В гипсовом сапоге

 
              Впервые за свою долгую жизнь сидела хозяйка без дела на высоком крыльце своего дома и с грустью обозревала сад и огород. А дел было – за глаза. Видно, бес   попутал,   дорогу ей  в самое неподходящее время, перебежал. 
               Чапруниха - та ещё, гусыня, так за глаза называли её подружки - старушки. Смотрелась бодрячком. Ну, какие это, скажите, для неё годы? Всего-то 82 годочка. Быстра на ноги, скора на руки, сельчанам на удивление. Живёт одна. Домище. Постройки-пристройки. Сад. Огород. И всё сама, сама, сама!
               Июль – макушка лета! Ягода поспевает. Голова кругом у неё и пошла: от радости-обилия урожая своего, и забот – всё ухватить собрать. Что сварить, а что продать.  И наварила варенья, наготовила компотов, и на рынке ни одно ведёрко ягод продала. Было что, ведь всё уродилось.
               Земляника садовая, как медовая! Виктория - с детский кулачок! Малина – заманиха: сама в рот просится, через день подходит новая ягода, догоняет одна другую. Смородина - чёрная, красная, белая! Да что там ещё перечислять осталось? Крыжовник разве…
               До яблок, груш, время пока не приспело, хотя слива уже налилась. Особенно  вишня удивила – ветви книзу и даже на забор, облокотилась. На улицу свесила. А забор высоконький, да разве ребятню удержит? Оборвут в чистую.
               И, не откладывая дело на потом, ножовку в руки, лестницу на плечико, она уже на самой верхотуре. И ну спиливать те ветки, которые на улицу выглянули. Ширкает ножовкой. Уж не одну  убрала - счёт потеряла. «Управлюсь да там их и обберу»! - промелькнула дельная радостная мыслишка. 
               Тут - то неизбежное и приключилось: то ли голова закружилась, то ли равновесие  потеряла, но улетела она, да по ту сторону забора, что на улицу выходил. Охи - вздохи, крик.
               Упала она да на эти ветки, а они усыпаны  переспевшей вишней. Вся в красных пятнах-разводах и светлая блузка, и шорты. Соседи в шоке, когда увидели её в таком макияже: "Кровью исходит"!-решили. Мигом Скорая примчалась. Вовремя.
               Нога её теперь и надолго в неповоротливо-непривычном  гипсовом сапоге. «Хучь лучше бы убилась насовсем, - шепчут её губы,- за что мне такое наказание, да в такое время, дурёха старая»?