04 01. Глава первая. Картофан

На фотографии запечатлены Рюша (Андрей Яценко) и Миша Ясюк во время рубания хавчика. Первое блюдо у них в большой банке, второе в маленькой. В большой банке горячая пшенная каша. В руке банка тушенки.


      Дальше всё пошло на улучшение ситуации. Потихоньку-помаленьку бойцы доползли до речки Гуват, как говорится, короткими перебежками мелкими шажками. Хотя, какие там перебежки – короткими переползаниями в полуобморочном состоянии. По двое, по трое, ковыляли, поддерживали друг друга. Кое-как доползли до водички, попили, стали оживать. Надо было всего-то дать людям по литру воды. Кошкин, почему ты такой урод?
     Ожившие люди захотели гигиены. Сначала так-сяк умылись ледяной водой на речке. Потом помылись горячей водой в батальонной бане, смыли с себя пылищу-грязищу.
     Через несколько десятков минут после организованного приёма гигиенических процедур мои боевые товарищи решили организовать приём пищи. Не очень организованный. Хотя, как он может быть неорганизованный, если пацаны приложили массу усилий на его организацию? В общем, жрать хотелось настолько, что они были не в силах дождаться обеда. Эти жулики и прохиндеи где-то с кем-то добазарились и спионерили из офицерской столовки полведра настоящей картошки. Навсегда. Настоящую чугунную сковородку одолжили на время. Раньше, когда-то не так давно, мы готовили продукты питания в цинке от патронов.
      Мы могли бы и сегодня воспользоваться цинком, но, у него от нагрева отлущивается зелёная краска от донышка и бортов. Она не очень вкусная, зато, почти не токсичная. Короче, сегодня пацаны с кухни дали нам попользоваться настоящей сковородкой. Мы не стали «капризить» и «кокетить», пихнули замасленную сковородку под мышку Игорю Стрижевскому, поплелись в боевое охранение разжигать костёр. После не очень долгих манипуляций дым развели, водрузили на него сковородку, принялись растапливать комбижир.
       Через неогромный промежуток времени неогромная толпа солдат расположилась на природе вокруг огромной закопченной сковородки. Десяток бойцов расселись вокруг неё плотной гурьбой, принялись уплетать румяную хрустящую картошку. Женька Филякин водил над импровизированным столом обеими руками, показывал какую огромную порцию картошки он нажарит у себя дома:
 - Мужики, а у меня дома! У меня вот такой сковородка есть! Я, када домой вернусь, я его полный картошки нажарю! Буду сидеть и жрать, сидеть и жрать!
 - Филя, а ничего у тебя не треснет, в одну репу такую сковородку запихавши? Может с друганами надо поделиться?
     Филя гы-гы-кал, мы все орудовали солдатскими ложками, комментировали кто как умел. Петька Носкевич высказал мнение, что такого размера сковородка, это чтобы «свиням давать». Так в Белоруссии коротко обозначают процесс выкармливания домашних питомцев. Я попытался умничать, что комбижир, это олеиновая кислота, связанная в эфир с глицерином. Олеиновой кислотой надо поливать металлорежущий инструмент при развёртывании отверстий. А картошку надо жарить на шкварках. На что Орёл с набитым ртом изобразил интонации ехидного Бендера:
 - Щщас! Я тоби у центре гванистанщины кабаньчика на сало у духов позычу.   
        Мы дружно заржали. Орёл во время ржача выронил изо рта кусок картофелины, поднял, обтёр об штаны, снова засунул себе в рот. Жизнь потихоньку налаживалась.
        Потом нас кормили организованным горячим питанием из батальонного передвижного пищеблока. Думаете кто-то из нас отказался? Боже упаси! Мы с вами должны запомнить: всё, что связано с пищеварительным трактом - для солдата свято. Это Ремарк сказал. А Орёл сказал:
  - Сколько солдата не корми, у ишака всё равно хер толще. – Сказал и пошел на раздачу пищи с пятилитровой консервной банкой.
     С пятилитровой банкой пошел потому что в неё больше влезает, чем в котелок. А «больше влезает» нужно от того, что солдат постоянно хочет жрать. Особенно после прогулки по горам без надлежащего продовольственного снабжения. Так что картошка, обильно смазанная комбижиром, она не отпугнула нас от раздачи пищи. Она быстренько проскользнула в глубину солдатских утроб. Солдаты расслабили на обмундировании ремни и пошли к походной кухне. Снова жрать. То есть принимать пищу. Из пятилитровых консервных банок, поставленных на голую землю в центр круга.
      За время, пока мы лазили по горам, никаких изменений насчёт солдатской столовой в нашем батальоне не произошло. Столовая не появилась. Значит принимать пищу нам пришлось на отведённой для нашей роты территории под тутовниками. На голой земле. Там, где указал Комбат Пудин.
     Бойцы побрали свои привычные банки, баночки, кандейки и ведёрки. Выстроились нестройной толпой к кунгу батальонной кухни. Протягивали повару пищеприёмники (ну, банки, блин). Привычно говорили: - «На восемь человек». Или «На пять».
Повар наливал огромной поварской поварёшкой жрачку в протянутую ему ёмкость. Одному бойцу. Потом наступала очередь другого бойца. Боец протягивал свою баночку и называл свою сокровенную цифру. Четыре, или пять. Или шесть.
      Чаще всего повару протягивали пятилитровые консервные банки от армейской томатной пасты, которую этот самый повар израсходовал для приготовления очередного завтрака, обеда или ужина. Как только повар выкладывал томатную пасту в котёл походной кухни, опустевшая банка относилась в Боевое Охранение. Там при помощи автомата Калашникова в стенках банки проделывались две аккуратненькие дырочки. В дырочки вставлялась проволочка, в качестве ручки. Получалось шикарное ведёрко с которым можно было идти к батальонной кухне, протягивать его повару и говорить: «На четверых». На четверых, это на меня, Женьку Филякина, Васю Спыну и Саню Севрюкова. Повар эти имена не знал и знать не хотел. На четверых, значит на четверых. Он наполнял своей необъятной поварёшкой протянутую ёмкость и смотрел уже на другого бойца, на размер ёмкости в его руках.
      В такой системе снабжения военнослужащих харчами было раздолье для молодых. Молодой хотел жрать всегда, сильно и по определению. Если сравнить с порядками, царившими в Союзе, то у нас, в Рухе, порядки были намного лучше. Лучше пожрать из консервной банки, сидя на голой земле, чем не пожрать в красивой столовой.
В Союзе учебная рота в 120 рыл заходила в металлический ангар, называвшийся солдатской столовой. В ангаре рядами стояли столы и скамейками. В ангаре был чисто вымытый бетонный пол.  Всё было культурно и гигиенично. Однако, молодому бойцу от этого не было никакой пользы. Потому что сержанты учебных рот заходили в столовую на 20 минут раньше, чем солдаты. Рассаживались за сержантским столом и жрали, как Серый Волк Красную Шапочку. Их солдаты ещё не вошли в столовую, а сержанты уже слопали свою пайку. Сытые и довольные они начинали глумиться. В момент, когда последние 20 бойцов из роты подходили к своему столу, сержанты подавали команду «Рота, окончить приём пищи! Выходи строиться!» Последние 20 бойцов ещё даже не сели за стол. Не то, чтобы ничего не съели, они даже не успели занять места за столом. А им уже командовали – выходи строиться!
      Кому это было надо? Родине, что ли? От этого повышалась обороноспособность Родины? Люди уходили из столовой голодные, жрачку наряд выкидывал на помойку. А где польза? В чём цель этих поступков? Сержанты пытались таким образом научить солдата чтобы он запихивал в себя хавчик стоя и не разжевывая? Сколько навоюет солдат после такого приёма пищи? Какой гандон ввёл такие порядки в учебных подразделениях?
       Понятно, что после идиотизма, который творился с хавчиком в Союзе, молодой боец в Рухе был счастлив. Здесь любой молодой мог протянуть пятилитровое ведёрко, сделанное из большой консервной банки, и сказать: - «На четверых». Жри, братан. За четверых хряпай! Сцука-служба тяжелая, опасная. Хоть подхарчись малёха. Пожри нормально перед смертью!
      Мы сидели на открытом воздухе возле речки Гуват на каком-то возвышении почвы, неспешно орудовали ложками. На обед нам выдали варёные макароны с тушенкой в качестве основного блюда, белый хлеб с чаем в качестве «шлифануться» в конце хавчика. Я черпал ложкой горячие макароны, водил по окрестностям ненапряжным взглядом. Там и сям в речке Гуват просматривались ярко-желтые лепёшки застывшей пшенной каши. Они там образовались от того, что молодые бойцы наедались до отвала. Они выбрасывали в реку кашу после того, как она остыла и превратилась в ком. Точно знаю, что выкидывали молодые бойцы. Потому что ни один старослужащий пацан из Узбекистана так не мог поступить ни за что. Каша, это то же самое, что хлеб. Хлеб на землю кинуть нельзя - грех. Пройти мимо валяющегося на земле куска хлеба, тоже грех. Надо было непременно поднять хлеб с земли, положить на какое-нибудь возвышение. На камень или на забор. Я внутри себя смеялся над таким решением проблемы. Однако, по сути, был согласен, что хлеб кидать на землю нельзя. А кидать кашу в воду, это вообще свинство. «Увидел бы кто это делает, дал бы под сраку» - как-то сказал Герасимович. Он сам тогда был молодым солдатом. Он сам недавно в Союзе получал команду «Окончить приём пищи» раньше, чем успевал начать тот приём пищи.
      В общем, я огорчался, что в речке валяется пшенная каша. Но, был доволен, что у молодых было много жрачки. Столько много, что она в них не влезала. Солдат не умрёт голодным.
       По итогу первый день «внизу» благополучно завершился обжорством на закате дня. Вечерняя поверка прошла в обычном штатном режиме. После неё нам была подана долгожданная команда, обозначающая наступление тёмного времени суток. ОТБОЙ.
Спать я залез на второй ярус нар потому что там под потолком собирался тёплый воздух. В своей роте я не хотел придерживаться глупых предрассудков о том, что на втором ярусе спят только молодые. Я подумал, что в Рухе на втором ярусе спят не молодые, а умные. В Рухе из-за географических особенностей было устроено высокогорье, на котором по ночам всегда становилось очень холодно. Спать в тепле значительно полезней, чем изображать из себя «деда» и мёрзнуть за это на первом ярусе.
       Залез я на второй ярус, расположился поближе к установленной внизу «буржуйке». Обнялся со своим пулемётом и отрубился от всех внешних раздражителей. Да-да, обнялся с пулемётом. Я взял его с собой в постель. Как любимую игрушку в босоногом детстве.
       В те дни мы все спали с оружием «в постелях». Это воспринималось нормально. Это было рационально. Точно так же, как рационально взять с собой на боевой выход ложку. В Союзе, если бы солдата застукали с ложкой в кармане, его долго бы чмырили перед строем сержанты. А потом долго лупили бы в каптёпке деды. Ну и, понятное дело, если бы солдат забрался в койку с ручным пулемётом в Союзе, то его и лупили бы, и чмырили, а в конце концов сдали бы особисту. Это ж какое нарушение! С пулемётом в койку.
       Помню, в Термезе, в учебной роте, сержанты обнаружили у молодого солдата в кармане кусок хлеба. Солдата заставили бросить хлеб на землю, затем заставили топтать его ногами перед строем. Вся учебная рота, все 120 человек, смотрели на это и думали о том, какие же сержанты скоты. А в Рухе солдат носил с собой ложку, носил в кармане хлеб и залезал в кровать с пулемётом.  Земля из-за этого почему-то не свернула со своей орбиты. Может быть секрет был в том, что сержанты в Союзе были реально скотами? Или порядки в учебных подразделениях были установлены скотскими? Кто их установил? Зачем? Неужели так приятно издеваться над молодым солдатом, которому и без того тошно?
         На моём личном опыте молодого бойца я всё это испытал на Термезском полигоне в учебном полку. Мой братан Андрюха Шабанов видел в Ашхабадской учебке ровно ту же отвратительную систему. Меня очень порадовал его рассказ: - "Летом 1984-го четверо из этих гандонов-сержантов прибыли к нам в часть. В качестве военных специалистов эти сержанты не показали ничего. Зато пи@дили их все от души!"

Неужели иногда в жизни случается СПРАВЕДЛИВОСТЬ?