Мусоргский Ушли вперед! - Врешь!

Небольшое письменное наследство композитора Модеста Мусоргского исследовано слабо. Между тем,
оно дает возможность судить о талантах его и как литератора, историка, публициста. Самобытное, обьемное
понимание истории, современности, Все времена чувствовал, как настоящее, жил в них, Думаю. и в кратком
подборе отрывков из писем Модеста Петровича можно почувствовать масштаб личности, направления ее
развития, духовные устремления.

В июне 1859 года двадцатилетний музыкант пишет из Москвы в Петербург (в письмах называет Петроградом)
своему наставнику М. Балакиреву: "Красная площадь. на которой происходило так много замечательных
катавасий, немного теряет с левой стороны - от гостиного двора. Но Василий Блаженный и Кремлевская
стена заставляют забыть этот недостаток - это святая сторона... Под Спасскими воротами я снял шляпу, этот
народный обычай мне понравился... В Архангельском соборе я с уважением осматривал гробницы, между
которыми находились такие, перед которыми я стоял с благоговением, таковы Иоанна 111, Дмитрия Донского
и даже Романовых,- при последних я вспомнил "Жизнь за царя" (опера М. Глинки) и оттого невольно остановился.
Лазил на колокольню Ивана Великого, с нее чудный вид на Москву; из Кремля со стороны дворца хороший вид
на Замоскворечье, еще лучше вид с Москвы-реки на Кремль в этом месте... Гуляя по Москве. вспомнил Грибоедова
("на всех московцах лежит особый отпечаток"), по крайней мере на простом классе я убедился. Таких попрошаек
и надувал свет не производил. Притом какие-то странные ухватки, вертлявость, меня особенно поразили.

Вообще Москва заставила меня переселиться в другой мир - мир древности (мир хотя и грязный, но, не знаю
почему, приятно на меня действующий) и произвела  на меня очень приятное впечатление. Знаете что, я был
космополит, а теперь  - какое-то перерождение; мне становится близким все русское и мне было бы досадно,
если бы с Россией не поцеремонились в настоящее время, я как будто начинаю любить ее".

Угасало увлечение немецким мистико-сентиментальным романтизмом. Нельзя упускать из виду и недавнюю
Крымскую войну: горечь поражения, критическое отношение молодежи к российской действительности, властям.
А жизнь русская музыканту знакома: зима в Петербурге, лето на родине - в Торопецком уезде.

Был участником и наблюдателем крестьянской реформы. В июне 1863 года из Торопца писал М. Балакиреву:
"Одно только могу сказать: крестьяне гораздо способнее помещиков к порядку самоуправления - на сходках
они ведут дело прямо к цели и по-своему дельно обсуждают свои интересы; а помещики на сьездах бранятся,
вламываются в амбицию,- цель же сьезда и дело уходят в сторону".
Перед отьездом в Торопец Модест под водительством В. Стасова присутствовал на представлении оперы
А. Серова "Юдифь". В антрактах знаменитый критик вдоль и поперек поносил оперу и ее автора, а молодой
спутник бормотал что-то невнятное. После этого Стасов обменивался письмами с Балакиревым. Они обсуждали
Мусоргского: полный или неполный он идиот, можно ли от него ждать что-то разумное и талантливое... А Модест
прислал Балакиреву предлинное письмо с анализом "Юдифи". Молодой, задиристый композитор постарался
обьективно оценить сочинение Серова. По памяти воспроизвел около десятка нотных записей, проанализировал
их. В комментариях есть юмор, ирония, едкие замечания. Хорошее знание истории, библейских времен. И
картинки из торопецкого быта.

 Из писем лета 1868 года:
"хотелось бы мне вот чего. Чтобы мои действующие лица говорили на сцене, как говорят живые люди, но притом
так, чтобы характер и сила интонации действующих лиц. поддерживаемые оркестром, составляющим музыкальную
канву их говора, прямо достигали своей цели, т. е. моя музыка должна быть художественным воспроизведением
человеческой речи во всех тончайших изгибах ее, т. е. ЗВУКИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ РЕЧИ, как наружные проявления
мысли и чувства, должны, без утрирования и насилования, сделаться МУЗЫКОЙ правдивой, точной, но
художественной, высоко художественной. Вот идеал, к которому я стремлюсь".
"Таково мое мнение, что чем проще и искреннее, тем лучше".

Познакомившись  с работой В. Никольского по истории русского языка, писал автору в июне 1870 года: "Я, по
крайней мере, прочтя записки, почуял звук родной струны - обращение к образной, народной русской речи, к
тому могучему слову, которое как будто намекнет, ан смотришь - уже и все сказано... А что нужно возбудить
естественные силы в искалеченной русской речи - это сомнению не подлежит; а что вместе с пользованием
русской речи поправится и русская мысль - это тоже сомнению не подлежит"...

Д. Стасов, хорошо знавший окружение брата, многих деятелей искусства, отмечал: из всех русских композиторов
Мусоргский особенно отличался любознательностью. начитанностью и живым интересом ко всем отраслям
знания: читал и по истории, и по естественным наукам, и по астрономии, по литературам иностранным, не
говоря о русской, и потому беседы с ним были необыкновенно интересны и содержательны. при крайней
своеобразности его собственных мыслей, оригинальности отношения к прочитанному и ко всем явлениям жизни.
Можно применить его собственное выражение, читать "НЕПРЕМЕННО МЕЖДУ СТРОК"...

   Октябрь 1872-го, из письма В. Стасову: "Дарвин утвердил меня крепко в том, что было моею заветною мечтою
и к чему я приступал с некоторою тупоумною стыдливостью. Художественное изображение одной красоты, в
материальном ее значении.- грубое ребячество - детский возраст искусства. Тончайшие черты природы человека
и человеческих масс, назойливое ковырянье в этих малоизведанных странах и завоевание их - вот настоящее
призвание художника. "К новым берегам"! бесстрашно, сквозь бурю, мели и подводные камни, "к новым берегам"!
Человек - животное общественное и не может быть иным; в человеческих массах, как и в отдельном человеке,
всегда есть тончайшие черты, ускользающие от хватки, черты, никем не тронутые: подключать и изучать  их
в чтении, в наблюдении, по догадкам. Всем нутром изучать и кормить ими человечество, как здоровым блюдом,
которого еще не пробовали. Вот задача-то! Восторг и присно восторг!" В ХХ веке последовали призыву Модеста-
писатели, философы, социологи занялись изучением массового сознания, поведением толпы и организованных
групп.

Сентябрь 1875-го, своему приятелю и поэту А. Голенищеву-Кутузову:"Художник не может убежать из внешнего
мира, а даже в оттенках субьективного творчества отражаются впечатления внешнего мира. Только не лги -
говори правду. Но эта простая штука тяжела на подьем. Художественная правда не терпит предвзятых форм;
жизнь разнообразна и частенько капризна; заманчиво, но редкостно создать жизненное явление или тип  в
форме им присущей, не бывшей до того ни у кого из художников".
  Июнь 1876 года:"Одна дума выйти победителем и сказать людям новое слово дружбы и любви, прямое и во
всю ширь русских полян, правдой звучащее слово скромного музыканта, но бойца за правую мысль искусства".

В письме В. Стасову в 1878-м рассказывает о выставке художников-передвижников, об эскизах И. Репина: "А тот,-
"из робких",- шельма, мужичонка-разбойничек: поворот головы и бесчеловечный взгляд, чего доброго, ручаются,
что при удобном случае и десяток человеческих душ укокошит". Явно композитор уже думал об опере "Пугачев" -
о русском бунте, намереваясь использовать историческое исследование и "Капитанскую дочку" А. Пушкина.
Да и современность заставляла размышлять. На сцену выходили новые люди и классы, в общественную жизнь
врывались более широкие массы. Размах - от писаний на вольные темы до террористических актов. Затевались
разговоры о подморозке русской жизни. Но сегодняшняя подморозка завтра может обернуться диким,
необузданным бунтом... В. Стасов реплику Мусоргского развил-развернул в рецезию о выставке, В статьях
Стасова и других можно обнаружить следы размышлений музыканта.

Времена неразрывны. "Прошедшее в настоящем - вот моя задача... "ушли вперед!" - врешь, "там же!" Бумага,
книга ушла - мы там же. Пока народ не может проверить воочию, что из него стряпают, пока не захочет сам,
чтобы то или то с ним состряпалось - там же! Всякие благодетели горазды прославиться, документами закрепить
препрославление, а народ стонет, а чтобы не стонать, лих упивается и пуще стонет: там же!... Художник верит
в будущее, потому что живет в нем".

Московские пришлые люди в зачине "Хованщины" (либретто оперы написано самим композитором) поют:
"Ох ты, родная матушка Русь, нет тебе покоя, нет пути, грудью крепко стала ты за нас, да тебя ж, родимую,
гнетут. Что гнетет тебя не ворог злой, злой, чужой, непрошеный, а гнетут тебя, родимую, все свои ж робята удалые,
в неурядицах, да в правежах ты жила, жила-стонала, кто ж теперь тебя, родимую, кто утешит-успокоит?"
       Свои, свои, робята удалые, донимают, утешают.

Горячо переживал происходящее в пореформенной России, когда "всё переворотилось". Тяжело давался
стране выход из рабства, из-под пресса. Много сходного в наших временах. Вялотекущие реформы, обогащение
кучки проходимцев, финансовые, экономические аферы, беззащитность большинства перед властью денег,
падение нравственности, распространение водки и опиума, искусство на потребу толпе.

29 октября 1873 года, в письме Л. Шестаковой : "Черт бы их побрал - этих биржевиков, РАЗГАДАННЫХ СФИНКСОВ
Х1Х века. Вот на кого наткнулась Русь, мною грешным любимая".

18 марта 1875 года А. Голенищеву-Кутузову: "Если не произойдет  громкого переворота в складе европейской
жизни, буфф вступит в легальную связь с канканом и задушит нас остальных. Способ легкой наживы и, конечно,
столь же легкого разорения (биржа) очень родственно уживается с способом легкого сочинительства (буфф)
и легкого разврата (канкан). Наша аудитория - это последние из могикан; быть может, придется запереться в
наших вигвамах, выкурить трубку совета, обратиться к закату великого светила и ждать  веления судеб. Но,
боже мой, как всем скучно! Как бесчеловечно переполнены все каким-то  мертвенным, удушающим газом!
Казарменный лазарет, громадный плот с жертвами океанического крушения, мрачными, алчными, пугающимися
за каждый кусок, отправленный в желудок с общей трапезы, Бездумное, формальное шатание (надо же
двигаться)! - Господи, сколько жертв, сколько болей поглощает эта чудовищная акула - цивилизация!  После
нас хоть потоп... страшно!
    Вот тащимый мною запас впечатлений от буффной публики: биржа + канкан, по преимуществу; ах, какие
лица, какие ужасные человеческие оболочки! Не знаю, что хуже обезображивает: гашиш, опий, водка или
алчность к денежной наживе?"
                Марёво   1999.