уроки и пороки

               
                СЕРГЕЙ  КАШИРИН

                УРОКИ  И  ПОРОКИ
                НЕПОБЕДИМОЙ  И  ЛЕГЕНДАРНОЙ   


                РАЗДУМЬЯ  РУССКОГО  ВЕТЕРАНА


               
               

               
               
                Вы себе не представляете, какие вопросы
               
                задают подростки на уроках истории  и как
               
                стыдно, как чудовищно стыдно подчас
               
                говорить им правду!               
               
                Эдуард Тополь. «Завтра в России».


                РОЛЬ  ЛИЧНОСТИ  СОЛДАТА  В  ИСТОРИИ
               
  А этот вопрос --  о роли личности солдата в истории -- кажется настолько очевидным, что тут и говорить не о чем. Если, разумеется, речь вести не вообще  о каком-то, так сказать, общемировом солдате, а о нашем, русском.  Ибо сказать, что солдат – космополит, это было бы по меньшей мере смешно. Это разве что наёмник, а из наемника какой солдат? Наемник – это, можно сказать, товар. Кто его купит, тому он и принадлежит. А космополит и того хуже. Это же перекати-поле, -- куда ветер дует, туда оно и катится.
Короче говоря, прикиньте сами. Во-первых, солдат такой же человек, как и все. А людей без национальности, неких общеземшарных общечеловеков природа пока что не вывела. Потому сразу требуется посмотреть, кто он по национальности. Во-вторых, солдат -- это человек вооруженный.  На Руси когда-то говорили – ратник. Ратоборец. Или еще так – служивый. Который на службе государевой. Точнее сказать – на службе государству. Значит, человек государственный. То есть  не какой-то там любитель- воитель вроде западноевропейского мушкетёра или рыцаря  на турнирах своим удальством выхваляющегося, а на службу в державное  войско призванный.
 Словом, русский солдат – это воин-ратоборец, и ему далеко не все равно, за кого воевать-ратоборствовать. Русский солдат -- это защитник. Защитник своих родных и близких. Защитник родного дома, родной земли. Защитник Родины. Свято чтущий священный завет великого русского князя Александра Невского:
-- Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет!
 Вот в чем  и следует видеть роль личности солдата в истории.
Максим Горький, помним, крепко, красиво сказал: «Человек – это звучит гордо». В первую очередь это нужно отнести к нашему солдату.
 Солдат – это звучит гордо!
 Солдат! Недаром же военнослужащих всех званий, от рядового до маршала, у нас уважительно называют солдатами.
 И все же, и все же…Числя себя человеком русским, по своему разумению уточню:
-- Русский солдат – это звучит гордо!  Воинственный Бисмарк, когда русские побили его вышколенные, считавшиеся непобедимыми, прусские войска, растерянно сказал:
-- Русского солдата мало убить, его еще повалить надо…
Вижу – полчища космополитов и многонациональные орды русоненавистников уже ощетинились излюбленным рыком:
-- Национализм! Русский национализм!..
Много спорить не стану. Вспомню лишь, что маршал Советского Союза армянин Иван Христофорович Баграмян, будучи в годы Великой Отечественной войны командующим фронтом, требовал, чтобы в наступающих частях 75 процентов личного состава были русскими. Потому что равняясь на русских, и солдаты других национальностей  мужественнее сражаются.
Это ли не оценка русского солдата!
А с другой стороны – не армянский ли национализм? Пусть, мол, русских погибнет побольше, -- можно ведь подумать и так. Каждый по-своему с ума сходит.
А вообще-то, согласитесь, отношение к личности рядового солдата  однозначно не определишь. Отрицай не отрицай, сквозит тут  холодок официозной казенщины. Причем не со вчерашнего дня , а с времен  оных и поныне. И можно только подивиться тому, сколь безропотно солдаты это воспринимают.  Да еще и гордятся своей суровой армейской судьбой. Чем  в стародавней песне наследственно по-русски залихватски выхваляются. Как грянут хором, печатая строевой шаг, вся вселенная по стойке «смирно» в струнку вытягивается и почтительно берет под козырек. Слышите? Послушайте! Всем песням песня – прошедшая испытание временем русского войска строевая:
                Солдатушки, бравы ребятушки,
                Где же ваши жёны?
                Наши жёны – пушки заряжёны,
                Вот где наши жёны!
   Внушительно, правда? Ать-два ать-два, ать!.. Выше ножку, бравы ребятушки, тверже шаг!..А если жёны у вас такие, то какие же дети?

                Солдатушки, бравы ребятушки,
                Где же ваши дети?
                Наши дети пули да картечи,
                Вот где наши дети!               
А? Каково?.. А вы знаете, что такое картечи? А это град в упор разящего пушечного свинца, все живое сметающего на своем пути. Ничего себе, детушки! Трудно даже вообразить себе картину смертоубийственного озорства этих солдатских отпрысков.
Эх, солдатушки-братушки! Нашли чем гордиться.
    Призадумаешься!..
Не помню даты, но хорошо помню яркий солнечный день, на деревенской улице  дым коромыслом и пыль столбом. Праздник – проводы допризывников на службу в армию. Какие-то незнакомые военные в ремнях-портупеях и форменных фуражках с блестящими лакированными козырьками (командиры!) жестикулируют, какие-то речи торжественные произносят, обращаясь к толпе, но их в общем-то и слушают, и не слышат. Шум, гомон, смех, любопытная озорная ребятня. В ярких  нарядах веселые девушки,  залихватски чубатые парни – хвастаются буйной, раскудря-кудрявой шевелюрой, поскольку знают, что завтра их остригут наголо – под нулёвку. Забреют лбы, -- усмехаются, вспоминая прадедовскую древность.
А мужики-то, мужики наши деревенские – ты только погляди на них! – это и они, и уже не они: приосанились, важность на себя напустили – куда там! И седобородые деды – туда же, такими бравыми глядят – не узнать. Тоже ведь солдаты  в не столь уж и далеком прошлом!  Многие медали, награды свои старинные выискали, на грудь нацепили. Мой дедушка Кондрат Антонович в матросскую форму с бескозыркой вырядился, и я возле его широченных штанин – на седьмом небе. Еще бы! Он на легендарном броненосце «Князь Потёмкин Таврический» в 1905 году революцию  поднимал.
Только вот молодки да старушки наши деревенские, мамы да бабушки  торжественность момента недооценивали. Праздник же, праздник! – сыновья да внуки в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию служить идут, а они  как наседки возле цыпляток – не наглядеться, не надышаться возле своих кровиночек перед долгой разлукой. Да еще, смотришь, позабудется какая – и со щеки предательскую слезинку смахнет. Эх, женщины, женщины, жалостливые, сердобольные русские бабы, что с вас возьмешь! Вечно глаза на мокром месте, даже и в радостно-праздничный день.
 И одна у всех печаль, и одна думка тревожная:
-- Только бы войны не было!.. Только бы не было войны…
Обронит кто-либо такое пожелание – ну словно заклинание молитвенно произнесет, и на минуту даже примолкнут все. И птицей взовьется над этим грустным молчанием чей-то страдающий голос:
                Последний нонешний денечек
                Гуляю с вами я, друзья…
  Зато как вдруг залихватски, подзадоривая одна другую душещипательными аккордами, и-эх! – и зальются, и заголосят, и по-русски навзрыд застонут,  и запоют тальянки да двухрядки -- гармони, гармони, гармони,«поэзия российских деревень!» Услышишь – душа зайдется.
А под самую певучую – до наших дней не  позабытая песня времен Гражданской войны:
                Ой, куда ты паренек,               
                Ой, куда ты,
                Не ходил бы ты Ванек
                Во солдаты!..
    Ага, не ходил бы! Как будто  ему взбрело в башку самому  туда  пойти. Не идет – призывают, вот и идет…
   А с другого конца наперерез – другой гармонист, а рядом еще и на ходу приплясывающий ухарь в заломленной аж к затылку кепчонке. Из-под козырька – чуб волной, а над козырьком той -- красная гвоздика пятилучевой искоркой приютилась. Чисто твоя звездочка на красноармейской богатырке. А в руках –с перламутровыми узорами  балалайка, и он под собственное трень-брень такие ногами кренделя выделывает –  и, эх! -- в глазах мельтешит. И  этак задиристо, с вызовом выражает-изображает:
        -- Рр-расступись, народ, Ваня в арр-рмию идет!
     Хлюст! Небось, рюмаху русской горькой уже на грудь принял. Да, может, и не одну. А как же без того в такой день! И если на то пошло, он вам не какой-нибудь Ваня-Ванек, а Иван. Он, может быть, Иван Иванович Иванов. Ему и море по колено, и горе не беда. Мы для форсу выпьем морсу. Изыди, нечистая сила, останься чистый спирт! Знай наших!
    И со всех сторон полетели подначки:
    -- Шпарь, Ваня, завтра баня!
    -- Мели, Емеля, твоя неделя!
     А что? А ничего! Мы – такие! Мы – Иваны русские! Мы наследственно по духу и по крови русские. На русской земли рождены, русскими матерями спеленуты, под русским знаменами взлелеяны, на русской земле русским хлебушком с конца копья вскормлены, родную русскую землю свято беречь призваны. И если что – либо грудь в крестах, либо голова в кустах! Жила бы страна родная, и нету других забот!
    И заглядишься на них, наших добрых молодцев! И залюбуешся. Вон как красны девицы смотрят – аж румянец во всю щеку. А из гурьбы призывников –из глубин русской души -- развеселая молодеческая частушка:
                Быть счастливыми желаю               
                Кустикам смородины,
                На три года уезжаю
                На защиту Родины!
   Праздником, большим праздником был день проводов призывников. С радостью шли они на службу в армию, а все равно и не без грустннки. Служили тогда  в наземных войсках – три года, в военно-морском флоте – пять лет. Что ни говори, разлука с родным домом предстоит не из коротких…
 Деды, бывало усмехались: подумаешь – три года! При батюшке царе в стародавние времена рекрут двадцать пять лет армейскую лямку тянул, так вот это был солдат. Вон как поэт о нем писал:
                Артикул ружьем выкидывал
                Так, что весь домишко вздрагивал.
                Как журавль, стоял на ноженьке,
                На другой носок вытягивал…
  А Суворов  что говорил? Суворов правильнее всех солдат называл – русские чудо-богатыри!
-- Мы – русские, какой восторг! – вдохновенно сиял глазами. – Мы все одолеем!
И  с воодушевлением объяснял:
-- Где олень пройдет, там и русский солдат пройдет! А где олень не пройдет, и там пройдет солдат русский.
Некоторые ясновельможные особы, поклонники прусской муштры, пытались уверять, что наиболее воинственными искони считаются германцы. На что он гордо, истинно по-суворовски возглашал:
-- Русские прусских всегда бивали!
Не потерпевший за всю свою жизнь ни одного поражения непобедимый русский полководец  знал, что говорил…         
 В наши дни расхожим стало выражение: «Есть такая профессия – Родину защищать!» Звучит, так сказать. Красиво звучит. Но скажите-ка вы мне, солдат – это разве профессия? Ну, разве что в том смысле, что солдат в своем военном деле не ремесленником должен быть, а профессионалом. А поскольку на вооружении ныне сложная современная техника, так ею же надо овладеть. А для этого не просто смекалку –  и упорство в боевой учебе иметь надо, и способности. Талант, если хотите.   
  Словом, сегодня солдат – это профессионал высшего класса. И профессия у него -- универсальная. И если не очень многие таковую добровольно выбирают, то нетрудно понять почему. А как к ней вызвать интерес, чтобы набрать в вооруженные силы достаточное количество солдат? Не офицеров или, скажем, не прапорщиков, а именно рядовых, как о них говорят, простых солдат, в обиходе именуемых призывниками и срочниками. То есть -- солдатами срочной службы. Их ведь в армию искони не пряниками заманивали, а именно призывали, как Законом, Конституцией предписано.
И что при великих князьях русских, что при царе-батюшке, что потом и при советской власти отношение к солдатской службе было соответственное – как к исполнению нелегкого, но святого патриотического долга. Пожалуй, проще всего и лучше всего о том Пушкин сказал: « На службу не напрашивайся, от службы не отказывайся. Служи верно, кому присягнешь. Береги платье снову, а честь смолоду…»То есть не карьеры ради служи, не ради какой-то корысти-выгоды,а как долг, как патриотическая совесть велит.
                А как лютые враги
                Придут к нам на пироги,
                Зарядим картечью пушку,
                Зададим гостям пирушку!..
 А вот небезызвестный Наполеон, который Бонапарт, тот, например, в свое войско заманивал. До наших дней молва донесла его девиз: «Путь к сердцу солдата лежит через его желудок». И в анналы истории вошла его еще более вкусная фраза: «Каждый французский солдат носит в своем ранце маршальский жезл». Некоторые историки не без оснований считают его авантюристом, а он, видать, был и неплохим психологом. Ведь одно дело идти умирать не за понюшку табаку, и совсем другое рисковать своей драгоценной жизнью за хорошенькое вознаграждение.
А как же! Каждая мурашка-замарашка мнит себя сытеньким, пузатеньким тараканом. На чем тот авантюрист и строил свою политику. Льстил. Играл. Заигрывал...
    Как отклик на красивый пассаж Наполеона после битвы под Иеной в 1806 году получило распространение чье-то будто бы солдатское письмо, в котором говорилось: «Не подлежит сомнению, что солдата ободряет и поощряет мысль, что он может, как всякий другой, сделаться маршалом, князем или герцогом». А в 1819 году, когда французам надо бы уже образумиться, Людовик ХУ111 в своей речи, обращенной к воспитанникам  военной школы в Сен-Сире и еще подбросил дровишек в чадный костер: «Помните твердо, что среди вас нет ни одного, кто не имел бы в своем ранце маршальского жезла…Извлечь его оттуда зависит от вас…»
И пошла гулять-порхать по белу свету эта завлекательная прибамбаска. Дескать, эй, вы, мелюзга  в Сен-Сире держи карман шире! Только что-то нет сведений о том, многие ли из той мелюзги стали герцогами и маршалами. Да и то сказать, вообразите себе, что  пол-армии  в безудержно воинственной Франции -- герцоги, а вторая – маршалы. А кто бы тогда кем командовал? Чепуха, словом. Агитка, попросту говоря. Приманка и самообман для самоутешения лопоухих  романтиков.
А победу на войне, между прочим, не Наполеоны Бонапарты, и не их маршалы, и не генералы добывают, а простые рядовые солдаты. Наши русские Иваны, французские – Жаны, германские – Иоганы и всякие прочие Францы, Фрицы да Гансы . Только вот для  Истории все они под одну гребенку. Жаны-простаки, Иваны-дураки, Фили-простофили. Госпожа История,  не преминул подметить классик, дама суровая. А уж  к какой-то там солдатне --  и тем паче.   От германских да французских королей до наших дней пренебрежение докатилось: солдатская масса –  пушечное мясо.
Ну, а если короли так, то с их подданных какой спрос. Куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Людей, население извечно с уничижением рядовыми  простолюдинами числили, так и они к солдатским массам относились. Не то чтоб совсем уж бездушно, нет, а все как-то отстраненно. Вы, мол, свое дело делаете, а мы – свое. Каждому – свое. Да мы к тому же вас и кормим.
-- Народ, который не хочет кормить свою армию, будет кормить чужую, -- вразумляли неразумных благоразумные. Им и не возражали, кормили. Понимали, сознавали, что к чему. Может, просто из притаенной робости перед людьми, уже своим внешним видом внушающими некоторый  перед ними внутренний  трепет. Солдатушки -- бравы ребятушки, да они ведь такие: сегодня твои защитники, а завтра прикажут им –  ни за что, ни про что они тебе и башку снесут.
Иное дело – Рабоче-Крестьянская Красная Армия. Уже само название само за себя говорит: армия рабочих и крестьян. А рабочие да крестьяне – они же сообща за землю, за волю, за лучшую долю. Значит:
                Чтоб труд навек свободным стал
                И всех в одну семью спаял,
                В бой, молода гвардия
                Рабочих и крестьян!      
Солдат  стали называть красноармейцами, матросов – краснофлотцами. Офицеров – красными командирами. И даже когда в годы Великой Отечественной войны Сталин вернул  армии погоны и офицерские звания, старорежимных «ваше благородие» да «ваше превосходительство» не вернул. Что подчеркивало социальное равенство всех наших военнослужащих – от рядового до маршала. А соответственно и отсутствие классового антоганизма, непримиримой классовой вражды.
Что, естественно, предполагало тесную сплоченность личного состава Советских вооруженных сил.   И на небывалую высоту подняло роль личности солдата в истории. Можно сказать, личности коллективной, могучей этим рабоче-крестьянским классовым единством.
Сегодня это уже красивой сказкой кажется,  а тогда советские парни шли в армию с радостью.  Службу в армии называли школой жизни, и считалось, что не послуживший в молодой человек – не мужик. Даже девчонки нос воротили от тех, кто эту школу не прошел.
А какие дифирамбы гремели тогда  родной и любимой Рабоче-Крестьянской Красной Армии:
                Били Деникина, били Махно,
                Так же любого с дороги смахнем!
Ну, ладно, Махно – это, известно, бандит, ни за красных, ни за белых – за какую-то там самостийность. А Деникин? А Деникин – русский. Деникин -- сын простого русского солдата. Заладили одно: царский генерал, белый генерал. А он из крестьян. Из простых русских крестьян.
Хотя чего уж там сетовать. Оставшись без головы, по волосам не плачут. Тогда ведь такая кровавая каша заварилась, что сын со штыком на отца шел, сват на свата, брат на брата, -- Гражданская война. И одолели те, что за русских и за бедных. Красные, то есть, победили.  Рабоче-Крестьянская Красная Армия  победила.  Над Россией победное Красное Знамя взвилось, и над Россией – над шестой частью Земли – из края в край торжественно разнеслось:
                И от тайги до Британских морей
                Красная Армия всех сильней!
   Еще бы! До сегодняшних дней войну продолжают называть Гражданской, будто тогда только граждане нашей страны друг против друга сражались. А на самом-то деле, в тиски Россию-матушку зажав, шли на нас четырнадцать держав. Наша Красная Армия и плохо вооруженной была, и полуголодной, и полураздетой.  Красноармейцам босиком в штыковые атаки ходить приходилось. Вот она, победа, как перезрелое яблочко, сама нам в руки валится! -- мечталось нашим врагам, однако…
 Однако и доныне весь мир дивится тому, что наш солдат, которого тогда называли красноармейцем, все невзгоды преодолел, не только Деникина и Махно – всех к чертовой бабушке смахнул, всехжелезной метлой смел с дороги к свободе. Должный, словом, урок всем нашим врагам преподнес.
А Великая Отечественная война? В одном кровавом ряду с заранее отмобилизованными, вооруженными до зубов полчищами фашистской Германии на нашу страну двинулись войска Финляндии, Венгрии, Румынии, Италии, Испании, Словакии и Хорватии. Это только официально. Кроме того, на советско-германском фронте сражались добровольцы( добровольцы, черт возьми, добровольцы!) из всех стран Западной Европы. То есть – вся Европа на нас шла. Отборные легионы, разросшиеся в ходе сражений до дивизий с названиями «Валлония».»Фландрия», «Шарлемань»,»Нидерланды», «Дания», «Богемия». «Мораия» и еще много помельче.
 Фашистская орда – с Запада! А с Востока – такая же кровожадная Япония. И все ведь тоже получили по зубам, поджав хвосты, убрались зализывать раны в свои цивилизованные подворотни. И еще торжественнее зазвучало над свободной непокоренной Русской землей:         
                Непобедимая и легендарная,
                В боях познавшая радость побед,
                Тебе любимая, родная армия,
                Шлет наша Родина песню-привет!
 И был в стране не культ какой-то сверхличности, в смысле – некоего выдающегося, редкостно великого вождя или полководца, а культ Победы! То есть как бы личности коллективной. Рабоче-Крестьянская Красная Армия и Красный Военно-Морской Флот – это же неотделимая часть Советского народа. И Победа в Великой Отечественной войне – это Победа Советского народа, и Культ Победы – это Культ Советского Народа. 
 Вот какой в нашей стране был культ! И вдруг…
И вдруг  надо же – словно ничего этого и не было. Где она – наша непобедимая и легендарная? Осталась разве что лишь в песнях да легендах, так и те уже разве что лишь в День Победы звучат. И о роли личности солдата в истории надо гадать, думать-размышлять заново. Ибо наблюдается в этом государственно важном деле пассивное обывательское безразличие. Теперь уже в вооруженных силах службу на контрактную основу переводят. А контрактники – это же наемники. Грустно, но факт, никуда не денешься.
 До чего дошло – молодежь в армию на бесплатную службу идти не желает. И вообще служить в армии не желает, выискивает любые, самые позорные способы, только бы отвертеться от призыва.         
 Вот разве что поэты да так называемые мастера художественной прозы  –  ну, те об армии пока что пишут, да и то разве что о военном времени, о войне. К литературе, пожалуй, прежде всего мы и обратимся. Авось поможет роль личности солдата в истории рассмотреть.
Вполне понятно, сколь много в солдатском вопросе таят дела давно минувших дней, преданья старины глубокой. Однако, как сказал достославный Козьма Прутков, нельзя объять необъятное. Посему, оглядываясь на времена давно минувшие, незапамятные, обратимся поначалу к лихолетью не столь давно отгремевшей кровопролитнейшей Второй мировой войны. Для нашей страны, нашего народа – войны  Великой Отечественной…
                В  СЕМЬЕ  НЕ  БЕЗ  УРОДА

Девятого мая 2015 года , в день 70-летия Победы, в России и за ее пределами, как сообщили средства массовой информации, 12 миллионов человек провели манифестацию под символическим названием «Бессмертный полк». Мужчины и женщины разных возрастов, целыми семьями, с детьми в колясках и на плечах, с портретами своих родных и близких, павших на фронтах Великой Отечественной войны вышли на улицы больших и малых городов  России и стран СНГ. Это ли не свидетельство той значимости, которую народ придавал и придает роли личности солдата в истории! Как не порадоваться тому! Да разве могли найтись такие, кто тому не порадовался?! И вдруг…
И вдруг откуда и взялось – как ядовито шипящие гады из змеиных нор скопом выползло кишмя-кишащее отребье иудиного племени фальсификаторов и клеветников, пытающихся пересмотреть и опорочить итоги Второй мировой войны, и более всего войны Великой Отечественной. Одним из первых в этой гнусной своре был доморощенный Иуда Владимир Резун, бывший советский майор ГРУ (Главного разведывательного управления, перебежавший в Швейцарии на сторону Британской разведки. Бессовестно избрав себе псевдоним Суворов и имя Виктор,(понимай – Суворов Победитель),он выпустил подлую книгу «Ледокол», в которой  нагло оклеветал  родную страну, Рабоче-Крестьянскую Красную Армию  и всю историю Великой Отечественнной войны. Эту и последующие клеветнические книги, выходившие якобы из-под его пера, писали за него(или совместно с ним) специалисты-советологи западных спецслужб, и цель у них была одна: подорвать авторитет и престиж Рабоче-Крестьянской Красной Армии, посеять смуту и неверие у наших людей, нашего народа. Тогда же, еще в середине девяностых годов прошлого века  этого Иуду проклял родной отец, за измену Родине продажный перебежчик был приговорен к расстрелу.
Предупреждение возможным подпевалам и последователям более чем внушительное. Однако в семье не без урода. Тем паче, что  уродов моральных не сеют, не пашут, их на забугорно-заокеанские сребреники у нас же под носом ловко и в немалом количестве взращивают наши враги. Госсекретарь США тех лет открыто признал: «Чтобы развалить Советский Союз и победить в «холодной войне», мы затратили триллионы долларов». Вот и не переводится мерзкое племя подпевал и последователей проклятого отцом Резуна. 
 О мутной волне помоев, коварно выплеснутых этими подонками на страницы периодики, в радиоэфир и на телеэкраны, противно и вспоминать. На первый взгляд, это тот собачий лай, что неизбежен при шествии каравана своим путем. Тем более – путем историческим. Давно замечено, что стоит злобно гавкнуть одному пустобреху, как со всех сторон взахлеб зальется  неисчислимая свора подтявкивающих мосек. Но в данном случае сравнение меркнет перед сегодняшним гвалтом так называемой либерально-демократической свободой слова. Против России, против русского народа идет затяжная информационно-психологическая война, и злобная орда русоненавистников остервенело лает под руководством  вражеских спецслужб, простерших свои щупальцы в тайные тайных нашего государства. Вот под каким углом зрения нужно смотреть и на поток русофобской книжно-журнальной мерзости.
 Одна из типичных в таком ряду поделок – книга«Мимо острова Буяна: исторический роман»(Петр Могунов, М. 2011, 432 стр). Бравируя тем, что он  из культурной столицы Петербурга, привез эту книгу в  центральную районную библиотеку нашего малого города Гдова сам  автор. Ближний ли свет, да и аудитория не идет в сравнение с питерской, а вот заявился, прикатил и вызвался свое писчебумажную прыть в личном общении убедительнее проявить. По методу: сам написал – сам свое изделие хвалю, сам свой товар рекламирую. И не просто распространяю – навязываю. Надеясь, что здесь, на периферии публика попроще, ей легче мозги пудрить.
 Не позабыто пока что  расхожее в недавнем прошлом средь наших людей мнение, что книга – лучший подарок. Да и вообще, говорят, дареному коню в зубы не смотрят. Однако же как не посмотреть, смотрю и… Фамилия автора на обложке – Петр Могунов, жанровое обозначение –  исторический роман, а в выходных данных фамилия уже другая – Котов Петр Алексеевич, и еще девять фамилий, кому Могунов(он же – Котов) «приносит искреннюю благодарность в работе над книгой». Пояснений тому нет,  но смекаешь, что Могунов – это, надо полагать, псевдоним от слова «могучий». Или, может, – «могутный». В чем явно усматривается подражание Резуну-Суворову: псевдоимя покрасившее, позначительнее взять.
    Роман, между прочим, произведение  художественное, продукт чьего-то личного, индивидуального творческого труда, а тут что же – целая артель, аж десять  соучастников? Не потянут ли, как лебедь, рак и щука, кто в лес, кто по дрова.  Ха-ха, так оно и оказалось. Какой-либо художественности  тут, прямо сказать, кот наплакал. Коллективный «могутный» сочинитель состряпал спекулятивную окололитературную поделку, в которой устами центрального в ней персонажа капитана Фотинёва постарался нагло оболгать не только весь ход  Великой Отечественной войны, но и всю историю нашей страны. Ради чего уж таким он изображается эрудированным, таким на все четыре копыта подкованным, этот капитан, что другого такого историка и днем с огнем не выискать.
   Нет, ей-ей, хоть стой, хоть падай. Так во всем в подробностях разбирается, с таким апломбом  разводит многостраничную бодягу – о том, видите ли, не знали ни Верховный Главнокомандующий  Сталин, ни Трижды Герой Советского Союза маршал Жуков, ни весь Генеральный штаб, ни вся Верховная ставка Главнокомандования СССР. 
В пространной аннотации читатель уведомляется, что роман рассказывает о мало известной странице в истории второй Мировой войны – драматических событиях на датском острове Борнхольм. Это и есть тот самый известный нам по русским сказкам Буян. Который уже на исходе Второй мировой войны будто бы безо всякой для того необходимости, по прихоти разбуянившегося товарища Сталина, оккупировала Красная Армия. Потому, мол, и умалчивают  о том официозные историки. Надо, значит, восполнить в исторической литературе пробел.
При сем многозначительно подчеркивается: «Автор органично вплетает в канву художественного произведения реальные исторические события и достоверные факты». И вот вам – толстенный том. Эпопея. Ну, насчет художественности с первых же страниц не видно таковой, а что касается органичности  и достоверности – так и вообще обстоит с точностью до наоборот.  В предисловии, осудив всех наших военачальников за якобы неоправданно большие потери на всем протяжении войны и особенно при штурме Берлина, Могунов-Котов без тени сомнения недвусмысленно и безапелляционно заявляет:
«Руководители США и Великобритании сохранили тысячи жизней своих солдат, предоставив возможность штурмовать Берлин Красной армии…»
    Если говорить о книгах военной тематики, о многочисленных произведениях о Великой Отечественной войне, так это же целая библиотека. Но, право, такого бесстыдства нигде ранее не встречалось. А тут следуют  и еще более «высокоумные» разглагольствования. Берлин и не надо было штурмовать, -- объясняет Могунов-Котов. Зачем? Надо было просто окружить кольцом блокады, и агонизирующий фашистский зверь сам подох бы от изнеможения и голода.
   Во как вумно, а? Известно же, что смертельно раненый зверь особо опасен. А в Берлине была сосредоточены отборные части германской армии численностью около миллиона человек, да еще под ружье было поставлено все мужское население в возрасте от 60 до 15 лет.  Любой мало-мальски грамотный читатель не может не видеть, что досужие разглагольствования Могунова-Котова -- это либо самый что ни на есть наглый бред полуграмотного невежды, либо примитивное, в расчете на недалекость сегодняшних читателей, коварство захлебывающегося от злобы негодяя.            
 И вообще, если так судить, то наших тогдашних союзников  надо превозносить до небес еще и за то, что они всячески затягивали и открытие второго фронта. А мы, видите ли, недотепы, не могли еще годик-другой с наступлением повременить. Взяли бы да и предоставили недобитому врагу самому подыхать.
А что обо всем этом, о наших советских  руководителях высококомпетентный исторический романист Могунов-Котов нам поведал? А о наших с этакой нутряной  озлобленностью  -- наотмашь:
«…советские руководители во главе с кровожадным вождем, с маниакальной жестокостью гнали на штурм Берлина сотни тысяч солдат…Людские потери на кровавой дистанции не учитывались. Главный приз -- доложить Хозяину о взятии фашистского логова первым…Разве думали маршалы и генералы, что кроме них кто-то хочет жить…
Но для нелюдей из теплых кремлевских кабинетов и «ближних дач», желавших почестей  славы, жизнь подданных, жизнь солдат не стоила и ломаного гроша. Ценить и беречь самое дорогое, что есть у человека, они не умели,  не могли и не хотели. Чужая жизнь была для них всего лишь разменной монетой в большой политической игре, средством для достижения личных, нередко преступных целей».
Можно лишь оторопело дивиться безграничной  лжи. « Гнали на штурм…ради преступных целей…Главный приз… Читателя здесь вообще и в грош не ставят. Будто никому и до сегодняшнего дня неведомо, что руководство США и Англии именно для того и не торопились с открытием второго фронта до тех пор, пока немецкие вооруженные силы не дойдут в войне с Россией до истощения.  А в последние годы и терпящая поражение Германия вела войну за выигрыш времени, и союзные войска после форсирования Рейна серьезных боев уже не вели. Не оказывая сколь-нибудь серьезного сопротивления, немцы тысячами сдавались нашим тогдашним союзникам в плен и вели с ними тайные переговоры о сепаратном мире.
Немецкому населению был распространен призыв Гитлера: «Лучше сдать Берлин американцам и англичанам, чем пустить в него русских! Из двух зол выберем меньшее.» И еще этот маньяк грозился в случае безвыходного положения так хлопнуть дверью, что весь мир вздрогнет. Он знал, что немецкие физики усиленно работали тогда над созданием оружия массового поражения – атомной бомбы. И еще неизвестно, чем бы это закончилось, если бы не победоносный штурм Берлина советскими войсками.
Хотя чего там гадать – очень даже известно. Крови и потерь было бы еще больше. О том же тысячу раз писано-переписано в открытой печати. Далеко ходить не надо, казалось бы,  обратись прежде всего к мемуарам организатора и руководителя штурма Берлина маршала Г.К.Жукова «Воспоминания и размышления», и на все свои вопросы получишь обстоятельный. И здесь, в частности, такое разъяснение:
«Если в районе Сталинграда Юго-Западному, Донскому и Сталинградскому фронтам потребовалось почти два с половиной месяца для полного разгрома армии Паулюса, то в завершающей Берлинской операции, как уже говорилось, более чем 400-тысячная группировка  немецких войск была разгромлена и пленена за 16 суток»(т.3, стр.301).
 Первое издание «Воспоминаний и размышлений» Г.К.Жукова вышло в 1969 году, затем еще было восемь переизданий. Последнее уточненное и дополненное в трех томах в 1995 году. Так где там, словно понятия о том не имея, ретивые  резуны-суворовы  не прекращают бессовестно преподносить  нам свою подлую галиматью! И при этом имеют наглость называть свою поделку историческими романами.
Вообще весь текст, все содержание 428 страниц этой толстенной книжищи, истинно пузатого, как Библия, так называемого исторического романа  Петра Могунова-Котова –  неуемно злобный, ядовитый шип с натужной попыткой как можно пространнее и убедительнее преподнести  свои русоненавистнические измышления малосведущему читателю.  Разнузданно гнусная клевета вложена здесь в гадючьи уста  якобы  самостоятельно мыслящего главного героя – капитана Сергея Фотинёва, который является прототипом-прообразом, или, как еще говорят, рупором самого Петра Могунова-Котова и его пособников. Этот Фотинёв «пехотный капитан» --, по авторской характеристике, человек «неординарный.» Он советский офицер, но не такой, как все: « уровень его образования и интеллекта был слишком высок для Красной армии. Он резко выделялся из общей серой офицерской массы».
 Шутка ли, лишь он, заместитель командира батальона капитан Фотинёв да командир первой роты старший лейтенант Котинюшин единственно во всем батальоне пользовались таким предметом гигиены, как зубная щетка. Аристократы  в массе советских дикарей.
  В резком контрасте с общей «серой массой», Фотинев разъединственно не пил, не курил, не матерился, читал газеты. Причем не только на немецком, но даже и на английском языке. Еще бы, понимать надо! Ведь он, вынужденный помалкивать о своей родословной, оказывается, был сыном гонимого советской властью потомственного дворянина. Истинно по Гоголю -- приятный во всех отношениях молодой человек, уже во внешности которого «видна порода». Прямо- таки не фронтовик, прошедший тяжелую, кровопролитную войну мужественный и суровый  офицер, а  истинно пай-мальчик. На войне он будто бы и не воевал, а в белых перчаточках играл в бирюльки. Но – из дворян же, из дворян, поэтому не просто пехотный капитан, а – редкостный интеллектуал,«ходячая энциклопедия».
 Посему весь текст   романа – это монолог  капитана Фотинёва. Этакая нескончаемая «назидательно-дружеская» его беседа с подобострастно внимающим и поддакивающим ему,  подхалимски угодливым  старшим лейтенантом Павлом Котинюшиным. Поскольку, дескать, оба до войны жили в достославном Питере, учились в высших учебных заведениях, посему здесь, в армейской полуграмотной массе (внимай и преклоняйся, читатель!) лишь они вдвоем могли найти общий язык и взаимопонимание. А меж  тем  их растянутый многостраничный диалог попросту графомански зануден.
А с общей «серой массы» действующей Красной армии, по Могунову-Котову, что возьмешь! Это же сплошь безмозглые матерщинники, пьяницы, мародеры и вообще рабоче-крестьянское быдло. Дескать, какая армия, такой и личный состав. Даром, что ли, в начале войны эти плоховооруженные дикари в ужасе перед цивилизованными немецкими вояками отступали, тысячами, десятками и сотнями тысяч сдавались в плен. До того дошло, что уже 16 августа 1941 года грянул, по словам автора романа, грозно знаменитый приказ Сталина «Ни шагу назад!» За отступление, за шаг назад – расстрел!
И следом в  сентябре 1941 года по частям Ленинградского фронта и Балтийского флота была разослана директива:
«Разъяснить всему личному составу, что семьи сдавшихся врагу, будут расстреляны, а по возвращении из плена они также будут расстреляны».
Ну  тут, так сказать, и началось. «Исторический романист» Могунов-Котов  с высоты его «энциклопедических» познаний «органически достоверно» повествует:
«Вот и старался маршал, не считаясь с потерями. На робкие возражения нижестоящего командира он отреагировал трехэтажным матом и якобы разразился  такой яростной тирадой:
 -- Молчать! Выполнять приказ! Пойдешь под трибунал! Ты что, сукин сын, не понимаешь, что солдаты здесь для того и находятся, чтобы сражаться и погибать за нашу Родину и товарища Сталина? На смену погибшим русские бабы нарожают столько солдат, сколько надо для нашей великой победы».
Во какая дубоголовая попытка «высокоодаренного романиста» возвысить себя над каким-то там советским маршалом! И, оказывается, эту свою «художественно впечатляющую» эскападу  Могунов-Котов с кощунственной наглостью приписывает маршалу Жукову.
Широко известны слова нашего великого русского писателя Михаила  Шолохова:
 «Жуков был великим полководцем суворовской школы, Он понимал, что на плечи солдата  легла самая нелегкая часть ратного подвига».
Ранее неизвестному романисту Могунову-Котову и его консультантам-соавторам эта высокая оценка, по всей видимости, неведома. Но тем более жалкими, безграмотными бумагомараками предстает эта  писчебумажная компанийка. В годы Великой Отечественной войны само слово, само понятие «плен» было равноценно понятиям«трусость». «предательство» и «несмываемый позор». У всех на устах был гордый лозунг испанских республиканцев: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!»  Не менее известен дерзновенный клич острова Свободы – «Патриа о муэртэ!» -- «Родина или смерть!» Именно такими были  лозунги  и у нас: все для фронта, все для победы! А теперь такие вот борзописцы пытаются вменить это  нашим военачальникам, нашему вождю и даже всему нашему народу в не прощаемую вину.
Что и говорить, жизнь есть жизнь, время идет, и сегодняшние читатели видят, а посему и знают Великую Отечественную войну уже  очень и очень издалека, именно понаслышке – через средства массовой информации и литературу. Вот могуновы-котовы, подобно Моське на слона, и растявкались. Дескать, не верьте казенному официозу, там все приукрашивают, скрывают, а вот мы вам сущую правду и откроем. У вас, мол, соображайте, и Верховный Главнокомандующий был такой, и под стать ему и нижестоящие советские военачальники. Чтобы взять, к примеру, расположенную на горе деревню Слойкино, командир полка днем, средь бела дня  погнал в лобовую атаку на  кинжальный огонь немецких пулеметов затюканных, замордованных, запуганных угрозой расстрела несчастных русских солдатиков. Атака за атакой, без предварительной разведки и артподготовки, по открытой местности, из низины вверх по склону возвышенности, в полный рост…
    Нарочно не придумаешь картины тупого, безмозглого руководства наступательным боем!  Красноармейцы, естественно, залегли, а замполит  вскочил и заорал: «Вперед! За Родину, за Сталина!»–и  рота за ротой, батальон за батальоном --вперед, вперед, а «немец все косит и косит, все косит и косит…»
-- Почти полтысячи человек полегло, -- вспоминает чудом уцелевший красноармеец Прошкин. – Наши убитые солдаты прямо слоями друг на друга укладывались. Вот вам и Слойкино!
-- Ну, а деревню-то вы взяли? -- посыпались вопросы. --А что, нельзя было с обойти, атаковать с тыла?
Ага, необстрелянные, необученные новобранцы понимают, что нельзя было так бездарно – в лоб из низины по склону холма на вершину атаковать, а там этой простейшей вещи ни командир полка, ни один из командиров батальонов не понимал. Недоумки, тупицы, олухи, а не командиры! Да еще при том, оказывается, на следующее утро оставшиеся в живых без боя в ту деревню вошли. Как так? А так. Выяснилось, что лобовые атаки целого полка красноармейцев отбивали всего лишь пять засевших в блиндажах немцев. Ночью под прикрытием темноты  они укатили из деревни на мотоциклах, объяснив одной полуживой от страха старухе, что Сталин «совсем не любит своих зольдат, бездарно заставляя их умирать такой  глупой  смертью».
Ну как же, как же, никому из наших командиров и в голову не пришло перед атакой в лоб  хотя бы разведку предварительно провести. И как же после этого  удирающим из русской деревни гитлеровцам впопыхах не поведать хоть кому-нибудь о таком их проницательном наблюдении – конечно же, трясущейся от страха старухе, и без того плохо понимающей их ломаное русское косноязычие. Убедительнейший для исторического романа «достоверный» эпизод! Гитлер  своих солдат безумно любит, а вот Сталин…
И еще в «историческом романе»такая «органическая достоверность».Когда осмотрели покинутые немцами блиндажи, обнаружили там аккуратно постеленные половички, а в одном на полу лежал даже ковер, «изъятый у кого-то из деревенских богатеев». Культурно воевали немцы, не то что наши русские хамы, не имевшие даже зубных щеток. Потрясающе культурно! Прямо-таки не воевали, а забавлялись, развлекались, играли в войнушку, наслаждаясь убийством этих русских иванов-дураков.
 А  рядового Прошкина, когда он  рассказал о происшедшем необстрелянным новичкам прибывшего в полк пополнения, за болтливость и паникерство, чтобы умел держать язык за зубами, так жестоко избили «костоломы из СМЕРША», что он через два дня умер.
 СМЕРШ – это название означало «смерть шпионам», то есть вражеским лазутчикам, а в романе смершевцы – это злобные костоломы не для немецких шпионов, а для оклеветанных тайными осведомителями своих, ни в чем не повинных фронтовиков. Потому как если командиры наши такие бездушные и безжалостные, то уж смершевцы… о-о, надо понимать, это и вообще зверье кровожадное!..
Весь этот эпизод, начиная с явно «опрощенной» фамилии Прошкин и явно притянутого за уши наименования деревни – Слойкино, даже самому наивному читателю предстает не «органической достоверностью» в романе, а  примитивным вымыслом. Лубок, пародия. Однако же вот публикуется такая «художественная проза о войне».
   И вот читаешь  – негодования не сдержать. Уж он-то, этот а-ля Резун-Суворов, этот  Могунов-Котов, знает, как надо воевать! Уж он-то такого не допустил бы! Уж он-то этих бездарных и жестоких сталинских полководцев научил! Невольно  вспомнится:
                Каждый мнит себя стратегом,
                Видя бой со стороны.
 Что ж, мало ли таких «стратегов», кому свойственно самообольщаться, втайне мнить себя личностью значимой. О чем еще четче с укоризной и наш Пушкин обронил:
                Мы все глядим в Наполеоны.
                Двуногих тварей миллионы
                Для нас орудие одно…
 Великим стратегом и выставляет себя некто Петр Могунов-Котов, вкладывая свои русоненавистнические тирады в уста «ходячей энциклопедии» и «самоотверженного правдолюба» -- капитана Сергея Фотинёва. Вот, пожалуйста, какие этот «интеллектуал» выдает трюизмы-афоризмы:
 «Фотинёв считал, что высшая степень свободы –возможность говорить правду…» Ах, ах, как мудро и просто, и как мало человеку надо – только и всего, что говорить правду. А  ему, -- такому культурному, такому благородному! -- пришлось жить в «хоре лжецов», которые «ложь возвели в государственную идеологию, а страну превратили в один большой концлагерь».
После Солженицына это, в общем-то, жалкий плагиат. Петру Могунову-Котову, по всей видимости, не дают покоя лавры этого, ныне на все лады восхваляемого, а по сути коварного человека. Ведь давно уже известно, что в  концлагере Солженицын содержался на привилегированном положении, поскольку был способным, умеющим втереться в доверие сокамерникам, редкостно разворотливым  стукачом,  сексотом. То есть – секретным осведомителем, доносчиком под кличкой «Ветров». Рано ли, поздно ли, будет еще выяснено, сколько жертв  на его счету. Да, впрочем, не зря, наверно, говорят, что весь его «Архипелаг ГУЛАГ» представляет собой тоже своеобразное досье стукача, в котором факты подтасованы и перемешаны с ложью.
                ***
А Могунов-Котов выказывает себя еще более крутым обличителем всего советского.   И весь ход, все события, всю картину и итоги  Великой Отечественной войны Советского Союза против гитлеровской Германии он  кощунственно подает как «политическую игру кремлевских нелюдей, для достижения личных, нередко преступных целей». 
Уже сам тон повествования насквозь проникнут неутолимой, до дрожи телесной, до умопомрачения свирепой злобой и ненавистью ко всему советскому. Ну что ж, чтобы не сказали, что преувеличиваю, предоставим слово  высокоумно разглагольствующим дошедшим до Европы главным персонажам рассматриваемого «романа», помечая цитаты номерами страниц:
«--А ты думаешь мы принесли на советских штыках истинную свободу?
-- Конечно. Свободу от фашистской чумы.
-- Частично ты прав. Но, освободив народы Европы от страшной эпидемии коричневой чумы – фашизма, мы скоро начнем заражать эти страны красной чумой. Как говорится, хрен редьки не слаще»(54).
Право, тут и в комментариях не до этики. Нехорошими словами приласкать подмывает. Разговор происходит, заметим, 11 мая 1945 года, то есть тотчас после нашей Великой Победы. Каково? Этак будто бы «простонародно», не говоря уж о том, что прямая речь романных героев льется шаблонными фразами желтой прессы «как по-писаному». Вроде как полуграмотный переписчик сдирал с каких-то вражеских изданий. Это  же не просто неправдоподобно, а в полном контрасте атмосферы тех дней, когда все население, все народы Западной Европы были преисполнены благодарности и уважения к нашим воинам, воинам-освободителям, спасшим их от смерти. А тут надо же – два  советских офицера как два отщепенца, два, прямо говоря, жалких подонка, не рады нашей победе и не просто беседуют --озлобленно разглагольствуют, остервенело злопыхают в антисоветском и античеловеческом духе.
   Объяснить это можно лишь тем, что  состряпан и издан этот «исторический роман» уже в начале ХХ1 века, когда  настроение общества в нашей стране вот уже на протяжении нескольких десятилетий формирует историческая публицистика, весьма тенденциозно обращающаяся с фактами. Пользуясь этим, орда оголтелых русоненавистников ринулась перевирать и фальсифицировать историю Второй мировой войны. Вот и Могунов-Лгунов разошелся -- истинно не знает удержу:
«Для Сталина и для многих его маршалов и генералов люди вообще и солдаты – это пыль под ногами, мусор, пушечное мясо»(78).
Словом, уметь надо с ног на голову давно известное ставить. Это когда было сказано -- после вступления наших русских войск в Париж в 1814 году, обличая наполеоновский режим, французский писатель Шатобриан новобранцев французской армии назвал сырьем и пушечным мясом. Ретивые газетчики выражение это буквально измочалили. Романист Могунов-Котов тоже свою образованность показал. Он вообще  за спину этой «ходячей энциклопедии» норовит на каждом шагу спрятаться: 
«Офицер Фотинёв хорошо изучал Устав РККА. То, что было в нем написано, могли придумать только нелюди, презиравшие свой народ»(96).
  Так ведь опять же безграмотный примитив.   Если Устав РККА, то – какой?  Был Боевой Устав пехоты. Был Дисциплинарный Устав, был Устав караульной службы и другие. И  все Уставы победоносной Рабоче-Крестьянской Красной Армии потому, значит, и способствовали одержать великую Победу над фашистской Германии, что были написаны во вред своему  народу? Вот уж действительно Фотинев – «ходячая энциклопедия!»А уж Могунов – сами видите, прямо-таки  и сверх того.
    А победили мы, по его словам, лишь потому, что воевали, не щадя своих людей, в отличие от генералиссимуса Александра Суворова, повторявшего, что «воюют не числом, а умением». Да и в выдающегося, непобедимого русского полководца  Суворова он норовит швырнуть горсть ядовитой грязи:
«-- А я слышал, что Суворов бережно относился к солдатам, делил с ними все тяготы суровой армейской жизни, ел с ними кашу из одного котла, хоть и был графом» -- невпопад добавил Паша.
-- Очень даже возможно. В СССР в угоду властям написано много сказок. Вся наша история – это набор мифов и легенд…»(198).
Так! Единым махом всю русскую историю побивахом. Для «потомственно породистого дворянина»  Фотинёва все русские люди, весь русский народ – это же сплошь нелюди. Нет, не верится, что это русский человек. Называя вещи своими именами, скорее – выродок. И первый для него самый страшный среди нелюдей, конечно же, Сталин. О чем опять же сверхгениальными устами Фотинёва (куда уж до него Сталину!) Петр Могунов-Котов «тонко» дополняет давно разоблаченного Резуна-Суворова. Вот старший лейтенант Котинюшин возражает всезнайке капитану Фотинёву:
« -- При всей логичности твоих убеждений мы не располагаем ни единым документом подтверждающим факт подготовки к нападению на Германию. А как раз многое говорит против. Хотя бы то, что СССР буквально до последнего дня перед началом войны продолжал поставлять в Германию и сырье, и различные товары, и даже продукты…
    -- Что касается документов, -- вспомнил Фотинёв.-- Какие бы ты хотел увидеть документы? Может быть, записку Сталина с указанием Генштабу или «лично таварищю Жюкову» начать «падгатовку к наступлению на Германию»? Если даже подобное что-то и существует – ты никогда об этом не узнаешь. И никто не узнает. А вообще не забывай, что любые документы легко подделываются и с такой же легкостью внедряются в сознание людей»(199).
     В Политическом отчете ЦК ВКП(Б) ХУ1 съезду 27 июня 1930 года  ВКП(б), так сказать, черным по белому, слова И.В.Сталина:
   «Наша политика есть политика мира…Эту политику мира будем и впредь вести всем силами, всеми средствами. Ни одной пяди чужой земли не хотим. Но и своей земли, ни одного вершка своей земли не отдадим никому».
    Уж этот-то исторический документ никогда секретным не был и не подделывался. А что касается досужих разглагольствований Могунова-Котова о тотальной закрытости наших архивов, то и тут это расчет на доверчивость неосведомленного читателя. В средствах массовой информации в этой связи было много шума о том, будто бы у нас за семью замками держатся в тайных сейфах документы военных лет, особенно документы ГКО – Государственного комитета обороны. В действительности это тоже неправда. О чем 26 мая 2015 года в «Российской газете» было специально опубликовано интервью с директором РГАСПИ (Российского государственного архива социально-политической истории) Андреем Сорокиным. В нем, в частности,подчеркнуто:
   «Нет никаких великих тайн!..Могу заявить со всей ответственностью: на секретном хранении в РГАСПИ не содержится информация, способная перевернуть наше представление о тех или иных страницах прошлого…Вне зависимости от отношения к Ленину, Сталину, ВКП(б), КПСС никто не смеет отказываться  от собственного прошлого. Его нельзя стереть ластиком, как неудачную картинку, и перерисовать заново. Что было, то имеем и храним. С этой историей надо жить, помнить ее и знать. Хотя бы для того, чтобы не повторять прошлых ошибок».
    Чтобы не повторять  ошибок, надо их знать, не перевирая, не преувеличивая, не искажая ради эмоций по отношению к тем или иным личностям. Но выпячивающий себя  многознайкой и культурным человеком «исторический писатель»Петр Могунов-Котов злобно, хамски, примитивно и грузинский акцент Сталина передразнил, и в клевете Виктора Резуна-Суворова переплюнул:
  «Увы, нашей Родиной управляют преступники, которым глубоко наплевать на людей. Сталин вместе со своими партийными холуями сжег в огненной топке войны миллионы сограждан. Молодых, здоровых парней, еще не поживших, не воспитавших своих детей, детей не имевших и даже женщин не познавших…»(202).
Ах, ах, как «проникновенно-прочувствованно». Благороднее, да просто добропорядочнее было бы сказать: «молодых, еще не любивших, не целовавших женщин, о любви лишь мечтавших», так нет же, с этаким подзаборным физиологизмом: «даже женщин не познавших». А далее еще и с нарастающим «глубокомыслием»:
«Когда я говорю об огромных жертвах в этой войне, то совершенно уверен в том, что ответственность за это должны разделить в равной степени и Сталин, и Гитлер, Это они ввергли народы Европы в кровавую бойню. Они – два сапога пара. Два фашиста – коричневый и красный»(203).
Такая вот «окопая» демагогия. Покруче пресловутой американской радиостанции «Свобода». И что ни слово -- с нарастающей злобой и ненавистью:
«Да, не спорю, Гитлер – изверг, каких свет не видывал. Чудовище номер два в человечьей шкуре!
-- Почему два?
-- Потому что он нашему тирану в подметки не годится. На счету Гитлера миллионы загубленных душ  -- это правда, но он хотя бы немцев и австрийцев не убивал и не сажал в лагеря в таких количествах, как Сталин русских, украинцев и белорусов…Да что там говорить – россиян всех национальностей, в том числе и близких ему кавказцев»(215).
Логика – умопомрачительная: «хотя бы…» Миллионы загубленных душ – это так, пустяки, семечки перед этим «хотя бы». А вот Сталин…
    Кто и как ни относился бы к Сталину, великий труд вынес на своих плечах этот истинно великий человек. Еще в 1931 году, выступая на партийно хозяйственном активе, он сказал: «Мы отстали от передовых стран Запада на 50-100 лет. Либо мы пробежим это расстояние  за 10 лет, либо нас сомнут». Можно без обиняков сказать, что именно благодаря ему СССР это расстояние истинно пробежал. Одновременно им было сделано все возможное, чтобы избежать войны или хотя бы как можно дальше оттянуть ее начало. А когда гитлеровская Германия, вероломно разорвав мирный договор, все-таки напала на Советский Союз,  И.В.Сталин в годы Великой Отечественной войны выполнял пять государственных обязанностей. Кроме Верховного Главнокомандующего, он находился на посту Генерального секретаря ЦК ВКП(б), Председателя Совета Народных Комиссаров СССР и Председателя  Государственного Комитета Обороны, являлся народным комиссаром обороны. Он не был сверхчеловеком, физически, физиологически он был таким же простым человеком, как все, но работал  напряженно, работал бессонными ночами, работал по 15-16 часов в сутки, работал даже в те дни, когда  был больным.
А у «исторического романиста» Петра Могунова-Котова что ни фраза, то  разнузданная ненависть и ложь. Конечно, в массе читателей, особенно среди молодежи, встретится немало и таких, кто  историю знает слабо. Поэтому книга, изданная в твердой, красочно оформленной обложке и на прекрасной бумаге,  – это, конечно же, информационная вражеская бомба большой мощности, предназначенная для удара по неокрепшим нервам и мозгам. Именно с этой целью в «историческом романе» итоги Великой Отечественной войны подводятся вообще с самым бессовестным, кощунственно подлым глумлением. Много по этому поводу высказано противоречащих одно другому забугорных и заокеанских фальсификаций, но тут умозаключение – истинно могуновско-геббельсовское:
« -- Пиррова победа, -- спокойно парировал Фотинёв.
      -- А при чем здесь пир? --- не понял Паша и несколько раздраженно переспросил: -- Что ж ты думаешь, мы воевали и побеждали, чтобы потом пировать, водку жрать?
-- Эх, ты, дурачок, -- Фотинёв, улыбнувшись, потрепал младшего товарища по плечу. – Это же очень известный фразеологизм.»Пиррова победа» никакого отношения  к пиршеству не имеет. Пирр, кстати, пишется с двумя «р»-- это имя царя , правившего областью Эпир на Западе Греции в третьем веке до нашей эры. Царь Пирр прославился благодаря выражению, сказанному им после победы над римлянами в одном из кровопролитных сражений: «Еще одна такая победа, и мы погибли».Правда, известен и другой вариант той же фразы: «Еще одна такая победа, и я останусь без войска», но смысл от этого не меняется: победа досталась Пирру ценой больших потерь. А теперь ответь честно, разве наша победа над фашизмом не есть «пиррова победа?
-- Интересно, -- только и смог ответить Паша, смутившись от своего невежества»(205).
 Экая тупость вроде бы не безграмотного, но будто бы, надо понимать, все равно недалекого(«невежественного») советского офицера   и экое   снисходительное покровительство высокоумного отпрыска дореволюционных дворян к простоватому русскому мужичку в звании старшего лейтенанта, командиру роты  – «дурачок!» Истинно, «интереснее» не придумаешь. В смысле – подлее, примитивнее. Однако Петр Могунов-Котов в упоении от возможности безнаказанно чернить все советское, клеветать и фальсифицировать не стыдится. Говорят, злоба помрачает разум. Так тут явно как раз тот случай. Пользуясь так называемой демократически-либеральной свободой слова, то есть – свободой гласно, во всеуслышание врать, этот «романист»  своим злопыхательством  истинно упивается. Шпарит с таким апломбом, что только слушай и не сомневайся -- он знает всё!
 Ну что ж,  пусть гениальный «стратег» Фотинёв не смог предвидеть, но он-то, он, писатель, мнящий и выпячивающий себя(при поддержке целой артели пособников-консультантов) высококомпетентным автором «исторического романа», выпущенного в свет в 2011 году, не мог хотя бы краем уха не слышать, что после победы над гитлеровской Германией Советский Союз одержал блестящую победу еще и над не менее могущественной милитаристской Японией. То есть, говоря фигурально, одержал две «Пирровых победы» в Великой Отечественной войне, вопреки предупреждению воинственно искушенного царя античности вкупе с премудрым знатоком истории Могуновым, не только не потерпел окончательного поражения, но вышел из войны еще более могучим. И если романный пехотный капитан Фотинев о том не знал, не ведал, то уж автор этого якобы исторического романа,  не ведать о том не имеет права.
    Да он, можно не сомневаться, распрекрасно о том знает. Иное дело, что злоумышленно  умалчивает. Его задача – любыми средствами, ложью и клеветой опорочить все советское, и прежде всего – русское.  Почему именно русское? Да потому что главную тяжесть Великой Отечественной войны легла на плечи русского народа. И наибольшие потери в этой войне понес русский народ. И победу мы одержали главным образом благодаря русскому народу. Об этом же сам Сталин, произнося свою здравицу, свой знаменитый тост в честь Победы, сказал. И еще перед всем миром проникновенно, искренне, глубоко прочувствованно сказал: «Спасибо ему, этому великому русскому народу!»
   Вот это-то у наших врагов, особенно русоненавистников, и поныне вызывает зубовный скрежет. Вот почему некий Могунов-Котов устами его романного героя Фотинёва и пустился во все тяжкие в расчете на неосведомленных и доверчивых читателей. Особенно сегодняшней подрастающей молодежи, слабо знающей историю. Во имя чего развязно разглагольствует:
«Я хотел сказать, что авторами всех моих, точнее, наших страхов в стране с коммунистическим режимом являются «любимые» руководители партии и государства. Это они сначала уничтожили цвет России, потом принялись за людей мыслящих не как они, а последние четыре года цинично жгли миллионы сограждан в топке войны»(223).
Опять это шаблонное, «красиво образное» -- «в топке войны»! И вот так со страницы на страницу, примитивно клишированными формулировками нескончаемо длится подлый  монолог «пехотного капитана» Фотинёва. Так ведь после Солженицына и это не новость. Или вот еще один такой небезызвестный литератор, уже в детстве, пятилетним ребенком оказавшийся в приюте «детей врагов народа», ныне автор более трех десятков романов Василий Аксенов, в изданной в 2008 году его книге «Квакаем, квакаем…» оглушительно заявляет:
«Когда я вырос и осмелился размышлять, то понял, что живу в подлой и коварной социалистической империи, почти адекватной тюрьме.».
Ну, его можно понять. Злобу он, разумеется, с детства и не беспричинно затаил. А «осмелился размышлять», то есть так «глубокомысленно квакать», после эмиграции из нашей страны на пресловутой радиостанции «Свобода». Да как мы знаем – и не он один, явных и тайных русоненавистников и поныне по пальцам не перечесть. Злобно квакали и квакают они подобно жабам в болоте, -- это их ремесло. Главный герой «исторического романа»Петра Могунова-Котова  «пехотный капитан» и он же – «ходячая энциклопедия»Сергей Фотинёв «расквакался» волей Могунова-Котова  в первом послевоенном 1945 –м году, после чего «вынужденно» дезертировал из Красной Армии. И это в романе –хэппи энд, то бишь – счастливый конец:
«В результате датские власти предоставили гражданину Фотинёву, сыну русского дворянина, политическое убежище, прекрасно понимая, что такое сталинский режим и что ждет советского офицера на Родине…»
Читай, лопоухий ротозей, наслаждайся! Может, тоже променяешь свою великую Родину на какую-нибудь забугорно-заморскую, воспеваемую сегодня «маленькую страну». Только если учесть, что в романе, согласно законам жанра, изображаются типические образы в типических обстоятельствах , то перед нами и не роман, а чистейшей воды многостраничная русоненавистническая ложь и клевета. Что, у нас много было таких капитанов, как Фотинёв? Да едва ли один такой мог быть, и от СМЕРШа ему наверняка не укрытся. Да и жанр надо обозначить точнее, правильнее: не исторический это, никоим образом не исторический, а – клеветнический роман.
Кто и как бы не тщился пересмотреть и фальсифицировать историю Второй мировой войны, кто и как ни пытался бы умалить роль И.В.Сталина, не Сталин и не сталинисты изобрели и применили газовые камеры фашистских концлагерей. Неужто эта простая мысль никому и в голову не приходит!?
И не гитлеровские «культурно воевавшие» полчища захватили нашу страну, а Рабоче-Крестьянская Красная Армия смела наголову разгромили и смели с лица земли фашистскую нечисть.
И не фашизм восторжествовал над коммунизмом, а коммунизм одержал всемирно-историческую Победу над фашизмом.
 Как поется в легендарной песне времен Великой Отечественной войны, за мир и свет боролся наш народ, они – за царство тьмы. И победа идей коммунизма над мракобесием фашизма – это Победа жизни над смертью, Победа ради жизни на Земле.
А о центральной фигуре этого клеветнического романа следует без обиняков сказать как о человеке  русскому народу глубоко враждебном. Что ж, можно не сомневаться, в массе свергнутых Октябрьской революцией  эмигрантов первой волны и их потомков, враждебно настроенных к своей стране, конечно же,  были такие, были. Исходя из этого, и выведен образ Фотинёва. Враг классовый, будучи по национальности русским, наследственно,  генетически, может и не  стал русоненавистником, но переметнулся в стан врагов России, врагов русского народа. Но давно ведь замечено, что если коготок увяз, то и всей птичке пропасть
  О последующих второй и третьей волне эмиграции, пожалуй, и тем паче не скажешь что там были  достойные личности. И уж не знаю, кому как, а мне не доводилось слышать,  чтобы коренной в России русский народ такими «героями» восхищался и  любовался. И сколько бы не разводили демагогию о праве любого человека жить там, где ему хочется, все население страны, весь народ переселяться куда-то в забугорный рай не собирался и не собирается.
Так что хотел сказать и что сказал своим «историческим романом» некто Петр Могунов-Котов?
Словом, дальше  об «органически достоверных» достоинствах этой многостраничной русоненавистнической стряпни, полагаю, говорить излишне. Расчет автора и его пособников строится на том, что роман как-никак принято считать жанром художественным, поэтому в случае претензий к достоверности описанных в нем событий  можно сослаться на допустимость художественного вымысла и домысла. И на право автора издавать и свободно распространять такую свою книгопродукциию. Однако есть и вымысел, и домысел художественные, и есть ложь, клевета и фальсификации спекулятивно-конъюнктурные, откровенно враждебные, антисоветские и русоненавистнические. Не сомневаюсь, серьезный, здравомыслящий читатель сам, и без подсказки поймет, что здесь к чему, и не станет тратить время на чтение этой низкопробной стряпни. Посему здесь можно было бы и завершить разговор. Но…

                ***
Любопытно или, правильнее, точнее сразу подчеркнуть, не случайно так сложилось, что мне вдруг – хотел сказать: подарили, но вернее напрямую сообщить  -- одновременно с этой книгой так же бесплатно вручили  еще одно произведение о Великой Отечественной войне. Причем  уже и не роман, и не повесть, а сугубо документальные записки Николая Никулина с уточняющим это заголовком --«Воспоминания о войне», приуроченные выпуском к 2015 году –  году 70-летия Великой Победы. На рекламно оформленной обложке броско, с указанием на редкостную исключительность издания интригующе преподносится:
«Рукопись этой книги более 30 лет пролежала в столе автора, такой страшной была рассказанная в ней правда о войне. Попав на самые кровавые участки боев под Ленинградом и дойдя потом до Берлина, он чудом остался жив».
Что и говорить, это не просто привлекает – вызывает интерес, предписывает, требует уважительного отношения. Да еще и в аннотации подчеркивается: «Серия книг «Писатели на войне, писатели о войне» посвященная 70-летию Победы». Хотелось думать, некая общественно-патриотическая организация о ветеранах заботится, такие книги распространяет. Но стал читать – и сразу недоумение. Уже в  авторском предисловии какая-то странная  патетика:
«Подвиги и героизм, проявленные на войне, всем известны, много раз воспеты. Но в официальных мемуарах отсутствует подлинная правда войны. Мемуаристов почти не интересует, что переживает солдат на самом деле. Обычно войны затевали те, кому они меньше всего угрожали: феодалы, короли, министры, политики, финансисты и генералы. В тиши кабинетов они строили планы, а потом, когда все заканчивалось, писали воспоминания, прославляя свои доблести и оправдывая неудачи».
 Да-а! – озадачишься. Хлестко, многообещающе, как бы это помягче сказать, этак свысока! Не напрямую, как у Резуна-Суворова в его пресловутом «Ледоколе», но в подтексте -- намек, что не только чужие, но и какие-то наши советские феодалы затевали войну.
Чушь собачья! – чертыхнешься. – Разве в нашей социалистической стране могли быть перед войной какие-то феодалы, поджигатели войны? Не было таких, не было! Но книга… Но книжонка-то эта – вот она уже у тебя в руках, может, и не стоило бы, а листаешь, читаешь, думаешь. И, как ни странно, со страницы на страницу подозрительная перекличка с вышерассмотренным «историческим романом». Местами – почти дословно.
    Что особо раздражает, тут опять же, подобно Могунову-Котову, единым махом перечеркивается целая библиотека мемуаров наших прославленных полководцев. У них, мол, «отсутствует подлинная правда войны», их» не интересует, что переживает солдат на самом деле».  Они «лишь прославляют свои доблести», и только вот он, Николай Никулин, чья рукопись более 30 лет пролежала в столе, наконец-то вытащил ее на свет, чтобы  поведать самую самую-самую правдивую правду.
И подается эта «жестокая окопная правда» прямо-таки с откровенным глумлением над правдой действительных событий, над правдой самой историит Так  что опять же, как и при рассмотрении «исторического романа» Могунова-Котова, правильнее будет  не сжато пересказывать, а давать цитаты, обозначая страницы этого якобы сугубо документального произведения. Слишком уж эти «воспоминания» мягко говоря, недобросовестны. Вот, скажем, автор амбициозно возглашает:
«Мой взгляд  на события тех лет направлен не сверху, не с генеральской колокольни, откуда все видно, а с точки зрения солдата, ползущего на брюхе по фронтовой грязи, а иногда и уткнувшего нос в эту грязь»(4).
 Извините, досточтимый повествователь, трудно, разрешите в искренности ваших тирад не усомниться. Во-первых, слишком уж навязчивая претензия на свою исключительность и на уникальность вашей рукописи. Прямо-таки все тридцать лет лежала она в столе неприкосновенно, и вы там ничего не правили и ничего туда не дописывали. Во-вторых, допустим, вы тогда от своей мальчишеской неопытности могли кое-что и недопонять, но пристало ли спустя 30 лет серьезному, много пожившему и много испытавшему человеку, выставляющему себя высокообразованным и культурным, по сю пору чванливо подчеркивать свое превосходства над всеми прочими «официальными мемуаристами». Вы, дескать, в отличие от них никаких своих доблестей не прославляете, а рубите правду-матку с плеча. Налетай, жаждущие правды читатели, я вам раскрою все, что от вас до сих пор скрывали за семью замками официоза и жесточайшей цензуры! Однако же…
Оглядываясь на литературу военной темы, начиная, скажем, от книг о Гражданской войне(«Тихий Дон», «Конармия», «Белая гвардия»), произведений о Великой Отечественной войне («Живые и мертвые», «Пядь земли», «Батальоны просят огня», «Горячий снег,» «Брестская крепость», «В окопах Сталинграда»») и неподцензурный «Архипелаг ГУЛАГ», нельзя не признать, что уж чего-чего, а грязи и крови там тоже предостаточно. Если же замахиваться на мемуары наших прославленных полководцев, то и здесь надо бы не забывать оценку Шолохова:
«Писателям-профессионалам иной раз нелегко тягаться с такой литературой».
В общем, читая якобы чрезвычайно, редкостно правдивую книгу Николая Никулина, ничего ранее скрытого не находишь. Зато сразу же замечаешь слишком уж явную перекличку с «историческим романом» Петра Могунова-Котова. Вплоть до подозрительно любопытных совпадений в повествовании. Иногда таких идентичных, будто книги писаны рукой одного автора.
Один из показательных примеров тому – описание боев за освобождение деревни Погостье. Ночью подходило пополнение: пятьсот – тысяча –две-три тысячи человек. Утром, после редкой артподготовки, они шли в атаку и оставались лежать перед железнодорожной насыпью. Ибо двигались «черепашьим шагом, пробивая в глубоком снегу траншею, да и сил было мало, особенно у ленинградцев. И вот – картина:
«Снег стоял выше пояса, убитые не падали – застревали в сугробах. Трупы засыпало свежим снежком, а на другой день была новая атака, новые трупы, и за зиму образовались наслоения мертвецов, которые только весною освобождались от снега, -- скрюченные, перекореженные, разорванные, раздавленные тела. Целые штабеля» (27).
У-у-у, пожалуй, Гойя позавидовал бы.  А далее – и того мрачнее:
  «Погостьинские бои были « типичны для всего русско-немецкого фронта 1942 года.»
 Представляете панораму – на тысячи и тысячи километров  линия недавно отгремевших сражений, заваленная штабелями вытаявших из снега «скрюченных, перекореженных, разорванных, раздавленных тел» -- и все наших, советских воинов. А по каким это сводкам, на основании каких данных? А оказывается недавно(т.е. уже в наши дни, в далекое от тех событий послевоенное время) какой-то безымянный, без указания фамилии, ветеран тылового формировочного подразделения поведал автору, что в среднем они ежедневно формировали  маршевую роту в 1500 солдат. Да еще прибывали  пополнения из нескольких запасных полков. И все эта многотысячное войско безжалостно и безмозгло направлялось бездарными командирами в лобовые атаки под нож пулеметного огня.
 О чем еще и такое обобщение:
 «Везде происходило нечто подобное, везде – и на Севере, и на Юге, и подо Ржевом, и под Старой Руссой – были свои Погостья».
Тут уж взгляд «простого солдата» куда острее и шире, нежели, скажем, с генеральской колокольни командующего фронтом. А  Погостье – от слова погост. Сразу улавливается перекличка с деревней Слойкино из исторического романа Могунова-Котова.  советских солдат, лежащих друг на друге Там и тут – трупы, трупы и трупы советских солдат. Слоями, штабелями, навалом. Но там, в книге якобы художественного жанра, такую ужасающе «красочную» картину можно  отнести на счет разгулявшегося воображения, «художественной» фантазии автора, а здесь то произведение строго документальное. То есть, читатель должен не сомневаться в достоверности описаний. И еще и «высококомпетентное» пояснение:
«Кадровая армия погибла на границе. У новых формирований оружия было в обрез, боеприпасов и того меньше. Опытных командиров – наперечет. Шли в бой необученные новобранцы…»
Допустим, на каких-то участках и  моглио быть нечто подобное, предположим. Но правомерно ли  обобщение в масштабах всего советско-германского фронта?
А затем перекличка с «историческим романом» уже и в терминологии, и шаблонной фразеологии:
«- Атаковать! -- звонит Хозяин из Кремля.
 - Атаковать! -- телефонирует генерал из теплого кабинета.
 - Атаковать! – приказывает полковник из прочной землянки.
  И встает сотня Иванов, и бредет по глубокому снегу под перекрестные трассы немецких пулеметов, А немцы в теплых дзотах, сытые и пьяные, наглые, все предусмотрели, все рассчитали и бьют, бьют, как в тире».
Ну точь в точь, как у деревни Слойкино. Да еще этак уничижительно о своих же солдатах: «сотня Иванов». И  еще  такая с «тонкой»издевкой авторская ремарка:
«Однако и вражеским солдатам был нелегко. Недавно один немецкий ветеран рассказал мне о том что среди пулеметчиков их полка были случаи помешательства: не так просто убивать людей ряд за рядом – а они все идут и идут и нет им конца»(28).
    Ага, сарафанное радио – «одна бабка сказала».То есть, то автору «недавно» кто-то из наших тогдашних тыловиков что-то страшно секретное рассказал, то немецкий ветеран «по-свойски» поведал нечто и  вообще до невероятности ужасное, доселе засекреченное, и все это выдается за неоспоримую документальность:
   «Хорошо, если полковник попытается продумать и подготовить атаку, проверить, сделано ли все возможное. А часто он просто бездарен, ленив, пьян. Часто ему не хочется  покидать теплое укрытие и лезть под пули…Путаница, неразбериха, недоделки, очковтирательство, невыполнение долга, так свойственные нам в мирной жизни, на войне проявляются ярче, чем где-либо. И за все плата – кровь. Иваны идут в атаку и гибнут, а сидящий в укрытии все гонит и гонит их…»(29).
   Сплошь лексическая и стилистическая грубость, вульгаризмы, имитация окопно-фронтового солдатского просторечия, нагнетание страстей, а по сути – верхоглядство  и демагогия абсолютного в военном деле невежды. Или, скажем прямо, провокатора, спекуляянтски таким невеждой прикидывающегося, чтобы ошеломить, одурманить читателя своим разнузданным враньем. Ни одна операция, ни одно сражение, ни один бой не проводится без предварительной разведки и тщательной подготовки, а по Никулину все начинается с однотипного: «Хозяин ткнул пальцем в карту» -- и все.
    А если говорить о масштабах страны, так ведь боевыми действиями вооруженных сил руководил не один, по излюбленному выражению Могунова-Котова и Николая Никулина, «Хозяин», а Ставка Верховного Главнокомандования, рабочий аппарат Ставки – Генеральный штаб. Решения Ставки доводились до исполнителей в виде директив, подписанных Верховным Главнокомандующим и Начальником Генерального штаба. В расположении Верховного была комната, можно сказать, государственный командный пункт, оборудованный аппаратурой для телеграфных переговоров И.В.Сталина с главкомами, командующими фронтами и флотами, но все приказы и распоряжения передавались только через Генеральный штаб.
   Стараясь придать своему примитивному, слишком уж очевидно лживому тексту убедительность, Николай Никулин  приводит такое «сугубо личное» свое свидетельство. Однажды ночью он замещал у аппарата дежурного телефониста и по чистой случайности  услышал, как разговаривал их командующий И.И.Федюнинский с командирами дивизий:
   «Вашу мать! Вперед!!! Не продвинешься – расстреляю! Вашу мать! Атаковать! Вашу мать!..»(29).
   А завершает это свое «военных дней воспоминание» мемуарист «воспоминанием» еще и послевоенным:
  «Года два назад престарелый Иван Иванович, добрый дедушка, рассказал по телевизору октябрятам о войне совсем в других тонах…»(29).
   Иван Иванович Федюнинский уже во время боевых действий на реке Халхин-Гол в Монгольской народной республике был командиром полка. В первом периоде Великой Отечественной войны генерал-майор И.И.Федюнинский успешно командовал стрелковым корпусом на Юго-Западном фронте, а потом и 42-й армией под Ленинградом. Общеизвестно, что обстановка там была смертельно опасной, и наши войска дрались исключительно упорно. И уж конечно «добрый дедушка Иван Иванович Федюнинский, выступая после войны по телевизору, не развозил рукавом паникерские слезы, как это сделал «правдивый писатель» Николай Никулин. Который вознамерился взять на себя еще и миссию высокомудрого сказителя:
        «Говоря языком притчи, происходило следующее: в доме завелись клопы и хозяин велел жителям сжечь дом и гореть самим вместе с клопами, Кто-то останется и все отстроит заново…Иначе мы не умели и не могли»(30).
   В голове, разумеется, мгновенно вспыхивает: а останется ли кто-нибудь?   Если «мы иначе не умели и не могли», скорее всего – вряд ли. И тогда что?
   И опят, уже явно с подачи Солженицына, Николай Никулин объявляет, что на войне особенно отчетливо проявилась «подлость большевистского строя. Как в мирное время проводились аресты и казни самых работящих, честных, интеллигентных, активных и разумных людей, так и на фронте происходило то же самое, но в еще более открытой, омерзительной форме.»
   В подтверждение чему нескончаемо  варьируется безотносительный «типичный» пример бездарно бесконечной лобовой атаки:
« Из высших сфер поступает приказ: взять высоту. Полк штурмует ее неделю за неделей, теряя множество людей в день. Пополнения идут беспрерывно, в людях дефицита нет. Но среди них опухшие дистрофики из Ленинграда, которым только что врачи приписали постельный режим и усиленное питание на три недели. Среди них младенцы 1926 года рождения, то есть четырнадцатилетние, не подлежащие призыву в армию…»Вперрред!!!, и все.»
Вот так что ни фраза, что ни строка, то все та же «красивая» истерика. «Из высших сфер…Неделя за неделей…Опухшие дистрофики…Четырнадцатилетние…» Вот, мол, как и кто воевал «при подлейшем большевистском строе!.. Необученные новобранцы, несовершеннолетняя малышня…»
Где это было, когда – автор не сообщает. Дескать, если он, участник тех сражений, о том пишет, значит, верьте и не сомневайтесь – было. А вот о том, что было-то это немцев, он  будто и не  слышал. А ведь немецкое командование выскребало последние остатки своих фольксштурмовских резервов, не щадя ни преклонного возраста стариков, ни 15-летних мальчишек. Точно так же «бывалый фронтовик» Николай Никулин  понятия не имеет о других тактических маневрах, кроме лобовой атаки на кинжальный пулеметный огонь.
   В «историческом романе» Петра Могунова-Котова на странице 209 читаем:
 «Это только замполиты глотки дерут: «За Родину! За Сталина!», а сами первыми редко бегут в атаку, все больше солдат подгоняют…»
 Николай Никулин в своих воспоминаниях эту сцену дополняет  «документальным» свидетельством:
 «Наконец какой-то солдат или лейтенант, командир взвода или капитан, командир роты(что реже), видя все это вопиющее безобразие, восклицает: «Нельзя же гробить людей! Там же, на высоте, бетонный дот! А у нас лишь 76-миллиметровая пушчонка! Она же его не пробьет!» И…
«Сразу же подключается политрук, СМЕРШ и трибунал. Один из стукачей, которых полно в каждом подразделении, свидетельствует: «Да, в присутствии солдат усомнился в нашей победе» Тотчас же заполняют уже готовый бланк, куда надо только вписать фамилию, и готово: «Расстрелять перед строем!» или «Отправить в штрафную роту!», что тоже самое»(стр.31).
 Ясно же, дескать, что любой советский политрук, смершевец и все военные трибуналы – это же для своих солдат враги, от них с заранее заготовленными расстрельными бланками добра не жди. В силу чего и вообще глобальное «сверхавторитетное»  авторское резюме:
«Шло глупое, бессмысленное убийство наших солдат. Надо думать, эта селекция русского народа – бомба замедленного действия: она взорвется через несколько поколений, в ХХ1 или ХХ11 веке, когда отобранная и взлелеянная большевиками масса подонков породит новые поколения себе подобных»(31).   
   Ух, какие философски-глобальные прозрения неподражаемого мыслителя! Пророк! Из пророков пророк – на века вперед судьбу русского народа предсказывает. Естественно – мрачнейшую из мрачнейших. Ибо если масса подонков породит новые поколения себе подобных, то какое уж там может быть будущее! Мне, русскому читателю, становится уже и совсем не по себе. Не щадя крови и самой жизни защищать Родину, согласно пророчеству Николая Никулина, -- глупое бессмысленное убийство наших солдат. Их, дескать, глупых, тупых, точно слепых, вели, гнали  на убой бездарные сталинские командиры и политработники, а «косили»  культурно воюющие гитлеровцы.
 Изложено не бесстрастно, с той долей будто бы личного пережитого, которой трудно  не поддаться. Местами  со стоном, со слезами, с надрывом – не  рукописная проза, а истинно вселенский плач:
«Бедные, бедные русские мужики! Они оказались между жерновами исторической мельницы, между двумя геноцидами. С одной стороны их уничтожал Сталин, загоняя пулями в социализм, а теперь, в 1941-1945, Гитлер убивал мириады ни в чем не повинных людей. Так ковалась Победа, так уничтожалась русская нация, прежде всего душа ее. Смогут ли жить потомки тех, кто остался? И вообще, что будет с Россией?»(32).
Ну-у-у…Во какие  роковые вопли, а? А кто ответит? Увы: «Остались у власти  и сохранили силы другие – те, кто загонял людей в лагеря, те, кто гнал в бессмысленные кровавые атаки на войне. Они действовали именем Сталина, они и сейчас кричат об этом. Не было на передовой «За Сталина!» Комиссары пытались вбить это в наши головы, но в атаках комиссаров не было. Все  это накипь»(33).
Опять та же «наповал сражающее» словоблудие: «гнали». «загоняли» «бессмысленные кровавые атаки», издевательски подлое «так ковалась Победа!» Да еще с таким авторским «свидетельством»:
«Конечно, шли в атаку не все, хотя и большинство. Один прятался в ямку, вжавшись в землю. Тут выступал политрук, тыча наганом в рожи, он гнал робких вперед…Были дезертиры… Этих ловили и тут же расстреливали, чтоб другим было неповадно»(33).
    А чаще в этих «достоверных» воспоминаниях, как и в романе Могунова-Котова, «в рядах атакующих комиссаров не было». Были лишь такие, как он, бедный русский мужичок, в те дни полуживой мальчишечка – Николай Никулин. И вот ведь и я, читатель его якобы предельно правдивой книги, тоже простой, отнюдь не из избранно счастливых простой, «бедный русский мужик», поддаваясь гипнозу хлесткой лжи, могу  расчувствоваться, распустить нюни-слюни. Но…
Меньше всего хотелось бы о себе, но не выдерживаю. Не только из личных устных свидетельств да из книг знаю -- сам с мальчишеских лет хлебнул через край военного лихолетья.
Да, красиво в стихах:
                Блажен, кто посетил сей мир
                В его минуты роковые.
                Его призвали всеблагие,
                Как собеседника, на пир…
  И на мою долю этого блаженства выпало с преизбытком. Нет, в лобовые атаки на вражеские пулеметы не ходил, врать не стану, но и под перекрестным ружейно-пулеметным огнем землю-матушку носом пахал, и под артиллерийским обстрелом, и под авиационной бомбежкой и  штурмовкой в грязь выше ушей втюхивался . И не единожды. И когда в партизанском отряде был связным, не видел, чтобы в атаки под дулом чьего-то начальственного пистолета бедных русских мужичков безвольными толпами гнали.
 А лужи крови – да, помню. Особенно когда на снегу – у, какие страшные большие красные пятна на белом. И как, спасая от гангрены, партизану простой пилой ногу отпиливали, помню. И как рывком отдирают от раны присохший бинт, помню. Не стану скрывать, всяко было – и тяжкие стоны, и страх, и драпать из-под прицельных очередей, петляя по-заячьи, тоже приходилось.
А уж холод, голод, вонючие лохмотья донельзя  изношенной одежды,омерзительно-противные табуны вшей, разбитые вдрызг лапти, вечно что-то болит, кружится голова – на это уже и внимания не обращаешь. Война же, война! Ныть, разводить нюни-слюни -- представьте себе, до сих пор не могу. Недостойно это мужчине, -- чувство такое. Да и не в том подлинная правда войны – не в деморализующем ужасе, а в торжестве стойкости, героизма и победы.
Четко помню, помню, вспоминаю, что были же, были и такие русские комиссары-политработники, кто первым вставал в полный рост под пули и впереди всех шел в кровавую мясорубку лобовых атак. И были же, были и Олег Кошевой, и Зоя Космодемьянская, и были даже пионеры – герои!
 И как-то вроде неудобно, неловко этого «бедного русского мужика» Николая Никулина, чудом оставшегося на войне в живых,  безответственным истериком считать, и не усомниться в его правдивости не могу. Что-то слишком уж он себя малограмотным недоумком выставляет.
Вновь и вновь о том, что наши солдаты и офицеры под водительством бездарных комиссаров и генералов воевали неумело и безмозгло, а немцы – культурно.  Из-за чего наши войска, видите ли, и несли неимоверно большие потери. О чем далее в книге уже не просто документальное повествование участника кровопролитных сражений, а истинно отчаянные взвизги, претендующие на обличительные,  аж исторические обобщения:
«Карательные органы работали у нас прекрасно. И это тоже в наших лучших традициях. От Малюты Скуратова до Берии в их рядах всегда были профессионалы, и всегда находилось много желающих посвятить себя этому благородному и необходимому всякому государству делу. В мирное время эта профессия легче и интереснее, чем хлебопашество или труд у станка. И барыш больше, и власть над другими полная. А в войну не надо подставлять свою голову под пули, лишь следи, чтоб другие делали это исправно»(33).
Размашисто! Высокомерно-надменно изгаляясь над всем русским!  И явно нарочитые вульгаризмы, и хлесткие с издевкой формулировочки :
«Войска шли в атаку, движимые ужасом, Ужасна была встреча с немцами, с их пулеметами и танками, огненной мясорубкой бомбежки и артиллерийского обстрела. Не меньший ужас вызывала неумолимая угроза расстрела. Чтобы держать в повиновении аморфную массу плохо обученных солдат, расстрелы проводились перед боем. Хватали каких-нибудь хилых доходяг или тех, кто, кто что-нибудь сболтнул, или случайных дезертиров, которых всегда было достаточно. Выстраивали дивизию буквой «П» и без разговоров приканчивали несчастных. Эта профилактическая политработа имела следствием страх перед НКВД и комиссарами – больший, чем перед немцами. А в наступлении если повернешь назад, получишь пулю от заградотряда»(33).
И еще, и еще:
«Страх заставлял солдат идти на смерть. На это и рассчитывала наша мудрая партия, руководитель и организатор наших побед. Расстреливали, конечно, и после неудачного боя. А бывало и так, что заградотряды косили из пулеметов отступавшие без приказа полки. Отсюда и боеспособность наших доблестных войск»(34). 
 Издевательский тон, свысока презрение, обобщающий с издевкой вывод. Трудно поверить, что это писал советский русский человек, прошедший в боях от Ленинграда до Берлина, а вот ведь  книга, вся книга такая. Каждый, говорят, видит то, что хочет видеть,  слышит то, что хочет слышать. Николай  Никулин  видит все только в черном, самом мрачном свете и каждым словом, уже самой интонацией подает свои воспоминания  в противовес широко известным и неоспоримым историческим фактам, как не заслуживающему доверия официозу:
 «Многие сдавались в плен, но, как известно, у немцев не кормили сладкими пирогами…Были самострелы, которые ранили себя с целью избежать боя и возможной смерти…Особенно много было среди самострелов казахов, узбеков и других азиатов. Совсем не хотели они воевать. Большей частью членовредителей разоблачали и расстреливали»(34).

                ***
Эх, вздыхаешь, что ж, на войне всяко было, и такое было. Демонстрируя свою солдатскую хамоватость, автор  излагает свои воспоминания еще красочнее :
   «Чтобы не идти в бой, ловкачи стремились устроиться на тепленькие местечки: при кухне, тыловым писарем, кладовщиком, ординарцем начальника и т.д. и т.п…Честного заведующего продовольственным складом, например, всегда отправляли на передовую, оставляя ворюгу. Честный ведь все сполна отдаст солдатам, не утаив ничего ни для себя, ни для начальства. Но начальство любит пожрать пожирней. Ворюга же, не забывая себя, всегда ублажит вышестоящего…»(35).
Такое вот свидетельство «очевидца»-- и этакое «простецкое» повествование на уровне обывательских сплетен. Так у пьяницы по его логике «все пьют», у вора – «все воруют». И обилие  вульгаризмов, и этакий обличающий тон своего в доску «бедного русского мужика». И опять с высоты его «кочки зрения» – обобщающий вывод уже аж в масштабах всей русской истории:
«Иными словами, явно и неприкрыто происходило то, что в мирное время завуалировано и менее заметно. На этом стояла, стоит и стоять будет земля русская»(35).
Н-ну! Прямо-таки сказово-былинным речитативом  обо всей земле русской! Прорывается, правда, у глобально философствующего мемуариста в какой-то момент и такое признание: «Я был никудышный солдат… В полку меня, вероятно, презирали, но терпели…»(17). «Я жил как в бреду, плохо соображая, плохо отдавая себе отчет в происходящем. Разум словно затух в моем голодном измученном теле»(38).
 Тогда – плохо соображал, не отдавал себе отчета в происходящем, но писал-то много позже. То есть, надо думать, не бредил уже, отдавал отчет в том, что пишет:
«Штаб армии находился километрах в пятнадцати в тылу. Там жили припеваючи…Лишали иллюзий комсомолок, добровольно пришедших на фронт «для борьбы с фашистскими  извергами», пили коньяк, вкусно ели…В Красной армии солдаты имели один паек, офицеры же получали добавочное масло, консервы, галеты. В армейские штабы генералам привозили деликатесы: вина, балыки, колбасы и т.д. У немцев от солдата до генерала меню было одинаковое и очень хорошее…»(40).
    Неужели правда? Не война, не штаб армии, где должна быть и строгая дисциплина, и строгие, уставом обозначенная армейская этика, а какой-то забулдыжный шалман. Ошарашенный такой картиной, не вдруг и сообразишь, откуда про несравнимую с нашей обильную кормежку у немцев  известно? У них же, во-первых, все заблаговременно подготовленное для блицкрига –«молниеносной войны»   было эрзац. С виду вроде и мясо, а не поймешь, из чего это и делали. Хлеб – эрзац, мясо – эрзац, колбаса – эрзац, сахар – эрзац. У каждого была пластмассовая, круглая, плоская коробочка якобы с маслом. А на самом деле некое подобие масла, изготовленное немецкой химической промышленностью. А во-вторых, так ли уж бесперебойно немцев на фронте снабжали всем необходиым?
  Меж тем явно на ходу забывая, о чем только что повествовал, Николай Никулин  спешит поведать, как кормили наших бойцов:
«Вообще-то  наш военный паек был очень хорош: в день полагалось девятьсот граммов хлеба зимой и восемьсот летом, сто восемьдесят граммов крупы, мясо, тридцать пять граммов сахара, сто граммов водки во время боев.»
И тут же опять кривляется:
« Если эти продукты доходили до солдата, минуя посредников, солдат быстро становился гладким, довольным, ублаженным. Но, как всегда – у нас много хороших начинаний, идей, замыслов, которые на практике обращаются в свою противоположность…Солдат же должен был помалкивать и терпеть. Такова уж его доля…»(47).
Ах, самим роком, долей, самой судьбой предопределенная участь «простого» солдата – «помалкивать и терпеть». И с особым Петр Могунов-Котов и Николай Никулин бесконечно и навязчиво варьируют тему  о  бездарных и жестоких комиссарах. Тот и другой клевете и глумлению над «бравыми идеологическими бойцами» посвящают по отдельной пространной главе, особо выделяя тему заголовками. В романе это глава 15 «Вступать не вступать» (страницы 208-228). Здесь пространно повествуется, как «примерный» комсомолец командир роты старший лейтенант Котинюшин долго колебался, вступать в партию или не вступать, да ему капитан Фотинёв отсоветовал. Причем с этаким издевательским злоехидством. Во время войны, дескать, не очень привлекала главная привилегия коммуниста – первым бежать в атаку. Но вот война кончилась, в атаку теперь первым бегать не надо, и Котинюшин спрашивает:
« -- Какая же тогда привилегия осталась у коммунистов?
  -- Первым к кормушке бежать, -- бросил Сергей».
  Ах, как «остроумно» – пальчики оближешь! Роман Петра Могунова-Котова издан не во время войны  -- в 2012 году, однако куда  теперь бегут милые сердцу  романиста«демокрады», автор не догадался.  А в документальных воспоминаниях Николая Никулина уже и не эпизод, не глава, а столь же «органически достоверные» новеллы. Ни мало, ни много -- двадцать пронумерованных римскими цифрами новелл в разделе «Военные будни», и еще четыре в разделе «Послевоенные были». Так сказать, не документалистика, а беллетристика. И кто ныне  к какой кормушке бежит, тоже никто спросить и не помыслил.
Зато, верь не верь, новеллы написаны не без приключенчески- детективной занимательности. Вот первая же из них под броским заголовком «Как становятся героями» повествует о том, как автор совершенно нечаянно взял в плен немецкого солдата. Мне, между прочим, эту побасенку приходилось не раз слышать и во время войны, и десятки раз после войны. Своего рода анекдот, насмешка над трепачами, хвастающимися своими несовершенными подвигами. А здесь это преподносится на полном серьезе с тем, чтобы не просто позубоскалить, а обернуть насмешку на тех, кто совершил подвиг, так сказать, взаправду. Чтобы бросить тень на героя настоящего. Все, мол, они совершают подвиги вот так – нечаянно, дуриком.
Такого рода воспоминания фронтовики  называли – художественный свист, а трепачей – мастерами художественного свиста. Николай Никулин овладел этим жанром в совершенстве. Вот очередная из его новелл --  тут вам и беллетристика, и документалистика с политикой: «Я и ВКПб.»
 Словом, не смотри, что не ахти каким солдатиком был, на поверку он  личность исключительная, вызывающе противопоставившая себя«примитивной массе» Всесоюзной коммунистической партия большевиков. Туда отличившихся в бою красноармейцев, якобы не спрашивая их согласия, записывали всех, кто остался после ожесточенного боя в живых. Чохом записывали. Всех подряд. Силком загоняли.  А он, красноармеец Никулин, не в пример иным слабакам, посмел отказаться:
« - А я не хочу, -- робко вымолвил я.
  - Как не хочешь? Мы же тебя без кандидатского стажа в ВКПб.
  - А я не смогу…
  - Как не сможешь? Мы же тебя без кандидатского стажа в ВКПб?!
  - А я не сумею…
   - Как не сумеешь? Ведь мы же тебя без кандидатского…
   На лице политрука было искреннее изумление, понять меня он был не в состоянии. Зато все понял вездесущий лейтенант из СМЕРШа:
-- Кто тут не хочет?! ! Фамилия!!! Имя?! Год рождения? ! –он вытянул из сумки большой блокнот и сделал в нем заметку. Лицо его было железным, в глазах сверкала решимость.
-- Завтра же утром разберемся! –заявил он»(79).
Ну не фронтовой офицер с солдатом говорят, а два недоумка препеираются! И до чего же политрук и, особенно, вездесущий лейтенант из СМЕРШа с большим блокнотом туполобые идиоты – обалдеешь от искреннего изумления! Вдвоем не могут одного непонятливого рядового вразумить, из мухи делают слона, раздувают единичную неправдоподобную заминку в противоборство гражданственно-политического масштаба. Но…
    Но читаешь, а в душе, в сердце – обжигающие бессмертием строки фронтового поэта:
                Полк шинели на проволоку побросал,
                Но стучит над шинельным сукном пулемет,
                И тогда
                еле слышно
                сказал
                комиссар:
                -- Коммунисты, вперед! Коммунисты, вперед!   
Это что, просто красивые слова? Так было в 1942 году, в одной из разведок боем, в которую пошел батальон километрах в пятнадцати от Ленинграда. Именно там пришлось бросать шинели на колючую проволоку и ползти под ним под пули. Именно там поэту был вручен партийный билет. И даже не зная того, что в этих строках запечатлен действительный факт, надо быть распоследним бездушным тупицей, чтобы не чувствовать глубоко искреннего подъема и силы этих строк.
 И не раз было так, и не раз звучал этот призыв и на других фронтах Великой Отечественной войны. А за этим  и еще факты, факты и факты. В те годы в коммунистическую партию вступило более 6 миллионов человек. И вступали обычно перед боем. Заявления --«Хочу в бой идти коммунистом!» -- это не пропагандистская выдумка советских идеологов, а доподлинные слова воинов Рабоче-Крестьянской Красной Армии, которые при приеме в партию получали тогда именно эту единственную привилегию – первыми подниматься в атаку. Три миллиона коммунистов погибли на фронтах Великой Отечественной войны. Как же можно осквернять их светлую память таким подлым глумлением?!
Велеречивого «стратега»  Николая Никулина сковывают рамки личных воспоминаний, и он воспаряет уже и до масштабов, по его разумению, аж историко-философских:
«Как прекрасно все это описано в книгах, газетах! Овеяно романтикой и розовым туманом. Такое уже бывало. Достаточно вспомнить хотя бы описания суворовских походов. Так все красиво! А ведь великий полководец, побеждая, терял людей в несколько раз больше, чем его противники. А великий поход 1812 года? И это была чудовищная победа! Сперва развал, поражение за поражением, Понадобилось отдать Москву, чтобы, наконец, понять серьезность положения, организоваться и разбить противника, но какой ценой! Об этом забыли, утопив правду в квасном патриотизме. Выходит, история ничему не учит. Каждое поколение начинает сначала, повторяет ошибки предков. Национальные традиции оказываются сильнее разума, сильнее воли и добрых пожеланий отдельных светлых умов»(82).
А тут уже вся история нашей многострадальной и великой страны единым махом  перечеркнута. И предки у нас, и поколения за исключением отдельных светлых умов, и полководцы  извечно никуда не годные, и национальные традиции, и патриотизм квасной, и ни разума, ни  воли.
Ах,ах, такая уж мы нация! Столько времени прошло-пролетело, столько поколений сменилось, а так ничему и не научились. И в суворовских походах, и в 1812 году  Кутузов не так, как надо, бил французов(опять ведь прямая перекличка с романом Могунова!), а уж в Великую Отечественную -- о:
«Хозяин из Москвы, ткнув пальцем в карту, велит наступать. Генералы гонят полки и дивизии, а начальники на месте не имеют права проявить инициативу. Приказ: «Вперед!», и пошли умирать безответные солдаты. Пошли на пулеметы. Обход с фланга? Не приказано! Выполняйте, что велят! Да и думать и рассуждать разучились. Озабочены больше тем, чтобы удержаться на своем месте да угодить начальству. Потери значения не имеют. Угробили одних – пригонят других…Растерянные, испуганные, деморализованные, они гибнут как мухи»(85).
Оскомину уже набило бесконечно навязчивое повторение одних и тех же слов, фраз, абзацев.«Самому правдивому мемуаристу», фронтовику будто бы и невдомек, что помимо Верховного Главнокомандующего и Генерального штаба были еще командующие и штабы фронтов, армий, командиры корпусов, дивизий и полков. Если верить «стратегу» Никулину, сплошь покорными солдатскими массами руководили бездарные пьяные полковники методом «ткнув пальцем в карту» и остервенелым рыком «Вперрред!».И как только воевали, почему и как побеждали коварного и многократно превосходящего силами врага – черт его маму знает. Просто трупами заваливали. По слоям, по штабелям трупов и в атаки шли…
 В свое время  Александр Васильевич Суворов, как мы уже вспоминали выше, гордо возглашал: « Русские прусских всегда бивали!..» Это же из исторической нашей памяти не вычеркнуть – на века впечатано.А тут – в противовес суворовской «Науке побеждать» и победам суворовских чудо-богатырей такая никулинская «окопная правда»…Как это называть?..
Война, что и говорить, без крови, без жертв не бывает. И немалых. Но все-таки одно дело, если о их числе судить по тому, что «один тыловик недавно сказал» или по-свойски«один немец недавно поведал», и совсем другое – строго документальные сведения. Навязло в зубах, надоело, осточертело читать, как Николай Никулин постоянно в своих воспоминаниях подчеркивает, что «немцы воевали культурно», то есть, почти без потерь, не то, дескать, что мы. Он прямо-таки зациклился, задубел на этой полюбившейся ему шаблонной фразе. А посмотрим-ка для сравнения хотя бы некоторые записи в дневнике начальника Генерального штаба Сухопутных войск Германии генерал-полковника Ф. Гальдера, сделанные летом того же 1941 года:
«29 июня 1941 года (воскресенье),8-й день войны.
…Сведения с фронта подтверждают, что русские всюду сражаются до последнего человека…
4 июля 1941 года, 13-й день войны. Штаб танковой группы Гота  доложил, что в строю осталось 50 процентов штатного количества танков.
   8 июля 1941 года, 17-й день войны…12.30 – доклад у фюрера(в его ставке).
 …Неколебимым решением фюрера является сровнять Москву и Ленинград с землей, чтобы полностью избавиться от населения этих городов, которое в противном случае мы вынуждены будем кормить в течение зимы. Задачу уничтожения городов должна выполнить авиация. Ни в коем случае не использовать для этого танки…
11 июля 1941 года, 20-й день войны.
…Командование противника действует энергично и умело. Противник сражается ожесточенно и фанатически.
    23 июля 1941 года, .
    В отдельных соединениях потери офицерского состава достигли 50 процентов.
   1 августа 1941 года…
   В резерве Главного командования дивизий – 0».
   (Ф.Гальдер.»Военный дневник», М., Воениздат, 1971).
    Или вот книга известного американского писателя Дж.Ф.Ч.Фуллера «Вторая мировая война 1939-1945 гг.», где он приводит некоторые сообщения печати фашистской Германии:
   «Уже 29 июня в «Фелькишер беобахтер» появилась статья, в которой указывалось:
    «Русский солдат превосходит нашего противника на Западе своим презрением к смерти. Выдержка и фатализм  заставляют его держаться до тех пор, пока он не убит в окопе или не падает мертвым в рукопашной схватке».
Именно в этот период в ожесточенных битвах с врагом родилась советская гвардия.14 июля 1941 года в боях под Оршей батарея капитана И.А.Флерова впервые применила установки реактивных минометов – легендарных «Катюш».30 июля гитлеровское командование отдало приказ группе армий «Центр» перейти от наступления к обороне. План молниеносной войны «Блицкриг» в отличие от успехов во Франции в нашей стране потерпел быстрый крах. Обе стороны понесли большие потери в людях и боевой технике, но германское военно-политическое руководство и сами немецкие войска убедились в редкостно самоотверженном мужестве и воинской доблести наших солдат и в том, что чем дальше они продвигались вглубь страны, тем труднее для них становились сражения.
В конце 1942 года обстановка на фронтах сложилась для наших  войск еще более благоприятная. Существенно изменился и характер вооруженной борьбы. Потерпев сокрушительное поражение в битве под Сталинградом, вооруженные силы фашистской Германии были вынуждены перейти к стратегическому отступлению. Красная Армия захватила инициативу в свои руки.
Обо всем этом досточтимый автор «самых правдивых» воспоминаний словно бы и понятия не имеет. Очевидно, не желает иметь. Взбалмошный, путаный, неостановимо сумбурный поток его истерических «записок» направлен в итоге к тому, чтобы наповал сразить читателя  сопоставлением общих потерь наших и немецких войск. Все так же с оглушающим эмоциональным напором он нас просвещает:
«Так было начисто вычеркнуто из жизни несколько поколений самых здоровых, самых активных мужчин, в первую очередь, русских. А побежденные? Немцы потеряли 7 миллионов вообще, из них только часть, правда, самую большую, на Восточном фронте. Итак, соотношение убитых 1 к 10, и даже больше – в пользу побежденных.» -- Ужаснулись? То-то!  А он опять с язвительной глумливой издевкой восклицает: «Замечательная победа!..Горы трупов…Трупы, трупы…».(83).
Давно уже не секрет, что в начале войны сыграли негативную роль и внезапное нападение Германии на нашу страну, и недостаточная обученность наших войск, и особенно командных кадров, отсутствие у них боевого опыта. Немцы к тому времени при двухлетнем опыте военных действий в Европе имели в этом плане огромное преимущество. Однако же в дальнейшем войска Красной Армии сражались не только мужественно, но и умело. Вопреки экзальтированной демагогии и клевете а-ля Резунов-Суворовых, известный немецкий военачальник Э.Манштейн в своих мемуарах вынужден был признать, что в ходе войны вермахт на советско-германском фронте потерял в полтора раза больше дивизий, чем Красная Армия.
А советские полководцы, приобретая боевой опыт, в сравнительно короткий срок наголову превзошли «культурно воюющих» немецких генералов. Вот, скажем, что по этому поводу писал в своем дневнике в марте 1945 года Геббельс:
«У меня сложилось впечатление, будто мы вообще не в состоянии конкурировать с такими руководителями…Сталин имеет все основания чествовать, прямо как кинозвезд, советских маршалов, которые проявили выдающиеся военные способности. Фюрер полностью со мной согласен».
Куда какому-то там недотепе Геббельсу до  окопно-непревзойденно-правдивого стратега Николая Никулина!..
   Вместе с тем к чести И.В.Сталина надо сказать, что в начале войны он слабо разбирался в военных вопросах, но  он учился военному делу в ходе войны  и умел учиться. Его становление как Верховного Главнокомандующего проходило  одновременно с процессом обретения нашим генералитетом опыта руководства операциями современных армий. Да, он разделяет с нашими высшими командными кадрами ответственность за ошибки и неудачи 1941-1942 годов, но он разделяет с ними и славу осуществления операций последующх лет, приведших к Победе 9 мая 1945 года. Иосифа Виссарионовича Сталина по праву называют маршалом Великой Победы.
                ***
И опять с негодованием вспоминаешь «исторического романиста» Петра Могунова-Котова: «Пиррова победа!» Вот так, словно сговорившись,(не исключено и такое), что некий Могунов-Котов с целой командой его консультантов и пособников, что автор якобы тридцать лет пролежавшей в столе рукописи Николай Никулин целеустремленно, кощунственно и глумливо тужатся переплюнуть Геббельса. Явно в расчете на то, что простодушный, малоосведомленный и доверчивый читатель не кинется же к справочным документам, сразу поверит вроде бы авторитетным писателям на слово. Если все же обратиться к справочникам, то по расчетам аналитической группы офицеров Генерального штаба  под руководством генерал-полковника Г.Ф. Кривошеева безвозвратные потери Германии с союзниками на Восточном фронте, (а на нас, кстати заметим, Гитлер вел всю Западную Европу), составляют 8 649, 2 тысячи человек против 11 444, 1 тысячи человек у СССР. То есть соотношение примерно 1 к 1, 3.
Некоторые исследователи выискивают  в этих подсчетах упущения, и по их заключениям соотношение безвозвратных потерь может возрастать до 1 к 1, 7., так как наступающая сторона всегда несет больше жертв, чем обороняющаяся и отступающая. Но даже такое соотношение никак нельзя отнести к категории «завалили трупами», как это делают так называемые правдолюбы. Аргументируя свои многолетней давности воспоминания ссылками на то, что вот, мол, мне один тыловик сказал, а вот один бывший мой враг, ныне престарелый немец поведал. Уж мы-то с ним все доподлинно знаем. Мы единственно правду говорим. После всего этого, по правде сказать, на книгу Николая Никулина «Воспоминания о войне» смотришь с резким отчуждением. А он уже возомнил себя самым правдивым и самым популярным мемуаристом и свысока позволяет себе с надменной чванливостью оплевывать других военных писателей. Вы только посмотрите, как он бесцеремонно набивает себе цену:
«Мемуары, мемуары…Кто их пишет?..Либо продажные писаки, выражающие официальную точку зрения, согласно которой мы бодро побеждали, а злые фашисты тысячами падали, сраженные нашим метким огнем. Симонов «честный писатель», что он видел? Его покатали на подводной лодке, разок он сходил в атаку, разок – с разведчиками, поглядел на артподготовку – и вот уже он «все увидел» и «все испытал». Писал с апломбом, и все это – прикрашенное вранье А шолоховское «Они сражались за Родину» -- просто агитка! О мелких шавках и говорить не приходится»(88).
Так! Все писавших до  него о войне – вот так: мелкие шавки. И далее такой же град хамства и оскорблений:
«Но самую подлую роль сыграли газетчики. На войне они делали свой капитал на трупах, питались падалью. Сидели в тылу, ни за что не отвечали и писали статьи – лозунги с розовой водичкой. А после войны стали выпускать книги, в которых все передергивали, все оправдывали, совершенно забыв подлость, мерзость и головотяпство, составляющие основу фронтовой жизни»(126).
Вот так. Чтобы возвысить себя, любимого, можно без зазрения совести, бесстыдно оболгать, оклеветать, унизить других, обозвать самыми неприличными словами. Таким вот способом самого себя до небес превознеся, этот очередной а-ля Резун-Суворов  самовлюбленно вещает:
«Между тем моя рукопись превращается в книгу».
Издана его рукопись, «превратившись в книгу», в 2015 году. Судя по ее содержанию, до сих пор он ничего и слыхом не слыхивал о том, что в годы Великой Отечественной войны героизм советских людей с первых же дней принял массовый характер. За проявленные мужество и доблесть миллионы солдат и офицеров награждены орденами и медалями, а свыше 11 тысяч человек стали Героями Советского Союза. Уже в годы войны стали широко известны беспримерные подвиги Александра Матросова, Николая Гастелло, на подбитом самолете совершившем огненный таран вражеской бензоколонны, воздушный таран Виктора Талалихина. В дальнейшем подвиг Александра Матросова повторили еще 150 советских воинов, было совершено более 350 танковых и более 600 воздушных таранов. Некоторые из  наших летчиков совершили этот подвиг по два, три и даже четыре раза.  И уж тут-то ну никак не скажешь, что они шли в атаку и жертвовали собой под дулом комиссарско-смершевского пистолета.
А разве сочтешь факты, когда не только комиссары – вообще все – и рядовые бойцы, и командиры, и коммунисты и беспартийные молча, в едином благородном порыве по условному сигналу или по вспышке ракеты поднимались и шли в атаку, и опрокидывали ожесточенно сопротивляющегося врага, и побеждали, Потери? А как же иначе! Смертный бой шел, как писал автор знаменитой «Книги про бойца» Александр Твардовский, не ради славы – ради жизни на земле. И не просто красивыми словами – суровым велением патриотического долга будоражат память слова легендарной песни: «А нам нужна победа – одна на всех, мы за ценой не постоим!»
Зная это, помня это, понимая это, на Николая Никулина и прочих резунов-суворовых   смотришь едва ли не с оторопью. Читаешь их сочинения, где сплошь все замазано черной краской, и не можешь не ужасаться тому, что ненавидят они не вообще  жестокость, грязь и кровь войны, а все на войне патриотическое, русское, мужественное, благородное и героическое. И откуда эта их патологическая страсть перекрашивать павших в боях героев в безропотных трусов и рабов? Вольно ли, невольно, повествования подобных всезнаек о Великой Отечественной войне написаны с позиции противопоставления их якобы единственно правдивой точки зрения любому, по их словам, официозу, как заведомой неправде.
С такой позиции подается бесстыдная клевета безудержно распоясавшегося Николая Никулина с иудиным замахом на всю нашу историю, на весь наш великий русский народ. Ему словно никогда и слышать  не приходилось о несокрушимости русского духа и загадочной русской души. Вопреки тому, что  нам, русским, приписывают ошалевшие от злобы своры  а-ля резунов-суворовых, у нашего великого русского народа мало причин для стыда за какой бы то ни было период нашего бытия – как за далекое прошлое, так и за российско-имперский, так тем более и за советский период.
Читая такие «откровения», какие нам преподносятся в вышерассмотренных книгах Могунова-Котова и Николая Никулина, трудно сдержать всплеск эмоций. Этот словно бы сливающийся в одно целое клеветнический текст, писан словно бы одной и той же вражеской рукой. И все же наберемся выдержки, отстранимся от эмоций, обратимся хотя бы накоротке к исторической фактографии. Наша русская история достойно постоит сама за себя.
Коснемся клеветнического обвинения наших людей в неумении и нежелании любить ближних своих и нескончаемых потуг обличить наш народ в варварстве. И сразу же с удовлетворением можем отметить, что в противоположность на все лады восхваляемой Западной Европе наша страна является едва ли не единственной, где искони строжайшим образом соблюдалась благороднейшая из благороднейших заповедь «Не убий!» Не будем уж говорить об отсутствии даже намека на нечто подобное вроде кровожадных зрелищ боев гладиаторов в Древнем Риме. Подчеркнем редкостную доброту русских нравов еще задолго до крещения Руси. Если взять, к примеру, свод нашего народного права (законов) «Русскую правду», так ведь там вообще даже не предусматривалась смертная казнь. Это ли не свидетельство генетического  человеколюбия наших людей! Что подтверждается затем и дальнейшей нашей историей.
Из «Повести времянных лет» мы знаем, что князь Владимир Святославович пытался ввести в 996 году смертную казнь для разбойников. Сделал он это по совету византийских епископов, то есть – «по западному наущению», однако вскоре вынужден был отказаться от несвойственных Руси жестоких наказаний.
Даже в тяжелейшие годы Смуты смертная казнь, как можно было того ожидать, не стала необходимой мерой наказания. Земский Собор 1611 года запретил «назначать без Земского и всея земли приговору», то есть осуждать на смертную казнь без согласия Земского собора.
Или, скажем, такой еще факт. В 1826 году врач английского посольства в Москве с изумлением записал в своем дневнике, что после восстания декабристов в России было казнено всего лишь пятеро преступников. У них, заметил он, по делу о военном мятеже  такого размаха было бы казнено, вероятно, три тысячи человек. Вон ведь, к примеру, римский консул Марк Антоний после убийства Юлия Цезаря предназначил к смерти 300 сенаторов и 2 000 всадников.
Подобно смертоубийственным сражениям римских гладиаторов, смертные казни были развлечениям лондонской публики в течение многих веков. У Гайд-парка, там, где теперь «уголок оратора», располагалась главная виселица, на разновысоких балках которой была 21 петля, и все другие виселицы использовались –работали! – без простоев.
Или заглянем в книгу французского историка Мишеля Фуко «Надзирать и наказывать»(М.1998), содержащую множество цитат по процедурам казней и публичных пыток в разных европейских странах вплоть до середины прошлого (ХХ) века. Даже читать страшно, сколько варварской жестокости проявляли тогдашние европейские законодатели для того, чтобы сделать пытки и казни не только предельно долгими и мучительными, но еще и впечатляюще зрелищными.
А  у нас на Руси  первые шесть веков нашей государственности прошли без смертных казней. И это в те времена, когда в хваленой «цивилизованной» Европе уже за два века до Французской революции существовала гильотина. Так ведь это была еще самая легкая казнь по сравнению с тем, что до того и наряду с тем из казнимых заживо вытягивали кишки, навивая их на особый кол, распяленного вверх ногами живого человека распиливали пилой от промежности к голове, с живых сдирали кожу.
Или, к слову, о том, будто бы наши «кремлевские нелюди» беспощадно и бессмысленно «жгли в топке» Великой Отечественной войны, равно как и во все прошлые времена, целые поколения. А между прочим уже после средних веков, которые были в западноевропейских странах еще более страшными, 30-летняя война в ХУ11 веке унесла половину населения Германии. А усмирение Кромвелем Ирландии стоило 5/6 ее населения. Папа Римский «цивилизованно» разрешил тогда многоженство, чтобы восстановить  «людское поголовье» католического христианства. А мы…
Для наглядности, сколь ни тягостно, еще и еще бесконечное варьирование все той же будто бы единственно применяемой в сражениях лобовой атаки:
«И вот без разведки, без прикидки, скомандовал пьяный генерал лыжникам: «Вперед!! Взять деревню!» И батальон стремительно, с разгону, с воплем «Урррраааааа!!!»выскочил на поле перед деревней. Метров двести скользили лыжники вперед, как бы по инерции, а через десять минут на снегу лежали одни трупы. Батальон погиб. Раненых, которые шевелились, немцы добивали из своих укрытий»(132).
Это –  стандартное могуновско-никулинское описание освобождения деревень. А при штурме городов, так сказать, еще выразительнее и масштабнее:
«Рокоссовский действовал в лучших суворовских традициях:
-- Ребята, вот крепость! В ней вино и бабы! Возьмете – гуляйте три дня.-! А отвечать будут турки!
И взяли. Рокоссовский был романтик. Жуков – тот суровый жесткий деловой человек, а этот – романтик…
Данциг взяли довольно быстро, хотя вся армия полегла у его стен, Но это было привычно – одной ордой больше, одной меньше, какая разница! В России людей много, да и новые быстро родятся! И родились ведь потом! Было все как водится: пьяный угар, адский обстрел и бомбежки. С матерной бранью шли вперед. Один из десяти доходил. Потом началось веселье. Полетел пух из перин, песни, пляски, вдоволь жратвы, можно шастать по магазинам, по квартирам. Пылают дома, визжат бабы. Погуляли всласть»(163).
Вы читали  что-либо где-либо нечто подобное, серьезный читатель? Или, может быть, хотя бы слышали? Или хотя бы, что называется, вот так, с кондачка верите? Да допусти такое кто-то из наших полководцев хотя бы единственный-разъединственный раз, оставили бы это в безвестности наши недруги? По-моему, тут даже спрашивать не о чем. А в документальных «Воспоминаниях» Николая Никулина вот  так – эпизод за эпизодом, со смакованием подробностей, с нагнетанием страстей.
 Две новеллы с вызывающе громкими заголовками  – «Маршал Жуков» и «О роли личности в истории» посвящены попытке беспрецедентно наглой дискредитации нашего выдающегося полководца. Вот как  «самый правдивый мемуарист» Николай Никулин  свидетельствует о якобы лично наблюдаемой им сцене отношения  маршала к рядовому шоферу, нарушившему правила дорожного движения на прифронтовой автостраде:
«-- Ваши водительские права!
Маршал берет документ, рвет его в клочья и рявкает охране:
-- Избить, обоссать и бросить в канаву!»
Все, унизил, развенчал выдающегося нашего полководца! И вдобавок вот как тот же «беллетрист-новеллист» броско  рисует его портрет:
«Из открытого джипа пружинисто выскочил маршал Жуков – восемьдесят килограммов тренированных мышц и нервов. Сгусток энергии. Идеальный, блестяще отлаженный механизм военной мысли! Тысячи безошибочных стратегических решений молниеносно циркулировали в его мозгу. Охват – захват! Окружение – разгром! Клещи – марш-бросок! 1,5 тысячи танков направо! 2 Тысячи самолетов налево! Чтобы взять город, надо «задействовать» 200 тысяч солдат! Он мог тотчас же назвать цифры наших потерь и потерь противника в любой предполагаемой операции. Он мог без сомнений и размышлений послать миллион-другой на смерть. Он был военачальником нового типа: гробил людей без числа, но почти всегда добивался победных результатов. Наши великие полководцы старого типа еще лучше умели гробить миллионы, однако не особенно думали о том, что из этого выйдет, так как просто не умели думать»(195).
«Самый правдивый мемуарист» тем самым намекает, что уж кто-кто, а он, не в пример всяким разным нашим военачальникам, думать умеет. И сколько же злобы, сколько ненависти, сколько гадьючего яду в каждой его строке! И как же глумливо, карикатурно показывает победоносного в сражениях полководца якобы беспомощным перед не желающей ему подчиниться армейской пьяной массой. Так, что своими словами и не пересказать. Вот, как образчик фиглярского кривлянья  Николая Никулина:
«Вперррред, на Паррррррриж! Этого никто не понимал, и говорить на подобную тему с солдатом было все равно, что объяснять козлу  историю искусства на китайском языке. Армия была как мешок с тестом, и что маршал ни делал, результата не получалось. Его решительные и образные выражения, словно удары кувалды обрушивались на тренированные головы генералов, генералы взнуздывали полковников, но опять все, как тесто, расползалось в их руках. Маршал неистовствовал долго, но даже его железная воля, испытанная на полях сражений, не смогла ничего выковать из аморфной массы размагниченных войск. К вечеру он, наконец, выдохся:
  -- Вашу мать!!! Поднять аррррмию по тррррревоге!!! Шагом марш в Мурррманск!!! На Кольский полуострррров!!! В тундрррру!!! Ррррразболтались, сволочи, бездельники!!! Вашу мать!!!»
А разгулявшиеся солдаты знай себе пьянствовали да развратничали, на глазах у родных престарелых бабушек и матерей насиловали не очень-то и сопротивлявшихся немок да, разомлев и  разнежась от пресыщенности, лениво дремали под мирным майским солнышком. И все-то им по фигу, и на гнев, и на вопли беспощадно грозного маршала – на все наплевать! Амба,  хватит, отвоевались! Один только пай-мальчик  Коленька Никулин оставался безгрешным целомудренным девственником  и, как стеклышко, единственно трезвым в неисчислимой массе советских забулдыг. И вот какой уникальный философски-теоретический вывод непревзойденного в широте и глубине суждений мыслителя преподносится читателю в заключение этой редкостно правдивой новеллы::
«Так сильная личность оказывается бессильной, если пробует идти против течения истории».
Понятно, позабавленный никулинским трепом наивный читатель? Течение истории – это разухабистое пьянство и неуемный животный блуд разгулявшейся после войны солдатской массы, с которой уже никакому маршалу не совладать. В подтверждение абсолютной, неоспоримой достоверности этого случая – такая авторская ремарка:
«Этот правдивый эпизод рассказан мне  бывшим холуем командарма «-й ударной армии генерала И.И.Федюнинского – бывшим старшиной В.»(194).
Исключительно «правдивый» эпизод! По методу радиостанции ОБС – одна бабка сказала. И «писательское» высокомерие по отношению к бывшему старшине В., от кого почерпнул информацию. Ну как же, для него ординарец, прошедший войну в звании старшины – это, конечно же, холуй. Разве могут быть у советских военачальников ординарцы или адъютанты? Нет, разумеется, нет, только холуи. А он-то, он  ну конечно же не холуй, однако, выходит, безоговорочно верит этому холую. Или, вернее, делает вид, что верит. Прямо говоря – нагло подличает.  И надеется, что поверят и читатели.
Есть такая старинная русская народная пословица: «Шкодлив, как кошка, труслив, как заяц» Ну-ка обзови холуем самого Николая Никулина, как отреагировал бы! Ну как же как же, участник войны, фронтовик! А как однако по-заячьи трусливо прячется в своих «воспоминаниях» за спину этого «холуя» -- старшины В.
    Говорят, если у человека нет совести, то это всерьез и надолго. Война, разумеется, породила массу устного солдатского фольклора,  в том числе и такого жанра, как анекдоты и пресловутые охотничьи  пустобайки. Однако же автору, выставляющему себя самым правдивым военным мемуаристом, надо бы все-таки помнить русское народное предостережение: ты, мол, ври, ври, да совесть знай. Но совесть, если заглянуть в Толковый словарь живого великорусского языка Вл.Даля, чувство прирожденное, и невольно закрадывается подозрение, что наш беллетрист-новеллист это чувство начисто растерял. Его, что называется, несет:   
«Воевали глупо, расточительно, бездарно, непрофессионально. Позволяли немцам убивать себя без конца»(219).   
Надо же так будто бы о самом обыденном и заурядном этак вскользь: «позволяли немцам убивать себя!» И опять в перекличке с «органической достоверностью исторического романа» Могунова-Котова:
«Война, которая велась методами концлагерей  коллективизации, не способствовала развитию человечности. Солдатские жизни ни во что не ставились. А по выработанной политработниками концепции наша армия – лучшая в мире, воюет без потерь. Миллионы людей, полегшие на полях сражений, не соответствовали этой схеме. О них не полагалось говорить, их не следовало замечать. Их сваливали, как падаль, в ямы и присыпали землей похоронные команды, либо просто гнили они там, где погибали. Говорить об этом было опасно, могли поставить к стенке «за пораженчество». И до сих пор эта официальная концепция продолжает жить, она крепко вбита в сознание наших людей. Объявили взятую с потолка цифру 20 миллионов, а архивы, списки, планы захоронений и вся документация – строгая тайна»(223).
Ну как же можно человеку, выставляющим себя честным, предельно правдивым фронтовым мемуаристом, оскорблять память миллионов и миллионов отдавших жизнь за нашу свободу, нашу русскую землю? Да еще буквально на каждом шагу пытаться оскорбить, оплевать весь наш народ, всю русскую нацию!?

                ***
Отчетливо понимая, что беспардонно играет в спекулянтскую подлянку,(не полуграмотным же мальчиком он свои «воспоминания писал!), Николай Никулин пытается напялить на себя маску глубокомысленного пацифиста:
«Впрочем, война всегда была подлостью, а армия, инструмент убийства, -- орудием зла. Нет и не было войн справедливых, все они, как бы их не оправдывали,-- античеловечны. Солдаты всегда были навозом. Особенно в нашей великой державе и особенно при социализме»(86).
 Вообще-то, и тут он ни в чем не первооткрыватель. Великий русский ученый И.П.Павлов, одобряя мирную политику нашего советского государства, еще в 1930 году о том писал: «Война по существу есть звериный способ разрешения жизненных трудностей, способ, не достойный человеческого ума с его неизмеримыми ресурсами…»
   Да и до того эта мысль не в новинку. Она давно уже даже расхожей стала, поскольку многие великие люди высказывали свое осуждение войны. Но Николай Никулин выступает уже в амплуа военного теоретика! Войнам всех веков, всех государств  и режимов через годы и столетия выносит приговор как истину в последней инстанции: «Не было войн справедливых!» Особенно – внимание, внимание! - в нашей великой державе,  у нашего великого русского народа, и особенно – при социализме.
   Словно ему, научному сотрудникуСанкт-Петербургского Эрмитажа никогда и слышать не доводилось о таких вехах великой русской истории, о таких битвах и войнах, в которых русский народ отстаивал свою свободу и независимость. От реки Невы и Чудского озера, где Александр Невский разбил шведов и тевтонских псов-рыцарей, до Куликова поля, где Дмитрий Донской разбил монголо-татар, от Полтавы, где Петр Великий разбил шведов, до Бородина, где Кутузов разбил французов от Москвы, Ленинграда, Сталинграда и Курска до Берлина, где выдающиеся советские полководцы сокрушили полчища фашистской Германии, -- это что, все войны несправедливые?!
Новеллу «О роли личности в истории»(вот до каких воспаряет философских высот)  Николай Никулин предваряет эпиграфом из философических писем П.Я.Чаадаева: « Я ругаю свою родину, потому что люблю ее…» А, каково? Видели его? Вот ведь  где любовь – беспредельная. Завершаемая у него истинно поцелуем Иуды. Того, кого действительно любишь, может, подчас и упрекнешь за что-то, но можно ли представить себе, чтобы искренне любимого и родного человека оскорбляли, унижали и оплевывали с такой ненавистью, с таким остервенением, как этот делает наш «самый правдивый мемуарист» по отношению к своей Родине, своему народу?!
Ну, вот, скажем, как бы это выглядело, если бы я, сегодняшний русский, всячески охаивал, оскорблял, оплевывал память того русского ратника, что пал в ожесточенном сражении на Куликовом поле? Ведь он, тот безвестный простой русский человек был моим родным по духу и крови родным предком! И ведь жизнь свою он отдал за то, чтобы я свободно и независимо жил на родной русской земле! А Николай Никулин, не знаю, как уж и назвать его, «самый правдивый правдолюб, ерничает по поводу самого святого. После чего вдруг крокодилью слезу пускает:
«Я жил как в бреду, плохо соображая, плохо отдавая себе отчет в происходящем. Разум затух и едва теплился в моем голодном измученном теле»(38).
 Тут, видимо, просьба посочувствовать ему, понять и пожалеть. Война, мол, за плечами, от чудовищных страданий, пропущенных через юное сердце и неокрепший разум, впал в отчаяние и беспросветный пессимизм. Но еще большей злобой и ненавистью преисполнен текст его записок, посвященных встрече с оставшимися в живых ветеранами спустя десятилетия после войны. То есть, когда встречался с ними уже в мирное, спокойное время, будучи в добром здравии и рассудке. Вот он пишет:
«Собралось человек двадцать…Тут были: полковой врач, санитарка, двое бывших старшин, уже довольно пожилые, главный комсомольский работник  дивизии, еще не утративший остроты своих рысьих глаз. Было много интендантов, снабженцев и других работников тыла. У всех на груди колодки, ордена, памятные значки. Лишь один был без орденов, но у него не хватало одного глаза, ноги  руки.
-- Ты откуда? – спросил я.
-- Пешая разведка, -- отвечал он»(202).
И ни об одном, ни об одном из собравшихся, даже об этом изуродованном войной разведчике не нашлось у автора ни одного доброго слова. Прямо-таки по Собакевичу: одного прокурора  более-менее можно терпеть, да и тот порядочная свинья. И вот как наш «правдолюб» поясняет такое свое к ним отношение:
«Во-первых, живы остались только тыловики и офицеры, не те, кого посылали в атаку, а те, кто посылал. И политработники. Последние – сталинисты по сути и воспитанию. Они воспринять войну объективно не в состоянии. Тупость, усиленная склерозом, стала непробиваемой. Те же, что о чем-то думают и переживают прошедшее(и таких немало) навсегда травмированы страхом, не болтают лишнего и помалкивают. Я и в себе обнаруживаю тот же неистребимый страх. В голове моей работает автоматический ограничитель, не позволяющий  выходить за определенные рамки. И строки эти пишутся с привычным тайным страхом: будет мне за них худо»(207).
 А ведь прибедняется – помирает от самоуничижения! Пожалейте его, бедненького, он еще тогда, на войне, так травмирован страхом, что до сх пор не может прийти в себя, вот и кидается вымолить снисхождение:
«Конечно, мои записки  в какой-то мере являются исповедью сильно испугавшегося мальчишки…»(236).
«Не судите меня слишком строго…»(237).
Хм, повинную голову меч не сечет и лежачего не бьют, но и не усмехнуться нельзя. То  тигром лютым рычал, а то вдруг и хвостик поджал. Эх, кутенок-котенок… 
 Много по этому поводу можно говорить, но достаточно хотя бы такой необыкновенный случай  из блокадных лет вспомнить. В зенитных войсках на передовой линии фронта были такие специалисты, которых называли слухачами. Они сидели за аппаратурой в наушниках и как только слышали гул приближающихся немецких бомбардировщиков, давали сигнал тревоги. В окопах и на позициях готовились к отражению налета, а в Ленинграде гудела предупреждающая сирена.
С опытными специалистами тогда, разумеется, было трудно, и вот через Общество слепых вдруг десять инвалидов по зрению обратились с заявлением стать слухачами добровольно. И представьте себе – добились своего, стали. И оказались превосходными специалистами. Они раньше зрячих улавливали отдаленный звук самолетов и подавали сигнал. Работа, вернее, такая вот фронтовая служба была тяжелой и опасной, а ведь служили, можно сказать, по-своему сражались, не ныли.   
Рассказ об этом был тогда опубликован в ленинградском журнале «Звезда» под заголовком «Баллада о слепых солдатах». Тираж, разумеется, был небольшим, тогда же и разошелся, а дальнейшую публикацию приглушила цензура.
 А случай-то уникальный. Уникальный по осознанию патриотического долга. По высоте и благородству  русского духа, русской души.  По самоотверженности и героизму. Но поскольку в карту пальцем и в затылок пистолетом им никто не тыкал, к аппаратуре угрозой расстрела не гнал, то ни маститого «исторического романиста» Петра Могунова-Котова, ни «редкостно правдивого документалиста» Николая Никулина этот факт не привлек. И вообще мужество, доблесть, массовый героизм наших воинов им совершенно не интересны.
И еще в этой связи редчайший всемирно-известный исторический факт. Глуша артиллерийскую канонаду, многомоторный рев немецких бомбовозов и одуряющие разрывы вражеских бомб, весь мир потрясла «Ленинградская симфония» русского композитора Дмитрия Шостаковича, а самому правдивому мемуаристу Николаю Никулину, видимо, в тот час заложило уши. Как-то так получилось. Трехэтажную матерщину и генеральское рычание «Вперрред!»без в глубокой землянке через три  наката слышал, а о той героической симфонии – ни звука.
 Редкостно правдивые его «Воспоминния о войне» изданы при поддержке Комитета по печати и взаимодействию со средствами массовой информации Санкт-Петербурга тиражом 17 000 экземпляров. Сегодня маститые писатели с превеликим трудом издают свои книги тиражом в каких-нибудь сотню-другую тощих книжонок, а тут – вон кА! Да еще по самой минимальной цене.  Да еще и бесплатно – «книга лучший подарок.»
Представляете, какая масса читателей получила – вообразить трудно. И что скажут, каким будет их суд? Тут вам не самиздат, эту якобы предельно правдивую книгу одобрил весьма и весьма высокий официальный орган – Комитет по печати! Приглашая тем самым «не слишком строго» судить и сегодняшних читателей.
Дело, разумеется, не в моем и не в чьем-то отдельном  сугубо личном мнении.  Издательство ОАО «Петроцентр» без зазрения совести вознамерилось оплевать этой книгой не только события Великой Отечественной войны, но и всю русскую историю.  Автор уверяет, что он писал правду и только правду. Выпуская книгу в свет, издатели тем самым это авторитетно подтверждают. Ну если, мол, что-то и не так, что-то исказил, преувеличил, в чем-то переборщил, то это как-то так, непроизвольно и не столь существенно. Потому, мол, что вот и до сегодняшних дней не пришел в себя.
 Ах,  утрите ему носик фланелевым платочком. Однако Фемида, как известно, требует от свидетелей не жалобных  слезок, а суровой правды. Только правды и ничего кроме правды.  А перед лицом такой судьи, вдруг оказывается, что перед нами не глупенькая заблудшая овца, а волк в овечьей шкуре. Редкостно правдивый этот «правдолюб» уже не только итоги Великой Отечественной войны ринулся пересматривать, но и нашим будущим  нас запугать. Вот, пожалуйста:
«И все-то мы догоняем, все улучшаем, все-то рвем себе кишку, а ближнему ноздри, а в промежутках спим на печи. И все нет у нас порядка. Какая же страшная будет следующая война, если в эту, чтобы победить, надо было уложить чуть не половину  русских мужиков…»(83).
Словом, все, дорогие мои «бедные русские мужики», загодя задирайте лапки кверху и без сопротивления сдавайтесь на милость умеющего хорошо готовиться к войне и «культурно воевать» «цивилизованного» врага. И это не какой-то там недоумок сам не знает, что сдуру городит, нет, это, учтите, фронтовик, от звонка до звонка все Великую Отечественную войну, от Ленинграда до Берлина на брюхе по-пластунски проползший, чудом оставшийся в живых,  авторитетно вам заявляет!. И уж кому-кому, а ему вы не смеете не верить…
М-да! И все-таки…  не абсурд ли?
Абсурд!..Вот в том-то и соль, что – абсурд…
     Знаменито не то недоуменное, не то и вообще пришибленно-растерянное признание основоположника латинского богословова Тертуллиана:
«Верю, ибо это абсурд…»
 Нельзя не задуматься над глубиной мысли, вложенной в эту вроде бы небрежно незамысловатую формулировку. Так, вроде как отмахнулся человек, поскольку тут все само собой разумеется. Но в том-то и головоломка, что абсурд – это такая заумь, такая концентрация непостижимых сложностей,  от которой можно мозги свихнуть, да так  в ней до сути и не докопаться. Вот и Тертуллиан: верить? Не верить?–да в конце концов и  махнул рукой: «Верю!..»
 Абсурдом предстают перед нами и роман Могунова-Котова «Мимо острова Буяна»,  и «Воспоминания о войне» Николая Никулина. Любой мало-мальски грамотный читатель видит: сумбур, ложь, фальсификация, а  в  душе все равно  растерянность.
 Во какие нам сегодня «литературные перлы» подсовывают, -- жалуюсь знакомым. И что вы думаете? Некоторые, особенно те, кто войны не знают, ничуть и не возмущаются. Одни пожимают плечами, другие говорят, что если бывалый человек написал, значит так, наверно, и было. А вот сверстники мои – старики давно пенсионного возраста –  тоже, смотрю, чертыхаются, плюются. Бывалый вояка, вся грудь в орденах, подполковник в отставке Виктор Аполлонович Андреев вконец рассердился:
-- Х-хех, да это … Да это же, черт возьми,  Хлестаков! Легкость в мыслях – необыкновенная!.. Да еще и придуривается…Прикидывается божьим ягненком
Начиная службу военным водителем, в звании сержанта, Виктор Аполлонович был шофером у прославленного военного летчика Трижды Героя Советского Союза Александра Покрышкина. Тертый мужик, крутой,  за словом в карман не лезет. Иногда  выдаст резюме – как в сук влепит. Кто бы мог подумать, что военный человек может оказаться Хлестаковым, а вот поди ж ты, а?!
Особенно рассмешило Виктора Аполлоновича, каким чистоплюем выставляет себя Николай Никулин в амурных делах. Тогда, на войне, не только наши солдаты, но и офицеры, чего греха таить, далеко не всегда корректно вели себя с немками, а он…
А он, представьте себе, был таким едва ли не разъединственно высоконравственным – до умопомрачения. Молоденькие немецкие фроляйны, бывало,  гроздьями ему на шею вешались! Однажды старик немец сам к нему свою дочку привел. Все равно, мол, ваши варвары изнасилуют, так лучше уж она пусть тебе отдастся. Ну – голова кругом! Но и тут  он не дрогнул. Устоял. Сберег свое девственное целомудрие. Так-то!..
Странно только как-то, что при таком благородстве он не просто никого не любил – всех на него непохожих презирал и ненавидел. Маниакально ненавидел…
 Хлестаков? Да как сказать, Хлестакова тоже ведь можно понимать по-разному. Сам Гоголь трактовал этот образ неоднозначно. Говорил, что попытался собрать в нем все дурное, чтобы разом осудить, а в письме Пушкину главное в этом характере объяснял еще и так:
«Хлестаков вовсе не надувает; он не лгун по ремеслу; он сам позабывает, что лжет, и уже сам почти верит тому, что говорит».
Вот  и Николай Никулин. Он, конечно же, не лгун по ремеслу, но до того уже зарапортовался, что сам стал верить  собственному вранью. То есть, он не то чтобы врет, а просто слишком уж сгущает краски. Зачем? Ну, это самое… Допускают же поэты поэтические вольности. Ну вот и он в своей рукописи. Накипело потому что! Наболело…
Что ж,допустим. Вскипает иногда в душе боль, чувство нерассуждающее, подсознательное, близкое к истерике. Однако же…Однако в таком случае это был бы недолгий, кратковременный эмоциональный всплеск, взрыв, а тут – книга Да еще и  какая – объем 237 страниц! Такие в один присест не пишутся. Да если еще рукопись в столе лежит более тридцати лет…
Не выдерживаю, обращаюсь к давно знакомому писателю Эдуарду Алексеевичу Шевелеву. Он много лет был главным редактором ленинградского журнала «Аврора». И ныне печатается в патриотической периодике. Что скажет?
-- По своему многолетнему редакторскому опыту, -- четко объясняет, -- вижу, что писаны эти записки далеко не одним автором. Стиль, лексика, словесные обороты… Много тут всякого намешано…Ладно, погоди, справлюсь в интернете…
Через некоторое время грустно дополняет:
-- Николая Никулина давно нет в живых. По образованию – истфак за плечами. Затем – искусствовед, профессор. Не вверится, что историк такое намарать мог. А книга его, между прочим, вышла в свет уже повторным изданием. Кстати, один из ветеранов знаешь какой вынес ей  приговор? «Обоссать и выкинуть!..» Х-ха-ха..
И все сразу становится на свои места. Издатели, небось, радуются, гордятся. Как же, будь  военных лет цензура, разве позволили бы такое обнародовать?  А они воспользовались моментом, вот какую миру и городу уникальную жемчужину явили!
 Да и только ли они!
Накануне 70-летия полного освобождения Ленинграда от немецкой блокады телеканал «Дождь» провел оскорбительный опрос «Нужно ли было сдавать Ленинград, чтобы сберечь сотни тысяч жизней». Тема возмутила общественность. Роскомнадзор направил «Дождю» предупреждение, а ряд спутниковых и кабельных операторов отключили вещание. Два петербуржца  потребовали компенсации за моральный ущерб. Юрий Антонов подал иск на 1 млн рублей, а Борис Ивченко – на 50 млн. Их объединили в один процесс, который прошел по месту нахождения телеканала. В итоге Замоскворецкий суд Москвы постановил взыскать с «Дождя» 200 тыс. рублей по иску петербуржцев.
Идут разговоры о том, что такие же меры Роскомнадзору следует принять и против издателей вышерассмотренных книг. Да  не вскидывайтесь, не спешите свой укор о нападках на свободу слова выказывать. Вон в народе на этот счет что говорят…Дескать сегодняшняя так называемая демократически-рыночная свобода слова – это свобода врать. А Советская власть с ее цензурой – это сегодня уже мертвый лев. А мертвого льва, известное дело, даже ослы лягают. Сам я еще недавно испытывал преогромное удовлетворение от отмены цензуры. А теперь...
 Теперь на другой лад призадумаешься. Особенно озадачивает положение с литературой военной тематики. Старого воробья на мякине не проведешь, а какое впечатление останется от книг типа  Петра Могунова-Котова и Николая Никулина в душе сегодняшнего молодого парня призывного возраста? Не думаю, что повлечет его, по книжному выражаясь, романтика и героика военной службы. Не думаю…
И тут вот в чем дело. Актер и сценарист Никита Высоцкий, директор музея Владимира Высоцкого ссылается на мнение отца: художественное творчество  -- это не способ познания мира, это 10% личного опыта и 90% фантазии.
    Проще, никулинским слогом говоря – 90 % лжи. Разумеется, кем-то и зачем-то хорошо оплаченной. Что в наше, для писателей безгонорарное времячко очень даже кое-что значит. Филолог и культуролог Владимир Елистратов поясняет: «Мы живем в информационную эпоху, в эпоху дикого капитализма, когда при помощи финасов литературная посредственность легко может заслонить собой Достоевского».
    А мы ломаем головы, почему самый читающий наш народ становится едва ли не самым не читающим.
   
                ***
     С незапамятных времен заповедано: хочешь мира – готовься к войне. Думая при этом о России, первым делом императора Александра 111 вспоминаешь: «У России есть только два союзника – это ее армия и флот.» И в связи с этим его завещание своему преемнику Николаю Второму: «Нас не любят. Нашей огромности боятся. Избегай войн. Береги русский народ!»
А тут еще такой недавний  факт. В феврале 2012 года довелось мне послушать беседу небезызвестной Ники Стрижак с гостями студии 5-го телеканала. Тема – состояние Российской армии. Ее мобильность, техническая оснащенность, дисциплина, моральный дух, вооружение, боеспособность и даже дедовщина и коррупционная составляющая. Ну и что? А – ничего. После развала СССР армию без конца реформируют, доведя в конце концов до безнаказанной  сердюковщины. Однако же о сердюковщине средства массовой информации почему-то предпочитают скромно помалкивать. 
А много ли изменилось с приходом на должность министра обороны РФ С.М.Шойгу? Военно-политическая обстановка в мире между тем серьезно обострилась и напоминает обстановку  перед Второй мировой войной. Общий, как в таких случаях выражаются, поверхностный обывательски-общенародный глас: тяжелые времена ждут Россию! Поэтому перед нашей страной как никогда остро стоят вопросы состояния наших вооруженных сил. Можно ли при этом оставаться безразличным к литературе о нашей истории, о Великой Отечественной войне, о вооруженных силах?!
Известный наш классик Михаил Пришвин в советское время выразил надежду на то, что русская литература начнет возрождаться, когда станет невыгодной. Интересная мысль. Думается, ныне как раз такой момент.  Раньше писатель за свой труд получал гонорар. Теперь за издание своей книги он должен  сам платить деньги, и немалые. А это весьма и весьма немаловажно, объяснять, полагаю, не надо. Любому человеку, в том числе и писателю, нужно же на какие-то средства жить. Хорошо, скажем, было Льву Николевичу Толстому, имеющему имение. А теперь-то  так называемым труженикам  пера на какие шиши существовать-прозябать, откуда доход?
 Нет нынче и государственных издательств с их штатом редакторов(научных, литературных, художественных, технических), корректоров, художников, ретушеров, чертежников и других профессионалов-полиграфистов, куда ты сдавал для издания свою рукопись и был спокоен. Нынешние так называемые  издательства – частные. Они принимают от заказчика готовый диск с текстом, который с помощью компьютера набрал и сверстал сам автор или его помощники.
Правда, раньше была жесткая цензура. И потом прежде чем принять твой труд к изданию, нужно было получить на него как минимум две положительные рецензии авторитетных критиков. В случае заминки – три, а то и более. Так что, можно считать, цензура была двойная, а то и разветвленная. 
   Теперь пиши, что хочешь, и издавай, что хочешь, были бы деньги. Но тут наряду с кажущимся благом еще большая  беда. Тут и явные и тайные так называемые спонсоры, зачастую, прямо скажем, не только внешние, но и внутренние недруги, которые умело, очень умело и нагло этим пользуется. Что  мы видим  не только на вышерассмотренных примерах. И тем не менее, признаюсь, был рад, когда журналист Юрий Польский из районного города Кингисеппа(в прошлом – Ямбург) Ленинградской области привез мне свою только что изданную на свои средства книгу, повествующую о его службе армии. Как говорится, чем черт не шутит, когда Бог спит. В смысле, когда не мешают партийно-номеклатурные редакторы и зверствующая цензура. Авось…Не все же покупаются на Иудины сребреники..

           Солдатский Куприн и купринщина

Книга Юрия Польского интригует уже этаким игривым названием -- «300 солнечных дней в году» Ха-ха, где это такой рай земной? Давно уже стало расхожим «околокиношное»  клише о том, что погоду с 300 солнечными днями в году делают в Голливуде. А тут подзаголовок – «Солдатские были». Ну, думаю, ладно, коль уж попросил сам автор дать отзыв, надо прочесть. Да и тема армейская. Да к тому же и год издания – 2015. Новинка!
Интерес подстегнула аннотация: солдатские судьбы на фоне событий 1968-1970 годов в Чехословакии и вокруг острова Даманский. События, вообще-то, давние, но главное – вот это: солдатские были!
Солдатские…
Само собой в памяти – Твардовский:
          Города сдают солдаты.
          Генералы их берут…
Ирония с горчинкой. Как-то так повелось – как в жизни, так и в литературе. Если тема армейская, то и масштабность, и серьез, а если о генералах, то вон какая солидность – мемуары, воспоминания. А что до солдат – непременно нажим на забавность, вплоть до фарса.
Любопытно, но как ни крути, именно этим отмечен не только пресловутый Бровкин, но и такая классика, как Швейк, Теркин и целый ряд других шедевров армейского толка. В исследование причин такого явления не вдаюсь, это другой обстоятельный разговор, а просто и сам поймал себя на таком. Читаю подаренную книгу, а вижу фигу. Призыв первогодков в армию, начало службы, карантин, курс молодого бойца и – быт, быт, суровый солдатский быт, да с такими подробностями в изложении, что и притупляет внимание до потери интереса. Бывалый солдат о своей службе подробно взахлеб повествует – удержу нет. Но ведь удаленность-то вон какая – с 1968 года, то есть теперь уже давно минувшего прошлого века. Невольно хмыкнешь: солдатские… мемуары? Да еще о службе в мирное время…
Впрямь, нужны ли таковые в наши дни, когда уже и служба в армии переводится на так называемую контрактную основу? Похоже, автор о том и не задумывался. Книга-то вон какая – 373 страницы.  Объемчик тоже под стать роману Петра Могунова-Котова. А по давности описываемого что-то вроде «Воспоминаний» Николая Никулина.
Тут уж не Твардовский – Тютчев вздыхает:
        Нам не дано предугадать,
        Как слово наше отзовется… 
Да, может,  и никак не отзовется, если взгляд читателя начинает с первых же страниц скользить по поверхности строк, заподозрив, что перед ним тягомотно растянутый во времени обыкновенный газетный репортаж. Так по-первости и показалось. Ну, было, было когда-то: подъем в 6.00, время подъема для тренировки и закалки «желторотиков» – 45 секунд, с голым торсом на уличную физзарядку, где минус 40 дикого мороза, с неумело намотанной наспех в кирзовый сапог портянкой и – бегом, бегом, бегом! – и т.д., и т.п. Но теперь-то…
Контрактник на службу является к 9.00. Ни тебе грозного окрика дядьки-старшины, ни заправки постели на двухъярусной кровати, ни серии внеочередных нарядов на мытье солдатского туалета или чистку мерзлого картофеля на солдатскую кухню, ни…
Лафа! А срочнику к физическим для новичка, вчерашнего школьника, и моральные лишения. Одна сержантско-старшинская командная лексика чего стоит! Цитирую дословно: «Убрать трамплин для мандавошек! Немедля!» Это – приказ немедленно сбрить только-только проклюнувшиеся тогда у автора мальчишеские усики. Не приказ оплеуха!
Да если бы только от старшины. А то вот от какого высокого начальства – начштаба батальона в звании майора:
– Что за ху…та у тебя на носу?
Тут и вообще вчерашнему школьничку впору заикой стать:
– Так это ж очки!..
 Впрочем, это еще пустяк, семечки. А вот и еще «вежливее»:
– Но ведь я знаю, замудонцы, -- громыхает: -- Я ведь прекрасно знаю, как вы применяете спирт!..
Это «привычное обращение» к подчиненным с высоты начальника связи корпуса -- полковника. Согласитесь, уважения к личности рядового солдата, защитника священных рубежей Отечества тут что-то невооруженным глазом не просматривается. А с другой, командирско-начальственной стороны, как, дескать, к этим замудонцам обращаться, если выдаваемый им для промывки аппаратуры спирт они сами за милую душу «употребляют»!..
Да что – спирт! В казарме с превеликим удовольствием втихаря употребляют  лосьон, одеколон, зубную пасту и… гуталин! Гуталин, черт побери, то есть разведенная на спирту черная и, соответственно, вонючая сапожная мазь для чистки солдатских кирзачей. Нет-нет, от «простой» водочки «замудонцы» тоже не отказываются, но ведь ее, милую, в закрытом военном городке солдатикам добывать трудновато. Так что при случае жаждущие и антифриз пробовали.
Что такое антифриз? А это такая автомобильная с головокружительным запахом голубоватая жидкость, от употребления которой – госпиталь, реанимация, удаление трети желудка. Однако же – бывало… «На вкус и цвет товарищей нет». Особенно, когда «выпить хоцца».
Ну, а – «папахи». То бишь полковники и генералы. Они что – трезвенники? Однажды автору, тогда, разумеется, еще в сержантском звании, довелось быть свидетелем такого фактика. После крупномасштабных тактических учений в полковничье-генеральскую штабную палатку был вертолетом доставлен тяжеленный куб какого-то картонного ящика. Извлекая оттуда бутылку, «злодейку с наклейкой» летный полковник со звездой Героя на груди «со вкусом» причмокнул: «Арарат» --пять звездочек!..»
«То, что искать и добиваться возможности «употребить» обязательное условие армейской службы, не подвергали, пожалуй, сомнению, как минимум, половина солдатиков любого возраста», - спустя годы и годы пишет, резюмирует-констатирует автор.
Да уж! Сокрушается. Не нравится ему это. И ныне не по нутру.
До меня – как до жирафа, но тут, кажись, начал что-то кумекать. Затевая свои солдатские мемуары, Юрий Польский счел нужным оповестить, что шел в армию без особого желания. Призвали – куда денешься. А у него, видите ли, кисейное воспитание. Маменькин сынок. На протяжении всего повествования маму только таким словом и вспоминает – маменька. Ну, само собой – не пьет, не курит. И вообще об армии у него было совсем иное представление. Красивое, романтичное, а тут… Представляете, каково ему было  в той среде!?
А уж казарменная лексика – о, хоть уши затыкай! Сам в свое время терпеть не мог. А у нас, в авиации, как-то так повелось, что весь полет от взлета до посадки от инструктора – сплошной мат. Да что – от инструктора! Трижды Герой Советского Союза генерал Кожедуб нас, подчиненных ему сталинских соколов, таким трехэтажным привечал– дух захватывало. А когда ему случалось за воротник залить, а случалось это с ним более чем нередко, о-о, тут только держись! Воспитание у меня было далеко не кисейным, но поеживался частенько.
А представьте себя на месте 18-летних «желторотиков» первого года службы, которых начальник в звании полковника замудонцами обзывает. Замудонцы – это, значит, хуже, чем мудонцы. А надо терпеть, молчать. Субординация!
Такие вот, грустно усмехнешься, азы науки побеждать! Тяжело в ученьи – легко в бою. А вместе с тем, вольно или невольно, в мемуарах Юрия Польского совершенно отчетливая перекличка с «историческим романом» Петра Могунова-Котова и «Воспоминаниями о войне» Николая Никулина. Так ведь там грубость, хамство, матерщина, оскорбления, повальное пьянство якобы оправданно диктовались условиями окопно-фронтового бытия, а тут-то, тут…Что же это такое?..
А вскорости и сами «мудонцы-замудонцы» в выражениях не стеснялись. Это, пожалуй, тоже было одной из причин, не располагающих маменькина сынка к службе в армии. И когда рядовому Юрию Польскому, как недавнему начинающему газетчику, предложили поступить на льготных условиях на факультет журналистики Львовского военно-политического училища, он наотрез отказался. А потом вдруг, спустя годы и годы, уже в пенсионном возрасте – надо же! – решил об армии, о своей солдатской службе книгу писать. Ирония судьбы?
И написал. И в собственной – авторской редакции издал. И я, читая, вижу, что писал он, так сказать, с натуры. Известно: что у кого болит, тот о том и говорит. Вот и поведал, о чем наболело на душе.
И не просто наболело – накипело. Как, к примеру, у Николая Никулина. У того вообще-то на войне. Но известно же, что армейская учеба должна проводиться в обстановке, максимально приближенной к боевой. Так что тягот в воинской службе, попросту говоря, мучений-треволнений тоже хватает.  На всю жизнь в память врезалось. Вот и выплеснулось, написалось.
Растянутый служебно-книжный репортаж, обозначенный жанром как солдатские были, можно назвать и записками, и мемуарами, и автобиографической повестью, написанной пером небесталанного беллетриста. Но главное не в этом. Главное – в той солдатской правде, по словам Твардовского, в душу бьющей, которая в густом ряду армейской тематики делает его произведение заслуживающим внимания. Примечательно, что своим густым негативом оно тоже во многом перекликается  с вызывающе мрачным негативом вышерассмотренных.
А еще более примечательно, что даже спустя годы и годы, не подумал, не понял, что уже тогда, отказавшись на льготных условиях поступать в Львовское военно-политическое училище, он тем самым бросил нехорошую тень на армейскую службу. Что, естественно, хотел он того или не хотел, наложило свою печать и на содержание его книги. О чем мы еще поговорим в дальнейшем.   
И вот о чем сразу честно скажу. Имея на своем счету более трех десятков разнокалиберных книг, отмеченных литературными премиями, я такой не написал и не напишу. Почему? Ну, не то, чтобы лучше или хуже, а подобной.
Ну, по порядку. В самом расцвете сил и профессионального опыта безжалостная армейская судьба выдернула из моих «мозолистых» штурвал реактивного громовержца и всучила взамен перышко военного журналиста. Поскольку военный летчик, назначили начальником отдела военно-воздушных сил в редакцию легендарной, старейшей в армии газеты Ленинградского военного округа «На страже Родины». Ну, думаю, ладно! Я вам покажу, штатным бумагомаракам, как о настоящей службе писать надо! И…
И тут же сел на мель. Точнее – посадили, осадили. О чем ни замахнусь со всем своим сверхзвуковым азартом набекрень – увы, мама родная, роди меня обратно – низ-зя! Военная тайна!
Военным цензором в редакции был бывалый фронтовик подполковник Василий Иванович Лагодный. Выпивоха – каких поискать. Однажды с похмелья на своей «Волге» в Неву спикировал. Но дело цензорское знал туго. Мы с ним сразу – на ножах. Не было, кажется, ни одной моей статьи или очерка, которых он не снимал с уже готового к выпуску очередного номера. Скрипя зубами, я язвил его стихами все того же гремевшего тогда Твардовского:
              От иных запросишь чуру:
              И в отставку не хотят.
              Тех, как водится, в цензуру –
              На повышенный оклад.
А про него тоже не скажешь, что лыком шит. На фронте командиром штрафной роты был. В редакции его должность – будьте-нате, шутка сказать – политический редактор. Параллельно с главным редактором каждый выпускаемый номер читал и мог даже задержать выпуск в свет, если ему что-то там не понравилось. Чем подчеркнуто очень гордился и невозмутимо мои подначки терпел. Но когда однажды я его допек до белого каления, он вдруг мне перед носом  шлеп:
– На, вумник, читай. Ты думаешь, я отсебятину порю?
Гляжу – глазам не верю: под грифом  «Совершенно секретно»  от и до, что запрещалось в открытой печати публиковать.
-- Ляпнешь кому – оба загремим. Понял?..
И так там все было в деталях указано, что служба и порядки в непобедимой и легендарной Советской армии представали перед из под нашего пера сущим медом. В частях, когда мы выезжали туда «в творческие командировки», над нами, естественно, потешались, как над последними дуболомами. В укор с ехидством привечали песенкой фронтовых военных корреспондентов:
                С «лейкой» и блокнотом,
                А то и с пулеметом
                Первым врывались в города…
    А теперь, дескать, вы не военные журналисты,  а безмозглые пустобрехи.
Вспоминаю о том в подробностях затем, пытаясь обстоятельнее пояснить сегодняшним читателям что такое военная цензура, да и вообще цензура. К Василию Ивановичу за его беспощадно жестоким решением(разрешением, а чаще всего –запретом) частенько приходили не только из редакций других ленинградских газет, но и из книжных издательств. Хотя там имелась своя цензорская служба.
Советская цензура была введена с целью охраны в печати военных и экономических тайн. Но со временем она превратилась чуть ли не в идеологическую полицию, выискивающую крамолу во всех печатных изданиях, во всех текстах, подпадающих под ее контроль. А подпадало буквально все, вплоть до пригласительных билетов.
В Доме книги на Невском проспекте, где располагались Леинградские издательства «Искусство» и «Советский писатель», целое крыло на третьем этаже занимали кабинеты цензоров. В коридоре – какая-то гнетущая тишина, полумрак, на дверях ни вывесок, ни табличек. Мрачное заведение!
В Лениздате – такая же картина. Не разгибаясь целым днями, цензоры  едва ли не с лупами в руках зорко выискивали, подмывает сказать -- вынюхивали в выпускаемых там газетах, журналах, брошюрах и книгах малейшие отклонения от официальной партийной точки зрения, чересчур самостоятельных мыслей, смелых суждений и теорий. Вычеркивались даже неблагонадежные фамилии. Издательство-то партийное – подчиненное и подотчетное Ленинградскому обкому КПСС.
   И  до чего подчас доходило – готовую к изданию книгу запрещали. Книга пишется не один день, а иная и не один год, а ее вдруг раз –и под нож. А уж сокращали, «рубили» - и смех, и грех. В моей документальной повести «Песня над облаками» 70 страниц вырезали. В поэтическом сборнике «Небесные тропы», нарушая последовательность строф, из стихотворения целое четверостишие вырубили:
                Я в приграничном гарнизоне
                Недавно встретил паренька.
                Стоял он в летном шлемофоне
                В строю гвардейского полка…
– Да что же здесь секретного? – удивился я.
– Пограничный гарнизон – раз. Гвардейский полк – два, - вразумили.
-- Извините. Конкретно место базирования не указано, и гвардейский полк в нашем Северо-западном округе, включающем Новую Землю, не один.
-- Р-разговорчики!..
М-да!.. А уж про Воениздат и не говорю. Там мою книгу «Холодный фронт» наполовину сократили. В издательстве ДОСААФ из огромной рукописи о военных летчиках разрешили издать лишь тощенькую книжонку «Высоты сыновей».
 Что до Василия Ивановича, то его после ознакомления со сборником цензорских требований я ухитрился провести. В статье « Кто потерял самолет» завуалировано написал о невернувшемся из учебного полета истребителе МиГ-17. Была самая что ни на есть трагическая авиационная катастрофа над Балтийским заливом, ни самолета, ни летчика так и не нашли, из-за чего жене его с двумя осиротевшими детьми не назначили пенсию. Моя публикация ей помогла. Но то, что «проморгал» Василий Иванович, не «проморгал» главный военный цензор в Москве. Мне закатили «строгача».
Словом, что называется, цензура меня вышколила. У нас же в советских Военно-воздушных силах не то что катастроф – авиационных аварий не было, согласно цензорским запретам. И военные летчики никто никогда больше «наркомовских» ста грамм «не употребляли». И вообще в нашей «непобедимой и легендарной» служили сплошь одни трезвенники, высококультурные офицеры, солдаты и сержанты – только отличники боевой и политической подготовки, сознательно соблюдающие воинскую дисциплину пай-мальчики. В самоволку никто не ходил, грубых нарушений не допускал, в дисциплинарный батальон никого не отправляли.
Помню, побывала у нас в гостях делегация французских военных журналистов. В стране свирепствовал так называемый сухой закон, и потчевали мы их нарзаном и боржоми. Один из них этак якобы наивно, хитро щурясь, спросил, почему мы не пишем об авиационных авариях и катастрофах. Вопрос, естественно, адресовался мне – начальнику отдела ВВС. Не моргнув глазом, я отчеканил:
– У нас их не бывает…
   Сморозил, словом. Воспользовался моментом, остряк-самоучка. Французы заулыбались, понимающе закивали. Дескать, о, да, да! Не зря же вашим генсеком заявлено, что самый отсталый советский человек на голову выше любого зарубежного.
А главный военный цензор в звании генерал-майора, ничтоже сумняшеся, обозвал меня дубом. Так и выдал: «Ну, дуб! Дубина!»
Оскорбление? Оскорбление. Ну и что? А ничего. В наше время на дуэль вызывать не принято. Да и выговор мне был объявлен не тем столичным генерал-майором, а в приказе начальника штаба Ленинградского военного округа. А слова – ну, мало ли что под горячую руку с губ сорвется, надо же понимать. Да и вообще всегда тот прав, у кого больше прав. А уж в армии – и тем паче. Кто же не знает, что такое субординация? Это когда я начальник, ты дурак, а если ты начальник – я дурак. Аксиома.
Да и потом, что такое – дуб? Так себе, детская дразнилка. Генерал-майор, а обозвать младшего по званию впечатляюще не умеет. То ли дело у старшины в «учебке», где начал службу рядовой Юрий Польский. За перехваченное перед отправкой письмо домой, на конверте которого нашли крамолу в обозначении почтового адреса войсковой части, «пухлый» старлей из особого отдела объявил разглашением военной тайны и учинил такой разнос  всему командному составу батальона, что все потеряли дар речи. Вздрюченный за недосмотр старшина не  в выражениях не стеснялся. «Кувалда старшинского кулака запорхала возле самого носа виновника.»
Понимаю, «кувалда старшинского кулака» -- это фигурально, у Юрия Польского – образно.. А попробовали бы вы написать нечто подобное под бдительным оком военного цензора. Он бы вам объяснил, куда и зачем Макар телят гоняет. Это, мол, что же – в Советской армии старшины кулаками подчиненных воспитывают?..
 Так что уже за такие вот мелочи «Солдатские были» Юрия Польского пришлись мне по душе. Может,  автор и преувеличил, но не станешь же отрицать того, что иные старшины в нашей армии нередко покруче фельдфебелей при царизме. Вон как Грибоедов писал:
                Фельдфебеля в Вольтеры дам.
                Он в две шеренги вас построит,
                А пикните – так мигом успокоит!
   Фельдфебелей в Вольтеры в наше время давали не только в армейском строю, но и во всех областях общественной жизни. И не просто давали – заботливо их выращивали, воспитывали, закаляли и через их посредство Вольтерами старались-ухитрялись руководить. Только вот писать о том Грибоедову дозволялось, а нам  – упаси Бог! Крамола!
    При всем том признаюсь,  и об этом я и тогда не написал и, пожалуй, уже  не напишу. Хочу того – не хочу, цензура, в плоть и кровь  мне впиталась, травмировала сознание, создала во мне внутреннего цензора. А в известной мере – и фельдфебеля. Нет, вроде бы не стал премудрым пескарем, но не могу, непроизвольно, подсознательно обхожу «слишком» острые углы. Хотелось надеяться, что Юрий Польский такой болезнью не страдает. Да и неопытным, бесталанным литератором его не назовешь. Рука, что называется, набита, журналистско-газетное перо отточено, сорок пять лет газетного стажа что-то же, разумеется, значат. Многое он подает с завидной долей иронии, даже с горькой насмешкой. И я это только приветствую. Даже в известной мере завидую.
В наше время, как мы уже о том говорили, цензура жестко язык за зубами держать заставляла. Прямо скажем – жестоко. А у него вон какие вольности – публицистически-меткие, подчас ехидно-острые, колючие.  Строевая подготовка – занудные топ-топ по асфальту, тупая прусская муштра, которую насаждали «иные русские цари». На самом-то деле – короли французские да прусские, а он нашим, русским  царям в вину вменил. И физическая подготовка, поскольку занятие тоже не из легких, для него – лошадиный бег, козлиные прыжки через гимнастического коня. Да еще и ехидничает, что по словам старшины, это просто перетекание физических лишений в моральные и наоборот.
Мытарства усугублялись 30-40-градусным пеклом бурятского лета. Маршируя так сказать, печатая шаг, солдаты страшно потели. Соленые струйки из-под пилоток разъедали кожу. А тут еще не по размеру кирзачи и сбившиеся портянки. На ступнях – кровавые мозоли и панариции. Такие вот 500 солнечных дней в году.
А панариции, знаете, что такое? Это глубокие подкожные нарывы, которые могут задеть костную ткань.
А лютой бурятской зимой лютый воевода – мороз. А казарма – бывшая конюшня времен белогвардейского атамана Семенова, где градусник не поднимается выше плюс четырех. А в дни тактических учений ночевать пришлось в поле на голой земле. От такого комфорта – такое переохлаждение, что руки не поднять, чтобы козырнуть офицеру. Да и вообще, чтобы посмотреть направо или налево, требовалось поворачиваться все корпусом.   
А в солдатской столовой кишмя кишат тараканы. Хлебаешь безвкусную баланду, а оттуда с потолка – шлеп, шлеп…Кушай тюрю, Яша, молочка-то нет…Улыбаешься, иронизируешь, да улыбка-то косоротая. Так сказать, невидимые миру слезы солдатской личности…
Соответственно –  казарменно-солдафонское, старшинское воспитание. Один из методов – похороны окурка. Да не в шутку, а шутки ради всерьез с рытьем глубокой могилы. Выкопали, окурок торжественно на дно опустили, засыпали. Или рытье траншеи на гауптвахте. Глубина – в рост самого высокого с вытянутыми вверх руками. Выкопали – зарывай. Зачем? А для науки. Чтоб служба медом не казалась.
Или еще выщипать на территории всю траву. Ползком. На коленях. До единой травинки. Вот оно, значит, какое – почитание личности рядового солдата. И где – в доблестной Советской армии!
«Пушечное мясо» - о себе и товарищах по строю горько усмехается рядовой Польский. И  вспоминает  документальный фильм «Обыкновенный фашизм», где довелось видеть нечто подобное. И конечно же – недоумение: «Так неужели же мы, победители гитлеровской Германии, в наши дни опустились до подобных издевательств?»
Спустя годы, автор опять возвращается к тому эпизоду: «Мы тогда посмеялись, но ведь, если по-серьезному, и то, и это задания унизительны!»
Вот тот-то и оно, вот то-то и оно, уважаемый вчерашний товарищ, сегодня господин Юрий Польский! Читатель далеко не беспристрастный, с удовлетворением говорю себе  –что ж, молодец,  в  книге своей ты не соврал, правильно сделал! Нельзя о таком молчать-умалчивать, недопустимо! И еще  явно  уже с сегодняшней позиции думаю: а тогда-то что же вы все о том молчали?
Устав Вооруженных Сил СССР требовал: «При наложении дисциплинарного взыскания командир не должен … унижать личное достоинство подчиненного». Аналогичное требование содержится и в ныне действующем Уставе Вооруженных Сил Российской Федерации. Юрий Польский в своей книге пишет, что Устав Вооруженных Сил с первых дней службы, когда первогодки проходили еще только курс молодого бойца, был «настольной и подподушечной книгой каждого». Как тогда по этому поводу трунили-подтрунивали:
        О воин, службою живущий, читай Устав на сон грядущий,
        И ото сна поутру встав, читай внимательно Устав!
 Однако же ни он, ни его товарищи по строю старшинские издевки не обжаловали. Почему? Как будто ничьего личного достоинства на службе никто никогда и не унижал.
Ну, скажут, а где и когда вы видели такого желторотика, который осмелился бы  на начальство, на командиров жаловаться? Это  у нас со школьных лет – ябедничество, тайный донос, стукачество.  О чем и писать не принято, как о чем-то до невозможности нехорошем, стыдном, подлом, и потому – запретном. Вот и Юрий Польский обошел этот вопрос далеко стороной.  Ведь слова об унижении личного достоинства военнослужащего звучат как-то и вообще «не по-военному». Бывают же обстоятельства, когда  на службе без этого не обойтись.
В воинских уставах, говорят, мудрость веков. В данном аспекте мудрость в том, что человек, потерявший чувство собственного достоинства, не может быть хорошим воином. Более того, человек, потерявший это чувство, не может быть полноценным гражданином. Ибо перенесенное унижение не только обижает и оскорбляет, но вызывает и озлобление. А во что это со временем выльется – сказать трудно.
В непобедимой и легендарной Советской армии оно вылилось в так называемую «дедовщину». Юрий Польский отмечает, что озлобление «стариков» (старослужащих), вызываемое начальством, выплеснулось затем в их издевательства над «салагами» (новичками). Вот – дословно: «Они устраивали новобранцам жестокие собственные «присяги» - с порками бляхами солдатских ремней, кружками и сапогами». Вообще-то это решительно пресекалось. «Но изводу «стариковскому» беснованию не было»…
И все-таки, подмечаю, Юрий Польский пишет об этом как о своего рода норме армейской жизни. Повествует о многих  пороках в армейской службе  с грустью, но явно с неохотой, бегло, покороче. И сколь ни  странно, даже из своего сегодняшнего далека относится к тем порокам, мягко говоря, созерцательно. А нередко пытается и оправдать.
Примечателен в этом отношении литературно-психологический портрет «не стесняющегося в выражениях» старшего офицера. Первый контакт с ним рядового Юрия Польского «серьезно покоробил». Еще бы! Цитирую:
«Желчный, маленький, прокуренный со страшной силой Плискин. Начальник связи корпуса, полковник, черный человек, зверь и царь зверей… Его боялись все без исключения в наших подразделениях. Когда пред нами выступал генерал-лейтенант Зварцев, мне показалось, что и он тоже настороже по отношению к Плискину…»
В присутствии генерала обозвав всех «замудонцами», он дал подчиненым такую «накачку», что если бы оглянулся, заметил бы, что у всех «подкашиваются ноги». И так каждый раз.
«– Ничего, ничего, он всех так обрабатывает, и никто пока не помер, – разъяснил старшина «учебки». И оценил: – Мировой мужик!»
И поведал, почему. В войну уже был Плискин офицером-связистом. И услышал однажды в эфире открытым текстом: «Вызываю огонь на себя!» И узнал голос… двоюродного брата. И уточнил. И… И тут же передал приказ батарее открыть огонь…
То есть после того и стал таким. Потому и не надо его грубость считать издевательствами. Он будто бы  имеет на то моральное право моральное право. Тем паче, что за исключением вроде бы не так уж и частых в горячности оскорбительных «разносов» полковник Плискин истинно по-отечески внимателен и заботлив.
 Ой ли! А как же – черный человек зверь и царь зверей?..
Любой человек может простить многое, однако же никогда не простит зверского, оскорбительного унижения. И надо при этом еще очень внимательно посмотреть, а как у него самого  с чувством собственного достоинства? Ибо если на руководящем, на командном посту оказывается «зверь и царь зверей», он подавляет подчиненных, заставляя их терпеть его выходки, подавлять в себе чувство протеста. А если кто-то вынужденно подавляет в себе какое-то чувство, как установили специалисты-психологи, то оно у него атрофируется, и он становится «социально неполноценным». У него одновременно притупляются чувства стыда, чести, профессиональной гордости. В результате – и общество, в котором много таких людей, начинает деградировать.
Не обнажая  корни такой деградации, что называется, в упор не желая видеть такого явления рядом с собой, в Советской армии, Юрий Польский рассуждает о том, что офицеры в их частях были разные. «Строгие и добрые, умные и не очень, честные и пройдохи, уставники и разгильдяи, занудные и веселые, трезвенники и горькие пьяницы, те, кто пылает страстью к службе, и те, кто отбывает номер, неустроенные в быту и всем довольные, счастливые в личной жизни и одинокие». Равно, стало быть, как и подчиненные им солдаты и сержанты. Посему, особо не заостряя на том внимания, как бы походя, между делом, он лишь вкратце делится с читателями своими смутными, расплывчатыми  раздумьями. Считаю должным привести цитату, несмотря на пространность:
«Как-то на досуге мы перебирали с Мишкой их личности и типы и пришли к выводу: они не раз описаны, например, у Куприна в начале двадцатого века. Правда, в учебниках по литературе подчеркивалось: это все в далеком прошлом, ведь знаменитый писатель отразил в своей военной прозе эпоху загнивания царизма, а с ним и царской армии. Как же так? Что же в наше время загнивает, если в военной форме, в офицерской и солдатской, живы и здравствуют рядом такие же люди, как и при Куприне?
Какая-то чертовщина выходит. Нет, купринщина!»
А я, читатель, опять  сам себе говорю: «Вот то-то и оно, вот то-то и оно! Любопытно, черт возьми, любопытно: купринщина! Нельзя не призадуматься.
«Купринщина…» Это если так, верхоглядски. А что скажет строгая литературная критика, исторический подход?  Если говорить о тех типах в офицерских и сержантских погонах, которых Юрий Польский показал в своих «Солдатских былях», то тут не только такие персонажи, как у Куприна «здравствуют» Тут вам и унтер Пришибеев, и полковник Скалозуб, и  Держиморда с кувалдой старшинского кулака, и Угрюм-Бурчеев, да есть и  Молчалины. Нет, тут не просто купринщина, тут что-то посложнее. Не Куприн таких дуболомов в ряды Советской армии из дореволюционной тясины понаволок. Но что, что? Унтер-Пришибеевщина? Скалозубовщина? Держимордовщина?
Вот то-то и оно, что не вдруг и разберешься. Можно, пожалуй, сказать, что это какой-то казарменный пережиток. Может, даже наследственный. Бывают же у людей наследственные болезни – из поколения в поколение передаются. А если в армейской наследственной цепочке замполитов-политработников от большевистских комиссаров  и смершевцев не отличить, то тут уже едва ли не внутриармейской генетикой попахивает. 
  Хм, да! Не зря, видать, Юрий Польский на этом свои рассуждения оборвал да тотчас и забыл об этой смутной своей догадке, как о чем-то досадном и  не заслуживающем внимания. И больше уже и не вспомнил о том, совсем о другом погнал повествование дальше. Как бы спохватясь,  даже солдатскую строевую подготовку, которую раньше прусской муштрой называл, теперь вдохновенно воспевать принялся! Ну как же, как же, повзрослел парень, поумнел, был рядовым, стал сержантом. Не то чтобы спустя годы полюбил армейскую службу, а писательским воображением вжился, вошел в роль.
   Впрочем, это у него, возможно, как в жизни  – параллель контрастов.  Минор – мажор, сарказм – дифирамб, от солдафонской ненормативной лексики – до полудетского казарменного пафоса. Как в обиходе о том говорят – «зебра»: полоса белая, полоса черная и так далее. Можно подумать, прямо-таки показушный  баланс отрицательного и положительного в армейской службе.
Или, не исключено, помнит, что и Куприну в свое время не сладко пришлось. Широко известным был, знаменитым, а за «Поединок»судом угрожали. Расправой. Не то, дескать, пишешь. Не смей армию порочить!
Да что – Куприн. Четырежды Герой Советского Союза маршал Жуков – маршал Победы! – и тому что довелось пережить, когда предоставил для издания свои мемуары. Так «чистили» – будь здоров!. Низ-зя! Не только военная и экономческая, а партийно-государственная  тайна! Посему и цензура прежде всего – идеологическая, партийная.
А если говорить о так называемом социалистическом реализме в советской литературе, так тут тоже чего ни коснись, все тайна. И то низ-зя, и это. Чуть что – автор «очернитель советской действительности, дегтемаз, чернуха-порнуха, диссидент и т.д. и т.п.
А тут еще такая запятая – литературоведческая и ревниво-профессиональная. Согласно теории литературы, писатель мыслит художественно – образами, картинами.  Уместно ли, позволительно ли в книжном повествовании перемешивать беллетристику с шершаво газетно-журнальной публицистикой? Карябает, скажут, как курица лапой, а туда же – а-ля Куприн! Тот, мол, все-таки офицером был, а тут – солдафонско-солдатский.
По собственному опыту, по пережитому полагаю, что генералы от литературы и литературной критики от соцреализма «Солдатские были» к разряду художественной прозы, как говорили в старые добрые времена, к изящной словесности, не отнесут.  А тут еще кстати ли, некстати, передо мной сборник «Материалы V Пленума Центрального исполнительного комитета Международного объединенного союза советских офицеров» (год выпуска – 2015). И в нем – категорично, прямо-таки в приказном тоне:
«Прекратить очернение, фальсификацию Советской, Красной Армии, Вооруженных Сил».
Понятно, «писатель пописывает, читатель почитывает» – это не про нас. У нас, согласно ленинским указаниям, вся литература, в том числе и художественная, должна быть литературой партийной. В смысле – единственно и верно служить делу партии. А остальное – от лукавого. 
Меж тем многие маститые писатели, говоря о своем творчестве, с удивлением отмечали, что в процессе работы над заранее обдуманным произведением вымышленные ими герои, книжно-литературные персонажи тоже начинали лукавить. В смысле --вытворять совсем не то, что предписывалось партийной идеологией. И даже не то, что предполагалось и замышлялось самим автором, помимо его воли. Он намеревался сказать одно, а сказалось, то есть, услышалось читателем нечто совсем неожиданное.
Очень даже похоже, что нечто подобное произошло и с Юрием Польским. Старался ли, не старался соблюсти баланс отрицательного и положительного -- не получилось.
Да вот, черт бы ее побрал, с той же чертовщиной-купринщиной. Писал же о Советской армии – и вдруг как в царской. И даже хуже того. И не хотелось бы, а сквозит в повествовании притаенное чувство горечи необратимого разрыва. Служил в 1968-1970 годах, а книга издана в 2015. Та жизнь, тот мир, да и вся да страна, по существу, канули в далекое невозвратное прошлое, будто в небытие провалились. А вот живут, живут в бесконечной временной перспективе, неугомонно тревожа память. Чем? Ненормативной лексикой, что ли? Конечно же, казарменная матерщина сущий пустяк по сравнению с другими многочисленными неурядицами.
Тем не менее, на всякий случай в аннотации пометка: до 16 лет читать запрещается.  А на обложке броско, крупным шрифтом – с подчеркнутой многозначительностью: «Книга адресована широкому кругу читателей, прежде всего тем, кто интересуется военной и исторической литературой, бывшим, нынешним и будущим солдатам России».
 Замах, однако же, размах! А каким это таким нынешним и будущим солдатам? Контрактникам, что ли?
Что ж, допустим. Два года срочной службы в 1968-1970 годах – это ведь тоже уже история. Высоким стилем говоря, тоже часть истории великого и могучего Союза Советских Социалистических республик. Да и потом, чтобы стать контрактником, сегодняшний молодой человек должен сначала отслужить срочную, по нынешним временам год. Так, может, специально для них книга и написана? Только если так называемый контрактник, солдат ли, сержант, как и офицер, является на службу к 9.00 и служит до 6.00 вечера,  какое ему дело до того, что когда-то там солдатско-сержантский состав запирали на круглосуточную службу в казарме? Да не на один день и не на один месяц, а – на годы. И если ему сегодня выставляют в столовой изысканные блюда, приготовленные штатными вольнонаемными поварами, а официантки красиво разложат вилочки да ложечки, то что ему до того, как когда-то в солдатской столовой кишмя кишели и шлепались в невкусную похлебку противные тараканы? И что похлебку готовили такие же солдатики, как и все другие рядовые? И что картоху чистили для того варева они же, назначенные в наказание в кухонный наряд?
И если он, этот самый сегодняшний контрактник живет дома, и если выходные и праздники проводит не в казарме, а дома, поймет ли он, что такое солдатская дедовщина. Или, скажем, ужаснется ли тому, что сержанта, коему в профессиональном мастерстве не было равных даже среди офицеров, за самоволку с пьянкой разжаловали в рядовые? И как в пух и прах чихвостят при этом на комсомольском собрании. И лишь благодаря пылкому заступничеству друзей-товарищей спасут от суда и исправительно-дисциплинарного батальона – дисбата.
Ладно, предположим, и сегодняшнего читателя не оставит равнодушным эпизод о том, как первым среди чистосердечных заступников оказывается именно он, в ту пору «зеленый» первогодок среди старослужащих, рядовой Юрий Польский. Его горячее, сбивчивое выступление было столь пламенно-пылким, что провинившийся и уже разжалованный сержант отделался строгим выговором, хотя мог «загреметь под суд».
За что и по сей день благодарит его за дружескую взаимовыручку. Автору, разумеется, приятно. И тогда смелый, благородный поступок совершил, и в книге в хорошем свете себя показал. Странно при этом другое. Странно читать, как он, уже как бы подчеркнуто хвастается:
«Да, и я не был свободен от общества, и я  грешил и обуздывал в себе желание свободы, пока стоял в солдатском строю. Но, глядя, через годы, ничуть не жалею, а даже, не сочтите за высокопарность, горжусь этим».
Опасаясь, поймут ли, убедил ли, через строку поясняет:
«Сильно заела тоска по молодым годам. А что в них было главное? Конечно, армия».
Поэтому и взялся писать. И написал, и издал книгу – из чувства тоски по армии. А
всякая там чертовщина-купринщина если и коснулась меня ненароком, не мое дело.
 А мне вдруг лермонтовское вспоминается:
     Есть речи – значенье
     Темно иль ничтожно,
     Но им без волненья
     Внимать невозможно.
Тут, на мой  взгляд, как раз такой случай. Юрий Польский  тоже ведь что-то почувствовал, да  затемнил умолчанием. Или, может, это авторский прием такой: заинтриговать читателя недомолвкой, заставить думать самостоятельно.
Литература, говорят, зеркало жизни, а армейская жизнь даже в мирное время изобилует таким драматизмом и трагизмом, что писателя за правдивое описание всегда запросто обвинить в домысле и неправдоподобии. Как было, к примеру, у Куприна за рассказ «Поход». В ночном походе, когда пехота двигалась в пешем строю, один солдат напоролся во тьме глазом на штык впереди идущего.
Ужас! Беда-то какая! Ужас! А Юрий Польский в свое время это сам испытал. И надо же какое совпадение – нет, это же мистика! – и без того из-за слабого зрения вынужденный носить очки, однажды в кузове автомашины во время учений он получил такой страшный удар в переносицу, что очки -- вдребезги, и чудом не лишился правого глаза.
С гневом, с болью, с искренним человеческим состраданием писал великий русский писатель о рабской участи  угнетенных солдат царской армии, вынужденных сносить унижения и оскорбления вплоть до рукоприкладства тупой касты обнаглевшего от безнаказанности офицерья. Так ведь там непримиримые классовые противоречия, межсословная вражда. По словам В.И. Ленина, это привело  к тому, что разложившаяся царская армия «отпала от самодержавия» (ПСС, т.10, стр.36).
Но у нас-то в Рабоче-Крестьянской Красной армии, переименованной затем в Советскую, ничего такого не было. Или, на всякий случай скажем, не должно было быть. Не должно!  А меж тем…
А меж тем какая-то такая чертовщина, по определению Юрия Польского – купринщина, в нашей Советской армии однако же приключилась.
В Советской, черт побери! В Советской!
Да еще и чертовщина-то вон какая  --  смертоубийственная!
Да, да, посмотрим беспощадной правде в глаза. Весь личный состав советских Вооруженных Сил, все – и солдаты, и сержанты, и прапорщики, и офицеры, и генералы оказались этой чертовщине подвержены. Вероятно, в это до невозможности трудно поверить, но в том-то и беда, что это, увы, горький и прискорбный факт.
      Грешно, кощунственно ленинскую цитату переадресовать, сказать, что Советская Армия отпала от могучего Советского Союза. Но ведь так! Так! Многонациональные-интернациональные советские Вооруженные Силы не защитили многонационально-интернациональный Союз Советских Социалистических Республик. Весь личный состав – солдаты, сержанты, прапорщики, офицеры и генералы – все нарушили воинскую присягу – священную клятву на верность Советскому Союзу! Клялись защищать, не щадя своей крови и самой жизни. Личной росписью эти слова заверили-удостоверили. А потом…
А потом дружно, единодушно плюнули-дунули и разбрелись защищать «суверенные», вчера еще братские национальные квартиры – республики.
Вот это финт! Как же так?! Армия, называется. А если бы все врачи вдруг разом изменили клятве Гиппократа? От народа «отпали»?
Абсурд?
Или – позор?
Более того. Доблестные советские воины из танковых пушек расстреляли Советский парламент – Верховный Совет государства, которому клялись верно служить и защищать, не щадя своей крови и самой жизни.
Юрий Польский этого не касается. Пропускает, опускает, умалчивает. Он же тогда уже, дескать, уже не служил. Он, видите ли, пишет-вспоминает лишь о том, что сам видел и что сам  пережил,   и не о всех Вооруженных Силах, а об одном, «родном» батальоне. А главным образом и вообще о своей роте, преимущественно о солдатах и сержантах, поскольку сам был солдатом, а закончил службу в звании сержанта. А все прочее…
 Персонажи, действующие лица его книги – этоне типизированные образы, а всего лишь зарисовки с натуры. Положительные ли, отрицательные – какие есть, какие жили и служили рядом. А он, рядовой, а затем сержант, а затем газетчик, а теперь уже и пенсионер Юрий Польский,  но не более того…
                ***
Когда черновые наброски этих своих раздумий я предоставил прочесть уважаемому Юрию Исааковчу Польскому, он страшно разобиделся и дал мне многостраничную отповедь, обвинив в высокомерии и всех прочих смертных офицерских грехах. Привожу некоторую часть этой его разгромной отповеди:
(СЕРГЕЙ ИВАНОВИЧ, НЕТ У МЕНЯ ТАКИХ АМБИЦИЙ – РАВНЯТЬСЯ С ВЕЛИКИМИ. ВОТ ЧЕСТНО-ЧЕСТНО: ДАЖЕ НЕ ДУМАЛ О КУПРИНЕ, КОГДА ПИСАЛ.  ЛИШЬ ОДНАЖДЫ УПОМЯНУЛ НА ДОСТОСЛАВНОЙ СТРАНИЦЕ 337, ЧТОБЫ ТОЛЬКО-ТОЛЬКО-ТОЛЬКО ДАТЬ РЕТРОСПЕКТИВУ АРМЕЙСКИХ ТИПОВ И СЛЕГКА НАМЕКНУТЬ НА НЕБЛАГОПОЛУЧИЕ В СОВРЕМЕННОМ ТОМУ СЕРЖАНТУ ОБЩЕСТВЕ, КОТОРОЕ, НЕБЛАГОПОЛУЧИЕ, НАЧИНАЛ СЛЕГКА ЖЕ ПРЕДЧУВСТВОВАТЬ. ОТСЮДА И МИМОЛЕТНАЯ УЛЫБКА НА ДРУГИХ СТРАНИЦАХ ПРИ СЛОВАХ О ТОМ, ЧТО ГЛАВНЫЙ У НАС ЧЕЛОВЕК – БРЕЖНЕВ, ОН И ОТВЕЧАЕТ ЗА ВСЕ ПОБЕДЫ СОВЕТСКОГО НАРОДА.
И НЕ БОЛЕЕ! СТАРАЛСЯ, И ЭТО ОЧЕВИДНО ЖЕ, ДАТЬ ОЩУЩЕНИЕ ОТ АРМИИ ТОГО 18-20-ЛЕТНЕГО МАЛЬЧИШКИ, А НЕ С ВЫСОТЫ НЫНЕШНЕГО ВОЗРАСТА – СУДЬИ. ВЫ ЖЕ ТРЕБУЕТЕ ОТ МЕНЯ ВЫПОЛНЕНИЯ ИМЕННО СУДЕЙСКОЙ ЗАДАЧИ. ИЗВИНИТЕ ЗА КАЛАМБУР, ЭТО НЕ ВХОДИЛО В МОЮ ЗАДАЧУ. КАЖДЫЙ ВПРАВЕ ВЫБИРАТЬ СВОЮ!..).
Юрий Исаакович, дорогой, да разве ж я это отрицаю? Или я  подвергал это сомнению или запрещал? В беседе с Вами я даже похвалил вашу книгу, а теперь вот внутренне усмехнулся. Эх, дедушка Крылов вспомнился: «Слона-то я и не приметил!» Не приметили. Значит, слона, не приметили. Дело ведь не в том, хотели вы касаться треклятой чертовщины-купринщины или не хотели, а в том, что это явление уже существовало. Оно, фигурально говоря, тлело как бикфордов шнур в загнивающем организме армии и в итоге привело к взрыву того недовольства, которое накопилось за длительное время.
Поэтому было бы смешно и глупо считать Вас зачинщиком чертовщины-купринщины. То есть в годы вашей службы оно  уже отчетливо просматривалось -- то неблагополучие в армии, которое таило в себе предвестие нашей всеармейской катастрофы, а вы тогда по молодости, по гражданской неопытности этого не поняли. Жаль, и позже вникнуть не захотели, когда писали книгу. Почему – дело второе, но ведь отстранились.
А обиду и горячность вполне понимаю. Давно уже и не одним мной замечено, что если произведение автобиографично, то содержание его представляет собой своего рода обнародованную жалобу автора на прожитую им жизнь. Ах, мол, как мне было тяжело! Ах, какие я претерпел мучения-огорчения! А одновременно с тем подспудно таится приглашение полюбоваться им, как человеком среди иных-прочих незаурядным. Это получается у него непроизвольно, на уровне подсознания. Так и в «Солдатских былях» -- очень уж щепетильное отношение к значимости собственной персоны. Отсюда и слишком уж резкий протест против критических замечаний.
Невольно усмехнешься: доброе слово и кошке приятно, а не нравится, если гладят против шерсти. Но дорогой  многоуважаемый Юрий Исаакович, я ведь не навязывался, вы, вы сами предложили мне вашу книгу прочитать с тем, чтобы дать отзыв. Не заявись Вы ко мне за три-девять земель из Ленинградской в Псковскую область, я и знать бы не знал про Вас и вашу книгу. Да вряд ли и узнал бы: тиражик-то не ахти, всего 500 штук. А если по случайности и прочел бы, то с критикой не кинулся. Сами понимаете. А попросили – сделал одолжение прочел. За что Вы мне, так сказать, сполна и ответили. С упреком за то, что Вас не понял и недооценил.
  Что ж, много лет прослуживший в Советской армии, к военной теме я далеко не беспристрастен. Может, в чем-то и субъективен. Но, понимаете, читая о том, как вы два года служили,  не мог не думать и о других периодах существования Советской армии. Все ведь познается в сравнении. Вот и сравниваю, сопоставляю то, что сам видел, сам пережил с вашими наблюдениями. И не могу не думать о том, как бесславно Советские вооруженные силы завершили свое по историческим меркам не столь уж и длительное бытиё. И, наткнувшись словно бы на случайно оброненную фразу о чертовщине-купринщине, не мог не приостановить на ней внимания. И дело здесь не в вашей уязвленной и оскорбленной самовлюбленности, а в несоизмеримо более важном.
Осмелюсь, так сказать, между нами и еще дедушку Крылова вспомнить:
                Таланты истинны на критику не тщатся.
                Одни поддельные цветы дождя боятся.
А то, что автор «Солдатских былей» от  рассмотрения той «чертовщины» уклонился, так ведь и не один он такой. Не понял, похоже, или, вернее, не захотел тогда понять и поднять голос против этой болезни, пожалуй, никто. Не будем прикидываться слепыми котятами, все видели, что в стране творится что-то неладное, и были, конечно же, были мужественные голоса патриотической критики, однако же их повально глушила партийно-номенклатурная цензура. Была бездарно провалившаяся попытка борьбы с пьянством, в армии ополчились главным образом на грубые неуставные взаимоотношения – так называемую дедовщину. А между тем и в армии подспудно развивающаяся чертовщина уже буквально под самым носом перерастала в угрожающе опасную эпидемию.
Сведущие в военном вопросе люди говорят, что армия, если долго не воюет, превращается в разлагающийся сброд. Немецкий военный теоретик Клаузевиц писал еще и о том, что страна победительница, долго упивающаяся своими прошлыми победами, деградирует, становится слабее ею же побежденных. Наши марксисты-ленинцы считали это наукой буржуазной, неполноценной, которой можно не очень-то и верить. А 1968-1970 годы, когда Юрий Польский проходил срочную службу, были как раз такими, когда как раз и переплетались, сливаясь воедино, деградация нашей страны и армии. В некоторой мере это можно видеть и в «Солдатских былях» Юрия Польского. Да и место его службы – Бурятия – весьма благоприятствовали переплетению этих явлений. Это и удаленность от границ, и не участие дислоцирующихся там частей в военных действиях на Даманском и в Чехословакии, и сама мирная жизнь с 300-стами солнечными днями в году.
Происходило это, заметим, не во время «прусской муштры», то есть – строевой подготовки, и не в часы «козлиных прыжков через гимнастического коня», то есть – физической подготовки, и не в напряженные дни боевой подготовки, а – представьте себе! – сколь это не покажется невероятным, в ходе подготовки, которая официально значилась как подготовка политическая. Такой и термин существовал: «Учебно-боевая и политическая подготовка». И хорошим, образцовым, по-настоящему подготовленным тот воин, который становился отличником боевой и политической подготовки.
    Как проводились политические занятия, Юрий Польский показывает нам, можно сказать, весьма выпукло. Ну, в частности, такой эпизод. Заместитель командира батальона по политической(!) части проводит занятия по теме «Роль личности в истории». И тема  серьезная, и должность преподавателя, и звание – капитан Назаров. Замполит! Для солдат и сержантов –ближайший наставник, воспитатель, армейский педагог. И вот он «жевал-жевал нам, как несмышленышам, – пишет, вспоминая, бывший в ту пору рядовым Юрий Польский, – без конца подглядывая то в тетрадь, то в учебник. И в один прекрасный момент на полном серьезе выдал:
– Велика роль личности в истории, и такие трщи, как трщ Ленин, трщ Сталин, трщ Гитлер… Извините, оговорка. Конечно, трщ Гитлер нам совсем не трщ!..
С тех пор на политзанятиях у Назарова мы ничего не слушали, а только считали, сколько раз он произнесет «трщ». На обложках тетрадей ставили палочки, и рекордный их частокол дошел до 176 штук…»
Ха-ха? Ха-ха! За такие оговорки при трще Ленине и трще Сталине сотнями, тысячами, а затем и десятками тысяч известно, куда и зачем таких недотеп гнали.А у Юрия Польского  в документальном повествовании – не фальсификация ,доподлинный факт и конкретный имя рек. Да наверняка не только тогда капитану Назарову, но и сегодняшнему о нем повествователю досталось бы на орехи.
И ведь ни в коем разе не заподозришь того, что провинциальный газетчик  Юрий Польский рисовал образ своего замполита по образу и подобию комиссаров или смершевцев, колоритно изображенных в романе Петра Могунова-Котова или в мемуарах Николая Никулина. И расстояние во времени создания книг, и описываемых событий, но тем более  здесь любопытна такая творческая перекличка. Если не подражательство, то что? Политическая месть и глумление задним числом?
   По окончании политзанятий сержантскому составу предписывалось «закрепить» усвоенное рядовыми. И вот сержант Юрий Польский «закрепляет», предлагая Леониду Разуваеву повторить узловые тезисы последнего урока. Что, мол, на его взгляд, главное в теме? И слышит такое:
«– За кого ты меня держишь, начальник, дебилы в армии не служат. Тут и рассуждать не о чем, если спросят, скажу так: главный человек у нас в стране – Леонид Ильич Брежнев, он и отвечает за все победы советского народа».
    Ясен намек? Был культ «Хозяина» -- трща Сталина, теперь – «дорогого Леонида Ильича».
А следом такое, что ну никак нельзя не процитировать дословно:
«– И, знаешь, товарищ сержант, я думаю, пора мне имя сменить в соответствии с духом времени. Вот вы как меня кличете? Это же примитивно! И прозвища этого я не заслуживаю. Так вот, отныне я буду представляться звучно: Леонид Никитич Распи…яй-Разувайский, предпочитающий именоваться Леонидом Ильичем!. В соответствии с духом времени...»
В подтверждение достоверности описываемого здесь же размещены и снимки замполита капитана Назарова  и рядового Леонида Никитича Разуваева. А как же! «Солдатские были» –  жанр подчеркнуто документальный. И фамилии, и имена, и снимки – все доподлинно. Читайте, верьте – все так и было, как написано. А зачем написано? Ради чего? Во имя чего?
Даже при беглом, поверхностном чтении видишь, что автор иронизирует, потешается над верным леиинцем-сталинцем Леонидом Ильичем Брежневым. А вместе с тем смотрите, что получается. Вольно или невольно, рядовой солдат, (а его устами и автор), глумится над своим в то время Верховным главнокомандующим. Что, конечно же, строго-настрого возбранялось уставными требованиями, и еще строже пресекалось и командирами, и соответствующими особыми органами.
-- Леня, будь человеком, не вздумай так называться на политзанятиях, -- надо полагать, не без ис без испуга предупреждает сержант. И это тоже понятно. Доведись о таком разговоре узнать тому же капитану Назарову, опять же крепко не поздоровилось бы  и солдату, и сержанту. Но и это в данном эпизоде не главное. Если вникать в суть происходившего, вольно или невольно получается, что рядовой солдат осмеливается открыто  противопоставить себя «главному человеку в стране». Да какому!
Коль уж начали о том рассуждать. оглянемся. Стареющий наш тогдашний правитель, купаясь в почести и лести, подогревающих его старческую страсть к титулам и орденам Леонид ИльичБрежнев получил семь орденов Ленина и пять звезд Героя Советского Союза и Социалистического Труда. Помимо этого он был удостоен Золотой медали  им. Карла Маркса за «исключительный вклад в развитие марксистско-ленинской теории и научное исследование проблем развития социализма и всемирно-исторической борьбы за коммунистические идеалы», Ленинской премии мира.
Брежнев сам себя повысил до звания маршала Советского Союза, а равно и Главнокомандующего Вооруженными  силами СССР. Он даже издал мемуары, за которую получил  Ленинскую премию по литературе. При вручении премии председатель Союза писателей СССР Георгий Марков высокопарно заявил, что по популярности и воспитательному воздействию на читательскую массу книги Леонида Ильича не имеют себе равных.
Сама собой возникает невеселая мысль о новом культе личности. Говоря о Сталине, Михаил Шолохов сказал, что да, был культ, но была и личность. Но к чему это в итоге привело? Не претендуя на безусловность, можно говорить, что диктатура пролетариата привела сперва к культу личности генерального секретаря, а затем переродилась, точнее сказать – выродилась в диктатуру этого секретаря.
В вольном или невольном сопоставлении, какой уж тут может быть разговор о личности рядового солдата! Грубо говоря, распоследнему  чудаку ясно, что это достигшая высшей точки партийная дурь, можно сказать, коллективный старческий маразм правящей верхушки. Что до рядовых солдат, то в тогдашней иерархической пирамиде они были, можно сказать, низовым слоем с соответственным к нему отношением. Предполагающим безоговорочное повиновение вышестоящим, как то и предписывают воинские Уставы.
Сержант Юрий Польский, разумеется, и в мыслях тогда не держал, что своим советом быть осмотрительнее в разговорах о столь высоких материях, ту маразматическую пирамиду в меру своих должностных обязанностей образцово крепил и поддерживал. В плоть и кровь любого военнослужащего вошло уставное положение: «Приказ начальника – закон для подчиненного. Приказ должен быть выполнен точно, беспрекословно и в срок». В соответствии с этим и любой совет, и рекомендация начальника подчиненному обычно воспринимается им как приказ.
Никоим образом не вменяю это ему в вину. Беседовал он с рядовым Разуваевым вполне корректно, вежливо, даже дружелюбно. Но не о том речь. Просто перед нами наглядный пример того, как в атмосфере той общественной жизни в стране утверждалась система, которую уже тогда называли казарменным социализмом. И если эпидемия дедовщины процветала и ширилась в казарме, в армии,  то же самое, сколь это ни прискорбно, происходило и во всем обществе, в стране. Эпидемия подобострастия, лицемерия и тоталитарного диктата. Того, что Юрий Польский назвал чертовщиной-купринщиной. Разумеется, даже не помышляя хоть в какой-то мере разобраться в причинах этого явления, преступив рамки армейски-уставного и общественно-государственного порядка.
Рядовые Разуваевы при этом становились людьми и вовсе подневольными.  Власть предержащие ими прямо-таки помыкали. Когда в «свободных» республиках «нерушимого» Советского Союза заполыхали пожары националистических погромов, закипела средневековая резня  и вооруженные межнациональные конфликты, русских юношей в армейской  форме именно гнали туда на верную смерть, как безгласных рабов. А  Советская армия все-таки погибла, а государство все-таки развалилась. А искусственно раздутый культ личности генсека, повлек за собой размножение других таких культов и культиков вплоть до карликового масштаба.
Что продолжается и поныне. Если, скажем, в грозные годы Великой Отечественной войны не было культа Жукова или Рокоссовского, то вот уже в недавнее сегодняшнее смутное время была попытка создать культ «табуреточного» министра обороны Сердюкова. А в Вооруженных силах Российской Федерации разразилась небывалой силы сердюковщина. И если явление народу дорогого и любимого Леонида Ильича Брежнева – это демонстративное пренебрежение к личности рядового Леонида Никитича Разуваева и иже с ним, то назначение торговца мебелью министром обороны – это плевок не только в душу  вооруженных сил, но и в душу всего народа.
    Известно же, нет годного по здоровью человека, который не служил бы и не должен служить  в армии. И в каком бы звании кто не проходил армейскую службу, каждого уважительно называют-величают общим для всех именем – солдат. И это, конечно же,  не просто ради красного словца. Все воинские должности нужны, все роды и виды войск важны, но, что ни говори, в лице всей армейской массы, цинично, грубо именуемой пушечным мясом, главная в армии фигура – солдат. Ибо история убедительно показывает, что без этой, вроде бы безликой массы ни в какой войне победы не добивались и не добьешься.
В годы моей службы в военно-воздушных силах широко обсуждалась доктрина итальянского генерала Дуэ о достижении победы в войне одними лишь военно-воздушными силами. Бомбовыми, главным образом – бомбовыми, и штурмовыми ударами военной авиации. «Ястребы Пентагона» с их стратегией «выжженной земли» путем бесконечных воздушных бомбардировок, казалось бы, должны были убедиться в несостоятельности такой доктрины – теории победоносной войны без потерь живой силы – на их авантюре во Вьетнаме. Нет, как мы видим, не отказываются от этого варварства и поныне.
Обсуждая эту проблему, уже в те годы мы, сталинские соколы, военные летчики могучей советской авиационной державы, рассуждали по-армейски просто: пока на территорию врага не придет простой, так сказать, рядовой сухопутный солдат и не повесит там сушить пропотевшие в походе портянки, никакими иными вооруженными силами победы не добьешься. Элементарно встает вопрос: а что, точнее, кто здесь выгоднее, важнее – наш так называемый срочник или наемник, сегодняшний контрактник? 
Вся история войн убедительно показала, что главной решающей силой  всегда были сухопутные войска, а главной фигурой сражений был солдат. При этом бросался в глаза парадокс: в боях и сражениях с врагом солдат должен был являть беззаветную отвагу и мужество, не щадил своей крови и самой жизни, но при этом был своего рода безропотным, прямо-таки раболепным болваном-истуканом.  А как ныне? А как в будущем?
В весеннюю призывную кампанию 2015 года в нашем Западном военном округе на службу в армию пошли более 45 тысяч молодых людей. Большинство, конечно, в регулярные воинские части. Самые бравые – в президентские и гвардейские полки. А самые – как бы это без высокопарности поточнее сказать – умные(скажем так) – в научные роты.
Научные роты были созданы в 2013 году. Суть идеи их создания заключается в том, чтобы собрать талантливых студентов и выпускников вузов, которые будут заниматься научно-исследовательскими и конструкторскими работами в интересах обороны государства. При этом в обязательном порядке у них будет проводиться учебно-боевая подготовка. До присяги они должны на начальном уровне освоить автомат Калашникова и провести первые учебные стрельбы. Без этого военнослужащие вообще к присяге не допускаются. Понятно, что боевая подготовка у них будет проходить не так, как у всех остальных: боевая учеба заменяется практическими научными занятиями.
В мае 2015 года Президент РФ Владимир Путин подписал документ, согласно которому часть молодых людей будут проходить фактически альтернативную службу по месту работы. Новобранцы производственных рот  будут иметь статус  обычных военнослужащих-срочников, но свои обязанности им предстоит исполнять главным образом а организациях оборонно-промышленного комплекса. Срок их службы будет составлять не 12 месяцев, как в армии, а дольше. Работающим в воинских частях – полтора года, в гражданских организациях – 21 месяц. Причем будут ходить в штатском, с 9.00 до 18.00 стоять у станка, а остальное время вращаться в кругу родных и друзей.
Иные времена – иные песни. Ясно, что сама жизнь с ее небывалыми темпами развития науки и техники возносит на новую, небывалую высоту и роль личности солдата. Но опять же не ясно, какая ему отводится ступень в пирамиде иерархии, где прежнюю верхушечную идеологическую касту сменила каста денежных мешков. Да и новые ли это люди? И чем они лучше? Солдату, военнослужащему любому вроде бы все равно, от кого он получает денежное довольствие, но по глубинной сути далеко не все равно. Если платить ему станут частные лица, именуемые олигархами, то выходит, что и служить он должен этим ныне власть предержащим. А если так, то и служба армейская нужна не государству, не всему народу, а этому верхушечному социальному слою. И что от этого ожидать?
    Руководствуясь испытанным методом «все познается в сравнении», оглянемся. Ведь это не когда-то там в далеком прошлом, в нашу бытность секретари республиканских компартий, не моргнув глазом, на бегу роняя капээсовские красные партбилеты, пылко ринулись-переметнулись в президенты своих республик. Секретари обкомов и райкомов – в губернаторы и мэры. Товарищи –в господа. Из интернационалистов в националисты. Из «ума, чести и совести» в безумие межнациональной самостийности, личного бесстыдства и бессовестности.
И первые среди этих личностей – первый и последний президент СССР горбачев и первый президент РФ «россиянин» Ельцин. А вырастила, воспитала и вознесла до небес, с попыткой, подобно Сталину, издать очередной культ, конечно же, ленинская Коммунистическая партия с ее «единственно верным» и «победоносным» марксистско-ленинским учением.
Так не с них ли, не с этих ли «верных ленинцев», коммунистов-интернационалистов, не с этой ли партийно-государственной «руководящей и направляющей» верхушки и начался в стране тот процесс, та, по догадке сержанта Юрия Польского, купринщина, про которую говорят «рыба гниет с головы». Ну, не хотите называть купринщиной,  назовем пришибеевщиной или держимордовщиной. Несколько нескладно в произношении, зато, пожалуй, точнее.
Это – «на гражданке». А в армии? А в армии, хочется сказать, та же партийная, точнее – общегосударственно-партократическая скалозубовщина вырастила чеченского генералиссимуса Джохара Дудаева.
О! Генералиссимуса!
Вспомним когорту-плеяду капээсесовских (коммунистически интернациональных) «вождей» и «генералиссимусов» – и в настроении несклады-нелады, и в мыслях полный разлад. Без капли, без капельки обыкновенного человеческого стыда и совести предали еще вчера якобы горячо любимого старшего брата – русский народ. По-большевистски пламенно заварили кровавую межнациональную грызню-резню, и пошла полыхать еще не всемирная, но уже явно перманентная советско-демократическая революция-контрреволюция.
Русские – вон! Чемодан! Вокзал! Россия!
Карабах, Кишинев, Вильнюс, Рига, Тбилиси, Баку, Душанбе, Приднестровье, Чечня-Ичкерия…
Русских убивали уже только за то, что они по-русски говорят.
А расхлебывать кому? Армии. Солдату.
Какому? Интернациональному?
Увы! На войну в Чечню-Ичкерию Башкортостан и Татарстан солдат своих не дали. Мусульмане против своих братьев мусульман не воюют.
А русским миротворцам строго-настрого запретили применять оружие. Пришлось отбиваться и обороняться саперными лопатками.
А в Чечне-Ичкерии русским, демонстрируя по телеящику, отрезали головы. А русских девственниц и женщин скопом насиловали на глазах у связанных женихов и мужей.
А народ? А что же народ?
А народ, прямо-таки по Пушкину, безмолвствовал.
Почему? Ведь если оглянуться на итоги незабвенного 1917-го, как же ярко обнаружилось, что среди простых солдат и крестьян, среди пролетариев, рабочих и рядовой интеллигенции нашлось невообразимое количество руководителей и талантов, которые оказались способными конкурировать-соперничать с величайшими профессионалами и умами человечества. А тут…
А тут какая-то непонятная и безропотная апатия, безучастная пассивность. Почему?
Пытающиеся объяснить этот феномен акцентируют прежде всего внешний фактор, давление мирового империализма, происки американского ЦРУ, вплоть до сионистского (жидо-масонского) заговора.
Ну, дескать, само собой яснее ясного, что случившегося со второй в мире сверхдержавой – великим и могучим Советским Союзом не могло стрястись вот так вдруг. Катастрофа готовилась, зрела, и неужто этого никто не видел, не понимал и не предупреждал? И как-то даже не заходило и речи о том, что народ десятилетиями (более семи десятилетий) учили и научили-приучили (в том числе миллионными расстрелами и репрессиями нерадивых учеников) беспрекословной вере и безропотному повиновению партийно-номенклатурным вождям и вождишкам на всех ступенях власти.
В особенности -- в армии.
Здесь, где согласно воинским уставам, приказ старшего начальника – закон, который должен быть выполнен точно, беспрекословно и в срок. Это вошло, что называется, впиталось в плоть и кровь каждого военнослужащего И стал словно бы само собой разумеющимся, что чем больше у тебя на погоне лычек, и чем больше звездочек, и чем массивнее большая звезда, тем ты умнее всех тех, у кого помельче. А отсюда и самоуверенность, и самомнение, и чванство, а соответственно и постепенно рождающееся, незаметно складывающееся к ним пренебрежение
В атмосфере всеобъемлющего официального славословия в адрес «великих верных ленинцев», выдающихся руководящих личностей и нескончаемых пропагандистско-агитационных лекций о роли личности в истории этим номенклатурным власть предержащим не очень-то хотелось думать о роли личности простого рядового труженика. И уж тем паче – о роли личности солдата в истории и жизни своего народа и государства. (СЕРГЕЙ ИВАНОВИЧ, МАХНУЛ, МНЕ КАЖЕТСЯ! А ШОЛОХОВ, СИМОНОВ, АСТАФЬЕВ, БЕЛОВ, ТВАРДОВСКИЙ, АБРАМОВ, ШУКШИН, РАСПУТИН, БЫКОВ, БОНДАРЕВ, АНАНЬЕВ, БАКЛАНОВ, КОНЕЦКИЙ, ПЕСКОВ  И Т.Д. ДАЖЕ В САМЫЕ ЗАТХЛЫЕ ВРЕМЕНА ОНИ ГОВОРИЛИ, И ГОВОРИЛИ С ОГРОМНЫМ УВАЖЕНИЕМ О «РЯДОВОЙ ЛИЧНОСТИ» И ЕЕ РОЛИ. А КАК ЖЕ СЕРГЕЙ ОРЛОВ: «ЕГО ЗАРЫЛИ В ШАР ЗЕМНОЙ, А БЫЛ ОН ЛИШЬ СОЛДАТ, ВСЕГО, ДРУЗЬЯ, СОЛДАТ ПРОСТОЙ БЕЗ ЗВАНИЙ И НАГРАД…» ИЛИ: «ВОТ ЧЕЛОВЕК – ОН ИСКАЛЕЧЕН. В РУБЦАХ ЛИЦО. НО ТЫ ГЛЯДИ, И ВЗГЛЯД ИСПУГАННО ПРИ ВСТРЕЧЕ С ЕГО ЛИЦА НЕ ОТВОДИ. ОН ШЕЛ К ПОБЕДЕ, ЗАДЫХАЯСЬ, НЕ ДУМАЛ О СЕБЕ В ПУТИ, ЧТОБЫ ОНА БЫЛА ТАКАЯ: ВЗГЛЯНУТЬ – И ГЛАЗ НЕ ОТВЕСТИ!) Тут, дескать, даже и говорить-то не о чем. Солдат – это же покорная, черная тягловая лошадка, с невысказанным, но подразумеваемым ярлыком – быдло. Так капээсесовская купринщина, не просто марксизм-ленинизм-сталинизм, но вся система, под эту купринщину созданная, вдалбливала, навязывала, диктовала свою волю всем в стране сверху донизу.
В особенности -- в армии.
(УФ-Ф! МНОГОСТРАНИЧНАЯ ТРУДНО ЧИТАЕМАЯ НОТАЦИЯ, СОСТОЯЩАЯ БОЛЬШЕЙ ЧАСТЬЮ ИЗ ТРЕСКУЧИХ, НО, КОНЕЧНО ЖЕ, ПРАВИЛЬНЫХ ФРАЗ, ИЗ КЛИШЕ, КАЖЕТСЯ, ПОЗАДИ. КАК ЖЕ ОНА ДАЛЕКО УВЕЛА ОТ РАЗБОРА «300 ДНЕЙ…»! ХОТЯ ВЫ ТУТ ЖЕ МНЕ СКАЖЕТЕ, МОЛ, НЕ РАЗБОР ЭТО, А РАЗДУМЬЯ НАД… СЕРГЕЙ ИВАНОВИЧ, НУ, ПРАВДА, ТРУДНО ЭТО ЧИТАТЬ, ТРУДНО НЕ ПОТЕРЯТЬ НИТЬ ГОРЯЧО ПУЛЬСИРУЮЩЕЙ МЫСЛИ АВТОРА. ГОРЯЧЕЧНЫЙ ПУЛЬС. ЧЕЛОВЕКА В ТАКОМ СОСТОЯНИИ ВНИМАТЕЛЬНО НЕ СЛУШАЮТ, А ЛЕЧАТ… МНОГО У ВАС ЗДЕСЬ ТАКОГО. ИЗВИНИТЕ, РАДИ БОГА, ЕСЛИ ЧТО НЕ ТАК СОРВАЛОСЬ-ДЕРЗНУЛОСЬ.)
Нет, Юрий Польский в своей книге в такие социально-политические дебри залезать не рискует. (ДА НЕ СОБИРАЛСЯ Я ТУДА!!! А ЕСЛИ БЫ СОБРАЛСЯ, ПОВЕРЬТЕ НА СЛОВО, ДОБИЛСЯ БЫ ВАШЕГО ПОНИМАНИЯ-ОДОБРЕНИЯ. ХОТЯ БЫ ВАШЕГО.) Однако же, заметим, если вымышленные герои художественной военной прозы Куприна действуют и говорят вопреки его намерениям, то еще более убедительно показывают купринщину живые, реальные персонажи документальной прозы Юрия Польского. (ГОСПОДИ, В ОДНОМ ПРЕДЛОЖЕНИИ КУПРИН И ПОЛЬСКИЙ… КАК ОПАСНО!) Один из ярких примеров тому – беллетризованный литературно-психологический портрет рядового Леонида Разуваева. Ерничая, этот солдат требует, чтобы и его, «в соответствии с духом времени», называли не просто Ленчиком, а Леонидом Никитичем. То есть подобно тому, как Брежнева – Леонидом Ильичом. (СЕРГЕЙ ИВАНОВИЧ, ОБРАТИТЕ ВНИМАНИЕ НА СТР. 275! ЕСЛИ БЫ ЛЕНЧИК, КАК ВЫ НАСТАИВАЕТЕ, ВЗЫВАЛ К УВАЖЕНИЮ, ГОВОРИЛ О ЧУВСТВЕ СОБСТВЕННОГО ДОСТОИНСТВА, ОН БЫ В СВОЕМ «НОВОМ» ЗВУЧНОМ ИМЕНИ НЕ УПОМИНАЛ СОСТАВНУЮ ЧАСТЬ «РАСПИ…ЯЙ». А В НАТУРЕ У НЕГО ЭТО ЗВУЧАЛО: «ЛЕОНИД НИКИТИЧ РАСПИ…ЯЙ-РАЗУВАЙСКИЙ, ПРЕДПОЧИТАЮЩИЙ ИМЕНОВАТЬСЯ ЛЕОНИДОМ ИЛЬИЧОМ!». ДАЖЕ СОБСТВЕННУЮ ВЫСОКОЧТИМУЮ РУССКУЮ ФАМИЛИЮ БЕЗ ВСЯКОГО САМОУВАЖЕНИЯ КОВЕРКАЛ…
ЕЩЕ РАЗ: ВАШ НЕДОСМОТР, НЕВНИМАТЕЛЬНОСТЬ ВЫСЕКЛИ ПОСЫЛ, КОТОРЫЙ ПРИВЕЛ К МНОГОСТРАНИЧНОМУ «НЕ ТУДА». ПОНИМАЮ, ВАМ ИМЕННО «ТУДА» ХОТЕЛОСЬ, НО ЭТО ПОЛУЧИЛОСЬ ПОКУШЕНИЕ НА НЕГОДНЫЙ ОБЪЕКТ НЕГОДНЫМИ СРЕДСТВАМИ, КАК ГОВОРЯТ ЮРИСТЫ.)
Мелочишка, не заслуживающая внимания? Увы, на мой взгляд, как раз наоборот. Повествует о том автор с нескрываемой иронией, даже с насмешкой, и подчеркивает, что он, тогда – сержант, назидательно рекомендует подчиненному о таком его мнении помалкивать. Словом, что называется, ставит его на место. (В КОТОРЫЙ РАЗ: ЛЕНЧИКА Я ТАКИМ ОБРАЗОМ НЕ НА МЕСТО СТАВИЛ, А ПРЕДУПРЕДИЛ, ЧТО МОГУТ БЫТЬ НЕПРИЯТНОСТИ СО СТОРОНЫ ОФИЦЕРОВ. НА ЧТО ОН, ЕРНИЧАЯ, НО С ГЛУБОКИМ ПОНИМАНИЕМ ОТВЕТИЛ: «СЛАБОУМНЫХ НЕ ДЕРЖИМ!» ТО ЕСТЬ: СРЕДИ СВОИХ БУДУ ТАК ШУТИТЬ…») А случай-то из тех, о чем говорят: в капле росы отражается мир. За ерничеством «простого солдата» не стоит его осознание себя (и себя) личностью, значимой и для армии, и для страны, и для народа?!
А ведь в жизни, в стране, в народе таких примеров было истинно не сосчитать. И это, конечно же, был и вызов, и протест против общегосударственной купринщины. И можно не сомневаться, насколько пагубным оказался тот факт, что такой истинно общенародный протест не освещался гласно, замалчивался, считался прямо-таки противоправным.
Книга Юрия Польского этого вопроса, этих реалий прежней жизни не затрагивает. Однако же реально, без прикрас отражая реальную армейскую действительность тех времен, на размышления о том читателя наталкивает. Стало уже расхожей банальностью с ученым видом знатока глубокомысленно ронять, что народ – творец истории. Вот только недосуг подумать, что народ – он же истории и судья.
Главный судья, который даже если и безмолвствует, то и к его безмолвию надо чутко, обостренно чутко прислушиваться, и его суд, его ропот учитывать к руководству в действии. Ибо народ, верша свой суд над настоящим, делает это ради своего будущего. И не в том-то ли и беда, и причина катастрофы СССР, что к ропоту народа правящая верхушка тогда высокомерно и беспечно не прислушивалась. Ведь именно в тот период сформировалась и процветала система власти партократии, номенклатуры – социальной группы, живущей в своем особом замкнутом мире государственных дач, спецраспределителей и спецпайков. Даже можно сказать не просто социальной группы, а – сословие, монополизировавшее власть и оторвавшееся, отстранившееся от трудящихся.
Досадно, неприятно, горько о том думать, но так было и в армии. Юрий Польский, похоже, сам того не желая (ПОЧЕМУ ТАКАЯ ОГОВОРКА? ПОДОБНОЕ У ВАС ВОЗНИКАЕТ В КАЖДОМ СЛУЧАЕ, КОГДА ЭТОТ СЕРЖАНТ «С КЛЕШНЕЙ» ЧТО-ТО ПОКАЗЫВАЕТ. НУ, ПРОСТО НЕ ВЕДАЕТ, ЧТО ТВОРИТ, ПЕРО У НЕГО САМО СОБОЙ ЖИВЕТ, КАК ТОТ ИЗВЕСТНЫЙ НОС.), показывает это на контрасте солдатского пайка в солдатских столовых с пусть и не очень уж изысканным, но ароматными и вкусными блюдами, которые иногда им по милости «добрых старших начальников» доводилось отведать из кухонь для офицеров.
Тоже, так сказать, мелочишка, вроде бы мало существенная, но вспоминается Наполеон с его сакраментальным: « Путь к сердцу солдата лежит через его желудок». Ну, это, разумеется, вскользь, к слову. Ибо нисходя в этом разговоре до армейской купринщины тех дней в сравнении с комфортом службы сегодняшних контрактников, можно спросить, а при чем тут что?
А при том. Контрактник – это же наемник. Причем наемник высокооплачиваемый. Но возможно ли, нет, кощунственно даже подумать о том, сколько запросили бы суворовские чудо-богатыри за обращение к ним любимого полководца «перемахнуть» через непроходимые Альпы. Или советские военные летчики и танкисты за воздушные и танковые тараны. Пытались японцы государственным обеспечением вырастить камикадзе – ветер богов, смертников для воздушных таранов, и что получилось. А полный пшик. (НЕТ, БЫЛИ У НИХ УСПЕХИ НА ЭТОМ ПОПРИЩЕ.) Да и вообще даже самый высокооплачиваемый наемник при удобном случае не переметнется ли туда, где ему больше заплатят?! (СЕРГЕЙ ИВАНОВИЧ, ПОЗВОЛЬТЕ ЗАМЕТИТЬ: ВЫ ОПЯТЬ ПОЧЕМУ-ТО КОНТРАТНИКОВ – ПОД ОДНУ ГРЕБЕНКУ. НАЕМНИКИ! ВЫСОКООПЛАЧИВАЕМЫЕ! ПЕРЕМЕТНУТСЯ! ДЕЛО НОВОЕ ДЛЯ МЛАДШИХ ЧИНОВ, НО СКОЛЬКО УЖЕ ПРИМЕРОВ БЕЗЗАВЕТНОГО ГЕРОИЗМА. СКОЛЬКО ГЛУБОКО ЧЕЛОВЕЧНЫХ ПОСТУПКОВ, САМОПОЖЕРТВОВАНИЯ КОНТРАКТНИКОВ. ИЛИ ВЫ ДРУГИЕ ГАЗЕТЫ ЧИТАЕТЕ, ДРУГОЙ «ЯЩИК» СМОТРИТЕ? КОНЕЧНО, В СЕМЬЕ НЕ БЕЗ УРОДА. КАК И В ЛЮБОЙ СФЕРЕ – ЕСТЬ ЛЮДИ, ЕСТЬ И НЕЛЮДИ, НО…
МЕЖДУ ПРОЧИМ, А ОФИЦЕР – ОН НЕ ВЫСОКООПЛАЧИВАЕМЫЙ НАЕМНИК ВО ВСЕ ВРЕМЕНА? АХ, ПРОСТИТЕ, ЭТО ДЛЯ ВАС СВЯТОЕ. НО ВСЕ-ТАКИ, В КОРНЕ, ЭТО НЕ ТАК? И СТАНОВЯТСЯ-ТО ОФИЦЕРАМИ ВСЕ БЕЗ ИСКЛЮЧЕНИЯ ИЗ РЯДОВЫХ, ИЗ МЛАДШИХ ЧИНОВ, ИЗ МАССЫ. И ЧТО – МЫ ЗНАЕМ ПРИМЕРЫ МАССОВОГО ПЕРЕХОДА ЭТИХ НАЕМНИКОВ ЗА БОЛЕЕ СЛАДКИЙ КУСОК К ВРАГУ? ВЫРОДКИ, НЕЛЮДИ ТИПА ПЕНЬКОВСКОГО, ВОЕННОГО, УЖ ИЗВИНИТЕ, ЛЕТЧИКА БЕЛЕНКО. НЕ ХОЧУ ЗНАТЬ, НО, ВОЗМОЖНО, СТАТИСТИКА ПОБОГАЧЕ… ТАК ЧТО, ВАМ СТОИТ ЭТУ ЧАСТЬ РАЗМЫШЛЕНИЙ ПРОДУМАТЬ ПОЛУЧШЕ.)
Любовь, известно, не купишь ни за какие деньги. А патриотизм – это ведь любовь. Любовь к Родине.
А что касается сегодняшней правящей верхушки и всего того командного социального сословия, так ведь эта камарилья еще в большей степени оторвана, отчуждена от народа. Капитал, известно, космополитичен (интернационален). Какой уж тут может быть разговор о патриотизме!  Ну, словом, не налицо ли уже сегодня та общегосударственная, в том числе и армейская, чертовщина, которой автор рассматриваемой книги дал определение – купринщина? И трудно предположить, во что эта чертовщина выльется, что явит стране и народу в дальнейшем. По всей очевидности – вряд ли что-то хорошее!
Нет, Юрий Польский никаких таких выводов не делает. Страстно увлеченный намерением без прикрас показать тяготы и лишения солдатской службы того периода, когда сам служил срочную, эту свою задачу он выполнил, хочется сказать, талантливо. И, по его словам, гордясь и тоскуя по той, Советской, армии, по тем, с кем добросовестно, честно, не за страх, а за совесть исполнял свой конституционный патриотический долг, уже в пенсионном возрасте вдруг ринулся-устремился на поиски своих тогдашних боевых друзей, сослуживцев по воинскому строю. Чтобы по возможности встретиться, повидаться, пообщаться. По-свойски, по душам хотя бы накоротке поговорить, побеседовать.
Похвально. Благородно. По-человечески, по-русски патриотично. Но!..
Но, на мой небеспристрастный, может, излишне придирчивый критический взгляд, продолжая свое автобиографическое повествование, он в заключение сузил рамки разговора, уклонился в сторону только личных, индивидуалистических (??? – ПРОСТО-ТАКИ КЛЕЙМО! КАПИТАЛИСТИЧЕСКАЯ АКУЛА!) интересов. Или, может, не захотел, не решился свою удачно беллетризованную документалистику завершить напрашивающейся злободневно острой публицистикой? Что ни говори, при сегодняшней свободе слова на критику достославной советской действительности очень уж ощутима негласная цензура на правду так называемого демократически-рыночного дикого капитализма. И тут, что называется, шутки плохи. Ешь пирог с грибами, держи язык за зубами.
Впрочем, литературное произведение, книгу должно судить не за то, чего в ней нет, а за то, что в ней главное. (НУ, НАКОНЕЦ-ТО: НЕ ЗА ТО, А ЗА ТО!..) А из книги Юрия Польского, как шило из мешка, торчит вроде бы ненароком оброненный, но более чем существенный вопрос об армейской купринщине. И тут нельзя не думать вот о чем. Народ, как уже обмолвились, творец истории, народ истории и судья, но сегодня униженный, ограбленный, угнетенный народ истинно в растерянности и безмолвствует. Да, народ, если уж смотреть правде истории в глаза, по большому счету никогда ничего и не решал. Решал, по Ленину, народ вооруженный. То есть, решала армия, решала посконно-сермяжная солдатская масса. Человек с ружьем. Солдаты.
И в этой связи главный вопрос – это вопрос, почему в определенных случаях одетые в солдатские шинели рядовые нашей страны были способны на величайшие свершения и изумление истории в течение 10 дней, которые действительно потрясли мир, а в других не могут встать с общенародным требованием хотя бы минимальной социальной справедливости?
И еще при сумбуре моих раздумий вот о чем. Когда в 1945 году в США были проведены испытания первой атомной бомбы, один из создателей этого невообразимо страшного оружия массового поражения Кеннет Бейнбридж в отчаянии опустошенно сказал своему коллеге Оппенгеймеру:
– Все мы после этого сукины дети!
Не навязываю никаких аналогий. Просто в заключение предлагаю вниманию всех тех, кто не верит официальным СМИ и прочим политическим текстам (а таких ныне становится все больше) документальную книгу Юрия Польского «300 солнечных дней в году».
Для раздумий.
И, с надеждой на свое слово, на гласное выражение своих мнений по главному затронутому в ней вопросу.
                Сергей КАШИРИН,
                член Союза писателей России,
                член Международной ассоциации
                писателей баталистов и маринистов