Боже, как же давно

                Боже, как же давно
            О, как же давно, о, мой Боже…

             – Стрелою вся жизнь промелькнула
            И набело всё, насовсем.

Вскоре после начала Войны стало по ночам Бодю подкидывать. Он спал на кухне. На кухне теплее всего, потому что плита целый день горит, а в большой комнате только полугрубок греет. И Бодя спал  на полу, под спинкой  бабушкиной кровати. На полу и на глиняном, а всё равно теп-ло… Спал себе и спал и – на тебе! Стал Бодя вскакивать, бормотать что-то и метаться по кухне. Бабушка поймает Бодю и будит,  тихонько, чтоб не перепугать. Он проснулся уже, а бабушка своё: «Проснись, Господь с то-бой! Проснись…»
Тут зенитки начитают гатить – мёртвый проснётся, а бабушка на кро-вать положит Бодю и с головой в одеяло замотает, чтоб не так слышно было… Не слышно, прямо смех один… Целый полк, ЗЕНАП называется, лупит по немцам. Но лупит только до параметра, а потом тихо стаёт. Не совсем тихо, потому что свистят бомбы и воют рельсы, которые немцы на Одессу скидывали. Они вибрируют и поэтому вой пульсирует, что б людей пугать ещё сильнее… Вот тебе и не слышно… А ещё же истребители над головой, с вечера аэростатами заграждение поднимают, а прожекторами светят, что б истребителям видно было, куда стрелять.    
Меньше, чем за месяц до Войны пять лет Боде стукнуло, и стало быть вояка из него был тот ещё. Вояка воякой, а впечатления лучезарного дет-ства у героя нашего с Войною тесно связаны, – глубоко  засели они в нём. И засели не в памяти неверной, но в самих глубинах детской души.  Надолго засели, застряли, вонзились. Надолго? Так нет же, –  едва ли не на всю жизнь, считай. Тут самое смешное, как Алик Шпугин говорил, что сам Бодя о занозе своей военной  не подозревал…Долго не подозревал, а дело обернулось своеобразным лунатизмом. Разговоров  о странностях мальчика в семье не заводили. Зоя Алексеевна говорила с мамой непонят-но, но Бодя особенно не вслушивался, если говорили не об уколах.. «Пе-рерастёт, Мария, – говорила Зоя Алексеевна матери. – Хороший маль-чик…В школу пойдёт… Понимаешь, Мария, факторы Войны должны уй-ти… Мальчик впечатлительный, что поделаешь …»
«Хороший мальчик» слово на букву фэ не понимал, но  «факторы вой-ны» насторожили Бодю, глаза его забегали, а лицо сморщилось в вопро-сительную гримасу. Но Зоя Алексеевна погладила Бодю по голове голо-мозой и сказала, что всё будет хорошо. Тут она добавила, что уколы от дефтерита закончились, и Бодя понял, что хорошо не будет, а уже хоро-шо. Эти уколы врачиха в немецком госпитале крала и весь Фонтан лечила. А дефтерит даже высасывала через трубочку, у Вальки Шкутика, и он не умер…
 – Ну вот, видишь, – кивнула Зоя Алексеевна и поцеловала голомозую голову. А голомозый Бодя был, чтоб в голове меньше заводилось. Володя говорил, что через два часа после начала войны пропадают засыпки, мука, соль, мыло и спички, а зато оявляются воши…      
Факторы войны доходчиво объяснял  Володя, дядька Бодин. Он давно заметил, что как только Бодя заметался во сне и тянет одеяло на голову, так и знай, что немцы на Одессу летят.
. Но гул моторов один Бодя слышит, а нормальные люди ещё пять ми-нут спят себе спокойно… Володя про Войну всё знает, потому что в ОСО-АВИАХИМе учился. Он говорит, что населению в прифронтовой зоне при бомбёжке и обстрелах положено в блиндажи прятаться или хотя бы в ще-ли. В доме ни в коем случае не оставайся! Даже при близком разрыве дом повалит взрывной волной и всех передавит!.. И когда немцы на Сухой ли-ман вышли и начались беспокоящие обстрелы, Володя сразу за блиндаж взялся. Но не успел и докончил уже при румынах. Один румын подошёл и перекрестился, подумал, что Володя могилу копает. Смешной: румын, а крестится по-нашему.
Но пока что до чего, в доме следует становиться в дверном проёме, чтоб не задавило, даже если весь чердак рухнет на голову – не задавит. Дедуш-ка Саша говорил Володе, что нечего трепаться, но Бодя слушал дядьку внимательно… А тот говорил, что Бодю пора отдать в армию, чтоб он слухачём служил в противовоздушной обороне, потому что он даже оди-ночного «юнкерса» ещё за Днестровским лиманом слышит. Возле Боди – часовой, и когда он потянул одеяло на голову – «Батарея! Боевая трево-га!»
При румынах бомбёжки перестали, но – слово какое сказали в хате или просто собака гавкнул – Бодю подкидывало… Ушли румыны, Война – следом, но кошмары продолжались, а утром – «Что тебе снилось, Бодень-ка?»
 – Да ты что, бабушка! Я спал, как убитый! Тут бабушка опять за своё: «Свят, свят, свят! С нами крестная сила!»
Бодя рос, а ночные причуды не оставлял. Не пошла как-то задача по арифметике, на деление-по-содержанию, и мама загнала его спать, утром, мол, доделаешь… Утром, как только мама в колхоз встала, Бодя – за тет-радку. А там всё чин чинарём, задача уже решенная чётким почерком. Бо-дя – до мамы, а та посмотрела в тетрадку сказала, что ночью надумала поднять его, и он всё решил…

Как только наши пришли, Володю на фронт забрали, а дедушку Сашу –  тоже, за сотрудничество. Утром одиннадцатого. С берданкой и милицио-нером пришёл Ванька Воин и увёл обоих, за одним рыпом. А у дедушки под вишней топчанчик остался, он отдыхал там днём, пока не забрали. Так Бодя спал там вместо хаты. И в одну прекрасную ночь встал и пошёл себе по Фонтану погулять. Какой-то чудак натолкнулся на него, когда он  спал  у тёти Вандочки под забором, – где Рыбчая, а где Марии Демчен-ко…Растолкал чудак Бодю, расспросил адрес и привёл на Вишнёвый. В два часа ночи. А утром опять «что тебе снилось?»…А топчанчик разобра-ли…
Мама беспокоилась, потому что Зоя Алексеевна сорвалась на фронт, чтоб её не забрали за сотрудничество, и спросить у кого другого мама бо-ялась, чтоб не   записали Бодю в суматики. А его хоть и редко, но всё рав-но подкидывало. Два лета, после пятого класса и шестого Бодя на к`онях работал. Как-то ночью зашла с моря гроза, на гармане быстро отпустили людей, и Бодя забрал из-под вишни постель и затащил на чердак, чтоб весь дом не збудить. Гроза надвинулась, ливень ударил, а гуркотило дай Боже, и Бодя начудил, чуть не убился с лестницы, мама еле сняла. А дело было уже перед седьмым классом…
Одним словом, решено было в авиационное училище не подавать, а вы-брать что-нибудь попроще. И когда Бодя на медкомиссии в мореходку за болезни рассказывал, и гордо заявил о крупозном воспалении почек вме-сте с отрывным переломом чашечки на коньках, его кортило рассказать каким он лунатиком был, однако сдержался. Но и в училище, а позднее и на работе, в командировках особенно, подкидывало Бодю в новом месте, но дальше сидения на койке дело не шло: босые ноги поставил на холод-ный линолеум, и всё тут.
      

Но однажды настиг Бодгю «фактор войны», и Бодя, тогда уже Влади-мир Семёнович, едва не угодил в изолятор, как тип опасный в открытом море для экипажа и целого судна. Это случилось  в предперестроечном июле при входе т/х «Академик Стечкин» в Дарданеллы.  У купального бассейна нежился Бодя на пару с капитаном судна. На «Стечкине» был он в инженерной командировке. Работы связаны были со старшим механи-ком, с капитаном же отношения за ненадобностью не сложились. Дело в том, что посещение судового бассейна в послеобеденный час было приви-легией капитана, а командированый неписанное правило нахально игно-рировал. Гарантийные работы французы закончили, и командированному досталась неделя отпуска в «туристском» рейсе Марсель – Одесса.
 В тот день дремал Бодя в шезлонге, тогда как капитан, в то самое вре-мя, у того самого бассейна со средиземноморской водичкой натирал шо-коладное тело своё многими маслами и мазями, способствующими улуч-шению цвета и укреплению здоровья кожи…Высокородный нарцисс из глубин Владимирской области, Эдуард Иванович Курлов слыл на борту рафинрованным бездельником… 

   …Звонки громкого боя ударили и разбудили Бодю. Он вскочил из шез-лонга и стал соображать спросонья, где он и что такое стряслось, а пульс, между тем зашкаливал, как после страшного сна… «Громкий бой» обо-рвался, и Бодю поразило «окрестное молчанье». Он сообразил, что не ра-ботает главный двигатель, прихватил безрукавку и направился в сторону ходовой рубки. Навстречу – Курлов. Он успокоил товарища инженера, сообщив что заглох главный двигатель, а это дело стармеха. Так что он может дрыхнуть в своё удовольствие…Бодя пошёл к лееру, чтоб глянуть вниз. Судно вздрогнуло – главный двигатель пошёл. Из-под борта доне-лось шуршание воды: неустанное движение «Стечкина» в Эвксин возобо-вилось. Бодя вернулся к своему шезлонгу.
 – Или пролив порченый или француз гадит, – заявил Бодя капитану.
Капитан, между тем, вернулся к своим кремам и спросил , что это за француз ещё.
 – Француз – ревизоровский, , а Геллеспонт ещё при Ксерксе вызывал подозрения,  – ответил Бодя, чувствуя приступ ехидства, как если бы раз-говаривал он с грузином Горидзе. И стал рассказывать Курлову о наказа-нии Гелеспонта Ксерксом. Терпеливо объяснил, что Геллеспонт это «вот это вот, где «мы плывём, а берега не видно». Ксеркс же– персидский царь, который был разгневан погодой в этом самом Геллеспонте, и потому Ксеркс, старший сын Дария, ответствовал проливу нагайкой.  Как Пушкин на дерзость турка ответствовал ногайкой турку по дороге в Турцию. Ка-питан спросил тот ли это самый Пушкин и что этот Пушкин в Турции  де-лал. Боде пришлось объяснить, что Пушкин – Александр, что поехал на натуру, собирал матерьяльчик для путевых заметок для «Путешествия в Арзрум», в котором Пушкин обронил, между прочим,  своё знаменитое «мы ленивы и нелюбопытны». Но капитан не понял, что тут знаменитого. Тогда Бодя сказал, что это сказано в контексте о Грибоедове, но уже две-сти лет известно, как хлёсткая характеристика русского характера. Капи-тану стало любопытно, каким образом слова о каком-то Грибоедове ле-пить ко всему русскому народу.
Командированый  стал уставать. Он привстал в шезлонге и говорит: « Ну вы даёте, Эдуард Иванович!»
Капитан перестал мазаться и «уставился», а Бодя спросил его, не знает ли он анекдота о сельском киномеханике Иване Навозном, который поме-нял имя?. Капитан сказал, что киномехаников много, а капитаны – товар штучный, им мишурой интересоваться не по чину да и некогда. Тут капи-тан спустился в бассейн и приступил к терапевтическому плаванию. Бодя поудобнее устроился, и его быстро разморило в шезлонге разудобном: он задремал и впал в сон – оцепенение...
апитан вышел из бассейна, тщательно вытерся, и, расставив руки, стал подставлять шоколадное тело солнцу для просушки. Послышался стран-ный звук, и капитан опустил руки…Сквозь судовые шумы что-то посто-роннее послышалосъ капитану. У бассейна появился рулевой матрос с морским биноклем.
 – Эдуард Иванович. – Обратился матрос к капитану и протянул ему бинокль. – Посмотрите. – И матрос поднял руку. – Турецкие зенитки по мишени стреляют. Меня вахтенный штурман послал…
Вдоль недалёкого берега реактивный самолёт тащил конус, вокруг ко-торого поминутно «вспыхивали» белые комки от разрывов снарядов. Слышались залповые удары орудий, а следом вой. «Тррауууу!» – доно-силось  сквозь судовые шумы, и артиллерист отметил бы: «Темп стрельбы пять…» Тут Бодя поднялся, пошёл к борту и оседлал леер. Капитан рва-нул к Владимиру Семёновичу, стащил лунатика с леера и подвёл к шез-лонгу. Бодя пошёл к бассейну и  стал пробовать улечься под обносным парапетом у бассейна.  Присел и лёг, положив голову на ладонь. Снова сел и стал ощупывать влажную палубу, бормоча что-то. Оглянулся на капита-на. Тот стоял с биноклем в руке и пытливо смотрел на командированного умника.
 – Вам что-то приснилось?
 – Мне?.. Да нет, что Вы! Я спал, как убитый. – Возразил Бодя и огля-нулся на парапет. – Перегрелся на солнце…Голова даже как-то болит…
 – Пройдёмте ко мне – сказал капитан и взял Бодю под руку. – Надо бы малость подостыть.
Зашли в каюту. Тут капитан позвонил. Скоро вошёл помполит со стар-пома. Следом зашла буфетчица с самоваром. Появились четыре прибора. Старпом стал угощать Владимир Семёновича, а капитан с помполитом вышли, а через минуту вернулись. Расселись у самовара.
 – Вы, Владимир Семёнович, –  заговорил помполит, – представились мне как работник Нунупарова. Я с Сергеем Мартынычем знаком по сов-местной работе в райкоме партии, и мне приятно будет доложить Вашему директору, что модернизация судна прошла успешно при Вашем актив-ном сотрудничестве с фирмой, Регистром: никаких вопросов ни у францу-зов, ни у старшего механика, как и у всего экипажа с Эдуардом Иванови-чем во главе...
Разгорячённый разговором с Горидзе, Бодя продолжил сыпать цитата-ми и заявил, что в отличии от читателнй Козьмы Пруткова он не добивает-ся ничьей похвалы,  – доехать  бы домой.
 – В моей, Василий Петрович, лоцманской каюте, – отвечал Бодя помпо-литу, –  и в кругосветке не надоест. Вот только в баре посуда позванивает, просыпаюсь иногда и не пойму, где это я и что это дэрэнчыть..
Помполит с радостью заговорил о каюте: судно подходит к Босфору и возможно придётся пригласить турка. А ему положено каюту предоста-вить…
 – Я со старпомом договорился, и он приглашает Вас к себе. У него ка-юта с диваном и занавеской, так что вы не будете мешать друг другу. Ка-юта с душем, – хоть до Одессы живите… Перенесёте вещи, а там видно бу-дет…
Старпом помог с «переездом, и предложил помыть руки перед вторым обедом. Это было морское приглашение к аперитиву, и старпом откупо-рил банку пива. Появились  солёные фисташки и прочая. В Эвксине Бодя не стал возвращаться в старое жильё – до Одесского рейда оставались сут-ки ходу, а в лоцманской каюте Бодя ни разу руки не мыл…

В родной конторе Бодя «доложился» директору и вернулся к делам бригады, и всё вошло в свою колею. Через несколько дней завотделом за-теял «отчётный» разговор о командировке в буржуазную страну, и Бодя насторожился.
 – Ким Джавадович! Я вёл себя  в «строгом соответствии»!
 – Владимир Семёнович! Успокойся! – Поморщился завотделом. – Ты же любимый бригадир… Просто мне кое где задали несколько вопросов. Зимой «Украина» станет на Варненский «кораборемонтнен» завод с вашей работой по бассейну для экипажа.  Пароходство запросило тебя в автор-ское наблюдение у «братушек». Новый Год пропьём, и отправишься… Свободен! Иди и спокойно работай…

             – Стрелою проносится время,
          Фиксируя всё топором.
         Покрепче держи моё стремя:
         Отпустишь – и дело с концом.
                Совет конного скифа пешему.