Кукловод и марионетки

                ВСТУПЛЕНИЕ
       В прошлом году, будучи в гостях на даче у знакомых в Подмосковье, я проявил свойственную мне любознательность и уговорил их разрешить мне порыться на чердаке, где лежали вещи, по их словам, «еще со времен оных». Это были вещи прежних хозяев дачи. В поисках книжных и всяких прочих раритетов я перерыл весь чердак. Основательно измазавшись в многолетней грязи и покрывшись пеленой паутины, я, наконец-то, отрыл то, что могло быть читабельным. Им оказалась пухлая тетрадь в клеенчатом переплете. Углы тетрадных страничек были замусолены и кое-где обтрепаны. Чернила от ручки местами размазались от чердачной сырости. Однако, предприняв заметные усилия, можно было разобрать содержимое найденного реликта.
       К сожалению, первые странички тетради были безжалостно вырваны варварской рукой. Там, наверное, содержались автобиографические сведения. По тексту мне стали известны только имя и отчество автора найденного сочинения, скрасившего скучные часы пребывания на даче. В таком первозданном виде, не тронутой рукой ловкого толкователя, я и передаю в ваши руки, надеюсь, приятный читатель, найденную прелюбопытную историю. Содержание коротких глав найденного сочинения я сохранил в неприкосновенности, снабдив их только своими подзаголовками для удобного чтения. Само собой, я смягчил некоторые оригинальные резкие выражения, чтобы не портить ваш благовоспитанный вкус.
       Про возраст рукописи могу сказать одно: судя по ее содержанию и состоянию на день обнаружения, она была написана в середине или конце семидесятых годов двадцатого века человеком, как тогда говорили, «интеллигентной наружности, состояния ума и чувства». Правда, не все в его двусмысленном поведении я могу принять и с ним согласиться в уместности его противоречивых суждений.

                НЕЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ РАЗУМ
       …то, что было, я помнил смутно и то до определенного момента. В памяти остались только езда в автобусе по шоссе из Москвы в аэропорт, ощущение счастья от близости с любимым человеком, да еще внезапная остановка автобуса у дремучего зеленого леса, выходящего на дорогу, вместе с тем, что за этим последовало. Уже потом, когда я проснулся, правда, еще во сне, моему удивлению не было предела: оказывается, моим любимым человеком был мужчина, а я был женщиной. Получилось нечто гей(н)еобразное. Как это могло случиться со стопроцентным мужчиной, который всегда относился к тому, что он мужчина с чувством, нет, не почтения, но уверенности в том, что это неизменная данность, константа его существования, не могу взять в толк. Я, конечно, люблю женщин, но не до такой степени, чтобы самому стать женщиной. Мужчиной я родился, мужчиной и умру: такова моя судьба, коя сиречь карма. Никогда прежде я не ощущал себя женщиной ни во сне, ни, тем более, наяву. А, вот здесь тебе и «нате, мэн или звезда в томате». Прямо чудо какое-то. И тут меня осенило: удивление то от дива, от чуда производно.
       Но не это меня потрясло. Отнюдь не мужская фобия. Я впервые в своей жизни поймал сон на мысли. Что она означала? То, что я понял, что есть нечто разумное во мне самом, чем я не могу являться. Вот как это было…

                СОН ВО СНЕ
       Мне стало ясно, что понимать сон можно, ничего ему не приписывая, а это прямо противоположно тому, что говорил нам дедушка Froid, ибо сон есть явление не моего бессознательного, а сверхсознательного. И только это дало возможность выяснить из доступного мне воспоминания, что «мой любимый» был двойным агентом, оказавшимся «нашим» разведчиком. От всего, что было до названной поездки с ним в автобусе, у меня запечатлелась в памяти только картина зимнего вечера, где-то на окраине города в частном секторе деревянных построек. На потемневшем синем ледяном небе висит оранжевое солнце, которое уже не только не греет, но и светит только для того, чтобы не пропасть в сгущающейся тьме, надвигающейся со всех сторон. На небе уже начинают мерцать звезды, а руки и лицо начинают быстро холодеть от студеного воздуха. И вдруг я уже еду в автобусе посреди теплого лета. Но это «вдруг» обманчиво: я начинаю вспоминать, что это продолжение того сна, что я видел прежде, за месяц до этого. Тот сон заканчивался тем, что я с людьми стоял на окраине Москвы и ждал автобус в аэропорт. То, что это было не мое время, я понимал ясно. Это было примерно, в году 59-м, а может быть 60-м, когда я был дошкольником. Но в прошлом сне у меня не было ощущения близости и тревоги за любимого человека. В нем было ощущение радости от встречи с давним знакомым – моим родным городом, - чувство счастья от того, что я еще ребенком вновь иду, шагаю по улицам моей сказочной, мифической Москвы. А мне навстречу попадаются величественные здания, и Кремль смотрит отовсюду на меня.
       Автобус во сне остановился по просьбе «моего любимого», который выбежал на крики о помощи в густом лесу. Он побежал по направлению к шеренге деревьев, заслонявших группу мужчин, судя по крикам избивавших  несчастную женщину. Я бросился вслед за ним. За спиной я услышал, как и другие люди тоже стали выходить из автобуса. У меня было странное ощущение, как будто я был сам не свой, а точно мне давным-давно знакомой женщиной с легко узнаваемой внешностью. Ее яркие глаза излучали теплый, ласковый свет из-под прищуренных длинных ресниц. Но подбежав ближе, я увидел, как все хулиганы вместе с избитой женщиной и «моим любимым» разбежались в разные стороны. Я побежал следом за своим спутником и прибежал на поляну, на которой находился  трехэтажный загородный дом. На входе стоял человек и на польском языке спросил меня, что угодно пани. Я сразу понял, что должен назвать пароль: “Jest domem dla patelni Wojty;y” («Здесь проживает пан Войтыла»)?  Получив нужный ответ, я прошел в дверь и оказался, как я понял из разговоров многочисленных обитателей дома, среди заговорщиков, злоумышляющих против «красной» Польши. И вот я стал искать среди них своего человека, расспрашивая гостей, где пан Войтыла. Постепенно все, что было вокруг меня, стало терять свою живость и застыло. Ко мне стало возвращаться сознание. Я точно знал, что еще нахожусь во сне, на той прозрачной грани, где сон мешается с реальностью. Но в то же время я понимал, что у сна есть своя реальность. Даже больше: та наличная реальность, в которой мы живем, есть только часть настоящей реальности. Наконец я понял, что сон необратимо сворачивается, оставляя меня наедине со своей мучительной недосказанностью.
       Но не это меня так сильно взволновало, что стало откровением. Я неожиданно для себя навсегда понял, коснувшись вскользь неведомого смертным, что есть нечеловеческий разум, и он действует во мне. Его работа, о которой я случайно догадался и мог так никогда и не узнать, давала о себе знать по умному сценарию, беспристрастно развертывающему передо мной явно драматическое действие. Но в том, как оно развертывалось, я всем своим существом почувствовал, что меня самого в нем нет, что не я являюсь его автором и постановщиком. В нем я в лучшем случае второстепенный герой, если не заштатный статист. Причем мне вовсе не должно было догадаться о творящейся на моих глазах мистерии.
       Сам факт того, что кто-то есть помимо меня самого во мне, странное дело, был мне не страшен. Я впервые ощутил присутствие того, кого называют с большой буквы. Но это случилось так, как будто я открыл Его без должного на то Его повеления. Так Кто это был? Моя первая интерпретация привела меня к самому мозгу. А что если мозг есть разум без меня: ratio-ego? Но потом эта дикая, безумная мысль меня покинула. Более приемлемой, я не говорю еще «истинной», явилась интерпретация всего со мной случившегося во сне как смещения меня самого, сдвига моей души в пространстве и во времени одновременно в Москве и в Польше, и еще в каком-то сибирском городе на выселках, в конце 50-х, а может быть в начале 60-го. Всего скорее, я оказался в теле «знакомой незнакомки».

                ПОИСКИ МЕСТА НАЗНАЧЕНИЯ
       Первым делом, придя в себя, я занялся поисками той дороги, по которой мог проезжать автобус из сна. Мне нужна была хоть одна зацепка для того, чтобы разузнать, кем была та женщина, которой я стал во сне. Слава Богу, я был в отпуске и предоставлен самому себе. Для того, чтобы выяснить, где эта дорога пролегала, я пошел в химкинский филиал Ленинки, недалеко от моей дачи. Там я с трудом раздобыл карту московских автомобильных дорог конца 50-х - начала 60-х гг. этого века и физическую карту Подмосковья. И стал искать по ней то место, где дорога соприкасается с нашим лесом в Химках по направлению к Шереметьево, ибо именно туда мог ехать мой спутник, чтобы полететь в Варшаву. В библиотеке же я узнал, что Шереметьево стало использоваться в качестве международного аэропорта только в 60-м году. Для уверенности в том, что пережитое во сне происшествие имело место, я стал расспрашивать  знакомых старожилов на дачах, где пролегала дорога в Шереметьево в то время. К сожалению, мало кто из них помнил об этом. Единственно, что мне удалось узнать так это то, что я и так нашел по карте, а потом уточнил при личном ознакомлении с трассой на Шереметьево. Через несколько дней я кое-как все же нашел похожее место, но не совсем там, где ныне пролегала дорога на международный аэропорт. Само место пока мне не дало никаких примечательных зацепок. Я уж было бросил свою затею, приняв ее за поиски «прошлогоднего снега». Только моя привычка доводить любое дело до конца вынудила меня напоследок обратиться к периодике лета 60-го года.
       Объяснив свой интерес к пожелтевшим страницам более чем пятнадцатилетней давности необходимостью написать научную статью о недавней истории края, я перелистал тысячи страниц местных и центральных газет: «Вечерку», «МК», «Подмосковные новости» и пр., пока, к своему счастью, не наткнулся на небольшую заметку о происшествии на дороге в аэропорт от 23 июля 1960 г.
       Там буквально было записано: «За минувшие сутки было совершено 2 грабежа, 10 краж и одна попытка изнасилования.
       На дороге у химкинского леса тов. Виноградов, остановив автобус, направлявшийся в аэропорт Шереметьево, смог предотвратить попытку изнасилования комсомолки К.М.
       В результате совершения Виноградовым мужественного поступка виновные в совершении преступления были задержаны. Товарищу Виноградову С.А. была выражена устная благодарность руководством местного отделения милиции за своевременное оказание помощи в предотвращении преступления и в задержании в нем виновных».
       Когда я наткнулся на знаковую заметку, у меня потемнело в глазах от такого совпадения с тем, что я видел во сне. Мой сон был вещий. Причем он извещал меня о том, что уже давно «кануло в Лету». Это была реальная зацепка. Моим спутником по сну был некто «тов. Виноградов А.С.».
       Теперь я должен был все разузнать о том, кто такой Виноградов А.С. И только потом я мог, имея сведения о Виноградове, попробовать разведать, кем была его спутница в тот день, когда он спас женскую честь комсомолки, как ее… кажется, да, К.М., от посягательств кучки негодяев. Однако, зная о характере деятельности тов. Виноградова, я не мог не отдавать себе отчет в том, что наведение о нем справок может обернуться для меня нежелательными последствиями. Ведь возникал естественный вопрос о том, что меня заставило наводить такие справки о советском шпионе, тем более двойном агенте. Он не мог не возникнуть у почтенных работников с Лубянки, если моя самовольная розыскная деятельность  коснется государственных интересов СССР. Надо было думать, как именно начать свой опасный розыск, чтобы сделать его безопасным для  меня лично. Я не счел ничего лучше, как представиться в случае необходимости объяснения причины моего поиска А.С. Виноградова сыном той самой комсомолки К.М., честь которой и заодно мою жизнь спас разыскиваемый. В то время я мог быть еще в утробе спасенной комсомолки. И хотя я был немного старше мифического утробного зародыша, тем не менее, я не смог придумать  лучшего объяснения.
       Если «тов. Виноградов А.С.» был двойным агентом, известным в антисоветском варшавском подполье под именем «пан Войтыла», конечно, при условии прозорливости моего сна, сама его фамилия могла быть «шпионской легендой». И все же я решил «попытать счастья» и обратился за справкой в московское бюро услуг. Там, как я и ожидал, мне выдали целую кучу адресов, по которым я устал ходить и искать на свою бедную… голову приключения. Все указанные адреса били мимо цели.


                НЕЖДАННО-НЕГАДАННО
       И вот однажды, уже где-то спустя две недели после моих поисков, когда я стал частично забывать мой ночной фантом, со мной произошел странный случай. В обеденное время я зашел в осенний парк, расположенный недалеко от места работы, где я прозябал после отпуска в ожидании того, что придет час моего освобождения от мирской суеты и канцелярской скуки. Присев на скамью, я стал наслаждаться одним из последних солнечных сентябрьских дней, окруженный со всех сторон деревьями с опадавшей к моим ногам светло-желтой и красно-бурой листвой. Закрыв от радости слияния с погожей погодой глаза, я не заметил, как кто-то подошел ко мне и неожиданно задал вопрос, поставивший меня в тупик.
       - Александр Сергеевич, почему вы ищете Александра Сергеевича Виноградова?
        Услышав вопрос, я буквально чуть не упал со скамейки от страха. Вытаращив глаза, я увидел рядом с собой сидящего человека, точнее, странное существо без пола и возраста в наглухо застегнутом сером пальто, внимательно на меня смотревшее. Существо пожелало со мной познакомиться.
       - Позвольте представиться, Юрий Алексеевич Гагарин. Да, да, тот самый. Слухи о моей смерти сильно преувеличены. Я недавно вернулся из космоса. Не смотрите на меня как на сумасшедшего. Я действительно Юрий Гагарин.
       Что я мог сказать в ответ на бредовое представление городского сумасшедшего, кроме того, как с ним согласиться?
       - Что вы, что вы, Юрий Алексеевич, я нисколько не сомневаюсь в том, что вы не погибли и недавно вернулись из космоса. Меня удивил ваш вопрос. Откуда собственно вы меня знаете, как и то, что я ищу товарища Виноградова?
       - Александр Сергеевич, вы неисправимый скептик. Ну, да Бог с вами. Не верите, что я Юрий Гагарин, ну, и не верьте. А у нас в космосе все вас знают, - стал уверять меня сумасшедший. - Вот прислали вам сообщить, чтобы вы воздержались от поисков Александра Сергеевича. И знаете почему?
       - Почему? - только и мог я ответить своему необычному собеседнику. У меня было странное неземное чувство, что в этот момент нашего разговора мы были единственные существа во всей Вселенной.
       - Не бойтесь, Александр Сергеевич, мы не одни. Ответ на ваш вопрос прост: Александр Сергеевич Виноградов – это вы.
       - Как это я? Вы в своем уме?
       - Это очень интересный вопрос. Можно сказать с достаточной степенью уверенности, что я не в своем, а в вашем уме. А вот ваш ум явно находится не в своей тарелке.
       - Если придерживаться вашей логики, то мой ум находится не в моей голове, ибо она занята вами. Так что ли?
       - Это, конечно, остроумное замечание, но оно не имеет отношения к реальной действительности.
        - Что есть нереальная действительность?
       - Да, есть, если говорить о действительном существовании иллюзорных представлений.
       - Не кажется ли вам, что как раз вы являетесь носителем таких представлений?
       - Александр Сергеевич, вы намекаете на то, что я только выдаю себя за Юрия Гагарина? Вы, вероятно, полагаете, что я сбежал из сумасшедшего дома и морочу голову таким здравомыслящим людям, как вы?
       - Нет. Если бы вы подошли ко мне и ограничились заявлением о том, что вы прилетели из космоса в качестве Юрия Гагарина, чтобы засвидетельствовать мне свое почтение, то всего скорее я бы так и подумал. Но когда вы сказали мне про товарища Виноградова, которого я действительно ищу, зная только его инициалы, а не полное имя и отчество, которые вы мне назвали, я серьезно задумался над тем, откуда вы это знаете.
       - Значит, вы не принимаете мое объяснение о  том, что мне известно о ваших поисках благодаря тому, что я наблюдаю за вами из космоса. Тогда как вы сами можете объяснить то, что я знаю о ваших поисках? Вы сами себе противоречите: то вы признаете меня Юрием Гагариным, то мне отказываете в таком существовании, считая меня не в своем уме. Тем более, я сам оговорился, что нахожусь у вас в сознании. 
       - Юрий Алексеевич, давайте рассуждать здраво. Исходя из тех данных, которыми мы располагаем, имея некоторый опыт общения друг с другом, можно допустить, что вас используют «втемную» какие-то неведомые силы, чтобы расспросить меня о том, почему я обратился к поискам некоего товарища Виноградова, которого, по-вашему, зовут так же, как и меня. То, что вас использует некто, вы проинтерпретировали так, что являетесь их посланцем. Этого некто вы связали с космосом, который у вас ассоциируется с первым космонавтом Юрием Гагариным. На этом вымышленном основании вы отождествили себя самого с давно погибшим Юрием Гагариным. Тем более, может быть, вас действительно зовут Юрием Алексеевичем Гагариным. И вот вы в качестве однофамильца первого космонавта предположили, что и я являюсь собственно указанным Виноградовым, так как меня также зовут, как и его. Как вам такое объяснение?
       - Вполне разумное. Только опять же оно имеет отдаленное отношение к тому, что есть. Ваше предположение о том, что я как однофамилец первого космонавта, даже больше того, имеющий с ним одно имя и отчество, был использован вне-человеческим разумом для того, чтобы выведать у вас причину вашего интереса к товарищу Виноградову, звучит, по меньшей мере, странно, если не сказать буквально «безумно». Так кто же сумасшедший: я или вы?
       - Могу только сказать, Юрий Алексеевич, что я заинтересовался судьбой товарища Виноградова, когда в нем признал того человека, с кем я ехал во сне на автобусе в аэропорт Шереметьево. Смею вас заверить, я не был им в своем сне.
       - Так вот оказывается, зачем вы им интересуетесь. Александр Сергеевич. Интересно получается, почему вы заинтересовались именно им? Или только он смог вам присниться? Иначе как объяснить ваши попытки его разыскать? Вряд ли вы слышали когда-нибудь хотя бы от одного человека, чтобы тот стал искать ему приснившихся незнакомых людей наяву и тратить на это свое драгоценное время. И еще. Вы слышали во сне, как зовут вашего спутника по дороге в аэропорт Шереметьево? Кстати, когда вы ехали в Шереметьево?
       - Юрий Алексеевич, вы случаем не комитетчик?
       - Похвальная манера отвечать вопросом на вопрос, вы не находите, Александр Сергеевич?
       -  Ладно, чего уж там. Мне нечего скрывать. Да, от вас ничего и не скроешь. Как сказал классик: «Быть может, за стеной... укроюсь… от их всевидящего глаза, от их всеслышащих ушей».
       - Вот вы и заговорили словами апологета вашего тезки. Да, разумеется, от нас ничего нельзя скрыть. Только вы ошибаетесь, приравнивая нас к сотрудникам КГБ. Мы Стражи Космоса, а не Земного Социалистического Царства Партийцев.
       - Вот как? И от кого вы защищаете космос? Случайно, не от меня ли?
       - Если серьезно, Александр Сергеевич, вы чересчур много придаете значения своей персоне. Итак, если вы хотите, чтобы я помог вам в поисках попутчика во сне уже наяву, пожалуйста, ответьте на поставленные вопросы.
       - Извольте. Я определил, что мой попутчик Виноградов в дороге на аэропорт вышел на опушке леса у дороги и предотвратил попытку изнасилования комсомолки К.М. Заметку об этом происшествии я обнаружил в местной газете от 23 июля 1960 г.
       - Ну, хорошо. А какая вам печаль от того, что этот Виноградов ехал с вами в автобусе во сне, а потом спас честь какой-то комсомолки от нападения хулиганов в лесу у дороги на Шереметьево? Или Александр Сергеевич все же вам кем то приходится?
       Я, наконец, решил все выложить начистоту моему странному собеседнику и рассказал о том, кем был во сне и кем я считаю товарища Виноградова А.С., но тут же пожалел об этом.
       - И как быть женщиной мужчине? Понравилось, Александр Сергеевич? Нет, на самом деле, без дураков? Помню, сам я, когда стал мужчиной в одном из рождений, был вне себя от горя: как можно писать стоя?
       - Нашли тоже проблему.
       - Нет, не скажите, нам, бывшим женщинам, это крайне неудобно делать. Вот я, например… а, впрочем, я не об этом. Итак, во сне вы чувствовали себя женщиной и вам, естественно, интересно знать, кем именно вы были и как вас звали. Законное желание. Только что оно вам дает? Ну, узнаете вы, кем были во сне, и чито?
       - Не чито.
       - Вы, Александр Сергеевич, так пытаетесь меня передразнивать? Зачем? Я же ваш спаситель, который может освободить вас от вашей же идеи-фикс.
       - Зачем, вам то это, я спрошу?
       - Мы заинтересованы в вашем хорошем самочувствии. Вы у нас на хорошем счету. Или ваше внимание во сне привлекло нечто другое?
       - Может быть. Только я этого уже не помню.
       - Так ли? Вы говорите мне правду?
       - Вы не находите, Юрий Алексеевич, что ваши вопросы превращают нашу беседу в допрос? Может быть, вы на самом деле сотрудник комитета?
       - Нет, что вы, Александр Сергеевич, как можно. Не снилось ли вам то, что вами кто-то руководит?
       - Кто может мной руководить во сне? Вы в своем уме? Уже и во сне я должен кому то подчиняться?! Не много ли вы на себя берете как посланец неведомых сил: По-вашему,  выходит, что человек полностью обязательно есть чья-то марионетка?
       - Разве нет?
       - Конечно, нет, - соврал я и перешел на поиски, - так кто та женщина, которой я был во сне?
       - Она ваша будущая женщина.
       - Откуда, Юрий Алексеевич, вы знаете, кто будет моей женщиной в будущем? К тому же той женщине, наверное, уже много лет.
       - Ну, и что, с возрастом они еще слаще.
       - А я думаю, что уже горчат и кислят.
       - Если бы я был той, которой был, то доказал бы вам, что вы глубоко не правы.
       - Прошу вас, Юрий Алексеевич, так больше меня не пугайте.
       - Могу только сказать, что звать ее, как и вас, «Сашей», и что ей не так много лет, как вам кажется. Саше сейчас двадцать лет.
       - И когда мы встретимся?
       - Скоро. Засиделся что-то я с вами, Александр Сергеевич.
       - Как же товарищ Виноградов?
       - С ним вы тоже в свое время увидитесь. Засим я вынужден откланяться. Мы еще увидимся, - сказал он напоследок и мигом взмыл в небо, растворившись в его голубой лазури.
       Я еще долго сидел на парковой скамейке, приходя в себя от пережитого потрясения. Не каждый день на твоих глазах происходит чудо вознесения человеческого существа на небо. Впрочем, это мог быть и не человек, а какое-то другое существо. Но, тем не менее, никто и никогда, кроме птиц, не взмывал прямо в небо на моих глазах. Что я мог подумать и сказать об этом? Ничего конкретного, ибо это было выше моих сил. Правда, я мог пофантазировать на эту тему, например, о том, что странный субъект, представившийся мне Гагариным Юрием Алексеевичем, был призраком, демоном или духом самого первого космонавта или, действительно, посланцем неба, принявшим человеческую наружность. Только он никак не походил на самого Юрия Гагарина. Можно, конечно, было обойтись без всяких этих чудесных эффектов, чтобы оказать мне посильную помощь в моих поисках свидетелей откровения сна, явившись в образе простого человека, не вызывающего никакого подозрения в его неземном происхождении. Но, как говорят люди в таких случаях, «пути Господни неисповедимы». Сама чудесность исчезновения посланца неба или «космоса», как выражался мой собеседник, должна была, вероятно, засвидетельствовать подлинность сказанного. Меня во всей этой необычной истории покоробило только одно: манера общения демона, принявшего человеческий образ, очень уж она напоминала привычный образ работы с клиентом сотрудника внутренних дел. Видимо, и в небесной канцелярии не могут обойтись без услуг таких, с позволения сказать, «помощников».

                ДОЛГОЖДАННАЯ ВСТРЕЧА
       И вот во исполнение предначертанного, о котором мне поведал на скамейке в парке «Юрий Гагарин», я «случайно» встретился со своей судьбой в образе прекрасной «знакомой незнакомки». К тому времени я так замотался на своей хлопотной работе, что почти забыл о своих сомнительных делах с потусторонними силами.
       Уже была ранняя зима, покрывшая Москву первым снегом. На улице было зябко и ветрено. Под ногами лежал лед, припорошенный снежной крупой. И я, подняв воротник демисезонного пальто, осторожно шел боком по скользкому тротуару, надвинув фетровую шляпу чуть не на сам нос, а не то бы мне пришлось долго гоняться за ней следом под резкими порывами колючего от холода ветра.  Сильный удар ветра чуть не сбил меня с ног, как только я вознамерился повернуть за угол на соседнюю улицу, на которой располагалась моя работа. Вторая попытка оказалась удачной, но кто-то из-за угла с наветренной стороны, шел мне навстречу и прямо упал на меня. Не выдержав всей тяжести постороннего тела, я поскользнулся на ледяной корке тротуара, упал навзничь, ударившись больно затылком о камень брусчатки мостовой, и потерял сознание. Через мгновение я очнулся и увидел близко над собой красивое женское лицо. Яркие глаза виновницы моего падения  излучали теплый, ласковый свет из-под прищуренных длинных ресниц.
       - Какая я неловкая, чуть не убила вас, - виновато говорила прекрасная «знакомая незнакомка».
       Мне так было хорошо лежать на мостовой и слышать над собой ее певучий голос. Тут она опустилась на колени рядом со мной и своими нежными руками приподняла голову, из-под нее потекла слабая струйка темной крови, окрашивая снег в розовый цвет. Тогда моя спасительница сорвала с шеи шелковый шарф и стала мне перевязывать им мою раненную голову. Вокруг нас столпились люди и стали советовать обратиться в ближайшую больницу на той же самой улице. Мне было странно их видеть. Они все были одеты явно не по моде наших «джинсовых семидесятых». Рядом проехал допотопный роллс-ройс с клаксоном, который огласил нас квакающим предупредительным сигналом. Благо, что я историк и по наружности людей, машин и самой улицы, а также манере говорить, попробовал для себя определить, в какое время я попал. Мне показалось, что это было второе десятилетие нашего века. Моему удивлению не было границ.
       Один пожилой мужчина предложил поднять меня на ноги. Не долго думая, моя незнакомка потянула меня за руку, чтобы поднять с мостовой. Стоявший рядом молодой мастеровой с пышными черными усами, похожий своей комплекцией на циркового силача, заметил: «Так, барышня, вам его никогда не поднять». Он наклонился ко мне и, крепко взяв меня  под мышки, медленно стал поднимать на почти вытянутых руках, пока не поставил на ноги.
       Тем временем мой ангел-хранитель подставил свою руку под мой локоть, и я сделал первый неуверенный шаг вперед. Затылок у меня разрывался от боли, голова кружилась, было дурно. И все же я держался на ногах. За первым шагом последовал второй, но на нем я чуть не споткнулся. Однако прелестная спутница предупредила мое падение, прижав меня к себе, и мы вместе медленно пошли по направлению к неведомой мне прежде больнице. Несмотря на болезненное состояние, я невольно почувствовал большое волнение от пленительного прикосновения гибкого тела и жасминного запаха духов моей проводницы.
       Женщина средних лет в капоте, держа обеими руками корзину с продуктами, громко высказалась мне в след: «Ну, и вырядился, прямо, как фон-барон, а что творится под носом не увидел». Мастеровой же подбежал к нам и протянул мне шляпу. Моя спасительница поблагодарила его от всей души, а я с благодарностью пожал его крепкую рабочую руку.
       - Всегда, пожалуйста, - сказал, улыбаясь, парень и помахал нам на прощание рукой.
       У меня теперь появилась возможность внимательнее присмотреться к своей спутнице. Она была одета по моде времен первой мировой войны. На ней было приталенное «универсальное пальто» из кашемира черного цвета с цельноскроенными рукавами со строгими лацканами  и расширенной и укороченной юбкой. Воротник пальто был стойкой с V-образным вырезом. На голове сидела аккуратная шляпка «клош», по форме напоминающая колокольчик. На ножках были кожаные туфли серого цвета с высоким каблуком. Но вся ее элегантная одежда не шла ни в какое сравнение с ее естественной красотой. Стройность фигуры и гармоничность черт девушки лишь подчеркивал изящный силуэт ее одежды: пальто, шляпки и туфель. Прежде всего, притягивало беспристрастный взгляд ценителя женской красоты ее очаровательное лицо. Оно было удивительным: высокий лоб, большие зелено-карие глаза с длинными ресницами под темными изогнутыми бровями, между ними нос правильной формы, а ниже рот с ровными белыми зубами, округлый подбородок и утонченная шея с пульсирующей веной под тонкой бледной кожей. Мне так и хотелось прикоснуться к ее розовым губам, которые составляли цельный ансамбль из верхней стреловидной и припухшей нижней губы в виде изогнутого колчана.
       - Бога ради, извините меня, милая моя спутница, что отнял у вас время, - наконец нашелся я что сказать, - позвольте мне представиться, - Александр Сергеевич, ваш покорный слуга.
       - А меня зовут Дарья Петровна, - просто ответила моя спасительница и добавила, - вот мы с вами и познакомились.
       То, что сказала мне Дарья Петровна, оказалось решающим аргументом в понимании того, что она – моя судьба. Именно она была виновницей не только моего падения, но и, самое  главное, моего сна. Лишь когда я это понял, до меня дошло, где я оказался. Это было слишком много для моей больной головы. От очевидности сознания того, что я невероятным образом оказался в далеком прошлом, за шестьдесят лет до моего времени, у меня совсем закружилась голова, и, если бы Дарья Петровна меня вовремя не прислонила к фасаду больницы, к которой мы уже подошли, то я немедленно грохнулся бы у ее ног.
       - Сестра! Подойдите сюда, - крикнула Дарья Петровна выходящей из дверей больницы сестре милосердия с красным крестом на белом плотном повязанном  платке.
      Вместе с молоденькой миловидной сестрой Дарья завела меня в больничный зал для приема  посетителей. Вскоре ко мне подошел доктор и увел в свой кабинет. Осмотрев, он сказал, что у меня сотрясение мозга. Когда он спросил мое имя и где я живу, то я ответил ему, что от падения частично потерял память и не помню ни своей фамилии, ни того, где живу. Записав мои слова, он вызвал через медицинскую сестру Дарью Петровну, которой передал слово в слово все, что от меня услышал.
       - Как я понял, вы помогли Александру Сергеевичу дойти до больницы. У него частичная амнезия и, пока его не хватятся близкие, он может, конечно, на время остаться у нас. Но… в связи с поступлением большой партии раненных с самого фронта у нас нет лишних больничных коек. В случае такого сотрясения мозга, которое наблюдается у нашего больного, единственным способом лечения является больничный покой.
       - Не беспокойтесь доктор, я возьму его к себе. У меня дома есть все условия для такого покоя.
       Врач попросил Дарью Петровну на всякий «медицинский» случай оставить свои координаты и пожелал мне скорейшего выздоровления.
       Когда мы вышли на улицу, то Дарья Петровна взяла извозчика, и мы не спеша поехали по гулким мостовым от Воздвиженки, на которой располагалась больница, через Тверскую улицу до Камергерского переулка. Всю дорогу, пока мы ехали, у меня было такое ощущение, что я оказался на прогулке в музее под открытым небом.
       Оказавшись в Камергерском переулке, извозчик остановился, и мы вышли из коляски. Дарья Петровна повела меня к себе домой. Подойдя к самому парадному, я попросил мою спутницу остановиться.
       - Дарья Петровна, еще раз извините за то, что причинил вам такие большие хлопоты. Теперь я знаю, где вы живете, и когда я буду чувствовать себя лучше, то обязательно вас приглашу в оперу в знак благодарности. Вы не откажитесь мне составить компанию?
       - Это зависит от вашего поведения, Александр Сергеевич. Вот, например, сейчас вы меня очень обидели. Как вы плохо обо мне думаете. Неужели вы, Александр Сергеевич, думаете, что я спокойно пойду к себе домой, когда человек, в несчастье которого я непосредственно виновна, буквально окажется на улице, не зная, куда ему идти. Если вы меня хоть капельку уважаете, то поклянитесь, что будете во всем слушаться меня. Договорились, Александр Сергеевич?
        - Дарья Петровна, я готов вам в чем угодно поклясться, настолько это важно для меня.
       - Что для вас важно, Александр Сергеевич? Что вы меня будете слушаться или что я вас сбила с ног?
       - Совершенно верно, Дарья Петровна, для меня важно то, что вы помогли мне оказаться на мостовой. Благодаря этому я с вами встретился. Если бы я умер от этого, я был бы счастлив.
       - Александр Сергеевич, пойдемте скорей домой, а то вам опять нехорошо.
       - Слушаю и повинуюсь, Дарья Петровна, - ответил я и предложил руку своей заботливой спасительнице.
       Заметив мою улыбку, Дарья Петровна уверилась в том, что со мной относительно все в порядке и взяла меня под руку. Я почувствовал, что она втайне была тронута моей рыцарской верностью ее особе. Когда мы поднялись на второй этаж большого трехэтажного дома с колоннами, то моя госпожа известила меня о том, что живет с отцом. Ее брат теперь воюет на южном фронте в чине капитана артиллерии.
       - А вы, Александр Сергеевич, не были случайно на войне?
       - Насколько я помню, Дарья Петровна, я на ней еще не был.
       - И, слава Богу, Александр Сергеевич.
         Тут Дарья Петровна позвонила в дверь, она открылась и показалась, как я понял, служанка, которая, поздоровавшись, приняла у меня пальто и шляпу. С перебинтованной головой я представлял жалкое зрелище. В зеркале в прихожей я увидел удивленное лицо пожилого мужчины.
       - Сережа! Что с тобой случилось?
       Как я понял, с этими словами он обратился именно ко мне. Я сделал большие глаза.
       - Как, неужели ты не признал своего школьного друга? – только и мог, что спросить раздосадованный хозяин дома.
       - Папа, посмотри внимательно на Александра Сергеевича. Он тебе в сыновья годится, а не в школьные товарищи.
       - И в самом деле, что это я. Однако вы так похожи на моего школьного друга Сергея Ивановича Виноградова, что я вас принял за него. Может быть, вы его сын?
       - Извините, Петр… («Андреевич», мне подсказала Дарья) Андреевич, от падения я совсем не помню свою фамилию и кто был моими родителями.
       - Папа, будет хорошо, если ты меня выслушаешь. Я виновата в том, что спешила и нечаянно сбила с ног Александра Сергеевича. Он упал, потерял сознание, а когда пришел в себя, то оказалось, что он многое забыл. Доктор сказал, что у Александра Сергеевича сотрясение мозга. И от этого частичная амнезия. Я предложила ему погостить у нас дома, чтобы он мог прийти в себя. Доктор согласился. К тому же у него в больнице много раненных с фронта и не хватает больничных коек.
       - О чем ты, Даша, говоришь. Ты меня заставляешь самого себя стыдиться. Неужели у нас не найдется места для такого милого человека, как Александр Сергеевич. К тому же он не может не быть родственником моего друга. Я вам серьезно говорю, Александр Сергеевич, что вы буквально вылитый Сергей Виноградов.
       - Все может быть, Петр Андреевич. Это как судьба распорядится.
       - Даже то, что вы сказали, вы сказали так, как говорил мой друг Сережа.
       - Александр Сергеевич, с моим отцом бесполезно спорить, ведь он преподает в университете философию.
       - Вот как? Петр Андреевич мне будет интересно вас послушать.
       - Мы еще с вами побеседуем. А ну-ка, Даша, ты почему держишь своего гостя в прихожей? Пора уже обедать.
       И тут я увидел, как ей к лицу твидовый английский костюм из жакета с басками, вышитыми отворотами, карманными лацканами и удлиненная «хромающая» юбка, сужающаяся книзу. Короткие завитые волосы, постриженные в стиле «буби-копф»,  не только не портили Дарью Петровну, но придавали ее облику некоторую пикантность.
       - Марья, отведи, пожалуйста, Александра Сергеевича, в комнату для гостей. Вы пока там отдохните с дороги, прежде чем мы соберемся к обеду.
       Когда служанка меня повела в комнату для гостей, то я спросил у нее, какой сегодня год, месяц и число. Она сказала, что с утра было 12 декабря 1916 года по новому стилю.  Оставшись наедине с самим собой, я предался серьезным размышлениям. Черепная травма от падения на скользкой мостовой еще давала о себе знать, но никак не мешала моим размышлениям.
       Итак, я оказался в прошлом, причем не своем. К тому же оно было не прошлым моего воспоминания, а реальным прошлым, являющимся для меня самым настоящим настоящим. Как это могло произойти, я не ведал. Но это было так. И что мне можно было делать? То, что я уже сделал и продолжаю делать впредь. Я встретил свою любимую. Я это еще предчувствовал в своем необычном сне, только дал ему неверную интерпретацию касательного того, в кого я влюбился. Это был не я, а Дарья Петровна. Теперь я должен был поступать в соответствии с историческим моментом. Близилась февральская буржуазная революция, а за ней большевистский октябрьский переворот с кровавой гражданской войной. Я должен был предпринять все возможное, чтобы спасти от вероятной гибели мою любовь, - Дарью Петровну. Но для этого мне надо было поближе познакомиться с ней, чтобы она мне всецело доверяла. А это возможно только при условии того, что она меня по-настоящему полюбит.
       Затем надо было разыскать средства для того, чтобы вовремя покинуть Россию. У меня не было никаких обязательств перед царем и прочими идеологическими фетишами, чтобы я жертвовал собой и другими на империалистической или гражданской войне, а тем более для так называемой «революции». Поэтому меня ничто не могло удержать в России. Я не знал своих предков, ибо насколько я себя помнил, всю свою недолгую жизнь был сиротой. Однако меня до поры до времени могла удержать только Дарья Петровна. И вот ради этого я мог играть роль больного частичной амнезией, ибо в мое объяснение того, что я человек из будущего, мне сейчас абсолютно никто не поверит. Другое дело, если Даша меня полюбит, то может быть… 
       Но где найти мне средства на отъезд в Европу или Америку? Ведь у меня в карманах нет ни одной завалявшейся дореволюционной копейки. Я лихорадочно стал думать о том, что может стать источником денежных накоплений. Не найдя ничего лучше, я остановился на историческом кладе с обязательными драгоценностями. Единственно, что меня могло утешить, так это воспоминание о том, где я был свидетелем находки дореволюционного клада. Таковых у меня не было на примете. Может быть, они и есть, но я забыл об их существовании. Дело осталось за малым: нужно было их вспомнить. Однако на этой мысли меня прервала Марья, вошедшая в комнату для гостей, чтобы позвать меня к обеду.
       За обедом я решил разузнать, как относятся к войне и возможности революции Даша и ее батюшка. Разумеется, разговор об отъезде или хотя бы о путешествии в Европу был преждевременен. Для меня сейчас немаловажной проблемой становился поиск паспорта. Долго разыгрывать партию человека, не помнящего своего прошлого, я не мог. Денежные средства были необходимы еще для того, чтобы разрешить эту проблему. Близкое знакомство с прелестями жандармского управления, в котором знают, как поступать с людьми без соответствующих документов,  не входило в мои планы. Для того, чтобы в ближайшее время приобрести фальшивый паспорт требовалось знакомство либо с преступным миром, либо с революционерами, либо, наконец, с продажными жандармами. А чтобы иметь с ними дело, нужно было большое количество денежных знаков.
       - Александр Сергеевич, я вот о чем подумал. Вам нужно будет сменить одежду. Так теперь никто не ходит. Зачем в наше неспокойное время привлекать к себе излишнее внимание полиции. Кстати, у вас есть при себе личные документы? – спросил меня участливо Петр Андреевич.
       - Я думаю, так никто не ходил и прежде. Я не помню. Надо посмотреть в карманах.
       - Александр Сергеевич, а что вы хотели сказать вот этим «так никто не ходил и прежде»? -  спросила меня Даша.
       - Насколько я помню себя, я был историком. Так вот, я не помню, чтобы в такой одежде ходили люди десять, двадцать, тридцать лет назад, когда меня еще не было. Но так не ходят и сейчас. Остается сделать вывод о том, что так могут ходить люди в будущем.
       - Александр Сергеевич, можно я вас буду называть на правах вашего старшего знакомого Сашей?
       - Конечно, можно, Петр Андреевич. Я попроси бы, чтобы меня так называла и Дарья Петровна, ибо я полностью в вашей власти как пришелец из иных миров.
       - Папа, как интересно, оказывается, Александр Сергеевич к нам пожаловал из будущего. А какие туалеты носят у вас ваши женщины?
       - Даша, не фантазируй. Саша, вы знаете, у Даши богатая фантазия. Вот когда она была маленькой, то мечтала о принце, который пожалует за ней из далекого будущего, чтобы увести ее туда.
       - Дарья Петровна, к сожалению, я не имею возможности вернуться в будущее.
       - Александр Сергеевич, неужели вы поверили в то, что я до сих пор верю в детские сказки? Ведь папа просто шутит.
       - Какие могут быть шутки, Дарья Петровна, человек без памяти явно является человеком из будущего.
       - Ах, вот если так, то мне понятно.
       - Кстати, Петр Андреевич, вы ведь преподаете философию в университете. Как я понял, являетесь, вероятно, профессором. Вы как человек мыслящий и знающий, я полагаю, знаете, чем закончится эта война, в которой участвуют миллионы людей, целые народы. У нас воюет крестьянство, которое должно пахать. Скоро начнутся голодные бунты в центральных городах, - ведь кто выращивает хлеб? Рабочих рук не хватает. А у миллионов крестьян оружие в руках. Плюс революционная пропаганда. Самодержавие уже не способно держать порядок. Как вы думаете, начнется ли революция? Вы не можете не знать, что всегда за революцией следует гражданская война, в которой гибнут миллионы людей похожих друг на друга. Вы не думали, что будет с вами, с Дарьей Петровной в этой человеческой мясорубке?
       - Саша, ты задаешь такие вопросы, которые не только не решаются, но и не задаются за обеденным столом. Но я тебе отвечу. Я крайне обеспокоен создавшейся ситуацией и не только на фронте военных действий, но и у нас в тылу. То, о чем ты говоришь, у нас возможно. Причем это не абстрактная, а вполне реальная возможность. И я беспокоюсь за судьбу моей дочери и сына, который воюет на фронте.
       - Я понимаю, что не место здесь и сейчас об этом говорить, но вы можете полностью рассчитывать на меня  в этом деле. Я готов предпринять все от меня зависящее, чтобы спасти Дарью Петровну и вас от надвигающегося кошмара. Дело в том, что революция начнется с голодного бунта в Петрограде в конце февраля следующего года, меньше чем через три месяца. Если хотите точную дату, то с 23 февраля 1917 г. по новому стилю.
       - Александр Сергеевич, откуда вы можете об этом знать? – с большим сомнением в голосе меня спросила Даша.
       - Откуда я могу это знать? Я вспомнил. Из школы. У нас этому учат детей в младших классах. Я об этом узнал еще в 50-х гг. этого века.
       - Саша, вы нас разыгрываете. Такого просто быть не может. Время необратимо и назад в прошлое вернуться нельзя. Если вы живете в будущем, то как вы оказались в прошлом. Неужели вы не понимаете, что нарушаете законы элементарной логики?
       - Я не вижу здесь противоречия и нарушения законов элементарной логики. Необратимость времени не входит ни в один закон такой логики. Как раз законы элементарной или формальной логики обратимы, если мне не изменяет память. Другое дело, как вообще может быть такое возвращение в такое прошлое, которого у меня никогда не было. Для меня это тоже загадка. То, что я оказался у вас, в 1916 г., для меня настоящее чудо, которое я не могу объяснить ни с философской, ни с научной точки зрения. Надеюсь, вы не принимаете меня за сумасшедшего?
       - Саша, я отдаю себе отчет, что вы в здравом уме. Вот что касается памяти, то не вполне уверен.
       - Неужели вы, Петр Андреевич, с вашим-то умом, не догадались и не додумались, что в моем случае есть нечто необъяснимое? Вот взять хотя бы мою одежду. Или то, что я говорю о будущих событиях. Ладно, ждать начала революции пришлось бы долго, чтобы проверить, говорю ли я правду. Но хотите, я вам скажу, что произойдет скоро: в ночь на 17 декабря 1916 г. по новому стилю будет убит Григорий Распутин во дворце князя Юсупова на Мойке в Петрограде. Его сначала отравят цианистым калием, потом попадут тремя пулями в голову, в печень и почку. Но это его не убьет. Тогда его свяжут веревкой по рукам и ногам и сбросят с моста недалеко от Каменного острова в полынью Невы. До убийства осталось не полных пять дней.
       - Александр Сергеевич, что за ужасы вы говорите! - с неподдельным испугом сказала Даша.
        - И в самом деле, Саша, вы нам рассказали прямо готическую историю .
        - Хорошо, а что вы скажите на это? - сказал я, вытаскивая советский паспорт из внутреннего кармана пиджака.
       - Позвольте.
       - Пожалуйста, возьмите, - ответил я Петру Андреевичу и протянул свой паспорт.
       - Так, хорошая кожаная обложка. Только в ней ничего нет.
       - Как нет?
       - Вот так. У вас есть еще, Саша, аргументы в пользу вашего футуристического существования?
       - Вероятно, я оставил его дома. Хорошо, ваша взяла. Но у меня есть еще отложенный, заочный аргумент. Подождем до 17 числа сего года.
       - Хорошо, Саша, договорились, мы к этому разговору вернемся 17 декабря. Вы, оказывается, еще больший фантазер, чем моя Даша.
       - Ну, папа.
       - Что папа? Осталось только мне заняться сказками для взрослых.
       - Только, Петр Андреевич и Дарья Петровна, у меня будет к вам одна просьба: никому не говорите о том, что я вам сказал. Если Распутина убьют, то мы может оказаться соучастниками этого убийства. Ведь откуда мы могли это знать заранее? Только если состоим сами в заговоре. В существование вестника из будущего жандармы и полицейские ищейки явно не поверят. Хорошо?
       - Хорошо. Ты согласна, Даша?
       - Уговорили.
       - Ладно, молодежь, мне с вами очень интересно. Но меня ждут студенты и кафедра в университете. А вы пока Саша, пожалуйста, как следует отдохните. Это необходимо для вашего здоровья и для спокойствия моей дочери.
       - Конечно, Петр Андреевич. Всенепременно.
       - Вот и отлично.
       На этом мы закончили обсуждение не только опасной, но и щекотливой темы, которая явно была не ко времени, так что я стал сожалеть о допущенной с моей стороны неосторожной откровенности.
       Но как ни странно, то, что я сообщил, не отдалило меня от Даши, а, наоборот, еще больше сблизило.

                ПРИВЫКАНИЕ К ПРЕВРАТНОМУ ВРЕМЕНИ
       Прошло несколько дней. Дарья Петровна разодела меня в модном магазине с ног до головы в приличный костюм темного цвета, в серое пальто, черные теплые туфли и мягкую фетровую шляпу фирмы «Борсалино», а Петр Андреевич мне выдал 100 рублей на поиски моих родственников из рода Виноградовых в Москве. Я согласился принять от них денежную помощь только на условиях незамедлительного возвращения потраченных на меня денег в ближайшее время, когда ко мне вернется память. Я решил повременить с поисками мнимых родственников и не искушать судьбу, чтобы не попасться на глаза жандармам, которые не могли не заинтересоваться с подачи бдительных граждан особой, задающей странные вопросы о других гражданах, не имея паспорта в кармане, и не задержать меня для установления личности.
       Что же я делал? За истекшее время я вспомнил, где находится клад, свидетелем обнаружением коего я стал случайно, еще в бытность мою студентом. Проблема заключалась в том, как мне проникнуть в дом, в котором он находился. С этим вопросом я быстро разобрался, ибо мне нечего было терять. В одном из трактиров под названием «Три богатыря» на Чистопрудном бульваре у Почтамта я познакомился с одной «темной личностью», которой предложил пойти на «верное дело». Эта личность была небезызвестным «конторщиком» по кличке «Графин». На него я вышел через трактирного полового Сидора, который за умеренную плату нашел мне этого вора с «аристократическими» замашками. Сидор  аттестовал его в качестве «честного вора», работающего в одиночку, и указал оттопыренным  мизинцем на сидящего в котелке господина с черными чаплиновскими усиками за столом со штофом водки и тарелкой с соленым огурцом. Подойдя к Графину, я показал на полового и сказал, что он мне его порекомендовал в качестве помощника в стоящем деле за 50 целковых серебром. С моих слов нужно было вскрыть в одной конторе дверь для того, чтобы я выкрал из закрытого архива нужные финансовые документы. Графин, немного помявшись, согласился. Я пообещал ему, что он сгодится мне для еще более важного денежного дела, но только потом, после успеха первого дела. При Графине был  воровской инструмент, и мы сразу же направились в  дом с кладом, в котором, как я предварительно узнал, располагалась контора по коммерческим делам.
       Дело было днем. Контора находилась на Большой Никитской улице. На нее мы попали, исколесив половину Москвы на извозчике. Графин предложил сначала осмотреться, чтобы ненароком не попасться. Но в конторе была масса присутственного люда, и никто не обращал ни на кого внимания, будучи занят своим хлопотным делом. Интересующая нас комната находилась на верхнем, втором этаже в закутке, где не было народа. Мы решили тут же, не мешкая, взяться за дело. Графин вскрыл отмычкой запертую дверь и «встал на стреме», изображая из себя зеваку, а я проник  внутрь помещения, закрыв за собой дверь на крючок. В случае тревоги Графин должен был подать условный знак напевом из популярного в то время романса «Нищая».
       Когда я оказался в искомой комнате, то осмотревшись, подошел к подоконнику и поддев его короткой фомкой, данной мне Графином, вытащил его на себя. Под ним в углублении находился небольшой, потемневший от времени металлический ящик. Я его открыл и взял из него не все содержимое, а только часть, помня о том, что я не могу кардинально менять будущее, и обязан оставить что-то для того, что должно случиться через полвека. Иначе я могу изменить ход времени так, что в нем не будет места для меня, и я исчезну. Я взял только половину драгоценных камней, объемом в несколько каратов, спрятанных в черном мешочке, да пригоршню золотых монет вместе с дорогими колье, кольцами и сережками. Все это я спрятал в своем саквояже, который взял с собой на дело. Поставив все на свое место и заметя за собой следы, я вышел из помещения. Графин быстро закрыл отмычкой дверь на замок, я передал ему фомку и мы немедленно удалились из конторы, никому не попавшись на глаза. На улице я рассчитался с Графином и договорился с ним встретиться на следующий день уже в другом трактире для того, чтобы через него уже за большую плату сойтись с изготовлением фальшивых паспортов. После я взял на углу извозчика и удалился восвояси. На Арбате я предусмотрительно взял другого извозчика, чтобы не попасть впросак, - вдруг за мной кто-то следит, например, сам Графин. Мне было не с руки, чтобы кто-нибудь знал, где я остановился, чтобы не подставлять ни в чем не повинных людей. 
      На следующий день я встретился с Графином на Крымском валу, и мы пошли на соседнюю улицу, на которой проживал изготовитель фальшивых документов. Маклера звали «Вальтер». Я столковался с ним на 200 рублях золотом за то, что он срочно изготовит паспортную книжку на мое имя, которую, как он заверил меня, не отличишь от настоящей паспортной книжки. Что писать в такой книжке я сообщил ему, полагаясь на сведения, данные мне Петром о фамилии, имени и отчестве, месте рождения и проживания, звании, вероисповедании и пр. Дав маклеру задаток, я вышел из его дома. На улице я не нашел Графина. Впрочем, мне он был уже не нужен. Но, на всякий случай, я повторил свои попытки «замести следы», прежде чем вернуться домой в квартиру моих друзей.
       Сегодня, 17 декабря 1916 г., Петр Андреевич и Дарья Петровна должны были удостовериться в том, что я оказался прав относительно случившегося с Григорием Распутиным. Для этого я на Арбате взял свежую газету «Петербургский листок», в которой прочитал сенсационную новость о подлом убийстве старца.  С этим листком я и пришел к Дарье Петровне. Петр Андреевич все еще был на службе.  Когда Даша сама прочитала заметку о гибели Распутина, она с испугом посмотрела на меня так, словно обнаружила в газете ядовитую змею. Я стал ее успокаивать.
       - Дарья Петровна, да вы не переживайте так. Поставьте себя на мое место. Я должен еще больше волноваться на свой счет. Мне еще хуже. Что мне, человеку без прошлого и, пардон, замечу, без паспорта, теперь делать?
       - Александр Сергеевич, у меня в голове не укладывается то, что вы сказали о себе. Как это может быть? Теперь я понимаю вас и прошу вас извинить меня за мою недоверчивость.
       Когда Петр Андреевич пришел со службы, он первым делом сообщил мне, что в курсе того, что случилось с Распутиным: в университете только и говорили об убийстве Распутина, строя невероятные гипотезы о виновниках его смерти.
       - Как нам теперь вас, Саша, натурализовать?
       - Я уже работаю над этим вопросом. Не сегодня-завтра у меня будет на руках фальшивый паспорт.
       - Но это опасно, - жить по поддельному документу.
       - А что делать, Петр Андреевич, не сообщать же в полицию, что я прибыл из будущего и мне нужен настоящий паспорт. Меня точно упекут в психушку.
       - Да, Саша, я вас понимаю. Но поверить в то, что вы из будущего, никак не могу. Я вам верю, но нахожу ваше объяснение невероятным.
       - Я тоже. Но что делать? Приходится принимать реальность такой, какая она есть.
       - И все же, Саша, опрометчиво обращаться за помощью к уголовникам.
       - Я нашел наиболее простой способ решить мою проблему. Можно было еще обратиться к революционерам. Но это сделать никогда не поздно.
       - И что вы, Саша, теперь будите делать?
       - То, Петр Андреевич, что я вам на днях сказал. Нужно нам на время покинуть Россию, пока здесь не разразилась революция. Потом будет поздно.
       - Но на это нужны средства.
       - У меня они есть.
       И я рассказал Петру Андреевичу и Даше о том, что разыскал клад, промолчав про то, как он мне достался. Петр Андреевич предположил, что если даже я и прав относительно революции, то не стоит «пороть горячку».
       - На Новый Год и Рождество никто не будет устраивать революцию в религиозной стране. К тому же по вашим словам она случится аж в конце феврале следующего года. Так что торопиться не надо, надо пожить в свое удовольствие на родной земле, хотя бы на праздники. Это касается, прежде всего, вас, молодежи. Да и меня тоже. Так что ходите в оперу, в театр, наконец, в синематограф. Опять же Даше надо вспомнить о том, что она  вольная слушательница университета.
       Прошло несколько дней и у меня уже была на руках фальшивая паспортная книжка, которую нельзя было отличить от настоящей. Поэтому я без опаски стал ходить с Дашей в оперу, в «Малый театр», на вернисажи и, разумеется,  в кино на «немые фильмы», которыми прежде, в советское время, пренебрегал. Совместная жизнь с Дашей под одной крышей способствовала укреплению наших обоюдных чувств. Мы перешли на «ты» в личных разговорах. 
       Накануне Нового Года по новому стилю мы вместе с Дашей посетили несколько лекций в императорском университете. Мне было забавно второй раз посещать занятия в моем университете уже в качестве постороннего лица задолго до того, как я в него поступил в советское время. Вскоре я посетил и занятие Петра Андреевича, посвященное теории познания картезианцев-окказионалистов. Кстати, фамилия у моих новых знакомых была именитая: они были из старинного дворянского рода Боратынских, вышедших из польской шляхты.  Мудрый поэт пушкинской поры Евгений Боратынский приходился им дальним родственником.
       К сожалению, в московском университете, в этом месте пребывания светлых умов того времени, я не встретил тех, кто мог бы помочь мне понять то, что со мной произошло и к чему это может привести в будущем. Однако я имел «удовольствие» поговорить с Николаем Бердяевым, с которым случайно встретился в опере в антракте. Я нечаянно услышал от стоявших рядом со мной скучающих зрителей, что прошедший мимо них человек является одним из молодых многообещающих философов. По его лицу я понял, что это сам Николай Бердяев. Окликнув его, я решил с ним познакомиться.
       - Николай Александрович, извините меня за бесцеремонность, но могу ли я с вами поговорить, нет, не сейчас, а когда вам будет удобно, об одном парадоксе времени, который со мной недавно приключился?
       Бердяев остановился и, повернувшись ко мне вполоборота, посмотрел на меня как на сумасшедшего. Но, увидев, что-то в моих глазах, смягчился и насмешливо спросил: «Молодой человек, вы не находите, что здесь не подходящее место для таких разговоров»?
       - Я понимаю.
       -  Мы прежде с вами не встречались?
       - Нет, еще нет. Меня зовут Александром Сергеевичем Виноградовым. Я недавно у вас в Москве. Но уже успел разочароваться в том, что никто мне не может помочь с моим делом.
       - …
       - Видите ли, Николай Александрович, со мной произошел чудесный случай. Около двух недель назад я шел второпях на работу и, завернув за угол, поскользнулся и упал на мостовую, потеряв на мгновение сознание.
       - Я вам сочувствую.      
       - Но когда я очнулся, то оказался на том же самом месте, но в далеком прошлом, в вашем, 1916 г.
       - Так, если я вас правильно понял, вы, Александр Сергеевич, верно?
       - Да, Николай Александрович.
       - Вы невольно заглянули к нам из будущего, так?
       - Да, именно так.
       - Ну, извините, батенька, но с таким вопросом, вы обратились явно не по адресу. Я не занимаюсь магией и мистикой, и не излечиваю романтических молодых людей от «пылкого воображения».
       - А как же быть с вашим интересом к антропософии и духовным исканиям людей, неравнодушных к трансцендентной стороне вещей?
       - Откуда вы знаете о моем интересе?
       - Из ваших сочинений, которые вы еще не написали. Прошу вас, Николай Александрович, не принимайте меня за сумасшедшего. Итак, мы можем с вами поговорить или вы не хотите узнать, что дальше будет? Я вам обещаю приоткрыть завесу времени над будущим, а вы мне поможете разобраться как философ с тем, что со мной приключилось.
       - Вы думаете, что  я способен на такое?
       - Но можно попробовать.
       - Почтенный Александр Сергеевич, у меня на такие головоломки просто нет времени.
       - Жаль, Николай Александрович, а я думал, что в вашем лице найду интересного собеседника. Кстати, вы не помните, что в кадетском корпусе по Закону Божьему однажды получили на экзамене единицу при двенадцати балльной системе?
       - Какой вы, право, я скажу, назойливый господин, Александр Сергеевич.
       - Что ж, видно не судьба. А вы, Николай Александрович, потом пожалеете, да поздно будет. - ответил я ему и, развернувшись, удалился, найдя в своем «милом» собеседнике «высоколобого сноба». И поделом мне, - нашел с кем связываться. Я понял уже, что встреченный мной «философский индюк» никогда не пожалеет об упущенной возможности из-за своего непробиваемого самомнения. Это и к лучшему, зачем кому-нибудь знать то, что будет дальше с ним.

                ВСРЕЧА НОВОГО 1917 ГОДА И ПЕРВОЕ ПРИЗНАНИЕ
       Новый год мы провели с Дашей в гостях у ее подруги, Марии Павловны Нелидовой. Там было много гостей. От мелькания новогодних масок и шумных танцев у меня кружилась голова. Все бесконечно смеялись и шутили так плоско, что мне сразу стало скучно. Я приписал это больше  тому, что встречал Новый Год в кругу незнакомых мне людей, чем глупости подруг и друзей Даши. Когда я вышел проветриться на замерзшую улицу, то на обледенелом крыльце стоял один из гостей и дымил папиросой «Санта Эсмеральда», смотря на ночное небо, периодически освещаемое фейерверком на Арбате.  Я спросил у гостя, есть ли у него лишняя папироса. Он угостил меня папиросой и сказал: «Я вижу, и вас достали эти пустые господа».
       - Да, не говорите. Дело идет к революции, а господа веселятся, как будто ничего не происходит. К тому же союзники потеряли под Верденом миллионы солдат. А наши отступают на Румынском фронте.
       - Я с вами согласен. У нашей интеллигенции один ветер в голове. Вместо того, чтобы участвовать в борьбе за лучшее будущее, она прожигает свое настоящее.
       - Вы, как я вижу, убежденный монтаньяр. Разрешите представиться, Александр Сергеевич Виноградов.
       -  Приятно познакомиться. Михаил Сергеевич Дубов. Что вы думаете о нашем будущем?
       - А что думать? И так ясно. Через два месяца начнется революция. Царь отречется от престола. К власти придут республиканцы-кадеты, наши жирондисты-конституционисты.  Но на этом революция не закончится. Родовитых и знатных сменят влиятельные и богатые. Они организуют свою масонскую власть под именем Временного правительства. Однако олигархические масоны не смогут удержать власть в своих руках. Они способны только на советы и болтовню в Советах. Начнется неизбежная радикализация поначалу «цветочной революции» с красными гвоздиками в петлицах. Человеческая кровь польется по мостовым. Это и понятно: в условиях голода и войны, когда главные социальные проблемы мира и земли не будут решаться буржуа у власти из-за непопулярности жестких мер во всех слоях народа, к власти придут наши якобинцы: большевики и левые эсеры. Затем уже между ними начнется партийная грызня, как это было у французов. Помните якобинцев и «бешенных»? Победят большевики-якобинцы. Вот они будут проводить не индивидуальный террор, как эсеры, а классовый террор против помещиков, буржуа, казаков, офицерства, священников и сельских землевладельцев. В конце концов, образуется новое государство коммунистов, под которыми будут рабочие и бедные крестьяне. Всех остальных большевики-коммунисты уничтожат. Кстати, последними начнут уничтожать самих палачей и первых коммунистов те, кто узурпирует власть в своих руках от имени угнетаемого ими народа. К власти придут сначала триумвиры революции, а потом диктатор, весь красный от крови своих «друзей». Такова железная логика революции, которая приведет к новой мировой войне.
       - И кто будет диктатором в вашем выдуманном царстве, не Ленин ли?
       - Новым российским Бонапартом будет не Ленин, а его помощник Сталин, который куда как здоровее вашего лидера. Кстати, я могу и вам предсказать видную роль в спектакле массового террора. Вы будете одним из видных государственных террористов во главе с Железным Феликсом. Пройдет всего лишь год, как вы будете решать, кому жить, а кому умереть из ваших классовых врагов.
       Пока я говорил, я видел, как меняется выражение лица моего собеседника, переходя от вдохновенного величия до затаенного озлобления.
       - Да, Михаил Сергеевич не советую вам засиживаться в Москве. Вам самое место в Петрограде. Именно там и начнется буржуазная революция в конце февраля. А в октябре вы, большевики, совершите государственный переворот. Начнется гражданская война. Она будет продолжаться и после мировой войны  до начала 20-х гг. В апреле в Петроград в бронированном вагоне пожалует Ленин. К тому времени все главные большевики будут в сборе. На несколько месяцев воцарится двоевластие. Вот и все, что я хотел сказать.
       - Для чего вы это рассказали мне?
       - Я сказал это вам для того, чтобы вы имели в виду человека, который может вам помочь за определенную услугу в том, что даст понять, что может ожидать вас в будущем после революции.
       - Кто вы такой, не провокатор ли?
       - Осторожнее, господин якобинец. Разве есть провокаторы, которые предсказывают будущее? Я ясновидящий. Я только вижу, а не провоцирую будущее.
       - А какова ваша фантазия относительно себя?
       - В общем, я уверен в том, что доживу до своей естественной смерти. Как говорили древние: «Каждому свое». Я думаю, мы еще встретимся.
       В это время наш разговор прервали высыпавшие из дома шумные гости, пустившиеся в пляс с разливанием шампанского в протянутые бокалы. Тут же ударили куранты на башнях Московского Кремля, отмечая первые мгновения будущего зловещего 1917 г.
       Меня кто-то взял ласково за локоть. Это оказалась веселая Даша с радостным блеском в своих очаровательных серо-зеленых глазах, которые искрились, как вино в бокале. Она была так прекрасна в своем строгом наряде, что я не смог устоять и легко поцеловал ее в порозовевшую от мороза нежную щечку.
        - Какой вы, право, баловник, Александр Сергеевич.
        - Даша, мы ведь перешли давно на «ты».
        - Это когда? И зачем? – опьяневшим голосом спросила Даша.
        - Затем, что мы с тобой, Даша, стали близкими друзьями.
        - Да, мы с тобой товарищи, друзья.
        - Даша, ты для меня не просто приятельница и друг. Мне с тобой приятно и хорошо, как с ними. Но это еще не все. Ты для меня стала родной, еще до нашей встречи. Но и это для меня еще не все. Правда, это не должно тебя стеснять. А если в тебе этого нет, и ты этого не хочешь, то я не буду больше об этом говорить.
       - Ой, Саша, какой ты стал серьезный. Ты хочешь мне что-то сказать?
       - Да, Даша, я безумно влюблен в тебя.
       - Неужели? А я этого не замечала. И как мне быть? Ты меня поставил в неловкое положение. Что мне теперь делать? Сказать, что я люблю другого?
       - Как так, Даша-а-а! – чуть не закричал я от горя.
       - Саша, ты думаешь, что такого не может быть в принципе? Если ты любишь, то те, кого ты любишь, не могут полюбить другого?
       - Конечно, могут. Но я думал, что… Извини, тебе, наверное, неприятно, что я признался. Хорошо, если я тебе противен, то я не буду к тебе приставать, -  в голове у меня помутилось, и я стал говорить все, что мне стало приходить в голову.
       - Ну, зачем ты, Саша, так все близко принимаешь к сердцу! Мне с тобой приятно, но я еще люблю другого. Может быть, когда-нибудь я попробую тебя полюбить как…, например, брата. Но у меня уже есть брат. Тогда как товарища. С тобой интересно разговаривать о будущем.
       - Спасибо, Даша, мне приятно слышать, что тебе интересно разговаривать.
       - Ну, вот, теперь ты обиделся, как мой брат в детстве, когда я забрала у него игрушку. И зачем ты завел этот разговор на Новый Год, когда все вокруг веселятся. Ты меня расстроил.
       - Даша, не расстраивайся. Мне так и надо. Хорошо. Я не буду тебя больше огорчать. Да, Даша, я совсем забыл, что оставил свое пальто в прихожей.
       - Даша, иди к нам, - сейчас мы отправимся на площадь, - стали звать подруги и друзья Даши, добавив, - и возьми с собой своего кавалера.
       - Саша, иди, я тебя подожду.
       - Нет, Даша, я лучше вас догоню.
       - У тебя не кружится голова, как тогда…?
       - Нет, что ты, Даша. Иди. Я потом приду, - сказал я Даше и, развернувшись, зашел в подъезд дома. Когда я стал подниматься, то мне навстречу спускался Михаил Сергеевич.
       - Прощайте, Александр Сергеевич. Желаю вам присоединиться к нам, или бежать из этого ада.
       - Я обязательно воспользуюсь вашим советом, Михаил Сергеевич. Будьте сами осторожны и, по возможности, не обижайте невинных.
       - Это как получится, смотря по обстоятельствам - пообещал мне революционер, закрыв за собой дверь на улицу.
       А я про себя сказал: «Советовать революционеру не обижать невинных, то же самое, что уговаривать волка не есть ягненка». Но не это занимало мой ум. Он находился в смятении. Я был откровенно потрясен ответом Даши. Оказывается, она любит другого! Это известие меня просто убило наповал. Поднимался по лестнице уже не я, а «живой труп» драмы графа Льва Толстого. Мне не было никакого дела до моего пальто и шляпы, а также до бессмысленного похода на площадь для созерцания пустого фейерверка. Когда я вошел в незакрытую квартиру, то прошел прямо в гостиную, где со стола убирала прислуга. Я, не говоря ни слова, взял бутылку «Смирновской», налил себе полный граненный стакан и залпом выпил, изрядно поперхнувшись. У меня перехватило дух от крепкого напитка.
       - Возьмите, барин, огурец. А то так можно отравиться, - участливо сказала добрая женщина, качая головой.
       - Большое спасибо, - сказал я в ответ и откусил соленый огурец, предложенный мне на белом блюдце с голубой каемкой.
       Затем, пошел назад, пошатываясь и от водки и от расстроенных чувств, но спустился уже не по парадной лестнице, а по черному ходу, выходящему во двор. Выйдя со двора с противоположной стороны, я пошел, не зная сам куда. Порывшись в карманах, я нашел достаточную сумму денег, чтобы снять номер в хорошем отеле на продолжительное время. Я недолго бродил по пустым улицам. Вскоре я набрел на празднично разукрашенную гостиницу на Никольской улице. Это был «Славянский базар».
       Я снял там номер и, войдя в него, тут же упал в неразобранную кровать и тотчас отключился. Проснулся я поздним хмурым утром. За окном шел снег и мела поземка. На душе было тоскливо, в голове шумело от перепоя, и во рту было гадко от водки. Я уже пожалел, что ушел с квартиры, где встречал с Дашей Новый Год. Зачем я оставил ее? Тоже кавалер нашелся, - бросил свою даму, и это в Новогоднюю ночь, когда, по поверьям, исполняются желания и решается то, как проведешь эту ночь, так и будешь жить весь год. Что она подумает обо мне? Какой же я дурак. А может быть, наоборот, она счастлива, что я, наконец, ее оставил в покое. Ведь она меня не любит и даже сказала, что, может быть, мы будем на словах товарищами. Значит, получается, что я еще не заслужил даже такого обращения.
       Правильно я сделал, что ушел. Но как мне быть теперь совершенно одному и без средств к существованию в чужой Москве 1917 г. накануне революции? Все мое нехитрое добро осталось на Камергерском переулке. Все же надо его как то взять обратно. Что до моего одиночества, то мне, сироте, воспитанному в детском доме, к нему не привыкать. Я уж было понадеялся, что обрету  в семье Даше свою обитель. Но видно не судьба. Однако скрываться от людей, мне помогших в трудную минуту, несмотря на то, что я порядком им надоел, тоже не хорошо. К тому же жестокая реальность стояла у меня перед глазами. Я еще помнил то, что видел в архиве, когда работал над диссертацией по закрытой теме «Революционные годы: события и смыслы». А там были и фотографии убитых заложников: молодых и пожилых женщин с отрезанными грудями и половыми органами, детей с вспоротыми животами, изнасилованных и замученных в чекистских застенках сестер милосердия. О мужчинах я вообще не говорю. Для них благом было быть заживо погребенными. Это малое из того, что я видел и о чем читал. От революционных зверств меня до сих пор мутило. Среди них вполне могла оказаться и Даша. Поэтому я не имел права давать волю своим обиженным нежным чувствам.
       Но в таком виде тоже было не дело возвращаться на квартиру Петра Андреевича. Мало того, что они от меня устали. А я опять появлюсь, но уже в непотребном виде во хмелю с перегаром во рту. В самую пору меня выставить за дверь. Так я себя бичевал, пока отходил от злосчастного Нового 1917 года. Под вечер я покинул гостиничный номер и оправился на извозчике в Камергерский переулок. Заметив, что горит только в столовой, я понял, что хозяева, как обычно, ужинают. Значит, все хорошо и никто меня не ищет. Такое положение вещей делало мое отсутствие желательным и удобным. Поэтому я мог взять свои вещи и, напоследок, предложить еще раз свою помощь хозяевам в отъезде из России.
       Когда я поднялся в парадном на этаж к Боратынским, то нашел дверь в квартиру не закрытой на замок. Я не стал звонить и бесшумно вошел в переднюю. Дверь в столовую была открытой. Из нее к моему удивлению раздавался тихий женский плач и заботливый голос Петра Андреевича.
       - Не плачь, Даша. Найдется твой жених.
       - Как он найдется, если я весь Новый Год его искала и так и не смогла найти. Может быть, его уж… - снова раздался ее плач со всхлипом.
       - Ну, не убивайся ты так, моя милая. Ты мне так и не сказала, почему Саша вдруг исчез. Может быть, ты его обидела или вы поссорились?
       - Да-а-а-а.
       - Ну-ну-ну. Не плачь. Я не понял, ты обидела или вы поссорились?
       - Я его обидела, сдуру сказав, что не люблю.
       - Хорошо. Значит, он признался тебе в любви. А, ты сказала ему, что не любишь. Отлично. Узнаю свою дочь, польскую гордячку. Нет, чтобы признаться любимому в том, что тоже любишь. Наверное, насочиняла, что кого-то любишь, но не его. Так?
       - Так.
       - Ну, и кому ты сделала плохо?
       - Саше и самой себе.
       - Так надо думать, прежде чем говорить и делать. Ну, ты, Дашка, и дуреха. Ты в самом деле его любишь?
       - Папа, такие вопросы девушкам не задают. Это моя тайна.
       - Ах, тайна? Тайна.
       - Да, тайна. Когда Саша придет, если он придет, а не… - и опять Даша всхлипнула.
       - Ну, все, хватит, возьми себя в руки. Что ты знаешь о Саше?
       - То есть?
       - Ну, как вы с ним расстались?
       - Не дождавшись Саши, я поднялась в гостиную, но нашла в ней только служанку. Она сказала, что молодой человек выпил полный стакан водки и спустился вниз по лестнице. Но на лестнице я не видела его.
       - Надо было посмотреть во дворе, ведь там есть черный ход.
       - Знаешь, папа, я догадалась и там посмотреть тоже, но во дворе уже никого не было. Я выбежала на улицу, но и там тоже не было Саши. У кого я ни спрашивала, никто его не видел.
       Я больше уже не мог слушать и злоупотреблять доверием своей любимой. Я был на седьмом небе от счастья. И все же мне было совестно за себя, за то, что я поступил с Дашей как последний негодяй. Я счел за лучшее выйти из квартиры и позвонить в дверь.
       Как только я позвонил, так тотчас мне открыли дверь дочь и ее отец. Когда я увидел заплаканную Дашу, то она прямо просияла, но тут же убежала к себе в комнату. Петр Андреевич с облегчением меня обнял и повел в гостиную, приговаривая «Саша, как ты нас напугал, как напугал». Но в его голосе я слышал нотки не столько огорчения, сколько подтрунивания над нашими страхами.
       - Ну-ка, признавайся, где ты шлялся? – спросил меня Петр Андреевич в столовой, делая над собой усилие, чтобы не рассмеяться.
       - Петр Андреевич, не велите казнить, велите молвить. Я на Новый Год напился с непривычки, и меня понесло на улицу, вслед за Дашей. Но там я не нашел ее и заплутал, пока не остановился перед нарядным «Славянским базаром». В нем я снял комнату и завалился спать. Проснулся в обед, но никак не мог прийти в себя. Вот только теперь, вечером, я почувствовал себя человеком. Я не мог себе представить, как в затрапезном виде явлюсь перед Дарьей Петровной.
       - Ладно. Я понял тебя. Главное, чтобы Даша тебя поняла. А то она тебя и себя чуть не похоронила. Ты больше так не делай.
       - Честное слово, это в первый и последний раз.
       - Верю. А теперь иди и извиняйся перед  Дашей.
       Я пошел, как побитая собака к моей любимой. Постучался и услышал: «Войдите».
       - Дарья Петровна, к вам можно?
       - …
       Даша сидела прямо на стуле и не смотрела в мою сторону.
       - Вы меня когда-нибудь простите?
       Наконец, она соизволила на меня посмотреть. Она точь-в-точь была похожа на надменную королеву. Я склонился перед ней на колено и преклонил голову для наказания. Но вместо наказания она меня потрепала по волосам и, улыбаясь, промолвила: «Больше так не делайте, Саша, а не то, я вас больше не увижу». Но потом сразу посмотрела на меня с сожалением и сказала: «Впрочем, я все равно вас не люблю». В ответ я улыбнулся. За что поплатился тем, что она нахмурила брови.
       - Ладно, Саша, я вас прощаю, но больше так не делайте. Вы не только мне испортили Новый Год, но и моей подруге отбили охоту больше приглашать меня в гости.
       - Я тоже попрошу у нее прощения.
       - Вот этого не надо делать, - поспешно мне ответила Даша.
       - Это почему?
       - Потому что потому. И все. Не будем больше об этом, - потребовала Даша.
       Я кивнул в знак согласия головой.
       - Саша, а теперь антракт. Садись рядом на диван и давай поговорим.
       Я послушно сел рядом с Дашей.
        - Не сегодня - завтра на побывку с фронта приедет мой брат Николай. Об этом он известил сегодня телеграммой. Мой папа сказал, что лучше будет, если мы скажем, что ты – сын папиного друга-однокашника, Сергея Виноградова. Ты, правда, на него очень похож. Приехал к нам в гости. Учился на историческом в университете. Живешь в провинции, например, в Сибири. Только не заводи речь о том, что ты залетел к нам из будущего. Он тебя не поймет.
       - Хорошо. Как ты сказала, Даша, так и будет.
       - Хватит подлизываться, хитрый Сашка. А теперь признавайся, где ты был?
       И я рассказал то, что оказался в гостинице в пьяном виде.
       - Ты ничего там не забыл? Правда? Ну, хорошо. Значит, ты действительно, на меня обиделся. Да. Больше так не делай. Если я так буду себя вести, ты не принимай скоропалительных решений. Я была чересчур резка с тобой. Но ты не должен… И вообще… Саша, я прошу у тебя прощения за то, что была не права. Ты меня прощаешь?
       - Конечно, да.
       - Так, хорошо. Можешь идти. Нет… подожди.
       - Можно я тебя поцелую?
       - Нет, что ты… Закрой глаза.
       Я почувствовал, как Даша ко мне приблизилась и поцеловала меня в щеку. Ее нежные губы внушили меня неизъяснимую радость. Я хотел, было, ее сжать в своих объятиях, но не решился. И тогда она меня поцеловала прямо в губы нежным и в тоже время страстным поцелуем. Я сжал ее в нежных объятиях. Я чувствовал всем своим телом ее влечение ко мне. От этого ощущения я чуть не потерял сознание. Но Даша тут же от меня отстранилась, сказав: «Саша, это будет нехорошо».
       - Даша, я тебя очень люблю и исполню все, что ты скажешь.
       - Тогда, спокойно ночи.
       - Приятных снов тебе, милая Даша.
       Когда я отвернулся от нее, она тихо промолвила: «Я тоже»
       - Что «тоже» Даша? - шепотом спросил я.
      - Тоже хочу спать, - уже громче ответила Даша и весело засмеялась.
       Я вышел из ее покоев с чувством счастья, которого прежде никогда или почти никогда не испытывал прежде. В любом случае «почти никогда» касалось Даши тоже.
 
ПОДГОТОВКА К ОТЪЕЗДУ. СВАДЬБА.
       На следующий день Петр Андреевич и Даша с волнением ждали приезда своего бравого офицера-артиллериста. Когда он появился на пороге родного дома, то был чуть не сбит с ног своей сестрой, повисшей у него на шее. Она висела на его шее и смотрела весело на меня. Потом Николай крепко обнялся с Петром Андреевичем и поздоровался со мной, предположив: « А это, вероятно, жених Дашки»?
       - Коля, как тебе не стыдно вгонять в краску нашего гостя, а не то он, действительно, подумает, что на мне надо жениться, - лукаво сказала Даша.
       - А что я готов, хоть сейчас, - ответил я в такт своей любимой.
       - Смотрите, не давайте спуску Даше, а не то она всю жизнь будет на вас ездить, - сказал, смеясь, Николай.
       - Коля, это сын моего школьного друга Сергея Виноградова, Саша. Он к нам приехал в гости. К тому же он интересуется тем же самым предметом, что и я.
       - Хорошо, папа, а то ты с нами никак не мог нафилософст… Фу, ты, черт. Да, я совсем отвык от таких слов. У нас на передовой одни короткие команды. Рад с вами познакомиться, Александр Сергеевич. Я помню, папа нам рассказывал, как он проказничал с вашим батюшкой в детстве. Так, ну кто меня будет кормить и поить с дороги?
       - Я, только я, - закричала Даша.
       - Вы не представляете, Александр Сергеевич, какое счастье вернуться домой с войны.
       - Я вас понимаю, Николай Петрович. Я в последнее время много занимаюсь исследованием истории этой войны.
       - Я бы хотел серьезно поговорить с папой и с вами об этом. Но потом. Не хочу портить впечатление от встречи с родными.
       Позже у нас зашел разговор о войне в кабинете Петра Андреевича.
       - Ну, что, Коля, на фронте совсем плохо?
       - Не буду, тебя обманывать: реально плохо. Нет, я не жалуюсь. Но немца нам не одолеть. Правда, ему все труднее вести борьбу на два фронта. Долго это продолжаться не может. Уже второй год мы воюем в окопах. У меня плохие предчувствия, но не от фронта, где в Румынии нам пришлось отступить, а от положения в тылу. Я чувствую, что здесь нас ждет измена.
       - Ты слышал, Коля, что Распутина убили.
       - Конечно, папа. Такие новости быстро распространяются. Я думаю, следующим может оказаться сам император, если не отречется от престола.
       - Он то почему?   
       - Потому, что против него зреет заговор. Это я почувствовал, прибыв в ставку с донесением.
       - Николай Петрович, вы верите царю?
       - Нет, не могу сказать. Но я приносил присягу именно ему. А это для офицера что-то еще значит. Не могу сказать, что я убежденный монархист. И все же я не люблю предателей.
       - Вот Саша предполагает, что где-то, через месяц, может быть, два, в Петрограде начнется революция.
       - Я бы не стал спорить.
       - Но этого мало. Она будет кровавой, как в Париже в восемнадцатом веке.
       - Я думаю также. Сначала будет символическое взятие нашей Бастилии – Зимнего дворца, а потом польется кровь невинных.
       - Я предлагаю Петру Андреевичу и Дарье Петровне на время покинуть Россию во избежание опасности оказаться заложниками местных санкюлотов, скорых на расправу.
       - Да, да, что то в этом роде я уже слышал от пропагандистов большевиков среди солдат на фронте. Именно они несут пораженческие настроения на фронте и замышляют революцию в тылу.
       - Может быть, вы, Николай Петрович, уговорите Дашу и Петра Андреевича уехать из Москвы.
       - Правильно, Дашу нужно подальше увезти от возможных бедствий. Она их точно не переживет.
      - Чего я не переживу? – спросила Даша, занося в кабинет поднос с чашками чай для мужчин.
      - Позволь и за тобой поухаживать, а то я отвык от этого на фронте, - предложил Николай.
       - Кстати, как поживает Лена? Она тебе не пишет?
       - Нет. Я слышал от нашего общего знакомого, что она из Петербурга уехала в Париж и там поет романсы.
       - Как я тебе сочувствую, Коля.
       - После того, что я встретил на фронте, я разучился мечтать о ней. Там я познакомился с хорошей девушкой Полиной. Она сестра милосердия. Вместе со мной приехала в Москву и остановилась у родителей. Я познакомлю вас завтра с ней.
       - Ты к нам надолго? Может быть, имеет смысл здесь остаться? – спросил с надеждой Петр Андреевич.
       -  Ты думаешь, папа, я не хочу остаться? Но не могу. Мы с Полей уезжаем послезавтра. Нам недолго осталось служить. Думаю, к концу этого года я окажусь дома. Но папа я хочу, я требую, чтобы ты с Дашей уехал тотчас же за границу. У тебя есть деньги?
       - У меня их достаточно, - я предупредил ответ отца Николая.
       - Саша, ты обязательно поедешь с Дашей за границей. Вы там устроитесь. А мы с Колей приедем следом, когда он вернется с фронта.
       - Папа, сейчас не до сантиментов. Я могу вернуться поздно, когда уже нельзя будет покинуть Россию или вообще не вернусь.
       - Коля, как ты можешь? Тогда я не отпущу тебя.
       - Папа, мы уже говорили с тобой об этом. Я не могу нарушить присягу, пока меня от нее не освободил сам государь своим отречением. И кто будет воевать с немцем? Единственно, что я умею, так это воевать. Так что уезжай обязательно с молодыми. Кто их благословит?
       - Ладно, поговорим позднее.
       - Ты заранее знаешь мой ответ.
       Поздним вечером 3 января Николай привел свою Полину, чтобы она познакомилась с его родными. Полина показалась милой и обаятельной девушкой. Она была одета просто, но изящно. Светло русые волосы, заплетенные в косу, вкупе с голубыми глазами придавали ей невинный вид. Однако высокая грудь, удлиненный профиль носа и широкий рот с чувственными губами говорили об обратном. Чувствовалась в ней роковая и страстная женщина. Обыкновенно такие женщины редко довольствуются одним мужчиной. Вероятно, Николай специально тяготел к такому типу изменчивых женщин. Наметанному мужскому взгляду было ясно, что Полина скучает в обществе Николая. Ее же спутник, будучи благожелательным человеком от рождения, часто не обращал внимания на ее интерес к мужчинам. Но когда это уже бросалось в глаза мог выйти из себя и поколотить не только ее, но и того мужчину, с кем она кокетничала. С самого начала знакомства я почувствовал в Даше напряжение. Она сразу не понравилась ей. Я понял Дашу: она думала, что Полина не пара брату и для меня может стать соблазном. Последнее заключение я сделал тогда, когда поймал на себе взгляд Даши, когда разглядывал Полину. Та же почувствовала с моей стороны то, что я знаю ей цену. Однако никак не показала свой женский интерес к моей персоне. Я подумал, что не в ее вкусе и поэтому равнодушна ко мне. Хотя немного был раздосадован, ибо женщины находили меня обаятельным и даже красивым. Однако в данном случае равнодушие к моей особе мне было только на руку.
       Полина с Николаем остались ночевать дома. Мы мило побеседовали за чашкой вечернего английского чая и разошлись по своим комнатам, пожелав друг другу крепкого сна. Я почти сразу же заснул. Ночью  я почувствовал чье-то присутствие рядом и проснулся. Каково же было мое удивление, когда услышал волнующий женский шепот: «Саша. Я тебя хочу». Я не смог устоять перед такой откровенностью. Да, и, честно говоря, не очень хотел сопротивляться. У меня давно не было женщины. Об этом мне недвусмысленно сказала потом Полина: «Какой ты страстный любовник. Твоя невеста сразу видно недотрога». Вскоре, взяв свое, она ушла, оставив меня наедине физически довольным, но душевно опустошенным. Я чувствовал себя морально раздавленным. Было ясно, что меня «поимели». Но помимо скрытого от посторонних женского интереса я нашел в предосудительном поступке Полины месть Даше за ее пренебрежение. Меня мучило то, что я оказался слепым орудием в руках неприятельницы Даши.
       С другой стороны, мой грех мог быть прощен впоследствии, ибо я дал себе слово больше никогда не изменять Даше. И главное: у меня не было и тени дьявольского злорадства, которое обычно бывает в таких ситуациях у подлого изменника. И все же это было слабое утешение. Я понимал, что представляю собой жалкое зрелище несдержанного самца. Именно это меня больше всего и беспокоило, ибо я изменил не столько Даше, сколько самому себе. И теперь я не мог больше чувствовать себя благородным человеком.  Болезненная рефлексивность относительно естественных влечений является явно ненормальной реакцией, которая усложняет жизнь нашей интеллигенции. Это у нас считается культурой, выгодно отличающей нас от менее сложных, «вульгарных» натур. В действительности же это можно посчитать душевным самолюбованием. Такой душевный эгоизм мешает интеллигенту быть интеллектуально беспристрастным по отношению к самому себе и духовно свободным.
       И не только эта измена мешает мне быть хорошим человеком. Например, зачем я связался с уголовным миром или стал заигрывать с революционным радикалом?
       На следующее утро Полина вела себя, как ни в чем не бывало, подчеркнуто вежливо и по-семейному умиротворенно. Она была сама любезность. Вот что означает естественное женское коварство, вот что оказывается надо для семейной идиллии с такими роковыми женщинами: иметь ветвистые рога. Я нисколько не чувствовал вины по отношению к Николаю. Он прекрасно знал, с кем связал судьбу. Может быть, ему это и нравилось, периодически горяча его кровь и отвлекая от неизбежной скуки обыденной жизни. Таким же гонителем скуки жизни могла быть война. Потом я понял, что Николай был не так прост. Маски доброго малого и души кампании скрывали человека, у которого «в душе водятся черти».
       После ухода брата Даша заперлась в своей комнате и всячески меня избегала. Слышала ли она, как Полина ночью заходила ко мне или своим женским чутьем почувствовала неладное, но это отчужденное отношение ко мне меня стало так жестоко мучить, что я тысячу раз пожалел, что попался на глаза Полине. Она действительно была роковая женщина и могла довести своего спутника жизни до смерти  или до расправы над собой. Я стал догадываться, что Николаю, наверное, нравилось истязать свою изменницу после очередного романа на стороне. Наконец, я решился постучать в ее закрытую дверь.
       - Александр Сергеевич, не видите что ли, я занята, готовлюсь к занятиям, - из-за двери сказала с неприязнью Даша.
       - Даша, давай я тебе помогу.
       - Вы уже помогли и сами знаете кому, - сказала Даша, открыв дверь и встав на пороге комнаты в позу неумолимого судьи.
       - Даша, зачем ты говоришь загадками. Что я такого тебе сделал?
       - Вот именно ничего. Как вы меня, Александр Сергеевич, разочаровали, - сказала Даша, качая головой.
       -  И что мне сделать, чтобы загладить свою вину перед тобой? Можно я стану перед тобой на колени и буду молить тебя о пощаде, - таким шутовским образом я хотел развеселить свою любимую, но больше для того, чтобы помочь найти ей приемлемый выход для своей женской обиды.
       - Что ж, становитесь на колени, - сказала строгим голосом Даша и поставила на мое склоненное плечо свою легкую ножку в изящной туфле с высоким каблуком, больно вдавив его мне в мягкую часть груди. – Ниже, еще ниже перед моей светлостью!
       - Ой!
       - Что с вами Александр Сергеевич, вам уже тяжело быть моим паладином?
       - Нет, что ты, Даша, совсем не тяжело, наоборот, легко.
       - Какой вы, в сущности, слабый мальчик.
        - Да, ты права, Даша. Я слаб перед женским очарованием. Тогда скажи, что мне сделать, чтобы стать твоим верным и зачарованным рыцарем?
       - Больше меня любить. Это единственное для вас спасение от чужих козней. Теперь я не буду так снисходительна к вам, как прежде. Мне больше нечего вам сказать.
       - Слушаю и повинуюсь, моя госпожа.
       - Так. И что это было? – спросил недоуменно Петр Андреевич, выйдя из кабинета.
       - Ничего, папа. Лучше спроси об этом своего разлюбезного Сашу, - сказала с негодованием Даша и захлопнула за собой дверь в свою комнату.
       - Давно я такой не видел Дашу.
       - Петр Андреевич, Даша не может мне простить того, что со мной была любезна Колина Полина.
       - Теперь мне все понятно, - узнаю свою жену. Не бери в голову, Саша, женские капризы.
       - Папа, как ты можешь! – сказала за дверью Даша.
       - Дашенька, а что я сказал такого? Я ничего собственно не сказал, - ответил своей дочери Петр Андреевич, подходя на цыпочках ко мне.
       Он взял меня за руку и увлек в свой кабинет.
       - Ну, и характер. Но, знаешь, Саша, она преданная девочка.
       - Я это знаю.
       - Ну, и хорошо. Знаешь, я хотел тебя попросить послушать мою новую статью про логику Спинозы. Ты не отказался бы выслушать меня?
        - Конечно, нет. Мне будет интересно узнать, так ли правы его хулители, пеняющие Спинозе его увлеченность математикой в философских делах.
       - Вот видишь Саша, я не зря к тебе обратился с просьбой.
       И Петр Андреевич прочел мне черновик своей крайне интересной статьи про логику Спинозы. В ней он развел два способа философской работы голландского философа. Говоря вкратце, это были способы философского размышления и математического изложения уже понятного содержания мысли, ее уложения в форму исчисляющего рассуждения, что было тогда в новинку.
       Ближе к Рождеству Даша смилостивилась и меня простила, предупредив, что это делает в последний раз. После Христового праздника мы стали готовиться к отъезду. Петр Андреевич категорически отказался с нами ехать, заявив, что мы должны пожениться и поехать в свадебное путешествие. Он благословил нас, и мы повенчались через неделю в храме Николая Чудотворца в Хамовниках. На нашей свадьбе были только близкие подруги Даши и немногочисленные университетские друзья Петра Андреевича. А также его младшая сестра, Елена Андреевна, живущая в своем имении в Подмосковье. Она приехала одна, ибо ее муж был занят поставками в действующую армию. Свадьба удалась на славу. Подруги были рады за Дашу. Особенно была рада Маша, сказавшая честно  Даше, что она сделала правильный выбор.
       - Дашуля, будь я на твоем месте, я бы не раздумывая выбрала Александра Сергеевича.
       - Милая Маша, к моему счастью я сделала это раньше, чем ты.
       - Надеюсь, это никак не отразится на том, что мы подруги?
       - Маша, как ты можешь такое говорить. Мы всегда с тобой знали, что нас не может поссорить.
       - Так девочки, мне становится интересным ваш условный разговор. Значит, не только я был предметом преткновения между вами. И кто этот молодой человек?
       - Так мы тебе и сказали.
       - Александр Сергеевич, а вы привыкайте к тому, как ведет себя Даша. Учтите, я так не мучила бы вас.
       - Знаю я вас.
       - Вы мне не верите?
       - Верю, верю, Мария Павловна.
       Не буду говорить о том, как мы были рады остаться наедине друг с другом после свадебного торжества. Могу лишь сказать, что близость с Дашей превзошла все мои ожидания, и я забыл вообще, что значит быть счастливым с другой женщиной.

                СВАДЕБНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ ВОКРУГ СВЕТА
       В конце января мы отправились в свадебное путешествие с Ярославского вокзала в далекий Владивосток. Большую часть дороги мы ехали по знаменитому Транссибу. Путешествие по железной дороге продолжалось довольно долго: целых шесть дней. И все это время у нас за окном двигалась Россия. Не зря считают путь от Петрограда через Москву до Владивостока самым длинным в мире. Мы ехали в вагоне первого класса со всеми удобствами, поэтому нам никто не мешал быть вместе. Так что Саша и Даша совсем не скучали, узнавая друг друга все ближе и ближе. Мы всю дорогу говорили друг с другом и никак не могли наговориться. Конечно мы не только говорили, но и занимались не менее приятными вещами, чему способствовала интимная обстановка спального салона. Целью нашего путешествия была Америка, в которую мы намеревались попасть на двухвинтовом товарно-пассажирском двухпалубном пароходе «Тамбов», отплывавшем из порта Владивосток через две недели.
       Оказавшись во Владивостоке, мы с трудом смогли купить билеты на «Тамбов», потому что он использовался больше как транспортное судно для перевозки военных грузов, чем как пассажирский корабль. И в этом, уже второстепенном качестве «Тамбов» перевозил больше военных, чем гражданских пассажиров. Однако деньги открывают любые служебные двери при условии, что они есть на руках в достаточном количестве. За их наличие я должен был благодарить неизвестного хранителя драгоценностей в архиве финансовых бумаг в конторе на Большой Никитской улице. Еще в Москве я продал самый маленький бриллиант известному ювелиру, отвалившему мне за него большой куш золотыми монетами и крупными российскими и прочими ассигнациями Стран Антанты.
       Наше вынужденное пребывание в недавно отстроенном Владивостоке навевало тоскливое настроение на Дашу. Она стала скучать по своему отцу и родному дому. Этому способствовало и плохое содержание той гостиницы, в которой мы остановились. Гостиница носила претенциозное название «Версаль». Конечно, никакого сходства с настоящим Версалем не было и в помине. Как раз с настоящим Версалем мы и намеревались познакомиться после нашей поездки в Америку.
       Выйдя из бухты «Золотой Рог», мы отправились на пароходе в «Новый Свет». Наше морское, точнее, океаническое, путешествие прошло без особых приключений. Если не считать приключением приступы морской болезни, которыми страдала Даша. Но и она к ней скоро привыкла и более сдержано относилась к морской качке.      
       К счастью, на всем пути до Сан-Франциско мы ни разу не попали в шторм. Но первую неделю дул сильный ветер и шла большая волна. Потом погода улучшилась. Изредка светило яркое, но не теплое солнце. Тихий океан зимой, тем более в средних широтах, не ласков. Поэтому мы большую часть нашего времени проводили в нашей каюте или салоне первого класса, где беседовали на бытовые темы с немногочисленными пассажирами или спорили с ними о том, кто возьмет вверх в так называемой второй Отечественной войне. Я с трудом привыкал к такому названию первой мировой войны. У меня естественно в памяти появлялась ассоциация со второй мировой войной.
       Однажды океан успокоился, и его воды еле шевелила мертвая зыбь. Тут мы и увидели с Дашей на верхней палубе, как невдалеке от нашего парохода в небо ударил высокий фонтан воды, и из нее показался покатый бок большого синего кита. Ближе к Америки нас стали сопровождать стайки любопытных дельфинов. Больше стало кружить вороватых чаек вокруг парохода.
        Как-то раз за несколько дней до прибытия в Сан-Франциско я отважился спросить Дашу о ее маме. Дома у Даши эта тема была под запретом.
       - Зачем это тебе, Саша?
       - Мы стали как никогда близки друг другу, и я подумал, что в каком-то смысле имею к этому отношение.
       - Хорошо. Если ты хочешь знать, то моя мама сбросила меня с братом на папу, когда мне было девять лет. Она поехала в Европу в качестве аккомпаниатора известного оперного певца и осталась с ним в Италии. Тот заключил контракт с миланским театром «Ла Скала». Папа запретил ей общаться с нами. Помню, последний раз я видела ее до войны в 1913 г., когда она приезжала повидать нас с Николаем. Я так и не поняла, почему мама разлюбила папу, ведь он такой хороший. И мама тоже хорошая. Но как плохо, когда хорошие люди поступают плохо. Я думаю, папа еще отказался ехать в Европу, чтобы там не встречаться с мамой.
       - Тогда тем более тебе нужно встретиться с ней. Поставь себя на место мамы. Ты дома вместе с папой. И брат временами наезжает. А, твоя мама одна в чужой стране. Может быть, мамин артист уже давно бросил ее. Наверное, Петр Андреевич никак не может простить ее.
       - Учти, Саша, я в этом отношении похожа на папу. Так что ты мне, пожалуйста, не изменяй, а не то я обязательно брошу тебя.
       - Даша, опять ты за свое. Я тебе сколько раз объяснял…
       - Ты сам спросил. Вот так.
       Во второй половине февраля мы вошли через Золотые Ворота в залив Сан-Франциско. Туда уже пришла весна. В городе появилась трава на газонах. Кое-где я видел, как зацветали яблони. Только мы спустились с борта и встали на твердую землю под ногами, как почувствовали сразу себя в своей тарелке. Человеку свойственно жить на земле, а не в воде. Нам нужно было сразу подумать не столько о ночлеге, сколько о поездке на восточное побережье Штатов. Приближалось время революции в России. А мы все еще были так далеки от цели нашего путешествия. И все же мы заслужили несколько дней отдыха. Я нашел приличную гостиницу на берегу океана, однако Даша наморщила носик: он ей порядком надоел. Поэтому мы выбрали такую гостиницу, которая смотрела не на океан, а на холмистую калифорнийскую землю. Эта гостиница называлась отелем Клифта с прекрасным обслуживанием. Оставив жену в отеле, я поехал на вокзал, чтобы взять билеты на поезд до Нью-Йорка.  Хорошие места были на ближайший поезд, отходивший завтра днем. Я взял на него билеты и поехал назад в гостиницу.
       В дороге я услышал, что несколько лет назад в Сан-Франциско было страшное землетрясение и, только присмотревшись внимательно к видам города, заметил, что действительно город заново отстраивается. Причем делает это оперативно, но с размахом. Чувствовалось, что мировая война идет где-то там, за океаном, в другом мире. Здесь же люди, несмотря на стихийное бедствие, настроены на мирный созидательный труд. Было видно, что люди здесь любят и умеют работать. Между тем еще несколько десятилетий назад и здесь на берегу океана, а не только на бескрайних прериях, действовал закон кольта ковбоев, решающих свои дела силой оружия, а не смыслом слова.
       Когда я вошел в номер, то застал Дашу в ванной с розовой ароматной водой. Выйдя из нее во всей своей белоснежной красе, она заявила мне, что не готова разделить со мной постель. Ее сейчас занимает проблема загара. Она попросила меня намазать ей спину кремом от загара для того, чтобы принять солнечные ванны на балконе.
       - Даша, а ты не боишься элементарно простыть? Я уж не говорю о том, что тебя могут увидеть посторонние.
       - Какой ты, Саша, все-таки собственник. Я же для тебя стараюсь. У меня такое чувство, что я единственная из калифорнийских женщин такая бледная. Немножко потерпи. Или ложись рядом.
       - Ты предлагаешь мне также раздеться?
       - А что тебя смущает? Или я тебя еще не видела голым? Ладно, накрой мне голову шляпкой.
       Я оставил Дашу на десять минут загорать на солнце. Через десять минут я зашел на балкон и сказал Даше, что больше не могу на нее смотреть.
       - Хорошо, Саша, а ты и не смотри, я скоро к тебе вернусь, только помоги мне до конца намазаться кремом, - попросила меня Даша и стала намазывать себе живот и грудь.
       Уличный градусник в тени показывал рекордную для этого времени температуру + 70°F.
       - Набери мне ванну горячей воды, - наконец, через несколько минут попросила Даша.
       Намаявшись за день, я сам погрузился в теплую воду ванны и блаженно закрыл глаза. Сквозь дрему я услышал приглушенные шаги Даши по кафелю ванной комнаты и открыл глаза. Даша стояла передо мной, соблазнительно поблескивая кремом. Привстав, я уступил место Даше, и стал ее намыливать, отмываю покрасневшую бархатистую кожу от крема. Он уже почти впитался в кожу вместе с солнечными лучами, поэтому эластичная кожа легко поддавалась моим поглаживаниям. Вскоре Даша приподнялась и томным голосом попросила меня отнести ее в постель.
       Когда я очнулся, то понял, почему проснулся. Даша играла перышком у самого моего носа.
       - Наконец, ты проснулся, засоня, - сказала Даша и звонко засмеялась жемчужным смехом. – Ну-ка, вставай. Пойдем провожать закат.
       И действительно вся спальня окрасилась в цвет заката. Когда мы вышли на балкон, то городской шум уже стих. Солнце, зацепившись за лианы пальм, висело ниже балкона. Вскоре оно стало погружаться в волны океана. На наших глазах развертывалась обычная в таких местах мистерия природы. На улице раздавались одиночные голоса прохожих и гулкий звук их шагов по мостовой. Прижавшись друг к другу, мы чувствовали разлитое вокруг осязаемое счастье. Оно было минутным и потому таким дорогим и важным для нас. Но скоро стал накрапывать дождь, и на балконе стало зябко. Когда мы уже уходили с балкона, Даша меня остановила и сказала, что хочет мне сообщить одну новость. По ее лицу я понял, что она хочет мне сказать. Я взял ее на руки как ребенка, хотя, признаюсь, мне тяжело было удержать при этом равновесие, и понес ее в спальню.
       - Саша, смотри, не урони меня, а то и так кружится голова.
       - И порой подкатывается дурнота.
        - Ах, ты догадался.
       - Конечно, ведь мы одно целое. И когда надо ждать?
       - Ты рад?
       - Ты еще спрашиваешь.
       - Еще не скоро. В сентябре или октябре.
       Следующим вечером мы уже мчались в пульмановском вагоне поезда «Сан-Франциско - Нью-Йорк» по американской земле навстречу рассвету. До Нью-Йорка мы добирались три дня.   
       За окном расстилалась панорама бескрайних американских прерий, распаханных под поля с видневшимися по краям холмистыми лесами, напоминавшими наши перелески. Часто встречались пролетавшие мимо под стук колес городские строения одноэтажной Америки. Иногда перед нашими глазами вставали величественные небоскребы больших американских городов, выступающих по ходу движения к неуклонно приближающемуся Нью-Йорку.
       И вот, наконец, мы ранним утром въехали в Нью-Йорк, этот город-небоскреб с высокими зданиями и глубокими колодцами узких улиц.
       Выйдя из вагона, мы сели в авто и поехали в известный отель «Уолдорф-Астория». Там мы сняли не слишком богатый номер первого класса, ибо цены за богатые номера здесь были нам не по карману. Я не имел никакого желания швыряться деньгами направо и налево. Даша должна была передохнуть. После обеда, заказанного в номер, мы поехали на Центральный телеграф, чтобы отбить телеграмму Петру Андреевичу, что мы благополучно добрались до Нью-Йорка. В конце строки я сделал приписку «уже втроем», для того, чтобы за нас порадовался будущий дедушка.
       Что говорить, - Нью-Йорк поразил наше воображение своей величественной красотой, устремленной в небо.  Нужно было узнать, какой трансатлантический лайнер отходит в ближайшее время в Европу.
       В Нью-Йоркском порту нам стало известно, что на следующей неделе от причала отходит только французский трансатлантический четырехтрубный лайнер «Франция» на паровых турбинах, переделанный в транспортный корабль для перевозки американский солдат в нормандский порт Гавр.
       Мне с трудом удалось взять два пассажирских места в первом классе, подкупив  помощника капитана судна через его человека в порту. Для этого мне пришлось выложить очень кругленькую сумму денег. Дело в том, что в военное время на таких транспортных судах, перевозящих военных на театр боевых действий, существует строгий лимит на наличие гражданских пассажиров.
       До отплытия в Европу было еще много времени, которым мы могли распорядиться с удовольствием и пользой для себя. Я предложил Даше побывать в американском синематографе, в любом театре на Бродвее, а также в ресторане, в котором исполняют американскую музыку. Я случайно услышал, что в Чикаго, мимо которого мы проезжали по железной дороге, эту музыку именуют «джазом». Сам-то я прекрасно знал, что это такое, будучи в 60-х гг. его поклонником.
       Лично меня в Нью-Йорке интересовала вполне тривиальная вещь: как так получилось, что страна фермеров превратилась в технически самую передовую страну мира. Объяснение этому я нашел не в библиотеке среди умных книг, а на оживленной американской улице. Именно здесь я увидел то, что могло оказаться скрытым в библиотеке. Везде я видел, что американцы, не важно, какого поколения, пробуют начать свою жизнь сначала, даже не вполне это сознавая. Я понял, что религией американского народа является вера в свой успех. Есть что-то в этом искусственное, искус, соблазн начинать с чистого листа, заставляющий американцев быть самонадеянными, не чувствительными к тому, что можно назвать исторической памятью, познанием как припоминанием. Они чистые или технические прагматики. Их сознание есть чистая доска. А их, американская, мечта – это быть ограниченным самим собой. Вот эту занятность собой я находил и в литературных текстах, и в музыке, и в театре, и в кино, и, наконец, в тех же делах.
       Через несколько дней пришла телеграмма от Петра Андреевича, он жаловался на то, что рад за нас и что он удивляется всеобщему воодушевлению людей, радующихся тому, что наступает революция.
       «Вот так начинается трагедия и, как всегда, с комедии» - я про себя подумал про себя.
       Сегодня мы ходили с Дашей на Бродвей, чтобы посмотреть современную пьесу. Я воочию заметил, как собственно меняется сам дух сочинения пьесы. В театре актеры стали изображать людей не на бумаге, а на улице. Театр стал ближе обывателю, стал обывательским театром. Вот так и возникает массовое искусство,  которое совсем не искусство, а что-то другое, например, суррогат привычный жизни. Это в 1917 г. называли модерном. Правда, есть еще высокий модерн. Но это совершенно другое понимания самой современности. Здесь что значит быть современным? Не таким, как все и не таким как вс;, а таким, каким ты есть, - самим собой, создающим свой мир, в котором есть не только тебе место, но и в тебе есть место этому миру, каким-то образом меняющим мир вне тебя.
       Подошло время прощаться с городом из будущего. Мы отплыли на “SS France” в солнечный погожий день. Это было хорошее предзнаменование для нашего долгого плавания по водам Атлантического океана. С некоторой опаской мы пустились в плавание. Злополучный пример с «Лузитанией» и «Британником», затопленными немецкими субмаринами, не внушал большого доверия к возможности стопроцентно безопасного плавания по волнам Атлантики, в которой тоже шла мировая война, как и на суше.   
       И все же мы разместились в шикарной каюте, что соответствовало статусу трансатлантического лайнера, пусть даже, если теперь его эксплуатировали не для пассажирского путешествия, а для транспортировки военного груза (динамита, боеприпасов, оружия и пр.) и живой военной силы. Внутреннее убранство лайнера было декорировано в стиле короля Людовика XIV и напоминало его Версальский дворец.
       Понятно, что путешествовать с массой солдат, низших офицеров, не знавших долго женщин и не отличавшихся особой вежливостью, гражданскому лицу с молодой женой было, мягко говоря, не комфортно. Конечно, нами гражданская публика не ограничивалась. Мы общались с такими же, как и мы, гражданскими лицами, либо с вежливыми выпускниками Вест-Пойнта и галантными французскими морскими офицерами. Но тем не менее, случай уже оскорбительного поведения по отношению к моей Даше не заставил себя долго ждать.
       Однажды вечером, уже на середине пути по Атлантике до Европы, Даша, не дождавшись меня в нашей каюте, пошла провожать свою новую знакомую француженку Колетт до ее каюты, находящейся на второй палубе. Когда я вернулся к нам, их там уже не было. От появившейся тревоги у меня екнуло сердце, и я побежал на вторую палубу.  По пути туда я услышал сдавленный крик. За лестницей, по которой я спускался, увидел, как группа из четырех загулявших низших чинов  пристает к моей Даше и ее подруге. Один негодяй, грубо прижав Дашу к трещавшей переборке, пытался, подняв подол ее юбки, сорвать с нее нижнее белье. С Колетт уже сорвали нижнюю одежду и два отвратительных матроса держали ее, разведя ей ноги в стороны. Третий же мерзавец собирался ее насиловать, расстегивая ширинку на брюках.
       Рефлекторно вспомнив уроки моего университетского учителя по личной обороне, я ударил наотмашь ребром ладони по загривку насильника моей жены, что тот сразу, крякнув, сполз с Даши. Насильника же Колетт я ткнул ногой в самое чувствительное место мужчины так, что тот, скрутившись ужом, стал извиваться на палубе, истошно крича. Два оставшихся матроса накинулись на меня. У одного, который был крупнее, в руке блеснул кривой нож. Он уже замахнулся, но тут пароход качнулся, и у меня под ногами оказалась пустая канистра, которую я пнул ему под ноги, так что он упал навзничь, располосовав себе всю задницу. С другим молодчиком мы покатились по палубе, колотя друг друга кулаками. Тут над собой я услышал выстрел. Матрос перестал бороться, отпрянул от меня и побежал прочь, но был сбит с ног внушительного вида сержантом. Знакомый морской офицер подал мне руку, чтобы я встал, а потом приказал патрулю отконвоировать насильников на гауптвахту. Он принес глубокие извинения за своих подопечных и обещал, что с ними поступят по всей строгости закона военного времени.
       Женщины отблагодарили меня тем, что расцеловали и стали говорить, что если бы не я, то подонки, точно, надругались бы над ними. Мы с Дашей проводили Колетт до ее каюты, где она жила со своей тетей. Когда тетя узнала, что я спаситель чести ее племянницы, то заверила меня, что они не оставят меня в покое, пока как следует не отблагодарят.
       - Да, не надо никакой благодарности. Уже хорошо то, что насильники причинили минимальный вред вашей племяннице и моей жене, - ответил я.
       - Я знаю, что настоящие рыцари -  скромные люди, - не унималась тетя Колетт.
       - Мадам, вы думаете обо мне лучше, чем я того заслуживаю.
       Простившись, мы разошлись. Если бы я знал, что скоро опять буду вынужден показать, на что еще способен.
       Когда мы добрались до нашей каюты, Даша вдруг разрыдалась. Я стал ее успокаивать. А она мне ласково сказала, что теперь будет звать меня своим верным рыцарем. Если бы она знала, какой я человек.
        Прошла неполная неделя, которая ничем мне не запомнилась. Ужасное впечатление от нападения стало изглаживаться из моей памяти.  К этому моменту мы уже вошли в пролив Ла-Маш и были в часе пути от Гавра. Я вышел из каюты  на верхнюю палубу и подошел к борту лайнера. За бортом плескалась вода. Начинался весенний вечер. В океане труднее увидеть разницу между временами года. Критерием их различия выступают краски неба. Теперь они были нежнее. Весна здесь отличалась пастельными красками. Вокруг царило природное умиротворение, и ничто не предвещало беды. Скоро мы должны были подойти к берегу и войти в порт. Однако в царящей гармонии я вдруг уловил нотку противоречия. Я не столько услышал, сколько почувствовал посторонний шум в весенней мелодии красочных звуков. Он приближался. Я невольно отступил от борта, а потом медленно побежал в противоположном направлении.
       Вдруг я почувствовал глухой удар, от которого корпус судна содрогнулся и взорвался на корме оглушительным грохотом. Судно резко замедлило свой ход. Я почувствовал всей своей кожей приближение страшной опасности, которая не замедлила показаться. По кораблю прокатилась чудовищная ударная волна, сметавшая все на своем пути на верхней палубе. Мне повезло, ибо от удара я полетел и залетел за угол возвышавшейся надо мной белой громады рубки корабля. На меня медленно стала заваливаться фок-мачта, срывая ванты, которыми она прикреплялась к борту лайнера. Железная полоска одной такой ванты пронеслась над самой моей головой. Если бы она меня задела, то разрезала бы на части. Выглянув из-за угла, я краем глаза увидел, что последняя труба наклонилась и должна была вот-вот упасть на палубу. Лайнер завалился на правый бок. На корме я увидел языки пламени. Они показались над машинным отделением. Наверное, именно там произошел взрыв. Вероятно, в лайнер попала торпеда, направленная из невидимой немецкой субмарины, сторожившей суда неприятеля в проливе Ла-Манш на подходе к Гавру.
       Как только я отправился от потрясения, то бросился со всех ног к каюте, где находилась Даша. Мне было трудно добраться до каюты, ибо палуба под моими ногами сильно накренилась, и мне нужно было по ней карабкаться наверх. Хорошо хоть угол наклона был не слишком крутой. Цепляясь за окружающие предметы вокруг меня, я добрался до коридора в помещения. Кое-где в коридоре погнулись переборки. Под ногами валялись  сбитые со стен картины, плафоны от ламп и еще что-то, что трудно было разглядеть. Люди приходили в себя и выбегали из кают, шатаясь и размахивая руками при движении. Такой странный способ передвижения имел простое объяснение: пол накренился вместе с судном.  Они бежали по коридору, выходящему на палубу, и мне приходилось от них уклоняться, чтобы не быть сбитым с ног и затоптанным во всеобщей панике. Наконец я добрался до своей каюты. Дверь с трудом поддалась, как только я навалился на нее всем корпусом. В каюте  все, что не было закреплено, лежало в беспорядке на полу. Среди вещей на полу лежала Даша. Ее левое ухо было в крови. Я лихорадочно стал искать аптечку. Заметив ее в углу каюты, я вытащил из нее нашатырь и поднес к носу Даши. Через несколько мгновений Даша открыла глаза и, сосредоточившись на склянке с нашатырем, попыталась своей левой рукой от меня отмахнуться. Я убрал в карман нашатырь, заткнув склянку каучуковой пробкой. Даша приподнялась, и я ей помог ей встать на ноги.
       - Даша, ты пришла в себя? Как ты себя чувствуешь? – озабоченно спросил я свою жену.
       - Ничего. Могло быть лучше.
       Я приложил к ее кровоточащему уху, разбитому при падении на пол, полотенце смоченное перекисью водорода.
       - Саша, что случилось? Неужели мы наскочили на немецкую мину?
       - Может быть. Но скорее в нас попала торпеда. Надо сейчас же отсюда выбираться. Судно может скоро пойти ко дну. Давай быстро возьмем свои вещи. Документы и ценности при мне. Главное хватай теплые вещи и сменное белье. Может быть, нам придется искупаться, пока мы не доберемся до лодки.
       - Саша, но я плохо плаваю.
       - А я на что? 
       Собрав необходимые вещи, мы вышли из каюты, и побежали, поддерживая друг друга  к выходу. Вместе с нами по коридору еще бежали люди, но теперь их было меньше. Оказавшись на палубе, мы увидели, что с правого борта матросы спускают шлюпки, пропуская к ним сначала женщин и детей. Я подвел Дашу к той шлюпке, в которой еще было место, и хотел посадить ее на скамейку, но она схватилась за мою руку и сказала, что без меня не сдвинется с места. Я стал ее успокаивать, а офицер, стоявший рядом, попросил Дашу не задерживать спуск шлюпки на воду. Рядом с Дашей было еще одно свободное место, на которое мне указал офицер и потребовал, чтобы я сел на него. Но тут к нам подбежала тетушка Колетт и стала в смятении нас спрашивать, не видели ли мы Колетт. Офицер силком ее усадил рядом с Дашей и мне молча указал на место рядом, которое появилось, как только рядом подвинулась полная дама. Однако я отрицательно помотал головой и сказал Даше, передав ей нашу сумку, что попробую найти Колетт.
       - Господин лейтенант, сколько у нас времени до конца?
       - Поторопитесь, а то все может быть. Неприятель может еще выпустить по нам торпеду и тогда судно точно пойдет ко дну.
      - Мадам Маргарита, где вы видели в последний раз Колетт?
      - В музыкальном салоне. Но там ее нет. – выкрикнула она в испуге.
      - Не волнуйтесь. Я попробую ее найти.
       В это время стали спускать шлюпку с моей любимой на воду, и я, махнув ей на прощание, побежал искать непоседливую Колетт в ближайших помещениях рядом с музыкальным салоном. У меня не было полной уверенности в том, что я найду ее, а если найду, то она окажется живой или способной к передвижению. Но делать было нечего. И все же я нашел Колетт в женской туалетной комнате. Она лежала рядом с унитазом без сознания. Нашатырь не помог мне привести ее в чувство. Взяв ее на руки, я, шатаясь по покатой палубе, пошел по направлению к правому борту. Но здесь уже не было исправных шлюпок. Они все уже были за бортом. На палубе оставалось несколько матросов. Но им было не до меня с Колетт на руках. Я их хорошо понимаю: все могло быть, и в такой ситуации, как правило, каждый думает о себе или своих близких. Но не все были в таком положении, как я. Некоторые лежали уже мертвые или в тяжелом обморочном состоянии и на палубе и в коридорах, в которых я искал Колетт. Правда, их было немного. Наверное, они пали жертвой страшной ударной волны, которая их сломала, или были затоптаны в панике.
       Что мне было делать? Ждать неизвестно чего на пустой палубе или броситься в воду, как делали пассажиры, солдаты и матросы, оставив Колетт у борта? Я решился прыгнуть в воду вместе с Колетт. Лодка с Дашей еще недалеко отплыла от борта «Франции». Расстояние до воды было очень велико и не было полной уверенности в том, что я не разобьюсь при падении. Медлить было нельзя, - огонь с кормы мог перекинуться на трюм с взрывчаткой и боеприпасами, которые могли сдетонировать и разнести в клочья весь корабль.
       Я решил рискнуть и прыгнуть в воду. Подтянувшись одной рукой на вантах, я встал с Колетт, повисшей у меня на плече на борт судна и, оттолкнувшись со всей силой ногами, бросился в ревущую бездну. Со свистом в ушах, от которого, наконец, очнулась Колетт, я полетел навстречу морским волнам. К счастью, мы ровно вошли в воду, но от удара я на мгновение оцепенел. Этого оказалось достаточно для того, чтобы выпустить Колетт из своих рук. Опомнившись, я почувствовал, что сам погружаюсь все ниже и ниже, а еще ниже меня идет ко дну Колетт, в отчаянии медленно двигая руками и с мольбой смотря мне прямо в глаза. С каждой секундой становилось все холоднее. Я взял себя в руки и, сделав над собой последнее усилие, развернулся под водой и подплыл к Колетт. Обняв ее за талию, я стал подталкивать француженку вверх к поверхности воды. Через несколько секунд мы оказались на поверхности. Колет ко мне прижалась, стесняя движения на воде. Тогда я подплыл под нее, чтобы она обняла меня за шею.
       - Колетт, работай ногами, - попросил я свою морскую наездницу.
       В воде было очень холодно, так что если мы сейчас же не доплывем до шлюпки, то судорожно пойдем ко дну. К счастью нас заметили с той шлюпки, в которой сидели Даша с Маргаритой (это тетя Колетт). Заметив нас на поверхности воды, шлюпка подплыла к нам ближе. С помощью Даши и Маргариты мы кое-как забрались в шлюпку. Сбросив мокрую верхнюю одежду и забыв о холоде, мы во все глаза смотрели на величественный лайнер с покореженной кормой, которую, пробовали тушить оставшиеся на борту немногочисленные морские офицеры и матросы. Видимо, судно останется на воде и после капитального и продолжительного  ремонта будет дальше служить вооруженным силам Антанты.
       Через час к нам приплыли спасательные суда, которые подняли нас на борт и отвезли в Гавр. Там нас уже ждали. Пострадавшим была оказана медицинская помощь, а всем остальным предоставлены номера в портовых гостиницах. Маргариту с Колетт ожидало авто, в котором было место и для нас. Так мы оказались на вилле Маргариты под Гавром. Оказалось, что Маргарита богатая и знатная дама.
       Благодаря помощи Маргариты и Колетт мы смогли позже хорошо устроиться в Париже. Маргарита свела меня с надежным ювелиром и своим банкиром, в банке  которого я открыл депозит на свое имя. В глазах Колетт я стал героем и ее спасителем. Как я потом узнал от Маргариты, Колетт была тайно влюблена в меня. Мне льстило, что такая милая и обаятельная девушка меня любит. Но я был женат и любил свою Дашу. Еще в Гавре мы телеграфировали в Москву Петру Андреевичу о том, что добрались с приключениями на водах Атлантики до берегов Франции. Из французских газет мы уже знали, что царь Николай отрекся от престола, и было образовано Временное правительство России. Я и Даша полагали, что теперь наши злополучные приключения закончились, но они только начинались.
 
                ПАРИЖСКАЯ ОТКРОВЕННОСТЬ
       Мы купили в одном из пригородов Парижа, в Сен-Дени, небольшой и удобный двухэтажный дом. Покупке дома способствовала помощь Маргариты де Кейлюс. Именно у нее на содержании была Колетт, рано потерявшая своих родителей. Теперь нам оставалось ждать к себе Петра Андреевича и Николая Петровича. Беременность Даши протекала нормально. Мы жили счастливо в Париже. Только вести из России нам доставляли неприятности.
       Как то я поинтересовался тем, где теперь живет мать Даши. Она сказала, что рядом, здесь же, в Париже.
       - Так почему же ты ждешь? – спросил я Дашу.
       - Я хотела бы увидеть маму. Но, может быть, она не готова к нашей встрече.
       - Так подготовь ее к вашей долгожданной встрече. Давай я предупрежу ее о твоем появлении.
       - Хорошо, если только ты этого хочешь.
       - Я этого хочу, потому что ты этого хочешь.
       Через день я был на улице Мазарен, на которой жила мама Даши. Когда я постучал  в дом Елены Николаевны, то дверь открыл мне импозантный слуга, который провел меня в гостиную, как только я сказал, что пришел с поручением от дочери Елены Николаевны Даши Петровны.
       - Сережа?
       Я так понял, что вопрос адресовался мне. Повернувшись на каблуках, я увидел перед собой немолодую даму, но хорошо сохранившуюся. Она была копией своей дочери. «Вот такой красивой женщиной будет моя Даша»,  - подумал я про себя.
       - Извините, кто вы?
       - Кто я, сам не знаю. Зовут меня Александром Сергеевичем. Петр Андреевич признал во мне вторую редакцию своего друга Сергея Виноградова.
       Когда я это сказал, то Елена Николаевна чуть не упала в обморок. Так что мне пришлось ей помочь сесть в кресло. Я сел напротив и продолжил.
       - Я так понял, что вы близко знакомы с Сергеем Ивановичем Виноградовым? – спросил я, указывая головой на их общую фотографию, стоящую в центре стола.
       - Интересно, так ли я похож на него в живую?
       - Очень.
       - Как его сын?
      - Да, как его сын, - с усилием выговорила Елена Николаевна.
      - Было бы интересно узнать, кто его мать? Она жива? Хорошо получается: сирота узнает, что оказывается, его отец живет и здравствует где-то в благополучном Париже в неведении о том, что его копия бродит по миру. Ну, да ладно. Елена Николаевна, Даша в Париже. Мы с ней проделали нелегкий путь через всю Америку с запада на восток, чтобы миновав заодно океан, появиться здесь, в Париже.
       - Александр Сергеевич, вы друг моей дочери? – спросила меня дрожащим голосом Елена Николаевна, все еще не оправившись от неожиданности.
       - Можно и так сказать. Интересно, как бы ко мне отнесся Петр Андреевич, если бы узнал, что вы живете вместе с Сергеем Ивановичем, его давним другом? Благословил бы он нас? Не уверен.
       - Благословил на что, Александр Сергеевич?
       - На брак, конечно.
       - С Дашей? - с ужасом в голосе спросила Елена Николаевна, вся побелев.
       - А то с кем же? Елена Николаевна, вам плохо?
       - Нет, ничего.
       - Вы говорите, точь-в точь, как Даша.
       - А вы, Александр Сергеевич как Сергей Иванович.
       - Вы не находите, Елена Николаевна, что между нами много общего?
       - Даже слишком много, - со вздохом согласилась со мной  мать Даши.
       - Елена Николаевна вы намекаете на то, что имеете какое-то отношение к моей матери?
       - Да, Александр Сергеевич, - в конце концов, выдавила из себя признание Елена Николаевна.
       - Я вас понял Елена Николаевна. Я понимаю, что оказался неприятным сюрпризом для вас. Но вы не принимайте близко к сердцу мое существование. Я пожаловал к вам не для того, чтобы стать вашим живым укором. Ваша дочь и моя жена хочет с вами встретиться. Я только вас прошу вас не говорить ей ничего из того, что я сейчас узнал и необдуманно женился, ничего не зная. Удивительное дело, вы не только меня бросили меня, но и можете одним словом разрушить мое счастье.
       - Саша!
       - Елена Николаевна, не будем. Я вас еще прошу оставить в тайне мое существование от Сергея Ивановича. Это ни к чему. И еще. Пожалуйста, не афишируйте связь с ним в присутствии Даши. Засим я удаляюсь, - ответил я и уже хотел покинуть гостиную Елены Николаевны.
        Но она преградила мне путь и с мольбой в голосе спросила: «Могу я надеяться, что когда-нибудь ты простишь меня»?
       - Нет, Елена Николаевна, так нечестно. Мне не за что вас прощать или не прощать. Мы с вами чужие люди. Я думаю, что вот Даша вам не чужой человек. С ней так поступать не надо.
       Я уже не мог дольше выносить эту мучительную пытку и быстрым шагом вышел из гостиной. Теперь было ясно, почему мне так близка Даша и отчего я испытывал во сне чувство, что мы одно и тоже. Одним и тем же мы были в утробе Елены Николаевны. Мы ее дети, хоть и от разных отцов. Причем от таких отцов, которые были близкими друзьями.
       Увидевшись, мать с дочерью теперь встречались чаще. Но я избегал их встреч во избежание разоблачения нашей общей матери и ее друга, который уехал в колонии по делам и еще не вернулся.
       Прошло несколько месяцев. В конце сентября Даша родила двойню: мальчика и девочку, которых мы назвали Орестом и Марусей. Петр Андреевич заболел и я поехал в Россию, чтобы забрать его и привезти к нам. Даша не хотела меня отпускать. Это и понятно: она оставалась одна с двумя младенцами. К тому же, кто его знает наперед, вернусь ли я назад. А вдруг меня убьют? Но потому, как Даша тосковала по отцу, я понял, что она хотела, чтобы он был рядом. Я решил рискнуть. Хотя действительно мог и не вернуться, зная, что будет дальше. И все же я поехал. Петр Андреевич, был не причиной, а поводом моего возвращения в Россию. Сам я не хотел обратно возвращаться. Но какая-то сила влекла меня туда, давая мне понять, что от этого зависит не только мое будущее. Прощаясь, Даша мне наказала не флиртовать со своими подругами и незнакомками. Я уверил ее, что не для этого еду в Россию.
       Елена Николаевна осталась с Дашей на время моего отсутствия. Колетт, с которой Даша подружилась, обещала мне гостить у Даши, чтобы она не скучала без меня.
 
                В РЕВОЛЮЦИОННОЙ МОСКВЕ
       Путь мой в Россию лежал через нейтральную Швецию и Финляндию. Я попал в Россию в конце октября 1917 г. Из революционного Петрограда мне удалось немедленно сбежать в Москву лишь в вагоне третьего класса. Вот там я и увидел настоящую Россию 1917 г. и, скажу откровенно, она мне не понравилась. Вонь, грязь, ругань, воровство и поножовщина были обычным явлением моего следования от станции к станции в Москву. Вскоре я был в Москве. Ситуация разительно изменилась. Было заметно, что люди устали от неопределенности перспектив социального развития, с которой была связана ситуация двоевластия. И все же в Москве не было, как в Петрограде, засилья массы анархистов в тельняшках и черных бушлатах, перебинтованных пулеметными лентами. Но и здесь смутьянов хватало. И первыми среди них  были хмурые большевики. Именно они являлись наиболее опасными революционерами. Естественно возникал вопрос: Почему? Просто потому, что они были одержимы бесами классовой ненависти, готовые устроить геноцид всем тем, кто не был похож на них.
       Петр Андреевич пошел уже на поправку. Он очень обрадовался моему появлению. По его лицу я понял, что ему ничего не оставалось делать, как со мной согласиться, ведь я приехал ради него в Москву. Когда мы сидели за столом и праздновали рождение его внучат, в квартиру позвонили. Служанка открыла дверь и в передней показалась Маша. Она пришла проведать Петра Андреевича. Увидев меня, она невольно всплеснула руками от неожиданности и покраснела от удовольствия. Глаза ее заискрились и засияли кристально синим цветом. Я не писал еще о том, что она была самой красивой девушкой, которую я когда-либо видел. Красота Даши была камерная. А вот красота Маши была полная, симфоническая, многогранная. Трудно было в ней заметить то, что нельзя было назвать некрасивым. Маша об этом знала, но в моем присутствии забывала и вела себя естественно, без церемонного зазнайства. Меня это удивляло. Она подбежала ко мне и поцеловала в щеку, поздравив меня с двойней. Прикосновение Маши пробудило во мне неведомое прежде чувство. Трудно было его назвать, а тем более понять. Но от него захватило дух. При появлении Петра Андреевича она стала хлопать в ладоши и повторять, что как рада за всех нас, за наших маленьких ребят. Потом она взяла отца своей подруги за руки и стала с ним кружиться к вящему удовольствию своего партнера. На меня она больше не смотрела. А потом вдруг заторопилась и хотела ненароком упорхнуть. Но Петр Андреевич ее остановил.
      - Маша, как только ты ко мне, старику, приходишь, так вселяешь надежду, что не все еще потеряно. Поэтому останься, попей с нами чаю. А потом Александр Сергеевич проводит тебя. Уже темно. Да, и на улице неспокойно в наше «темное время».
       Маша, помедлив, согласилась и всю нашу чайную церемонию ублажала нас своими смешными историями из далеко несмешной работы в госпитале, в котором служила сестрой милосердия.
       Когда мы вышли из подъезда, я предложил руку Маши, и мы молча пошли под ручку по одинокой улице.
       - Мария Павловна, и о чем мы молчим?
       - О том, Александр Сергеевич, что мы идем по одинокой улице, располагающей к молчанию. Вы заметили, как все изменилось? Теперь люди боятся выходить поздним вечером без нужды на улицу. Боятся. Говорят, бывает, выйдет человек на улицу и потеряется.
       - Зачем вы,  Мария Павловна, пошли вечером проведать Петра Андреевича? Кто вас отпустил в такое позднее время?
       - А я уже привыкла. Часто возвращаюсь домой либо вечером, либо утром. Прихожу и получаю нагоняй от мамы.
       - И никто на улице не пристает?
       - Иногда пристают. Если очень настойчиво, то я нахожу безотказный аргумент, - сказала Маша и в знак подтверждения вынула из муфты предмет, который заблестел в лунном свете на ее благородной ладони. Это был миниатюрный браунинг.
       - Маша, какая вы храбрая.
       - Александр Сергеевич, какой вы смелый. Отважились меня назвать по имени, - с улыбкой ответила Маша. Улыбка так шла ей, что казалось, что все вместе с ней улыбается. Улыбнулся и я. Ничего нельзя было сделать, чтобы не улыбнуться.
       - Маша, ваша улыбка обезоруживает. Это ваше самое эффективное оружие.
       -  Но оно не сделало меня счастливой.
       - Как так, Маша? У вас, такой красавицы и нет счастья?
       - Вы знаете, Александр Сергеевич, нет, и в ближайшее время не ожидается. Никто меня не встречает и не провожает, и никому я не нужна со своей красотой, - сказала с грустью Маша и посмотрела на меня так, что у меня все поплыло перед глазами.
       - Маша, не смотрите на меня так, а то сглазите, - машинально ответил я, и Маша отвела свой взгляд.
       - Как так, Саша? – вдруг ответила Маша, рисуя носком изящного женского ботинка овальный невидимый узор на камне под зажженным фонарем на углу Тверской, и потом подняла на меня свои глаза. От того, что она назвала меня Сашей, у меня все внутри похолодело, и я от страха сглотнул слюну.
       - Маша, я так не могу.
       - А я могу?
       Мы стояли друг против друга.
       - Маша, как вы все это время жили?
       - Александр Сергеевич, а то вы не знаете. Пойдемте, вам же возвращаться обратно, - сказала серьезно Маша и потянула меня за мой рукав.
       Мы опять пошли, но теперь скорее. Когда мы подходили к дому Маши на Крестовоздвиженской улице за нами увязались какие-то темные личности криминальной наружности. Маша силком меня потащила в парадное. По правилам хорошего тона я должен был там проститься с Машей. Но она повела меня за руку к себе домой по лестнице.
       - Никуда вы, Александр Сергеевич, не пойдете, - сказала шепотом Маша и позвонила в свою дверь.
       Дверь открылась, и мы оказались в передней, где Маша познакомила меня со своей мамой, Татьяной Борисовной.
       - Мама, Александр Сергеевич, у нас останется. На улице нас преследовала шайка бандитов.
       - Татьяна Борисовна, Мария Павловна преувеличивает. Это совсем не бандиты, а пьяные мастеровые. Я пойду.
       - Нет, Александр Сергеевич, мы вас никуда не отпустим, - ответила заботливо мама Маши.
       - С мамой бесполезно спорить. Лучше позвоните Петру Андреевичу и скажите, что вы останетесь у нас. Ну же, Александр Сергеевич, что вы медлите? Нет, дайте мне трубку.
       Маша, извинившись, сказала Петру Андреевичу, что я останусь у них. Дело нешуточное.
       - Петр Андреевич, за нами на улице увязались подозрительные лица, и лучше Александру Сергеевичу переночевать у нас.
       - Конечно, конечно, Маша, никуда его не отпускайте, - было слышно все, что сказал Петр Андреевич.
        Маша положила трубку и коротко сказала: «Вот так».
       Было уже поздно и мне вскоре постелили в комнате для гостей. Спальня Маши была рядом. Мне не спалось. Я тихо встал и подошел к двери. Она была приоткрыта. Я как завороженный прошел в дверь и подошел к дверям в спальню Маши. Не знаю, что заставило меня зайти в спальню к Маше. Она спала. В спальне было тепло натоплено. В камине потрескивал огонь, змеящийся вдоль сосновых и березовых  поленьев.
       Внезапно я услышал скрип кровати и застыл на месте, не решаясь повернуть голову в сторону Маши. Но минуты текли, а шума от испуга проснувшейся Маши все не было. Наконец, я повернул голову в ее сторону и увидел то, от чего у меня стало стучать сердце как поршневой мотор прямо в ушах. Передо мной была такая картина: одеяло с постели упало, обнажив голую выгнутую спину Маши. На Машу были одеты шелковые рейтузы с басками ниже колен. Они соблазнительно обтянули выпуклые женские прелести Маши, выставившей их на мое обозрение. Во мне естественно взыграло мужское желание. Я невольно подошел ближе. Разметав по подушке светло каштановые кудри, Маша во сне ко мне повернулась в полоборота на левом боку, и показала круглые груди с приподнятыми розовыми сосками. Я не мог отвести от них своих глаз. У меня возникло непреодолимое желание взять в свои руки ее полные как чаши груди, чтобы проверить, так ли они тяжелы, как казались со стороны. Они звали меня к себе. Тут Маша, вытянув вперед, округлила коленку, открыв разрез между ног, откуда показались темные паховые волосики. У меня сразу пересохло в горле, и я сдавлено сглотнул воздух. Я еще сделал шаг навстречу к спящей Маше, но нечаянно задел лежащую на стуле книгу, которая со стуком упала на пол. Я быстро перевел на Машу взгляд, увидев как ее длинные веки задрожали, и она широко открыла свои блестевшие в свете огня камина продолговатые глаза. Хлопая ими и медленно приходя в себя, она смотрела ничего не понимающим взглядом на меня, пока не поняла, что происходит, и быстрым кошачьим движением прикрыла себя одеялом, скрестив свои руки на коленках под ним.
       - Саша, что ты тут делаешь? – смущенно спросила меня Маша, вся зардевшись.
       - Ничего. Я просто услышал во сне, как ты меня позвала, и пошел в спальню узнать, что тебе понадобилось.
       -  И чем ты здесь занимался? Разглядывал меня во сне как нескромный мальчишка?
       - Честно сказать «да». Извини меня Маша за мою неловкость.
       Я поймал себя на мысли, что мы говорим вдвоем тихо как заговорщики на «ты». Между тем как всегда говорили друг другу «вы».
       - Значит, если бы ты не уронил вещь на пол, то был бы ловок? Присядь ко мне. А теперь посмотри на меня, - сказала Маша.
        Сидя у ног Маши, я зачарованно смотрел ей прямо в ее пульсирующие синевой глаза. Не отводя от меня глаз, она стала стягивать с себя одеяло, опуская округлые колени. Передо мной показались ее обнаженные покатые плечи, на которых лежали роскошные завивающиеся ленты волос, между которыми с любопытством выглядывали груди, смотрящие сосками в разные стороны. Ниже скрывался пупок, под которым приподнимался щит Венеры.
       - Саша, что ты хочешь?
       - Взять и подержать твои груди, чтобы они не разбежались.
       - Возьми, - шепотом предложила Маша и наклонилась ко мне.
       Я взял нежно ее груди и почувствовал, что держу свою судьбу в руках. Маша томно закрыла глаза и попросила: «Саша, поцелуй меня». Когда я прикоснулся к ее нежным устам, то весь растаял. Я ласково сжал машины груди, почувствовав, как ее соски упруго твердеют. Она от наслаждения  вздохнула и любовно обвила своими руками мою шею, ласково проведя своим шаловливым язычком по моим губам, и откинулась назад. Мы упали, погрузившись в пуховую перину. Последние слова, которые произнесла членораздельно Маша, были: «Как же я тебя хочу».
       После сладостной любовной интермедии Маша, лежа на мне, приподняла свое стройное тело, вытянутыми  руками опираясь на перину и грациозно перекинув волосы головой с левой стороны на правую, посмотрела мне в глаза и сказала: «Саша, ты не жалеешь о том, что между нами было»?
       - Нисколько, Маша.
       - Ты меня любишь?
       -  Тебя нельзя не любить.
       - Ты меня любишь? – снова спросила Маша, вероятно, желая услышать точный ответ.
       - Да.
       - А как же Даша? Ничего, что она моя подруга?
       - Неужели мужчина не может любить двух женщин?
       - Наверное, может. Ты любишь только мое тело?
       - Не только. Я люблю тебя целиком.
       - А если ты найдешь еще красивее женщину, чем я и Даша, то и ее полюбишь?
       - Не думаю.
       - Кого ты любишь больше: Машу или Дашу?
       - Маша, я сейчас с тобой.
       - Саша, я знаю, что мы никогда не поженимся. Но ты можешь подарить мне ребенка. Ты меня не бросишь?
       - Нет. Я буду тебя любить и заботиться о нашем ребенке.
       - Мне больше ничего не надо, как иметь рядом с собой твою частичку.
       - Мне так с тобой хорошо.
       - Зачем ты встретил раньше Дашу?
       - Если бы я не встретил Дашу и не полюбил, то я не познакомился бы с тобой. Надо принимать жизнь такой, какой она принимает нас.
       Нашу откровенную беседу вдруг грубо прервал звонок в дверь и по двери требовательно застучали кулаками и чем-то тяжелым. Мы быстро вскочили с кровати и стали второпях одеваться. Маша выбежала из спальни и громко сказала служанке, чтобы она ни в коем случае не открывала дверь. Когда я подошел к передней, то там уже стояли Маша, ее мама в халате с зажженной свечой в канделябре и служанка в наглухо застегнутом от страха плаще, из-под которого выглядывало исподнее платье.
       Я тихо сказал, чтобы женщины зашли в гостиную, а Машу спросил, где ее браунинг. В дверь еще настойчивее постучали уже прикладами винтовок. Однако дверь, закрытая на ключ и крепкий засов, могла выдержать и более мощный натиск неприятеля. Тут подоспела Маша со своим оружием и положила мне в руку.
       - Татьяна Борисовна, к вам заходил когда-нибудь ночной патруль?
       - Нет, - коротко ответила мама Маши.
       - Тогда не стоит открывать. Это вполне могут быть бандиты под видом ревпатруля.
       - Не велика разница, - заметила Татьяна Борисовна.
       Вскоре мы услышали приближающуюся ружейную пальбу на улице. Наглые стуки в дверь прекратились, и мы через четверть часа разошлись по своим комнатам. Маша, пока никто нас не видел, откровенно поцеловала меня страстно в губы.
       На следующий день, когда мы с Машей уже уходили из дома, Татьяна Борисовна остановила меня у самой двери и сказала: «Не обижайте, Машу, Александр Сергеевич. Она вас очень любит». Я честно сказал: « Я вам обещаю, Татьяна Борисовна, что буду также любить Машу».
       - Ладно, что с вами делать. Но как так у вас молодых получается?
       - Что делать, Татьяна Борисовна, - это судьба.
       - А это как посмотреть, Александр Сергеевич.
       - Татьяна Борисовна, я не могу вам не сказать, если Маша здесь останется, то она, наверняка, пропадет. В революцию пропадают в первую очередь красавицы и хорошие люди. Она не жалеет их. Поэтому, как вы смотрите на то, чтобы на днях покинуть Петроград?
       - И куда мы поедем?
       - Вместе со мной в Париж.
       - У нас нет средств на такие вояжи.
       - Они есть у меня.
       - Но там, в Париже, Даша.
       - А здесь прямая опасность для вас и Маши. Скоро здесь будет настоящая человеческая мясорубка. Уговорите Машу поехать вместе с вами и со мной в Париж.
       - Я подумаю над вашим предложением.
       Маша, естественно, уже нервничала на улице и спросила, о чем мы так долго разговаривали.
       - Маша, нам обязательно надо уехать на днях в Париж.
       - Я не могу, - там Даша.
       - Я не могу без тебя.
       - Правда, Саша?
       - Правда. Здесь скоро будет страшно одиноко таким, как мы. И по всем приметам нас ждет здесь смерть.
       - Зачем так мрачно, Саша?
       -  Маша, ты, как никто другой знаешь, что это такое. Кстати, когда за тобой зайти в госпиталь?
       - Завтра утром. Я сегодня весь день и ночь дежурю.
       - Но ты же не выспалась?
       - Саша, ты сегодня ночью мне подарил счастье. Так, что я в прекрасном настроении.
       - Хорошо. Договорились, я завтра утром жду тебя…
       Когда я вернулся на Камергерский, то был приятно удивлен приездом Николая. Петр Андреевич был рад до слез. Казалось, он и не чаял больше увидеть живым своего любимого сына. Николай был с новой женщиной. Прежняя любовница, как он признался позже, от него сбежала со штабистом. Новую пассию Николая звали Инессой Арнольдовной. Она была мила и своенравна. Именно такие женщины нравились брату Даши.
       Встав из-за стола, мы прошли в курительную комнату, куда подали нам коньяк. Здесь мы стали обсуждать последние события  на фронтах и в тылу России, где полным ходом шла революция.
       - Что вы намерены делать, Николай Петрович? Я надеюсь, вы последуете нашему с Петром Андреевичем примеру и поедете с нами в Париж.
       - Было бы неплохо там оказаться, но у меня есть определенные обязательства перед моим командиром  Лавром Георгиевичем Корниловым, теперь находящимся с несколькими генералами под арестом Временного правительства Керенского.
       - Коля, как тебе Александр Федорович?
       - Да, никак. Судейский болтун. Не сегодня-завтра большевики возьмут власть в Петрограде. Вот тогда хватятся Корнилова. Но у него своя линия.
       Я прекрасно понимал, что будет дальше.
       - Николай Петрович, вы ведь разумный человек и понимаете, что скоро начнется борьба между господами генералами и офицерами, с товарищами-большевиками. И в этой кровавой борьбе победа будет не за вами. Так стоит ли проливать русскую кровь с обеих сторон, участвовать в этой гражданской бойне? Ведь это не немцы?
       - Я вас понимаю, Александр Сергеевич, но, видно, таков мой офицерский удел. Дай Бог, свидимся еще в Париже, в каком-нибудь кафе. Папа, я настоятельно тебя прошу поехать с Александром Сергеевичем. Мы завтра уезжаем с Инессой Арнольдовной в Быховск.
       - Кстати, Петр Андреевич, я уговаривал с нами поехать и Марию Павловну.
       - Как? Маша еще здесь?
       - Да, Коля.
       - Но ведь она должна была поехать в Крым с лейб-гвардии есаулом Войтылой   Станиславом Анатольевичем?
       - А кто это такой, Николай Петрович?
       - Как вы не знаете, Станислава Анатольевича? Так это ее жених.
       - Да, Саша. Это жених Маши. Вернее будет сказать, что он к ней сватался. Что с вами, Саша? – спросил Петр Андреевич.
       - Да, я поперхнулся. Ну, и крепкий же коньяк, - ответил я, пробуя скрыть неприязнь к моему сопернику.
       - Коньяк отличный. Арманьяк.
       - Александр Сергеевич, я рад за вас с Дашей, за ваших первенцев. Давайте выпьем. – предложил Николай.
       - Спасибо, Николай Петрович. Выпьем.
       И мы еще выпили по пятьдесят грамм отличного коньяка, а потом еще, пока не допили коньяк.
       - Папа, мне надо отлучиться по делам. Займи, пожалуйста, Инессу.
       Когда мы выходили из курительной комнаты, Николай предложил мне разделить его компанию. Я не стал отнекиваться, решив, между делом, расспросить его о есауле. Уговорив Инессу занять своего отца, Николай на улице спросил меня о том, не погулять ли нам напоследок перед его поездкой к линии фронта в «Национале». Я охотно согласился. И впрямь, я не был занят. Маша была на дежурстве. К тому же я был немного не в себе, но навеселе.
       В ресторане при гостинице была разношерстная публика. Но здесь еще могли кормить и поить на славу. «Националь» славился своей французской и местной кухней. Мы заказали салат с уксусом, суп с раками, консоме с пашотом, фрикасе с говядиной, жареную гусиную печенку, жареного поросенка, расстегай с розовой семгой в лимонном соусе и на десерт блины с блестяще-чёрной ачуевской паюсной икрой. Под  салат мы пили рябиновку, а под поросенка смирновку со льдом, расстегай запивали английским портером.
       За столом мы разговорились. Понемногу хмель стал брать свое.
       - Александр Сергеевич, а что мы, право, все по именам да отчествам друг друга аттестуем. Давайте переходить на имена, ведь мы уже родственники.
       - Ваша правда, Коля.
       -  Я заметил, Саша, что вы подружились с Машей. Она эффектная женщина, но недотрога. Отказала самому Войтыле.
       - Что это за человек?
       - Зверь, а не человек. Бывало, с ним мы захаживали в салон к мадам Эмилии на Петровском бульваре. А что, не заглянуть ли нам туда? Как вы думаете, Саша, п-пошли?
       - Пошли, к кому, к мадам? Это что, в дом терпимости?
       - Ну, да. Там, Саша, такие сладкие конфетки, что пальчики оближешь и не только.
       - Нет, Коля, я пас. Там можно подхватить щекотливую болезнь.
       Я чувствовал: уже спиваюсь. Резко встав на ноги, я покачнулся вбок и сказал, что нам пора.
       - Саша, не торо-пись, сись-сись, нас подо-ждут, - сказал Николай пьяным голосом, растягивая слова. – Давай, лучше выпьем, - предложил он и налил мне целую стопку зубровки.
       Последнее, что я отчетливо помнил так это то, что залпом выпил зубровку, уже не чувствуя горечи.
       Очнулся я одетый в разобранной постели в женских ножках, на которые были натянуты чулки с бретельками от кружевного пояса, надетого поверх  ажурных трусиков телесного цвета. Такие трусики не скрывали, а, наоборот, открывали нескромному взору все то, что он мог найти под ними. Принадлежало все это соблазнительное белье обаятельной брюнетке с красивой прической на левый пробор, которая смотрела на меня так, как смотрят сострадательные дамы на бедных трубадуров. На ней была блузка в клетку с отложным воротником. В руках она держала книгу.  В  голове у меня все еще шумело от обильного пития, и стоял комок в горле. Все мое тело ныло и просило его раздеть и положить в пуховую кровать.
       - Где я, а? – спросил я сострадательную даму.
       - В публичном доме, милый, - ответила  она просто. 
       И тут я вспомнил, что Николай звал меня в салон к этой, как ее…ну, да, «Эмилии». А где Николай? Вдруг, как нарочно, я услышал такое, от чего у меня глаза полезли на лоб. В соседней комнате за полуприкрытой дверью Николай охал и вскрикивал под звуки свиста плетки. Я в изумлении повел глазами по меблированной комнате, и наткнулся на окно, за которым царила ночь. 
       - Ну, же, милая, ну, давай, родная, - причитал в сладострастье Николай.
       Вот оказывается, какой скелет висел в его шкафу. Брат Даши был стыдливым мазохистом. Невольно я повернулся в сторону двери и за ней увидел Николая. Он лежал ничком, как на кровати, на извивавшейся и стонавшей под ним огромной женщине. Над ним стояла полуголая низкорослая девица и  била кожаной плеткой его по ягодицам в такт любовным телодвижениям. Было неясно, кого подбадривал Николай. Мне показалось, что обеих своих экстравагантных подружек.
       - Что за цирк?      
       - Я привыкла, - равнодушно ответила дама в черном.
       - Как тебя зовут красавица? – только и мог я спросить.
       - Зизи.
       - И что я здесь делаю в твоих ногах?
       - Ты ничего не делаешь и, слава богу. У меня есть хоть одна минутка отдохнуть от этих..., - сказала она, оборвав себя на полуслове и показав манерно своим мизинчиком на застывшего в оргазме Николая. - Если бы все были такие щедрые клиенты, как вы, мой господин, тогда бы не было более легкой работы, чем эта, - сказала Зизи и улыбнулась мне, задумавшись о чем-то.   
       - Да-а-а. Плохой из меня мужчина, Зизи?
       - Просто никакой. Но такие люди мне, как раз и нравятся.
         Наш разговор прервал вошедший в двери полуголый Николай. Увидев меня одетым, он обомлел. По его понятиям побывать в публичном доме и не получить удовольствие было выше его понимания.
       - Саша, ты куда, в такую рань собрался?
       - Домой. 
       - Постой. Будь добр, подожди меня.
       - Николай, уволь. Мне дурно. В другой раз.
       - Другого раза может и не будет. Правда, Зизи? - ответил Николай, плотоядно глядя на мою собеседницу.
       - Нет. Вот здесь вы, господин офицер, ошиблись. На таких мужчинах, как вы, мы и держимся. 
       Шатаясь, я вышел во вторую комнату, где занимались любовью,  как я, наконец,  понял не проститутки, а клиентки дома терпимости. И тут я вспомнил, что где-то читал, что в Москве до революции был такой публичный дом, где собирались извращенцы и занимались любовью не только с проститутками, но и  друг с другом.  Спустившись по лестнице в фойе, я нашел только швейцара на дверях, который помог мне нанять извозчика. В дороге я проверил содержимое своего кошелька. Там лежала лишь одна небольшая купюра. Ее оказалось достаточно, чтобы расплатиться с извозчиком. Хорошо, что я оставил большую часть денег в своей комнате у Петра Андреевича, а с собой взял только в самый притык.
       Оказавшись уже под утро в доме Даши, я, не снимая одежды, упал в постель и проспал до самого обеда. После обеда мы стали провожать Николая с его надутой Инессой на вокзал. Простившись, я разминулся с Петром Андреевичем и поспешил к Маше домой. Я чувствовал тревогу и вину перед Машей за то, что не встретил и не проводил ее домой. Но там Маши не было. Заплаканная Татьяна Борисовна мне сказала, что утром приехал ее бывший жених и, встретив Машу на пороге, стал угрожать, что если она с ним не пойдет, то он застрелит ее.
       - И что сказала Маша?
       - Она сказала мне не волноваться. Поговорит с ним и придет домой. Но уже прошло несколько часов, а ее все нет и нет.
       - Татьяна Борисовна, куда они могли пойти?
       - Может быть, домой к Ивану Анатольевичу. Здесь не далеко, в Столешниковом переулке.
        Узнав, где может быть Маша, я побежал туда. Войдя в большой дом с балюстрадой, где жил есаул, я взбежал на третий этаж и подошел к двери его квартиры. Нажав на ручку двери, я почувствовал, что она поддалась мне и уже хотела открыться. Но я задержал ее, чтобы она ненароком не скрипнула, и бесшумно пролез в дверную щель. В дальней комнате я услышал разговор на повышенных тонах. Подойдя ближе, я стал свидетелем короткого разговора в кабинете хозяина.
       - Мари, если ты не согласишься поехать со мной на Дон, я тебя убью. Ты мне веришь? -  угрожающе сказал с польским акцентом пан Войтыла.
       - Таким, как ты, нельзя верить. И этому не бывать: я никуда с  тобой не поеду. Мне больше нечего сказать.
       - Тебе нечего сказать? А крутить роман с мужем своей подруги тебе можно? Знаешь, что я с ним сделаю? – спросил со злобой  есаул.
       - Не смей.
       - Не смей? А кто ты мне такая, чтобы приказывать? – с этими словами он схватил Машу за воротник пальто и ударил наотмашь ее левой ладонью по правой щеке так сильно, что она, не устояв, упала на стол и, покатившись по нему, слетела на пол, больно ударившись лбом о ножку стула.
       - Что больно? Так не достанься никому, - с этими словами он вынул из полы офицерской шинели парабеллум  и направил его дуло прямо в голову приставшей с пола Маши.
       Я в последнюю секунду перед выстрелом успел выбить у него из руки парабеллум и ударил его в висок массивным пресс-папье со стола. Откинувшись назад, пан Войтыла упал под стол. Судя по всему, он уже в падении был мертв от смертельного удара в висок. На полу у его головы стала расплываться лужа крови. Я машинально положил орудие убийства себе в карман пальто. Тут ко мне вернулся здравый смысл. И я подумал, что необходимо закрыть входную дверь.
       - Что случилось, Саша? – спросила меня Маша, пытаясь встать с пола, но запнулась за вставший волной персидский ковер.
       Молча я помог встать Маши с ковра и посадил ее в кресло напротив стола, под которым неподвижно лежал есаул. Я мельком заметил, что на шеи Маши чернели странные ранки, расположенные параллельно друг другу и на воротнике блузки с обратной стороны виднелись пятна крови.
       - Ты что, его убил? – шепотом спросила Маша и посмотрела с ужасом на меня.
      - Наверное, - равнодушным голосом, поразившим меня своей бесчувственностью, ответил я и пошел к входной двери, забыв спросить Машу, откуда у нее порезы на шее. Было и так понятно, - они образовались, когда она смела своим телом вещи со стола при падении и больно ударилась о ножку стула. 
       Закрыв ее на ключ, я обошел все комнаты в квартире. Я никого не заметил. Было видно, что в квартире  давно уже никто не наводил порядок. Маша с испугом наблюдала за моими действиями. Я подошел к трупу. Обыскав его, я достал документы, проверил их и положил себе во внутренний карман. Я обратил внимание на то, что на Маше были шелковые перчатки. Подойдя к стулу, я осмотрел его ножку, о которую ударилась Маша, и перевел взгляд на ее лоб. На нем была большая ссадина. Я приложил к ее ране свой платок и дал ей в руки свое зеркальце, чтобы она следом приложила его к разбитому лбу и шее. Потом я смочил свой платок из нагрудного кармана одеколоном хозяина, стоящим на туалетном столике, и протер место удара.
       - Маша, ты случайно ничего не выронила при падении? Проверь карманы. Кстати, где твоя сумочка? Вспоминай, это очень важно.
       - Саша, при мне ничего не было. Когда я пришла домой, а там уже был Станислав Анатольевич, то я оставила сумочку в прихожей. Да, я точно это помню.
       - Хорошо. Мы здесь должны остаться до темноты, чтобы нас никто не мог потом опознать.
       - Саша, мне страшно находиться рядом с ним.
       - Маша, пойдем в прихожую. И смотри, там не шуми и никому не открывай дверь. Мы должны здесь как можно меньше оставлять следов. К сожалению, здесь много пыли и легко будет определить, сколько было человек в квартире.
       Я взял стул из кабинета и поставил его в прихожей, чтобы Маша села на него. Потом быстро зашел в кабинет и стал искать архив хозяина дома. Вскоре я нашел его, перебирая  книги в шкафу. Меня заинтересовала закрытая книгами планка в углу шкафа на средней полке. Как только я на нее нажал, так шкаф ушел в стену, открыв зазор. Достав парабеллум есаула из внутреннего кармана пальто, я пролез в образовавшийся зазор. За шкафом в стене была потайная комната, где я нашел небольшой сейф. Вернувшись к трупу, я обыскал его тщательнее, чем сделал в первый раз, и все-таки нашел ключ в нагрудном кармане френча. Ключ подошел к сейфу. В нем лежали еще документы, небольшой письменный архив и драгоценности. В сейфе я оставил только деньги, для которых, в общем, он и предназначался. Но сделал это я не из благородства, а из прагматических соображений, зная, что скоро они обесценятся. Единственным мотивом моего поведения было узнать, каким образом пан Войтыла из моего сна связан с бывшим женихом Маши. Для этого я и взял бумаги и семейные реликвии мертвеца. Они больше ему не понадобятся. Родственники есаула, судя по пыли в квартире, не беспокоили его своим посещением.
       Внезапно позвонили в дверь. Это не могла быть прислуга, ибо в квартире давно никто не жил. И все же я быстро подошел к Маше и шепнул ей на ухо, чтобы она сидела тихо. Вскоре нежданные гости спустились по лестнице, и за ними хлопнула входная дверь. Я подошел к окну в гостиной, выходящему на улицу, и увидел, как от дома отошли два человека в гражданской одежде, но с военной выправкой, и завернули за угол. Пора и нам было уходить. Я взял стул и вернул его на место. Закрыл потайную комнату и все расставил по своим местам. Захлопнув дверь, мы вышли с Машей через черный ход на двор, и пошли пешком в сгущающихся сумерках к дому Маши. Там я в двух словах  объяснил Татьяне Борисовне, что Маше угрожает опасность и поэтому она должна немедленно, взяв необходимые вещи, пойти со мной к Петру Андреевичу. Оттуда мы завтра поедем на вокзал. Там должна нас ждать и она сама. Мы все уезжаем в Париж.
       - Татьяна Борисовна, никому не говорите обо мне. Никому, даже полиции. А если спросят о Маше, скажите, что она пошла на дежурство в госпиталь.      
       - Хорошо, Александр Сергеевич, Я все понимаю. Но как мы будем жить в Париже? У нас там нет родственников и накоплений очень мало.
       - Ничего, у меня хватит.
       На всякий случай мы поколесили по центру Москвы на извозчике, прежде чем подъехали к дому Петра Андреевича.
       Петру Андреевичу я признался в том, что был вынужден убить жениха Маши. Если бы я этого не сделал, то тот убил бы Машу.
       - Саша, я тебе не судья. Я не про смерть есаула. Он был когда-то приятелем Коли. Пренеприятный человек. Скажи мне, Саша, ты любишь Дашу?
       - Да, очень, - ответил я, внутренне напрягшись.
       - Я не хочу тебя спрашивать о Маше, но…
       - Я вас понимаю Петр Андреевич. Но что поделаешь? Скажите, как мне быть?
       - Это ты должен решить сам. Ты знаешь, в таком же положении оказалась моя жена, и я не смог ее простить. Теперь я знаю, что поступил неверно. Но Даша может сделать то же самое, что и я. И потом будет страдать всю жизнь. Помни об этом. Не думай, что я плохо отношусь к Маше. Я люблю ее. Не так, как ты, отеческой любовью.
       - Петр Андреевич, может быть лучше, если мы с Машей сейчас пойдем в гостиницу?
       - Нет, вам здесь будет всего безопаснее. И этот дом – твой дом Саша. Я тебе хотел еще что-то сказать.
       - Что именно, Петр Андреевич?
       - Ты должен знать, что Даша твоя…
       - Сводная сестра? Вы это хотели сказать Петр Андреевич?
       - Да. Ты это знал, когда сошелся с Дашей?
       - Нет, конечно. Но, Петр Андреевич, откуда вы это знаете?
       - Я сопоставил факты.
       - Хорошо, это могло быть так, однако, как вы знаете, я человек из будущего, а это все отменяет.
       - Саша, ну, сколько можно выдавать желаемое за действительное. Впрочем, ладно. Может быть, ты и прав.
       Ночью я не решился посетить Машу в отведенной ей комнате из-за благородного поступка Петра Андреевича, хотя по Маше было видно, что она скучает по моим ласкам, как, впрочем, и я сам по Маше. Но не это было главной причиной моей сдержанности. Маша была сама не своя. Почему-то ее трясла лихорадка. Плохое самочувствие Маши я объяснил себе пережитым волнением, вызванным убийством ее жениха. Лишь на следующий день она отчасти поправилась.
       На следующее утро я поехал на Николаевский вокзал и взял четыре билета на тот же день до Петрограда для Маши, Петра Андреевича, Татьяны Борисовны и самого себя, французского подданного Александра Сергеевича Виноградова. Если бы не моя память о будущем, я никогда бы не уехал из моей любимой России. Но, к моему большому сожалению, таким людям, которых я любил, в будущей «красной России» не было место. Вот чем объясняется мое маниакальное стремление покинуть ее и уехать в Париж. Но почему в Париж? Потому что там жила наша с Дашей общая мама.
       Я не упускал из вида то, что за мной могли следить. На это меня натолкнуло замечание Станислава Войтылы Маше о том, что она завязала любовный роман с мужем своей подруги. Откуда он мог это узнать? Может быть от служанки, а может быть от своих шпионящих за мной людей, которые вчера заходили к нему домой, но так туда и не попали. Не ровен час, они или кто-нибудь еще обнаружили труп есаула в собственной квартире и навели полицию на меня и Машу. Что если так? Тогда дорога была каждая минута. Слежки за собой я не обнаружил. Но когда я уже подходил к дому отца Даши мне навстречу попался, кто бы вы думали, правильно, человек неопределенной наружности и пола в застегнутом на все пуговицы длинном почти до пят пальто по имени Юрий Алексеевич Гагарин. Он мне приветливо улыбнулся, остановил меня и тихо сказал: «Пойдем со мной». Я, заинтригованный его появлением и словами, развернулся и пошел рядом. Мы шли молча, пока не завернули за угол.
       - Юрий Алексеевич, мы долго будем молчать?
       - Александр Сергеевич, какой вы прыткий. Что, нельзя было намедни не убивать Станислава Анатольевича? Какой вы, право, женский угодник. А если убили, то почему не спрятали труп?
       - А как его спрятать и куда?
        - Куда-куда… в трубу! Хотя бы и в трубу. Все за вас приходится делать. И все же я вами восхищаюсь, - сказал возвышенно Юрий Алексеевич, округлив глаза, и посмотрел прямо на меня, наклонив голову, потом положил невесомую руку мне на плечо и сказал, - какой молодец, похитил документы и бриллианты, а деньги оставил. Узнаю благородного человека. Сам  был когда-то таким.
       - Вы надо мной смеетесь, мой Мефистофель?
       - Нисколько. Ваши поиски утраченного времени обратились в этом месте в труп того, за кого вы можете впоследствии выдать себя.
       - От вас трудно что-либо скрыть.
       - И не пытайтесь, зря только время потратите. Однако вернемся к нашим баранам, то есть, к вашим попутчикам  до нейтрального Стокгольма. Вам не следует идти к Боратынским. У них сейчас полиция. Она выясняет обстоятельства исчезновения покойника Станислава Анатольевича, редкого подлеца, я вам скажу. Ау, Александр Сергеевич, советую обменять билеты на другое число.
       - И что дальше?
       - А дальше как получится, смотря по обстоятельствам. Мы еще увидимся.
       В этот раз Юрий Алексеевич или доморощенный Мефистофель не взлетел, а попросту растворился в воздухе.
       Мне пришлось точно обменять билеты на второе ноября 1917 г. до Петрограда. А вот в Петрограде наш поезд отходил от Финляндского вокзала за три дня до большевистского переворота в Петрограде. На телефонной станции я связался с Петром Андреевичем и, представившись его студентом, сообщил, что доклад по парижским реалистам у меня не получился. Я решил взять другую тему «Философское значение культа Девы Марии в XVII в. в Праге».
       - Позвольте, но в…
       - Петр Андреевич, вы сами говорили.
       - Ах, да, да, я вспомнил. Тема может показаться перспективной. Ладно, пишите.
       Значит, если Петр Андреевич меня понял, а он не мог меня не понять, на то он и был понятливый человек, в общем, философ, я буду ждать Машу в пять часов в ресторане «Прага» на Арбате. До этого часа я хотел передохнуть и снял номер неподалеку в «Национале».
       В четыре  я уже был в ресторане, где заказал столик на две персоны в правом углу, где рядом была дверь на кухню. Через кухню можно было выйти на двор ресторана. С моего места хорошо просматривался вход в ресторанную залу. Через час и десять минут в ресторан зашла красивая женщина, на которую я обратил внимание. Когда она стала подходить ближе, я все-таки узнал в ней Машу. Как она могла так преобразиться, что даже я с трудом узнал ее? Маша была бледнее обычного и закрывала лицо веером, как только лучи света попадали на ее белую кожу. Между тем я хорошо помнил, что совсем недавно Маша была покрыта бронзовым загаром. Чем были вызваны такие изменения в цвете ее кожи? Этот вопрос встревожил меня не на шутку. Как я видел, за ней, по всей видимости, никто не следил. Я встал из-за стола и предложил ей стул напротив. Она учтиво поблагодарила и села, кокетливо спросив меня, кто будет выступать сегодня.  Я понял, что она играла роль свободной дамы, которой сегодня нечего делать. 
       - Маша, ты неотразима. Где ты научилась так хорошо перевоплощаться? – спросил я тихо.
       - На дачах, где мы с Дашей участвовали в любительских спектаклях.
       - У тебя отлично получилось. В тебе  пропадает великая актриса.
       - Ты мне льстишь, Саша.
       - Однако ты выглядишь бледнее обычного.
       - Саша, тебе показалось.
       - Что сегодня произошло на квартире Петра Андреевича?
       - К вам на квартиру пришли полицейские и стали меня спрашивать, знаю ли,  куда пошел Станислав Войтыла после нашей беседы у него в квартире. Я ответила полицейскому, что мой бывший жених уговаривал меня поехать с ним на Дон, но я отказалась, ибо теперь он мне никто и больше не интересует меня. После этого я ушла домой. А уже потом по пути на дежурство решила зайти проведать Петра Андреевича. Полицейский сказал, что моя мама сказала, что я пошла на дежурство. Я ответила, что уже пошла, но было поздно, и я решила для безопасности остаться на квартире отца моей подруги. Они еще задали вопрос о тебя. Я им сказала, что к Петру Андреевичу приезжал погостить сын его друга. Но что с ним, я не знаю, так как больше его не видела.
       Полицейский задавал вопросы и Петру Андреевичу. Но что это были за вопросы, я не слышала.
       - Я думаю, что два субъекта, которых мы видели вчера у дома из окна и служанка Боратынских  Мария работают на твоего жениха. Его исчезновение лишает их достатка. Возможно, один из них является полицейской ищейкой.
       - Да, да, тот полицейский, который меня расспрашивал, мне показался похожим на одного из тех, кто, вероятно, нас ждал за дверью Станислава. Да, я забыла тебе сказать, из вопросов полицейского я поняла, что они не нашли труп моего жениха в его кабинете. Куда он мог пропасть?
       - Маша, пусть тебя это больше не беспокоит. Один… человек мне помог с этим недоразумением справиться. Вернемся к тому, что нам придется сделать.  Я правильно поступил, когда сдал билеты на поезд и взял на более позднее число через три дня, второго ноября. Если служанка стучит на нас за деньги, то ее можно подкупить. Однако это опасно, ведь таким образом я раскрываю наши планы относительно твоего отъезда. Давай сделаем так: сегодня мы пойдем ко мне в гостиницу…
       - Это зачем? Что ты хочешь сделать со своей незнакомкой?
       - Я хочу ее попробовать на вкус. Ты не знаешь, какая она на вкус: сладкая или острая?
       - Это зависит от того, что именно ты хочешь пробовать.
       - Ах, вот так.
       - Именно так. Если ты хочешь сладкую часть, то надо снять пробу с того, что располагается выше, а потом перейти к тому, что чуть ниже. За острым же блюдом следует спуститься туда, где скрываются женские тайны.
       - Я тебя понял, прекрасная незнакомка. Начну с твоих губ, потом перейду к твоей…
       Маша протянула руку и прикоснулась своим указательным пальчиком к моим устам.
       - Нельзя так говорить. Иначе ты спугнешь купидона.
       - Хорошо. Тогда давай продолжим то, что нам предстоит сделать завтра и послезавтра. Ты завтра утром зайдешь домой. Договоришься с мамой без свидетелей о том, что второго ноября мы уезжаем с Николаевского вокзала до Петрограда. А уже в Петрограде с Финляндского вокзала отправляемся на Стокгольм через Хельсинки. Я же договариваюсь по телефону с Петром Сергеевичем  встретиться в университете и там объясняю ему, кто такая Марья на самом деле, и что он должен того же второго ноября пойти в университет, но в действительности налегке поехать на вокзал, где мы будем его ждать. Как тебе план?
       - На словах план хороший, но смахивает на бегство. Я не вижу оснований для такого поспешного отъезда, если ты побеспокоился о том, чтобы «спрятать концы в воду». И почему ты думаешь, что нам необходимо уехать?  Может быть, все еще утрясется и будет как прежде?
       - Нет, Маша, как прежде никогда уже не будет. Будет намного хуже того, что тебе может показаться. И начнется это вскоре после седьмого ноября по новому стилю. Поверь мне. Я говорил тебе когда-нибудь неправду?
       - Нет, мой любимый.
       - Ты не против того, чтобы отправиться в гостиницу, а то здесь очень шумно?
       - Я ждала, когда ты это скажешь.
       - Я люблю тебя очень нежно.
       И мы отправились ко мне в гостиницу. У себя в номере я понял интересную вещь: мои отношения с женщинами вступают в горячую фазу только тогда, когда они этого хотят, в какой раз подтверждая то, что и так все знают, что выражено в известной русской поговорке про четвероногих друзей. И это не совсем так. Понятно же, что любовь, если она любовь, а не фантазия, взаимна. Однако любовь нельзя свести к одному сексу. И любовная горячка не есть только секс. Она есть еще и нежность. Именно нежность есть пик любви как напряжения физиологического влечения. Перед нежностью многие мужчины пасуют из ложной мужественности, из-за комплекса «настоящего мужчины» как обратной стороны человеческой неполноценности.
       Прошло два дня. Все шло, как «по маслу». На третий день мы были на вокзале. Однако как только мы сели в поезд, случилось несчастье. Татьяна Борисовна внезапно почувствовала себя плохо и вскоре потеряла сознание. Поезд не мог нас ждать. Я вынужден был сойти с поезда с Машей и сопроводить Машу и ее маму, которую на носилках отнесли два санитара в больничный пункт при Николаевском вокзале. Я попросил Петра Андреевича остаться в поезде и одному доехать до Петрограда. Я обещал ему выехать завтра в Петроград и найти его в привокзальной гостинице. Он, скрепя сердцем, согласился. Непредвиденная  задержка могла разрушить все наши планы.
       Важно было покинуть Петроград до начала большевистского переворота, ибо после него обычное железнодорожное сообщение с воюющей Европой через нейтральные страны могло оказаться маловероятным для нас в скором времени. Правда, была еще одна возможность выехать уже в Германию после установления сепаратного мира большевиков с немцами в декабре 1917 г. Оттуда можно было после капитуляции Германии в конце 1918 г. свободно выехать во Францию. Но это длительное ожидание отъезда из революционной России могло обернуться для нас, не являющихся пролетариями и солдатами, плачевным образом. Об этом я как раз думал, когда шел в больничный пункт. Когда я уже заходил в него, то услышал паровозный гудок, предупреждавший об отбытии поезда Москва-Петроград, и почувствовал, что кто-то меня взял за плечо. Я повернулся. Передо мной стоял, улыбаясь, Петр Андреевич. Было видно, что он рад непредвиденной возможности остаться в родном городе. Я не стал его журить и только спросил: «И что теперь нам делать»?
       - Ждать выздоровления Татьяны Борисовны.
       В больничном покое Маша нам сказала, что у Татьяны Борисовны случился инфаркт. И как только ее мама придет в сознание, они поедут в госпиталь, где она работает. Маша тут же извинилась за себя и свою маму. Но она не ограничилась этим и стала меня ругать за то, что я остался на вокзале. Поэтому и Петр Андреевич остался вместе со мной в Москве.
       - За кого ты нас принимаешь, Маша. Мы просто не могли оставить тебя одну с Татьяной Борисовной на руках.
       Когда Татьяна Борисовна пришла в себя, то мы положили ее в коляску и отвезли в госпиталь, где с ней осталась Маша, а сами отправились домой к Петру Андреевичу. В тот же день Петр Андреевич рассчитал свою служанку и через знакомых нанял хорошую женщину, которая стала ему помогать по хозяйству. Через две недели Татьяна Борисовна продолжила курс своего лечения уже дома. Она была еще слаба, поэтому я не заводил разговора об отъезде.
      В связи с отменой занятий в университете, вызванной неспокойной обстановкой в городе, Петр Андреевич значительную часть времени проводил дома, работая над монографией, посвященной трудам голландских спинозистов.   
       Уже в это время произошел октябрьский переворот в Петрограде, в результате которого к власти пришли большевики. В Москве действия Военно-Революционного Комитета большевиков вызвали сопротивление со стороны офицеров, среди которых оказался и Николай, приехавший из Быховска, и юнкеров Александровского училища. Сначала юнкера во главе с прапорщиком Трембловским захватили Кремль, а потом вместе с офицерами, верными Временному правительству, заняли основные стратегические точки города: Манеж, Александровское юнкерское училище, штаб Московского военного округа, дом градоначальника, Городскую думу, Арбатскую площадь, Знаменку, Моховую улицу, Воздвиженку, Смоленский рынок, Бородинский мост, Брянский вокзал, Остоженку, Крымский мост, Кудринскую площадь, Никитские ворота, Тверской бульвар и пр.  Но потом под натиском красногвардейцев, вооруженных пушками, заключили мир и сдали как Кремль, так и Александровское юнкерское училище. На их поражении сказалось отсутствие общего руководства.
       На следующий день, семнадцатого ноября 1917 г., начались аресты офицеров и юнкеров красногвардейцами ВРК. За ними последовали, как я помнил по архивным документам,  расстрелы арестованных. К счастью, Николай бежал из Москвы на Дон. Мы остались в городе. Красногвардейцы пришли по наводке и на квартиру Петра Андреевича в поисках Николая, по их сведениям участвовавшего в офицерском мятеже. Но не найдя его дома, они заинтересовались моей персоной. Проверив французский паспорт, один из большевиков, умевший читать, мне заявил, что скоро иностранных шпионов они будут расстреливать вместе с офицерами прямо на улицах. На что я резонно ответил, что приехал в Россию по приглашению профессора философии Боратынского Петра Андреевича, потомка выдающегося поэта пушкинской поры, в квартире которого они находятся.
       - Ну, и что? Мало ли, поэт. Когда это было?  Вот он, отец офицера - нашего классового врага. Значит, и сам тоже классовый враг пролетариата.
       - Вы не правы. В революции принимают участие и дворяне тоже, например, Владимир Ульянов-Ленин, Феликс Дзержинский…
       - Закрой рот, а не то вот этой самой рукой тебя прихлопну, союзничек, - такую я получил исчерпывающую отповедь от грамотного большевика. Что тогда можно было говорить о безграмотных большевиках.
       Когда они ушли, обещая за нами вернуться, у нас с Петром Андреевичем состоялся такой короткий разговор.
        - Ну, что вы теперь скажите о наших московских революционерах? – спросил я у отца Даши.
       -  Хамы.
       - И только? Они же обещали вернуться. А знаете зачем? Затем, например, чтобы взять нас в заложники и потом, попытав и удовлетворив свою классовую ненависть, просто расстрелять. Говорил же я вам, Петр Андреевич уезжать из Москвы. Но вы меня не послушались. Пора нам, прихватив с собой Машу и Татьяну Борисовну, бежать отсюда.
       - Куда?
       - Прежде всего, в провинцию, где нет еще Советской власти. Лучше оказаться поближе к Петрограду либо к Бресту. У вас живут в этих направлениях родственники?
       - А почему именно туда?
       - Потому что там проходят поезда, спешащие в Европу. В конце этого года будет заключен сепаратный мир с немцами. Вот тогда мы можем перейти границу и остановиться в Германии. Правда, для этого мне придется забыть о том, что я французский подданный и воспользоваться своей фальшивой российской паспортной книжкой.
       - Да, у меня живет под Брестом дядя. А пока можно поехать к сестре в имение под Можайском.
       - Вы говорите о Елене Андреевне, да? А большое у нее имение? А то в деревне, как вы знаете, уже сейчас жгут дворянские усадьбы и самовольно забирают земли помещиков.
       - Нет, одно название. Это дача, правда, хорошая, добротная.
       - Давайте, Петр Андреевич, собирайтесь. Сегодня же поедем к вашей сестре. А потом, по обстоятельствам, поедем или помчимся к вашему дяде под Брестом. Я же сейчас потороплюсь с визитом к Марии Павловне. Пора и ей в дорогу собираться.
       - Но она без мамы не поедет.
       - А маму мы возьмем с собой. Татьяна Борисовна стала поправляться.
      - Саша, будь осторожен на улице.
       - Всенепременно, Петр Андреевич.          
       К дому Маши я добрался без приключений, встречая по пути только одиноких прохожих, прятавших свои лица  от наглых взглядов красногвардейцев и от колючего ноябрьского ветра под головными уборами и воротниками пальто. К моему удивлению, я нашел Татьяну Борисовну уже ходящей. Раз так, то стоило попытать счастья и еще раз попробовать уехать из Москвы с Николаевского вокзала в Петроград.
       Я пересказал Маше и ее маме наш разговор с Петром Андреевичем, угрозы большевика, досматривающего его квартиру, а также свое предположение о том, что можно опять попробовать уехать из России поездом через нейтральные страны.
       - Александр Сергеевич, я с вами согласна на все после того, что вы нам рассказали, - бодро ответила Татьяна Борисовна. - Как я слышала от своего знакомого, бывшего артиллериста: «Снаряд дважды в одну воронку не попадает». Я чувствую себя гораздо лучше и поэтому готова к путешествию.
       - Мама, что ты говоришь. Тебе надо отлежаться еще минимум неделю, чтобы стать относительно здоровой. Нет, Александр Сергеевич, уезжайте сами с Петром Андреевичем. А мы останемся. Не будут же они трогать бедных женщин.
       - Будут, еще как будут. Возьмут вас в заложницы, а потом, надругавшись, расстреляют. Вот и все. Вы этого хотите, Мария Павловна?
       - Маша, Александр Сергеевич, говорит дело. Я  с ним согласна. Если ты не хочешь ехать, оставайся. Я поеду с ними. Ты едешь со мной в Можайск или Петербург?
       - Мама, в Петроград. Что с вами делать? Но если что-нибудь случится с мамой, это будет на вашей совести, Александр Сергеевич.
       - Не спорю.
       - Но тогда куда мы едем? Неразумно выбирать в дороге.
       - А ты сама, Маша, что посоветуешь?
       - Я думаю поехать на вокзал сегодня и сесть на поезд в любой вагон по направлению на Петроград. Запасной вариант: поездка в Можайск, а потом в Брест. Я давно уже приготовила на всякий все самое необходимое из моих и маминых вещей, документы и ценности. Да, в Петрограде мы можем остановиться у моей двоюродной сестры, Надежды Алексеевны. Она живет недалеко от Финляндского вокзала.
       - Молодец, Маша. Давай возьмем еще еды. Ведь неизвестно, есть ли она в таком количестве, как у нас дома. А пока, Александр Сергеевич, пойдемте к столу. Маша, приготовила к вашему приходу вкусный обед.
       - Ну, что ты, мама.
       - Маша, хватит играть комедию. Я не ребенок. Александр Сергеевич!
       - Пойдемте. Я с удовольствием попробую стряпню Марии Павловны.
       И действительно, обед Маши оказался таким вкусным, что я не только засиделся за столом, но и еще прихватил кое-что со стола по просьбе Маши и Татьяны Борисовны для Петра Андреевича, а именно: расстегай с мясом и грибами, котлеты по-киевски, филе карпа с травами, сдобные булочки с корицей. Все это, как и многое другое, было необходимо в дороге.
        Уже через два часа мы подъезжали на коляске к Николаевскому вокзалу. Нам с трудом удалось взять билеты: я переплатил за них неизмеримо много. Наконец, мы отправились в Петроград. Однако теперь мы ехали в вагоне второго класса вместе в одном купе не с максимальными, а с минимальными удобствами. Одно хорошо, что недолго было ехать: завтра мы приезжали на петроградский николаевский вокзал. Мы договорились, что вместе с Машей и Татьяной Борисовной доберемся до Литейного проспекта, где они останутся у своих родственников, а мы переберемся на другую сторону Невы по Литейному мосту до Финляндского вокзала.


                КРОВАВЫЙ ПЕТРОГРАД
       Доехали мы без особых приключений. Столица встретила нас неласково. Пронзительный северо-западный ветер с Финского залива задувал нас моросившим дождем со снегом. На вокзале мы взяли извозчика и поехали по Невскому проспекту до Литейного. Навстречу нам попадались броневики и грузовые машины  с матросами на борту. Там мы вышли и договорились с извозчиком, чтобы он подождал нас. Проводив Машу и Татьяну Борисовну до дверей ее племянницы, жившей в хорошем многоэтажном доме на третьем этаже, мы подождали, когда Маша выйдет на лестницу. Нам было неловко за близкую родственницу Нелидовых, которая холодно встретила их и даже не предложила нам войти, чтобы обогреться с дороги.
       - Я здесь не останусь, - сказала нам Маша, - извините меня за такой негостеприимный прием.
       - Ничего, ничего, - стал успокаивать Машу Петр Андреевич, - я понимаю твою двоюродную сестру. В такое опасное время в гости не ездят. Ведь посторонние люди могут вызвать подозрение у новых властей. И как тогда они отнесутся к хозяевам, трудно предугадать.
       - Мария Павловна, мы вернемся за вами, как только возьмем билеты на наш поезд на Финляндском вокзале и займем номера в гостинице «Северная» на Знаменской площади у Николаевского вокзала.
       - Хорошо. Буду ждать.
       Когда я уже уходил, то передал Маше все свои ценные вещи и деньги, бывшие при мне, а также пакет с вещами есаула Войтылы и его парабеллум, оставив только на билеты и гостиницу, а также на непредвиденные расходы. Маша с испугом на меня посмотрела и спросила: «Зачем ты отдаешь все это мне»?
       - Все может быть. Если мы попадем в щекотливую ситуацию, то часть этих средств может помочь нам выйти из затруднения.
       - Саша, пожалуйста, береги себя. Если ты пропадешь, то я этого не переживу. Ты так и знай.
       - Хорошо, Маша. Равным образом это относится и к тебе. До свидания, моя любимая.
       Мы расцеловались, и я догнал Петра Андреевича уже на улице, ощущая некоторое тревожное беспокойство.
       На Финляндском вокзале мне кое-как удалось взять билеты до Хельсинки на четыре места в двух купе первого класса. В военное или революционное время большое значение приобретают личные вещные отношения. В этом смысле человек, у которого есть деньги, может решать свои личные проблемы, когда другие, у которых денег нет, решают только общественные проблемы. Поезд отходил завтра днем и поэтому мы с Петром Андреевичем поехали в гостиницу. В гостинице мы сняли  два номера для себя и для Нелидовых: дочери и ее мамы. И поехали к ним на Литейный проспект на извозчике.
       Когда мы подходили к Дому на Литейном проспекте, нас остановил ревпатруль из матросов в черных бушлатах и красногвардейцев в кожаных куртках. Они обыскали нас и стали проверять наши документы. Увидев мой иностранный паспорт и паспортную книжку Петра Андреевича с московской пропиской, они задержали нас, как они сказали, «для выяснения подозрительной личности» и повели к машине, чтобы отвезти в тюрьму у Финляндского вокзала. Проходя мимо одного проулка, я услышал приглушенную реплику одного из патрульных матросов: «Ребята, а зачем нам куда-то вести этих буржуев. Зайдем в подворотню и там хлопнем. Больно мне приглянулись штиблеты вон того молодого». Но тут к нам подъехал грузовик и, казалось бы, нарушил их преступные планы. Патрульным сквозь шум работающего мотора прокричали, что их забирают за недостатком людей на задание. Мы, как я понял, им мешали. Если бы у них было немного времени, то нас действительно бы «шлепнули» прямо в подворотне. Но времени не было, необходимо было ехать на «ликвидацию». Поэтому они прихватили нас с собой. Не стесняясь нас, они договорились, что в случае чего, нас «шлепнут» вместе с «офицерьем» (это простонародное выражение напомнило мне «зверье» и до меня дошло, что они действительно относятся  к нам как к не-людям). На углу Мытнинской и Старорусской улиц авто остановилось и нас заставили выйти из него и повели во двор углового дома. Там уже раздавались ружейные выстрелы. Когда мы попытались войти во двор, одного из патрульных красногвардейцев срезало пулей, и он упал прямо лицом в лужу, по которой стало расплываться кровавое пятно у него под грудью. Мы поспешили нагнуться, чтобы нас не задела пуля. Рядом застучал пулемет. Это один из матросов поливал свинцовым дождем позиции офицеров. Офицеры нехотя отстреливались, Вдруг за спиной я услышал хорошо поставленный командный громкий голос.
       - Господа офицеры, бросайте оружие и сдавайтесь в плен. В наших руках ваши женщины. А не то мы сейчас на ваших глазах  расстреляем их.
       Я оглянулся и обомлел. Из-за угла показалась в кожаной фуражке голова Дубова, держащего за плечо пожилую женщину. Рядом с ним стоял матрос, закутанный в бушлат и закусивший ленту от бескозырки в своих зубах. Он держал симпатичную девушку, мелко дрожавшую на пронзительном ноябрьском ветру, и угрожал ей маузером.
       - Последний раз повторяю: сдавайтесь, выходите с поднятыми руками и бросайте оружие  перед собой.
       Через минуту из-за дворовых строений, ящиков и баков, а также из черного хода показались офицеры и юнкер. Они выходили, подняв руки над собой, и бросали прямо перед собой свои ружья и револьверы. Их оказалось пятеро. Трое были похожи друг на друга и пожилую женщину. Наверное, все они отсиживались от облав на офицеров дома в кругу семьи. Но когда их обнаружили революционеры, то оказали им яростное сопротивление.
       Большевики выстроили офицеров у стены. А женщин поставили чуть поодаль. Из черного хода два красногвардейца вывели еще одну женщину, которая упиралась. Она была одета в платье сестры милосердия.
       - Это кто такие? – спросил Дубов старшего матроса.
       - Их взял патруль, товарищ комиссар.
       - Понятно. К стенке, к офицерам, - коротко скомандовал большевистский комиссар.
       Нас уже поволокли к офицерам на расстрел. Нельзя было медлить, и я обратился к Дубову с коротким объяснением.
       - Михаил Сергеевич, нас взяли по ошибке. Меня и профессора Боратынского задержали на Литейном. Мы приехали в Петроград на два дня, чтобы увидеть своими глазами, что делается в колыбели революции.
       Он внимательно в меня вгляделся и, вспомнив, сказал: «Ах, какая встреча, дорогой Александр Сергеевич. Как вы тогда, на Новый Год, себя назвали? Да, да, «ясновидящим». Вы там еще говорили о том, что мы встретимся, и вы доживете до старости. Ан, нет. Выходит, вы на свой счет ошиблись. Петруша, дай их документы, - обратился комиссар к старшему матросу свирепого вида. - Так. Да вы, Александр Сергеевич, французский подданный. Позвольте, отойдем.
       С этими словами он отвел меня в сторону и тихо сказал: « Я дарю вам и вашему спутнику жизнь. Кажется, он отец вашей невесты»?
       - Он отец моей жены.
       - Даже так. Но это еще лучше. Вы, как я вижу, собираетесь за границу. Хорошо. Я вас отпущу. Но дайте мне честное благородное слово, что окажете мне услугу, о которой я вас попрошу в будущем.
       - Даю честное благородное слово, Михаил Сергеевич, в том, что обязательно окажу вам в будущем услугу, совместимую с чувством долга.
       - Долга перед Россией.
       - Согласен.
       - Вот видите, как все хорошо получилось. Петруша, иди сюда.
       Старший матрос подошел к нам. Дубов отдал нам документы и билеты, а ему  сказал: «Уведи их отсюда и отпусти. Они нам еще пригодятся».
        - Баста. Пошли, - позвал он нас повел следом за собой.
       Когда мы уходили со двора, я повернулся, услышав пулеметную очередь «Максима». Офицеры падали на землю. А Дубов, достав из-за пояса револьвер,  выстрелом в затылок снес половину черепа пожилой женщине. Тело повалилось в сторону, окропляя начищенные сапоги комиссара брызгами крови. Девушка с ужасом молча смотрела на еще шевелящиеся губы своей матери. Тут девушку схватили грубые мужские руки матросов и стали срывать с нее белье, чтобы надругаться над ней. Сестра милосердия бросилась к девушке. Ей воткнули штыком винтовки в икру, она упала, и на нее накинулись красноармейцы. Я уже не мог терпеть и решил побежать к женщинам на помощь, но матрос ударил меня по голове рукояткой маузера и, свирепо выругавшись матом, крикнул Петру Андреевичу, чтобы тот утащил меня прочь, иначе то же самое он сделает с нами. Последнее, что я помнил, это испуганные глаза девушки, которую насиловал молодой рыжий матрос, и сестру милосердия, над которой издевались красноармейцы и матросы.
       Очнулся я от голоса Петра Андреевича, который все звал меня из забытья на белый свет. Но лучше я не возвращался бы туда. Он помог мне встать. Пошатываясь, я осмотрелся. Мы стояли в подворотне дома, во дворе которого произошло ритуальное массовое убийство. Я пошел во двор. Петр Андреевич попросил меня туда не ходить, но я не послушался. Никого в живых там уже не было. Надо мной поднимался колодец стен с амбразурами пустых окон, оказавшихся немыми свидетелями революционного зверства. В лужах крови лежали тела разутых и раздетых офицеров. У одного офицера был разорван живот от паха до ребер. У некоторых офицеров были отрезаны пальцы. Вероятно, вместе с обручальными кольцами или перстнями. Еще у одного офицера четвертого, насаженного на железную трубу, раскроена надвое голова. И только юнкер лежал весь голый. Его грудь украшала вырезанная кортиком условная корона российской империи.  Но когда я посмотрел на женщин, то у меня кровь буквально застыла в жилах. От ужаса я чуть не закричал. На меня смотрела растерзанная девушка своими застывшими умоляющими глазами. У нее была вырезана грудь, вспорот живот. Его содержимое было разбросано вокруг тела. А сестра милосердия оказалась буквально втоптана в землю. Все ее голое тело было разбито. Лицо представляло кровавое месиво.
       - Саша, пойдем отсюда скорее, - позвал меня Петр Андреевич.
       Я подошел к девушке и закрыл ее несчастные глаза. Это были глаза моей Родины, растоптанной ногами обезумевших от невежества и своеволия людей, презревших свою человечность.
       Потом мы ушли, оставив мертвых мертвым. Я не помню, как мы дошли до Машиных родственников. Только Петр Андреевич мне все что-то говорил. Но я его не слышал. Отошел я от нервного шока только в парадном, когда мы поднимались по лестнице на третий этаж. Тут меня прорвало, и я дико засмеялся. Петр Андреевич обнял меня и стал утешать, приговаривая: «А ведь мы могли быть там вместе с ними». Вдруг открылась дверь и на лестницу вышла Маша. Она тревожно спросила: «Что случилось»?
       - Ничего серьезного, - ответил я сквозь слезы.
       - Я же вижу, что случилось, - не согласилась со мною Маша.
       - Маша, мы перенервничали за этот день. Столько печальных событий.
       - Дома расскажите. Заходите. Милости прошу, - позвала нас Маша.
        - Маша, собирайся. Я снял номера в гостиной.
       Тут Петр Андреевич взял меня за руку и шепотом сказал: «Не надо повторять ошибок. Неизвестно, что еще нас ждет на улицах Петрограда». Я не стал упираться и вошел следом за ним в квартиру. На квартире выяснилось, что племянница, оказывается, не такая черствая эгоистка. Со временем она смягчилась и сама предложила нам остаться на ночь.
       На следующий день мы отправились на Финляндский вокзал. Когда поезд отходил от перрона, то у меня сжалось сердце от того, что я не скоро увижу свою неприветливую Родину. Под стук колес и монотонный шум раскачивающегося при движении вагона мы въехали в Финляндию. Ночью я проснулся от перестука колес на стыках железнодорожного полотна при повороте. Лежа на спине напротив спящего Петра Андреевича я думал о том, что меня ждет во Франции. Как сложатся мои отношения с Машей и Дашей? С этими мыслями я опять задремал, качаясь вместе с вагоном поезда, мчавшегося на всех парах в Хельсинки.

                ЭМИГРАНТСКИЙ ПАРИЖ
       Человеческая память избирательная вещь. Вот только меня мучили воспоминания о злосчастном Петрограде. Как тут же я вспомнил утро в парижском борделе "Один-Два-Два".  Я лежал на несвежей постели рядом, с кем бы вы думали, с самой Зизи, да той Зизи, что мне встретилась в московском публичном доме мадам Эмилии на Петровской улице. Зизи оказалась не только опытной женщиной в амурных делах, что приличествовало ее неприличной профессии, но и нежной любовницей. Она призналась мне в том, что «положила на меня глаз» еще в Москве. Я был удивлен ее появлению в известном кабаре «Казбек» на Монмартре, куда зашел со своей любовницей Колетт, которую стал звать полным именем «Николетта» на итальянский манер. В этот вечер на сцене выступал известный артист с плаксивым грассирующим голосом, певший о женских пальцах, пахнущих ладаном. 
       - Дамы и господа! Сегодня пожаловал к нам издалека, из самой кареглазой Польши, наш петербургский любимец, мсье «черный Пьеро», шансонье Александр Вертинский. Прошу любить и жаловать, дамы и господа, - так  представил публике заезжую звезду русского шансона известный конферансье Серж Дунайский.
       Александр Вертинский спел грустную песню «То, что я должен сказать». После него, как это часто бывает в таких местах, девушки станцевали канкан. Среди них я приметил знакомое лицо. Она потом подошла ко мне, уже переодевшись в приличное платье, когда Николетта ушла в дамскую комнату. Представившись «Зизи», она спросила меня, не помню ли я ее?
       - А как же мне вас не помнить? Славное было время. К сожалению, это было в другой жизни.
       Я предложил ей присесть рядом за стол. Зизи выглядела даже лучше, чем была, когда мы впервые встретились в Москве.         
       - У меня вам подарок, - сказала с улыбкой миловидная Зизи. - Наш общий знакомый просил вам передать привет.
       - Уж не Николай ли?
       - Нет, говорят он где-то в Константинополе. Привет от Михаила.
       - Зизи, я такого не знаю.
       - Как же, Александр Сергеевич, это тот Михаил, которому вы обещали оказать услугу. Мы может поговорить об этом после, - сказала Зизи и, сунув мне записку в руки, заметила, - вон уже ваша дама идет.
       Когда Николетта подошла ко мне, от Зизи остался лишь тонкий аромат цветочных духов.
       - Саша, что за женщина с тобой говорила? У нее хороший вкус, - отметила Николетта.
       «Как они мне все надоели со своей несносной ревностью», - подумал я про себя. И в самом деле. Почему я завел интрижку с Николеттой? Да потому, что Даша и Маша спелись в том, что извели  всех своей ревностью, мучая меня и мучаясь сами. Они подозревали друг друга в желании увести меня из-под носа другой. В этой обоюдной борьбе подруг я был разменной монетой их извечного соперничества.
       Я стал замечать за самим собой некоторое своеволие и беспринципность, которые были мне не свойственны в бытность простым советским интеллигентом, Мое обращение во времени, в котором было нечто от «нечистого», стало портить меня, как будто я безнаказанно играл чужую роль,  несвойственную моему характеру.
       Итак, я ввязался опять в очередную авантюру, но теперь она была уже не моя, а чужая, служебная и даже враждебная моей природе. Меня беспокоил вопрос о том,  как Михаил  Дубов отыскал меня? Вероятно, Зизи его агент. Она, наверное, и в публичном доме Эмилии Хатунцевой работала на царскую охранку, а потом тайную полицию Временного правительства. А теперь является большевистским шпионом. Но что ей мешало и тогда работать на революционеров и быть двойным агентом? Что они хотят от меня? Я явно тяготился своим словом, данным кровавому большевику Михаилу Дубову. Я не чувствовал себя теперь свободным и предполагал, что он начнет использовать меня в качестве пособника в своих шпионских играх против парижских белоэмигрантов.
       Все это я вспомнил, когда лежал рядом лицом к лицу с Зизи. Она мирно спала. В этот момент она была похожа на невинного ребенка. Вообще ее внешний вид был весьма противоречив. В зависимости от обстоятельств она то казалась прелестной девушкой, этакой наядой, то являлась вакханкой, то выглядела ходячим воплощением роковой женщины.  У меня возникло невольное желание поцеловать  ее в чистый лоб. Когда я притронулся сухими губами к ее теплой коже, то она вдруг вытянулась и выгнулась как дикая кошка. Открыв глаза, она стыдливо  махнула на меня рукой, смущенно сказав: «Не смотри так на меня, Саша, - сглазишь». За окном поднималась заря, и комната в борделе осветилась бледно-желтым светом нарождающегося дня.
       - Как то все это не вяжется с тем, к чему ты меня склоняешь. Что у тебя общего с большевиками, у которых руки по локоть в крови? – не мог я не спросить Зизи.
       - Саша, ты будто не знаешь, что у белогвардейцев руки то же запачканы и явно не вареньем?
       - Зизи, ты разве разделяешь их убеждения? Или у них есть для тебя крючок?
       - А ты сам то, как думаешь? Конечно, я давно уже на крючке у проклятых. Сначала это были жандармы, позже чекисты. Саша, я совсем не хотела тебя вовлекать в это дело. Когда мне показали, с кем я должна связаться, я подумала, что, может быть, помогу тебе, если не сорваться с крючка, то хотя бы сделать его для тебя менее болезненным.
       С другой стороны, у нас нет другой реальной Родины, кроме той, которая осталась за границей. Это Россия с большевикам. Здесь живут русские люди без Родины воспоминаниями о прошлом, которого уже не вернуть. В этом нет смысла, если не принимать то место, где ты теперь живешь, за свое, родное. Тогда есть будущее. В этом случае твои обязательства перед кем бы то ни было теряют силу при условии, что ты их дал под давлением обстоятельств. Но если ты не можешь здесь прижиться, то работой на свою Родину, от которой ты необдуманно или из-за страха отказался. В таком случае ты пойдешь на встречу с Михаилом, каким бы кровавым он тебе не показался.
       Я в душе согласился с разумными доводами Зизи. Она умела уговаривать людей, ибо не просто была хорошо подготовлена, но и от природы умна, а это нечасто встречается не только среди женщин, но и среди мужчин. И все же я колебался, так как важно было для меня и то, и другое. Обстоятельно подумав, я согласился на встречу. Мы договорились о том, где я встречусь с Михаилом. Развлекшись на прощание с Зизи, я покинул бордель.
       На следующий день я встретился с дубовым в доме одного из советских нелегалов в «Медоне» - пригороде Парижа. В этот раз он был весьма деликатен со мной. Видимо, я был очень нужен ему. Только в качестве кого? Об этом я узнал позже, когда мы стали прощаться.
       - Дорогой, Александр Сергеевич, мы с вами будем поддерживать связь через кокотку Зизи. Она надежный человек и, как я понял, неравнодушна к вам. А это полезно для дела. Я прошу вас проявить интерес к деятельности РОВСа, и лично к особе генерала Александра Петровича Кутепова  и его покровителя великого князя Николая Николаевича.   
       - Милейший Михаил Сергеевич, и как это мне удастся? Я ведь не князь и даже не граф, и не член Русского Обще-Воинского Союза.
       - Вы забыли, Александр Сергеевич, о тетушке вашей хорошей знакомой Колетт де Шевре, о мадам де Келюс, с которой, кстати, вы  тоже дружите, но лишь как друг. Вот она водит дружбу с супругой Николая Николаевича и поэтому принимает их у себя во дворце в Париже. Там вы и можете познакомиться с великим князем. А через него выйти на самого генерала Кутепова.
       - Михаил Сергеевич, вам, что делать нечего, как интересоваться моей личной жизнью, знать с кем я сплю, с кем дружу?
       - Александр Сергеевич, такая у меня работа. В ней нет ничего личного. И еще: все, что я вам говорю о вас, останется между нами. Я даю ход только тому, что затрагивает интересы моей Родины. Надеюсь, судьба Родины вам не безразлична?
       - Вы прекрасно знаете, почему я эмигрировал. А судьба Родины мне небезразлична. Хорошо, что зависит от меня, я постараюсь сделать. И как долго я буду на вас работать?
       - Не на меня, а на безопасность нашей Родины, к которой наши соотечественники относятся как к своей мачехе. Их надо поставить на свое место. Ведь они занимаются на территории СССР террором.
       - Но заметьте. Михаил Сергеевич, вы по отношению к ним занимались тем же. Как говорят у нас в народе: «Как аукнется, так и откликнется».
       - Я это понимаю. Но время взаимных обид прошло. Пора нам переходить на мирное взаимное существование. Вы как полагаете, уже пора?
       - Было пора намного раньше. Но что говорить. История не ведает сослагательного наклонения.
       - Тут вы, Александр Сергеевич, правы.
       - А что будет с самим генералом Кутеповым, если он окажется в ваших руках?
       - Александр Сергеевич, мы надеемся, что наш разговор с вами останется между нами. Нам бы не хотелось вовлекать в это дело ваших близких. Вы сами знаете, как мы умеем работать с теми, кто не понимает последствий того, что они делают. А что до генерала Кутепова, то вам то какая разница? Идет борьба. Такие политики, как он, заслуживают публичного разоблачения. Если он согласится на это, то его ждет наказание. Если окажет сопротивление, то пусть пеняет на себя, Александр Сергеевич. Такие люди должны знать, на что они идут, когда борются с целым народом.
       - Ну, положим не с целым народом, а с вашей партией.
       - Наша партия теперь объективно защищает интересы большинства народа. Я, почему так откровенно говорю с вами, Александр Сергеевич? Как вы думаете?
       - Полагаю, потому, что рассчитываете на мое благоразумие.
       - Совершенно верно. И еще: вы же фаталист, ясновидящий.
       - Знаю я, как вы относитесь к моим предсказаниям.
       - Как здравомыслящий человек. И последнее, Александр Сергеевич, было бы хорошо вам вступить в РОВС, так как иначе вам трудно будет нам помочь, – защитить Россию от ретивых защитников старого режима.
       На этом, в общем, мы и закончили нашу беседу. Итак, я должен был разведать о планах руководителей белоэмигрантов, раздобыть конкретную информацию о деятельности РОВСа. Я не хотел вступать ни в какой РОВС и вовсе не желал вести подрывную деятельность против белоэмигрантов. Какой я шпион? Но, как недвусмысленно мне намекнул Дубов, если я откажусь, то подвергну свою жизнь и жизнь своих близких опасности. Поэтому мне не остается ничего другого делать, как связаться с чекистами, точнее, как их сейчас зовут, да, с гэпэушниками. А такая связь, как я понимал, не может быть кратковременной. Получается, они и дальше будут меня использовать, когда в этом возникнет необходимость. И дело не в Дубове. Я могу с ним расправиться так же, как и с Войтылой. Но придут другие, которые уже расправятся со мной. Нужно думать, как выйти из такой патовой ситуации. Просить помощи у такого интригана с задатками костолома, как Кутепов, было бы крайне неразумно. Впрочем, Дубов никак не лучше его, если не хуже. Александр Кутепов сам при первой возможности ликвидирует меня, когда я окажусь ненужным. У меня больше шансов на жизнь, как это было ни грустно думать, в работе с большевиками, чем с белоэмигрантами. Расчет здесь простой: белоэмигранты – это кучка отщепенцев, работающих не в интересах советской России, а в интересах ее врагов. С течением времени они окажутся отработанным материалом. А вот СССР останется.
       Мне не хотелось использовать мою хорошую знакомую Марго в качестве посредника в шпионской авантюре, но что делать. Единственно, что можно было сделать, так это действовать весьма деликатно и крайне осторожно еще и потому, что меня, всего скорее, будут проверять и испытывать на верность РОВСу.
       И все же мне было стыдно заниматься интригами, используя «в темную» свою знакомую. Нужно попробовать свести к минимуму ее участие в этом злосчастном деле. Для этого я должен уделить больше внимание апологетическому освещению жизни белоэмигрантов в парижской газете «Новое русское слово», в которой я работал в качестве журналиста, ведущего литературно-критическую колонку.
       Через две недели стали приходить благодарные отзывы от читателей - недоброжелателей большевиков. Я отметился в качестве газетного адвоката «белого движения» за границей, публикуя памфлеты против советской власти большевиков и воспоминания о жизни в кровавом Петрограде. Прогрессивные журналисты не то, что перестали мне подавать  руку, но то, что они начали меня избегать, - это факт. 
       Прошла еще одна неделя. Я еще раз посетил бордель "Один-Два-Два" на Рю-де-Прованс, мадам которого была Зизи. 
       Мои встречи с Зизи хоть как то меня отвлекали от навязчивых попыток завести знакомства в белоэмигрантской среде. Теперь Зизи не работала с клиентами. Их ублажали ее подопечные. Но она была еще молода и не растратила своих амурных навыков: умела удовлетворить любой мой каприз с удовольствием для себя. Мне даже стало казаться, что она была увлечена мною. Во всяком случае, я точно ей увлекся. Причем мой интерес был не столько телесный, хотя его было не отнять, сколько душевный. Странное дело, я находил душевный покой в борделе в объятиях бывшей проститутки, подрабатывающей в кабаре в качестве то ли танцовщицы, то ли двойного агента.
       Был интересен не только бордель с его комнатами, стилизованными под исторические места, но и ресторан при нем под названием “Le Boeuf ; la Ficelle”, посетителями которого были заезжие знаменитости. Пикантность этого ресторана состояла в том, что его посетителей обслуживали полуголые девицы.
       Наконец, я вышел через Маргариту на великого князя Николая Николаевича, который уже кое-что знал обо мне по моим публикациям. Выразив желание вступить в РОВС и бороться с большевиками не только словом, но и делом, я отрекомендовал себя, что я к его услугам. Он мне ответил, что подумает, и если во мне будет нужда, то со мной свяжутся его знакомые.
       Мне пришлось долго ждать, - целый месяц, - пока со мной не связались офицеры РОВС и не предложили вступить в свой союз. Однако они поставили передо мной условие такого вступления: я должен был лично ликвидировать любого служащего советского посольства в Париже. Я оказался в тупиковой ситуации. Как я мог пойти на такое политическое преступление? Это было выше моих силах. Информацию о кровавом условии вступления в РОВС я передал Зизи.
       - Как ты думаешь, за кого меня принимают люди? За убийцу? Я разве могу намеренно быть убийцей?
       - Мы что-нибудь придумаем. Я передам информацию Дубову и попрошу его сделать так, чтобы ты избежал подставы. Тебя хотят замазать чужой кровью. Если ты действительно это сделаешь, то всегда будешь на крючке у Михаила. И у него будет повод тебя устранить, как только представится удобный случай.
       - Я хотел тебя спросить: ты спишь с Дубовым?
       - Саша, ты меня ревнуешь? – с довольной улыбкой спросила меня Зизи, но, не дождавшись ответа, ибо и так все было ясно, сказала, - нет, я не в его вкусе. Он предпочитает не розу, а еще нераскрытый бутон.
       - Зизи, почему ты не разрешаешь мне называть тебя Зосей?
       - Я привыкла к Зизи. Мне так легче переживать свое состояние. А если ты будешь называть меня Зосей, то я боюсь расклеиться. А мне сейчас ни в коем случае нельзя это делать.
       Мои кураторы из ИНО ОГПУ решили инсценировать убийство сотрудника посольства. Для этого мне дали револьвер с двумя холостыми пулями в обойме с боевыми патронами. Я должен был предупредить агентов РОВС о том, что пойду на дело. А они должны были проверить мою решительность в доведении дела до конца. На их глазах я подстрелил одного из служащих посольства недалеко от самого посольства на бульваре Ланн. Инсценировка прошла успешно: у него на левом боку расплылось пятно. На выстрел из-за угла выбежали ряженые полицейские. А по правде,  это были агенты Кремля. Сотрудник посольства так же был «своим человеком». Мне и моим контролерам пришлось спешно ретироваться. В итоге, я торжественно был принят в члены РОВСа и стал писать свои правые статьи в «Вестнике РОВС».  Впоследствии не без моей помощи был задержан генерал Кутепов. Говорили, что он умер от сердечного удара, случившегося  с ним от досады на самого себя из-за того, что попался как солдат-новобранец на уловку большевистских дикарей. Впрочем, я нисколько не жалею его, как и Дубова, который получил пулю в лоб от меткого белогвардейца и подох под забором. Туда этой большевистской сволочи и дорога. Моя помощь советской России была помощью России, а не большевикам и тем более не карателям моего народа.
 

                ОККУПИРОВАННЫЙ ПАРИЖ
       Шли годы. Мне перевалило за 40. Я уже свыкся с мыслью о том, что никогда не вернусь в свое время в том возрасте, в  котором я выпал из него. Всего скорее, я не доживу до него. У меня подросли дети от Даши, Маши, Колетт. К сожалению, детей у Зизи не могло быть. На невозможности их иметь сказалось ее прошлое занятие проституцией. Постепенно я охладел ко всем своим женщинам. Ближе всего мне была Даша. Накануне войны я отправил Дашу с детьми и престарелым Петром Андреевичем за океан. Пришла пора отправить туда же и Машу с пятилетней дочкой. Однако я не успел отправить ее в безопасное место. Началась «странная война». От лица профашистской части РОВСа я тайно выезжал в Германию для налаживания контактов с НСДАП, пытаясь держать под контролем связи белоэмигрантов с врагами Советского Союза. Вместе с тем мы у себя, в Париже, подбирали надежных людей, которые в случае поражения Франции в войне с Германией, должны были организоваться в подпольную ячейку и бороться против немецких оккупантов и коллаборационистов.
       Когда странная война закончилась поражением Франции и немецкие войска победно вошли в Париж, я был  один из немногих в РОВСе, кто открыто приветствовал оккупацию Франции, в то же время тайно участвуя в организации движения сопротивления, получившее название «маки». Начиная с 1941 г. я работал тайным агентом петеновской «Милиции», которая сотрудничала с гестапо. В компетенцию «Милиции» входила борьба с сопротивленцами-антифашистами, розыск евреев, цыган, коммунистов, лиц левых убеждений  и помощь гестапо в отправке их в концлагеря. Я старался своевременно сообщать заинтересованным лицам о готовящихся облавах, о дислокации войск гитлеровцев  в северной Франции, в частности в Париже и  его окрестностях.
       Мне с трудом удавалось не затыкать уши, когда из репродукторов звучал гимн в честь маршала Петена  “Mar;chal, nous voil;”!
       Маша, не зная о моей действительной роли в организации и участии в движении Сопротивления, разорвала со мной всяческие отношения, презирая меня за мой мнимый коллаборационизм. Потом через наших общих друзей я узнал, что она расклеивала антивишистские и антигитлеровские листовки на афишных тумбах, досках объявлений, киосках и стенах домов ночного Парижа. В листовках речь шла о том, что «нужно нападать на врага повсюду, где он находится». По этому поводу у меня состоялся серьезный разговор с Машей. В то время она проживала на бульваре Сен-Мишель недалеко от Люксембургского дворца. Когда я пришел к ней, то она не хотела меня пускать на порог. Я постучал в дверь.
       - Кто там?
       - Маша, пожалуйста, открой дверь.
       - Уходи, я не хочу тебя видеть.
       - Нам надо поговорить. Я не уйду, пока мы не поговорим.
       Но Маша мне не ответила. Она просто ушла к себе в комнату. Тогда я стал звонить, долго звонить. Но никто не подходил к двери. Я взял свой ключ и открыл дверь. Необходимо было рассказать всю правду Маше, иначе я навсегда потеряю ее.
       Зайдя к ней в спальню, я увидел Машу лежащей на постели и отвернувшейся от меня к стенке. Как только я с ней заговорил, она заткнула уши, чтобы меня не слушать. Я подошел к кровати и хотел спокойно поговорить с Машей о том, кем на самом деле являюсь, но она встала и уже хотела выбежать из спальни. Я схватил ее за руку и просто сказал: «Маша, я двойной агент и работаю на большевиков». Маша остановилась и внимательно посмотрела на меня, а потом отрывисто сказала: «Я тебе не верю»!
       - Ты можешь мне не верить, но должна выслушать меня, хотя бы для того, чтобы больше к этому не возвращаться. Я уже больше пятнадцати лет являюсь агентом Кремля. Для этого я и вступил в РОВС. А теперь веду подрывную работу против нацистов. Именно в целях такой борьбы я и состою в «Милиции». У меня есть группа верных товарищей. Кстати, они поддерживают связь с другой группой сопротивления, по заданию которой ты расклеиваешь антифашистские листовки. Если ты мне не веришь, то можешь принять участие в одной из акций нашей группы. Завтра мои товарищи отправляют одного еврея, нужного Советам, в Швейцарию для того, чтобы он перебрался через посольство в Россию. Я буду сопровождать его по договоренности с советскими разведчиками до Берна, в котором у меня будет встреча с фашистами из местных русских для прикрытия успешной переправы. От нее зависит не только судьба многих людей, но и будущее мира. Ты это понимаешь? Излишне говорить, что я не имел права об этом тебе говорить. Ты меня вынудила все тебе рассказать.
       - Саша, ты говоришь мне правду?
       - Неужели ты мне не веришь?
       - Но это так неожиданно для меня, что я не знаю, как мне…
       - Тогда поцелуй меня, как было раньше.
       Мы обнялись и поцеловались. И тут я заметил, что Маша стала намного бледнее, чем была прежде.
       - Маша, ты плохо выглядишь. Тебе надо чаще быть на свежем воздухе. Кстати, я заметил, что ты редко выходишь на улицу днем. Тебе обязательно нужны солнечные ванны, - посоветовал я, вспомнив о том, как мы спорили с Дашей о загаре в Сан-Франциско. – Помнишь Маша, какой ты была загорелой, когда мы с тобой познакомились?
       - Нашел, о чем вспоминать, - раздраженно ответила Маша.
       - А у тебя новая служанка. Старая ведь была хорошей девушкой. Куда она делась?
       - Не знаю. Ты что забыл, в какое опасное время мы живем? Наверное, попала в облаву, - уклончиво ответила Маша. 
       Я строго-настрого наказал Маше не рисковать своей жизнью понапрасну, расклеивая листовки.
       - Маша, тебе сколько лет? У тебя на руках ребенок. Заботься о нем. Если ты будешь нужна, мы найдем тебе соответствующую работу. И потом легко догадаться о нашей связи. А если узнают о том, что ты расклеиваешь листовки, то я могу оказаться под подозрением гестапо. В результате мы все проиграем. Я уже не говорю о нашей с тобой смерти, о смерти нашей Варвары.
       На следующий день Маша познакомилась с моими ребятами, и я уехал в Берн, сопровождаю нужного товарища до явочной квартиры. Там его уже ждали эмиссары из Советской России, и я с легким сердцем занялся своими делами, оправдывающими мое пребывание в Берне. Через три дня я вернулся в Париж.
      Мой приезд в Париж смертельно огорчил меня известием о том, что Маша с Варей исчезли. Если моя встреча с Дашей была самым светлым днем в моей жизни, то разлука с Машей и Варей была самым темным пятном на моей жизни. Я знал, что с Дашей и моими детьми все в порядке. В порядке и Николетта с дочкой. Была жива и Зося. Но что произошло с Машей и Варей? Я навел справки среди своих товарищей по Сопротивлению. Они больше с ней не встречались, как не встречались с ней и те, с кем она расклеивала листовки. Тогда я стал осторожно проверять списки тех, кого задержала петеновская «Милиция». Но и здесь меня ждало разочарование. Я отважился навести справки о моей Маше и дочери в парижском гестапо, куда имел доступ. Не найдя там никаких сведений о моих близких, я на время успокоился. Хорошо, что они хоть не попали в концлагерь, куда могла привести дорога из гестапо. Так кто похитил Машу с Варварой? Неужели энкеведешники? Но зачем? Или они сами сбежали? Но куда и опять: зачем? На эти вопросы я не мог дать ответа. События последующих дней, недель, месяцев и лет стерли из памяти остроту былых переживаний. Но от них осталась неутолимая тоска.
       В оккупации я еще раз встретился так же случайно, как и в первый раз, с философом Николаем Бердяевым в Кламаре. Он жил там со своей женой Лидией. В 1944 г. немцы, обозленные неудачами на фронте, отыгрывались в тылу на беззащитных, пораженных в правах, как они говорили, «недочеловеках». В преследовании евреев участвовала и парижская милиция, при которой я состоял внештатным сотрудником от белоэмигрантских кругов. Очередь дошла и до культурной публики, в частности до семьи Бердяева. Мне пришлось посетить философа в Кламаре. Как всегда деньги решили вопрос Лидии Юдифовны Трушевой. Я, конечно, ничего не сказал философу и его жене о том, что ее ожидал концлагерь, если бы я своевременно не вмешался. Это было то малое, что я мог для них сделать. Бердяев же принял меня, мягко говоря, неласково, как пособника фашистов. Я, было, завел речь о том, что мы когда-то с ним виделись в Москве, но он сделал вид, что не помнит меня и дал понять, что с такими господами, как я, дружбу не водит. И все же у меня случился с ним небольшой разговор. Я спросил его о том, что он думает о будущем. Бердяев мне нехотя сказал, что два зверя: коричневый и красный разорвут друг друга.
       - И что тогда, наконец, наступит рай на земле? – я спросил его с иронией.
       - Нет, конечно. Но возможно нам будет дана передышка для последней борьбы  с Антихристом. То, что происходит сейчас, еще не конец света. Как вы думаете, почему? – он неожиданно спросил меня.
       - Вероятно, потому, что  борьба слишком уж откровенна.
       - Да, вы знаете, это похоже на правду. Конец света наступит тогда, когда не будет ясно, что есть истина, а что ложь, что есть добро, а что зло.
       - И что он будет означать?
        - То, что третий завет – завет творчества, эра откровение человека закончится. Человек станет по ту сторону добра и зла.
       - Это что и есть рай?
       - Да, человек окончательно станет богом, а Бог человеком.
       - Николай Александрович, как прикажете вас понимать? Разве это можно совместить? Понятно, если исчезнет человек, и на его месте покажется Бог. Но как так Бог станет человеком, а человек Богом? Зачем это Богу? Я понимаю, это нужно человеку. Он недоволен собой. Но если человек станет Богом, то как он останется человеком? Разъясните мне, пожалуйста?
       - Господин Виноградов, вы ничего не понимаете, ведь вы не философ. Чем вы вообще занимаетесь? Вы, кажется, пишете антисоветские фельетоны в «Новом русском слове», да?
       - Да, и это то же. Но объясните мне, чтобы я понял. Или вы не умеете объяснить это просто, чтобы другим было понятно?
       - Слушайте, что вам собственно надо? Я, вообще-то, вас в гости не звал. Вы, как я понял, полицейская ищейка, пришли разнюхать, живут ли тут евреи. Так вот, я вам категорически заявляю, что таковых здесь нет.
       - Если бы я пришел за этим, то вашу жену увезли бы в концлагерь как лицо еврейского происхождения. Что вы, почтенный господин философ, на рожон лезете? Нет, батенька, вы как были истерическая личность, так ею и остались, - сказал я и, не прощаясь, вышел из дома Бердяева.
       По дороге к себе я успокоился, понимая, что Бердяев так себя вел, потому что элементарно струсил. Он только на словах был смел, а за словами прятал свой страх за собственную жену. Я его понимал и никак на него не обижался. Просто его манера тут же выходить из себя, встретив противное своей мысли соображение, с трудом вязалось с его пафосом свободы мысли.   
       Еще в июле 1944 г. перед самым освобождением Парижа от «бошей» случилось одно неприятное событие, которое произошло в заведении Зизи. Один пьяный офицер на моих глазах стал приставать к Зизи. Она увела его к себе в кабинет, чтобы вразумить офицера вермахта. Но он опять дал волю своим рукам, так что я вынужден был вмешаться, последовав за ними в кабинет.
       - Ах, ты русская свинья, ты еще смеешь мне предъявлять претензии. Да я тебя сейчас пристрелю, - пригрозил мне своим вальтером толстый солдафон.
       Но я не подал и виду.
       - Ты, сам отвратительная свинья, толстомордый окорок. Если не уймешься, окажешься в гестапо.
       От ярости из-за моей наглости он задрожал, вальтер запрыгал в его руке и случайно выстрелил. Само собой он не попал в меня. Не долго думая, я нокаутировал его в зубы, так что он растянулся передо мной на полу кабинета и отключился.
       - Зизи, тебе придется сейчас же покинуть свое заведение и перейти на нелегальное положение. Ты и так на плохом счету у немцев. А тут вот этот случай. И еще у них в последнее время сдают нервы. Их дни в Париже сочтены. Поэтому я не уверен, что «боши» не припомнят тебе этого случая. Так что, давай быстро собирайся, и мы пойдем туда, где ты будешь в безопасности. Только оставь свою Николь заместителем, пока тебя не будет. А, я сейчас отнесу этого борова в ближайшую комнату.
       Так Зизи оказалась на нелегальном положении, а мне пришлось искать другой канал для связи с советским резидентом в Париже. Вскоре немцы бежали из Парижа. К тому времени Зизи уже серьезно заболела воспалением легких. Ей с трудом дался нелегальный режим жизни в снятой мной квартире. Под конец войны она слегла и больше не вставала с постели. Так я потерял не только Машу с Верой, но и бедную Зосю. Они навсегда остались в моей памяти. Дочка от Николетты Мелисса, доводившая нас часто до слез от смеха своей наивностью, умерла после войны от порока сердца. Сама Николетта вышла замуж. Ее брак оказался счастливым.   
       Спустя месяц после смерти Зоси вернулась домой Даша с повзрослевшими детьми. Петр Андреевич умер в Нью-Йорке накануне конца войны. Потом мы узнали, что брат Даши Николай, оказавшись в Освенциме, попытался совершить побег, но был схвачен и в мучениях погиб от истязаний проклятых фашистов.

                1960
       Прошло еще 15 лет. Я стал забывать и Петра Андреевича, и Татьяну Борисовну, и Маргариту де Келюс. Время брало свое. Но бедную Машу и мою дочку Варю я никак не мог забыть. Я все еще надеялся на то, что они живы и только неведомые препятствия мешают мне их увидеть. Помнил я и несчастную Зосю, и дочь Мелиссу, при воспоминании о которой у меня всегда наворачивались слезы на глаза.
       Это были года нашей счастливой семейной жизни с Дашей. Мы жили с ней  душа в душу. Наши дети стали взрослые, и старшая Татьяна вышла замуж, а младший Серж заканчивал консерваторию по классу композиции. Мне уже было за шестьдесят, когда пришел роковой 1960 г., с которого начались мои приключения во времени.
       Весной, в мае 1960 г. в Люксембургском парке, там, где когда-то рядом жила Маша с Варей, мне повстречался старый знакомый, которого я не чаял увидеть. Он шел по аллее как обычный прохожий. Но вид его был крайне необычен. Мой старый знакомый был одет не по сезону в длинную офицерскую шинель, застегнутую на все пуговицы, и дрожал как осенний лист на ветру, похлопывая себя по бокам руками и смешно подпрыгивая при ходьбе. Это был, как вы успели догадаться, мой возможный читатель, Юрий Алексеевич Гагарин. Его физиономия ни йоту не изменилась и так же, как и в далекие 70-е, была   чрезвычайно невыразительна. На голове у Юрия Алексеевича не было ни одного волоска. Гагарин без предисловий взял меня под руку и пошел вместе со мной, оживленно говоря о том, как он рад меня видеть.
       - Да, давно мы с вами, Александр Сергеевич, не виделись. Сколько уже воды утекло после нашей последней встречи. А вы совсем не изменились, если только самую капельку.
       - Юрий Алексеевич, я несказанно рад вас видеть. Столько прошло времени, и я сильно изменился в дурную сторону. Так что вы мне намеренно льстите. Или вы надо мной смеетесь? Вот кто не изменился, так это вы, Юрий Алексеевич.
       - Отчего же, Александр Сергеевич. Вы действительно молодо выглядите. Я вам не дам и семидесяти.
       - Премного благодарен за такие года, Юрий Алексеевич.
       - Не обижайтесь, Александр Сергеевич, я пошутил. Вам действительно можно дать лет сорок-сорок пять. А что касается меня, то бессмертные не старятся и не молодятся. Как вы жили все это время, Александр Сергеевич? - спросил меня хитро Гагарин, сжав крепко мою руку.
       - А то вы не знаете? Вам оттуда все видно.
       - Да, не говорите. Но там мы видим вас не так, как здесь на Земле. Там вы такие маленькие, даже мелкие. А здесь вы довольно значительны.
       - Вам лучше знать, Юрий Алексеевич.
       - Хватит прибедняться. А вы знаете, Александр Сергеевич, я к вам по делу.
       - Юрий Алексеевич, вы случайно не хотите меня послать передать вам привет в город космонавтов?
       - Какой вы шутник, Александр Сергеевич. Нет, у меня есть более важное поручение для вас. И оно непосредственно касается вас, да, именно вас, Александр Сергеевич, - сказал шепотом Гагарин и подозрительно оглянулся на стоявшее рядом дерево, ожидая, видимо, появления из-за него шпиона.
       - Как вы думаете, Александр Сергеевич, за вами не следят?
       - Кто за мной может следить, если только не вы?
       - Не скажите, Александр Сергеевич, не скажите, а как же КГБ? Или вы забыли о том, что оказывали им тайные услуги до войны и в годы Сопротивления?
       - Когда это было.
       - Сравнительно недавно, - возразил Гагарин и забежал за дерево.
       Он неожиданно выглянул из-за другого дерева на противоположной стороне аллеи и подошел широким шагом ко мне, чуть не запутавшись в фалдах своей огромной шинели.
       - Показалось. Но надо держать ушки на макушке, - сказал мой собеседник и засмеялся, перейдя на визг, а потом уже спокойно добавил, - да, теперь о нашем деле. Александр Сергеевич, ау! Вам необходимо завтра отправиться в Польшу.
       - Но как, Юрий Алексеевич, ведь у меня нет визы? И для чего?
       - Эта виза у вас уже стоит в паспорте. А вот для чего, об этом вы своевременно получите инструкции прямо на месте, в гостинице «Полена», в номере 320 на антресолях в прихожей.
       - А если я откажусь?
       - То все потеряете.
       - Юрий Алексеевич, а можно вопрос?
       - Я весь во внимании.
       - Может быть, вы знаете, куда исчезла Маша с Варей и где они сейчас? Живы ли они?
       - Александр Сергеевич, вы все узнаете в свое время.
       - А вы можете мне хотя бы намекнуть?
       - Что вы за люди такие? Все вам надо знать заранее. Нет уж, увольте.
       - Это связано с моей поездкой?
       - Вы прямо меня без ножа режете, Александр Сергеевич. Да, чуть не забыл: возьмите с собой бумаги и вещи пана Войтылы. Чай, вы не забыли такого субчика?
        - Отчего же, помню. А зачем мне они, ведь он был убит?
       - Наивный вы человек, Александр Сергеевич. Кто вам сказал, что эта бестия убит? Вы думаете так просто убить вампира, ударив его по макушке  бронзовым пресс-папье?
       - Как так? И вы мне будете говорить, Юрий Алексеевич, о том, что есть вампиры? Чушь какая-то. Вот это, уже ни в какие ворота не лезет.
       - А мое существование лезет? Александр Сергеевич, да, вы не делайте такие глаза. Я не вампир и вас не укушу. Хотя следовало бы для того, чтобы вы убедились в их существовании на своем примере. А вообще то странно. Почему же вы то, не вампир?
       - Вампир? С какой стати?
       - А как же Маша то? Александр Сергеевич, не смотрите вы на меня так, а то дыру во мне прожжете. Ладно, больше не буду. Я думал, вы знаете… Все, не буду.
       - Я еще хотел спросить вас, Юрий Алексеевич. Вы почему ежились на майском солнышке? Неужели у вас там так жарко, в раю то? Или вы не в раю обитаете, а в адском пекле?
       - Какой вы отсталый, Александр Сергеевич, как ваш покойный тезка. Это для вас есть рай и ад. А для нас это, - все едино. Так что не сомневайтесь, - сказал Гагарин и исчез, оставив после себя, как чеширский кот,  только свою знаменитую гагаринскую улыбку.
       Когда я прилетел в Варшаву, то поселился в названном Юрием Гагариным номере и нашел там указанную инструкцию. В ней говорилось, что нужно выехать на следующий день в городок Зеленка. В сорока километрах от городка в направлении на юго-восток располагается поместье пана Войтылы. Завтра, ближе к полночи, необходимо оказаться в родовом гнезде Войтылы. Найти в родовом склепе во дворе у дома каменный гроб пана Войтылы, открыть крышку и ровно в полночь вбить осиновый кол в его грудь. Осина растет в леске неподалеку от поместья.
       Когда я прочитал инструкцию, то невольно залился смехом. «Что за бред»? – возмутился я. Но это было похоже на моего старого знакомого. И вдруг мне пришло в голову: «А что если это действительно так? Что если этот пресловутый пан точно вампир»? Я весь похолодел от такого вздорного на первый взгляд  предположения. Чтобы от него отделаться я вышел на балкон и застыл на месте, поймав не себе взгляд одной дамы, стоявшей недалеко у входа в гостиницу. Когда я бросил на нее свой ответный взгляд, то задрожал от счастья: я признал в женщине мою родную Машу. Она выглядела такой, какой я ее впервые увидел в 1917 г. Она смущенно отвернулась и быстро пошла прочь от гостиницы по улице. Я уже хотел спрыгнуть с балкона, чтобы ее догнать. Но смерив расстояние до земли и поняв, что не догоню Машу, а наверняка сломаю себе ноги, широким шагом вышел из номера и понесся по коридору к лестнице. Когда я, запыхавшись, выбежал из гостиницы, то обнаружил, что Маши уже нет на улице. Тогда я завернул за угол и увидел, как она садится в авто. Я крикнул «Маша, постой»! Она оглянулась, но села в авто и оно, все ускоряясь, скрылось с моих глаз.
       «Что за наваждение»! – пронеслось у меня в голове. – «Как мне снова увидеть Машу»? Я понимал, что ради того, чтобы снова увидеть Машу стоило задержаться в Варшаве. Но может быть для того, чтобы встретиться  с Машей, лучше навестить склеп пана Войтылы? Я был уверен, что неспроста встретился с Юрием Гагариным и что его настоятельная просьба напрямую связана с появлением Маши в Варшаве.
       Однако как мой старый знакомый похож на реального космонавта Юрия Гагарина, так же и его рассказ о вампире, наверное, имеет такое же отношение к бывшему жениху моей Маши. И в том, и в другом случае имела место явная натяжка мнимого явления на действительное событие. И все же мой старый знакомый Юрий Алексеевич был не плодом моего больного воображения, но существом из другого, неведомого мне мира. И именно он виноват в моем путешествии вспять во времени. В силу недостатка информации и отсутствия подлинного знания я могу дать этому феномену только мифологическое, то есть, сказочное объяснение. Мой старый знакомый – это мой Мефистофель, который в той же мере меня выручает из жизненных передряг, в какой мне их, вероятно, создает. Вот и этот случай с паном Войтылой, который меня навел на мысль, что именно с моей подачи, в данном случае, с припоминания сновидения, этот персонаж моей жизненной истории получил путевку в жизнь.
       Уже в пути к месту назначения я пришел к выводу, что, вероятно, пан Войтыла действительно не умер. Но почему тогда он не обвинил нас с Машей в том, что мы покушались на его жизнь. А что если он разузнал во время войны о местопребывании Маши и, воспользовавшись моим отъездом в Берн, похитил Машу с моей дочкой и вывез их из Парижа. Но почему Маша согласилась  покинуть меня? Я не верил в то, что Войтыла склонил Машу к отъезду под угрозой жизни нашей дочки. Если бывший есаул действительно причастен к исчезновению Маши с дочкой, то, вероятно, Машу связывало  с ним нечто странное. Только это был не натуральный вампиризм, а что-то другое. В существование вампиров я не верил. А, вот что это было, мне следовало узнать, посетив Зеленку.
       Когда я приехал на место, уже наступил вечер. На мои расспросы жители Зеленки странно реагировали. Они, в страхе озираясь, обрывали разговор со мной, как только я пытался выяснить, где находится дом пана Войтылы и как он поживает. Так что мне пришлось самому искать дом бывшего жениха моей Маши.
       Наконец, я собственноручно нашел панское поместье. Дорога к нему заросла травой. Ворота  в усадьбу были обвязаны цепью и закрыты на большой амбарный замок. По внешнему виду в  господском доме никто не жил. Слава Богу, я прихватил с собой фонарь, чтобы его неторопливо исследовать.  Двухстворчатые двери были закрыты на замок. Я обошел дом в поисках открытого запасного входа. Приметив ход в подвал, я вынул из ручек палку-засов и стал спускаться по крутым и высоким ступенькам вниз. Не разглядев в сгущавшейся темноте очередную ступеньку, я оступился и полетел вниз, больно ударившись головой о землю подвала. Не помню, сколько я пролежал на земле. Вероятно, прошло довольно много времени, пока я был без сознания, ибо спина у меня затекла, насквозь промокла и застыла. Я весь трясся от холода. Вокруг была непроглядная темнота. Я стал щупать вокруг себя в поисках фонаря. Вдруг моя рука наткнулась на нечто, напоминавшее тонкую ветку. Но как только я стал ее приподнимать, я с ужасом услышал крысиный визг. Я крикнул от страха и рефлекторно выпустил из рук хвост крысы. Видимо, она тоже испугалась, шмыгнув у меня между ног. Наконец, я нащупал что-то напоминавшее фонарь. Да, это был мой фонарь. Я зажег его  и осветил подвал слабым светом фонаря.
       - Да, надолго его не хватит, - сказал я вслух, озираясь вокруг себя.
       В ответ на мой голос в углу подвала что-то зашевелилось, потом где-то заскрипела открытая дверь, раздался шорох, скрипнула половица и воцарилась тишина. Я слышал своими ушами, как у меня учащенно бьется от страха мое бедное сердце. Луч фонаря выхватил из тьмы очертания прямоугольного сооружения. Подойдя к нему ближе, я обнаружил, что это гроб из камня, который стоял на деревянных брусьях, лежащих на земляном полу в подвале. Крышка гроба была отодвинута. Рядом стоял еще один гроб, а с ним и третий, так же со снятыми крышами. Сверху над крышкой гроба я увидел  свисающие с него клочья паутины. От гробов тянуло замогильным запахом мертвой плоти.
       Внезапно я услышал стук каблуков по полу над своей головой и скрип двери, как я понял, ведущей в подвал. Я сразу же затушил фонарь. Через минуту я услышал знакомый женский голос, обращенный ко мне: «Кто тут есть»? Кого он мне напомнил? От ужаса узнавания я похолодел. Это был мой голос. Вслед за вопросом я услышал скрип ступенек под ногами. Мне ничего не оставалось делать, как запоздало откликнуться на вопрос.
       - Это я, Александр Виноградов, - обреченно ответил я.
       - Папа, это ты? – спросил тот же молодой женский голос. – Иди сюда.
       На негнущихся ногах я деревянным шагом подошел к лестнице и стал медленно подниматься по ее ступенькам. В светлом проеме открытой двери я увидел стройный негативный силуэт своей дочери. Она отступила, и я вышел из подвала. Мы находились в коридоре, освещенном керосиновой лампой в руках Вари, так похожей на свою мать, что вначале я подумал, что передо мной Маша.
       - А где мама, Варя?
       - Мама лежит в постели в спальне. Ей плохо. Она еще не пришла в себя. Ой, папа, как я рада тебя видеть, - с этими словами Варя меня обняла за плечи и поцеловала в щеку. Я почувствовал на своей щеке нежное прикосновение девичьих губ и свежий запах юности. У меня сразу отлегло от сердца и исчезло убийственное подозрение в том, что я разговариваю с моей дочерью, восставшей из мертвых.
       - А что с мамой?
       - Ей нездоровится. Она плохо кушает и пьет.
       - Что пьет? – я с подозрениям спросил у Вари.
       - Красное вино. У нее анемия.
       - А где пан Войтыла?
       - Я здесь, -  ответил мужской голос у меня за спиной.
       Я резко повернулся. Передо мной стоял Станислав Анатольевич и смотрел на меня красными от алчности глазами.
       - Станислав Анатольевич, я надеюсь, что вы уже напились. Или я вызываю у вас живой интерес?
       Глаза у Войтылы потухли, и он уже равнодушно ответил: «Александр Сергеевич, какой вы несносный человек. Вы, как всегда, заявляетесь, не спросив разрешения».
       - Варя, это ты сегодня  ходила ко мне в гостиницу?
       - Нет, это мама. Она кое-как дошла до дома.
       - А вы откуда узнали, что я поселился в гостинице?
       - Мама, это почувствовала. Да, и я тоже. Мы чувствуем близость родного человека на расстоянии.
       - Станислав Анатольевич, когда вы заразили Машу?
       - В тот день, когда вы меня огрели по голове. Я не виноват, вы сами меня вынудили это сделать своим ухаживанием за моей невестой. Я решил, если Мария не примет мое предложение, то пускай она никому не достанется.
       - А чем вам не угодила Вера? Зачем вы ее то заразили своим недугом? Кстати, что у вас за недуг? Не вампиризм же?
      - Какой еще вампиризм. Это я придумал сказку о вампире и упросил своего старого слугу разнести ее по округе, чтобы нас не беспокоили мои бывшие крестьяне. Никто Веру ничем не заражал. Мы до последнего времени жили в Варшаве. Но мне на пятки стала наступать проклятая тайная полиция. Так что пришлось удалиться в мое запущенное поместье.  У меня наследственное заболевание крови, которое неведомым для меня образом передалось Марии, когда у меня на квартире я потерял сознание от анемии. Мария на месте сделала мне переливание своей крови. Тогда она, наверное, и заразилось.
       В то, что мне говорил Станислав Войтыла, верилось с трудом: уж слишком все было сложно в его путаном объяснении. 
       - А каким образом вы уговорили Машу покинуть Париж и увезти с вами мою дочку?
       - Простите меня, Александр Сергеевич, но мне пришлось внушить Маше то, что она может вас заразить этой проклятой болезнью.
       - Где Маша? Вера, проводи меня к маме.   
       Мы с Верой оставили пана Войтылу в гостиной и поднялись в спальню на втором этаже. Маша лежала на кровати, разметав по подушке свои пышные волнистые волосы. Она почти совсем не изменилась, хотя прошло уже 16 лет. Если сравнивать Машу с Дашей, то Даша могла показаться ее старшей подругой. Хотя на самом деле она была младше Маши. Однако у Маши на лице был нездоровый румянец и уголок рта был измазан кровью. Мне показалось, что в постели Маши кто-то еще лежит под одеялом.
       Вера подошла ближе к Маше и тихо позвала ее. Маша очнулась и открыла глаза. Когда она увидела меня, то ее глаза заблестели от радости, и она со вздохом назвала меня по имени. Но потом она изменилась в лице и со страхом спросила меня: «Саша, как ты здесь оказался»?
       - Зачем ты здесь? Тебе нельзя здесь быть, - сказала она и затем с неприязнью в голосе обратилась к дочери, - Вера, это твои проделки? Он же твой отец!
       - Мама, мы должны быть вместе. И тогда ты поправишься. Он нужен нам. Посмотри, какой папа аппетитный.
       - Вера, ты что говоришь?
       - Мама!
       Маша привстала с кровати, и одеяло сползло на пол, открыв  простыню в кровавых пятнах. С простыни я перевел взгляд на ее руки. На запястьях были раны, из которых сочилась кровь. Левой рукой она прикоснулась к шее, на которой зияла открытая рана со следами свежего укуса. Было заметно, что следы от укусов сильно чесались.
       От слов дочери у меня закружилась голова, в которой  зародилось чудовищное подозрение, что Станислав Войтыла с Варей высасывают кровь из Маши. Поэтому она так ослабела. И я теперь на очереди. В подтверждение моего предположения Маша стала меня умолять покинуть дом Станислава Анатольевича. Но тут он сам появился в дверях.
       - Вот вы и попались, Александр Сергеевич. А вы легковерный, - поверили мне, что я не вампир. Кстати, Мария тоже вампир, а никакая не жертва.
       Мне ничего не оставалось делать, как вынуть из внутреннего кармана пиджака  парабеллум Станислава Войтылы.
       - Ах, вот куда, оказывается, делся мой парабеллум. Но он бессилен  против нас.
       - Ошибаешься, пан «Вампир», - ответил я злорадно, вспомнив, что зарядил его серебряными пулями против таких не людей, как он.       
        Как только вампир вместе с моей дочерью подошли ближе, я прострелил ему колено. От страшной боли Войтыла взвыл, а Варя невольно отступила, обнажив свои удлиненные резцы и зарычав с гортанным всхлипом. Это уже была не моя дочь, но свирепое животное, оборотень, который скрывался за любимой внешностью Маши. Что же в ней осталось от меня?
       - Считаю до трех, и если вы не покинете спальню, разряжаю в вас всю обойму, - пригрозил я чудовищам.
       Вампиры, скаля зубы, вынуждены были оставить комнату и скрыться в коридоре. Но я не слышал, чтобы они спустились с лестницы. Вампиры, чуя запах моей крови, засохшей у меня на виске от падения в подвале, выжидали за дверью спальни. Я быстро закрыл дверь на щеколду и подпер дверную ручку спинкой кровати. Мы остались наедине с Машей. Она бросилась в мои объятия и судорожно зарыдала от горя.
       - Маша, как нам  выбраться отсюда? –я спросил шепотом свою любимую.
       - Говори тише, - они все слышат, - еще тише попросила меня Маша и показала на окно, - это единственный путь наружу. Беги отсюда!
       - Я не уйду без тебя.
       - Тебе придется это сделать, если ты меня любишь. Я не смогу больше жить среди людей. Я сама стала вампиром. Пока я слаба, во мне есть еще что-то человеческое. И какой бы ни была Вера, она моя дочь и я не могу покинуть ее. Иди, а я постараюсь задержать их.
       - Я пойду с тобой или останусь здесь.
       - Они не пожалеют тебя. Им не нужен еще один вампир. Они тебя разорвут. Они сосут не только кровь, но и едят человеческое мясо. Неужели ты хочешь быть мясом для вампира. Еще хуже может быть то, что я сама захочу тебя съесть. Саша, если ты меня любишь, - убей меня и убегай отсюда, пока не поздно.
       - Маша, как ты не понимаешь, я не могу это сделать. Пускай я лучше умру.
       - Саша, ты хочешь, чтобы я сама себя убила на твоих глазах?
       - Но как ты это сделаешь, ведь вампира трудно убить?
       - Я заранее приготовила для этого осиновый колышек, - сказала Маша и вынула из кармана юбки небольшой заостренный кусок дерева. – Время идет, но не скоро еще наступит рассвет. Тебе важно выбраться из дома, не заплутать в лесу и добраться до Зеленки. Там помогут тебе. Беги прямо, когда выберешься из окна на крышу и спустишься на землю. Саша, не недооценивай вампиров. Они не люди.
       - А что если мы дождемся рассвета и уйдем из дома, когда они спрячутся от солнечного света.
       - Саша, учти, ни я, ни Вера не сгорим на солнце. Нам оно неприятно и болезненно, но не смертельно. Оно убийственно только для Станислава.
       - У тебя до сих пор есть чувство к нему?
       - Это не чувство, а зов его крови во мне. В общем, мы с Варей его марионетки. Только Варя сильная, а я уже слабая. И нам нужна кровь; лучше, если она человеческая.
       - Маша, давай сделаем так: я возьму тебя в Париж. У меня есть знакомый доктор. Он специализируется на заболеваниях крови. Может быть, он вылечит тебя от вампирской заразы или, во всяком случае, облегчит твое положение. А вслед за тобой мы попробуем полечить и Варю.             
       - Саша, уже слишком поздно.
       - Но это хоть какой-то выход из сложившегося тяжелого положения. Решай, Маша. Моя судьба в твоих руках.
       - Но кто позаботится о Варе в мое отсутствие?
       - Варя уже не ребенок. Она сама выбрала себе такую судьбу. Если она любит тебя, то имеет еще шанс на спасение. Если же ты останешься, то не только погубишь себя, но и дочку не спасешь. Они ведь скоро съедят тебя.
       - Это от отчаяния. Варя смогла увлечь молодого человека. От него еще кое-что осталось.
       - Ты говоришь чудовищные вещи. Маша, пока не поздно и ты еще человек, можно попробовать спастись и заодно спасти Веру.
       - Нет, Саша.
       - Хорошо, Маша, раз так, то ладно, - сказал я и ловко приложил свой платок, смоченный в хлороформе из склянки к носу Маши. Я по наитию его купил в аптеке у гостиницы. Надя упала, чуть не ударившись головой о пол. Я еле успел подхватить ее тело. Вслух я громко сказал, чтобы меня услышали Станислав и Варя: «Маша, как только наступит рассвет, мы сразу же выберемся наружу. Сам же я осторожно открыл окно, подтянул Машу к нему и сам вылез из него. В комнате я захватил с собой простыню и пододеяльник. Спеленав в них Машу, я кое-как спустил ее с крыши на землю. Затем сам попробовал спуститься с простыни, свернутой в тугой узел. В итоге я отделался небольшим вывихом и с трудом добрался до машины, на которой приехал в поместье Войтылы. Хорошо еще, что Маша, которую я нес на своем плече, была легка как пушинка. Как только я стал заводить машину, то услышал, как открылась входная дверь, и увидел в предрассветных сумерках, как Вера выбежала из дома, оставив позади себя застывшего в нерешительности в дверях дома Станислава Войтылу. Когда Вера уже подбегала к машине, я стал отъезжать от дома. Я оглянулся и увидел глаза Веры в окошко обзора. Она провожала арендованную мной машину как свою последнюю надежду. Я затормозил, и Вера подбежала к ней и открыла дверцу. Когда она закрыла дверцу, дом вампира уже скрылся за поворотом.
       Путь наш лежал к границе Польши с Западной Германией. В дороге Маша пришла в себя и мы договорились, что в Германии, если не во Франции, они с Варей лягут в лечебницу под наблюдение врачей. Не доезжая до границы, я бросил машину. Там, в одном приграничном селении, я нашел падкого на деньги местного жителя, который согласился тайно перевести нас через границу. Оказавшись в Германии, мы обратились в посольство Франции. Когда мы уже потеряли всякую надежду, то нам на помощь пришли друзья Николетты. В результате мы благополучно вернулись во Францию. В Париже Маша и Вера легли в клинику моего знакомого гематолога.

                В СОВЕТСКОЙ РОССИИ
       Но на этом мои приключения в 1960 г. не закончились. Когда Маша с Верой проходили обследование в клинике гематологии, мне в очередной раз явился мой космический гость со звезд Юрий Алексеевич Гагарин и порекомендовал совершить путешествие в Советскую Россию. Когда я спросил его о том, «с какой целью?», он мне ответил, что «я сам знаю», достаточно мне вспомнить свой сон. Тогда я напомнил ему, что Даша, которую я видел во сне, теперь со мной в Париже уже какое десятилетие. Он возразил мне: «сон может быть формально логичен, но человек во сне может путать вещи по их содержанию, принимая одно за другое по причине их подобия».
       И вот, следуя пожеланию моего странного космического «ангела-хранителя», я лечу в Москву, где не был уже 42 года. По дороге из аэропорта мы остановились у самой кромки химкинского леса по просьбе одного пассажира, который не мог больше терпеть. Вышел на природу и я. Там я услышал женский крик о помощи и, не раздумывая, бросился на помощь, отлично помня о том, что будет дальше. Все случилось примерно так, как было отражено в заметке о происшествии в краевой газете. Дождавшись вместе с потерпевшей милиционеров, я был вынужден провести в  участке довольно много времени, прежде чем мои паспортные данные гражданина пятой французской республики не были подтверждены по телефону французским консулом. Не знаю, почему в заметке от 23 июля 1960 г. речь шла о товарище, а не иностранном гражданине, который спас комсомолку от позора. Уже ночью я доехал на мотоцикле с милиционером до московской гостиницы «Россия». 
       Москва была уже другая. Но это все еще Москва. Я с волнением в сердце ловил себя на мысли, что вот здесь, на Никитской, гулял с Дашей, а вот там, на Никольской, я прогуливался с Машей. С этими давними впечатлениями переплелись мои детские воспоминания о Москве. В этом как раз и состоит хронотопический парадокс путешественника во времени, у которого кругом идет голова от амбивалентных ориентаций в нем.
       И вот я решаю двенадцатого декабря 1960 г., спустя сорок три года после того, как попал в переплет злополучного временного парадокса, пройтись по улице до того знаменательного места, где я из одного времени попал в другое, ненароком оказавшись в далеком дореволюционном прошлом. И как вы думаете, что происходит со мной? Я опять попадаю в такой переплет и оказываюсь там, откуда начал свой обратный отчет во времени. Я опять лежу с разбитой головой на мостовой, но уже в 1976 г., в своем обычном советском времени. И надо мной склоняется то же самое лицо молодой Даши, какой она была целых пятьдесят девять лет назад. Только теперь она одета в демисезонное приталенное пальто с отложным воротником коричневого цвета в темную полоску, коричневые итальянские сапоги на высоких каблуках. А на голову ее надета двойная шапочка бежевого цвета.
       - Даша, как я счастлив снова быть с тобою рядом.
       - Вы ошибаетесь, меня зовут Александра. Пожалуйста, больше ничего не говорите. Вам надо успокоиться.
       - Девушка, вам помочь поднять молодого человека? – спросил стоявший рядом мужчина крепкого телосложения, откровенно разглядывавший виновницу моего падения.
       - Я сам в состоянии подняться, - ответил я вместо девушки и с трудом приподнялся на коленках.
       Мужчина махнул рукой, уверившись в том, что ему не перепадет здесь ничего большего, и пошел своей дорой, сам чуть не поскользнувшись на ледяной корке снега. А девушка, так похожая на Дашу, мне подставила свой локоть, чтобы я привстал с колен. Проходившая мимо пожилая женщина посоветовала нам пройти в поликлинику, расположенную в двух кварталах от перекрестка, на котором мы столкнулись с Александрой. Она подняла мою шляпу и подала ее Александре. Я поблагодарил ее. Она мне улыбнулась и ушла.
       - Извините меня, что я вас толкнула, - виновато попросила прощение Александра и своим платком притронулась к моему затылку. Я чувствовал, что мой мокрый от снега или крови затылок коченеет от студеного ветра. Но ласковое прикосновение нежных пальцев Александры искупало головную боль и декабрьский холод.
       - Разрешите представиться, Александр Сергеевич, - ваш тезка.
       - Ой, как интересно, а меня зовут Александрой Ивановной, сказала виновница моего падения.
       Я про себя отметил, что говорила она с легким французским акцентом на русском языке.
       - Ваш русский выдает в вас француженку, - отметил я.
       - Да, но вы не совсем правы. Я живу во Франции, но мама у меня русская, а папа – англичанин.
       - Как интересно. А что вы тогда здесь делаете?
       - Держу вас. Но, вообще, я учусь в университете. В самом деле, Александр Сергеевич, пойдемте в поликлинику. Там вам сделают перевязку и поставят диагноз.
       -  Ничего, и так заживет, как на собаке, Александра Ивановна.
       Внимательно посмотрев на Сашу, я заметил, что она все же чем-то неуловимо отличается от Даши.
       - Саша, можно я так буду называть вас по праву потерпевшего?
       - Ладно, Александр Сергеевич, я так перед вами виновата. Признаюсь вам, что я, как только с вами столкнулась и вас увидела, то странным образом меня не покидает ощущение, что мы с вами прежде виделись.
       Все те чувства, которыми я был захвачен еще тогда в Москве 1917 г., вновь на меня нахлынули, как только Саша предположила, что мы виделись прежде. И я, наконец, почувствовал себя таким, каким и был, - молодым ученым, спешащим на работу в свой НИИ. Того груза немалых лет, который я прежде ощущал, как не бывало. Со мной рядом шла моя любимая девушка, которую я нежно прижимал к себе. Я чувствовал, что это приятно ей.
       - Вы знаете, Саша, то, что мы чувствуем, что виделись прежде, мой хороший знакомый, Юрий Алексеевич Гагарин, называет «это больше, чем совпадение».
       - Как вас понимать? – спросила меня Саша, проницаю своими зеленовато-карими глазами до самой глубины моей души, и затем добавила, - А кто это, Гагарин?
       - Тот самый.
       - Но он ведь погиб.
       - Саша, вы думаете, что люди или, что от них осталось, к нам не возвращаются с того света? Не смотрите на меня так, а то я действительно подумаю, что сошел с ума от счастливого падения. Если бы я не упал, мы не познакомились бы с вами.
       - Александр Сергеевич, как вы себя чувствуете? – с беспокойство в голосе спросила меня Саша.
       - Уже нормально. Не беспокойтесь, Саша.
       - Александр Сергеевич, а вы не шутите? Таких совпадений просто не бывает.
      - Саша, в жизни бывает всякое, даже такое, что вы сейчас услышали и увидели. Саша, давайте я вас провожу до вашего дома. Где вы живете?
       - В общежитии для иностранных студентов.
       - Там, наверное, строго  с вами обращаются?
       - Да, не без этого. И… я должна предупредить вас, что всех, кто контактирует с иностранными студентами, у вас берут на заметку.
       - Я об этом знаю. Саша, давайте встретимся, когда вам будет удобно у меня на даче в Химках, чтобы разобраться в удивительных совпадениях.
       - Александр Сергеевич, что вы можете подумать о девушке, которая на первой же встрече с молодым человеком соглашается на свидание у  него на даче?
       - Саша, вас приглашает не молодой человек, а потерпевший.
       - Так кто же вы, Александр Сергеевич, не томите. Вы же видите, что привели бедную девушку в замешательство.
       - Это я вам скажу, как только мы встретимся у меня на даче.
       - А там не холодно жить? – с опаской спросила меня Саша.
       - Нет, она в приличном виде и предназначена не только для летнего отдыха, но и для отогрева после зимней прогулки. Рядом лес, где можно покататься на лыжах.
       - Вы меня пугаете, Александр Сергеевич. Там еще кто-нибудь живет?
       - Живет, конечно, например, писатели и прочий творческий и научный элемент.
       - Вот то-то и оно, – элемент.
       - Какая вы трусиха, Саша. Будь на вашем месте бабушка… Даша, она, не задумываясь,  согласилась бы. Неужели я похож на маньяка?
       - Нет, Александр Сергеевич, вы похожи не на маньяка, а на человека, который пострадал от моей неловкости. Ладно, я согласна. У меня послезавтра есть свободное время после обеда. Только вечером я должна быть в библиотеке. Да, кстати, откуда вы знаете мою бабушку Дашу?
       - Я доставлю вас туда в полной сохранности тогда, когда вы пожелаете. Откуда я знаю? И в самом деле, откуда я это знаю? – спросил  я сам себя.
        - Какой вы загадочный, Александр Сергеевич. Ну, не хотите говорить и не надо.
        - Если я скажу правду, то вы не поверите мне. Потом, когда-нибудь, когда мы ближе познакомимся, я вам, Саша, скажу, откуда знаю вашу бабушку.
       Мы договорились через день встретиться у станции метро «Планерная» в час дня. Я проводил Сашу до библиотеки МГУ и оттуда отправился не на работу, а прямо к себе на дачу в Химки. Добравшись, я застал ее такой, как будто прошло не больше полувека, а всего лишь несколько часов. Печь еще была горячая.
       Что мне делать? Как мне быть? Как будто ничего не случилось, и дать своим чувствам свободу? А что мне остается делать? Упустить мою любовь? Чем я буду жить теперь? Одними воспоминаниями? Саша не моя дочь и даже не моя внучка. Я молодой человек. А все то, что я пережил, могло оказаться моей фантазией. Так я успокаивал себя, прекрасно понимая, что то, что случилось, если не было правдой, то выглядело весьма правдоподобно. Я решил предоставить свободу времени. А там будь, что будет.
       Я ждал с нетерпением встречи с Сашей, прекрасно понимая, что моя любовь к ней есть любовь и к своей мечте, а она есть часть меня. В этом смысле я как мужчина есть частично и  сама Саша, которую зовут так же, как и меня. И все же я люблю как мужчина не самого себя, а то, что меня влекло и к Даше, а именно женское начало.
       Мы встретились через несколько дней и сразу поехали на дачу. Дача понравилась моей новой знакомой.
       - Александр Сергеевич, я вам завидую: вы находитесь рядом со столицей и вместе с тем живете на природе. Здесь, наверное, хорошо думается. Вы не пробовали сами что-нибудь писать?
       - Саша, можно с вами перейти на «ты»? Мне это мешает откровенно думать и говорить вслух.
       - Пожалуйста, но я пока к этому не готова. Я еще плохо знаю вас.
       - Разве? У нас так много общего, как будто мы прожили целую жизнь.
       - Как странно вы говорите.
       А пока я пробовал понравиться Саше. Не скажу, что она уж очень хотела мне поддаться. Ее что-то останавливало. Хотя было видно, что она невольно тянется ко мне. Значит, сопротивлялась моему соблазну не ее душа и тело, а внушенное ей родителями и окружающими старомодная условность того, что девушка, если она еще девушка, должна делать вид, что она сопротивляется нападению мужчины, оберегая свою честь. Я только недавно защищал честь чужой мне комсомолки. А теперь с презрением относился к этой ханжеской хитрости «слабого пола» под именем «девическая честь». Вот этот социальный предрассудок отпечатался в ее уме и определял, что говорить и делать. Необходимо было освободить если не ее ум, то хотя бы рассудок, от такого глупого «физиологического анахронизма». Делать это надо было откровенно, но не навязчиво, предлагая ей самой понять, что любовь и сексуальное желание – это не одно и то же. Ведь можно любить женщину, не испытывая к ней сексуального желания, как и испытывать сексуальное желание к женщине, не любя. Хорошо, когда они есть по отдельности, но лучше, если они совпадают. И потом мужчина может одновременно любить не одну женщину, а много. Правда, мужчина может любить и одну женщину. При этом он может испытывать сексуальное желание к другим женщинам. Бывает так, что мужчина любит и испытывает сексуальное желание только к одной женщине. С женщиной это бывает чаще. Но, все же, не является для нее правилом по женской сути, однако навязывается обществом мужчин, которые, разумеется, обычно не желают ее делить с другими мужчинами из чувства собственности.
       Мне не надо было торопиться, и я вежливо проводил Сашу до общежития, даже не поцеловав ее в щеку, чего она, как я чувствовал, ждала. Пускай подумает на будущее, стоит ли разыгрывать из себя недотрогу.
       Несмотря на мой жизненный опыт, я вел себя как мальчишка. Давала о себе знать моя молодость, которая не ведала бывалой осторожности, проистекающей из пожилой, если не старческой, усталости жизни, которую почему то называют «мудростью». А между тем это хитрость уставшего от жизни человека.
       На первый вопрос, заданный самому себе, мне легко  было ответить, но трудно в соответствии с ним поступить. Для меня 1976 г. образца, оригинал 1917 г. был двойником, близнецом. Для того, чтобы жить, необходимо было безжалостно «сжечь мост», ведущий в прошлое французского гражданина Александра Сергеевича Виноградова. Я не марионетка, чтобы непроизвольно следовать капризам небесного кукловода. Это могли быть и не капризы, а наилучшие подсказки моего духовного покровителя. Но для меня это были нитки, за которые дергал мой кукловод. Такими же нитками были опутаны и мои близкие. Необходимо было их разорвать и предоставить себя и их самим себе. Я решил, что есть в одном единственном числе в том виде, в каком есть здесь и сейчас.
       Исходя из этого решения, я, естественно, мог ответить на второй вопрос только так: мужчина любит образ женщины и тогда принимает вместе с ним ту женщину, которая реально скрывается под ним. Без этого образа мужчина не может любить женщину. В этом смысле всякая любовь и, прежде всего, любовь мужчины к женщине является обманом. Сама женщина есть обман, точнее, самообман мужчины, которым ловко пользуется женщина. Она любит в любви себя, а не мужчину, любит себя, любящим мужчину. В любви, а не в мужчине, она обретает силу. Часто она сама этого не понимает, ограничиваясь пустым объяснением того, что как слабое существо нуждается в сильном мужчине, на которого легко опереться. Но это не имеет отношения к ее любви.
       Мужчина же любит образ того, чего он лишен. От силы его влюбленности в этот идеальный образ зависит, сможет ли он принять ту, на которую надел его. Как раз в этом заключается склонность женского пола наряжаться, нравиться. Вторично то, что женщины, тем самым, соперничают друг с другом из-за того, кто из них красивее. Скрытый мотив такого соперничества женщин – интерес к мужчине как тому, кто может дать им любовь, выбрать и полюбить одну из них.
       В любви для меня важен этот образ. Производно, кто именно будет его воплощением: Даша, Маша, Зося или Саша. Но если будет, то действительно будет любима. Чувство собственности здесь инородно. Это надо знать женщинам и не мучить ни себя, ни своего любимого излишней ревностью, если они хотят любить не только себя в любви, но и еще «своего» мужчину. Здесь «свое» условно, а не безусловно.
       Поэтому в моей любви к Саше важна только она как становящееся воплощение образа на время. Любовь имеет не только начало, но и конец. И от женщины зависит, как долго она будет таким воплощением. Поэтому если она любит мужчину, а не свою любовь к нему и саму себя в этой любви, она должна приспособиться к образу идеальной женщины именно этого мужчины. Таковы природы любви мужчины и женщины…

                ПОСЛЕСЛОВИЕ РЕДАКТОРА
       На этом история Александра Сергеевича, к моему сожалению, обрывается. Что произошло дальше с героем найденного мною рассказа, мне неизвестно. Поэтому читатель волен сам по своему усмотрению продолжить эту повесть или закончить ее так, как ему вздумается. Могу только сказать, что в ответ на вопрос о судьбе бывшего владельца дачи мои знакомые ответили, что когда они покупали дачу, то их соседи по даче вспоминали, что он загремел в «дурку». Дело было вроде так: юная знакомая Александра Сергеевича исчезла после появления на даче. Ее поиски не дали результатов. Само же объяснение владельцем дачи ее исчезновения возвращением в прошлое посчитали признаком помешательства на почве горя. Был ли он виновен в пропаже своей знакомой, никто из соседей так и не узнал. Они запомнили только то, что в итоге он свихнулся и куда-то пропал. Может быть, до сих пор сидит в доме умалишенных.