Гуманоид Вадим. Человечность

Приехала ко мне Берта. Студентка. Приезжает ко мне теорией музыки заниматься.

А Вадим у меня сидит.

Берта заходит и говорит:
— Друзья, я принесла виноград! Без косточек.
И вручает пакет мне с виноградом огромный.
— С ума сошла, — говорю я, — Что ж так много-то. Неудобно мне.
— А мне удобно, — встревает Вадим, — Я наглый. Только что-то ты бледная какая-то. С Антареса, что ли?
— Вообще-то с эстрадно-джазового, — говорит Берта, — Я немного простыла.
— Будешь чай? — говорю, — Болгарский. Иммунитетный. С мёдом.
— Давай, — Берта говорит.
Завариваю ей чай. А Вадим виноград моет.

Попили чаю. Я тортик достал. Тортик добили. Виноградом закусили. По второй чашке чая выпили.

— Ну хватит, — говорю, — заниматься пошли.
— Давайте, — говорит Вадим, — а я в библиотеке твоей пошарюсь. Можно? Читать нечего, тоска прямо.
— Валяй.

Я у Берты задачки проверяю, а Вадим в библиотеке шарится. Шуршит. Пастернака выудил. "Доктор Живаго".
— Это чё за переживаго? — говорит.
— Почитай, — отвечаю, — Хорошая книжка. Про жизнь.

Я дальше проверяю, а Вадим притих, книжку листает.

— О, — говорит, — да тут стихи.
— Ну да, — отвечаю, — Пастернак и стихи писал, и прозу. Талантливый человек талантлив во всём. Нобелевский лауреат, между прочем.
— Ого, — говорит Вадим, — смотри-ка:
"Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку".
Это прямо про меня!
— По-моему, это про всех нас, — говорит Берта.
Я с ней согласен.

Вадим дальше стихи декламировать хочет, я его на кухню отправляю, чтобы не мешал. Пусть там Пастернака читает. У нас же урок всё-таки.

Потом Берта уходит, и я ей даю с собой пол-пачки болгарского чая, чтобы она поправлялась.

Опять дождь долбит. Стоим на крыльце, Берте вслед смотрим.
— Как думаешь, мужик, — говорю я, — Для чего мы вообще на свет родились?
Вадим молчит, дождь слушает.
— Вот опять ты свои песни заводишь, Декарт, — говорит он наконец, — Слушай, и что ты такой философ?!. Иногда аж противно.
— На себя посмотри.
— Аргумент...

Молчим.

— Знаешь, — изрекает Вадим наконец, — Я считаю, что по-большому счёту эта Вселенная — так себе местечко. То ещё. Но в каждый конкретный момент ты можешь делать что-то доброе. Даже если тебе кажется, что от тебя ничего не зависит. Ты можешь делать что-то маленькое. Или не делать. На самом деле, редко когда бывает, что от тебя совсем ничего не зависит. Просто тебе может так казаться. Но можно быть добрым даже к цветку, — Вадим кивает на поникшую белую розу у подъезда, избитую дождём, — Или не быть. Вот тут как раз и есть твой выбор. Вся твоя маленькая свобода воли. Она вот здесь, в этот момент. Ты либо делаешь Вселенную чуть-чуть лучше, либо не делаешь. Причём не когда-то, а вот прямо сейчас. В каждый конкретный момент. Этот выбор есть почти всегда. Мне кажется, чтобы прожить достойно, достаточно делать мир чуть-чуть лучше в каждый момент, когда это от тебя зависит. Вот и всё.
— Хм, — говорю я.
— Ну вот смотри, — продолжает Вадим, — Твоя студентка Берта может просто платить тебе деньги. А ты — проверять у неё задачки. Но она привозит тебе виноград, а ты поишь её чаем.
— Ну, это просто... по-человечески. Извини, я не хотел сказать, что гуманоиды...
— Да забей; понятно, что это просто слово. Но оно — то, что надо. Человечность. Вот и всё.
— Забавно, что мне об этом напоминаешь именно ты.
Вадим поживает плечами.
— "Жизнь прожить — не поле перейти", — цитирует он.
— Что, теперь Пастернака будешь цитировать?
— А что. Нобелевский лауреат.
— Давай, что ли, бутылку из-под масла разрежем, — говорю я, глядя на побитую розу, — ту, здоровую, которая вчера закончилась. Да к ветке привяжем. Может, оживёт.
— Чё, давай. Ножницы есть?
— Есть.
— Ну го.

10.08.2019