Питчс скидывает ботинки и откидывает ногой их куда-то под стол, садится в кресло на корточки и начинает раскручиваться.
— У той бабки с огурцами снова сбежал ее кот.
После очередного оборота он хватает со стола конфету — желейную, которые ему не нравятся, но отказываться, когда ему предлагали, он не стал.
— У какого-то мужика каждую ночь крадут яблоки с участка.
Фантик вылетает из его рук так же кружась, как и Питчс, и плавно планирует на пол. Конфета исчезает во рту, и Питчс шамкает:
— И женщина жалуется, что зубочисток в коробке не сто, а девяносто восемь. Что возьмешь?
Вообще-то Питчс уже прокурор. То есть, он стал прокурором сразу после того, как прикоснулся к своему диплому юрфака. А кому-то приходится ловить котов, искать яблоки и считать зубочистки. Вкалывать, другим словом. Как вашему покорному слуге. Ну, например.
— Более серьезных дел нет? — говорю.
Стоит ли вообще следить за порядком, если его никто не нарушает, кроме сбегающих котов? Мама ведь говорила идти на пожарного.
Питчс резко перестает крутиться и хлопает рукой по столу так, что хрустальная подарочная пепельница, которой никто из нас не пользуется, подлетает вверх и глухо брякает обратно на дубовый стол; я невольно вздрагиваю — Питчс может быть страшным:
— Ана. Можем в нарды поиграть, — тут же беззаботно хрюкает он. — На щелбан.
— Дайте заявление на зубочистки, — как можно вежливее говорю я.
Питчс злобно смотрит исподлобья — боже, как быстро меняются выражения его лица, — и зловеще достает из столешницы деревянную коробку с гремящими внутри шашками и кубиками, как дверь в кабинет распахивается.
Через порог уверенно переступает роскошная женщина — нет, девушка. Место таких девушек — на подиуме или сцене театра, или в примерочной какого-нибудь бутика, или на золотом троне с алмазными ножками, на худой конец. В светло-коричневом облегающем коротком летнем платье с бантом на груди, холеная и нарядная. Мест в кабинете Питчс больше нет, поэтому мне приходится вскочить и предложить кресло этой прекрасной мадам.
Она охотно садится, элегантно забрасывая ногу на ногу — и тут становится ясно, насколько летнее и насколько короткое ее платье — и легким движением бросает на стол перед Питчс файл с печатными листами А4.
Питчс важно кладет локти на нарды, сцепливает пальцы и прижимает к ним рот, напуская на себя задумчивый и внимательный вид.
— Мне угрожают, — коротко и четко говорит девушка.
Девушка несколько секунд выжидающе смотрит на Питчс, а потом вываливает из файла все листы. Они рассыпаются по всему столу, и один падает на пол к моим ногам, и я его поднимаю.
— Это очень, — открывает рот Питчс, — я бы даже сказал, крайне увле… Важно.
Если бы он думал, какое дело ему взять — про пропадающие яблоки или это, он бы давно раскладывал нарды. Я опускаю глаза и начинаю читать.
Это — распечатка письма из электронной почты.
«Выходи гулять. У меня сегодня как бревно»
Никакой подписи, ничего. И адрес отправления скрыт.
— Мой помощник как раз специалист по угрозам, — уверенно говорит Питчс. Он только что это придумал. Ну и ладно.
И я с облегчением говорю:
— К вашим услугам.
— Каждой работающей женщине тоже нужна жена, — философски изрекает Джой, неловко сваливая на широкое блюдо с лисой на дне последнюю порцию скворчащих котлет. На его светло-фиолетовый фартук брызгают капли масла со сковородки.
После девяти есть вредно, но пахнет просто потрясающе. Джой — мой сосед в съемной квартире. Он перебивается подработками, шляется где-то до утра, а из универа его отчислили после первой же сессии, и вообще, Джой — знатный остолоп. Еще до переезда, когда он только открыл дверь после того, как мне пришлось простоять под дверью минут двадцать, а в лицо дунуло характерным запахом жженой травы, он выпучил глаза и потушил самокрутку об свои серые рибуковские штаны и сложил в карман: военная форма действует на всех. Кто бы что ни говорил.
— Только никому не говори, ладно? — жалобно просит он, разливая молоко по кружкам с чаем. — Ну, что я умею готовить.
Каждый день после работы я захожу в магазин, чтобы купить масла, или сахара, или яиц, или мяса — что Джой попросит, и после восьми мы смотрим телик или выбираемся в тренажерку. Иногда к нему приходит его товарищ — высокий и растрепанный, неизменно с ящиком пива, и тогда они запираются в комнате Джой, откуда потом доносятся звуки игр, музыки и тянет запахом паленой травы.
Еще в тот день, когда я заселился в соседнюю комнату, и Джой предложил мне чай с шоколадным печеньем, я пообещал ему, что если он не бросит баловаться веществами до моего выпуска с юрфака, я его посажу. Джой тогда виновато поглядел на книгу, которая вместо ножки поддерживает диван, и грустно кивнул.
Так что пока мы живем в симбиозе, как старая супружеская пара: он готовит, убирает дом и не шумит, когда я ложусь спать, а я работаю, покупаю молоко по вечерам и никому не говорю, что он употребляет.
Джой пододвигает одну кружку мне, плюхается на соседний стул, жадно откусывает от дымящей котлеты сразу половину и тут же открывает рот и начинает махать руками в попытках потушить пожар.
Взять какое-то важное и интересное дело — честь для меня, но в первую очередь нужно идти в полицию. Девушка сказала, что она обращалась в полицию уже двадцать один раз за последний месяц, она страшно измучилась, но там ничего не могут поделать, поэтому она решилась обратиться в прокуратуру. Она оставила свои данные и распечатки писем, написала заявление и взяла мой номер, после чего ушла.
По словам Йохан — так ее зовут, террор продолжается более двух месяцев, а в последнее время ей кажется, что за ней кто-то следит, и она на сто процентов уверена, кто это: ее давний знакомый, Санни, который сталкерил еще со средней школы.
Но сразу после того, как она вышла из кабинета, Питчс шлепнул ладонями по столу и с просветленным видом объявил, что сегодня короткий день, и кто не успеет выбежать за минуту — тот лох. Уже выбежав прочь за дверь, он вернулся и засунул лохматую голову в дверь, и сказал, что я сам напросился и помогать он мне не собирается.
Поэтому к горке аппетитных котлеток Джой и чашке риса сегодня добавилась папка распечаток.
— Фто ты фмотвишь? — шамкает Джой, указывая откусанной булочкой на листы у меня в руках. Он глотает и в ужасе — боже, как быстро меняются выражения его лица, — говорит: — если это за коммуналку, то я сейчас на мели, друг.
Я небрежно отмахиваюсь и зачитываю вслух текст письма:
— «Аккуратнее ходи по ночным улицам, детка. За углами может прятаться много психов и маньяков… И кто-то из них знает, где ты живешь. Он знает, кто ты. И самое страшное, что ты — знаешь, кто он.»
Пришло две недели назад, тоже со скрытого адреса. Джой поднимает брови до упора, и я читаю следующий:
— «Эй, Йохан. Я купил шиншиллу, хочешь посмотреть? Кстати, спасибо за трусики с вишнями! Еще месяц спокойствия обеспечен»
Джой вырывает листы из моих пальцев и начинает читать сам:
— «Я буду трахать тебя, а потом твое тело, а потом подожгу голову и буду трахать до тех пор, пока твоя голова не превратится в уголь, а ****а — в мясной фарш.» Ой, — теряется Джой. — Гмм. А так можно было?
Он задумчиво отводит глаза от листов и в раздумье всматривается в стену, потом трясет головой и продолжает перелистывать пачку листов:
«Неплохо выглядишь. Возьмешь меня тоже поиграть в ванной?»
Кибертерроризм и угрозы — вот, как это называется. За посягательство — пусть и на словах, на жизнь и здоровье человека, можно получить до двух лет. Правда, на угрозы в интернете это не распространяется, но, может, можно будет выбить хотя бы штраф.
— Завтра на работе отдам программистам, — решаю я. Нужно будет получить доступ к почте Йохан и найти, откуда отправляются письма.
Этот человек, терроризирующий Йохан, псих. Или идиот. Разберусь со всем этим завтра, а пока — спать. Перекладывание бумажек в офисе и присутствие Питчс жутко утомляют. В любом случае, ключ к разгадке у нас уже есть.
— О, — говорит Джой и отправляет в рот еще котлету. — Гляди.
Он показывает на еще одно письмо: «У тебя есть страховка на твою тачку? Я беспокоюсь», и дата — вчера. И даже электронный адрес, правда, состоящий только из цифр и букв невпопад.
Это не похоже на угрозу, но пока что этот адрес — единственная зацепка, что есть. Видела ли его Йохан? Отдала ли она мне это письмо потому, что не заметила адрес? Или потому, что заметила? Узнала адрес Санни?
Уже забрасывая в рот последний кусочек песочного пирога — тоже творения Джой, я понимаю, что что-то идет не так. Уже половина десятого, и телефон в кармане штанов начинает вибрировать, и я быстро снимаю трубку:
— Анатан слушает.
— Это я, — слышится из трубки голос Йохан, трясущийся и срывающийся. — Мою машину подожгли.
Этот человек, терроризирующий Йохан, псих. И идиот.
Еще до въезда на улицу, где живет Йохан, становится понятно, что это не шутка. Завывает пожарная сирена, а небо на целый квартал заволокло черным густым дымом. Я останавливаю машину на подъезде и бросаю ее на повороте, и сразу за углом меня встречает прогоревшая до основания машина — голый скелет, даже карданный вал прогорел и вывалился. Под ногами хрустит марево из расплавленных осколков стекол.
Где-то глубоко внутри расцветает радость и адреналин вбрасывается в кровь — это мое первое серьезное дело, с потерпевшими и виноватыми, с криминалом и поджогами! Нет, конечно, это ужасно, но голова просто гудит от возбуждения.
Машина — то, что от нее осталось, стоит на парковочном месте, и дым от нее, уже не черный, а серый, уходит в темно-синее ночное небо. Пожарные стоят у своей машины и курят, а их руководитель и двое полицейских обсуждают что-то с Йохан и каким-то мужчиной, стоящим рядом с ней и обнимающим ее за плечи. На фоне них Йохан в своих босоножках на высоких каблуках возвышается на полголовы. Я подхожу к ним.
Когда Йохан говорит с полицейскими, слышно, как ее голос будто посерел и понизился, глаза, даже в темноте, дрожат влажными бликами, а тушь скаталась и забилась в уголки глаз, стекла по щекам в носогубную складку. Она поворачивается ко мне, когда полицейские и пожарный отходят от нее, и делает маленький шаг навстречу.
— Спасибо, что приехали, Анатан, — печально говорит она. — Это мой супруг, Уоррес Торнейт.
Уоррес — коренастый и серьезный, он протягивает ладонь для рукопожатия, и только тогда я замечаю, что он в униформе «Secom» — но только в штанах, а пиджак — прикрывает плечи Йохан. Я пожимаю его руку:
— Получается, вы не сменили фамилию, когда выходили замуж, верно, Йохан?
Уоррес нервно дергает головой, а она говорит:
— Разве это так важно сейчас? — она тяжело всхлипывает и прижимается ближе к мужу: — моя машина сгорела. Что дальше, Анатан? Он просто убьет меня. Это было только предупреждение.
Со стороны отдыхающих пожарных начинает дуть ночной ветер и приносит запах крепкого табака. Что-то не так с этим миром. Бригада расселась на бордюре у велосипедной дорожки в ожидании отбытия.
— Вы видели, кто это сделал? — говорю я и достаю блокнот.
Они оба качают головой.
— Йохан, у вас есть враги?
Пальцы Уоррес раздраженно сжимают плечо жены так, что она ойкает. Девушка устало вздыхает.
— Я не знаю. Не знаю. Наверное… — Она упирает глаза в землю, молчит несколько секунд и неуверенно говорит: — Санни?
Карандаш застывает над бумагой. Почта. Я переворачиваю блокнот и указываю на запись:
— Я нашел это в одном из писем. Это может быть его почтой?
Хотя, это глупо. Склепать электронную почту давно стало минутным делом.
Йохан подносит руку к лицу и вытирает мокрые щеки.
— Не знаю. Я думаю, да.
— Не факт, что это он. Его адрес был в совершенно безобидном письме. Хотя…
Это было предупреждение? Угроза? Это все его письма или одно затесалось случайно? Все ли письма распечатала Йохан? И не распечатала ли она лишнего?
— Он часто вам пишет?
— Нет, — качает головой Йохан. — Но я часто вижу его машину, куда бы ни пошла.
Сталкер? Преследователь? Совпадение? Паранойя?
— Вы с ним говорили? Он знает, что вы замужем? — говорю я.
Девушка кивает и прикусывает губу, и вместо нее отвечает Уоррес, крепко держащий ее за руку:
— Он все знает. Ведь террор начался как раз через месяц после свадьбы. Три недели назад к нам в спальню забрались и украли кое-какие личные вещи, но мы списали это на обычных воров. Но потом…
Он неловко замолкает и смотрит на Йохан.
«Мы, мы, мы». Он, кажется, души не чает в своей супруге.
Йохан хмурит брови и тупит глаза в пол:
— Он украл мою камеру. И с тех пор шантажировал, что все мои снимки попадут в сеть.
Уоррес хмурит брови так, что на его лбу возникает глубокая вертикальная складка.
Не стоит спрашивать, что это за снимки. Она взрослая замужняя девушка. И жутко красивая.
Наверное, суровый, молчаливый и уверенный в себе Уоррес — единственное, почему Йохан до сих пор не сошла с ума от страха из-за такого преследования.
Или… Есть ли у меня основания подозревать Уоррес Торнейт? Мог ли совершить все эти преступления он? Для чего? Чтобы отбить у Санни желание связываться с их семьей, или по каким-то еще причинам? Уоррес мог писать все эти письма, или только поджечь машину? И что тогда думать о том последнем — на секундочку, неанонимном — письме? «У тебя есть страховка на твою тачку?» Что, если это умышленный поджог самой Йохан для получения страховки и никак не связан с террором? Нет, наверное, это было бы слишком недальновидно.
Следователи, конечно, будут работать над делом поджога, но от автомобиля осталось настолько ничего, что я уверен, что никаких следов не найдут.
К нам подходят двое полицейских — один повыше и помассивнее, а второй — совсем молодой пацан, худой, как палка, с невнятной растительностью на лице. Таким только полотенцем бриться. И тот, что постарше, говорит:
— Протокол в процессе, детектив.
Рот сам собой открылся, чтобы сказать, что я не детектив, а всего лишь третьекурсник-практикант, недопомощник прокурора на полставки, но Йохан подхватывает:
— Виновный ведь будет наказан, детектив?
Йохан смотрит такими большими печальными глазами, что мне так и хочется сказать «да», но я прикусываю губу:
— За электронные письма не получится ничего предъявить. Простите меня.
— А как же моя машина?.. — севшим голосом говорит Йохан. Уоррес гладит ее по спине.
— Нет доказательств, что это сделал ваш знакомый, Йохан. Простите меня. Я очень хочу помочь вам, — искренне говорю я, и вижу, как огоньки в ее глазах гаснут. И я с надеждой говорю: — может, у вас тут установлены камеры наблюдения?
— Разумеется, — хмуро подключается к разговору Уоррес и выпячивает грудь, где на рубашке нарисована эмблема «Secom». — Но сегодня произошел какой-то сбой. Они ничего не записывали с самого обеда.
Йохан роняет голову супругу на грудь.
Я возвращаюсь домой после часу, разбитый и усталый. Дом встречает тихим бормотанием телевизора и похрапыванием из комнаты Джой, и мясным салатом на кухне.
Следующий день проходит спокойно почти до самого конца рабочего дня. Питчс заказал три пиццы и с головой ушел в какую-то игру, а мне досталась толстенная папка отчетов из полиции, которые нужно просмотреть, исправить ошибки и утвердить или отказать, но в голове все вертелся поджог автомобиля Йохан. Работоспособность упала уже к двенадцати, и на отчетах не помогал сосредоточиться даже кофе. Жутко скучное и монотонное занятие, и даже становилось немного радостнее, когда Питчс в гневе снимал наушники и швырял их на стол, ругаясь самыми грязными словами.
— Ну нет, а? — жалуется в очередной раз он. — Нет бы похилить. Так нет, смотрите, наш мальчик прокачал демедж-спелл! Всего хорошего твоей маме, падла!
Руки жутко чешутся заняться делом Йохан, но я даже не знаю, за что зацепиться.
В следующем отчете ошибок еще больше, чем в предыдущем. Наверное, эту папку я и за неделю не разгребу: я лезу в уголовный кодекс, потом — в гражданский, потом — в конституцию… И совершенно утопаю в писанине, так что звонок на телефон кажется спасением, но ненадолго:
— Анатан слушает.
— Анатан. — Голос Йохан совсем убит: низкий и сиплый. — Господи, Анатан… Помогите…
Внутри все напрягается. Должен я звонить ей регулярно? Или все не так страшно? Или все-таки страшно?
— О господи…
В ее голосе столько ужаса, что я вскакиваю из-за стола, хватаю дипломат, плащ и выбегаю под оры Питчс «бафни, бездарь!!!».
В машине я плюхаюсь на сиденье и завожусь, держа мобильный между плечом и ухом. Я не знаю, что произошло с Йохан, но чувствую, что что-то страшное.
— Не оставляйте меня, Анатан, — умоляюще всхилпывает Йохан на той стороне провода. — О господи.
— Я здесь, с вами. Где вы? Йохан, я приеду. Где вы?
Я вызываю полицию еще в пути. Кажется, Йохан была слишком напугана, чтобы вызвать ее самой, или в панике только желала, чтобы приехал кто-то знакомый.
Она лежит прямо в гараже у своего дома — я замечаю ее окровавленные руки на пороге еще на подъезде, торможу так, что машину заносит, и бегу к ней. У меня екает сердце.
Без помощи врача не обойтись. Иисус всемогущий.
На шее у нее красный след веревки, валяющейся рядом, волосы спутаны и окровавлены, а лоскуты порванного платья валяются по всему гаражу. Ее трусики валяются на ящике с инструментами. Здесь произошло поистине что-то страшное. Я падаю на колени, переворачиваю ее с живота на спину и кладу ее голову себе на колени.
— Можете дышать?
— Да, — сипит Йохан.
Я вызываю скорую.
— Что случилось? Вы можете разговаривать, вам не больно?
Йохан тяжело моргает, шумно втягивает носом воздух — кровь жидко хлюпает у нее в носоглотке.
— Все нормально, Анатан. — Она криво усмехается: — можно звать вас Ана?
Я киваю.
— Кто это сделал? — говорю. Я чувствую, как кровь с ее волос пропитывает мои тонкие брюки.
Йохан тихо качает головой:
— Он был в маске.
— Где он? Он уехал? Убежал?
Она всхипывает:
— Я потеряла сознание на некоторое время, а когда очнулась, никого уже не было.
— Вы думаете, это Санни?
Вот почему она была уверена, что это он.
Йохан рассказала, хлюпая кровью, что они познакомились на последнем году младшей школы, и Санни сразу начал оказывать ей знаки внимания, но она его игнорировала. Они капитанили в волейбольных секциях — в младшей школе, потом на последних классах средней, а далее и в старшей, и Санни неоднократно приглашал ее перейти в соседнюю школу; получая отказ за отказом, он, наверное, слетел с катушек. Потом Йохан ушла на биологический, и думать забыла о навязчивом молодом человеке, и после того, как она выпустилась и вернулась в родной город, он сам напомнил ей о себе.
Мы так и сидим — я сижу, а она лежит с головой на моих коленях, пока на горизонте не начинает слышаться сирена скорой.
— Мой муж, — она всхлипывает, — забыл дома телефон. Господи, мне так страшно, Ана. Я не хочу умирать.
— Вы не умрете, Йохан. Я огражу вас от этого, — говорю я. — Мне нужно все. Пароли, почты. Ваш ноутбук.
Йохан закрывает глаза и кладет руку на мою:
— Берите.
Полицейских приезжает четверо — все с пистолетами и в толстых бронежилетах. Скорая подваливает через несколько минут, и Йохан увозят. Полиция, поняв, что им нечего здесь ловить, вызывает криминалистов — двух немолодых мужчин, которые вежливо попросили всех покинуть место преступления. Жутко орет сирена.
— Что здесь можно найти? — кричу я им и выхожу за пределы гаража.
— Кровь, кожу, волосы, слюну, — перекрикивает сирену один мужчина, стоя на коленях и что-то собирая в прозрачный пакет. — Это небыстрое дело. Мы обязательно свяжемся с вами, детектив, когда что-то узнаем.
Он сказал, что результаты могут быть как через неделю, так и через месяц. Ну что ж, у нас нет преступника, зато есть место преступления. Необязательно говорить с человеком: его поступки — его зеркало, и сами скажут все за него.
На лице расцветает ухмылка. Неделя или месяц, хоть год — но я узнаю, кто это сделал, и приложу все усилия, чтобы упечь его на как можно больший срок.
В тот же вечер у Йохан сняли побои. Когда выяснилось, что изнасилования не было, просто камень с души свалился; язык чесался спросить об этом ее саму, но было ужасно неловко. У нее оказалась незначительная трещина в ребре и множество гематом, по большей части на руках, и разрыв капилляров в носу и глазах из-за удушения. В больнице она провела одни сутки, и на следующие уехала домой.
Уоррес примчал к ней сразу, как я позвонил в «Секом», после того, как Йохан увезли и полиция уехала. Он взял два дня отгулов и неотрывно находился с супругой. По его словам, замки он сменил в тот же день.
«Мой муж забыл дома телефон…» Уоррес его забыл или оставил нарочно? Мог ли он успеть добраться до работы за то время, пока я ехал к Йохан? Или я взял не тот курс, и мне стоит сосредоточиться на Санни? Но выпускать супруга Йохан из виду я тоже не хочу.
Больничная лаборатория также взяла пробы крови у нее из-под ногтей, и в животе стоит тугой ком от нетерпения узнать, кто это был. Был ли тот, кто пишет письма и тот, кто причинил ей вред, одним и тем же человеком? Мог ли это быть Санни? Уоррес? Был ли он наемным? Или это целая группа людей? Что же такого могла сделать Йохан, кому она могла помешать? Конечно, в тихом омуте водятся разные штуки, типа энтеровируса и кишечной палочки, но я совершенно не могу приложить ума и даже понять, как подступиться к этому делу.
В моем распоряжении оказался ноутбук Йохан. На всякий случай я сносил его в местную лабораторию и снял отпечатки: огромное число Йохан, немного Уоррес, какого-то ребенка, позже оказавшегося племянником девушки, но, в общем-то, и все. Наверное, я подхватил паранойю, и это вообще было бессмысленно, поэтому я подключил ноутбук к сети, чем вызвал недовольный взгляд Питчс, который все еще увлеченно мочил кого-то в игре.
Я прочитал старые письма: их около двух сотен, и почти все из них — от коллег или магазинов. Анонимные письма совпадали с тем, что отдавала мне Йохан. От некоторых из них поднимались волосы на затылке: как вообще Йохан могла несколько месяцев терпеть настоящий кибертерроризм? Здесь и грязь, и жестокие циничные высказывания, оскорбления, запугивания, приглашения и склонения к половой связи и просто домогательства, и несколько шантажирующих писем. Их я открыл с внутренней дрожью, и к каждому из четырех была прикреплена очень пикантная фотография Йохан.
Подумать только, какая она гибкая. Щеки загорелись, и я поспешно убрал фото с экрана.
Новых входящих оказалось совсем немного. Несколько цепочек переписок с подругами, сообщения из лаборатории — Йохан работает в биохимической лаборатории при городской больнице, надо же, — и три непрочитанных письма.
Одно датировано четырьмя днями назад, еще до нападения:
«Это только начало. Твой труп найдут в ближайшее время»
Адрес снова оказался скрыт.
И еще два — вчера и позавчера:
«Смешно? Посмеемся на твоих похоронах»,
«Я купил мультиварку! Бросай мужа и приходи ко мне. Кстати, о твоих голубых трусиках. Заберешь?»
Странно. Некоторые письма насквозь смердят желчью, а некоторые — по-глупому пошлые и игривые. Мультиварка, шиншилла… Или это чтобы запутать меня?
Это ее любовник? Поклонник? Преступник? Это Санни? Уоррес? Как вообще понять, относится ли это к делу и должен ли я это выяснять, или это личное?
Наверное, на моем лице отражается суровый мыслительный процесс, что Питчс переполошился:
— Не делай такое лицо, — просит он, откладывая клавиатуру. — Тебе не идет. И в старости морщины некрасивые будут. Давай в карты, что ли, скинемся?
— Как понять, что личное в деле, а что не личное и можно работать? — заплетающимся языком говорю я. Мысли какие-то несвязные, а слова — еще хуже. Надо записаться к логопеду.
— Все, что касается твоего подопечного — касается и тебя. Действуй, — говорит он и придвигает к себе кактус, который ему подарил кто-то благодарный, и начинает ласково ощипывать пожелтевшие листья.
В кабинете у программистов жутко воняет куревом — не травкой, как у Джой, но не закашляться тоже сложно. Тайлер за своим столом, однако, держится стойко: обложился двумя компами и ноутом, стопкой папок и настольным вентилятором. Из команды программистов он имеет самый младший возраст и самые толстые очки, носит красно-черную толстовку с надписью «TAKE IT, BOY» и единственный из четверых не курит, зато пьёт столько кофе с энергетиком, что непонятно, как он вообще еще жив.
На мою просьбу проверить источники он только мрачно кивнул, принял ноут Йохан и тут же застучал по клавишам.
Из кабинета я вылетел пулей и еще пять минут судорожно вдыхал воздух, стоя у открытого окна. Джой просит купить сметаны в смс, но я звоню Йохан.
— Здравствуйте, Ана. Что-то узнали?
Я собираюсь с духом и выпаливаю как можно быстрее, чтобы не дать себе времени испугаться:
— Ваше белье пропадало?
На той стороне несколько секунд молчат. Слышится глубокий вздох:
— Это шутка?
— Это очень важно.
Йохан несколько раз глубоко вздыхает, собираясь с мыслями. С той стороны провода слышится шум трассы и гудки автомобилей.
— Это связано с делом? Это такие пустяки, Ана. В отличие от машины.
Почему она не говорит прямо? Она стесняется? Боится? Не считает важным?
— Мое белье пропадало. Если это так важно для вас.
Я рассказал Йохан о своих наблюдениях в письмах и спросил о ее подозрениях. Она помолчала несколько секунд и сказала:
— Не знаю. Я не уверена. Может, это просто бельевой вор. Но все остальное, Ана, я уверена, это он. С виду он тихий, но на самом деле в его голове сущий Ад.
Должен ли я сынициировать арест Санни? Нет, у меня нет доказательств. Ну хотя бы одну зацепочку… Хотя, есть у меня одна идейка: сдерживающий приказ. Нужно порыться в процессуальном.
После разговора с Йохан рабочий день так и не клеился до самого конца. Нужно было что-то делать, но что? Угрозы в компьютере — это ерунда. Поджог автомобиля и нападение — совсем другое. Преступление — есть, пострадавший — есть, а преступник как сквозь землю. У меня нет ни единой идеи, что я должен делать. Разве что ждать… Ждать чего? Еще писем? Результатов экспертиз? Или очередного нападения? А если ее и правда убьют?
Строчки уголовно-процессуального кодекса плывут перед глазами, и приходится перечитывать одно и то же по многу раз, и я откладываю его и берусь за отчеты.
Настроение такое отвратительное, как будто я соскреб слизь со стенок труб канализации и выпил. Склизко и мерзко. С отчетами ментов тоже не клеилось, и я ошибался еще больше, чем они, поэтому Питчс выгнал меня с работы за два часа до конца рабочего дня. Я зашел в супермаркет, когда еще не было шести, взял сметану для Джой и валиум для себя, и дома сразу забылся беспокойным сном под смех и разговоры из соседней комнаты.
Утро встречает сыростью и затянутыми тучами. После раннего отхода ко сну и раннего пробуждения в голове царит бардак, и наладить жизнь и собраться с мыслями помогут только холодный душ и блинчики Джой.
Из его комнаты доносится неровное посапывание, а у порога болтается незнакомая пара кроссовок — наверное, его друг оставался на ночь. Как и у Джой, у того парня были проблемы с… со всем, в принципе. Два сапога пара. Через неделю нужно будет платить за аренду квартиры, а Джой все никак не может найти шабашку.
Я так ушел в свои мысли, что не заметил, что телефон звонит уже секунд тридцать. Мрачное начало дня омрачает еще более мрачный звонок от Тайлера ровно в восемь ноль-ноль. Голос у него сухой и низкий, будто он только что проснулся. Или вообще не спал:
— Все анонимные письма отправлены через прокси с одноразовых адресов. По ним никуда нельзя выйти, — сообщил он и сюпнул чем-то на той стороне трубки. Наверное, опять кофе с энергетиком. — Кроме двух. Я еще проверяю их.
На той стороне слышится раздраженное: «вот и отчитывайся так каждый раз», видимо, начальник надавил. Сам Тайлер не позвонил бы никогда в жизни и про дело не напомнил, пока я не зашел бы к нему сам. И я пользуюсь шансом и говорю:
— А ты выяснил, откуда пришло предупреждение про машину? Адрес там был не скрыт.
— В процессе, — недовольно буркнул он и положил трубку.
В груди непонятно радостно и тянуще защербило от предчувствия: раньше Тайлер бы просто хмыкнул и отмахнулся, но под давлением начальника и эгидой Питчс, который разрешил мне заниматься делом, на которое, по правде, у меня нет полномочий, у него нет выбора. И я, наскоро влив в себя чашку чая и забросив в рот три блинчика, накинул плащ и выехал на работу на полтора часа раньше.
Питчса в кабинете нет: обычно он влетает в офис за тридцать секунд до десяти, поэтому я с удовольствием запихиваю папки с отчетами подальше и включаю компьютер.
У меня лишь одно письмо — от Тайлера, в его стиле: минимум лишних слов, максимум информации. Так, я узнаю об одном адресе почты, который удалось выявить: zavalimenyana69@bmail.kom, и второй строчкой снизу — адрес. Настоящий адрес! Жилого дома! На небольшой улочке в юго-восточном районе, прямо у подножья гор.
После небольшой проверки оказалось, что дом когда-то был жилым, а сейчас заброшен и ожидает сноса. Вероятно, преступники используют его как свой штаб.
Настроение поднялось так, что закружилась голова. Я принес себе чаю с сахаром и зарылся в уголовно-процессуальном.
Спустя полтора часа выяснилось, что помимо мер пресечения, вроде домашнего ареста и подписки о невыезде, есть еще такая вещь, как запрет на определенные действия. Если есть подозрения на преступление, но вина пока не доказана, можно применить запрет на выход из дома в определенное время, посещение мероприятий, общаться с определенными людьми, и — бинго! — запрет на использование Интернета и почты и приближение к месту жительства и работы определенных лиц. Но черт возьми, ничего из этого нельзя применить без решения суда. Я снова в тупике, и мне просто нужны доказательства вины Санни.
Питчс ураганом влетел в девять пятьдесят девять и подтвердил, что можно вызвать полицию и провести обыск, поэтому я с полицейской машиной поехали к подножью гор — старую часть города, в восточный жилой массив, где стоят только частные дома. На извилистой улице стоит всего около десятка домов, и три-четыре из них точно заброшены: двери и окна у них заколочены. Не слишком приятный район, но зато посреди улицы имеется автомат с кнопкой вызова скорой и полиции.
Полицейская машина тормозит у дальнего дома с красной крышей, и я останавливаюсь там же.
Мы звоним в звонок — он не работает, потом стучим: нет никаких признаков движения, слышно только тихий монотонный звук, поэтому один из полицейских, с круглой лысиной, опускается на колени и достает отмычку. Второй, вихрастый и кучерявый, отодвигает его руку и просто толкает дверь, и она поддается.
Дом изнутри еще меньше и древнее, чем снаружи. Через открытую дверь становится слышно истеричный звонок телефона откуда-то сверху, прерывающийся на несколько секунд и начинающий играть снова.
На первом этаже только небольшая кухня с прямоугольным обеденным столом, книжный шкаф и диван с теликом. На журнальном столике у дивана стоит коробока с мультиваркой. Не совсем похоже на логово жестоких преступников. Я ожидал увидеть наркопритон, припаркованную рядом фуру с героином и штабеля оружия внутри, но выглядит все, как будто здесь кто-то просто живет. Я чувствую, как адреналин вбрасывается в кровь, и мы поднимаемся на второй этаж — туда, где все еще вопит телефон, но как только я ступаю на последнюю ступеньку, он жалобно брякает и выключается.
Комната пыльная, в углу стоит стол с невыключенным компьютером, у кровати — груда пивных бутылок и пустая незакрытая клетка. Я заглядываю в шифоньер у занавешенного темно-синими непрозрачными шторами окна, и все становится ясно сразу же.
Большая часть шифоньера завалена невпопад мужской одеждой, штанами, свитерами и рубашками, зато на верхней полке расположился уголок фетишиста: на ней высилась стопка аккуратно сложенных женских трусиков. И в глаза сразу бросились белые, с вишнями.
Я вынимаю телефон и немедленно звоню Йохан. На той стороне раздается сонный голос, я здороваюсь и называю адрес дома, в котором мы находимся сейчас:
— Думаю, я на верном пути. Вы знаете, кто здесь может проживать?
Снизу, на первом этаже слышится шум; полицейские встают по сторонам у двери и прижимаются к стене. Я делаю шаг внутрь комнаты и отступаю за шкаф.
Йохан в трубке что-то невнятно бормочет: видно, приходит в себя.
Шаги на первом этаже стихают на несколько секунд, а потом начинает скрипеть лестница под чьими-то ногами. Я затаиваю дыхание. Это Уоррес? Санни? Кто?
Дверь открывается, и внутрь комнаты заходит очень высокий широкобровый человек с темными растрепанными волосами, и у меня немного отлегает от сердца, что это не муж Йохан.
— Вот тебе и доброе утро, — устало удивляется лохматый. Ему бы не помешало поспать часиков тридцать. — Я никого не вызывал.
Йохан в трубке прочищает горло и говорит:
— Скорее всего, там живет мой одноклассник. Это Грейс.
Вошедший смотрит на меня и телефон в моей руке, а я смотрю на него. Я говорю в трубку, что еще позвоню, и отключаю звонок.
Полицейские хором показывают ему свои удостоверения. Он безынтересно проскальзывает по ним взглядом и задерживает глаза на мне: но удостоверения работника органов у меня еще нет, поэтому я делаю наглое лицо и показываю ему ордер на обыск.
Полицейские садят его на кровать. Я сажусь рядом и утыкаю нос в документы:
— Грейс?
— Так точно, офицер, — соглашается он и закидывает ногу на ногу. — А что вы ищете? Я уже года три, как не употребляю.
Как-то неловко говорить: вы подозреваетесь в похищении белья… Или: вы пишете грязные приглашения одной женщине… Я в раздумьях кусаю свой язык.
— «Завали меня» — это ваша почта?
— Была моей.
— А сейчас чья?
— И сейчас моя.
На этом мое красноречие было исчерпано.
И я напрягаю свою память и осторожно начинаю издалека:
— У вас… есть мультиварка, да?
Он соглашается.
— И шиншилла у вас тоже есть? — киваю я на пустую открытую клетку.
— Муся сдохла, — сетует он. — Черт. Йохан на меня пожаловалась, да? Дура.
Один из полицейских поднимает Грейс и прохлопывает его одежду, выворачивает карманы: на пол летят бумажник и смятые купюры, шелестящая упаковка презервативов, и из одного кармана куртки полицейский вытаскивает маленькую цветную шелковую тряпочку.
Второй полицейский с яростью тигра бросается на Грейс, заламывает ему руки, а первый тычет ему находкой в лицо:
— Попался, грязный трусиконюхатель? Ну и чем пахнет, извращенец поганый?
Грейс безмятежно улыбается и говорит:
— Волшебством.
Мне хочется ему врезать. Я хватаю его за воротник толстовки:
— Вы ведь знаете, в чем обвиняетесь?
— Эй, — вдыхает сквозь зубы Грейс, — успокойтесь, офицер. Это всего лишь трусики. Йохан сама мне их дала. Давайте я оплачу штраф, и мы больше не увидимся. Как обычно.
Раздается звонкий шлепок, голова Грейс резко поворачивается влево с ярким красным следом на щеке, а моя ладонь почему-то горит. Я так и стою и смотрю на свою застывшую руку.
— Два месяца кибертеррора, шантаж, поджог и нападение, — цежу я. — Уж поверьте, после суда мы с вами точно очень долго не увидимся.
У Грейс округляются глаза.
— Что? С Йохан все в порядке?
Что это? Это искреннее удивление или игра?
— Офицер, с ней все хорошо? Она жива?
— Вы будете под стражей, — как можно уверенней говорю я, но внутри начинает шевелиться червь сомнения. — И все будет замечательно.
— Я отказываюсь от обвинений, — дергается из объятий полицейского Грейс. — Я ничего не поджигал и не нападал. Вы ошиблись.
Полицейские, видно, решили, что разбираться будут потом. В любом случае, Грейс не могут задерживать более сорока восьми часов до суда. Звякнули наручники на запястьях — и Грейс так и усадили в полицейскую машину, прямо в толстовке и широких спортивных штанах.
Сирена стихла за поворотом, и я как сидел, так и упал на незастеленную кровать и закрыл глаза.
Вот и все? На душе скребут кошки. Какая-то непонятная обида нахлынула. Словно я сделал что-то не то и не до конца. А если и правда Грейс невиновен? Нет, очевидно, он виновен: его взяли с поличным, и от того, что он бельевой вор, открещиваться он не стал.
В любом случае, если жизнь Йохан теперь наладится и будет вне опасности, я поставлю себе мысленный плюсик.
Я отзвонился Йохан, и она спокойно выдохнула. Сказала, что, наконец, сможет перевести дух, и рада, что это оказался не Санни.
Пора возвращаться в прокуратуру. Нужно поговорить с Питчс, предложить Йохан обращение в суд… Не знаю, сколько времени займет решение, но надеюсь, все будет в порядке.
А потом… Наверное, потом вернуться к отчетам ментов и поиску пропавших котов. Я открываю глаза, поднимаюсь с кровати и заношу палец над кнопкой выключения компьютера. Так.
Почему я такой глупый. Я сажусь за стул — он страшно скрипит и угрожает развалиться под моим весом, и погружаюсь в чужой компьютер. Судя по всему, Грейс смотрит сопливое кино, мониторит билеты до столицы и программирует на С1. В его входящих только технические задания от клиентов и извещения о переводе денег на лицевой счет; причем, немаленьких таких сумм.
Почему тогда он живет здесь? Почему он не снимет приличную квартиру или не возьмет ипотеку? Абсолютно ясно, что он не платит за аренду жилья, вода у него из скважины, и единственные затраты — на баллоны газа для плиты и генератор электричества, а это не так много.
Может, это все-таки не его дом? Может, настоящая квартира и есть где-то, а сюда он ходит, чтобы… Чтобы любоваться трусиками? Какой бред…
В исходящих — ответы клиентам и несколько писем на почту Йохан, но они все абсолютно безобидны. Шиншилла, мультиварка… Приглашает на самодельные вафли и фруктовый пирог. Какие странные люди любят готовить…
Больше ничего не найдя, я выключаю компьютер, чтобы не мотал лишнего электричества. Зачем? Наверное, я чувствую себя неправым и виноватым в задержании Грейс. Вот как только я выясню его настоящую квартиру и буду уверен, что он во всем виноват, так приеду и включу обратно.
Глупость какая. Я перенервничал.
Когда я уже спускаюсь по ступенькам вниз, телефон оживает, и я обмираю: может, с Йохан что-то? Но это всего лишь Джой:
— Ааанаааааа, — протяжно мычит в трубку он. Он уже снова вмазался. — Друг, не захватишь сахара, аа?
Телефон. Точно, телефон! Мобильный Грейс так и остался лежать на полу второго этажа, когда выключился. Нужно будет найти подходящую зарядку, и, может, я смогу выяснить что-то интересное.
Я вернулся в прокуратуру, и Питчс как-то очень до странного старательно и дружелюбно поговорил со мной о подозрениях, согласился в том, что это вполне может быть и Уоррес, а потом снова развернул свой батлфилд или пабг, или что-то там еще.
— Тайлер из програмистской такой странный, — мечтательно закатывает глаза он. — Он ведь хорош, да?
— Хорош, — осторожно говорю я. — А почему странный?
Питчс передергивает плечами:
— Две недели назад подавал заяву на увольнение. А теперь просит остаться. Вот ветер в голове у людей.
Кто бы говорил про ветер.
Питчс потирает переносицу и ставит прокурорские печати на свежие листы из принтера. Почему сегодня он такой довольный? Уж не потому ли, что уверен в невиновности Санни? Или он счастлив, что задержали Грейс? Нет, кажется, у меня развилась паранойя и подозрительность ко всем. Скоро и себя начну подозревать. А что? Вон, недавно «Бойцовский клуб» заново крутили.
А Питчс… Питчс просто странный. Или он рад, что Тайлер не уходит.
За последний месяц от того, и так худого, остались кожа да кости, и кажется, он вообще никогда не покидает рабочее место. Так и помереть недолго — Тайлер это должен понимать. Почему тогда он так резко передумал и решил остаться?
Стоп. Нарушитель уже пойман. Наверное. И вообще, пока не стоит об этом думать, и довести до конца дело Грейс. Нужно выяснить его настоящее место жительства или то, зачем он копит деньги, живя в такой развалюхе. Ну не мог же он приглашать девушку в такую халупу? Хотя мультиварка стояла там… Или все-таки мог?
Телефон звонит после четырех.
— Ана, здравствуйте, — озабоченно начинает Йохан.
— Что-то случилось? — настороженно спрашиваю я.
— Мне… только что пришло письмо. Бумажное. Вы приедете?
Внутри холодеет. Грейс абсолютно точно еще в отделении, и это не может быть он. Кто-то знает, что у Йохан сейчас нет ноутбука. Может это быть Санни? Я его ни разу не видел, и только собирался отправляться к нему. Это Уоррес — он живет с Йохан под одной крышей и в курсе всего?
Или… Я украдкой смотрю на Питчс, который подшивает в папки какие-то документы. Никто ведь не станет подозревать прокурора — того, кто тебе помогает? Но он знает адрес Йохан — по крайней мере, может легко пробить по базе. Знает, что ее ноутбука нет при ней. И Питчс странный — кто знает, что у него на уме? Он приходит к самому началу рабочего дня: не опаздывает, конечно, но всегда появляется впритык. И я никак не могу вспомнить, чтобы мы вместе выходили с работы: он или выгоняет меня, или объявляет короткий день, или просто убегает по «важному» делу.
Не надо об этом думать. Я сойду с ума.
Я хватаю плащ, дипломат и выбегаю на улицу. На ступеньках из прокуратуры мне встречается Тайлер — даже для обыкновенного себя необычайно хмурый и серый, и задевает меня плечом, не замечая и погрузившись в свои мысли.
Спустившись на парковку, я замечаю его машину — серебристую хонду. На ней свежая грязь — видимо, ездил куда-то за город, и я завожу свою машину и качу к Йохан.
Когда я подъезжаю к ее дому, она уже стоит на пороге, рассеянно смотря на улицу, и сжимает в руке конверт. Я захлапываю дверцу машины:
— Добрый вечер, Йохан. Вы не на работе?
Девушка разглаживает складочку на легком халатике и протягивает мне письмо:
— Здравствуйте, Ана. Я работаю два через два. Завтра у меня тоже выходной. Как раз успею немного восстановиться после… Последнего.
Конверт мягко хрустит у меня в руках. Ох, надо было надеть перчатки, чтобы не наследить, и отправить в лабораторию. Я вытягиваю лист изнутри за уголки — все еще надеюсь свезти в лабораторию. На белой бумаге потеки красной краски: видимо, ее использовали вместо клея для вырезанных разноцветных букв — ей-богу, как в ужастиках из 80ых годов, — гласящих:
«КАКИЕ ПЛАНЫ НА ЗАВТРА?»
Письмо безобидное на первый взгляд, но повеяло каким-то замогильным холодом. Не знай я, что Грейса увезли, я бы, наверно, подумал, что это он. Или мог он попросить положить это письмо кого-то другого? С другой стороны, похоже и на другие письма — вроде того, с машинной страховкой. Кстати.
— Йохан, вам выплатили страховку за машину?
Она недоуменно приподнимает бровь и качает головой:
— Покрыли только шестьдесят процентов. Я потрачу эти деньги на своего адвоката.
Я опускаю глаза обратно на письмо, которое все еще держу за уголки. «Какие планы на завтра?»
— Как вы обнаружили это письмо? Его принес почтальон?
— Я пошла в душ, а как вышла, оно уже лежало под входной дверью.
Мог ли это оставить Уоррес? Или Тайлер ездил сюда — с чего вообще программисту куда-то ездить? Тогда откуда потеки грязи на его машине, ведь в центре, где живет Йохан, грязи и пыли и днем с огнем не найти? Может, он удирал окольными дорогами? Или… я аккуратно складываю письмо обратно в конверт и запихиваю себе в дипломат.
— Кто бы это мог написать, Йохан?
Я уже знаю, что она скажет.
— Думаю, это Санни. — Она подносит руку к лицу и устало трет пальцами веки. — Пожалуйста, сделайте что-то.
— Скоро должны прийти образцы крови из лаборатории, — говорю я и постукиваю по дипломату. — Если они будут принадлежать Санни, то у нас будет полное право усадить его глубоко и надолго.
— Спасибо, Ана.
Она облегченно вздыхает, и на ее худом лице, наконец, появляется улыбка, и Йохан кокетливо прячет выбившуюся светлую прядь за ухо. Волосы у нее светлые, сияющие на солнце, но темные у корней.
— Вы краситесь в блондинку, Йохан?
Она смущенно кивает, и ее потрясающие, все еще влажные после душа локоны колышатся вниз-вверх.
— Вам очень идет, — ответно смущаюсь я.
Ана, ты идиот. Она замужем. Йохан покусывает свои влажные губы. Она поднимает глаза на меня на долю секунды и снова опускает. Что будет, если я ее сейчас поцелую? На секунду мне кажется, что воздух между нами плавится, и она вцепится в меня в ответ, и я, не сдержавшись, уже замахиваюсь для шага… как у меня гулко начинает орать телефон.
— Да, Джой.
— Чувак, не купишь домой широкого скотча?
Я киваю головой и сбрасываю звонок.
Боже, я идиот. Я кивнул в трубку.
— Хотите зайти, Ана? — кокетливо-насмешливо говорит Йохан.
— Нанмнммнм-мне надо бежать, — мямлю я, — не терпится поймать виновного.
Я разворачиваюсь, выпрямляю позвоночник до хруста и шагаю с деревянной спиной до своей машины.
— До скорого, Ана.
Только отъехав несколько кварталов, я ощущаю, как лицо перестает так гореть, и вытираю рукавом насквозь мокрый лоб.
Йохан звала меня зайти! Боже, если через неделю я тоже начну отправлять ей пошлые письма, пристрелите меня. Нужно будет попросить Джой.
Вообще, хорошо бы было зайти и посмотреть записи с камер наблюдения, но если она не заговорила о них, значит, они до сих пор не работают.
У следующего светофора я резко торможу. «Какие планы на завтра» — это угроза? Что я должен делать с этой информацией? Йохан говорила, что завтра она тоже не работает и, наверно, пробудет весь день дома. Знает ли об этом тот, кто угрожает? Что, если он подожжет дом или вломится к ней с оружием? Или он не знает, что завтра она не выходит, и прождет ее где-то за кустами в парке или за темными углами?
Часы показывают половину седьмого. До конца рабочего дня всего полчаса. Черт, в суд не получится попасть сегодня, и я решаю не заезжать обратно в прокуратуру, по-быстрому заезжаю в лабораторию и оставляю письмо Йохан там.
Буду молиться, что Питчс уже уехал. Должен ли я проследить завтра за Йохан, чтобы убедиться, что с ней все в порядке? Или лучше… Проследить за Санни? Я почти уверен, что это он, и если я возьму его с поличным, мало точно не покажется.
Нужно будет завтра встать пораньше и отпроситься у Питчс. Домой я еду по самому короткому пути через дворы, забегаю в небольшой магазинчик и беру для Джой сахар и скотч.
У порога квартиры опять раскиданы чьи-то красные кроссовки. Из-за двери Джой слышится спор в полный голос, но слов невозможно разобрать из-за орущего телика.
На кухне в большой кастрюле томилось мясо с овощами, еще очень теплое, так что изнутри на крышке высыпали капельки воды. Я отнес тарелку в комнату и почти не жуя проглотил еду, наскоро принял душ и шлепнулся в кровать. Слишком много переживаний за эту неделю. Я скучаю по пропавшим кошкам… Или нет? Внутри греет какое-то чувство, что-то вроде ощущения важности и осмысленности дела, которым я занимаюсь. В голове всплывают благодарные большие глаза Йохан, и я отбрасываю все сомнения. Котики подождут.
Будильник прогремел в шесть утра. Из двери ванной отдало горячим паром, будто недавно там кто-то был, а кухня оказалась оккупирована Джой и его другом. Оба выглядели неважно, будто не спали уже лет сто, но травой или перегаром от них не тянуло.
— Омлет на плите, — сонно буркнул Джой, пытаясь положить сахара себе в чай вилкой. — Тецу, друг, подай печенья.
Лохматый друг Джой сегодня с утра выглядел еще более лохматым, чем обычно. Он придвинул вазочку с печеньем и продолжил попытки намазать варенье на газету вместо тоста. Наверное, подъемы в такую рань — преступление против человечества. Интересно, куда они потащились ни свет ни заря?
Осторожно, стараясь не потревожить их, я выпил уже начавшую остывать кружку чая, оставленную Джой на кухонном столе, и проглотил омлет.
В семь утра я уже сидел в своей машине на дороге, ведущей к дому Санни. Дождь заливал лобовое стекло, и силуэты смазывались, но, по словам Йохан, Санни ростом под два метра — интересно, выше он Тайлера или нет, — и я его не пропущу.
Санни живет в довольно богатом доме на севере города в спальном районе, и место и правда прекрасное: не сравнить с заброшками на востоке. До центрального района рукой подать, и по новым дорогам можно доехать на чем угодно без каких-либо пробок, на запад до суда по объездным дорогам тоже очень быстро, а прокуратура вообще в шаговой доступности.
В половину восьмого к дому Санни подъезжает велосипедист в темной одежде, и на фоне темной улицы, темного неба и темного вообще всего выделяется только яркий зонт, прикрученный к велику — желтый, с оранжевой сердцевиной. Человек подходит к крыльцу и забирает ящик для молока — бедные молочники, работать в такую собачью погоду.
До семи тридцати не было вообще никакого шевеления на улице. Потом мимо проехала первая машина, и я узнаю в ней Хонду Тайлера, которая переезжала улицу с юго-востока.
Насколько я знаю, Тайлер живет с родителями где-то в центре. Что он делал в абсолютно другом районе? И постойте-ка, он что, уезжал с работы? Он что, спал? Или, раз он был не дома, наоборот… не спал?
Через сорок минут он присылает мне сообщение, и сердце глухо ухает у меня в груди. Он вычислил в одном из писем, что оно отправлено с ящика Санни.
Я стою на мертвой улице до десяти и звоню Питчс, чтобы сказать, что сегодня меня не будет.
— Поздравляю, — глухо мычит Питчс, будто сам еще не проснулся. — Зачем мне об этом знать?
Что он имеет в виду?
— Ну… Вы мой начальник?
— Сегодня суббота, — недовольно бурчит он. — Делай что хочешь, а? Умоляю.
Он сбрасывает звонок, а я так и остаюсь сидеть в машине и смотреть на бегающие дворники.
В животе уже начинает недовольно бурчать — вот блин, я ничего не прихватил с собой. Улица остается пустой почти до двенадцати, и я уже начинаю сомневаться, на тот адрес ли я приехал.
Санни нет так долго, что я начинаю думать о Йохан. Она не звонит — с ней все нормально? Вчерашнее письмо не предвещает ничего хорошего, а учитывая, как оно было написано, ожидания просто отвратительные. Под ложечкой начинает сосать, когда я вспоминаю об Уорресе.
Избить, отправить письмо? И если он работает в службе охраны, почему у него постоянно не работают камеры наблюдения дома? Он прекрасно знает, что на его супругу покушаются, и никак не починит их? Не поставит новые? В остальном он образцовый супруг, но ведь законный муж, с которым живешь под одной крышей, находится к тебе ближе всех, и ему не составит труда провернуть что угодно. После того, как у Йохан сгорела машина, мы не виделись и не разговаривали. Нужно будет обязательно вызвать его на диалог.
Глупую и наивную детскую надежду, что виновным окажется Уоррес, и тогда, возможно, у нас с Йохан что-то… я сурово затаптываю ногами.
В половину второго очень хочется есть. Отлучаться нельзя, поэтому я звоню Джой. Этот бездельник уже должен был вернуться обратно, где бы он ни был. Можно было бы попросить его притащить что-нибудь, но его телефон оказывается отключенным. Я набираю его еще несколько раз, но безрезультатно. Наверное, надо было взять номер его друга. Тецу. Просто на всякий случай — на такой, как сейчас, чтобы убедиться, что с соседом все хорошо. Но я так привык, что Джой всегда дома и всегда на связи… И почему я с утра не спросил, куда он направляется? Боже, Джой — моя головная боль. Он на год старше, на пять сантиметров выше и на пятнадцать килограмм массивнее — но по мозгам так и не скажешь, что ему двадцать четыре: в развитии он остановился лет в шестнадцать. Да простит меня его мама за такие слова.
Через двадцать минут дождь перестает хлестать и сразу выглядывает солнце: становится так резко жарко, что приходится снять плащ и открыть все окна.
В скором времени раздается звонок телефона, и я резко выхватываю его из кармана в смутной надежде, что это или Джой, или Йохан. Но это звонок из медицинской лаборатории. С той стороны старческий мужской голос вещает, что закончили анализ крови из-под ногтей Йохан, и от имени у меня замирает сердце. Санни.
Сидя в машине, я могу потерять драгоценное время. Раз он не вышел из своего дома — а уже два часа дня, — значит, его там или нет, или не было. Сердце начинает колотиться как бешеное.
Хлопает дверца машины, и я пускаюсь вперед к дому Санни, взлетаю по ступенькам, и, как только берусь за ручку, она поворачивается, и изнутри выходит широкоплечий человек, сантиметров на пятнадцать выше меня, в спортивной форме.
Мы так и застыли оба, устремив взгляды друг на друга. Твою мать. Твою мать.
— Здравствуйте, — расслабленно говорит Санни. — Спасибо, что приехали. Я уже четвертый раз обращался в участок, но, кажется, меня там игнорируют. В мое окно…
— Выввывы вы подо-озреваетесь вв-вв нападении и поджоге, — сообщаю я.
Санни слегка поднимает одну бровь.
— Помощник прокурора, Анатан, — как можно более уверенно и нагло говорю я и резким жестом выхватываю и открываю студенческий билет.
Санни ничего не говорит и поднимает руки, отступая обратно внутрь дома. Я держу свой студак, как пистолет, и шагаю вслед за ним, и только когда за мной захлапывается дверь, я осознаю, что передо мной — опасный преступник.
А у меня даже оружия нет.
Оказавшись внутри, мы попали в прихожую, сразу переходящую в кухню, и через арку — в жилую комнату. На другой стороне оказывается невзрачная дверь.
— Что случилось? — все еще держа руки перед собой, говорит Санни.
Я медленно, по кругу обхожу его, и он, с открытыми ладонями, поворачивается вслед за мной.
— Ваша кровь была обнаружена под ногтями Йохан после нападения. Вы будете арестованы и заключены под стражу.
— Йохан? — удивляется Санни. — Разве она не в столице?
— О да, вернулась, и вы даже спамите ей грязь на почту и отправили письмо под дверь с угрозами. — Я отступаю назад, к маленькой двери, одной рукой нащупывая ручку, а второй держа свой студенческий, как щит. Мои колени дрожат. — Не пытайтесь сопротивляться и признайте свою вину. Все факты против вас.
Я говорю так уверенно, но, на самом деле, пытаюсь подбодрить себя. Кто знает, что придет этому ненормальному в голову? Что, если он бросится на меня? Почему я не вызвал полицию?
— Не понимаю, о чем вы говорите, — говорит Санни, нахмуривая брови, и опускает руки. Сердце подскакивает к самому горлу, я открываю маленькую дверь и запираюсь изнутри.
— Что вы делаете? — слышится голос Санни из-за двери. — Мне вызвать полицию?
— Да пошел ты, — в сердцах кричу я и колочу кулаком по двери. В ушах стучит кровь. — Сейчас я вызову полицию. Так что сиди и не отсвечивай, негодяй!
Это оказывается ванная комната. Я забираюсь в саму ванну с ногами: мало ли, он решит стрелять, кто знает, может, у него есть пушка?! И набираю полицию.
Санни что-то говорит, стоя под дверью, но я только крепче прижимаю телефон к уху, и он моментально становится мокрым от пота.
Сирена начинает орать на улице секунд через тридцать, и у меня отлегает от сердца, и даже дышать становится легче. Из ванной комнаты я слышу, как вваливается целый наряд — человек пять-шесть, слышу громкие возгласы и вялое сопротивление Санни.
— Вот так и лежи, — рыкает из-за двери суровый голос, а потом громко добавляет: — Анатан, вы здесь?
Я аккуратно встаю из ванны и открываю дверь наружу.
Санни лежит лицом в пол, на его заломанных руках глухо блестят наручники, четверо полицейских обыскивают дом, а командир стоит рядом и смотрит на меня.
— Здравствуйте, — неуверенно говорю я и обхожу Санни по дуге.
— За что я задержан? — раздраженно говорит он, повернув голову набок.
Капитан полиции отступает на шаг и начинает увлеченно разглядывать канделябр. Тогда я начинаю рассказ: и про письма, и про поджог машины, и про нападение, и на всякий случай вставляю пару слов о пропавшем белье. Интересно, на сколько лет все это потянет в совокупности? Не меньше, чем на восемь.
— Я отказываюсь от обвинений, — говорит Санни.
Поотказывайся мне тут еще, злобно думаю я, и говорю:
— Где вы были…
— Я отказываюсь свидетельствовать.
— Когда вы…
— Я отказываюсь свидетельствовать, — настойчиво повторяет Санни.
Крепкий. И кто его научил? Обычный человек растерялся бы и ляпнул что-нибудь. Но следователь точно все из себя выбьет, ублюдок.
Полицейский капитан сообщил, что ничего подозрительного в доме не обнаружено, затем Санни подняли и увели через несколько минут, и в доме я остался один. Одна машина уже отъехала — увезли и Санни, вторая еще осталась, и я слышу разговоры полицейских на крыльце. Я решаю подняться на второй этаж.
Сверху несколько комнат: одна оборудована под спортзал, с велотренажером, беговой дорожкой и всякими железками, во второй стоит фортепиано у одной стены, и у другой — стол с ноутбуком, и только третья оказывается спальней. Минималистично, ничего не скажешь.
Что первым бросается в глаза в спальне — так это сложенная пополам москитная сетка от окна, опертая о шкаф: кажется, она сломана.
В комнате очень светло и чисто, до раздражения: ну как может такой ублюдок быть чистоплюем?! Нужно обыскать комнату. Я открываю шкаф — кроме чистой и вкуснопахнущей одежды там не находится вообще ничего, карманы тоже оказываются пустыми. Под кроватью лежит несколько коробок со спрятанными внутрь спортивными кроссовками.
Последнее письмо пришло самодельное, и буквы были приклеены на краску — но в комнате не обнаруживается ни краски, ни клея, ни ножниц. Тогда я захожу в комнату с фортепиано и забираю ноутбук — он оказывается странно легким, спускаюсь на первый этаж и сажусь в кресло напротив двери.
Полицейские сказали, что ничего не нашли, и я ничего не нашел. В черепную коробку как будто скребет червячок: а если я задержал невиновного? Хоть какие-то улики у него в доме должны быть? А что, если у него есть какая-то вторая квартира, на манер той, где живет Грейс?
Черт, еще и с Грейс не разобрался. Скоро истечет срок его задержания. Нужно купить зарядку для его телефона и порыться в нем, а еще узнать о его настоящем адресе проживания. Ну не могу я поверить, что человек может жить в таких условиях, если у него есть деньги.
Дом у Санни был чистым и красивым, но после задержания пол остался наслеженным, а с полок попадала посуда и всякие вещи. Все шкафчики на кухне приоткрыты, обувная полочка переворочена, из шкафа в прихожей вываливаются вещи. Я открываю телефон: нужно отзвониться Йохан, но она не берет трубку, хотя сигнал идет, и что-то мне это не нравится. Телефон Джой все еще молчит. Нет, все это мне определенно не нравится.
Если с Йохан что-то случилось, то свой диплом юрфака я выброшу в мусор. Мусор… Нижняя полка под раковиной кухонного столика не открыта, и я бросаюсь к ней, и вываливаю на пол ведро. Бинго.
Губы сами по себе расплываются в улыбке. Все правильно. На светло-желтом коврике лежит несколько пар женских смятых трусиков и пачка фотографий. На всех фотографиях — стройная, гибкая девушка, блондинка, но ее лица не видно, только тело. Но это — Йохан. Сомневаться не приходится. Это вещественные доказательства, напрямую загасящие Санни.
Я вызываю участок, оставляю там же на полу ноутбук и выхожу на крыльцо. Надо отдышаться. Все кончено. Осталось обрезать хвосты и можно снова начать жить старой жизнью. Хотя даже немного жаль, что все закончилось.
На часах уже почти пять, а я не ел с самого утра. До дома ехать по пробкам минут сорок, поэтому я решаю зайти в кафе — интересно, Джой не сильно обидится?
Официантка уже выносит мне мясной пирог и чайник, как я замечаю, что в дверь кафе заходит муж Йохан. Почему он не пошел домой? Почему не отвечает Йохан? Связано ли это?
Уоррес проходит мимо, рассеянно натыкаясь на углы столов, и уже собирается сесть в самом углу кафе, как я решаюсь:
— Здравствуйте, Уоррес.
Он замирает на месте и оборачивается. Брови его нахмурены, как и тогда, после поджога, и лоб пересекает глубокая складка.
— Хотите присесть?
Простояв несколько секунд, он все-таки решается и садится напротив. Я ловлю взгляд официантки и прошу еще одну чашку, беру в руки нож и начинаю разрезать пирог.
— Моя жена не отвечает, — вместо приветствия говорит он.
Решает ли он начать разговор с этого, потому что его это беспокоит? Или для того, чтобы показать, что его это беспокоит?
— Может, у нее разрядился телефон, пока она на работе.
— Вот именно, — резко рявкает Уоррес. — Она не на работе! Она должна быть дома целый день. Но ее нет!
Я сщуриваю глаза. Нет ничего удивительного в том, что он знает график жены. Но значит ли это, что из-за того, что ее нет дома, его планы порушились? Но если серьезно, то я тоже беспокоюсь о Йохан. Хорошо. Предположим, что мы в одной лодке.
Должен ли я сказать, что Санни забрали, и сегодня он точно никак не успел бы причинить никому вреда? Как он тогда отреагирует на это?
— Может, она ушла проветриться? Она столько всего пережила. — Я наливаю чай в чашки и одну протягиваю ему.
Уоррес смотрит тяжелым взглядом и резко выпаливает:
— А если это Санни? — он молчит с секунду, и продолжает уже спокойнее: — я знаю, что ничем не могу его уличить. Наши камеры нужно менять, но со всей этой возней… Больницами, полицией… Я ничего не успеваю.
— А что вы знаете о Санни? — в лоб спрашиваю я.
Уоррес отпивает из кружки чай и ставит свои ладони на нее, грея руки. Он говорит, что знаком с Санни со средней школы. Много раз волейбольная команда Уоррес сходилась на площадке с командой Санни, и в игре Санни был полным маньяком, не позволяя себе расслабляться ни на секунду, тренировался жестко, каждый день, за исключением воскресенья. И всегда добивался своих целей, что бы это ему ни стоило. Йохан — на тот момент, лучшая подруга Уорреса, жаловалась, что Санни к ней пристает и преследует ее.
— То есть, они не встречались? — говорю я. Это очень странно выглядит, если Йохан даже не его экс. — Вы можете сказать, с кем встречалась Йохан до свадьбы?
— Ни с кем, — качает головой Уоррес. — Она вообще была влюблена в волейбол и не думала никого заводить. Капитанила в женской команде. Мне пришлось делать ей предложение восемь раз, прежде чем она согласилась за меня выйти.
Снова тупик. Уоррес поднимает взгляд:
— Вы ведь знаете, что у нас есть ребенок, детектив?
Я не детектив, я помо…
— Что?
— Мы оба работаем, поэтому за ним ухаживает бабушка. Да и на фоне этих событий не хочется подвергать его опасности.
— Сколько ему?
— Пять месяцев, — говорит он, хмуро крутя чашку между рук.
Странно. Йохан никогда не говорит о ее ребенке; нет, это даже слишком странно, ведь молодые мамы обожают своих деток и всегда найдут повод перевести разговор на них.
— Сегодня наша бабушка, то есть, наша тёща, должна была привезти его нам. Но она пропала…
Уоррес знает, что с ребенком, тем более, таким маленьким, надо быть рядом безотрывно. Поэтому он решил что-то сделать с Йохан сегодня? В тот день, когда задержан Санни?
— И что с вашим ребенком? — шамкаю я с набитым ртом.
— Остался у бабушки, — хмуро говорит Уоррес. На кусок пирога, который я отрезал для него, он даже не смотрит. — А милая… Я думаю написать заявление о пропаже. Боюсь, могло произойти что-то непоправимое, а я ничего не могу сделать.
Много историй я слышал о том, как преступники самолично обращаются в полицию и даже помогают в расследовании, ища самого себя. Умно, что тут скажешь: ведь пропал ни кто иной, как его жена, самый близкий человек. Условно.
Мой телефон начинает звенеть, и я подскакиваю на месте. Как только я нажимаю кнопку принятия вызова, из нее доносится женский плач:
— Ана, — Йохан всхлипывает, — Ана, помогите!
У меня холодеет в груди.
— Что с вами?
— Помогите…
Йохан ничего не говорит, и я срываюсь с места. Надо добраться до участка и отследить сигнал. Йохан висит на проводе, и я говорю Уоррес:
— Ваш телефон! Живо!
Уоррес оторопело отдает мне свой аппарат, и мы выбегаем из кафе.
Полицейские сирены орут на весь лес. Немного погодя подъезжает еще и скорая.
Йохан обнаружили в лесу в тридцати километрах к северу от города. Мы с Уоррес подъехали позже полиции, и по рассказу, Йохан лежала в багажнике автомобиля без номеров, в позе эмбриона, и была связана по рукам и ногам.
Уоррес сидит на корточках перед своей женой и вытирает кровь с ее щеки: рот у нее был заклеен, и она содрала кожу на щеках и скулах, пытаясь избавиться от скотча.
Чудо, что в таком состоянии она смогла дозвониться до меня. И чудо, что она вообще смогла дозвониться: ее телефон не забрали. Когда и как я бы нашел ее?
Еще одно нападение. Не может быть! Грейс выходит только завтра, а Санни, главный подозреваемый, задержан уже сегодня. Я сверлю глазами спину Уоррес. Мог ли это устроить он? Мог. Но у меня нет никаких доказательств. Будто я охочусь за человеком-невидимкой…
Йохан с Уоррес уезжают на скорой. Над автомобилем остается колдовать целая команда, а я ощущаю, что просто валюсь с ног, а в голове полная каша. Немудрено: время-то уже недетское, полпервого ночи…
Не помню, как я добирался до дома. Уже в квартире я снимаю ботинки и скидываю куда-то плащ, и забываюсь крепким младенческим сном.
Наутро звонит телефон, и мне хочется ругаться, ну кто звонит в такую рань? На проводе оказывается Тайлер, и он звучит так, будто не спал вообще никогда. Он сообщает, что в компьютере Санни ничего подозрительного не найдено. Вообще ни-че-го.
Я украдкой смотрю на время: вот тебе на, уже обед! И это немного бодрит. Ну хоть сегодня воскресенье и не надо никуда. Постойте…
— Почему ты на работе?
— Тебя хочу порадовать, — раздраженно цедит Тайлер.
— Может, тебе стоит отдохнуть?
Тайлер яростно вдыхает через нос:
— Может, тебе стоит поработать? Только не как обычно.
И он сбрасывает. Что он имел в виду? Я и так пашу, как проклятый.
На кухне чисто, на плите стоит блюдо с жареной рыбой и рис: давно остывшие, даже холодные: явно были приготовлены не сегодня, и даже не вчера вечером.
Мне это не нравится. Телефон Джой молчал весь день, ужина нет, и завтрака тоже. С самыми плохими мыслями я открываю дверь в его комнату: и там оказывается пусто. Плойка валяется в углу с двумя контроллерами, телик на стене выключен, кровать заправлена, но вещи все перевернуты, словно он собирался куда-то.
Почему он ничего не сказал мне? А вдруг он в беде? А вдруг?.. Нет, кто угодно, только не Джой. Нет. Я звоню ему еще раз — телефон начинает завывать под кроватью, и я вытаскиваю его оттуда. Заряда осталось совсем мало, и я пробегаю по звонкам и смс: Тецу, Тецу, я, Тецу, Тецу, Тецу, Тецу, я, Тецу… В сообщениях переписка только с его другом, и еще одно, пришедшее всего ночью, с незнакомого номера: «сегодня».
В животе начинает ворочаться что-то нехорошее. Я набираю с его телефона незнакомый номер, но он выключен. Номер Тецу молчит.
Боже, да у меня паранойя. Тецу и Джой могли просто отправиться на шашлыки или какую-нибудь там еще вечеринку. Прочь плохие мысли: не все люди в мире преступники.
У Джой в комнате оказывается целая коробка разных зарядок — я ведь постоянно не находил времени, чтобы проверить телефон Грейс! — и я утаскиваю ее себе в комнату. Лучше думать о реальных нарушителях порядка, чем придумывать новых.
Нужную зарядку я подбираю со второго раза. Телефон Грейс загорается, и сразу выползает сообщение о пропущенных. Ого, да их тут почти сто пятьдесят, и все от «пупс». На всякий случай я сверяю номер: нет, не Йохан. Но цифры кажутся очень знакомыми, хотя я не могу нащупать в памяти, чей это телефон.
В сообщениях одна длинная цепочка оказывается с «пупс», но ее бессмысленно читать, потому что последние сообщения представляют собой настоящую минималистическую драму: «позвони», «возьми трубку», «срочно позвони!!!», «СЕЙЧАС ЖЕ возьми сраную трубку!!!!!!», «позвони мне НЕМЕДЛЕННО», и последнее ставит жирную точку в их отношениях: «НЕ ВОЗВРАЩАЙСЯ ДОМОЙ». Хах, теперь, после задержания, он точно не вернулся. Судя по всему, этот пупс является его девушкой. Но зачем тогда Грейс крадет трусики Йохан? К тому же, они знакомы, Йохан говорила, что они были одноклассниками, и она явно не видит в нем угрозу. Снова тупик.
Неужели из-за меня задержали невиновного?
Только я спускаюсь на улицу, как у меня начинает бренчать телефон. Номер какой-то незнакомый.
— Анатан слушает.
— Добрый день, — говорит с той стороны женский голос. — Мы можем встретиться? Это насчет Санни.
Напрягают немного меня такие звонки, но я соглашаюсь. Девушка позвала встретиться в кафе, которое оказалось совсем недалеко от моего дома, и я сразу направился туда.
Мы зашли в кафе почти одновременно, и я подержал для нее дверь: девушка оказалась маленькая и хрупкая, в ней, наверно, даже метра пятидесяти пяти нет. Мы прошли за дальний столик, она протянула свою маленькую руку и представилась Хито, набрала воздуха в грудь и выпалила:
— Санни невиновен.
— Вот как.
Она отчаянно кивает:
— Я готова подтвердить, что все время он проводил со мной.
Она знает, что она врет, и я вижу, что она врет. В квартире Санни не было найдено никаких женских вещей, кроме Йохан. Зачем она пытается его покрывать?
— А вы кто?
— Я, — Хито нервно накручивает светлые волосы на палец, а взгляд бегает, — его девушка. Бывшая. Но он не заслуживает такого.
— Почему вы расстались?
— Ну… — Хито запинается. — Он очень тяжелый человек для меня. Очень серьезный, мало улыбается… Но он не плохой! И мы до сих пор общаемся, как друзья. И я знакома еще с одной девушкой, которая была до меня. Это Лесси. Она тоже может все подтвердить.
— Вы и госпожа Лесси можете дать показания в суде. А я на дело больше не влияю, — вежливо говорю я.
У Хито поникают плечи и поджимаются губы, как будто она сейчас расплачется.
— Ну какой суд? Он невиновен…
Я качаю головой и рассказываю ей, что абсолютно все факты свидетельствуют против него. Она внимательно слушает и сереет на глазах. Бедная девушка. Даже не знает, чем занимается ее этот Санни. Я вздыхаю:
— Для суда у нас не хватает еще чуть-чуть доказательств. До слушания Санни может выйти под залог.
Хито грустно кивает. Яростно биться она не стала — не умеет, и она уже собирается уходить.
— Вы краситесь в блондинку, Хито?
Она удивленно оборачивается на меня:
— Нет. Это мой натуральный цвет.
— Вам очень идет, — говорю я.
Когда Хито ушла, я заказал себе обед. Джой трубку не берет, а без Джой еды в доме не водится.
Если у Санни нет недостатка внимания, зачем ему Йохан? Или этими девушками он пытался забить свое свободное время? Или пытался вызвать ревность у Йохан? И неужели он и вправду такой замечательный, что может поддерживать дружеские отношения с бывшими? Или… Хито мне соврала?
Я мотаю головой, выбрасывая ненужные мысли. Преступник сидит, а остальное нужно выбросить из головы, это не мое дело. И вообще, сегодня воскресенье. Могу я иметь хотя бы один выходной? Ну хоть полвыходного. Я же не биоробот и, тем более, не Тайлер.
Официант уже выносил мне жареное мясо, когда раздается телефонный звонок. Это Питчс, и это напрягает.
— Приезжай в суд.
Настроение сразу понизилось до нуля. Наскоро затолкав в себя мясо, я прыгнул в машину и помчал по дорогам.
Народу внутри немного, и я сразу замечаю Йохан с Уоррес, которые сидели рядышком, а с ними беседовал молодой человек. Я подхожу к ним, и Йохан начинает улыбаться.
— Здравствуйте, Ана. Знакомьтесь, это мой адвокат.
Ее адвокат оказывается невысоким, но жутко уверенным в себе, сразу видно, что со стальным стержнем внутри. Мою протянутую руку он пожимает так крепко, что у меня выступают слезы:
— Джут. Приятно будет с вами поработать.
В ответ я представляюсь ему, потом к нам подходит Питчс, через зал направляется судья… Собственно, зачем мы пришли сюда.
В клетку около стены заводят двух обвиняемых: у меня падает сердце. Я вскакиваю и кричу:
— Твою мать, Джой!
— Твою мать, Тецу! — вскакивает сидевший рядом со мной Джут.
Пристав просит сохранять тишину. Два друга не смеют поднять глаза и смотрят в пол. Что говорил судья, я не слышал. Питчс сидел рядом и комментировал, но я не запомнил ни слова. Сразу после окончания процесса, не дожидаясь никого, я выскочил в паршивейшем настроении. Джой и его друга осудили. Я не могу поверить в то, что такой близкий человек может оказаться преступником. Как мне смотреть в глаза Питчс? Как мне смотреть в глаза Йохан, если я не вижу ничего, что происходит под моим носом? Глаза предательски щиплет. Я хочу плакать.
Джут вышел почти сразу за мной, и тоже был сосредоточен, печален и хмур. Он засунул руки в карманы и сказал:
— Тупорылый мудень. — Нормальный такой сленг для адвоката. — Если ему не хватало денег, я бы одолжил. И за квартиру оплатил бы тоже.
Только сейчас я понимаю, что прослушал все дело Джой.
— Это тоже ваш сосед?
Джут кивает:
— Бестолковый, как табуретка. Погнался за легкими деньгами, и где он теперь? Пошел драить толчки на два года. Скатертью колония.
Он в отчаяньи сплевывает на землю. Я кусаю губы:
— Стойте, так их наняли? То есть, у них есть заказчики?
Джут переводит глаза на меня:
— Ага. Вы не слушали? Понимаю. Тоже плохо слушал. Я едва сдерживался, чтобы…
Не заплакать.
— Не убить его на месте нахуй.
Он отзывается о Тецу совсем нелестно, но понятно, что он по-своему к нему привязан. Джут продолжает:
— Проанализировали звонки с телефона Тецу и их передвижения. На Йохан был заказ. Наши с тобой два дебила — только криворукие исполнители.
У меня немного теплеет на сердце. Знать, что на уме у Джой не было злого умысла, а он просто глупый — все-таки приятно.
Мы с Джут обмениваемся номерами, крепко пожимаем друг другу руки и расходимся. Я приезжаю домой к шести: в квартире темно, пусто и тихо. На кухне не пахнет едой, не слышатся звуки игр и телика, как будто тут нежилая пустыня.
В блюде на столе лежит только недоеденная холодная рыба. Я по-быстрому заглатываю ее и отправляюсь спать, но долго не могу сомкнуть глаз из-за непривычного одиночества и тишины. Не знаю, сколько я пролежал в кровати без сна, но уже глубокой ночью ко мне в комнату зашли Джой с Тецу, поставили на ковер посередине огромный котел и начали что-то варить, помешивая жижу своими джойстиками. Я хотел сказать, что кухня, вообще-то, за поворотом, но Джой обернулся и сказал «спи-спи», и под разговоры и смех двух друзей я провалился в темноту.
Утром я открываю глаза до будильника, потому что мне кажется, что за стенкой кто-то смеется. В квартире стоит густая тишина, давящая на барабанные перепонки, и мне приходится вскочить и поскорее открыть окно и впустить в комнату звуки улицы.
Конечно, никакого Джой, никакого Тецу и их котла и в помине нет. На кухне ничем не пахнет — без Джой, оказывается, никто не готовит, в раковине свалена грязная посуда — без Джой, оказывается, ее никто не моет, а моя одежда, рубашки, штаны почему-то мятые — без Джой их, почему-то, никто не гладит.
Джой был дурачком и часто раздражал, постоянно приводил своего друга, когда мне нужен был покой, но без него находиться в квартире просто невыносимо, и я постоянно ловлю глюки. То мне слышатся разговоры, то смех, то шаги, то запах травы и пива…
В морозилке оказалось несколько магазинных блинчиков с вареньем для микроволновки, но они оказались абсолютно безвкусные, и я поспешил убраться на работу.
Питчс не здоровается и хмуро читает какое-то толстое дело. Я сажусь за рабочее место, и Питчс карандашом показывает на подоконник, и я мысленно вою: там стоит уже четыре папки с отчетами!
— Но у меня еще не закрыто дело, — жалобно блею я.
Папка грохается на стол из рук Питчса, и он откидывается на стуле.
— Знаешь, Ана, это дело и вправду очень сложное. Я не думал, что третьекурснику под силу. — Он улыбается. — И к тому же, у тебя нет никаких полномочий. Работать даже без лицензии детектива… Тебе приходилось постоянно вызывать то полицию, то криминалистов, то следователей… Это очень сложно и неудобно, да?
У меня радостно ёкает сердце:
— Я получу лицензию?
Питчс смотрит мне прямо в глаза и говорит:
— Ты отстраняешься от дела.
— Что?..
— Ты пытаешься прыгнуть выше головы, — резко говорит Питчс. — И несколько раз превышал свои полномочия, которых у тебя вообще нет. Ты еще даже не юрист, и твоя работа, — он снова указывает на подоконник с отчетами, — вон там.
Вот и приехали. Вот и здравствуй, жора… Новый год. Руки начинают дрожать. Что теперь будет с делом? Что теперь будет с Йохан?
— Кто теперь будет вести дело? — безнадежно спрашиваю я, не отрывая лица от очередного отчета, который я перечитываю уже раз восьмой, потому что голова забита совсем другим.
— Работай, Анатан.
В этот день Питчс работал. Он ни разу не включил на компьютере игру или сериал, не гладил свой кактус, не пил чай с конфетами, не предлагал играть в нарды и был хмур и сосредоточен, как никогда. Он сходил на обед всего на пятнадцать минут, и потом никуда не отлучался, и я не мог набраться смелости попросить отпустить меня пораньше. Питчс странный. Кто знает, что у него в голове.
В семь я жду, что он встанет и отправится домой, но он упорно сидит и работает почти до девяти, и я тоже не решаюсь уйти. Без десяти девять он захлапывает папку кладет ее себе под стол, надевает пиджак и вежливо, но уверенно, выдворяет меня из кабинета.
Я провел сидя почти десять часов, и у меня затекли ноги. Настроение просто ниже плинтуса. Я отправляюсь домой и поднимаюсь в квартиру: и меня встречает темная пустота — все еще жутко непривычная. Если я останусь здесь, я точно слечу с катушек. На кухню я прохожу прямо в обуви, делаю себе бутерброд и, жуя, спускаюсь обратно к машине. Вытряхиваю барахло с заднего сиденья и сбрасываю, а багажник, с трудом раскладываюсь на жестких креслах, накрываюсь плащом и забываюсь в отвратительном беспокойном сне под звуки проезжающих машин.
Так же проходят и следующие несколько дней. Питчс работает до потери пульса: лимит коротких дней, «важных» дел и всего прочего исчерпан. Делом заниматься он мне не дает и даже слышать ничего не хочет; я вожусь с отчетами ментов, но с каждым днем их становится все больше и больше, и они никак не убывают. Мне пришлось снять недорогой отель в восточной старой части города, завтракаю и ужинаю я в нем, и все, что меня радует, так это что недавно позвонила Йохан и сообщила, что все прекратилось. Ей никто не пишет на электронную почту: через три дня после задержания Санни ей вернули ноутбук; никто не поджигает ее машину: она рассмеялась и сказала, что жечь все равно уже нечего, и самое главное, никто на нее не нападает. Она, наконец, может дышать свободно и спокойно гулять по улицам, а не заказывать такси каждый раз, когда ей нужно куда-то добраться.
Грейс сначала выпустили под подписку о невыезде, и о нем ничего не было слышно; Йохан говорит, что ее белье в целости и сохранности, и что он ей даже больше не писал, но потом его снова задержали до выяснения обстоятельств дела, и он проводит время в СИЗО. Под конец разговора я решаюсь спросить про ребенка, но ответом тут же выступает плач в трубке.
Ну что ж. Йохан счастлива, и это главное. Где-то глубоко-глубоко в душе обидно, что преступником оказался не Уоррес, но я отметаю эту мысль: он ей — подумать только — восемь раз делал предложение, и он ее заслужил. Нужно только порадоваться.
По вечерам в номере отеля я остаюсь один и просто сижу на балконе, ожидая завершения дня. Может, стоит взять сверхурочные, накупить кофе с энергетиком и оставаться на работе двадцать четыре на семь, как Тайлер? В сентябре начнется учебный год, из прокуратуры придется уйти, и было бы неплохо подзаработать, к тому же, с квартиры я все еще не съехал, и плачу и за нее, и за отель.
Один раз я не выдержал, заехал в квартиру и собрал в сумку Джой его чистые вещи, купил в ближайшем магазине мыло, зубную пасту, положил чая, сигарет и денег, сколько было, и еще всякого по мелочи, и съездил к нему в колонию. Джой по телефону за стеклом говорил мало, был сер и понур, и вообще казался маленьким мальчиком во взрослом теле. Он подтвердил, что за похищение Йохан ему обещали деньги, но не мог сказать, кто: все было анонимно. Но он рассказал, что им с Тецу были поставлены жесткие условия, а именно: увезти Йохан в лес и оставить там, не трогая, и подчеркнули, что если тронут хоть пальцем — не видать им денег, ведь, как процитировал Джой, «на том свете они не нужны».
Идея двум друзьям показалась заманчивой — получить на шару кучу денег, почти не совершая ничего противозаконного. Хотя, закон и Джой… Я пообещал попробовать скостить срок, вышел за стены колонии и долго еще размазывал по щекам горячие потеки под холодным дождем.
Настала идиллия — но такая идиллия, что становится страшно спать, и меня не отпускает ощущение, что я неаккуратно наступлю куда-то не туда или слишком резко выдохну, и весь город взлетит на воздух. Затишье перед бурей — так говорят классики?
Рвануло утром пятницы. Я впервые за несколько дней решил включить телевизор, и у меня тут же екает сердце: Санни сегодня вечером выходит под залог в сто тысяч долларов.
Нет, все остальное — потом. Я выбегаю из дома, когда еще нет даже восьми утра, бухаюсь в машину и завожу ее. Потом — что? Что потом? А что сейчас? Я потерялся. Что мне делать? Все, что приходит на ум — позвонить Йохан. Она снимает трубку сразу же, и в ее голосе я слышу озабоченность.
— Йохан? С вами все в порядке?
— Пока да, — говорит она, и я слышу, как с той стороны цокают по асфальту ее каблуки. — Я… прочитала в газете, Ана. Боже, мне так страшно.
— Все хорошо, Йохан, — сбивчиво говорю я. — Отправляйтесь домой, возьмите такси; и никуда не выходите. Слышите, Йохан?
С той стороны доносится сдавленный всхлип.
— Хорошо, Ана. Спасибо вам. Я так и сделаю.
На работе я сижу как будто на иголках. Питчс кто-то звонит; он улыбается, мурлычет по телефону, говорит «сейчас заберу», выбрасывает папку под стол и уходит с работы, когда еще нет четырех. Я еще немного остаюсь, чтобы покопаться в отчетах, но внимание постоянно смещается куда-то не туда, и я замечаю, что просто минутами сижу, склонившись над бумагой, и пялюсь в одну точку. Никуда эти отчеты не денутся, и я собираюсь возвращаться в отель.
И я уже открываю дверь на лестничную площадку, как из кабинета программистов кто-то выходит.
— Анатан?
— Да? — я поворачиваюсь. Это оказывается их босс, седой дяденька в очках на резиночке. Стыдно, но я так и не смог запомнить его имени.
— Вы просили узнать адрес по прописке Грейс? Держите.
Он протягивает мне бумагу с адресом. Дом в северной части города, в элитном районе. Меня как будто палкой стукнули.
— Это точно его дом?
Босс программистов кивает.
В карточке дома указано, что кроме самого Грейс, там прописаны его родители. Дом большой: целых три этажа, пятьсот квадратов… Это так ошеломляет, что я даже немного теряюсь. Зачем? Ну просто — зачем?
Бумагу я взял и сложил в карман плаща. Я решил, что подумаю об этом потом, и уехал в отель.
Из-за выхода Санни кусок в горло не лезет, и запихнуть в себя овощную запеканку у меня просто нет сил. Я откладываю ее на стол и накрываю салфеткой, бухаюсь в кровать и смотрю не мигая в темный потолок. Что будет сейчас? Что будет делать Санни? Он будет мстить? Убьет Йохан? Или… Даже меня? Должен ли я вызвать полицию? И что я скажу? Ха-ха-ха. Позвонить криминалистам? Следователям? У меня и прав уже никаких нет.
Я достаю телефон и звоню единственному человеку, которому могу довериться.
— Привет, — говорят с той стороны.
— Здравствуйте, Джут.
Мы с Джутом проговорили почти полтора часа. Он уверил меня, что в данный момент Йохан дома, в безопасности, и не стоит гнать коней; скорее всего, Санни побоится совершать очередное преступление сразу после выхода под залог, учитывая, что судебное разбирательство еще впереди, потому что, если, как он сказал, с головы Йохан упадет хоть волос, или в ее ящик придет хоть одна буква, он повыгрызает глотки кому угодно, будет это Санни, Уоррес, Грейс или сам господь Бог. Джут сказал, что работает над представлением Йохан в суде прямо сейчас, и, если я могу предоставить ему какие-то дополнительные доказательства вины, это будет просто замечательно. Джут звучал убедительно, и я спокойно выдохнул; потом, он предложил, после того, как мы упечем виноватого в тюрьму лет на сто, попить вместе пива.
Джут внушает доверие и магически успокаивает, и после разговора с ним я сплю так крепко, как не спят и младенцы.
Звонок случается очень некстати и буквально вырывает меня из сна.
Я прижимаю телефон к уху плечом, а сам прыгаю на одной ноге, запутавшись в штанине, наспех набрасываю мятую рубашку и плащ. Йохан все еще плачет в трубке, когда я бегом спускаюсь вниз через ресепшн, отмахиваясь от администратора, поднимаю трубку стационарного телефона за стойкой и вызываю полицию к Йохан домой. Санни все-таки перешел черту. Джут ошибся.
Санни арестовали через несколько часов. Когда его дом окружили полицейские и наряд вооруженных ворвался к нему в дом, он спал у себя в кровати, укрывшись пледом. За дело взялись максимально серьезно, и мне не было там места, поэтому мы с Джутом стояли около дома и наблюдали, а Джут еще и курил такую крепкую сигарету, что у нас обоих слезились глаза.
Всю одежду и личные вещи Санни забрали на экспертизу, а дом остались раскурочивать криминалисты, выламывая паркет и гипсокартоновые перегородки, отдирая обои и снимая подвесные потолки. Из дома вынесли мебель и разобрали ее по кускам, сняли пластиковые окна, распороли диваны и пуфы. Весь красивый и обустроенный дом Санни стал просто кучей строительного мусора, и не могу сказать, что мне было особенно грустно.
Больше всего нас с Джутом волновало состояние Йохан. Мы сидели в кафе напротив больницы и пили какую-то жгучую коричневую дрянь из стеклянных стаканов, когда телефон Джута запищал. Он взял трубку, и, когда его лицо с состояния «хмурое» перескочило «злое», «бешенство» и остановилось на отметке «я тебя зарежу нахуй», стеклянный стакан в его руке треснул и разлетелся в разные стороны.
По его руке, капая на стол, потекла ярко-красная жидкая кровь вперемешку с коричневым напитком. Я бы ни за что не хотел стать его врагом.
— Ее изнасиловали.
У меня оборвалось сердце.
Спустя несколько часов мы оба были в кабинете Питчс. Джут сел на мое место, а я остался стоять рядом, и Питчс показал ему заключение и фотографии.
Боже. Да там все в мясо…
«…пока твоя голова не превратится в пепел, а ****а — в мясной фарш…»
Как оказалось, преступление совершалось, кхм, не органическим агрегатом. Стеклянную бутылку, найденную рядом с Йохан, аккуратно собрали и исследовали, и — кто бы мог подумать? — она была вся в отпечатках Санни.
— Ублюдок, — мрачно, с чувством цедит Джут.
— Это не Санни, — говорит Питчс. — Поверь, не он.
Внутри меня начинает закипать:
— Все доказательства и факты против него! Почему вы его покрываете?!
Питчс переводит на меня взгляд и расплылся в улыбке так, как будто мы давно не виделись, а он очень скучал:
— У меня нюх на такие дела. — Он переводит взгляд на Джута, показав, что разговор со мной окончен, и говорит:
— Мы сделаем вот что.
Впервые за долгое время то, что предложил Питчс, меня устроило.
Звонок бомбой выстреливает в темной тишине номера: в полусне я долго пытаюсь ответить на телефон, но потом оказывается, что я пытаюсь ответить на пульт. Телефон звонит и звонит, и я вскакиваю с постели абсолютно трезвый ото сна и вытряхиваю одеяло; трубка выпадает на пол, и я дрожащими руками нажимаю кнопку:
— Да? Йохан?
С той стороны слышится только всхлипывание.
— Йохан! Йохан!
На часах четыре утра, а на улице — ливень стеной. Я бегом бегу через всю стоянку по лужам, забрызгивая всю одежду, и уже мокрый до нитки плюхаюсь на водительское сиденье и до боли сжимаю руль.
Буквально через минуту, когда я уже гоню под сто двадцать, мне звонит Джут. Я говорю, что все знаю, и он тут же кладет трубку. Значит, полиция уже мобилизована. Я набираю Питчса, но его телефон молчит. У меня где-то внутри колет. Почему Питчс не отвечает именно сейчас?
Нужно как можно быстрее затолкать его в тюрьму, и на суде я даже не постесняюсь потребовать смертную казнь. Я стою на повороте к северному и центральному районам несколько секунд, и потом резко срываюсь на северный, в прокуратуру. Я пролетаю ступеньки, проношусь через КПП, срываю ключ и поднимаюсь на второй этаж к кабинету Питчса. По низкому потолку прокуратуры дождь барабанит так, что рискует пробить насквозь.
Ключ дрожит и выскальзывает из мокрых рук, и, все-таки справившись с дверью, я бросаюсь к столу Питчса. Начинает жутко орать сигнализация, но я не обращаю на нее внимания. И мои подозрения оправдываются: из его стола я дрожащими руками вынимаю папку с делом Санни. Вот, кто занимается делом. Питчс.
Почему он отстранил меня? Я ведь варился в этом деле, и мог бы помочь. Он оберегает меня от чего-то страшного? Или он сознательно не допускает меня к делу, зная, что я хочу посадить Санни и уверен в его вине? Он уверен в его невиновности… или у него есть личные мотивы, чтобы помогать Санни? Подкуп? Ведь после того, как Санни был арестован, нападения прекратились, а это значит, что ошибки быть не может.
Я открываю папку и начинаю судорожно листать, капая на страницы водой с плаща. За окном темно, а лампу я не зажигал, и единственный источник света в кабинете — вопящая не своим голосом и мигающая сине-красным сигнализация. Внутри много моих документов, которые я подшивал, фотографии улик, ксерокопии экспертиз и распечатки доказательств. Почти все в этой папке принесено, сфотографировано, распечатано и подшито моими руками, и все указывает на вину Санни. Я перелистываю дальше и открываю последние страницы.
Питчс не сказал мне, что пришла экспертиза бумажного письма, того, что подбросили Йохан под дверь, с вырезанными буквами, приклеенными на лист краской. А она пришла: в папке оказывается несколько фотографий и письменное заключение эксперта. С бумаги сняли приклеенные буквы и просветили через краску: внутри, на белой бумаге, оказался счет за коммунальные платежи на имя Санни, и все, конечно же, было заслежено его отпечатками пальцев. Почему он написал письмо таким образом? Почему Питчс ничего не сказал, если я прав, и Санни виновен? Почему он взялся за дело и не хочет, чтобы я участвовал в нем?
Следующим документом оказывается заключение криминалистов: они по сантиметру обследовали каждый сантиметр гаража Йохан после того, как на нее напали. Следы борьбы там были слабые — будто Йохан почти не защищалась и упала почти сразу. Волос и кожи Санни не было обнаружено: ну так и немудрено, Йохан ведь говорила, что нападающий был в маске. Кровь была найдена ее, и немного — Санни. Я также помню, что анализ крови из-под ее ногтей дал тот же результат. Все снова сходится: Санни виновен.
Сердце колотилось как бешеное, заглушая вопли сирены, и я, потеряв все остатки совести, включил его компьютер. Питчс не будет заниматься личным делом какого-то обычного преступника просто так. Я истерично перехожу от папки к папке, и, ничего не найдя, под конец решаю залезть в его нерабочие документы с фотографиями, и меня как водой окатывает.
Тут не нужно иметь лицензию детектива, чтобы понять: Питчс и Санни — друзья детства.
Вот, почему он разрешал мне делать, что я хочу: был уверен, что сможет вытащить своего друга из любой передряги. Вот, кто виновен по-настоящему: Питчс. Он легко мог доставить письмо, когда Санни задержали. Он легко мог отдать приказ похитить Йохан. Вот, почему Санни был таким наглым: он чувствовал безнаказанность. Вот, почему он твердил, что отказывается свидетельствовать, когда его задерживали: если твой лучший друг — прокурор, ты будешь знать, как действовать. Вот, почему Анатан всего на год младше Питчса, но у него даже в самых смелых мечтах нет должности прокурора: он не видит, что происходит у него под носом.
Так же, как с Джой…
Папку я забираю с собой, оставляя дверь открытой, и сбегаю с лестницы. Внутри уже толпа полицейских с оружием. Я прячу папку под плащ и прижимаюсь к стене, позволяя полицейским пробежать дальше, и в голове на секунду мелькает, что я тоже теперь преступник, но я выбрасываю эту мысль. Я уже сижу в машине и завожу двигатель, как со стороны лестницы, ведущей ко входу в прокуратуру, начинают слышатся вопли, и я поворачиваюсь туда: из двери вылетает Тайлер, а за ним — босс, тот, что в очках на резиночке.
— Ты уже один раз остался! Теперь ты должен написать еще одно заявление и отработать две недели, как и положено! — доносится из-за стены дождя.
— Расскажете это тому, кому не плевать, — в голосе Тайлера столько яда, что у меня аж в машине начинает болеть голова. — Я ухожу!
На Тайлере свитшот с надписью в две строчки «YEAH, sempai». Он сжимает в руках свой ноутбук, сбегает по ступеням и раздраженно шлепает по лужам к своей машине.
— Немедленно вернись! — вопит босс и бежит за ним, расплескивая воду. — Иначе не получишь ни зарплаты, ни документов!
— Оставьте себе!
Серая хонда ревет и выезжает с парковки так быстро, что на мокрой дороге, кажется, остаются дымящие следы шин. Я никогда не видел Тайлера в такой ярости. Что произошло? Почему он решает оставить работу сегодня? Как он связан с делом Санни? Куда он направляется именно сейчас? Почему именно тогда, когда не отвечает Питчс? Может ли он быть соучастником?
Ну точно. Он же программист. Ему-то точно никакие письма анонимно написать — не проблема, и тем более, сказать, что в ноутбуке Санни ничего не найдено. Ноздри пробивает, и я как будто начинаю видеть ярче и слышать острее, и давлю на газ.
Приборная доска показывает четыре двадцать семь, и я, не включая фар, следую за серой хондой Тайлера, оставляющей после себя бурлящий след на воде; он гонит так быстро, что не потерять его из виду за такой стеной воды становится проблемой. Мы сворачиваем на улицу за улицей, пока он, наконец, он останавливается у одного из двухэтажных домов; он бросает машину, не захлопнув даже дверцу, и я чуть не впечатываюсь сзади. Буквально через пару минут он быстрым шагом выходит из ворот. На плече у него — большая спортивная сумка.
Я вываливаюсь из машины, добегаю до него и хватаю за рукав. Он резко оборачивается на меня:
— Ну ты-то куда лезешь?!
— Что у тебя в сумке? — кричу я, перекрикивая дождь. В висках пульсирует ярость. — Может, покажешь мне?
— Может, ты заткнешься? — гневно выпаливает Тайлер и дергает руку. — Пусти.
Щас.
Тайлер оседает на землю, держась за нос. Кровь сразу начинает смешиваться с водой, и темные потеки уже заливают «YEAH» на его ярко-красном свитшоте. Я резким движением открываю сумку. В ней сложена одежда, ноутбук, два телефона и несколько толстых пачек с деньгами.
— Твою мать, — на нервах выругиваюсь я и сплевываю на землю. В голове бардак. — Ну ты-то откуда вылез?
Что это значит? Куда убегает Тайлер? Я был почти на сто процентов уверен в вине Питчса. Тайлер, мелкий… засранец, вечно все портит. Или он, все-таки, в сговоре с Питчсем?
«Тайлер ведь хорош, да?»
— Ты поедешь со мной в суд, — решаю я.
— Я и так туда еду, — рявкает он. — Отвали и занимайся своими делами!
Он резко дергает свою мокрую скользкую руку, проворно пробегает мимо меня, влетает в машину и уезжает — действительно в сторону суда. Я остаюсь под проливным дождем и в ступоре смотрю на ночную темную дорогу, и у меня начинает звонить телефон.
— Ана. — Питчс на той стороне провода сосредоточен до ста двадцати процентов, еще немного, и моя трубка заискрит. Оттуда слышится звук рычащего двигателя машины и полицейская сирена. — Кто мог это сделать? Скажи. Это очень важно, мы теряем время.
Я молчу несколько секунд, и неслушающимися губами говорю:
— Это вы.
Питчс на той стороне перестает даже дышать на несколько секунд.
— Ана. Я рассчитываю на тебя.
Он кладет трубку, и я остаюсь в замешательстве. Питчс, он… Никогда не позвонил бы мне просто так. Если бы даже он был виновен и знал, что ему ничего не будет, он не позвонил бы мне. И в моей голове рождается слабая, немощная, недоразвитая, как недоношенный младенец-гидроцефал, мысль: Санни кто-то пытается подставить?
Черт, я только что упустил Тайлера. Ему вполне под силу все это провернуть, с его-то мозгами. И сейчас, скорее всего, он направляется к выезду из города.
Я немедленно отзваниваюсь Питчс. Он кратко говорит «понял», и уже через несколько минут, на трассе, я слышу, как и слева, и справа, и спереди и сзади воет сирена полицейских машин. Его должны перехватить.
Мне почти удается перевести дух и расслабиться на кресле, как голову прожигает одно имя. Как я не подумал об этом! Я конченый идиот. И если Йохан мертва, это полностью моя вина. Неплохое такое первое дело для портфолио?
Машину заносит на мокром повороте, я поддаю газу и мчу прямо в центр города.
У меня обрывается сердце.
Уоррес.
Дождь усиливается еще, так что даже с беспрерывно работающими дворниками становится ничего не разобрать на дороге. Я еле разбираю очертания их забора, останавливаю машину и почти наощупь пробираюсь ко входу в дом.
Уоррес.
Уоррес.
Вот, кого я упустил.
Входная дверь оказывается открыта настежь, и, даже насквозь мокрому от ледяного дождя, мне становится еще холоднее. Я взлетаю по ступенькам вверх и вбегаю в дом.
— Йохан? Вы здесь?
Внутри темно, тепло и тихо: тихо так густо, что тяжело даже двигаться. У меня нет ни фонарика, ни оружия, и я слышу только свое тяжелое дыхание — будто со стороны, будто это не я иду тут. На первом этаже тихо и никого нет, и я крадусь к лестнице на второй. Я что-то задеваю ногой и оно брякает и падает вниз, на пол первого этажа.
Ярко-желтый зонт с огненно-рыжей сердцевиной.
— Йохан?
Тишина. Сердце начинает колотиться еще сильнее, и я вбегаю по лестнице вверх и останавливаюсь перед спальней.
— Йохан! Вы живы?
Дверь в комнату слегка приоткрыта, и я кладу ладонь на нее. Вдох, выдох. Я толкаю дверь и делаю шаг вперед.
Под моей ногой хлюпает черная в сумерках кровь. На полу спальни, окровавленные и изуродованные, лежат два тела. Маленького ребенка и… Уорреса Торнейта.
В зале суде смеются два человека, и один из них — Питчс. Он хохочет во весь голос, кружится, поет и периодически восторженно восклицает что-то, перебивая бесцветную речь судьи:
— Ну, Ана! Ну, даешь!
Или:
— Пересадил полгорода. Смотрите все: мой мальчик!
Или:
— Ана, а ну иди сюда, обниму!
А сидящие на соседней скамье немолодые мужчина и женщина обсуждают:
— И вот, мамка с папкой давят, чтобы он нашел бабу и женился. Консервативные — жуть! Но он же не может! Съехал, значит, подальше от них, в дом на снос. Просит у евонной подруги ее трусики и регулярно подбрасывает своим родителям! Мол, чтоб поверили, что у него девочка-то есть. А сейчас в столицу переезжать хочет. Деньги копит.
Судья в черном балахоне читает приговор так монотонно, что из ее речи можно вычленить только те слова, когда она набирает воздуха в грудь.
— Оскорбление чести и достоинства… Клевета… Проникновение со взломом… Оставление в беспомощном состоянии… Умышленный поджог… Двойное преднамеренное убийство первой степени…
Лицо Санни — белее бумаги. Йохан слушает, закрыв глаза: будто читают не приговор, а поют сладкую колыбельную. Джут сидит рядом и незаметно держит мою руку, и его теплая ладонь — единственное, что я чувствую.
Зал суда — где-то далеко. Приговор — где-то далеко. Анатан — где-то далеко. Весь мир — где-то далеко.
Когда мы с Джутом были у Питчс в кабинете, он предложил план. После повторного ареста Санни выйти не смог бы — слишком большой залог в миллион долларов; у него столько нет. Но в СМИ и Интренет даем информацию, что Санни освобожден снова.
— И окончательно назначить, с учетом всех смягчающих обстоятельств, — судья прокашлялась, набрала воздуха в грудь и выпалила на одном дыхании: — Йохан наказание в виде лишения свободы сроком на двадцать три года.
К выходу направляется дюжина присяжных. Свидетели расходятся по углам. Судья откидывается на кресле.
Я ощущаю, что уже несколько минут в упор смотрю на Тайлера. На нем — ярко-синий свитер с желтым оттиском «UR BAE», на полу рядом с ним — та же спортивная сумка, а на носу — кусок пластыря поперек переносицы и корка крови. Дверь за спиной судьи открывается, и оттуда выходит Грейс — и сразу бросается к Тайлере. Они так и стоят, обнявшись, почти минуту. Тайлер отпускает руки:
— Я принес залог за тебя и теплую одежду. Ты не замерз?
— Нормально, — улыбается Грейс. — Что у тебя с носом, пупс?
— Пойдем, — дергает меня за рукав Джут.
Ноги почти не держат, и Джут поддерживает меня, когда мы подходим к клетке с Йохан. Она стоит, прижавшись всем телом к прутьям: во всей красе. С синяками и царапинами, с перебинтованными бедрами, со стесанной кожей на щеках и скулах.
Санни стоит к ней лицом в полуметре от клетки. На его лице просто отсутствуют эмоции — только шок. Питчс стоит сзади, поодаль, метрах в трех. Он перестал смеяться.
— Зачем, Йохан?
Она протягивает руку между прутьев и цепко хватает Санни за футболку. Глаза у нее раскрыты так, что видно белки глаз над радужкой. Взгляд у нее абсолютно дикий.
— Я люблю тебя.
От этих слов веет такой опасностью, что даже Джут отступает на шаг.
Я смотрю на Йохан и почти наяву вижу, как маленькая двенадцатилетняя девочка впервые влюбляется, в мальчика из соседней школы — но ему абсолютно на нее плевать, и он даже имени ее не знает. Я вижу, как она впервые идет на волейбольную секцию с твердым желанием стать лучше всех и играть в мужской команде, как она тренируется по восемь раз в неделю, как она подает документы в соседнюю школу, и как она плачет в своей спальне, когда не проходит по баллам. Как она переходит из класса в класс и видит, как Уоррес проигрывает этому Мальчику — прекрасному, непогрешимому. Как за ней, самой красивой девочкой в школе, штабелями ходят мальчишки, а она только отмахивается. Как она выпускается из школы, и на выпускном балу танцует не с Тем Мальчиком, а с Уорресом; как она уезжает в столицу учиться, и днями и часами стоит на железнодорожном вокзале, встречая и провожая все поезда подряд, а надежде, что тот, тот самый Мальчик приедет к ней, и как она рыдает каждый вечер, что он не приехал, не позвонил, не вспомнил. Как Уоррес делает ей предложение — раз, второй, пятый, восьмой; как на нее давят родители, чтобы она выходила замуж, как на нее давит Уоррес, чтобы она родила для него. Как она отказывается брать фамилию Уоррес. Как она узнает о нежеланной беременности и впадает в апатию, и как она рожает нелюбимого — даже ненавистного — ребенка и проваливается в бездонную, бесконечную, темную клиническую депрессию. Как она стоит под дождем на улице, не желая возвращаться домой — ни к мужу которого презирает, ни к родителям, которых ненавидит. Как она видит, что Тот Мальчик встречается сначала с одной девочкой, потом с другой — и обе блондинки. Как она идет и обесцвечивает себе волосы — впервые в жизни. Как она в первый раз идет в компьютерный клуб и пишет себе письмо, полное ненависти. Второй, третий, пятый. Двадцатый. Сотый. Как жалуется в полицию на саму себя. Первый раз. Третий. Десятый. Двадцатый. Как она забирается в чужой дом и подкидывает Тому Мальчику свое белье и фотографии. Как впервые делает себе больно. Как вызывает полицию. Как распечатывает свои же письма и приходит в прокуратуру. Как она крадет молочные бутылки под дождем, укрываясь желтым зонтом с оранжевой сердцевиной. Как находит счета за коммуналку и закрашивает краской. Как поджигает свою же машину, как крадет с работы, из лаборатории, кровь, и оставляет на местах преступления, как заказывает похищение самой себя. Как каждый день ходит в следственный изолятор и разговаривает с тем Мальчиком, уверяя, что не держит на него зла, и будет приходить каждый день. Как муж, поставив скрытые камеры, догадывается обо всем, и как она с диким, первобытным удовольствием вставляет в него нож. Раз, два, три. Пять. Пятнадцать. Тридцать шесть. Пятьдесят восемь. И как стоит сейчас, здесь, за железными прутьями, осужденная на двадцать три года, маленькая двенадцатилетняя Девочка.
— Целых двадцать три года, Йохан. — Санни, не отрываясь, смотрит на нее, не пытаясь вырваться. — Что же ты творишь.
Мы с Джутом подходим и встает рядом. И я говорю — а голос звучит жалобно, по-щеньячьи:
— Йохан. Йохан, что вы наделали…
Она не обращает на меня внимания.
— Всего двадцать три года, Ушивака. Мне уже двадцать четыре. — На лице Йохан возникает странное, первобытное, плотоядное выражение. — Ты будешь меня ждать?
И я говорю:
— Йохан, я же верил вам… Как вы могли…
Санни шокированно молчит, Йохан дергает его футболку на себя, и он с гулким звуком прижимается к прутьям, а на руках Йохан выступают рельефные мышцы.
— Я выйду всего через двадцать три года. Ты будешь меня ждать?
Санни молчит, не пытаясь освободиться от стального захвата, и не шевелится. Йохан немного ослабляет хватку и говорит так, что у меня бегут мурашки:
— Тогда лучше умоляй о пожизненном.
— Ты ненормальная, Йохан. Ты просто сумасшедшая, — одними губами шепчет Санни.
Джут делает шаг к выходу и тянет меня прочь от клетки:
— Пошли.
Анатан делает шаг за ним, прочь из зала суда. Анатан — всего лишь пешка, разменная монета на огромном поле опасной игры двенадцатилетней Девочки.
Последнее, что видит Анатан — как Маленькая Девочка и Тот Самый Мальчик в первый и последний раз целуются сквозь прутья разделяющей их клетки.
Руки за голову, трусики на пол!
© Copyright: Рей Джордан, 2019
Свидетельство о публикации №219081000090
Свидетельство о публикации №219081000090
Рецензии