А из нашего окна площадь Красная видна 2

                Сестры

Гум,будто удачно расположенная пивная на пути любителя,только что получившего зарплату, притягивал живущих по близости жителей разнообразием соблазнов.

Старшая сестра, Люся, на второй линии на лотке продавала любимое в шоколадной глазури и упакованное в фольгу эскимо на палочке,наиболее распространенный нежного вкуса сливочный пломбир в вафлях по цене 48 копеек(эта цена теперь красуется на упаковке как напоминание ранее наиболее любимого товара), крем-брюле в вафельных стаканчиках.В магазине, словно в театре во время антракта, посетители остужали пыл возбуждения прохладным десертом.Люся невзыскательно получала оплату, без торопливости доставала мороженное и гордо, словно флиртуя перед молодым человеком, с талой улыбкой, глядя в глаза, передавала покупку.

Младшая сестра, Аня, недавно окончила среднюю школу и продолжала раздумывать о дальнейшей судьбе. Получить звание тунеядца она не боялась, потому-что власти разрешали болтаться без дела до шести месяцев. Она беспечно тратила свободное время, не задумываясь о возможных последствиях.

По вечерам к сестрам приходили развинченные от времени и семейной непогоды ребята, и в коридоре из включенного магнитофона "Комета" звучали зарубежные песни с подпевкой собравшейся компании заученного наизусть непонятного припева. Нравился Дин Мартин с песней "Мамбо Итальяно", который из-за постоянного повтора научил некоторых из нас в душе подпевать по-итальянски. К моему сожалению, наиболее модные певцы и группы The Beatles,Tom Jones или Rolling Stones прошли стороной, но задержались на этаже соседнего подъезда.

Круглый год входная дверь в квартире не запиралась. Круглый год сестры веселились с развинченными ребятами, которые не хотели ни минуты стоять у запертой двери. Они сломали язычок замка. Мы не протестовали, поэтому жили без страха за сохранность имущества. Даже недавно купленный мной "Запорожец" стоял во дворе в сохранности от чужих рук.

У девочек окна комнаты выходили во внутренний двор, в котором высокие тополя, каким-то чудом выросшие среди довольно сумрачного пространства, весной наводили ужас интимной жизнью, проникая в квартиру и заполняя все щели пронырливым пухом. Испытания природой не мешало Ане, собираясь гулять, прихорашиваться, одеваться во все пестрое и цветастое, как дешевые шторы в провинциальной гостинице, мочить духами любимые ухажерами места и устремляться вон из надоевшей крохотной комнаты на двоих.Она была остра на язык, говорлива, чуть нахально жива и, по поведению в общественных местах казалась всем доступна, как газета "Вечерняя Москва". На мой взгляд, она была довольно цельная натура и витающая вокруг нее молва оставалась лишь молвой.

Описанное выше музыкальное однообразие, испытываемое Люсей, компенсировались частыми прогулками по улице Горького. Она любила надевать, на выкрашенные под жгучую блондинку цвета не рафинированного подсолнечного масла, шапочку, самостоятельно связанную по выкройке из журнала "Бурда", что заметно отличало от подруг и, как она считала, придавала внешнему виду воздушную привлекательность и тонкую сексуальность. Симпатию походки от естественного и чуть нарочитого движения демонстрировали ее улыбающиеся ягодицы.

                Воспоминания о событии на Красной площади   
Неизгладимое воспоминание в моей жизни на Красной площади с такой ясностью возвратило меня к событию, связанному с празднованием Дня Победы в Великую Отечественную войну, и вызвало желание поделиться когда-то испытанными переживаниями.

Непомерно огромная толпа возбужденного народа в Историческом проезде прижала меня к стене моего будущего дома, будто хотела стиснуть и поглотить. Внизу по всей стене на высоте около одного метра находился выступ, на который с помощью турбулентной стихии живой массы я успел взобраться. С высоты был виден людской водоворот, который волнами упирался в стену музея, вызывая, словно гул океанских волн, глубокие вздохи вперемежку с заливистым смехом или прерывистыми куплетами песни. Празднующий народ отхлебывал и по-братски, без брезгливости и закуски, передавал бутылки с водкой. При поголовном веселье народ был един духом, одинаково счастлив, и любой из присутствующих понимал, что такое Родина.Я видел, как люди становились друг другу не чужими. Быстрые знакомства смотрелись, словно давняя дружба. Стихийно возникали хороводы, которые, обступив плывущего по течению в военной форме фронтовика, преображались в людские качели. Насладившись живым духом победителя, радость делилась с рядом терпеливо ожидающей другой стихийной компанией, которая вновь начинала подбрасывать подарок судьбы. Гремела бесконечная добытая остатками сил радость ликования, так давно искренне не испытываемая русским, советским народом.

                Ученый сосед
Борис Михайлович, ученый секретарь Института Океанологии Академии наук СССР, высокий, всегда прямой, с не загорелым приятно бледным лицом, с ореолом известного исследователя жил справа от нашей комнаты. "Он очень внимательный ко всем людям,"-не без гордости говорила мать, Полина Николаевна. Ее можно было понять. Одна без мужа, погибшего в Великую Отечественную войну, лишь со школьным образованием смогла воспитать сына, достигшего высокого признания в научных кругах академии. Еще недавно ученый сосед щеголял православной прической, которая вдруг за короткое время превратилась в залысины с чуть курчавыми, как посредине проселочной дороги колючками еще не вытоптанной травы, остатками пушка.

Мне казалось, что все происходит от его переживаний за нашу коммунальную жизнь. Он пытался договориться со всеми жильцами решить вопрос оплаты пользования электричеством в местах общего пользования по принципу, как было в соседних квартирах. Нанять за умеренную плату уборщицу-ответственную за своевременное наведения чистоты в помещении. Уважать тишину в коридоре. И всегда находилась упрямая личность, несогласная с любым предложением заумного соседа. Борис Михайлович старался минимально общаться, был молчалив, как вырезанный из липы святой. Иногда, вдруг поймав себя на середине родившейся мысли, старался погасить ее. Присутствующие соседи продолжали смотреть в ожидании. Его всегда было интересно послушать.

                Общественный туалет
Образовавшееся от двух стен домов на улице 25 Октября и Исторического проезда пространство было отведено для подземного туалета, который в целях безопасности на Красной площади, на ночь запирался на висячий замок. Такой беспечностью пользовались гуляющие и в темное время суток справляли нужду у дверей туалета. По утрам из угла людного места не вполне высохшие темные подтеки мочи источали острое амбре. Природа терпела. Растущие вдоль асфальтированной дорожки несколько долговязых неухоженных тополей из-за завихрения от порывов ветра, образуемого углом домов, вызывали шум листвы. Казалось, что дневных посетителей туалета она встречала аплодисментами.

Старая уборная гордилась разнообразными надписями: стихотворными признаниями в любви, личными размышлениями, уничижительными рисунками или фразами и даже математическими выкладками. Возможно, серьезное внимание было уделено в связи с утверждением Всемирной туалетной организацией (и профессиональным праздником 19 ноября-днем туалета) концепции развития туалетного дела, которое было обсуждено в начале XXI века в Сингапуре. Только в нынешнее время в подвальном этаже со стороны Никольской улицы была восстановлена историческая общественная уборная. Вновь предстало объемное великолепное помещение с его келейностью, яркостью из-за многочисленных итальянских зеркал с залихватскими бра, с немецкими фарфоровыми раковинами, унитазами и писсуарами, с душевой комнатой и комнатой для детей-чем-то мне напомнившее стиль русского ампира.

                Семья напротив
В кухне жарилась мелко нарезанная картошка. С нее начиналась утренняя жизнь Сергея, мастера в Сокольническом таксомоторном парке-соседа напротив. Заканчивался день прыгающими в кастрюле несколькими куриными яйцами вкрутую или варимыми в той же алюминиевой посудине сосисками. Его жена, Аня, домохозяйка с огородном в Подмосковье участком в шесть соток в летнее время в городе не жила. Поэтому иногда в коридоре мелькал неприятный запах от Сергея, который возвращался с работы, и от рабочей одежды пахло плохо отстиранным бельем. Запах вместе с хозяином быстро улетучивался. Терялись едкие клубы индивидуальности.

Аня, как большинство домохозяек или скучающих от безделицы женщин, живо интересовалась бытом соседей, была активна во всех общественных делах. Иногда вдруг стояла на кухне в оцепенении просто так, изображая занятого мыслями человека. В такие минуты она не прочь была попробовать наваристые щи Алевтины Михайловны, но из-за спешки с подвернувшегося под руку половника роняла много вкусных капель в кастрюлю. И огорчалась. На широком Нюрином лице глаза выделялись удивительной открытостью, будто постоянно находились в поисках житейских новостей, сплетен, таинственного шепота. Увиденное и услышанное она приносила в квартиру и удивлялась вместе с соседками. Мы догадывались, что наша жизнь тоже известна всему двору.

С давних пор "сарафанное радио" пугало, предупреждало о скрытой в стране опасности за свободу слова, называло фамилии кому-нибудь неугодных лиц. Нюра была нержавеющем колесиком "сарафанного радио".

                Двор
Наш двор был построен по типу каре: две мышиного цвета наружные стены выходили на Красную площадь и Исторический проезд. Две другие прилепились к музею В.И.Ленина и бывшему Монетному двору, замыкая квадрат здания. Внутри строение прятало изрядно обветшалые стены. Чтобы попасть во двор, нужно было пройти тоннель подворотни, в верхней части которого находилось крохотное квадратное оконце. По преданию в этом помещении находился Николай Радищев в ожидании ссылки в Сибирь. Центральное место во дворе занимал прямоугольный деревянный стол с двумя по длинным сторонам лавками. За свой век он выдержал непогоду, эмоциональные удары фишек домино, чужой от приезжих мусор от быстрого перекуса. Даже перекур оставлял следы ожогов от тушения папирос на обратной стороне стола. Он был патриархом двора. Пожарник из соседнего подъезда приносил шахматы, и начиналась игра при победе на вылет. Весь двор проявлял интерес к этой головоломной игре. Стол, как проходящий футбольный матч, плотным кольцом окружали зрители. В игре все обступившие шахматную доску принимали участие. Вразнобой сыпались подсказки казалось единственно правильного хода. Они обсуждались вслух, разбиралась ошибочность хода, и вновь слышался нетерпеливый голос очередного вразумителя. Могу сказать,что уровень дворовых шахмат был достаточно высок. Шахматисты не знали теории, но в середине партии смекалка проявлялась сполна. Все жители увлекались этой игрой- было время повсеместных шахматных баталий.

                Мое второе воспоминание
Второе воспоминание связано с живой памятью, когда с мамой переехали из ведомственной коммунальной квартиры жить на Красную площадь. После гибели на фронте в Великую Отечественную войну папы,матушка попыталась обменять жилплощадь на собственное жилье. Так поступали многие московские семьи, чтобы не попасть на волевое решение руководства Всесоюзного Теплотехнического института, где работал родитель, на выселение за черту города или, в лучшем случае, на окраину в захолустье Москвы. Я помню, как мы жили в постоянном страхе, пока не нашли удачный обмен с работником института. Так я очутился на Красной площади.

Теперь о главном.

Я участвовал в событии, связанном с похоронами Иосифа Сталина. Похороны прошли, оставив глубокую скорбь народа, отмеченную несметным количеством венков с клятвами на вплетенных лентах о вечной памяти. Траурные цветочные венцы в несколько рядов стояли вокруг Исторического музея, музея Революции. На пустынных мостовых в нескольких местах, как изображение черепов на картине Василия Верещагина "Апофеоз войны", были сложены пирамиды потерянной от давки провожающих людей обуви. При массовых на Красной площади мероприятиях ворота во двор закрывались, и возле них дежурил сотрудник КГБ. Молодежь со двора часто подходила к воротам и в щель, если охранник разрешал, наблюдали за событиями на площади. В день похорон я оказался единственным жителем у ворот и видел четкие организованные в очередь возложение делегациями венков к стене Исторического музея. У ворот в военной форме дежурил офицер КГБ. "Не выходить,-приказным голосом обратился ко мне.-Сейчас вернусь". И отошел от ворот. Вдруг со стороны пустынной площади появилась на вид высокопоставленная делегация в глубоко надвинутых до глаз черных шляпах, темных макинтошах, и идущих за ними нескольких женщин в строгих без отделки шляпках, покрытых черными вуалями. Прямые длинные почти до туфель темные плащи замыкали медленно скользящий вниз по склону улицы полуживой, как амеба, куб. Двигались  в безмолвии со склоненными от нескрываемой печали лицами.

До сих пор, когда я пишу эти воспоминания, не могу понять мистического, может быть, затаенного хулиганского толчка изнутри. Я выскочил через неохраняемые ворота и пристроился к хвосту делегации. Никто из последних рядов не обратил внимания. Дойдя с группой до гостинице Москвы, я начал осознавать свой серьезный опрометчивый шаг, но по пустынной улице возврат был невозможен. Терзала мысль, как через множество кордонов пройти незамеченным, как выглядеть законным участником для делегации и бдительной милиции. Приближаясь к зданию Колонного зала, я аккуратно втиснулся в образовавшееся между дамами свободное пространство. Мельком посмотрел на своих соседей. Они шли с пустыми головами, но безмерно наполненные горем душами и поэтому не заметили чужого человека.

Делегация направилась к центральному входу, в то время как поток провожающих, утрамбованный и стиснутый стенами улицы Пушкина, хаотически спускался вниз, от давления сверху волнами перемещался, бурлил, тяжело молчал, напоминая картину Сальвадора Дали "Охота на китов".

Безлюдное пространство перед входом вновь заставило напрячься с желанием юркнуть от множества колких заряженных индивидуальной энергетикой глаз. Строгая личная проверка с бесцеремонным ощупыванием одежды прощающейся с вождем массы людей создал затор и перебои движения у входа внутрь. Наглость контроля вызвал новый прилив страха перед возможным разоблачением и дальнейшей судьбой. Вот мы приблизились к входу. Я постарался вновь оказаться среди дам. Порог с красной ковровой дорожкой...Нас не проверили.

Я оказался в ярко освещенном зале. Звучал приглушенный финал шестой симфонии Чайковского. По военной форме я заметил стоящих лицом к нам у гроба Ворошилова между Берия и Молотовым. Мне показалось, что у изголовья был Маленков. Другие члены Политбюро стояли к нам спиной, лицом к гробу и виделись их силуэты: по профилю можно было догадаться об именах. Иосиф Сталин, кажется, неподвижно лежал на высоком постаменте. Мы оказались между спинами в метре от почетного караула и бесконечно движущейся колонной хмурых, рыдающих, с застывшими и даже искаженными лицами безмерно несчастных людей. Пришла неизмеримая беда. Моя растерянность от расстояния  рукой дотронуться до живых, не на портретах, а настоящих здравствующих членов Политбюро, желание вспомнить их фамилия, отгороженность спинами от тела Сталина сыграло со мной злобную шутку. Я не смог запечатлеть не ушедший еще дух вождя, ощутимого в замкнутом пространстве Дома Союзов, чтобы остановиться и молча произнести явившиеся мне прощальные слова.
 
 
 (продолжение в "А из нашего окна площадь Красная видна III).