Лана

Селиваново

В начале 80х годов, я начал работать в лаборатории Политехнического института, кафедры электрических машин - "ОНИЛБЭП". Руководил лабораторией Олег Валиашвили, сменивший борцовский татами, на кресло завлаба, где, звание кандидата в мастера спорта, должно было плавно перейти в степень кандидата наук! Был он крупный, с мощной шеей и большим желанием казаться начальником, но, в сущности, был «добрым малым» с хваткой присущей борцу! Лаборатория была хозрасчетная, и наша зарплата зависела от того, какие, технические задания Олег мог застолбить в Главке и в меньшей степени, от их выполнения! Хитрости Олегу было не занимать, и он ездил за ТЗ в Москву, под самый новый год, как раз к шапочному разбору, когда оставались или "копеечные" ТЗ, или "невыполнимые", но — оплачиваемые! Конечно, он к удивлению, других, с легкостью брал "невыполнимые", показывая всем видом, что для его лаборатории любая работа по плечу. Из Москвы Олег уезжал домой с финансированием. Конечно, он знал, что играет в беспроигрышную лотерею. В главке понимали, что ему достался «дохляк» и за невыполнение, с него никто не спросит. А если что, так и на грудь, что ни будь прилипнуть может.

В тот год, ему досталось разработать — следящий привода к бабинажно-перемоточным станкам. Штука очень насущная, так как наше вискозное волокно не брали на западе из-за того, что наши бобины были ровные, а заграницей конусные. В общем, следящий привод, чтобы перейти на конусные бобины.
Так вот, разработать привода было поручено мне и нас — группу "товарищей" отправили на Селивановский машиностроительный завод, куда-то под Москву, где выпускали ткацкие станки.
Нас было трое, я Сосо и Резо.
В Москву мы прилетели нормально и гульнув денек в престольной, прямо из, давно облюбованного кафе "Лира" - отправились на ЖД вокзал за билетами, естественно в — Селиваново!

Первый звонок «прозвенел» из окошка кассы как гром:
– А Вам, какое Селиваново? В какой области?
– А у Вас, что на выбор? - пошутил я.
После выразительного на меня взгляда она открыла «Справочник ЖД станций СССР» и объявила, что их пять. Ближайший оказался в Горьковской области, нам ничего не осталось, как купить билеты туда, с пересадкой в Коврово. Пошли досиживать в "Лиру".

Горьковская область. Не знаю, как остальные я Горький знал по карте в учебниках географии, от Москвы это было ну, каких-то три, три с половиной сантиметра на восток. А кто смотрел на масштаб, кто его представлял, не в Кутаиси же, аж в Западную Грузию едем, а где-то рядом с Москвой, каких-нибудь пару часов. А уж там нас будут встречать, шеф звонил на завод, что мы едем и ему обещали устроить нам парилку для согрева.
До Коврово все было ничего, бутерброды с колбасой и сыром, под домашнее вино шли за милую душу, а так как вагон был плацкартный, то соседи с удовольствием помогали нам опустошать бочонок. В вагоне запах вина разбавлял запах дешевого табака, телогреек и козы, которую вез мужик и учуяв вино подсел с ней к нам поближе! В Коврово мы ждали поезда часа три и только там, в душу стали закрадываться какие-то сомнения. Уж, слишком далеко эти «3-3.5 сантиметра». К сожалению, в то дремучее время сотовых телефонов не было и корректировать своё передвижение мы могли чисто через народ. Но, к великому нашему сожалению народ молчал, хотя после выпитого бочонка «кахетинского» у всех было пылкое желание нам помочь, но о населенном пункте Селиваново, никто и слыхом не слыхивал!
И вот мы в вагоне, в котором кроме нас три человека и ехать 5 часов. За окном, я такое видел в первый и в последний раз, ровная как стрела просека, а по сторонам бурелом. Полное впечатление, что как при съемках в кино, за окном декорация, которая не меняется час за часом, а вагон для видимости, что мы едем, раскачивают. Когда наше настроение совсем упало, так как ни вина, ни бутербродов уже не было, а Селивановом и не пахло, мы вдруг наткнулись на селивановку. Одна из тех трех пассажиров была оттуда. Но, радость сменилась горьким разочарованием, а потом долгим истерическим хохотом! Селиваново – это деревушка, в семь жилых хат, где электричка притормаживает на одну минуты, но вот информацию, которую нам сообщила эта женщина, была бесценна, так как её невестка как раз и работала на этом самом злополучном Селивановском заводе.
Разница между названиями заводов в царское и советское времена была в том, что в советское время завод назывался по месту его нахождения, а в царское время по фамилии заводчика! Так что Селивановский завод построенный и работавший еще в царское время носил название его хозяина Селиванова, а находился в обычном советском захолустье Красной Горбатке, около Коврова, в котором кстати была у нас пересадка.

До хат мы ехать не стали, а сошли на первом же полустанке, голодные, холодные, но самое главное, забрезжил «свет в конце тоннеля»!


Красная  Горбатка.

Наконец, с грехом пополам возвратились в Коврово. Господи, в каком прекрасном настроении мы были в нем под утро и в каком убитом состоянии теперь. От Коврово на автобусе и остатках воли, добрались до Красной Горбатки.
Я не видел, как городок выглядел во времена Селиванова, но думаю, ко времени нашего прибытия изменился мало.
Заводик из красного кирпича, помню не очень, но топорик, выпускавшийся на нем, который подарили при отъезде, был отличный! А вот гостиницу помню хорошо (в следующий приезд – была уже новая, кажется – «Илеть»). Это была большая рубленая изба построенная, видимо, еще при царе. Нам дали "номер" с тремя койками, мы бросили вещи и отправились на поиски пропитания, так как голод давал о себе знать, благо напротив гостиницы был гастроном. Ассортимент товаров в гастрономе состоял из одного наименования и этот товар, выстроенный красивыми горками. Тбилисцы сразу подумают, что этот товар сгущенка, из чего были обычно устроены красивые горки в тбилисских магазинах и не угадают, так как назывался товар – "Завтрак туриста" и больше ничего, даже хлеба не было! Взяли три шайбы, консервов и отправились восвояси — кушать. Кухня в гостинице, была в конце коридора и представляла собой каморку, где был столик с керосинкой, старушка, укутанная в шаль, олицетворявшая собой, весь обслуживающий персонал гостиницы, выдала нам алюминиевые вилки и от себя лично, горбушку хлеба.
Открыли одну из банок, это был жиденький рис в рыбном соку - в холодном виде — мерзость еще та. Подогретая, оказалась — еще хуже, есть было просто невозможно. Открытые консервы отдали местному коту — он есть не стал то же.

Решили идти на завод, там столовая, накормят, да и обещанная парилка грела. На заводе нас еще не ждали, так как, узнав от нашего шефа, что мы едем в Селиваново, поняли – ехать мы будем долго!
Как же вкусны были борщ, макароны по-флотски и компот в теплой заводской столовой, сказка! Посидели с заводчанами, покурили, поделились своими дорожными впечатлениями, послушали об их успехах, поулыбались симпатичным заводчанкам и пообещав, что с нашей помощью эти успехи будут еще ощутимее, напомнили про обещанную парилку. После звонка с завода кому-то, женский день в парилке переделали на мужской вечер и только для нас.

По дороге в парилку, заскочили в универмаг и прикупили чистое белье. Я, как человек без предрассудков, приложил семейный шедевр к брюкам, так как в стопке лежали трусы разных размеров, Сосо и Резо, как истинные кавказцы, примерять не стали, а взяли трусы с той же стопки, что и я! Попарились мы хорошо, вся парилка была наша и пиво, не понятно откуда взявшееся тоже было кстати. После всех мытарств — благодать! Стали одеваться и ... оказалось, что у низенького и толстенького Сосо, трусы были почти по щиколотку, а с высокого и худого Резо трусы просто падали! Все хохотало до слез, так как их трусы оказались самого большого размера! Так и пришли в гостиницу, завалились на постели сытые и мытые, стали вспоминать весь приключившийся с нами бред и подтрунивать друг над другом. Вдруг... храп, ясный храп, мы переглянулись. Сначала думали, кто-то из нас подшучивает, но, когда поняли, что это чей-то настоящий храп, вообще стали ржать, так как в комнате было всего три кровати и стенной шкаф, ванной комнаты и туалета не было и храпеть было некому и неоткуда. Храп прекратился, мы еще побалагурили и Резо решил развесить свои вещи в шкафу, но каково было его удивление, когда, открыв дверцу, он попал в еще одну маленькую комнатку «номер люкс», размером, чуть больше кровати, на которой лежал, пьяный мужик в сапогах, поверх одеяла! Вот он и храп!


Спящая красавица

Наконец и в Москву, на автобусе, с комфортом. Из Красной Горбатки отъезжаем в 24.00, приезжаем в Москву 06.00 - удобно, ночью и поспать в автобусе можно. Можно, то можно, но не всегда получается! Все по порядку!
Как я писал, был конец января!
Для справки, времена года в тбилисских понятиях:
Зима – это когда не очень холодно, но женщины надевают шубы, чтобы показать, что они у них есть.
Весна – это когда уже тепло, ходишь в пиджаках, а снег может как «снег на голову»!
Лето – оно и в Африке – лето!
Осень – в Тбилиси, это когда лето, но арбузов уже нет!
Так вот, когда я писал, что была зима, то это означало, что одеты мы были как москвичи в октябре, демисезонно. Для тбилисской зимы хватало плаща с шарфом, а фуражки типа «аэропорт» интеллигенция вообще не носила! Когда мы отъезжали, прощаясь с Красной Горбаткой в Москву, природа, видимо, решила показать «грузинам» Кузькину мать, резко похолодало, температура упала за тридцать градусов, поднялся ветер, нос стал синим и сопливым, уши увянуть, а кожа под одеждой стала гусиной.
Слава Богу в автобусе было тепло, а там, где сидел я, сущий Ташкент, так как под сиденьем была печь! Первые полчаса минут было ничего, но потом стало подпекать! Только место не сменишь — пронумерованные.
На каждой остановках в автобус подсаживались и через полчаса все места были заняты. Я пытался сидеть рядом с водителем автобуса, чтобы как-то остыть, но потом пришлось сесть на свое место, так как по дороге поднялся его сменщик и взглядом дал понять «кончилась ваша власть». Резо и Сосо храпели на своих местах напротив.
И тут, как в сказке:

– Молодой человек, не могли бы вы поменяться со мной местами, у меня радикулит, а тут поддувает, а под вами печка!
Долго паузу я держать не стал, так как боялся, что бабулька передумает, но все же немного помедлил, чтобы она не поняла, как я счастлив! Но беда, как и везение одни не ходят и, поменявшись местами со старушкой, я обнаружил, что соседка у меня «Спящая красавица». Запах её тонких духов, так и настраивал на лирический лад! Она сидела у окна, укрытая шубой в лисьей шапке. В автобусе горел дежурный свет и в этом тусклом свете её правильные черты блондинки были просто как из сказки, я был зачарован. Но, она спала! Не буду же я её будить, чтобы представиться. Я ерзал на сиденье, как только мог, покашливал, чаще нужного, но, увы и ах! Тогда я поменял тактику, я стал «засыпать» и при каждом покачивании автобуса моя голова все плотнее ложилась на её плечо. Краешком своих прикрытых глаз я заметил, как девушка повернула голову и оценивающе посмотрела на меня, спящего на её плече. Видимо, я ей опасным не показался, а вид моего плащика сподвиг её прикрыть и меня полой шубы!
Чего только не может позволить себе «спящий» мужчина», разве только то, что не позволит ему «спящая» женщина»! Видимо «сладость моего сна» передалась красавице, так как моя рука, обнявшая ее талию, заставляла высоко вздыматься ее грудь. Так и ехали мы в обнимку, один притворяясь, что ненароком, а другая, что не замечает этого. Так и ехала пока у автобуса не случилась какая-то поломка. Автобус остановился на ремонт.
«Проснулся» я от конфеты, положенной мне в рот и пожатия руки под шубой:
– Лана.
– Юра. Пойдем, покурим?
– Не курю, но пойдем!
Было часа два ночи, шел снег большими мохнатыми хлопьями, но как ни странно потеплело, а может просто прекратился ветер. Лана стройная, на каблуках, чуть выше меня, светловолосая, с большими синими глазами, гордо посаженной головой, глуховатым голосом девушка в свете уличного фонаря и падающих снежинок выглядела очень эффектно и я, чуть ли не с гордостью, перехватывал заинтересованные взгляды мужчин. Ехала она из дома, где была по каким-то семейным делам, в институтское общежитие на станции «Строители», по Ярославской ветке.
После ремонта мы ехали уже как давнишние знакомые, пространство под шубой стало общим и это никого не тяготило! До самой Москвы я о Резо и Сосо даже и не вспомнил, а они не то спали, не то тактично не объявлялись. В Москве у каждого из нас были свои якоря, и мы заранее договорились о встрече в Лире в три часа, чтобы сходить в Сандуны.
На станцию Строители ехали мило дурачась, но чем ближе к станции, тем становилось напряженнее.

Какая прелесть, когда определенные обстоятельства снимают некие условности или даже не условности, а просто сужают рамки восприятия мира до общего личного пространства, за рамками которого все происходящее малозначимо. Какая-то мыльная опера для двоих. И совершенно безразлично, как она выглядит со стороны, так как содержание её полностью своя режиссура, а пространство утыкано сексуальными вешками. Как волки, обложенные флажками, выскакивают на охотника, так и эта опера, обязательно должна была вывести на тропу секса!
И как же становится тягостно, когда вдруг осознаешь, что вешки кончились и ты перед беспощадной реальностью, а за реальностью шлейф из такой прозаики, как жена и дети, дом и работа, обязанность и необходимость, внешность и возраст, положение и деньги, а главное – глаза.
Вокруг глаза, глаза, чужие, редко отчужденные, чаще презрительные. Глаза, осуждающие и не очень, завистливые и не очень, но никогда не безразличные и это отрезвляет, тревожит и страшит. Заставляет прятаться в личину: «я не здешний», «ты же понимаешь?», «мы же все люди!», «ты, что святой?», «да пошел ты»! И все бы ничего, если бы не глаза рядом. Теплые и небезразличные, еще не родные, но уже не чужие. Если бы не дыханье, которое накладываясь друг на друга, то учащается, то замирает. И в этот момент нет лжи, но только в этом обоюдном, хрупком, маленьком, надуманном мирке, который рушится под воздействием окружения, в лучшем случае равнодушного, а в худшем — назидательного, презрительно-непорочного или унизительно – сопричастного!

«Строители». Перрон. В плаще холодновато. Хотелось, есть, спать, в Сандуны и совсем не хотелось в общагу, где после отрезвляющего морозца перспектива амурных приключений не имела реальных очертаний. Надо было как-то выруливать без потери лица и постараться не оставить в душе Ланы осадок сожаления. Душа ныла, канючила, грызла ногти и скребла совесть.
И тут, просто и ясно, прямо в тему:
– Юрочка, ты извини меня, но я замужем. Спасибо за приятную авто-ночь, мне очень хочется продолжения, но тогда, придется сожалеть о начале. Давай расстанемся на взлете, чтобы не пасть и не искать виновного. Спасибо и на этом давай распрощаемся. Скоро твоя обратная электричка и далее провожать не надо.
Конечно, моё лицо выражало безмерное сожаление об оборванной на полуслове песне, но как джентльмен, я понял её, за что получил долгий и проникновенный поцелуй. Надо было повернуться и уйти, но мужиков частенько несет и я сказал:
– В семь вечера я буду ждать тебя на Ярославском вокзале у выхода на перрон под часами. Погуляем по городу.

Сегодня уже нет на Пушкинской площади кафе Лира, но тогда, это было место нашего сбора. Часам к двум Резо и Сосо были уже в кафе, и мы отправились в Сандуны! В Сандунах я до этого, да и после, никогда не был, но какое наслаждения я получил тогда от массажа за 10 рублей, я помню до сих пор! Из Сандуновских бань я вышел, как рожденный заново.
На Мосфильмовской, в трехкомнатной коммуналке у меня жил дружок Боря. Работал он в одной из контор по уборке улиц, а так как работа у него начиналась в 4 часа утра, то где-то там, в конторе была у Бори своя комната для отдыха. Это было очень удобно, так как я частенько пользовался его коммуналкой, а он ночевал в конторе. Ну, при случае об этой коммуналке позже. Я у Бори одолжил пальто и прямиком на вокзал.
Побродил по залу, перрону, поел мороженое Бородино, Ланы – не было! Перешел на Ленинградский вокзал с перрона в другую сторону и … у междугороднего телефона – Лана! У неё было великолепное место для наблюдения, перрон Ярославского виден, а её на Ленинградском никто искать не будет. И она положилась на случай, отпустив ему очень маленький, но шанс, но ружьё выстрелило!

Она пришла звонить мужу в Ленинград, она пришла не на Ярославский, а на Ленинградский вокзал и не на перрон. Она сделала все, чтобы свалить падение на случайность и на меня. Она оказалась умной девочкой, она не стала бросаться в крайности. Не стала рядиться в монашеские тоги, чтобы в своих глазах выглядеть святее Папы римского, не стала бросаться в омут, так как в одном и в другом случае, возможно, пришлось бы кусать локти, она дала шанс случаю. Такой шанс, когда при необходимости, для себя всегда было бы оправдание – на все воля Божья, шанс, не настолько маленький, чтобы потом тело мучилось и не настолько большой, чтобы потом мучилась совесть.


Даже великие разведчики делали совершенно подсознательно оплошности, которые их выдавали – Лана была в сапожках без каблуков. Теперь она была ниже меня.
Мне трудно представить, что творилось у неё в душе, когда она увидела меня в нескольких шагах. Ни внешне, ни голосом она не удивилась, значит давно меня увидала и ждала, увижу ли я её или уйду не дождавшись? Она говорила по телефону с мужем, я не разбирал слов, я просто стоял поодаль и ждал приговора, осудить или оправдать? Решение было за ней, вина за мной! Я до сих пор помню, когда она немигающим взглядом смотрела прямо мне в глаза, а в трубку сказала громко и четко:
– До вторника приехать не смогу, извини.

Была пятница, мой самолет был в понедельник вечером. Сердце подкатило к горлу, по ногам пробежала предательская дрожь, понял – оправдан полностью. Внешне старался не показывать, что слышу разговор.
Лана повесила трубку:
– Юра, ты же, конечно, не думаешь, что я пришла к тебе на свидание?
– Конечно, нет, я почти уверен, что это единственный телефон, с которого можно позвонить в Ленинград в пятницу в семь часов вечера.
Лана улыбнулась:
– Пошли я тебе покажу Москву.
Это был прекрасный московский вечер. Лана его сделала волшебным. Ей было чуть больше двадцати, а мне столько же не хватало до тридцати, но мы были как вырвавшиеся на волю, из-под контроля родителей, детки и просто упивались вседозволенностью и свободой в поведении. Это чувство было обоюдным, поэтому никого ничто не тяготило, гуляли мы по Москве с превеликой радостью.
Зашли в кафе, выпили кофе с пирожным. Мое состояние было просто неописуемо, я впервые за годы семейного террора, почувствовал себя самим собой. Говорил, что хотел и что чувствовал, не прятал взгляда, так как точно знал, что не последует фразы:
– Зараза, куда смотришь! Не стесняешься меня, хоть людей постеснялся бы!

Я был счастлив, рядом со мной сидела красивая женщина и с интересом меня слушала. Я не говорил ей, что не женат, не говорил ей, что влюбился, ничего от неё не требовал, я был самим собой и наслаждался свободой в обществе приятной и нравившейся женщины.
Конечно, я не имел никаких конкретных планов и не собирался её где-нибудь в темном уголке насиловать, я просто получал радость от общения и старался это же доставить Лане.

– Юра, скажи, пожалуйста, почему еще вчера я была спокойная мужнина жена и если бы мне сказали, что в автобусе кто-то будет меня обнимать за талию, а я его не остановлю – не поверила бы. Я же тебя не знала, так же, как и любого в том автобусе и если бы кто-то из них просто посмел положить мне на плечо голову, я бы подняла крик на весь автобус, а тебе это позволила — удивляясь себе. И почему именно ты не просто сидел рядом, а позволил себе все то, что я пресекла бы любому? Ведь я должна была сегодня же уехать в Ленинград. И ведь не ты уговорил меня остаться, я уговорила себя не ехать. Скажи, почему я делаю такие глупости?
Про себя я ей сказать мог и про неё тоже знал, но зачем ей что-то говорить, ведь сама понимает.
Потом уже для себя старался объяснить этот случай и тогда пришел к выводу, что бывают люди с родственными душами, с которым видимо удобно на время стать самим собой, зная, что не воспользуются, не оскорбят, не обманут и не опошлят. Иногда душе необходимы не слова, а флюиды и когда их начинаешь воспринимать, то становится душе тепло и хочется счастья. Душа, ведь она же тоже живая и хочет иногда сойти с ума от радости. Много позже выводы были немного другие, не хорошие и не плохие, просто ответ лежал в иной плоскости. Ну, об этом, видимо, позже.

На «Строители» приехали в одиннадцатом часу, Лана обняла меня и вдруг:
– А пойдем, я тебя познакомлю со своими девчонками и напою чаем, а уедешь последней электричкой.
В комнате с Ланной жили еще две девчонки. Таня, а второй просто не было. Мы попили чай с конфетами, смеялись, травили анекдоты и… пришло время прощаться. Лана с Таней шли в соседний корпус к кому-то купаться, у них душ не работал. Оставив, для третьей девочки ключ под ковриком, мы пошли.
Я видел в глазах Ланы немое бессилие над ситуацией и когда мы попрощались, сделал то, что до сих пор сомневаюсь, имел ли право делать или нет. Я вернулся, открыл дверь спрятанным ключом и, раздевшись, лег в постель.

Что я только не передумал за этот час, пока дверь не открылась, говорить не буду. Я видел вытянутое лицо Татьяны, не знающей как реагировать и растерянно смотревшую то на меня, то на Лану, стоящую рядом. Таня быстро сообразив, что к чему, заявила, что спать пойдет к подруге, исчезла.
– Я знала, что ты поймешь про ключ, но надеялась, что не решишься, – сев на стул сказала Лана.
– Ну, а теперь что? Надеюсь, не задушишь?
– Задушу, сам виноват, в объятьях пылкой страсти!
Лана закрыла дверь на ключ, повесила шубу на вешалку, попутно глянув на себя в зеркало.
– Красивая, красивая, иди сюда.
– Я не хочу быть сегодня красивой, я хочу быть желанной! Хочу, чтобы «Париж стоил мессы», чтобы эта ночь стоила того, чтобы о ней помнить всю жизнь! Я очень не хочу, чтобы, проснувшись утром мы в лучшем случае равнодушно поздоровались. Я никогда не изменяла мужу, да что там изменяла, меня в нижнем белье кроме него никто не видел. Совсем не хочу сказать, что я тебя люблю, да и смешно об этом говорить, но понимаю, чтобы получить сказочное наслаждение от секса, нужно что-то еще кроме любви. Или нет, видимо, когда в сексе есть еще что-то, что вдруг до безумия хочется, значить любовь к тому, с кем постоянно спишь – не абсолютная. Не могу сказать, что именно в тебе мне нравится, но когда ты на меня смотришь и говоришь, у меня начинают подкашиваться ноги и что-то ниже живота начинает щекотать. У мужа Коли я точно знаю, что мне нравится, а что нет. И хочется мне его, не когда он на меня посмотрит, а лишь после того, как обнимет, поцелует, залезет рукой туда, где у меня уже сейчас щекочет и не после выпитого в части, а когда трезвый. Секс у нас всегда начинается с того, что он поднимает меня на руки, несет в постель или прямо на столе, безприлюдии начинает любить. На мои возгласы, что больно, только сопит. Но по утрам, больно не бывает. Я знала, что все бывает по-другому, но сказать об этом мужу не хотела, боялась обидеть, так как он считал себя «лейтенантом большого секса». Хотя все его разнообразие в сексе заключается в том, чтобы быстрее и глубже сунуть его в меня в полной темноте, так как он живет пока с мамой.

Наверное, в жизни рано или поздно, приходит такой момент, когда ты еще не умом, но телом понимаешь, что секс не заканчивается на том, что «Мама мыла раму» и сколько не повторяй эту фразу в постели, слаще не станет. Со временем приходит понимание, что в сексе есть еще что-то кроме Букваря и если не повезет прочесть Мопассана, то хоть Муму с кем-то прочесть стоит.
Лана подошла к кровати и стала расстегивать кофточку.
– Солнышко, давай я тебя буду раздевать, а ты будешь слушать себя.
– Юра, ты в трусах? – Лана лукаво закусила губу.
– Конечно, я же не знал какая на меня раздетого будет реакция. Подумал если что, бежать на станцию лучше в трусах!
– Ну и правильно, только для таких случаев трусы надо шить из телогрейки, надежнее. Юра, я очень волнуюсь и стесняюсь, но очень не хочу, чтобы это помешало нам! Можно сниму с тебя трусики сама, думаю это поборет мой стыд. Я страшно боюсь заниматься любовью при включенном свете, так как никогда этого не делала, сегодня этого хочу. А для этого мне нужно побороть свои привычки.

Лана откинула одеяло. Трусы торчали палаткой. Лана стала медленно снимать с меня майку, целуя оголяющиеся участки тела. Я целовал её еще влажные волосы, гладил по спине и ждал, что будет дальше. Лана открывала для себя «прелюдию». Когда майка была снята и весь торс зацелован, Лана перешла к трусам. Сначала синющими своими глазами заглянула в мои и тихо спросила:
– Можно? Только не смейся, я имею мало опыта, но хочу всего.
– Давай я тебя раздену, ляжешь рядом.
– Нет, не подрезай крылья полету фантазии, еще в постели полежать успеем!
Лана отодвинула резинку трусов, голубчик выскочил наружу.
– Вот, ты какой! Дай-ка я тебя поглажу и подержу.
Лана хохотнула, опять игриво заглянув мне в глаза.
– Юра, все нормально, ты же не считаешь меня развратной?
– Считаю, но только недостаточно развратной. Ты же не собираешься этим и ограничиться?
– А ты потом меня в губы целовать будешь, а то некоторые – Лана густо покраснела – не хотят.
– А ты, хочешь попробовать его на вкус?
Лена отпустила резинку
– А ты не хочешь?
– Если будешь так тянуть…!
– Немного подождешь, не умрешь и, вообще, не занимай мой рот разговорами!
Лана снова оттянула резинку, а потом стянула с меня трусы.
– Ну вот, теперь красавец весь на виду, сейчас мы его на вкус проверим.
Лана сделала несколько стандартных движений рукой, ощутив маужскую упругую и силу, тихонько его лизнула. Потом еще пошалив рукой, пустилась во все тяжкие.

Я, просунув руки через рубашку, сжимал её груди, теребя пальцами её набухшие соски. Я попытался что-то сказать Лане, но она уже ничего не слышала, она яростно охаживала дружка. И в то время, когда у меня должна была случиться «развязка», она вдруг остановилась и тихо протяжно завизжала, опустив одну руку себе между ног. Но стоило другой руке конвульсивно сжаться, как упругая струя попала ей в лицо. Волна страсти накрыла обоих.
Лана обхватив голову и опрокинув меня на кровать, запричитала сквозь смех:
– Юрчик, какая же оказывается я развратная баба, получила удовольствие раньше тебя, а говорили, что без, ну ты понимаешь – нельзя! Мой хороший, мой вкусный, мой желанный, теперь раздевай и просвещай меня! У нас два дня впереди. Я не хочу потом сожалеть, что в спешке чего-то не попробовала. Второго «тебя» у меня в жизни уже не будет, это я знаю точно!

Я раздевал девочку, у которой уже не было и тени стеснения. Она понимала, что между нами нет никакого спектакля, никакого обмана, в этом не было необходимости.
Лана, читая книгу страсти, понимала, что написанное зависит не от размера букв, а от того как буквы сложены.

Двое суток мы складывали буквы различными способами. Это был сплошной сладостный сон, когда каждый старался сделать счастливым другого, зная, что ничего большего предложить не может.

Позднее я еще много раз был в Москве, но навестить Лану не решался. Года через три, зимой, где-то во время зимней сессии я все же заехал в общежитие на ст. Строители. Лану я не застал, но встретил жившую с ней Таню. Она мне сказала, что Лана перевелась в Ленинград, родила под новый год мальчика, назвала Юрой и просила, если появишься передать письмо. В письме была всего одна строчка: «Я знала, что ты приедешь, спасибо»