Запахи праздников

   У каждого праздника — свой запах.
У христианской Пасхи — это запах ванили, лимона, дрожжевого теста. Он начинался ещё до праздника — с вечера, когда в доме что-то затихало и начинало медленно бродить… Сначала в воздухе, потом в ведре.

Любтя — моя нянечка, кулинарка от Бога и сердечный судья моих проделок — замешивала тесто в эмалированном ведре.
Отец купил это ведро, чтобы набирали в него воду: кран был во дворе, а на кухне её вечно не хватало. Но Любтя нашла ему лучшее применение. С тех пор ведро обрело другую, почти священную функцию — тесто для куличей.

К ведру нельзя было даже подходить.
— Чтобы не сглазили, — говорила Любтя, крестя воздух.
Но мы, дети, жили по другим законам.

Тесто поднималось к самому краю, пузырилось, как тёплая, дышащая масса. Я подбирала прутик с абрикосового дерева и, улучив момент, тыкала им в середину, завывая от восторга.
Подзатыльник от отца следовал справедливо.
— В угол. Немедленно.
— Но ведь всего один раз!
— Тем более. Один раз — преступление, второй — рецидив.

Любтя заходила спустя пару минут, вытирая руки о фартук.
— Ну и пусть. Никакие куличи не стоят твоего угла. — И выводила меня на свободу.

Этот запах — невозможно забыть. Про вкус стоит рассказывать отдельно.
Фаршированная рыба на Песах, кстати, у Любти тоже была лучшей в округе. Даже молокане из соседнего двора приходили на нюх.

Мы жили в частном дворике, к которому, как птенцы к гнезду, прилеплялись ещё несколько — через забор, через щели в калитках, через разговоры на крыльце.
В одном из соседних дворов жила целая семья молокан. Пели тихо, жили бедно, пахли сушёными яблоками и варёной пшеницей. Были приветливы, но держали дистанцию. Всё у них было другое, даже праздник.

А через два дома — Василий Андреевич.
Папа называл его энциклопедией русского мата.
— Не человек, а Розенталь по мату, — говорил он. — В трёх томах. И с приложениями.

Вася был душевный и запойный. Пил искренне, философски. Цитировал Достоевского в самых неожиданных ситуациях.
С кошкой Муськой на руках он являлся в наш дом на запах куличей, словно по вызову.
— «Дура с сердцем и без ума — такая же несчастная, как и дура с умом, но без сердца…» — говорил он с видом попугая, рассказывающего анекдот в третий раз за день.

Муська, рыжая, вздорная, всё ела подряд — включая куличи с изюмом.
Юрка, мой брат, знал: она — личный враг.
— Рыжая зараза! — кричал он, спасая своё варёное яйцо с верхней полки.
— Муська — интеллигенция, — строго отвечал Вася. — Всеядный философ.

На Песах ей доставалась рыба. Она урчала от счастья и потом нагло садилась в углу кухни, будто хозяйка.
Но не еда объединяла Васю с нашей семьёй — а Любтя. Он «дышал к ней неровно», как говорила соседка тётя Поля.
Любтя делала вид, что ничего не замечает. Но калитку в его сторону она не закрывала никогда.

А потом — Вася умер.
Молодым. Инсульт. Молча.
Муська перестала есть. Лежала у его лавки. Через несколько дней её нашли и похоронили рядом. Юрка вбил две скрещённые палочки.
— Теперь она не рыжая зараза. Теперь — просто Муська, — сказал он, впервые без злости.

Запахи праздников до сих пор возвращают меня туда — в тот дворик, где куличи шипели в духовке, молокане пели свои псалмы, а Вася читал «Идиота» с той же искренностью, с какой клал себе кусок рыбы.

Запахи праздников, как магнит, притягивали к нам многих.
И до сих пор притягивают — только теперь в памяти.


Н.Л.©


Рецензии