Телесные радости Тимофея Ивановича

Тимофей Иванович солидный мужчина. В возрасте, но не старый. Это он так определял свое положение на оси оринат жизни от рождения до смерти. Уже многое пройдено, но еще есть доступные радости для души и тела. И не только пищевые. Но и духовные.
Так думал Тимофей Иванович, размышляя по вечерам. Радости перечислял – вкусовые, духовные, а дальше старался не думать. Потому что из сексуальных, ну то есть телесных радостей доступна ему была лишь жена. А у жены Зоеньки из радостей остались только вкусовые  – поесть по вкуснее, а из духовных  – повоспитывать Тимофея Ивановича, да еще пожаловаться на него подругам.
А телесные радости Зоенька и с молодости считала не радостями, а грязью. Поэтому и у Тимофея Ивановича телесные радости отсутствовали. Случались, иногда, по большим праздникам. На день рождение там, или на новый год. И все. Зоенька терпела мужественно, сжав зубы и закрыв глаза.
Потому что перед свадьбой ей мама наказала – хочешь замуж, придется терпеть. Иначе этот кобель, ну не Тимоша, а вообще – муж, уйдет. Против Тимоши мама Зоеньки ничего  имела. Славный такой Тимоша, добрый, немного увалень, но представить, что он ее Зоеньку обидит – не возможно. Поэтому как мужа для дочери она его утвердила. И работа у Тимоши хорошая, к свадьбе уже мастером участка стал.
Да, Тимоша – хороший, вполне хороший для дочери. А вот муж, как понятие вообще – непременно кобель. Поэтому его надо держать в строгости и обучать командам всяким полезным «подай, принеси, ко мне». Но иногда и поощрять тоже надо, не без этого, а то кобелинство мужское взыграет и всё – муж потерян. Иногда удивлялась мама Зоеньки в разговорах с подругами, что за функция дурацкая у мужей – кобелинство это? Для чего она нужна? Ведь и так хорошо.
Почему так сложно в голове у мамы Зоеньки было устроено никто не знал. Даже сама мама Зоеньки не знала. Да и не задумывалась, надо сказать. Задумывалась она о более важных, на ее взгляд вещах – о заготовках на зиму, о новой вязаной шапочке, о теплых рейтузах для дочери и о воспитании, всех кто попадался под руку. Простая и добрая была женщина.
Добрая ко всем, ну, кроме мужей. Любых. Всех попадавших в ее окружение – подруг, сестер, дочери и даже знаменитостей, о коих любила почитывать перед сном. Ко всем мужьям она питала не доверие, из-за этой самой включавшейся у них после свадьбы опасной функции. Которая по ее мнению все и портила.
И правду сказать, опасная это была функция.
***
Тимофей Иванович все чаще перед сном стал размышлять о недополученных телесных радостях. За всю жизнь накопилось, наверное. Он стал больше гулять, и все старался один выйти на прогулку, без Зоеньки.  Потому что лето, хоть и холодное в этом году выдалось, но все же женщины не в шубах, кое-что видно. Это очень волновало Тимофея Ивановича, ну, то, что было видно у женщин.
На прогулки он стал долго и серьезно собираться: сандалии, почти не ношенные, носки обязательно новые, не растянутые. В летние брюки новый, подаренный коллегами на день рождения ремень. Пригодился. Затягивал на самую дальнюю из возможных дырочек ремня свой округлившийся в последнее время живот и подтягивал брюки на талию, отчего брюки становились немного коротковатыми. Осматривал себя придирчиво в зеркало и еще долго выбирал галстук. Обычно с галстуком не ладилось, то к настроению не подходит, то к цвету лица.
Зоенька не замечала его изменившегося настроения за своими обычными заботами. Урожай собрать, дача, подружки – не до выбранного цвета галстука.  Она и к себе также относилась. Утром натянула, что есть чистое, и все. Кофта в цветочек синий, юбка с богатым хищным принтом, и хорошо. Все, насколько, возможно в миропонимании Зоеньки – модно. Но не слишком. Она женщина серьезная, не позволит себе глупостей. Поэтому Тимофею Ивановичу и удавалось ускользнуть незамеченным при всех своих приготовлениях.
Он ходил по улицам и разглядывая женщин. Сначала он присматривался к женщинам своего возраста. Робко улыбался.  Ловил взгляды. Но женщины возраста Зоеньки были такими замотанными, как и его жена. Телесные радости их не интересовали. Они были с сумками полными продуктов, уставшие, с натруженными руками и варикозными ногами. Улыбок Тимофея Ивановича они не видели, или не хотели замечать.
Тимофей Иванович пытался смотреть на красивых ухоженных женщин, своего возраста в автомобилях. Они безразлично проезжали мимо не замечая его. Один раз, она такая дамочка даже специально окатила Тимофея Ивановича грязной водой, газанув в громадной луже. Он расстроился, пришел домой мокрый, поникший с темными пятнами на летних светлых брюках. Зоенька изругала непутевого мужа и долго отстирывала брюки Тимофея Ивановича.
Он сидел в семейных цветастых и линялых трусах в кресте поджав ноги в пупырышках, почему то не снимая мокрые новые носки и чувствовал себя несчастным. Злился на Зоеньку, которая намыливала его штаны и ворчала в ванной. И вдруг поймал себя на мысли, что он сейчас почти изменил жене, ну по крайней мере в мыслях, с той женщиной облившей его грязной водой, и Зоенька сейчас собственноручно смывает следы его преступления с брюк. Это так возбудило Тимофея Ивановича, что он решительно встал, ворвался к Зоеньке в ванную комнату и задрал ее юбку.
У Зоеньки ломило поясницу. Она сегодня целый день мыла полы, крутила банки с заготовками и очень устала. Она сердилась на мужа, что он уляпал неизвестно где светлые и почти новые брюки. Если их не застирать сразу – пятен не вывести. Так бы плюнуть на все и отдохнуть в кресле с новым журналом о жизни беспутных и наверняка развратных звезд. Но брюк было жалко. На следующей неделе они были приглашены в гости, и она планировала, что Тимофей Иванович пойдет нарядным и будет выглядеть уж точно не хуже мужа ее подруги, а тут – пятна.
Решительно одернув юбку Зоенька решила, что Тимофей Иванович стукнулся головой, когда изгваздал свои брюки, но потом почувствовала, что дело плохо. Возможно, он чем-то заразился. Иначе как можно объяснить его поведение? И эти незапланированные и прямо скажем какие-то дикие порывы? Она решительно повернулась к Тимофею Ивановичу  с мокрыми брюками в руках и увидела его искаженное лицо. Не долго думая, она хлеснула его по этому искаженному лицу грязными, в мыльной пене брюками и раздраженно кинула их в тазик.
– Что это ты удумал? – вскричала она, получив таки подтверждение маминым словам, что все мужья кобели.
Тимофей Иванович тяжко переживал такое унижение от Зоеньки. Он не разговаривал с ней весь вечер. Лег спать позднее ее и всю ночь ворочался. Утром встал осунувшийся и грустный.
Зоенька посмотрела утром на мужа и раскаялась. Видимо она не правильно его поняла. Может быть, он хотел ей помочь, и облегчить боль в пояснице? Уговаривала она себя. Но почему его лицо было так странно искажено? Честно говоря, Зоенька иногда подсматривала за мужем, в те, два раза в году  дозволенных ему телесных радостей. Точнее она первый раз чуть-чуть приоткрыла глаза на третий год совместной жизни, пытаясь понять, так же Тимоше это противно, как и ей или все же приятно. В первый раз она не определилась. Сначала она подумала, что скорее всего ему больно, так сильно его лицо перекосилось, он застонал и упал рядом потный и обессиленный. Она пожалела мужа, но решила, что для того чтобы появились дети, они должны страдать вместе. Но у них родился сначала один ребенок, потом второй, а Тимофей Иванович все так же продолжал страдать свои положенные два раза в год. Зоенька задумалась, а так ли это противно ему как ей? И на десятом году брака решила подсмотреть еще раз. Но так и не поняла.
Тимофей Иванович ушел на работу продолжая сердиться на Зоеньку. На проходной его встретила новенькая вахтерша, молоденькая и хорошенькая. Принимая пропуск она ему так улыбнулась, что плечи у Тимофея Ивановича сами собой расправились, живот втянулся, ну, насколько возможно – сантиметра на два, и настроение – расцвело. В обед он подумал, что, наверное, он улыбается совсем не тем женщинам. «Старухи» он смело произнес про себя это слово, но не относя его к Зоеньке, не способны оценить его как мужчину. С этими мыслями он смело вышел после рабочего дня за проходную. 
Тимофей Иванович шел домой и размышлял, какие брюки ему надеть сегодня на вечернюю прогулку, и подойдет ли его малиновый в полосочку галстук к этим брюкам. Надо сказать, что брюки у Тимофея Ивановича сухие и готовые к прогулке остались одни. Летние заслуженные брюки кисли в тазике с мыльной водой, дожидаясь, когда остынет Зоенька и достирает их. Поэтому и выбирать было не из чего. Но сам процесс выбора был приятен, почти так же, как его вчерашнее возбуждение от того, что Зоенька смывала следы его преступления с его же брюк. Правда реакция Зоеньки потрясла Тимофея Ивановича и даже больше – разочаровала.
Так размышляя о приятном, и старательно обходя в своих размышлениях неприятные моменты Тимофей Иванович дошел почти до дома, осталось то каких-то минут десять. Он остановился у магазина и критически осмотрел себя в грязной витрине, пытаясь принять смелую и героическую позу и стараясь найти те, неизмеримо прекрасные черты, которые увидела в нем новенькая вахтерша.
Он расправил плечи, втянул живот на возможные два сантиметра и двинулся к дому, чтобы поужинать, выбрать брюки и галстук и выйти на улицу. Потому что был уже август, скоро станет холодно и женщины спрячут все то, что сейчас было видно. Но это тоже относилось к неприятным моментам, которые в своих мыслях старательно обходил Тимофей Иванович.
На встречу ему шла немного развязная блондинка лет около тридцати. Точнее Тимофей Иванович не мог определить. Может быть, под толстым слоем косметики скрывалась и более юная женщина. Она улыбалась своим мыслям, размышляя о приятно проведенной ночи с Вовкой, и планировала дальнейшие ночи в его объятиях вплоть до свадьбы. От этого ее бедра, вспоминая ночные телодвижения, стали раскачиваться призывно, всё более увеличивая свою амплитуду, грудь вздымалась и улыбка становилась все шире.
Тимофей Иванович даже поперхнулся от такой немыслемой красоты, которая сама плыла ему в руки, точнее… тут даже сердце дало сбой, от размышления куда плыла этакая красота в страшно обтягивающих джинсах.  Тимофей Иванович решительно шагнул навстречу своему счастью и обхватил на ходу всю эту доставшуюся ему красоту за талию.
Зоенька решила исправить все же свою вчерашнюю резкость с Тимофеем Ивановичем, и пошла в магазин, чтобы приготовить изысканный ужин, и сгладить так некстати возникшую размолвку. На следующей неделе они же были званы в гости к ее подруге. А уж подруга не преминет воспользоваться и указать Зоеньке на проблемы в ее супружестве. А это было совсем не к чему, потому что Зоенька в прошлый приход подруги к ним в гости указала подруге на тоже самое.
Зоенька планировала как она сейчас зажарит к приходу Тимофея Ивановича курицу и даже, наверное, сама нальет ему небольшую стопочку, чтобы совсем загладить трещину в отношениях, как увидела своего мужа впереди себя, спешащего к дому. Она совсем раскаялась в своем вчерашнем поведении, представляя какие муки совести испытывает ее Тимоша, что ускорила шаг, но сумки с продуктами были очень тяжелые.
И зачем только она набрала столько огурцов для посолки? И варикозные ноги ломило от напряжения. Уже совсем было она решила окликнуть Тимофея Ивановича, обрадовать неожиданной встречей, а заодно перегрузить на него сумки с продуктами, как увидела, то, что совершенно сбило ее с толка и остановило крик прямо где-то на выходе. Зоенька закашлялась и впервые в жизни встала в нерешительности.
Она увидела как Тимофей Иванович засмотрелся на проходящую мимо размалеванную потаскуху, просто таки свернул шею, пуская слюни смотрел на ее кроваво-красные губы, на груди бесстыдно вываливающиеся из безобразно глубокого разреза блузки и обтянутую задницу. Потом немного замешкался и с блаженной улыбкой схватил ее поперек туловища.
Потаскуха истошно заорала от неожиданности и стала бить Тимофея Ивановича маленькой сумочкой по лысине. Она истошно визжала:
– Извращенец! – и выдиралась из объятий Тимофея Ивановича.
Уж в чем-чем но в этом Зоенька с этой потаскухой было солидарна. Она бросила сумки с продуктами, подбежала на подгибающихся ногах к мужу и стала бить его по лысине дерматиновой сумкой визжа:
 – Извращенец!
Потаскуха наконец вырвалась из объятий ошалевшего Тимофея Ивановича, обняла оторопевшую Зоеньку припав к ее обширной груди и проникновенно сказала:
– Спасибо женщина! Вы меня спасли от извращенца! Мы, женщины должны помогать друг другу!
Зоенька обиделась на потаскуху, за извращенца и стукнула ее дерматиновой сумкой по голове. У сумки оторвалась одна ручка, видимо она не была предназначена для таких активных боевых действий, и она только смазано прошлась по щеке потаскухи. Размазала ее потаскушную кроваво-красную помаду и аспидно-черную тушь. Но для морального удовлетворения Зоеньки и этого было достаточно.
Потаскуха завизжала пронзительно и обиженно:
 – Извращенцы! – и уворачиваясь от дерматиновой боевой сумки постыдно бежала.
Зоенька зло сжала зубы, всучила пыльные пакеты с продуктами избитому двумя сумочками Тимофею Ивановичу и ткнула его в спину кулаком, коротко скомандовав:
– Домой!
Дома она мстительно исполосовала светлые прокисшие в тазике с мыльным раствором брюки, о чем пожалела сразу же. Денег купить новые не было. Готовить изысканный ужин она тоже не стала из мстительных побуждений и оставила избитого Тимофея Ивановича голодным.
Утром Тимофей Иванович не смог встать с постели. На нервной почве от всех перенесенных им унижений и потрясений он заболел. Поднялась температура, глаза покраснели и слезились. И вид он имел довольно жалкий. Зоенька вызвала врача, но ходила с поджатыми губами. Тимофей Иванович смиренно сносил все это. Проболел две недели. В гости они не пошли по уважительной причине.
Через две недели, Зоенька, посмотрев женскую передачу о семейных отношениях, где рассказывалось, что в крахе семейной лодки обязательно повинны обе стороны, приняла решение. Решение это ей далось нелегко. Но она ощущала себя мученицей и праведницей, и это как то скрашивало весь ужас предстоящего.
Она разрешила еще один раз официальных телесных радостей для Тимофея Ивановича. Он воспользовался с благодарностью и радостью. Подглядывать, продолжая чувствовать себя праведной мученицей, Зоенька не стала.
А через год Тимофей Иванович как то забыл воспользоваться своим выстраданным третьим официальным разом. А еще через год и вовсе отказался ото всех телесных радостей кроме вкусных ужинов Зоеньки.