Остановка 4. Медведково- Бутырская- Каретный ряд

Медведково, как известно, один из удаленных от центра спальных районов Москвы, который был также далек от моего института, находящегося на Ждановской, как и все предыдущие  места моего  проживания. Со стороны, наверное, могло показаться, что мне просто нравится проводить утренние часы в битком набитом метро, затрачивая на дорогу никак не меньше часа и поэтому я специально выбираю для себя самые удаленные от института районы. Помимо метро, от моего дома можно было также сначала добраться автобусом до станции Лосиноостровская, затем электричкой до Ярославского вокзала, там только пересесть на метро и уже доехать до института. Этот путь был короче по времени, но беготни в нем было существенно больше, а иногда хотелось просто замереть в любой позе с книжкой в руках или подремать, терпеливо дожидаясь своей остановки.

До театра теперь мой путь пролегал от станции метро Колхозная по Садовой , по чудесной Сретенке, по Трубной, мимо Цветного бульвара, по очаровательным местам, гулять по которым можно было бы бесконечно, и не только бульварами, а и переулками, упирающимися друг в друга, рассматривать здания, дышать воздухом небольших скверов, забегая по дороге перекусить в мои излюбленные уютные места.

Пушкинская тех лет была полна жизни. Любимое место встреч, гуляний, свиданий. Народ валом валил в кинотеатр Россия или выходил из него, к площади вели пути из магазинов, театров, кафе, улицы Горького с ее протяженностью от Белорусского вокзала до самой Красной площади, разноцветные кучки хиппи, сидящих очень колоритно где-нибудь по лужайкам, голуби, детишки с родителями, пенсионеры, греющиеся по лавочкам и все это нон стоп, сменяя друг друга независимо от времени года и погоды. В одном из переулков неподалеку от Пушкинской площади как-то  во время одной из прогулок, мною был обнаружен дом с изображением упорно трудящегося человека и прелюбопытной надписью "Вся наша надежда покоится на тех людях, которые сами себя кормят". Смысл надписи был загадочным, не доходил до моего сознания и из-за этого весь дом стал чуть ли не сакральным местом, куда я принялась водить экскурсии  своих знакомых, не верящих мне про такое настенное творчество на слово. Позже я выяснила, что текст на доме являлся цитатой из Писарева и чудесным образом уцелевшим осколком  Ленинского плана монументальной пропаганды, начатой ещё в 1918. Остальные гипсовые статуи и доски, затеянные в те годы, протянули совсем не долго, а эта каким- то чудом уцелела.

В один из майских дней  Григорьев, уходя на работу, прощался как-то долго и странно. Затем был звонок из милиции о его задержании, просили срочно собрать и привезти его вещи, к нему допускали только родственников и поэтому поехала мама. Через пару дней стало ясно, что это надолго и до суда он будет находиться в Бутырской тюрьме. Всплыла масса неприятных подробностей не только по сути происходящего, но и из его прошлого тоже. И если еще несколько дней назад  я бы и месяца не дала существованию нашей пары, отношения становились все хуже и хуже и не я была тому виной, то теперь, сидя в тюрьме, атмосфера которой, видимо, больше располагала к лирике, Григорьева внезапно поглотило романтическое цунами. Он строго- настрого предупредил родственников, чтобы никуда меня не отпускали и всячески берегли. Меня попросили и не думать никуда съезжать, я получила целую комнату в свое распоряжение и полную гарантированную мне неприкосновенность. И я, если и раздумывала над нависшей надо мною дилеммой о смене квартиры, то недолго и согласилась остаться жить у них.

Юность цинична, у меня совершенно не было желания делать драму из переезда Григорьева в тюрьму и, проплакав дня два, не больше, я с удивлением обнаружила множество плюсов, полученных мною в результате произошедшего. Немало способствовали этому его послания, наполненные тюремной примитивной лирикой, что при других обстоятельствах может и было бы смешно, но теперь страшно раздражало. К творчеству однако непременно прилагался список вещей и продуктов, которые ему надо было доставить в тюрьму. Изучив первый такой список, я настроилась еще более саркастично, поскольку, судя по перечню запрашиваемых им продуктов, Григорьев, видимо, считал себя отдыхающим где- нибудь в санатории, ему явно прописали улучшенное питание и экономить на здоровье он однозначно не собирался. Ядовито подумав, что тоже не отказалась бы от таких продуктов, я просто стала передавать тогда послания его маме, Нине Александровне. Так мы и делали впредь, я изучала лирику, материальные запросы передавала ей.

Выяснив подробности обстоятельств, которые привели Григорьева в тюрьму, а также его предыдущий условный срок, о котором я до этого не имела ни малейшего представления, я, как ни странно, полностью поддержала вынесенный ему приговор суда. Для тех, кто не в состоянии остановиться сам, это, возможно, является единственным способом, не скажу, что исправления, поскольку тюрьма лишь окончательно сдвигает крышу там, где до этого еще имелся небольшой шанс, но удержания что ли таких людей от ещё больших глупостей. И если уж те целенаправленно и самостоятельно двигаются в сторону тюрьмы, то стало быть это их выбор и ответственность за все происходящие в их жизни тоже лежит на них. В любом случае, жертвой тут точно не пахло, что и обуславливало мою достаточно жесткую позицию по этому вопросу. Ему определили четыре года с конфискацией имущества, что, на мой взгляд, было многовато, но, учитывая проходившую в стране антиалкогольную компанию, а он  на момент совершения своей последней кражи был пьян, все свершалось в духе времени.
По поводу конфискации имущества состоялось бурное обсуждение вопроса всеми проживающими в квартире и бабушка, имеющая, как оказалось, свое собственное мнение по отношению к  органам милиции из-за репрессии ее родителей в далёком прошлом и вынужденной  из- за этого их ссылке, в которой она провела с ними всю свою юность,  жестко заявила:
- Пусть только попробуют!

Брать в квартире действительно было нечего, ибо все находящееся в ней являлось предметами первой необходимости, то есть стулья, кровати, столы, шкафы, никакой другой роскошью там, наверное, отродясь и не пахло. Однако на всякий случай скрутили и отвезли к младшей дочери пару ковров и телевизор. Игорь Александрович, Лешкин дядя, также, как выяснилось, имел свое мнение насчет милиции и на всякий случай посоветовал мне вывезти на время мои личные вещи и, поскольку никто не знал когда они придут с описью имущества точно, какое-то время все жили, как на пороховой бочке. Когда же это случилось, то пришедшие всего лишь констатировали, что брать там действительно нечего и удалились. Все пришло в норму и жизнь потекла своим чередом. Григорьев строчил стихи, сидя в тюрьме, я работала в театре и пыталась учиться, что в свете последних бурных событий удавалось все реже и реже. Моя подруга Иринка помогла мне чуть ли не насильственно сдать очередную летнюю сессию и после этого в институте у меня тоже все нормализовалось.

В театре все окружающие меня естественно был в курсе происходящего и общественное мнение единодушно выражалось примерно так:
- Вот и славно! Теперь найдешь себе нормального парня.
Примерно так же дружно перекрестилась на эту тему вся моя семья и, таким образом, переезд  Григорьева в тюрьму устраивал стольких людей сразу, что было бы просто свинством с его стороны взять и не сделать этого.

Активно интересовался происходящими с нами событиями один из Лешкиных школьных друзей Васечкин, мы познакомились с ним как-то у следователя на совместной беседе, затем он пару раз приезжал к нам домой доложить известные только ему подробности дела, так как сам работал в милиции и поэтому имел доступ к информации, которую нам не сообщали.

 Васечкин был интересным персонажем, прошедшим Афганистан, который с тех пор стал неотъемлемой частью его жизни. Поскольку я не знала его раньше, сравнивать мне, конечно, было не с чем, но то, что Афганистан поменял всех, кого зацепил, было абсолютно точно. По какой-то причине я олицетворяла для Васечкина что-то неведомое им ранее: я много читала, могла цитировать наизусть известные произведения, а, работая в театре, и вовсе имела тесный контакт с потусторонним миром прекрасного, я писала и исполняла свои собственные песни, ну и в конце концов я получала высшее экономическое образование, словом, я была для него представителем другой реальности, о существовании которой он, конечно, знал, но личных контактов никогда не имел прежде. И, совершенно не смущаясь тем, что Григорьев являлся его другом, он, пользуясь длительным отсутствием того, принялся активно за мной ухаживать. Как язвила моя лучшая подруга, «и было у нее два парня, один- вор, другой- милиционер". Мое влияние на Васечкина было настолько сильно, что он однажды, наверное поражаясь самому себе, отважился даже на посещение нашего театра, сразив наповал своим поступком отлично его знавших лучших друзей.

У тети Доры был номер моего телефона  и в экстренных случаях она звонила. Когда дед неожиданно слег с воспалением легких, сопровождающимся высокой температурой, она меня вызвала для сопровождения  деда в больницу, куда ему предписали срочную госпитализацию. Я слабо себе представляла, как эта госпитализация будет выглядеть, поскольку он не только плохо передвигался, но и туго соображал. Но тетю Дору это, казалось, вообще не волновало, она от него просто устала, к тому же в связи с состоянием  здоровья оставлять его дома было просто опасно. Общими усилиями мы засунули деда в машину скорой помощи, я, за неимением других свободных мест в машине, улеглась на носилках, тетя Дора собрала ему все необходимое, уселась сама и мы тронулись. Оформив деда в больнице, устроив его в палате, поговорив с врачом и приделав все дела, мы счастливые разъехались по домам. Идиллия, однако, продлилась только до утра, когда позвонившая снова тетя Дора сообщила, что деда выгнали из больницы за плохое поведение и нам снова придётся ехать и на этот раз забирать его оттуда. Короче, выспавшись и придя в себя среди ночи, дед проснулся в палате, естественно не соображая где он находится, взял свою клюшку, выполз в коридор и пошел вдоль по отделению, стуча ею в каждую палату и крича:
- Дашкааааааа!

Перебудив таким образом всех, но так и не найдя тетю Дору, он устроил им ссудный день прямо с раннего утра, за что и был выгнан. Но поскольку дед ничего не соображал, наказана была скорее тетя Дора, которой даже не дали отдохнуть и которая, в отличии от него, все понимала. Теперь домашнее имя деда стало- хулиган и полдня она прочищала ему мозги, повторяя ему снова и снова о его больничных безобразиях.

Когда Григорьеву было позволено первое свидание в тюрьме, в назначенный час мы с его мамой, Ниной Александровной, с сумками, полными еды, табака и прочих прелестей обычной жизни, прибыли в Бутырку, где уже в ожидании толпилось много народа. Все это очень напоминало мне съемки скрытой камерой и, несмотря на общий драматизм места, наблюдать за происходящим было даже забавно. За полминуты до начала свидания, когда послышались звуки открываемых замков, все лица женского пола, как по команде, принялись припудриваться и красить губки, прихорашиваясь напоследок. Затем следовал обыск пришедших, проверка всего принесенного с собой и по окончанию всех этих процедур мы попадали в комнату с несколькими столами и рядами стульев для встречи сразу нескольких заключенных с родственниками. Из-за отсутствия каких бы то ни было чувств быть сильно вовлеченной в ситуацию мне не грозило, поэтому я смотрела на происходящее с любопытством, решив по-дружески поддержать человека в его непростой жизненный период, тем более, что проживала я у них дома бесплатно и со всеми удобствами. Лешку интересовало все, происходящее в театре, дома, в институте, словом, за пределами его аномалии. За небольшой срок его пребывания в тюрьме, к тому времени всего порядка шести- семи месяцев, изменения в нем наблюдались капитальные, понятное дело, что не лучшую сторону и чем это все обернется через полные четыре данных ему года мне было совершенно очевидно. Увидевшись тогда с ним в первый раз после долгого времени и всего случившегося, я, конечно, начала с вопроса:
- Как ты мог все это сделать, а, главное, зачем?
Но Нина Александровна резко прервала мою выступление, сказав:
- Что теперь это обсуждать?
 Я подумала:
- И правда. Если маме не интересны мотивы, движущие ее сыном, то мне и подавно.

 Сам Лешка также не собирался ни в чем исповедоваться, поэтому встречи носили какой-то безотносительный дружеский характер, без нравоучений  и анализа ситуации. Затем его перевели в Матросскую тишину, оттуда в лагерь под Оренбургом. От его Бутырской бравады очень скоро не осталось и следа и в своих письмах он начал истерить, что долго там не протянет. Но лирика тем не менее иногда по- прежнему пробивалась и непременные списки продуктов для посылок скорее походили на лист заказа в Елисеевском гастрономе. Часто следом за такими продуктовыми заказами приходило ещё письмо, где он просил не обращать внимание на предыдущее.  Я знакомилась с обоими текстами без всяких эмоций, все более утверждаясь во мнении, что он спятил и теперь уже окончательно.