Почему Вы не цените мгновения восприятия, а всегда проводите философские аналогии? – вспыхнула Виктория.
– Увы, такое свойство моего ума, – попытался оправдаться я.
– Созерцая красоту, надо отбрасывать ум, – философично высказалась она. – А Вы могли бы привести образец стиха в истинно японском духе?
– Да. Вот стих в жанре т;нка японского поэта Ки-но  Цураюки:
Я розу дивную
Увидел нынче утром.
Подумал с грустью:
Как, наверное, она
Недолговечна!
– Извините, – продолжила Виктория, – но я не знакома с японской традицией стихосложения. А в чем ее особенность?
– Хотя в твоем стихе скрытно присутствует мысль Паскаля о человеке как «мыслящем тростнике», гнущемся, но не ломающемся под ударами судьбы, тем не менее твой экспромт напоминает по форме японский жанр танка – нерифмованное пятистишие. Это удивительно, если учесть, что ты не знакома с особенностью этого стиля. А суть его такова: первая часть стиха констатирует факт, вторая – чувство, возникшее по поводу него. Есть еще и другой жанр: х;йку – трехстишие, характерной чертой которого является только отстраненная фиксация факта. Ты просто поразила меня своим интуитивным откровением!
На лице Виктории заиграла самодовольная улыбка:
– Видите, у меня тоже развита интуиция.
– Согласен. Я это заметил еще тогда, когда ты безошибочно указала на созвездие Змееносец. Потом был твой пророческий сон о голубоглазом ангеле, который приблизил нас к бухте с бессмертной медузой. Если объединить твою интуицию с моей, то можно будет ухватить бога за бороду, – в шуточном тоне выразился я.
Покинув японский сад, мы еще долго странствовали по французскому парку, который оживил мою подругу, но мне показался «мертвым».
Виктория расставалась с виллой Эфрусси де Ротшильд с таким же чувством, с каким я прощался с виллой «Керилос».
На второй день мы еще раз совершили поездку в Ментону с тем, чтобы посетить замок Гримальди, расположенный неподалеку от французского городка на итальянской стороне.
Побывать в этом замке я предложил Виктории в связи с близкой нам темой бессмертия.
– Но мы уже были в замке Гримальди в городке Кань-сюр-Мер, – с удивлением произнесла Виктория.
– Династии Гримальди принадлежало несколько замков на побережье, – рассеял я ее сомнения.
Прежде чем заказать такси для поездки к замку, мы решили перекусить в открытом ресторанчике. Здесь предлагалась итальянская кухня, по сути, мало чем отличавшаяся от французской.
«В 1925 году этот замок, – начал я излагать интригующую историю, – приобрел доктор Сергей Воронов для проведения там опытов по омоложению.
Сергей (Самуил) Абрамович Воронов – французский доктор российского происхождения. Родился в 1866 году в России. В 18 лет он уехал во Францию для продолжения образования. После окончания Сорбонны и Высшей медицинской школы он стал гражданином Франции.
Затем 14 лет Сергей Воронов провел в Египте в качестве лейб-медика при дворе короля (хедива). Там он обратил внимание на последствия кастрации: евнухи, которые были подвергнуты этой операции в 6–7 лет, часто болели, плохо обучались, страдали уродством скелета и ожирением, рано умирали. Эти наблюдения натолкнули доктора на мысль о важности половых желез в развитии человека. Он стал проводить опыты на животных: пересаживал стареющим особям яички молодых и замечал, как те обретали живость и молодость.
Вернувшись во Францию, Воронов продолжил исследования в этой области. Он писал: «Смерть возмущает человека как величайшая из несправедливостей потому, что он хранит интимные воспоминания о собственном бессмертии». Таким образом, доктор поставил перед собой амбициозную задачу: не только омолаживать людей, но и делать их бессмертными.
Во второй половине 1920-х годов он приступил к практическому осуществлению этой цели: он брал ткани яичек обезьян и «прививал» их к яичкам мужчин. В результате такой операции, по словам доктора, улучшались жизненные возможности организма: внешний вид, сексуальная активность, память, зрение.
Хотя такие операции стоили больших денег, пациентов было множество. К концу 1920-х годов более 500 мужчин прошли «лечение» этим методом».
Подъехало заказанное такси, и вскоре мы оказались у стен замка Гримальди, благо он находился неподалеку – примерно в трех километрах от Ментоны. Я продолжил свой рассказ: «Возникла проблема с «сырьем». Доктор приобрел этот замок для того, чтобы здесь разводить обезьян и использовать их в качестве доноров. Здесь же была оборудована и специальная лаборатория.
Говорят, что его пациентами были премьер-министр Турции Мустафа Ататюрк (прожил 57 лет) и премьер-министр Франции Жорж Клемансо (прожил 88 лет).   
Эксперименты вызывали в обществе неоднозначную реакцию: одни их жестоко критиковали, другие высмеивали, третьи пытались их повторить. 
В Советском Союзе врачебным опытом Воронова воспользовался профессор Илья Иванов. Однако его целью было не только продлить годы жизни человека, но прежде всего, вывести его новый вид путем скрещивания человека и обезьяны – опыты не принесли желаемого результата, профессор был осужден и сослан.
Сергей Воронов предположил, что в перспективе можно будет ограничиться веществом, производимым яичками. Его предвидение оказалось пророческим: вскоре, в 1935 году, был обнаружен мужской половой гормон, названный тестостероном.
Такой вид «врачебной деятельности» принес Воронову несметные богатства: он жил на широкую ногу, снимал целый этаж отеля, часто проводил время в обществе двух куртизанок, его окружали многочисленные слуги. 
Во время Второй мировой войны доктор жил в США со своей третьей женой, которая была моложе его на 49 лет».
Тут моя терпеливая слушательница перебила меня:
– Если Бунина Вы превзошли по части разности в возрасте с возлюбленной, то чтобы сравняться с Вороновым, Вам придется бросить меня и найти себе девушку помоложе.
Я пропустил мимо ушей ее насмешливое замечание.
– Интересно, – не унималась Виктория, – а Воронов подвергался «операции омоложения»?
– Не знаю, – оборвал я ее и продолжил: «Вернувшись во Францию после окончания войны, Воронов застал печальное зрелище: немцы разорили обезьяний питомник, конфисковали оборудование лаборатории и архив ученого, хранившийся в замке.
Доктор впал в депрессию, которую пытался компенсировать новыми связями с женщинами.
Он переехал на жительство в Швейцарию, надеясь там продолжить свою новаторскую работу. Но вскоре в этой стране наложили запрет на подобные исследования. Доктор был вынужден отказаться от этих экспериментов.
В Лозанне Воронов лечил сломанную ногу – здесь он внезапно умер в возрасте 85-ти лет в 1951 году.
Могила его не обнаружена. Была версия, что он похоронен на кладбище Кокад в Ницце, но она не подтвердилась. Нет могилы и на двух кладбищах Ментоны.
Даже сегодня трудно оценить эффективность этого метода омоложения: есть сведения  об успешности его, приводятся и противоположные данные.   
Однако в 1990-х годах метод Сергея Воронова обрел «второе дыхание»: в медицину стало внедряться гормональное лечение».
– Неужели и наш эксперимент с бессмертной медузой закончится неудачей? – выразила сомнение Виктория.
– Я на сто процентов убежден, что нет, так как мы идем неординарным путем: следуем указаниям интуиции, а она выше человеческого интеллекта. Интуиция – это диалог с высшим разумом. В подтверждение своих слов могу сослаться на мысль Альберта Эйнштейна: «Интуитивный ум – это священный дар, а рациональный ум – его слуга».
Мы вернулись в Ментону и оттуда уехали в Вильфранш-сюр-Мер.
Ночь еще простояли в марине, а утром отдали швартовы и ушли на якорную стоянку в бухту. Прогноз погоды еще не позволял выйти в открытое море.
День подходил к концу. Мучаясь вынужденным бездельем, Виктория взяла бинокль и стала рассматривать стоящие на якоре яхты. Я увлекся чтением и не заметил, как моя подруга зашла в каюту и тайком смастерила себе экстравагантный костюм русалки. В этом странном одеянии Виктория появилась передо мной. Недолго думая, она бросилась за борт и стала плыть в направлении ближайшей яхты.
Не успел я опомниться, как моя «русалка» уже подплывала к чужой яхте. Я схватил бинокль и направил его в сторону уплывшей подруги. В этот момент два парня атлетического телосложения уже ухватили Викторию за руки и помогали забраться на борт. Она повернулась лицом в сторону нашей яхты и послала мне воздушный поцелуй. Затем присела на скамью кокпита и стала рыдать. Сейчас начнется приступ эксгибиционизма, вспыхнула мысль в моем сознании.
Я включил мегафон, повернул его в сторону чужой яхты, и прокричал по-французски:
– Внимание! Девушка страдает психическим расстройством. Уговорите ее вернуться обратно.
– Она не хочет, – ответили оттуда по мегафону на хорошем французском.
– Тогда я буду вынужден обратиться в полицию, – заявил я, зная, что французы очень боятся связываться с этой государственной службой.
– Мы что-то придумаем, – таков был ответ яхтсменов.
Я видел в бинокль, что до эксгибиционизма дело, к счастью, не дошло, Виктория перестала плакать, и парни что-то втолковывали ей, видимо, по-английски. Она согласно кивала головой.
Начали сгущаться сумерки. Волнение мое нарастало. Вдруг я увидел, как один из парней прыгнул вместе с Викторией за борт, и они вдвоем поплыли к моей яхте. Вскоре я уже помогал «русалке-беглянке» подняться на борт.
– Благодарю, – только и успел я прокричать вдогонку уже отплывавшему обратно французу.
– Как это прикажешь понимать? – набросился я на Викторию.
– Я хотела еще раз ощутить себя свободной, – оправдываясь, ответила она.
Утром Виктория проснулась с улыбкой. Вчерашнее приключение больше не вспоминали. Но я твердо усвоил, что впредь от моей подруги можно ожидать любых сюрпризов. И еще меня удивило, как в ней могут уживаться вместе два противоположных качества: природная способность к логическому мышлению и склонность к необдуманным поступкам?
Теперь предстояло определиться, куда нам дальше идти. Я всегда мечтал посетить таинственный остров Мадейра в Атлантическом океане: он ассоциировался у меня с картиной Арнольда Бёклина «Остров мертвых», хотя древние греки полагали, что это Остров Блаженных, на котором живут счастливые люди. Услышав про Атлантический океан, Виктория замахала руками:
– Нет, нет! Это очень далеко и, наверное, опасно. Я предлагаю другой вариант. Когда-то одна моя подруга так живописно описала мне туристическое путешествие на остров Мальорка, что я тоже загорелась желанием там побывать. Разумеется, такой возможности тогда у меня не было, и это мое желание быстро угасло. Надеюсь, теперь у меня есть шанс посетить этот остров, тем более, насколько я себе представляю, он находится в Средиземном море не очень далеко отсюда. А оттуда мы вернемся домой, в Одессу.
Я пообещал подумать, хотя и сам понимал, что мы не такие опытные яхтсмены, чтобы выходить на яхте в открытый океан.
На следующее утро я объявил Виктории: «Идем на Мальорку. Аврал!».
До Мальорки отсюда почти 300 миль – около двух суток ходового времени. Мы уточнили прогноз погоды – он был в нашу пользу. Решили идти не напрямик, а вдоль французского побережья, пересечь Лионский залив, прижаться к испанскому берегу, а оттуда повернуть к острову.
Мы сообщили дежурному по марине городка Вильфранш-сюр-Мер, что уходим. Он поинтересовался о порте назначения. Узнав, что мы идем на Мальорку, он спросил меня:
– А вы могли бы взять с собой одного пассажира?
– А кто он? – осведомился я.
– Это китайский доктор – его пригласили для лечения пациентов в один из санаториев Пальма-де-Мальорки.
Виктория не возражала, и я ответил положительно.
Мы вернулись в марину. Китайский доктор прибыл на яхту через три часа.
Простившись со счастливой бухтой, мы взяли курс на Мальорку.
Доктор Цай достаточно хорошо владел французским и  английским языками, поэтому в общении с ним у нас не было проблем. Он уже много лет живет в Ницце и практикует иглоукалывание. До этого он работал в Лондоне, но, по его словам, там ему не подошел сырой климат.
Он сообщил нам, что каждое утро на Замковой горе, где самый чистый воздух в Ницце, он выполняет упражнения тай чи. Вдруг я вспомнил: во время блужданий там в поисках лифта, мы видели двух китайских мастеров, выполнявших эту гимнастику – один из них совершал медленные движения, другой – стремительные. Я спросил доктора:
– Не Вас ли мы видели однажды на Замковой горе, выполняющим упражнения в паре с другим китайским мастером?
– Да. Там я занимаюсь с моим другом, но в отличие от него, практикую систему медленных движений.
Очень необычно взаимосвязаны события в этом мире, озадаченно подумал я.
Погода была чудесной, и яхта шла на авторулевом. Мы сидели на скамьях кокпита. Я, по привычке, наблюдал за горизонтом.
Китайский доктор, приняв расслабленную позу, вдруг  нараспев прочитал по-английски стихи поэта Ли Цинчжао:
Жизнь в бесконечном движеньи,
Все исчезает в веках.
Лишь вдохновенье не будет
Временем сметено.
Меня словно током пронзило: я мгновенно вспомнил кружляние орла над «тропой Ницше» и мысль, возникшую на вилле «Керилос», что нам удастся разгадать тайну «вечного возвращения» Ницше. Теперь же мне стала понятна сущность этой идеи немецкого философа: для «вечного возвращения» остаются только мгновения возвышенного состояния души, все остальное выбрасывается в космический мусор. Я поделился этой мыслью с Викторией.
– Кажется, подобное суждение встречается и у Герцена: «Мгновения блаженства едва мелькают – но в них заключается целая вечность», – сделав паузу и лукаво взглянув на меня, Виктория добавила:
– Уж наша первая «ночь любви» навечно запечатлелась и будет постоянно повторяться.
Я таинственно промолчал.
Поскольку мы с Викторией ночью постоянно сменяли друг друга на вахте, то доктору для сна была выделена моя койка, а мы, несшие вахты, поочередно отдыхали на спальном месте Виктории.
Утром, после завтрака, доктор поинтересовался целью нашего путешествия. Я рассказал ему о поиске бессмертной медузы и изготовлении из нее омолаживающего средства. К удивлению, он не проявил особого интереса к нашему сообщению, а только молвил:
– В китайской медицине проблема омоложения давно решена.
– Каким же образом? – удивился я.
– Ну о симметричных «точках долголетия» цзу сань ли, расположенных чуть ниже чашки надколенника в углублении между большеберцовой и малоберцовой костями с наружной стороны обеих ног, я не буду рассказывать – теперь об этом знают все европейцы. 
Некоторые китайские врачи, в том числе и я, располагают другими, более действенными секретными методиками, переданными от Желтого императора.
– А Вы могли бы в общих чертах описать некоторые из них? – полюбопытствовал я.
– Обычно китайские врачи на сей счет не распространяются, но в благодарность за то, что вы так любезно согласились доставить меня на Мальорку, я расскажу об основном методе.
– Я Вас внимательно слушаю.
– Забудьте свой возраст и не оценивайте себя по годам, следите за теплом почек и холодом головы, – доктор Цай испытывающе взглянул мне в глаза.
– Продолжайте.
– Это все!
– Вы шутите?
– Нисколько. Все остальные методики, рекомендуемые китайской медициной, являются лишь второстепенными.
– Тогда расскажите и о них.
– Их много. Вот, например, очень действенный метод: упражнение «шесть целительных звуков», соотносимых с шестью органами – их произносят нараспев. По вечерам рекомендуется почаще смотреть на Большую Медведицу и Полярную звезду, которые являются, по поверью, «входными вратами в бессмертную жизнь».
– А есть ли в китайской медицине омолаживающие лекарства? – продолжал вопрошать я доктора.
– Да. Есть «гриб бессмертия» линчжи и «трава бессмертия» джиагулан, омолаживающий эликсир «Лаоджан».
– Не могли бы Вы рассказать о них подробнее? – допытывался я у доктора.
– Хорошо, – начал доктор излагать материал по-английски, а я стал переводить Виктории на русский, – «Гриб бессмертия» линчжи известен у вас под названием «рейши» и препараты из него наверняка продаются в ваших аптеках. В Китае он известен со II тысячелетия до нашей эры – здесь его называют грибом, «дающим вечную молодость». Считается, что по эффективности он превосходит женьшень. Латинское его название – Ganoderma lucidum. Этот древесный гриб произрастает на дикой сливе.
Ему свойственны все пять вкусов: горький, сладкий, соленый, кислый и острый. Он оказывает воздействие на меридианы сердца, почек, легких и селезенки, восстанавливает гармонию между энергиями «инь» и «ян».
Китайские врачи говорят, что он успокаивает дух, прибавляет ум и укрепляет память. Гриб оказывает противоопухолевое, противовоспалительное, антимикробное и противоаллергическое действие. В отличие от других подобных грибов, содержит так называемые терпеноиды –  вещества, которые препятствуют накоплению свободных радикалов, что является основной причиной старения.
Гриб нетоксичен.
«Трава бессмертия» джиагулан (вьющаяся орхидея) известна в Китае с незапамятных времен как средство, сохраняющее молодость. Но ученые обратили на нее внимание недавно, когда исследовали регионы долгожительства в Китае. Оказалось, что живут дольше всего там, где пьют чай из этого растения. В Китае его называют «женьшень для бедных». Латинское название – Gynostemma pentaphyllum. Растение представляет собой лиану, длиной до 8 метров. Его можно выращивать на балконе, в комнате. Размножают семенами, черенками. Растение переносит морозы до
18 град.
В лечебных целях используют листья. На вкус они сладко-горьковатые. Растение является сильным антиоксидантом: препятствует окислительному действию свободных радикалов, содержит много фитостероидов, которые уменьшают холестерин в крови. В его состав входит селен. Кроме того, оно обладает широким спектром действия: снижает сахар в крови, успокаивает нервную систему, укрепляет сердце, препятствует тромбообразованию, понижает давление крови, помогает при астме, препятствует росту раковых клеток.
Джиагулан пьют как чай. Листья заваривают следующим образом. Воду доводят до кипения, остужают одну минуту и затем в нее добавляют листья. Настаивают 3–5 минут.
Особенно полезно пить в жаркое время года. Для этого одну щепотку измельченных листьев настаивают в 250 мл кипятка. Пьют охлажденным.
Можно сделать настойку на водке. Настаивают 1 часть листьев в 5 частях водки в течение месяца. Формирование  мелких пузырьков будет свидетельствовать об образовании активных веществ. Процеживают, листья выбрасывают.
Следует иметь в виду, что при передозировке возможна тошнота и частый стул.
«Отвар долголетия, возвращающий весну» – многокомпонентный состав «Лаоджан». В его смесь входят свыше 20 ингредиентов, среди которых плоды шиповника, малины сахалинской, лимонника китайского, унаби, дерезы китайской, семена кипариса, травы горца многоцветкового, купены сибирской и др. Растения, плоды и семена собирают в северных районах Китая в определенные дни месяца и суток в соответствии с принципом «инь-ян».
Согласно канонам традиционной китайской медицины, средство «Лаоджан» питает и тонизирует «ян» почек и печени, укрепляет субстанцию «цзин» и мозг, восстанавливает баланс «инь-ян».
Препарат выпускает фармацевтическая фабрика г. Шеньженя  (Китай) по старинному рецепту, разработанному при династии Тан (618–907 гг.). В упаковку входит 12 флакончиков по 10 мл. Рекомендуется принимать по 1 флакончику в день в течение месяца.
Одна из гонконгских газет, ссылаясь на проведенные широкомасштабные научные исследования, писала, что «Лаоджан» является «лучшим средством против старения. 
Омолаживающие свойства этого средства были доказаны и за пределами Китая – исследование доктора медицинских наук В. Сперанского (Новосибирск).
Препарат «Лаоджан» показан при широком спектре заболеваний: от ОРЗ до лечения злокачественных опухолей – он хорошо повышает эритроциты при химиотерапии рака, что было подтверждено научными исследованиями.
Можно еще пить чай из корней дягиля (Angelica pubescens) – он замедляет старение. Тибетские врачи в этом случае советуют другую разновидность дягиля: Angelica archangelica (дягиль лекарственный) – это растение произрастает и в ваших краях.
Кроме этих общеизвестных средств есть и секретные, переданные мне моим учителем, о которых я не имею права никому рассказывать».
Доктор замолчал. Я закончил перевод. Виктория встрепенулась и обратилась ко мне:
– Зачем же мы гонялись за бессмертной медузой, если подобные средства имеются под руками?
Я перевел доктору риторический вопрос Виктории на английский язык. Он хитро усмехнулся и обратился к моей подруге:
– У вас, мадемуазель, редкий случай, поэтому нужно пробовать все варианты: китайская медицина не всесильна.
Наконец на горизонте показался остров Мальорка. Море начало вести себя неспокойно. Виктория принялась наводить порядок в каюте и выставила ящик с нашими лекарствами из бессмертной медузы на палубу. Вдруг налетел шквал, и яхту резко накренило. Ящик с лекарствами соскользнул с палубы и ушел в глубины моря.
Я вскричал: «Виктория! Что ты наделала!», но непоправимое уже случилось. Мы были крайне расстроены. Китайский доктор мирно дремал на солнце и не понимал нашего огорчения.
Приближение к острову было уже безрадостным.
После швартовки у причала одной из марин Пальма-де-Мальорки («яхтенного рая» – марин здесь, наполненных яхтами, неисчислимое множество) китайский доктор до вечера оставался на яхте: долго не мог дозвониться до администрации санатория, пригласившей его на работу. К вечеру эту проблему удалось разрешить – за доктором прислали машину.
Вруг мы увидели редкое явление: заходящее солнце ярко сверкнуло зеленым лучом. Доктор сошел на берег и ритуально выполнил несколько упражнений тай чи. Вернувшись на яхту, он, раскланявшись, поблагодарил нас. Мы пожелали ему успеха.
Виктория мечтательно устремила взор на манившие к себе неоновые огни города и задала вопрос:
– А почему этот город носит такое название?
– Пальма-де-Мальорка основана римлянами в 123 г. до н. э.
Название «Пальма» связано с появлением здесь римского консула Цецилия Метелла в пальмовом венке, – таков был мой ответ.
На следующий день мы совершили прогулку по городу в надежде рассеять наши печальные мысли, вызванные утратой лекарств. Город поразил своей чистотой и ухоженностью. Из всех достопримечательностей, которые попали в наше поле зрения, я отметил лишь несколько значимых, связаных с нашим досадным происшествием: скульптуру «Черепахи» (черепаха – символ долголетия), статую обнаженной женщины в виде греческой колонны под названием «Ионика» и скульптуру сфинкса.
Я истолковал их Виктории в своей системе символики (нашим путешествием мы создали магическую географию):
– Черепахи, зажатые плитами, – это печальное напоминание  об утерянном «эликсире бессмертия», нагая женщина-колонна «Ионика» – необходимость возврата к истокам, сфинкс – знак тайны, окутывающей наше предприятие. Я обратился к Виктории:
– Мы с тобой убедились, что лекарство действует. Ну что ж, ссылаясь на эти знаки, моя интуиция подсказывает, что нам следует вернуться к истокам, – месту обитания бессмертной медузы.
Виктория промолчала. Пора было возвращаться на яхту. На обратном пути к марине мы снова оказались перед скульптурой «Ионика» – на этот раз какой-то шутник прислонил к ее интимному месту пустую бутылку из-под испанского вина. Выражение лица моей подруги резко изменилось.
– Ваше истолкование символики скульптур и Ваша интуиция никуда не годятся: истинное значение нашего пребывания здесь выражено именно этим видом «Ионики», – раздраженно высказалась Виктория и указала на скульптуру с новой «инсталляцией». – Никуда не нужно возвращаться! Моя же интуиция говорит мне, что можно обойтись и китайскими средствами омоложения, – исхожу из того, что в момент расставания с китайским доктором, мы стали свидетелями особого знака, – зеленого луча.
– Однако вспомни слова доктора: у тебя редкое заболевание. Я сомневаюсь, что можно обойтись в этом случае без лекарства из бессмертной медузы. Конечно, не было бы нужды пускаться в обратный путь, если бы твоя беспечность не свела весь наш труд насмарку, – парировал я ее слова.
Виктория метнула на меня гневный взгляд. Я сразу понял, что непростительно нарушил одну из самых важных заповедей мужчины: никогда не критикуй женщину – но было поздно.
Виктория продолжила:
– А в чем, собственно, проблема? Мы уже пролечились этим лекарством несколько дней. Я сейчас чувствую, что моя болезнь – прогерия – отступила, да и Вы выглядите помолодевшим.
– Я заметил лишь то, что исчезла другая твоя болезнь: эксгибиционизм. Какое лекарство подействовало, я теряюсь в догадках: сеансы арт-терапии, посещение кладбища Стальено или первая «ночь любви»?  А вот относительно прогерии у меня пока сомнение.
Виктория промолчала. Я ведь твердо знал, что такой короткий курс лечения лекарством из бессмертной медузы явно был недостаточен для полного избавления от этого недуга, но на эту тему не счел нужным дальше распространяться. Про себя же отметил, что это была первая серьезная размолвка между нами.
Вернулись на яхту с понурым видом. Поужинав, мы не знали, чем себя занять. Безразличное солнце демонстрировало нам чудесный закат, но он не радовал.
Рядом пришвартовалась большая красивая яхта под черными парусами с названием NIKE (английское написание греческого слова ;;;; означает «богиня Победы»). Меня это насторожило: нехорошая параллель с названием нашей яхты.
На палубе красавицы-яхты появился симпатичный молодой человек, по внешнему облику испанец, и поприветствовал нас.
– Что-то вид у вас невеселый. У нас сегодня состоится вечеринка с друзьями. Не хотите развеяться и принять в ней участие? – предложил веселым голосом молодой человек по-английски.
– Благодарю, но что-то нет настроения, – ответил я.
– А может быть, Ваша внучка присоединится к нам?
Эти слова меня покоробили, и я грустными глазами посмотрел на Викторию. Она вдруг ожила и заявила:
– Я согласна!
У меня не было оснований ей возражать. Может быть, вечеринка развеет ее плохое настроение, подумал я. Внутри прибывшей яхты уже вовсю гремела музыка.
Вскоре Виктория собралась, накрасила губы, подвела глаза – чего раньше никогда не делала, и ушла на гулянку.
Я долго сидел на палубе и с тоской взирал на чужую веселую яхту, поглотившую мою возлюбленную, но Виктория ни разу не появилась на ее палубе.
Было уже за полночь. Почувствовав сонливость, я зашел в каюту и повалился на койку.
Проснулся с рассветом и увидел, что койка моей подруги пуста. На покрывале лежал примятый листок бумаги, на котором было написано рукой Виктории: «Я влюбилась! Извините. Возвращайтесь домой без меня. Спасибо Вам за все. Виктория».
Под текстом красовался рисунок сердечка – символа любви. Но сердечко почему-то было изображено вверх тормашками и породило в моем сознании ассоциацию с женскими голыми ягодицами. Неожиданно мелькнула мысль: а ведь истолкование Викторией скульптуры «Ионика» с бутылкой вина оказалось пророческим.
У меня отсутствовало желание увидеть Викторию и уговорить ее вернуться. Я вышел из каюты и посмотрел в сторону соседней яхты, но ее уже не было у пирса. От этого даже стало как-то легче на душе.
Я закрыл глаза, и мне почудилось, будто Виктория прошептала над моим ухом стихи Михаила Лермонтова:
В толпе друг друга мы узнали,
Сошлись и разойдемся вновь,
Была без радостей любовь,
Разлука будет без печали.
По опустевшему причалу бродила рыжая кошка и исполняла призывную любовную песнь писклявым голосом младенца. Эти завывания надрывали мне душу. Сразу же вспомнился черный кот на причале одесского яхт-клуба при отправлении нашей яхты в плавание. Символика «параллельного мира» виделась поистине трагикомичной: одесский кот – я, мальорская кошка – Виктория.
В голову пришла мысль: стоит ли сожалеть о том, что юная девушка оставила меня, старика? Ведь все равно не предвиделось совместное безоблачное будущее.
Впереди меня ожидало открытое море, позади – город, принесший огорчение. Не всем же здесь быть счастливчиками, подумал я: одним здесь суждено расстаться, а другим завести роман, как, например, Фредирику Шопену с Жорж Санд. Я в этом городе лишился любви, Шопен же обрел нежную страсть и радость. «Теперь я в Пальме, – писал он, – среди пальм, кедров, алоэ, апельсиновых и лимонных деревьев, фиг и гранатов. Небо бирюзовое, море синее, а горы изумрудные. Одним словом, жизнь здесь изумительна».
Моя мысль была иной: «Веселый праздник жизни, торжествующий в этом городе, – не для меня».
Я приготовил яхту к отходу. Мне ничего не оставалось, как позвонить жене и объяснить ситуацию. В ответ услышал: «Я же предупреждала, что этим все закончится. Ну возвращайся, Одиссей». Надо признаться, что я регулярно тайком от Виктории звонил жене и дочери на протяжении всего путешествия и сообщал им о подробностях нашего плавания.
Выйдя в открытое море, я лег на курс, ведущий прямиком на Марсель. Дальше намеревался уехать к жене, которая нянчила правнука в провансальском городке в 70 км северо-западнее этого порта.
Море начало штормить, яхта временами опасно кренилась то на один борт, то на другой, но меня это вовсе не пугало. В душе воцарилось пустое безразличие к своей судьбе. Однако мысль о том, что меня ждут, вернула к реальности – я не стал рисковать своей жизнью и направил яхту к испанскому берегу. Когда она приблизилась к побережью, ветер убавил свою силу, и тогда был взят курс на Марсель.
Сдав яхту в аренду в местном яхт-клубе, я уехал в Сент-Этьен-дю-Гре в Провансе. Там меня с радостью встретили жена, семьи дочери и внучки.
Поначалу я чувствовал себя сконфуженно. Но теплое отношение ко мне близких постепенно вернуло меня в русло обычной жизни. Однажды я обратился к жене:
– Предлагаю отправиться со мной на яхте в бухту Вильфранш для заготовки «эликсира бессмертия».
– Вряд ли этот эликсир так эффективно подействует на меня, чтобы сравняться с возрастом Виктории. И моим немолодым видом твои эмоции будут сильно приглушены, – колко заметила супруга.
– Теперь уже я буду жертвовать собой, чтобы загладить свою вину перед тобой, – в шутливо-серьезном тоне пробубнил я.
– Поздно посыпать голову пеплом, – оборвала жена мои покаянные слова.
– Извини, дорогая, я всегда хотел быть выше человеческих предрассудков.
– Можно стремиться подняться выше над другими интеллектуально, но нельзя возвышаться над человеческими нравственными чувствами. Даю тебе время поразмышлять на эту тему с самим собой, – таков был заключительный «приговор» супруги.
Однако наши отношения незаметно вошли в мирную колею, и жена, хотя и без особого энтузиазма, согласилась с моим предложением, но попросила повременить, поскольку еще год она должна здесь ухаживать за ребенком.
Все это время, вдыхая божественный аромат лаванды, я писал картины и проводил дни в поездках по милому Провансу.
Прошел год безмятежной жизни в созерцании обворожительной улыбки правнука, и настало время, когда уже можно было покинуть этот благословенный край и отправиться с женой на яхте в бухту Вильфранш.

P. S.
 
Дорогой друг, только закончил писать тебе это письмо, как неожиданно позвонила Виктория с Мальорки. Рыдая, она изложила свою печальную историю: жених ее бросил, средств к существованию лишилась, в отсутствие лекарства из медузы снова появились симптомы старой болезни – прогерии. Теперь она боится смотреть на себя в зеркало и не знает что делать.
Тотчас же у меня возникло желание съязвить: «А эксгибиционизм к тебе не вернулся?», но от этих слов все же воздержался. «Я подумаю и тебе позвоню», – таков был мой неопределенный ответ.
Состоялась непростая беседа с женой. Теперь уже она взяла инициативу в свои руки и заявила:
– Раз уж ты ввязался в эту историю, то доведи ее до логического конца: отправляйся с Викторией в бухту Вильфранш для заготовки лекарства из медузы. А там твоя хваленая интуиция подскажет, что делать дальше. Только не забудь прихватить омолаживающее лекарство для меня, если надумаешь снова вернуться домой.
– Нет! – решительно возразил я. – Если и идти за Викторией, то только вместе с тобой.
– На лице жены отразились недоумение и растерянность.
Вечером, за ужином, загадочно улыбаясь, она объявила:
– Я согласна!
– А как ты полагаешь должны дальше развиваться события? – робко осведомился я.
– С Мальорки с Викторией мы возьмем курс на бухту Вильфранш для заготовки «эликсира бессмертия». Снабдив твою подругу лекарством, отправим ее самолетом из Ниццы домой. А мы вернемся в Прованс счастливо доживать свой век и умрем в один день. Наш прах будет погребен на кладбище Лурмарена, где похоронен твой любимый философ Альбер Камю, – слова жены прозвучали,  словно сладкая песня. – Или ты не согласен с таким планом?
– Спасибо за божественный сценарий. Но ты не учла фантастического действия «эликсира бессмертия», – со смешанным чувством отозвался я.
На следующий день позвонил Виктории и поинтересовался, где она сейчас проживает на Мальорке. Записав адрес, я сообщил, что вскоре вместе с женой отправляюсь за ней на Мальорку на яхте.
– Тебя такой вариант устраивает? – задал я вопрос.
– Не знаю, – таков был ответ.
Передав жене суть разговора, я спросил:
– Стоит ли нам в таком случае отправляться на Мальорку?
– Да, – ответила супруга. – Неопределенный ответ свидетельствует о том, что девушка в беде, и ей надо помочь.
После посещения города Сен-Реми-де-Прованс, родины Мишеля Нострадамуса, куда мы ездили за покупкой меда у знакомого пчеловода, мне пришла в голову мысль прочитать пророчества великого провидца. Я открыл книгу Нострадамуса наугад, и мой взгляд застыл на следующем катрене:
Чужеземный корабль во время бури на море
Причалит в незнакомом порту.
Несмотря на знаки, подаваемые пальмовой ветвью,
Начнется грабеж, смерть; добрый совет придет
                слишком поздно.
Первые три строки можно было истолковать так: я с Викторией прибыл на яхте в порт Пальма-де-Мальорка; там мной были отмечены знаки, указывавшие на то, чтобы мы вернулись в бухту Вильфранш, однако моя спутница их проигнорировала. Последняя строка катрена меня очень смутила: возможно, с Викторией уже случилось что-то ужасное, и предложение моей жены о помощи оказалось запоздалым.
Я еще раз позвонил Виктории. Шел вызов, но ответа не было. На повторные звонки она так же не отвечала.
Терзаемый тревожным предчувствием, я завтра вместе с женой отправляюсь в Марсель готовить яхту к походу на Мальорку, а оттуда, в любом случае, мы возьмем курс на бухту Вильфранш.
Вот тебе и «вечное возвращение»…




Заинтересованным лицам автор бесплатно высылает электронную копию печатного оригинала в формате pdf с рисунками и фотографиями. Обращаться по E-mail: vkysil@ukr.net



Василь Якович Кисіль

Порт призначення – вічність
Незавершений роман
   
(Російською мовою)




Редактор І. М. Олійник
Коректор Н. І. Кисіль
Дизайн обкладинки В. Я. Кисіль
Верстка, оформлення обкладинки Д. Л. Арнаут

ISBN 978-966-413-600-3


Надруковано з готового оригінал-макету у видавництві-друкарні ВМВ
Свідоцтво на видавницьку діяльність ДК №381 від 26.03.2001 р.
Україна, 65053, м. Одеса, пр. Добровольського, 82А. т.0482 52-22-03
Підписано до друку         Формат
Друк офсетний. Ум. друк. арк.      Заказ №       Тираж 100.