Глава 20. Побег

Повернув экипажи обратно, кавалькада поехала с раненым мальчиком и буйным преступником-маньяком обратно в Краков. В город вернулись около двух часов ночи.
Художник велел остановиться возле красивого двухэтажного дома, в котором жил знаменитый хирург, друг художника.
– Вот, дорогой друг, прошу тебя, окажи скорую помощь мальчику, он очень страдает. И приюти эту романтическую пару, пока я съезжу в полицию. Объяснять больше ничего не буду, очень спешу. Они тебе все расскажут. Ну, детки, не стесняйтесь, это мой лучший друг, иначе сказать, второй я.
– Куда же вы? – одновременно спросили художника Роман и Янина.
– Как куда? Поеду помочь Леонтине сдать в полицию этого идиота.
– Там же Алик. Он справится, – сказал Роман.
– Алик занят Густавом, но это, очевидно, такой хитрец, что может Алика обвести вокруг пальца и удрать. Ну, а Леонтину мне жалко. Насколько я понял, у нее доброе сердце. Жаль, что такому идиоту попалась в лапы.
– Да, интересная история. Поезжай, Казимир с этой дамой и с каким-то ненормальным преступником, а когда управишься, забирай своих дам с добрым сердцем и кавалеров и приезжай ко мне в любое время дня и ночи. Желаю удачи. А я пошел к своему пациенту.
И художник Зарецкий побежал, перепрыгивая, как двадцатилетний юноша, через две-три ступеньки.

Начальник полиции очень удивился, увидев художника Зарецкого.
– О, пан Зарецкий! Что вас привело в такой поздний час? Поймали вора? Не так ли?
– Хуже, пан начальник. Не вора, а настоящего преступника. И этот преступник настолько опасный, что, мне кажется, он немного ненормальный. Его надо держать под строгим караулом. И прошу вас, пригласите к нему доктора-психиатра.
– Ого! Добрая,значит, штучка. Хорошо. Сделаем все, что требуется. А теперь распишитесь, что вы нам сдаете этого психа-преступника.
– Нет-нет. Это не пан Зарецкий сдает, а я, – запротестовала Леонтина.
– Кто же вы такая, пани, что ловите преступников и сами их в полицию сдаете? – с улыбкой спросил начальник.
– Я его жена, и сдаю вам его, как убийцу.
– Хорошо, пусть вы жена. Тогда, вот здесь, напишите вашу фамилию и адрес.
– Моя девичья фамилия Ружицкая, по мужу Маревич, проживаю в своем имении Высокие Горы.
– Фиу! – присвистнул начальник, – И это пани Эвелина Ружицкая имеет такого зятя?
– К сожалению, да, – подтвердила Леонтина.
– Ну, хорошо, – уже с интересом сказал начальник, – Тогда садитесь, господа, мне нужно составить протокол и допросить вас более подробно. Вас и остальных, которые везли этого типа. Сколько вас приехало, много?
– Дорогой начальник, нас приехало довольно много, но допрашивать нас ночью, нет надобности. Я продиктую вам все наши фамилии, а находимся мы все сейчас у профессора Гуревича. он в данный момент оперирует мальчика, которому этот идиот Маревич всадил пулю в ногу.
– Подстрелил мальчика? Так, может, он абсолютный идиот, и вам надо было сдать его не в полицию, а в сумасшедший дом? – заметил начальник полиции.
– Вот этого-то я и сама не знаю, насколько он сумасшедший, а насколько подлый и жадный, – высказала свое мнение Леонтина.
– Хорошо. Тогда диктуйте свидетелей, и я отпущу вас до завтра. Завтра, в десять часов утра, вы все должны явиться ко мне. Пан Зарецкий, всю ответственность я возлагаю на вас. Договорились?
– Хорошо, пан начальник, принимаю ответственность на себя.

На обратном пути из полиции, Леонтина чуть всплакнула.
– Пани Леонтина, вы плачете? Право же, не стоит, он ваших слез не заслуживает, – сказал художник, – Да, разрешите вам сказать, уважаемая пани, благодарите судьбу, что, наконец, освободитесь от поручика Маревича и, должно быть, навсегда.
– Если бы я был женщиной, никогда не согласился выйти за него замуж, – отметил Алик, до сих пор молчавший.
– Да, вы правы, пан Бродницкий. Но, я ведь не знала его так, как вы. А потом, заметив его дурной характер, пыталась своей добротой и выдержкой исправить его.
Когда художник, сдав Густава в надежные руки, вернулся с остальными в дом хирурга, там уже все спали, кроме мальчика и Янины, которая сидела у постели Стасика.
– Ну что, оперировали Стасика, или оставили на завтра? – спросил художник.
– Все уже сделано, а хирург не мог нахвалиться, какой Стасик терпеливый мальчик, и подарил ему золотые часы, – сообщила Янина.
– И еще профессор сказал, что у меня хороший дедушка. Это он про тебя так сказал, А еще хороший папка и очень привлекательная сестричка Яня. И еще сказал, чтобы я обязательно научился на доктора-хирурга, и если я выучусь, чтобы приехал к нему в такой же месяц, как сейчас, и даже в тот же час, но с дипломом и все показал ему, – немного постанывая, пересказал Стасик дедушке Казимиру свой разговор с добрым хирургом, – Дедушка, что же мне теперь делать? А я хотел стать офицером, как мой папа, и защищать родину от немцев, когда они будут нападать.
– Ничего, детка не потеряно. Ты будешь офицером и хирургом, – сказал художник.
– А разве так можно? – с недоумением спросил озадаченный Стасик.
– Конечно, можно. О. ты будешь великим человеком. Смотри, сколько у тебя друзей. Все мы твои друзья и поможем тебе учиться, – объяснил и успокоил мальчика художник.
– Дедушка, можно тебе что-то на ушко сказать?
– Говори, Стасик, громко, мы все тебя поймем.
– Я хотел, дедушка, сказать, что этот злой дядя может всех нас, по очереди убить, и я не выучусь. Он меня первого убьет.
– А почему ты думаешь, что тебя первого убьет?
– А потому, что я помешал ему убить сестричку Яню.
– Помешал? Каким образом? Неужели он хотел?
– Да, это правда – подтвердила Янина, – Когда Густав направил пистолет на меня, Стасик так толкнул, что я упала, как бревно. Это было так быстро, что я не сразу поняла, зачем мальчик это сделал. Бедный мой мальчик, из-за меня пострадал.
– Ничего, сестричка, моя рана заживет, а вот если бы он тебя убил, ты больше не жила бы никогда, – и Стасик горько заплакал.
– Ну, что ты, мой храбрый спаситель. Во время операции не плакал, а теперь плачешь, – целуя мальчика, утешала Янина.
– Не удивляйся, Яня, у мальчика нервы свое взяли. Поплачет, ему легче будет, – объяснил художник.

Вошел слуга и пригласил в столовую.
– Пожалуйста, господа, для вас приготовлен холодный ужин. Мой господин извиняется, что не может с вами в такой поздний час отужинать. Ему завтра предстоит сделать несколько операций. И еще просил, чтобы не тревожили господина Романа, пусть отдыхает.
– А может, мы пойдем в гостиницу? – спросил художник.
– Нет-нет, ни в коем случае, мой господин может обидеться. Все уже приготовлено для гостей, – объяснил лакей.
Мужчины ушли отдыхать в свою комнату, а женщинам приготовили постель в комнате, где лежал раненый мальчик.
– Ну что, панна Янина, как вы на это смотрите, будем мы с вами друзьями или все-таки врагами? – спросила Леонтина, испытующе глядя на Янину.
– Что вы, пани Леонтина, – ответила Янина, – Разве в этой ситуации мы можем быть врагами? Мы друг перед другом ни в чем не виноваты, и я предлагаю вам дружбу навсегда. Разрешите вас обнять и расцеловать от всей души.
Женщины искренне обнялись, и так неожиданно для обеих началась их неподдельные дружеские отношения.
– Я очень рада, что вы ко мне не питаете никакой злобы, и по этому поводу приглашаю вас и всю компанию к себе в гости. Недостатка у вас не будет ни в чем, – пригласила новую подругу Леонтина.
– Я вам очень благодарна за приглашение. Я знаю, что ваше имение очень богато, наслушалась о нем от Густава еще в своем заточении. Но все же воспользоваться вашим гостеприимством сейчас не могу. А вот вас, пани Леонтина, я не только приглашаю к себе, но увезу чуть ли не насильно. Конечно, такой роскоши, как в вашем доме, у меня не будет, но голодной и одинокой не будете. Нас в моем доме будет много, и мы не дадим вам грустить. О, пни Леонтина, как хорошо, что вы отделались от этого глупого человека. Теперь вы отдохнете и начнете жить заново.
И женщины обнялись, одна по дружбе, а другая в знак благодарности.
– Тогда не будем величать друг друга пани, а просто Леонтина или Лёля, как называет меня мама, а я к вам буду обращаться как сестра или подруга. Хорошо, Яня? Моя ты дорогая соперница.
– Хорошо, – смеясь, согласилась Янина.
Соперницы легли спать. Часы пробили четыре раза, но взбудораженным женщинам не спалось. Мальчик тоже не мог уснуть, вздремнет на пару минут, и опять стонет и стонет.

В половине пятого тихонько открылась дверь и вошел хирург. Он подошел к Стасику и пощупал пульс на руке.
– Ты почему не спишь? – спросил он шепотом.
– Не могу, нога болит и печёт.
– Печёт? О, это не страшно. Сейчас посмотрим и выгоним эту боль.
Хирург перевязал ногу заново, предварительно засыпав чем-то рану, потом дал немножко выпить воды с какими-то, только ему известными каплями, сказал мальчику пару утешительных слов, и опять тихонько удалился.
После его ухода Янина встала с постели и уселась в мягкое кресло возле больного. Но мальчик скоро успокоился и уснул крепким сном. Очевидно хирург дал ему какого-то снотворного или болеутоляющего. Янина уселась еще поудобнее, и, устроив голову на спинку кресла, задумалась.
– Янина, Яня, ты не спишь? – послышался тихий голос Леонтины.
– Нет, не сплю, не могу, – ответила Янина.
– Тогда иди ко мне.
Янина на цыпочках подошла к Леонтине и задала ей тот же вопрос:
– А почему ты не спишь?
– Не могу, все время думаю о Густаве.
– О Густаве? Выкинь ты его из головы. Я думаю, он надоел и тебе и мне предостаточно. Ты что, Лёля плачешь? Неужели тебе его стало жалко?
– Да, Яня, как человека мне его жаль. Но я не о нём плачу. Мне страшно, когда представляю последствия, которые могут из-за всего этого случиться.
– Какие же могут быть последствия? Густав под замком и бояться нечего.
– Он-то под замком, но ты даже не знаешь, какой он хитрый, и что он успел сказать мне на ухо, пока его не заперли.
– Что же он мог сказать?
– Яня, он сказал, что тюрьма ему не страшна, а решетка не препятствие, и еще сказал, что отомстит нам обеим. Меня убьет за то, что я с ним так поступила, а тебя, что не захотела стать его женой. Ой, Яня-Яня, как я его боюсь. Знаешь, раньше, до его знакомства со мной, мне было безразлично, буду я жить или нет. Знаешь, мамина постоянная тревога обо мне, только утвердила в моем воображении, что я больная, чахоточная, а вдобавок, что я некрасивая. И мне самой даже захотелось умереть. Но когда Густав появился в нашем доме и очень умело стал ухаживать за мной, я встрепенулась, словно глупая курица от дождя, и мне захотелось жить, как живут сотни тысяч самых обыкновенных людей. Я даже простила ему ту обиду, когда он жил со мной и одновременно держал взаперти и любил тебя. Тогда, мне казалось, он искренне сожалел о своих поступках и действительно хотел помириться с Романом. Но, теперь я твердо убеждена, что этот человек неисправим.
– А он не сказал тебе, что хочет Романа убить, а не только нас обеих?
– Нет, только нас с тобой.
– Но, он же и Романа ненавидит.
– Вот именно, ненавидит. И потому из вас двоих хочет убить только тебя, чтобы Роман страдал всю жизнь.
– Ах, Лёля, неужели мы с одним человеком не управимся? Вот завтра мы с тобой пойдем в полицию на допрос и скажем все-все начальнику, без малейшей утайки, пусть его закуют, этого психа. А ты, Лёля, не падай духом, наберись мужества и будь с нами, нас много, я уже тебе говорила, и я уверенна, тебе судьба еще улыбнется.
– Дай-то бог. Видишь, как оно получается. И богата я, и все у меня есть, а счастья нет. А почему? Потому, что уродливая. Знаешь, Яня, оно и лучше, что Густав не захотел со мной жить. Вот родила бы такого урода-мученика, как сама, и мучилась бы теперь, глядя на него. А все же, Яня, жить хочется.
– Все будет хорошо, – подбадривая и утешая подругу, говорила Яня, – И не такая уж ты некрасивая, как думаешь.
– Мне Густав всегда говорил, что я армейская труба, – с досадой и со слезами в глазах, тихо произнесла Леонтина.
– Ну, уж Густав. Ну, его к лешему, не будем больше о нем говорить, давай немного поспим.

В десять часов утра все явились в полицию, но начальник был занят допросом Густава. Пришлось подождать. В двенадцать часов дня начальник полиции решил не делать очной ставки обвинителей с обвиняемым, мотивируя тем, что тот ведет себя безобразно, и начальник еще не установил, то ли поручик форменный идиот, то ли притворяется.
Рассказы о Маревиче Янины, Леонтины и других свидетелей начальник полиции слушал, как сказку о тысячи и одной ночи.
– Но-но, уважаемые дамы, вы меня сегодня так развлекли. Мне кажется, я нахожусь в театре сказок. Хочу лично осмотреть башню, в которой вы, панна Раевская томились, так искусно плененная поручиком. И должен вам сказать, Маревич не без таланта, но ему мешает вспыльчивость и чрезмерная злость. А вместе с тем, этот тип настойчивый, упрямый, и уж ничуть не трусливый. Я его переведу в отдельную камеру, а то он мне всех заключенных перебьет. До свидания, господа. Вы мне пока не нужны, идите и выхаживайте своих птенцов, подстреленных Маревичем.
Манерно раскланявшись, начальник полиции проводил дам до двери.

На четвертый день профессор Гуревич разрешил раненому Стасику отправиться в путь. А у себя в кабинете профессор с художником затеял такой разговор:
– Ну, дорогой мой Казимир, и влип же ты в историю. Как же так получилось, что собрал вокруг себя такую разную публику? Такой упрямый холостяк и вдруг пустился в путешествие с такими разными по внешности дамами. Не собираешь ли ты сюжет для необыкновенной картины?
– О, мой дорогой друг, в эту вереницу приключений втянул меня мой племянник Роман Зарецкий. Между прочим, как он тебе нравится?
– Кто, твой племянник? Да это же красивый мужчина. Наверно, женщины от него с ума сходят.
– Наверно, так. Правда, я его еще мало знаю, но он скромен и однолюб.
– Пхи, такой же, как ты, Казик. Значит, вы настоящие родственники. Ну, это отчасти хорошо, не будет делать вокруг себя несчастных женщин. Ну, хорошо все, что хорошо кончается, как говорит пословица. Так вот, Казак, что я тебе хотел сказать. Можешь отправляться в путь со своим табором. Мальчику уже ничто не угрожает, только пусть за ним ухаживает эта прелестная девушка Янина. Она умело все делает. А вот твоего племянника надо еще оберегать от таких напряжений, какие он перенес. Я и так удивляюсь, что его рана не открылась. Если это случится, он погибнет.
– И что, эта опасность останется навсегда?
– Нет, мой дорогой Казик. Через год он будет крепким, как дуб, а пока никаких напряжений.
– О, как я тебе благодарен за приют, за помощь, за совет и за все, за все.
– Но-но, зачем так много благодарить, лучше чаще пиши мне, а если будешь в городе, зайди обязательно, тогда и расскажешь, чем кончилась вся эта история с Ружицкой, ее мужем и со всеми. Стасика учи, он замечательный мальчик, отважный и справедливый, теперь таких немного.
Друзья попрощались. Слуга с уважением поклонился уходящему художнику. Три экипажа опять припустились по направлению к далекой Казимировке. Теперь путешественниками командовал художник, и разместил пассажиров по своему усмотрению. Он знал, как молодым влюбленным хочется побыть наедине, хотя бы для того, чтобы помолчать вместе, или обронить любое слово, по сути ничего не значащее и далекое от их мыслей и желаний. И все же это слово кажется им приятным и весомым.
– Так вот, мои дорогие. Больные и трусы едут впереди, а самые храбрые сзади, для охраны.
– А от кого храбрые будут защищать больных? – спросил, улыбаясь, Алик.
– От хищно-ненормального влюбленного зверя.
– О, пан Зарецкий, зверь уже не опасен, он в надежной клетке.
– Вы так думаете, дорогой пан Бродницкий? Не будьте так уверены, этот зверь на двух ногах, и такой хитрый. Хоть и глупый, но хитрый. Ну вот, ты Яня, будешь смотреть за своим давним пациентом, а я за новым, не очень тяжело больным, умным и находчивым внуком Стасиком. А пан Алик и отважная пани Леонтина будут ехать последними, и отражать догоняющих пиратов. Мой верный слуга, Павел, тоже останется с вами пани Леонтина. Хорошо, Павлуша, или ты боишься?
– Кто, я боюсь? Если бы вы, мой хороший хозяин, разрешили, я бы еще тогда этому дураку голову свернул, а то почему-то не разрешают. Вот и пойми тут вас всех, – с удивлением ответил великан Павел.
– Ты, Павлуша, отчасти прав, но убивать человека запрещается всякими законами, а главное – совестью. Ну, в добрый час, поехали.
– Может, и так, но он не спрашивал ни закона, ни, тем более, своей совести, которой у него нет, – согласился и одновременно выразил протест Павел, вскочив на козлы и удобно усаживаясь возле извозчика.
– Ну, что ж, уважаемая пани Леонтина, придется вам довольствоваться моим обществом, – галантно подавая Леонтине руку и помогая ей сесть в экипаж, сказал, улыбаясь, Алик.
– Мне кажется, вам со мной будет скучно, – любезно ответила Леонтина, – Я не очень интересная собеседница.
Алик немного растерялся, не зная, с чего ему начать разговор, а вспоминать Густава уже не хотелось. Он немного помолчал, будто ища что-то в кармане, и увидев далеко в поле, возле речушки, аистов, решил начать разговор с этого.
– Посмотрите, пани Леонтина, какая красивая пара аистов. Вот такая же пара птиц летала, когда я ехал с Яниной в Краков.
– И что, вы придаете этому какое-то значение? – спросила Леонтина, окинув взглядом поля и летающих птиц.
– Обязательно, уважаемая пани.
– Что же именно вы хотите сказать? Что ко мне вернется Густав, так как птицы в паре? По селам так утверждают, а?
– Да, действительно, по селам утверждают именно так, а я ведь тоже селянин. Но, не в этом дело, а главное, что у вас будет настоящий друг, но это не Маревич.
– Кто же у меня может быть, кроме Густава? – уже с интересом спросила Леонтина.
– О-о, пани Леонтина. Если Алик сказал, то так и будет.
Леонтина поневоле рассмеялась, забыв о своем горе, и с любопытством поглядела на Алика.
– Кто же вы, пан Алик, пророк или ясновидец?
– Не то, и не другое, а все же, если я сказал, значит, так и будет. А если это свершится, тогда не забудьте пригласить скромного сержанта на вашу свадьбу.
– Если так будет, я вас приглашу в первую очередь. Вот вам моя рука. Я не забываю уговоров.
Алик, довольный выдумкой, с уважением поцеловал даме руку, и разговор пошел у них уже ровно, без трудностей.
Зато в средней коляске разговор не прекращался, Стасик не умолкал, и звенел, как божья птичка, а дедушка Казимир не успевал ему объяснять.
– Ой, дедушка, если бы ты знал, какой я довольный.
– Чему же ты так радуешься? Что едешь в гости?
– Что еду в гости, конечно, радуюсь, но еще больше радуюсь, что мой папка, наверно, женится на сестричке Янине. Я ведь понимаю, что он ее любит.
– Да, это правда, а ты хотел бы иметь такую маму, или ты против?
– О, нет, дедушка, я ее тоже люблю и буду слушать как родную. Она, дедушка, добрая.
Только в первом экипаже было тихо, не слышно разговоров и смеха. Влюбленным так было хорошо и так отрадно, даже без слов. сейчас их сердца бились только друг для друга.
– Яня, ты знаешь, о чем я сейчас думаю?
– Нет, не знаю.
– Я думаю, что скоро окончится наша дорога, а мне хотелось бы вот так ехать-ехать бесконечно, и даже уснуть рялом с тобой. Ох, Яня-Яня, какой я сейчас счастливый. Я так благодарен Создателю мира, что подарил мне тебя. Ты знаешь, я давно тебя знал. Ты в моем воображении всегда была, еще с юности. И когда я тебя увидел, в особенности на второй день за обедом, мысленно себе сказал: “Вот это она, моя мечта”. Только я не мог еще тебе все это высказать. А Густав воспользовался моей нерешительностью, и всяким хитростями и клеветой отнял тебя у меня. Но, уж теперь никто нам не помешает, правда, моя Янета?
– Правда, мой дорогой Роми. Не вспоминай больше без надобности этого Густава. Мне стыдно, что я была такая глупая и поверила ему.
Но, тут Антон, их кучер, помешал их разговору.
– Барышня-барышня, посмотрите, какой красивый пёс, и, наверно, у него нет хозяина, или с ним что-то случилось.
– Дядюшка Антон, остановите лошадей, мы посмотрим, что с ним.
Собака сидела, не двигаясь. Когда Янина с Романом приблизились, она злобно зарычала. Следующие экипажи тоже остановились, и кто только к ней не подходил, она рычала на всех. Последней подошла Леонтина, обошла собаку и заговорила к ней.
– Ну, что с тобой, бедняга, у тебя, наверно, что-то болит? Ну, иди ко мне, иди-иди.
Собака сначала потянула носом, а потом поднялась и с трудом сделала пару шагов к Леонтине, волоча заднюю ногу.
– Ох ты, бедняжка, у тебя нога сломана! Помогите мне кто-нибудь сделать ей перевязку, и подскажите как, а то она только мне разрешает.
– Тогда я вам, пани, помогу, я знаю как, – предложил свои услуги кучер Антон.
– Помогите, добрый человек, и командуйте, что делать.
– Сейчас, сделаем все, только я срежу два кусочка липовой коры, а вы найдите бинт или два кусочка полотна и, может, у кого-то найдется водка или духи, чтобы промыть рану.
– У меня есть водка, крепкая, шестидесятиградусная, – отозвался извозчик из Кракова.
– О, ты, оказывается, пьяница, – улыбаясь, отметил Антон.
– А вот и не пьяница. А водка у меня всегда есть, и даже йод имеется. Я езжу иногда очень далеко, и мне такие вещи нужны.
– Правильно, добрый человек. Я вас хвалю, в дороге все может случиться, и если можно, дайте лучше йод, – попросила Леонтина, – Ну, как же мы приступим к собаке?
– А вот как. Берите, пани, эту веревку, и сначала обвяжите ей шею, вроде ошейника, а потом сделайте петлю, вот так, и затяните ей морду. А чтобы она вас не укусила, угостите ее чем-нибудь, – объяснил Антон.
– Но, чем же я ее угощу? У меня ничего нет, – растерялась Леонтина.
– У меня, у меня есть! Колбаса, франзоли и пряники! – закричал Стасик.
Собака с удовольствием съела несколько кусочков колбасы и булочку, и в знак благодарности, полизала Леонтине руку.
– Вот, пани, она совсем ваша, видите, как лижет ваши руки. Теперь накладывайте на морду петлю, вот так, правильно, а вы кто-нибудь из мужчин, подержите ее, – командовал Антон.
Алик осторожно положил собаку набок и держал за передние лапы. Антон помазал рану йодом и очень умело направил сломанную кость, положил марлю с ватой, а сверху приложил пару кусочков липовой коры, и хорошо забинтовал. Собака не вырывалась, лишь слушала, терпеливо скуля.
– Вот, пани, уже готово. Я думаю, собаку возьмем с собой, не оставим ее здесь? – спросил Антон.
-– Конечно, как же можно оставить, она с голоду подохнет, и, если никто не возражает, возьму её к себе, – предложила Леонтина.
– Я тоже хотел предложить эту собаку вам, – с загадочной улыбкой заявил Алик.
– Что вы имеете ввиду? – с интересом спросила Леонтина.
– Скажу вам только по секрету, – таинственно ответил Алик.

Собаку отнесли в коляску Леонтины. Стасик скоро наладил с ней хорошие отношения, угощая ее то колбаской, то пряниками с булкой.
– Ну, так что же пан Алик хотел мне сказать? А остальным знать нельзя? Тогда мы с вами пройдем вперед, и вы мне расскажите, а остальные пусть потихоньку едут за нами. Хорошо? – обратилась ко всем Леонтина.
– Очень хорошо, – ответил за всех художник.
Алик подал Леонтине руку, помогая ей выбраться на боковую тропинку, проложенную выше дороги.
– Я вас слушаю, пан Алик. Это что-то очень страшное, или не очень?
– О, нет, уважаемая пани Леонтина, совсем не страшно, а наоборот, приятно.
– Что же это такое загадочное? Я уже сгораю от любопытства.
– Так вот. Когда вы выехали из Кракова и выбрались в чистое поле, то увидели пару аистов, и я сказал вам, что они предвещают вам друга, в общем, будете в паре.
– О, пан Алик, это не ново, я ведь в паре.
– Подождите пани, не волнуйтесь заранее. А тот, кого вы оставили в Кракове, уже для вас не существует как пара. Не так ли?
– Совершенно верно, он для меня уже не существует.
– Вот именно, не существует, а аисты пророчат вам замену.
– Допустим, а что дальше?
– Что дальше? Да уж ясно, как белый день. Не успели проехать и половины нашего пути, как нашлось второе подтверждение.
– Что именно нашлось?
– А вот, та же собака. Никто ее не нашел, а мы нашли. Ни к кому она не пошла, на всех ворчала, а вас сразу полюбила. А что это значит? Это значит, что у вас будет новый настоящий друг. Ведь собака человеку тоже друг, хотя это животное.
– Ха-ха-ха! Ну, пан Алик, вы меня не на шутку развеселили. Такие два убедительных факта. Ха-ха-ха!
– Что, не верите? А я вот готов уже танцевать. Мне кажется, что я даже музыку слышу.
И Алик пропел шуточные куплеты на мотив мазурки, танцуя вокруг Леонтины. Он так задорно танцевал и пел, что Леонтина, забыв свое горе, заулыбалась, стала размахивать руками в такт музыки и его движений, как дирижер в оркестре.
– Браво! Браво! – зааплодировали сидевшие в экипажах. Янина, улыбаясь, спросила:
– Алик, что это, репетиция? Готовишься к чему-то?
Леонтина оглянулась и поняла, что на них все смотрели, ей стало стыдно, что после такой неприятности, чуть ли не драмы, она так скоро утешилась. С минуту она стояла, мысленно подбирая, что ей ответить. Алик понял ее состояние, и, схватив ее за руки, закричал:
– Побежали! Быстро-быстро!
И они побежали к лесу. Когда они скрылись из виду, Леонтина с любопытством спросила:
– Пан Алик, почему мы так быстро бежали?
– Почему? А так, чтобы нам не мешали и не подглядывали. Нам тоже хочется повеселиться, побегать. Не так ли? Надоело все время плакать. И ради чего? Один человек мутит нам всем воду, а мы должны его бояться и плакать? О, нет, я вам не дам больше волноваться. Вот вы приедете к нам, познакомитесь с моей женой Зосей, с ней тоже не соскучитесь.
– Боже мой! Какие вы все добрые, как вы ко мне хорошо относитесь, – и Леонтина немного всплакнула.
– Не надо, пани Леонтина, я вас не для того позвал, чтобы вы опять плакали. Все образуется и кончится хорошо, это вам Алекса Бродницкий сказал.
– А если кончится плохо. Что тогда?
– Тогда вот здесь, на этом пне, я даже метку поставлю, вырежу ножом. Если до зимы не сбудется мое пророчество, вы мне, в присутствии всех наших друзей, которые сейчас с нами в дороге, дадите, на этом пне пять плёток.
– Фу, женщина бьет мужчину, выиграв пари. Придумайте что-нибудь другое.
– Хорошо, придумаю другое. Тогда, если я проиграю пари, вы, в присутствии тех же людей, отрежете мой любимый чуб, и на этом же пне сожжете, пропев ему “Вечная память”!
– Ха-ха-ха! Ну и пан Алекса! Действительно, с вами плакать невозможно. Ну, а что будет, если я вам проиграю?
– О-о, пани Леонтина, набирайтесь храбрости потому, что я, опять-таки в присутствии тех же людей, в награду за свое пророчество, буду вас целовать, сколько мне захочется. Повторяйте за мной: “Аминь. Аминь. Аминь”.
– Что вы там увидели такого смешного, что так заразительно смеялись? – спросила Янина, когда они подошли к экипажам.
– Это секрет, и без времени открывать нельзя, – предупреждая Леонтину, сказал Алик.
– Пусть будет так, мы потерпим. А теперь по коням, как говорят военные, – скомандовал художник.
И кавалькада двинулась в путь уже без приключений.

Начальник полиции, пятидесятилетний мужчина с проседью в висках, сидел за своим рабочим столом в ожидании нового арестованного, необыкновенного человека. Тот вошел и без всякого приглашения уселся в кресло. Начальника такая бесцеремонность разозлила, но он сдержал себя и только спросил:
– Что же, вы, Маревич, расселись, как у себя дома, даже не подождали приглашения?
– А я уже чувствую себя, как дома.
– Вот как. Вы, значит, поняли, что отсюда убийц не выпускают?
– А разве я убийца? Разве кто-нибудь умер?
– Как вам не стыдно, Маревич, прикидываться дурачком. Фу, офицер и такую чушь несете. Лучше скажите, зачем вы стреляете всех подряд, взрослых, детей, собак. Что, вы их используете, как мишени, или так, забавляетесь?
– В собаку я стрелял, обороняясь, в брата из ревности, а в мальчика нечаянно. Вот и все, – развязно ответил Густав.
– Хорошо, пусть в мальчика нечаянно. Тогда, кому эта пуля должна была отнять жизнь?
– Женщине, моей невесте, за то, что от меня убежала. А в брата я стрелял за то, что отнял у меня мою невесту. Вот я вам все сказал, ничего не утаил, и нам больше с вами не о чем говорить.
– Ошибаетесь, Маревич, мы еще много с вами будем говорить, и не только со мной, а со многими людьми.
– Вы, пан начальник правы, со многими. Только вопрос, захочу ли я с этими многими разговаривать? Как вы думаете?
– Думаю, захотите. Мы умеем просить и не таких мудрецов поворачивать языком во рту. Ну, идите, Маревич, и в следующий раз будьте умнее.
Поручика увели, а начальник посмотрел ему вслед и подумал: “На что поручик Маревич надеется? Неужели он думает, что ему такое злодеяние пройдет безнаказанно?”
Начальник позвал своего помощника лейтенанта Кучму. Тот вошел.
– Слушаю, пан начальник.
– Кучма, идите сейчас с двумя полицейскими и переведите поручика Маревича в отдельную камеру. Один не ходите, это хитрая и дерзкая бестия. Поняли?
– Понял, пан начальник.

Когда Маревича перевели в одиночку, тот только рассмеялся. Оставшись один, он сказал самому себе:
– Ну, Густав, действуй, теперь тебе никто не помешает.
В одиночке Густав просидел пять дней. В ночь, на шестой он трижды постучал в дверь, пришел постовой.
– Что надо? – недовольно спросил он.
– Слушай, парень, живот болит, нет спасения.
– Ничего с тобой не случится, скоро будет день. Уже четвертый час.
– Четвертый говоришь? А я вот не знаю, как мне десять минут выдержать. Ой, ойо-йо-йой! – хватаясь за живот, забегал Густав по камере.
– Чтоб тебя черти подрали, не поведу, оправляйся тут, как знаешь.
Постовой ушел. Через пару минут Густав опять постучал.
– Ойо-йой! Не выдержу. Ну, где ты там? Открой поскорей!
– Чтоб тебя. Неужели так плохо?
– Миленький, ничего не пожалею, вот у меня тут завалялось пятнадцать злотых. Возьми-возьми, только выведи. Ой лопну.
– Ну, ладно, держись, только тихо, без шума. И приготовь деньги. А если обманешь?
– Ну, что ты, ойо-йой.
Густав управился с часовым в два счета. От одного удара в затылок постовой замертво растянулся на полу, раскинув руки. Густав ловко и скоро обменялся одеждой, и, нахлобучив на лоб полицейский картуз, вышел в коридор. В коридоре тускло горел фонарь, у входной двери дремал, сидя на корточках, часовой.
– Садись, брат, подремлем. Закурить хочешь? – полушепотом обратился он к мнимому часовому.
– У-у, нет, – так же полушепотом ответил мнимый, и совсем уже тихо добавил, – Пойди, посиди немного в коридоре, а я маленько подышу воздухом.
Только часовой, который дремал, ушел дышать, Густав сразу же вошел в отхожее место, а там, с помощью какого-то бревна, мигом очутился по ту сторону забора.
“Ха-ха-ха! Вот и все, пан начальник, кончилось твое гостеприимство. Наверно, завтра ты сам сядешь на заветный стул, на котором я несколько часов сидел. Ха-ха-ха! А что скажешь госпоже Маревич-Ружицкой? Ну, пан поручик, голубчик, хватит радоваться преждевременно, беги поскорей в поля. Там, наверняка найдешь на ночном пастбище лошадку и уходи в лес, возле какого есть села, а в селе все найдется: пища, одежда и тому подобное”.
Так, рассуждая сам с собою, Густав почти полз, пробираясь к дороге, стараясь быть незамеченным, а затем выпрямился и сначала пошел быстрым шагом, как ходят все люди, которые куда-то спешат, а потом побежал, делая своими длинными ногами саженные шаги.
“Вот хорошо”, – думал он, – “Что так часто встречаются леса у дороги, я уже под надежной защитой, ищи ветра в поле и меня с ним”.

Густав проснулся в лесной чаще, солнце стояло уже на второй час дня, хотелось, есть. Густав пошел лесом, не теряя дороги. Уже в сумерках он добрался до какого-то села. У ворот одного дома стояла хозяйка и лузгала семечки. Густав попросил у нее кусок хлеба. Женщина пристально посмотрела на него, но расспрашивать побоялась и дала ему целую булку хлеба и кружку молока. Густав жадно выпил молоко, а хлеб взял с собой, и, не дожидаясь расспросов, ушел.
Густаву повезло. Когда он шел дорогой, его нагнала крестьянская телега. Крестьянин со своей женой ехали в гости к дочери и охотно согласились подвезти незнакомца.
– Откуда едете, добрые люди? – спросил Густав.
– С Сокольников, – ответил хозяин.
– А почему так поздно выехали в ночь?
– Мы-то выехали рано, но простояли до сих пор. Полиция задержала. Говорят, прошлой ночью сбежал очень опасный преступник. Хоть бы нам его не встретить.
– А кто же он такой, и чем страшен?
– Говорят, он военный и полусумасшедший. Когда разозлится, стреляет всех без разбору: взрослых, детей, животных, всех-всех.
– Да, настоящий сумасшедший, – подтвердил Густав.
– А вы, пвн полицейский, ищете его на дороге, да? – спросил крестьянин, поглядывая на форму Густава.
– Совершенно верно, – ответил Густав.
Было уже за полночь, крестьянину надо было повернуть вправо.
– Почему поворачиваешь, добрый человек? – спросил Густав.
– А мне надо вправо, еще пять верст и будет село, в котором живет моя дочь.
– А что же вы ей везете? Там что, праздник?
– Нет, пан полицейский, завтра крестины, родила дочь сына, значит, нам внука. Баба зажарила несколько кур, двухмесячного поросенка, да и так кое-что везем.
– Значит, живете не бедно.
– Нет, пан полицейский. Слава богу, все есть. Может, пан полицейский с нами поедет? Вот будет гость.
– С вами я не поеду, а ты слазь с телеги и ты, баба, тоже. Ну, скорее! Так, а теперь отойдите.
– Но зачем, пан полицейский, что мы сделали? – слезая с телеги, спросили перепуганные супруги.
– Так, слезли, а теперь отойдите и подождите, я немного поем.
Люди полиции боялись, и хотя крестьянин ни в чем не был виновен, все же повиновался приказу.
Густав положил в корзину зажаренного поросенка, немного пирожков, свою буханку хлеба, а затем скомандовал крестьянину раздеться, так как они оба были одного роста.
– Ну, чего медлишь, раздевайся, живо!
– Зачем? А как же я, голый, явлюсь в чужое село? Костюм-то мой не краденный.
– Раздевайся живо, без разговора. Ты знаешь, кто я? Я тот, кого ищут. Понял? Если будешь медлить, уложу обоих. Я тот, который стреляет старых и малых.
Бедный крестьянин совсем растерялся, снял свой костюм, положил на землю и застыл в ожидании, что скажет разбойник.
– Ну, вот, хорошо, а теперь подождите, пока я от вас уйду далеко, а если поспешите, моя пуля вас догонит. Поняли?
– Да уж как не понять, – растерянно ответил крестьянин.
На третью ночь Густаву удалось украсть лошадь с ночного пастбища, той же ночью он добрался в село Казимировку и спрятался в кусты поблизости от фермы Раевских.