Римские игры. Глава 2 Причина причин

...Перенесемся в самое сердце Москвы, в арбатские переулки, претерпевшие за последние годы основательные изменения, но пытающиеся из последних сил сохранить свой неподражаемый колорит и трудно передаваемый дух. Дух сей незабываем для любого, чей путь хоть когда-то, хоть ненадолго пролегал среди этих обветшалых и вместе с тем таких прекрасных, иногда эклектичных, а порой гармоничных, но чаще, сознаемся, нелепых зданий.
Вторые сутки, не переставая, лил дождь. Вода размывала асфальт, оставляла похожие на тени от сосулек языки на стенах зданий, растворяла газоны и детскую площадку, в центре которой сквозь расплывчатую пелену маячила островком в безбрежном океане одинокая песочница. В этот час из квартиры на последнем этаже у внушительных размеров окна старинной формы – еще из тех, что с деревянными переплетами, делавшими окна похожими на клетки для птиц, – за безысходностью, казалось, навсегда поселившейся в городе, наблюдала пара глаз. Глаза принадлежали Александру Филипповичу Максимову, по совпадению, тому самому журналисту, которому небезызвестный уже Эдик Панфилов слил случай с трупом в заливе.
Этот Максимов смотрел в окно и вспоминал, как звонил Алене в пасмурную, по-ноябрьски злую Москву.
– Что тебе привезти из Нью-Йорка, душа моя? – спрашивал он.
– Леди Либерти, – отвечала она в неповторимой, свойственной только ей, манере.
– Прекрасная мысль! – Его голос звучал серьезно. – Мы установим ее под окном. По утрам будешь любоваться ею, уничтожая свой любимый круассан с вишневым джемом.
– Тебе понравился Нью-Йорк? – спрашивала она.
– Город трех измерений…, в длину, ширину и высоту просматривается одинаково далеко.
  Он привез ей Статую Свободы. Купил за десятку в Бэттери-парке у торговца, чернокожего верзилы. Когда вернулся, в Москве лежал снег. Они вместе водрузили ее на белоснежный сугроб, который сами же и сгребли.
Обитал Максимов в квартире, которая некогда отпочковалась от необъятной коммуналки и превратилась в одну из полудюжины отдельных, как часто происходило в лихие девяностые. Путем чрезвычайно запутанной обменной комбинаторики бывшие соседи остались в своих жилищах, но теперь уже в статусе обладателей обособленных единиц недвижимости.
  Потом наступил сезон ремонтов. Жильцы, осознавшие себя полно¬правными хозяевами, привели худо-бедно в порядок свою собственную жилплощадь, а по завершении принялись и за места общего пользования – объединенными усилиями начали латать шрамы, покрывавшие стены видавшего виды подъезда. Этим бы всё и кончилось, но прошлое не отпускало, упорно цепляясь за свои замшелые стереотипы.
Подъезд, в котором про¬живал Максимов, обладал достопримечательностью мистического свойства, ставшей своего рода, causa causarum1, сыгравшей немаловажную роль в становлении его мировоззрения.
  Угол! Угол в пролете между первым и вторым этажами, в который втиснулась батарея почтовых ящиков с прорезями безгубых ртов, отличался исключительно стойким запахом мочи, не поддающимся уничтожению ни с помощью старозаветной хлорки, ни современнейшими антисептическими чудесами химиндустрии стран большой семерки. Подобно неистребимому Кентервильскому кровавому пятну каждый день, едва забрезжит рассвет над златоглавой Москвой, он вновь благоухал свежей мочой, нагло бросая вызов героическим попыткам жителей злополучного подъезда применить накануне весь имеющийся в наличии противохимический потенциал.
  Ничто не помогало! Даже ликвидация пивной точки напротив, служившей для жителей дома основной версией, объясняющей загадочный феномен, не возымела сколь-нибудь заметного действия. С фатальной неизбежностью заколдованный угол продолжал источать аммиачный запах отходов жизнедеятельности.
Но, как ни странно, это маленькое по масштабам Вселенной зло неожиданно сыграло и положительную роль в жизни обитателей подъезда. Беда сплотила граждан, разъединенных промчавшимися над страной ураганами перемен и с безжалостностью, встречающейся только в слепой природе, разрушившими милый сердцу мелкообывательский уклад в их детерминированной от «альфы» до «омеги» жизни. Они вновь почувствовали потребность общаться. То есть, возникла та самая объединяющая идея, о которой часто любят рассуждать во времена великих катаклизмов. И неважно, что в сердцевине ее лежал такой прозаический, и даже – чего греха таить – антисанитарный объект, как подвергающийся надругательству угол в подъезде. В жизни часто бывает, что в фундамент будущих великих свершений закладывается отнюдь не стерильный материал.
  Первый, объединительный съезд произошел на лестничной площадке верхних этажей, куда почти не долетали молекулы резко пахнущих ароматических соединений. Собрание сразу же дало результат – через две недели подступы к месту были блокированы оборонительным рубежом в виде стальной двери с кодовым замком. Но, увы, даже бронированная мощь не смогла сдержать коварного противника. Орошение угла продолжалось. Не помогли и дежурства на манер канувших в Лету добровольных народных дружин. Изворотливые злоумышленники сверхъестественным образом умудрялись обмануть бдительность новоиспеченного охранного формирования.
Отчаявшиеся жители предприняли отчаянный шаг: фигурально выражаясь, хором закричали: «Полиция!» Но, как нетрудно догадаться, результативность этого органа оказалась также невысокой. То ли из-за лени, то ли, и впрямь, вследствие нехватки кадрового состава «заниматься этой хернёй» у полицейских не было ни желания, ни времени. Эти слова без протокола с приветливой улыбкой произнес участковый полномочному послу от подъезда, сердечно приобняв его за плечи и вежливо подталкивая к выходу своим гигантских размеров животом. Ни у кого не осталось сомнений, что законная власть не спо¬собна иско¬ренить зло. И бедным жителям злосчастного подъезда не оставалось ничего иного, как с горечью признать постыдное поражение в этой необъявленной войне с призраками и превратиться в конформистов, примирившихся с неизбежным и неискоренимым злом.
Однако Максимов несмотря на свою принадлежность капитулировавшей стороне, напротив, обрел четкую, как гравюра Дюрера, цель жизни.
  Но все это были дела давно минувших дней – время, когда он делал первые шаги в журналистике. А сегодня любой редактор отдал бы с десяток своих сотрудников за одного Максимова.

  Однажды вечером Максимов, помнится, стоял у плиты и занимался любимым делом – жарил мясо. А Алена, упомянутая выше в контексте с вишневым джемом, красивая блондинка с серыми, отдающими в зелень глазами, кротко внимала рассуждениям любимого мужчины.
– Скажем, стейк, – философствовал Максимов, – для нас он всего лишь кусок протеинов, жиров, витаминов, калорий… Как далеки мы в пространстве, времени, да и духовно от того места, где произошло убийство несчастного животного, которого мы, извини, сожрем. Мы забываем, что оно когда-то бегало, мычало, бодалось, кукарекало, хрюкало. Это часть плоти живого существа…, умерщвленного, обезглавленного. С него содрали кожу, выпустили кровь, вырвали внутренности!
Он перевернул стейк, и тот присоединился к его возмущению сердитым шипением.
– Ага, понятно! – прервала Алена, почувствовав в этих мыслях явную угрозу не только предстоящему ужину, но и душевному покою друга. – Ты травоядное! А вот на Кавказе не задаются дурацкими вопросами, а берут в руки остро отточенный нож… Чик! И мясо начинают жарить еще до того, как оно успевает остыть от животного тепла.
  Максимов со стуком поставил перед ней тарелку со спорным, но не теряющим от этого гастрономическую привлекательность стейком.
– Ты хищница, Алё!
Ему нравилось называть ее так, после того как она однажды рассказала про своего деда, сократившего имя внучки до этого телефонного междометия.
– Идеалист! – осуждающе бросила она ему в ответ. –  Борешься со злом, а пора бы понять, зло невозможно искоренить. Его можно только перераспределить!
– Нет, его надо выкорчевывать и закапывать подальше от людей, пока не распадется само! Как радиоактивная дрянь, – парировал он.
Вслед за этим оба с аппетитом вонзили зубы в умопомрачительно вкусную жареную плоть.
– Алик, миленький, открой ресторан. Будешь кормить меня стейками, – попросила Алена, когда тарелка перед ней опустела.
– Вот ты смеешься, а как и многие, недооцениваешь журналистское расследование, как метод установления истины… Пойми, если дело ведет профессионал, то результат часто бывает более убедительным, чем у сотрудников специальных ведомств.
Остается добавить, что в тот достопамятный вечер имела место одна странность, которую впоследствии Максимов вспоминал как некий знак свыше, хотя и не верил, что над его головой есть что-то еще кроме атмосферы и бесконечного космического пространства за ее пределами. Он точно помнил – когда они включили телевизор и стали переключать каналы, как ни старались, не могли найти ничего жизнеутверждающего. Экран заполняли нескончаемые перестрелки, зверские, леденящие кровь избиения, разорванные на части человеческие тела.
  Они выключили кровожадный прибор и уже собирались ко сну, когда прозвучал телефонный вызов.
  Звонил Эдик Памфилов. Напустив порядком конспирологического тумана, он загробным голосом рассказал о трупе, найденном недавно в заливе на окраине города.
– У ментов идей нет, – со злорадством в голосе сообщил он. – Улик никаких, кроме трупа. Хотя согласись, труп со смертельным ранением, нанесенным мечом, это сильно!
– Мне-то какой интерес, Эдик?
– Чувак, убийство выходит за рамки обычного. Это же не бытовуха. Эзотерика, чисто! Твой профиль. Ты ж занимался, ну, тогда сектантами.
– Ладно, тащи, что у тебя есть, посмотрим. Сколько?
– Ну, Александр Филиппович, ты же знаешь расценки. Ну, и..., за «так»  у ментов ничего не получишь.
– Вот что, Эдик. Если определится что-то стоящее, получишь по тарифу.
– Об чём речь, старик, об чём речь... но..., – в голосе Эдика прозвучала хорошо отрепетированная мольба. – Мне бы… небольшой авансик...
– Подгребай, Эдик, подгребай, – обнадежил Максимов.

  Когда Максимов нырнул в постель, Алена уже спала. Он склонился к ее лицу, чтобы проверить, дышит ли она, как проверяют родители грудных детей. По ковру были рассыпаны листки ее статьи. Ночник проливал желтоватый свет на бледное лицо. Она заворочалась и проснулась. Потом обняла, нежно погладила по спине и неожиданно спросила:
– Какое странное родимое пятно у тебя на плече, здесь, сзади. Напоминает букву «А»... Как татуировка.
– Спи, Алё, спи…
  На следующее утро, открыв глаза, Максимов не сразу сообразил, где находится. Сон никак не желал уступать место яви. Осторожно, чтобы не разбудить Алену, выбрался из постели и уселся за свой любимый, еще с советских времен, письменный стол. Включил комп и вскоре напрочь запутался во всемирной паутине.
Он не заметил, как пролетело время, и когда за спиной послышалась возня, с удивлением обнаружил, что дело идет к полудню. Он с разбега нырнул в кровать, вздымая вокруг себя постельные принадлежности.
– Алё, ты должна выслушать меня. Сон…
– Какой сон, Алик? Дай выспаться...
– Выслушай меня, Алена, – растормошил он ее окончательно, – мне приснилось, что...

Полностью книга опубликована на Литрес:
https://pda.litres.ru/uriy-grig-21921600/rimskie-igry/