А впереди еще четыре года

- Мама, мама, смотри!
Мальчик лет шести-семи пробирался через завалы бра, торшеров и других светильников , показывая на вычурную люстру, что стояла на стуле в углу торгового зала магазина. Большой кованый торшер с бронзовыми колокольчиками закачался и с грохотом повалился на пол. Люстра с завитушками сползла со стула и тоже упала на пол. Расписной плафон лопнул, выстрелив фонтан осколков. Мальчик застыл в недоумении, разглядывая красное пятно, которое расползалось по белому носочку.
Громкий командный голос провозгласил:
- Гражданка, немедленно уплатите за причиненный ущерб!
Обладательница громкого голоса заметила красное пятно на ножке ребенка и уже другим, обеспокоенным голосом:
- Мамаша, пойдемте ко мне в кабинет – там у меня есть йод и бинты!
Большая дама – директриса магазина суетливо провела мать с ребенком в каморку, которая именовалась «кабинетом», сбегала в туалет, принесла оттуда мокрое полотенце. Мать уже сняла окровавленный носок. Ранку промыли: она оказалась неглубокой и совсем нестрашной. Обмазали вокруг йодом, вместе подули – чтоб не так щипало. Мать носок простирнула подкраном в служебном туалете. Ногу забинтовали и только тогда мальчишка удивленно захныкал. Большая тетя сказала:
- А что теперь плакать – все теперь хорошо – до свадьбы заживет! А заплатить все-таки придется, мамочка! Я вам советую всю люстру купить. Плафоны подобные у нас часто бывают – подберем что-нибудь! Я вам уценку сделаю. Сколько у вас есть денег с собой?
Бася (так звали мать мальчика Толи) порылась в кошельке, протянула несколько некрупных купюр:
- Вот, все, что у меня есть. Мы не планировали сейчас люстру покупать – только присмотреться, на ботиночки мальчику приготовили.
- Пойдемте в обувной отдел – я вам подберу!
Ботинки нашлись отличные, совсем новые, видать по размеру какому-то ребенку не подошли.
- Берите! Сегодня-завтра занесете еще пять рублей – я вам верю!
Бася на извинения и благодарности не поскупилась. Сказала, что живет недалеко и занести деньги труда не составит, что дома деньги есть, что муж послезавтра зарплату должен получить и трудностей в семье не будет.
Нести люстру было тяжело и неудобно. Ботинки Толик нес сам. Перекладывая их из руки в руку. Жениться Толя пока не собирался: да и не на ком было – Люська из соседней комнаты их громадной коммунальной квартиры переехала куда-то –так-что женится было решительно не на ком. Точно, до свадьбы заживет!
Пока были в магазине праздничной воскресное настроение людей как-то, почти неуловимо, изменилось. Появилась какая-то озабоченность на некоторых лицах. Вдалеке прошел маленький отряд красноармейцев: без песни, рваным нестроевым шагом. Старшина, шедший чуть сзади и сбоку, молчал, не командовал.
Уличная радиотарелка вздрогнула и пронзила тишину:
- …важное правительственное сообщение…
Люди замерли как замороженные: некоторые начинали догадываться, что будет сказано.
Бася молча дослушала сообщение Молотова до конца. Подхватила люстру, пошла. Встречные смотрели на молодую женщину с недоумением – люстра? Это зачем?»
Сая стоял у открытого окна, упершись руками в подоконник.
- Слышал?
- Да!
- Что будет?
- Это надолго!
Исай взял двумя пальцами исписанные листки и выбросил в печь. Это была уже вторая Саина война: гражданскую юношей прошел, Перекоп брал, от Антонова-Овсеенко наградной пистолет получил, до больших чинов в Украинском ЧК дослужился: беспризорников к жизни нормальной приобщал, неграмотность среди красноармейцев ликвидировал.
 Через этот наградной «Смит энд Вессон» и судьба у Исая вспять развернулась: из Партии исключили, шевроны генеральские сняли с формулировкой: «За допущенное семейное разложение». А случилось, что жена его первая, как жизнь стала в начале тридцатых налаживаться при муже-большом начальнике на Кавказские воды отдыхать поехала. А там директор санатория джигит сказочной внешности всех дамочек вне очереди охмурял и красиво в койку укладывал. Женщина молодая первый раз «в свет» выехала и о нравах тех мест понятия не имела – думала – любовь. А когда поняла, что беременна, уже в Харьков вернувшись, и не от мужа, а от красавца кавказского, впала в тихую истерику. Исай ее, конечно, по мужской стати помельче был того красавца, да и облысел наголо после тифа в восемнадцатом, хотя умом и трудолюбием весьма многого достиг.
Так, дамочка себя тяжелыми размышлениями до края довела. Записку написала, чтобы муж ее, Исай, дочку их Майю любил. А ее, овцу заблудшую и предательницу, простил. Достала из ящика этот пистолет наградной, да и выстрелила себе в сердце.
Какое-то время Исай в Харьковских газетах-журналах печатался, как раньше. Но, постепенно редакторы прознали об изменениях в его, Исая, судьбе и печатать перестали.
А тут, как раз с Басей – курьершей познакомился, та его горе как свое приняла, а о девочке как старшая сестра заботиться стала. Поженились и от трудностей всяких и позора в Ленинград подались. В Ленинграде уже братья Исая обосновались и мать его там жила – помогут.
Так и случилось: Исай  и на курсах всяческих и в институте преподавал. Статейки пописывал по педагогической и просветительской тематике – все-ж деньги. А с Басей тоже трудности новые обозначились: Бася была «дочерью врага народа» и через это и анкеты у них обоих порченные были. Басю с таким клеймом из всех институтов выгоняли через месяц – два: отдел кадров быстро работал. Только в одном, Гидрометереологическом, осечка вышла и удалось три курса проучиться. Три года – это «незаконченное высшее образование» считалось. Как среднее специальное по рангу. А это уже что-то. Так, со своим метереологическим образованием Бася пошла в школу, в начальные классы преподавать. Сая помог, да и сама книжки нужные читала – получилось. Характера Бася была твердого – дети слушались, начальство было довольно.
А сейчас, двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года надо было решение принимать: как дальше жить, что делать, как с детьми быть? Толику только в первый класс идти, Майя еще в седьмом классе…
По закону неписанному того времени, при чрезвычайной ситуации следовало на место работы немедленно явиться. Работа тогда во главе всех приоритетов стояла. Пошли: Майя дома с братом осталась. А родители по своим адресам разошлись. Исай уже тогда в Публичной Библиотеке работал и на трамвае туда отправился ну, а Басе только за угол через два дома забежать.
В школе народ уже почти весь собрался: немногие мужчины – истопник и дворник Пал Палыч громко рассуждал, когда врага погоним – через неделю или недели две потребуется. Учитель физкультуры – лихой рубака с Колчаковского фронта,  махал рукой, как шашкой и кричал, что более двух дней, чтобы это гадину уничтожить, не нужно.
Пришел заместитель заведующего районным отделом образования (РОНО, короче) и сказал, пока занятия продолжаются, как обычно. Директриса робко напомнила, что летние каникулы начались и вчера выпускной бал «на отлично» прошел. Зам-зав покраснел, платком лоб вытер:
- Да, конечно… Прошу вас, товарищи, из города не уезжать и каждый день в школу звонить – узнавать: что к чему.
- Для паники причин нет, победа будет за нами!
На том и разошлись. Обычно, после окончания занятий в школе собирались обсудить, какой ремонт сделать надо, кто из родителей помочь сможет, а сейчас все эти обычные мысли стороной прошли. Разошлись, не прощаясь – что говорить? Назавтра все-таки по рабочим местам разошлись-разъехались. В школе о ремонте вяло поговорили, новостей не было: газеты только речь Молотова опубликовали, а о другом как-то неконкретно мямлили.
Бася с Саей планировали, что Толя с мамой в пионерлагерь от их РОНО поедет. Лагерь в районе Луги, в Толмачево на берегу красивого озера располагался, Бася воспитателем поработает две смены, до сентября, но сейчас все непонятно стало. Но, что непонятно? Мая уже две недели там была. Что сейчас? Лагерь вывезут или как? До лагеря 160 километров – как ехать?
Назавтра раздался телефонный звонок и усталый женский голос сказал:
- Телефон будет выключен до конца войны. До свидания!
В трубке щелкнуло и телефон замолк.
Бася свое обещание деньги занести не забыла и к магазину подошла: «Все ушли на фронт!» Плакат все стеклянное окошко двери занимал. Внутри было пусто. Никакого товара видно не было.
Толю отвезли к бабушке на Литейный. Бася и Сая каждый день ходили на работу. В Библиотеке заговорили об эвакуации особо ценных фондов. По радио каждый час произносили сводки Совинфорбюро. Несмотря на периодически звучащие бравурные речи, все более становилось ясно, что фашист прет и остановить его пока не удается. Немцы прорываются к Пскову, а там до Луги недалеко.
У многих учителей дети были в том Толмачевском лагере. Родители собрались толпой, к ним присоединились еще родители из соседних школ и все направились в РОНО. Замзав принял их хмуро. Чувствовалось, что он не спал уже несколько дней. Он выслушал и развел руками: транспорта не было, поезда все шли на восток. Пал Палыч сказал:
-Товарищ Сергеев, есть идея!
- Ну!
- Чтобы ехать на восток – надо сначала на запад проехать – транспорт туда доставить. Боеприпасы. Солдат тоже.
- Верно говоришь! У меня знакомый в службе тыла Ленинградского военного округа есть – может, поможет? Дети!
На следующий день, а это было уже первое июля, Зам-зав сказал:
- Выберите человек десять, не больше. Все добровольцы чтоб были. Мужчин двое-трое. Поедете на грузовиках сверху, на снарядах. Если фашист попадет – долго летать будете. Возьмите одежду теплую. Как обратно придется ехать – не знает никто – может захватят вас, может нет. Лагерь слишком большой – двести тридцать два человека. Выезд сегодня в восемь вечера от РОНО. Все! Удачи!
Добровольцы сбились в плотную кучку – оказалось восемь человек: и Пал Палыч и физкультурник среди них.
К назначенному времени все пришли, кроме одной молодухи – муж не пустил, подруга сказала. Пал Палыч пришел с охотничьим ружьем. А физкультурник Сергей Петрович топорик прихватил, керосина канистру и моток веревки. Подошли две полуторки – солдаты помогли взобраться в кузов. Брезентом штатских прикрыли – поехали. Трясло их всю ночь, до утра. Самолеты не беспокоили – темно и дождик накрапывал. Въехала в поселок Толмачево – дальше капитан сказал:
- Сами добирайтесь. Времени нет туда-сюда ездить. Кто карту понимает?
Мужики придвинулись. Да и Танечка – учительница географии туда-же. Капитан ткнул пальцем:
- Вам туда! Вот и дорога обозначена. С Б-гом!
Пошли. Часа через три, уже совсем рассвело, увидели забор лагерный, ворота. Постучались. «Кто там ни свет- ни заря?» Сказали. Сторож с берданкой наперевес чуть не упал, в старой солдатской шинели запутавшись. Прибыли, слава тебе, Г-споди! Мы и не чаяли уже. А автобусы где стоят?»
Объяснили, что автобусов нет и не будет. Лагерь будем эвакуировать своими силами. Все постройки сжечь. Прибежал начальник лагеря, на ходу объясняя, что все партийные и советские начальники уже уехали, транспорта нет и что делать, он не знает. Пал Палыч взял команду на себя и велел в горн трубить, лагерь построить. Кухонным работникам все припасы, что есть и котлы приготовить. Спросил, есть-ли лошадь какая-никакая лядащая может быть? Лошадь запрягли. Еще с пяток тачек и детских колясок нашлось. Детям все объяснили. Приказали старших слушаться. Не разбредаться и не шуметь. Всех быстро покормили. Пописать-покакать велели. У каждого рюкзачки проверили. У кого были чемоданы, велели оставить. С собой разрешили только теплые вещи взять, трусов пару, всякие кофточки-рубашечки нарядные – оставить.
Выступили через час. Горн протрубил, флаг красный спустили. Старшая пионервожатая себе в рюкзак положила. Пошли. Мужики чуть отстали – вскоре ветер колонну догнал. Потянуло дымом. Канистра с керосином пригодилась. Идти надо было все равно через Толмачево. А это на юг, в обратную сторону от Ленинграда – иначе на дорогу не выйти. По прямой на ту дорогу не пройти – болото.
В Толмачево уже было тихо, в том смысле, что людей не было, а за околицей громыхало – шел бой. Офицер раненый попался. Забинтованную руку к телу прижимал – спросил: «Кто, откуда и куда?» Головой покачал. Показал, куда идти и велел поторопиться. Колонна растянулась на полкилометра: детей построили по пять в ряд. Младшие шли впереди по трое, а с боков – кто постарше. Самые старшие, часть взрослых и кобыла с телегой шли позади. Шли без остановок часа три, малых иногда на короткое время на телегу подсаживали, а то и взрослые брали малышей себе на руки – несли. Никто не плакал, только иногда спрашивали: «Еще долго?». Шум боя стал слабеть, но к вечеру юго-запад засветился всполохами. Сошли с дороги. Нарубили-наломали лапника елового – детей уложили. Огонь решили не разжигать – от греха подальше. Нескольким ребятам пришлось обувь другую поискать, ноги забинтовать. С утра пораньше пошли дальше, на дорогу не выходили – небо было чистое. Детям несколько раз объяснили, что делать при налете – вроде все поняли. Как накаркали: часов около десяти появились немецкие самолеты – летели на север, в сторону Гатчины. Гудели тяжело: с бомбами. Младших детей похватали, к земле своими телами прижали – все обошлось. Никто в страхе на дорогу не выбежал. Еще раз ребятам объяснили, как себя вести, за проявленную дисциплинированность похвалили. Передовой дозор увидел дорожный указатель: «До Гатчины сто километров». Уф, а там и Ленинград недалеко. Второй день тоже прошел спокойно. Остановились на обед, сварили суп да кашу, что с собой из лагерных запасов прихватили. Пошли дальше. Деревеньки пустые попадались по дороге – не заходили. Детям сказали, что они все партизаны. От отцов – дедов про красных партизан многие знали и себя героями посчитали.
Подошли к станции Мшинская. Мужики пошли узнать, может какой транспорт найти удастся? Начальник станции, красный и потный, дыхнул перегаром:
- Транспорт? Велосипедов нету! Транспорт! Все, что я могу для вас сделать – это на мотодрезине самых слабых и еще груз какой вперед километров на двадцать закинуть. А там как сможете!
Порешили, что и это дело великое: отобрали детей послабее, физкультурника Сергея Петровича тоже посадили – у него нога раненая разболелась, да и географичка Катенька слабой оказалась. Бася вполне еще держалась. Майя первое время и не подходила к мачехе – видела, что она малышней занята и сама по ее примеру слабым помогала. А сейчас, на третий день пути подошла, обняла, спросила:
- Мама, мамочка, я боюсь! Как папа, Толик?
Майя прижалась к мачехе, обняла ее худенькими ручками – тепла материнского принять хотела.
Бася напряглась, сдерживая слезы: Майя первый раз ее мамой назвала.
- Ничего, пробьемся!
Дрезину загрузили. Отправили. Потом надо было ее назад своим ходом вернуть.
Только ушли со станции, в лес втянулись – налетели фашисты. Груз свой страшный на вокзал  и пути железнодорожные сбросили. Разворачиваться назад стали. А один гад крыльями покачал и на север полетел. Видать, еще какую цель хотел присмотреть, сволочь! Минут через пятнадцать услышали стук пулемета и слабый «пук».
Взрослые шапки сняли. Кто-то из женщин заплакал в голос: ясно было, что фашист дрезину догнал и расстрелял ее. Через несколько минут немец назад полетел. Мотор уже легко, ровно гудел, почти радостно. Самолет высоту набирал. Пал Палыч ружье свое двухствольное пулями «жиган» зарядил, на поляну против самолета выбежал, и в лоб жахнул. Так просто, от бессилия и злости. Понимал, что у ружья пуля слабая, что она самолету сделать ничего не сможет. Но, скорости пуль и самолета сложились и немало оказалось: из самолета дым повалил. Он крениться на бок стал и рухнул на землю, взорвавшись при ударе. Летчик выпрыгнуть не успел.  Ура!!!!
Кто-то хотел бежать вперед, посмотреть, может живой кто?
Пал Палыч скомандовал: «Все равно лесом идти. Не вылезать, может немцы разведчика пошлют за своим летчиком». Басю пальцем поманил и показал вперед! Еще и медсестру лагерную Оленьку взяли. Шли долго. На «железку» не высовывались. Часа через три – километров двенадцать прошли, по лесу быстрее не выйдет, высунулись на запах гари – да, дрезина догорала. Подошли. Все были пулеметными очередями прострочены, никто не выжил. Под конец что-то еще и взорвалось, бензобак, что-ли.
Видно было, что Сергей Петрович своим телом большим пытался детишек прикрыть, да это не помогло. Тут и тело Танечки над ребятишками распростертое лежало. Пули насквозь них прошли. Оленькины бинты не понадобились.
Услышали звук самолета, быстренько в лес убрались. Во-время. Два мессера покружили, посмотрели, ничего не поняли. И улетели восвояси. Мстить было некому. Разведчики решили еще чуток от дороги отойти и дожидаться своих.
Пал Палыч скомандовал:
- Ну-ка девицы красные, похоронить наших героев надо по-человечески. Взялись!
Тела товарищей и детишек в лесок отнесли. Копать было нечем. Нашли ложбинку, туда тела и положили. Мешок Сергея Петровича пригодился: Там и топор, и веревка нашлись. В тот мешок гравий из-под рельсов наковыряли, трупы засыпали, сверху ветками прикрыли – на большее сил не было. Бася в сторону отошла – рвало ее. Кофточка в крови была вся – внимания не обратила.
Костерок разожгли. Воды вскипятили во фляжке. Пара кусков хлеба нашлась и ягод жменька - Оленька по кустикам земляники прошлась. Где-то через час и колонна лагерная подошла. Решили от этого места трагического подальше отойти и только потом на отдых остановиться.
На вопросы детей ответить было нечего. Война!
Лошаденка совсем с ног валилась. Уже и пена изо рта пошла. Пал Палыч отойти всем велел подальше и в голову ей стрельнул – чтоб не мучилась. Топориком, как мог, тушу разделал, чтоб варево для поддержания сил сварить. Но тот бульон никто есть не стал.
Веревка запасливого Сергея Петровича тоже пригодилась – из нее гужи сплели и впряглись как «Бурлаки на Волге». Телегу в очередь потащили.
Колонну догнал тяжелый топот и свистящий шум выдыхаемого воздуха. Догонял начальник станции. Он был запряжен в детскую коляску. Коляска на ходу запрокидывалась – была загружена «в гору». Товарищи, меня возьмите с собой:
- Взрывчатки не было, но я стрелки заблокировал: молотом клинья забил – часов на пять забот немцам предоставил – телеграфный аппарат разбил и электростанцию закоротил – не скоро восстановят! Я все съестное, что в станционном буфете, да и что дома было, прихватил. Все пригодится. Думал: дрезина вернется, я и сам свою семью догоню, может быть.…У меня и оружие есть: наган с началом войны выдали. Но патронов только четыре штуки. Не дай Б-г, но и это сгодится.
К Гатчине вышли только через четыре дня. Еда и лагерная, и станционная давно закончилась: в дрезине той припасов погибло немало. Собирали ягоды. Для грибов еще рано было. Детей предупредили, чтобы ранних поганок не наелись. Один мальчишка затолкал в рот несколько сморчков – заставили вырвать и водой насильно отпаивали весь день.
На вокзале Бася побегала по начальству, упрашивая подвезти детей до Ленинграда, да никаких поездов не было. Вдруг появился состав из нескольких вагонов. Охрана на площадках. Пулеметы. Бася бросилась к паровозу: «Стой»!
К Басе подскочили крепкие ребята с пистолетами в руках: «Кто, что? По какому праву?»
Бася потребовала к начальнику поезда отвести. Тут и Пал Палыч поспел и еще несколько человек. Из спального вагона вышел генерал с усиками на верхней губе - «Товарищ Ворошилов!» Объяснили, в чем дело. Маршал распорядился один вагон открыть и туда весь народ впустить. Извинился, что больше места у него нет. В вагоне еще какие-то офицеры были и штатских немного. Маршал последних ответработников из Луги вывозил. Дети сжались и молча доехали до Ленинграда. На вопросы не отвечали. Иногда кто-нибудь тихо всхлипывал. Взрослые в тамбурах уплотнились и старались не шевелиться и дышать вполсилы – места не было.
На Варшавский вокзал прибыли часа через три. Поезд все время останавливался по разным надобностям. Зашли в здание вокзала, упали на пол и проспали часа два, не меньше.. Старшая пионервожатая красный лагерный флаг достала. К палке приспособила. Хотела  было сначала построение объявить  и общую перекличку провести. Да увидела, что сил ни у кого на это нет. Почти про себя, шепотом сказала: «Пионер, к борьбе за дело Коммунистической Партии будь готов!» Сама и ответила: «Всегда готов!» Салют портрету товарища Сталина на стене вокзала отдала и тоже на пол почти упала – спать. Начальник станции Толмачево пошел к начальнику вокзала – свою судьбу дальнейшую определять.
Охранение не выставляли. Милиционеры подошли сразу, все поняли и покой путешественников сами охраняли. Старший по вокзалу долго и громко звонил по разным начальственным местам и вызвонил два разбитых автобуса. 
Начальник лагеря, Василий Николаевич, учитель «из бывших» - еще в гимназии преподавал- командовать и организовывать не умел. А вот исполнять заведенное – с большой аккуратностью и тщанием сделать мог. Вот и сейчас: достал списки лагерные и всех, кто в автобус садился, отмечал. За пять -шесть рейсов ребятишек и взрослых по домам развезли. Бася и Майя последним рейсом домой уехали.
Товарища маршала поблагодарить не успели: как поезд прибыл, он сразу вышел, в машину сел и уехал.

Через несколько дней зам-зав товарищ Евдокимов велел всем взрослым - участникам похода собраться в РОНО. Там их уже ждали товарищи в малиновых петлицах. Допросы-расспросы продолжались три дня:
- Кто? Что сказал? Куда пошел?, во всех вариантах и по несколько раз.
Еще через несколько дней велели собраться всем родителям с детьми и работникам школ и лагеря. Расселись в конференц-зале РОНО. За столом президиума районное и еще какое-то начальство. Два офицера в форме НКВД.
Зам-зав торжественно произнес всем поздравления с возвращением, все встали в память погибших. Жену Сергея Петровича под руки вывели из зала, дали воды.
Взрослых участников похода поименно пригласили на сцену. Баси в списке не было. Майя закричала из зала:
- Мама! Мама Бася где?
Товарищ Евдокимов сконфузился и сказал, что каждый будет отмечен благодарностью, что он извиняется за ошибку в списке и просит Месеняшину Басю Эльевну подняться на сцену.
Басе разъяснять было не нужно –«дочь врага народа». Никакой благодарности она, конечно не ждала и не дождалась.
А люстра та все трудности пережила и долго без одного плафона висела – подобрать все не удавалось ничего подходящего. И только лет через тридцать, уже другой Басин сын, послевоенный, Владик, ту люстру перебрал, новые провода затянул и плафоны в комплекте поставил. Где она сейчас?


Август 2019. Ашкелон