Шишига и Больничный

       – Да это просто ужас, а не лак! Ногти как недозрелый крыжовник! – голос был резким, противным.
       – Не крыжовник, а «зелёное яблоко», – вторая женщина, наоборот, говорила мягко. – Наверное, последний писк маникюрной моды.
       – Не вижу ничего красивого.
      Тоне захотелось тоже посмотреть на последний писк, но и она ничего красивого не увидела, потому что было совершенно темно.
      – А мне кажется, что миленько, – примирительно сказал второй голос. – Знаешь, как теперь этот цвет называют? Я читала недавно. Вердепомовый!
      – Да хоть фильдеперсовый! Что за чушь?
      – Ну да, «зелёное яблоко» лучше.
      – Нет, чушь – такие ногти. Смотри, ещё и на ногах. На мизинце нарисовано что-то. Цветок?
      – На водяную лилию похоже…
      Тоня вдруг поняла, чей маникюр обсуждают невидимые женщины. Да, именно так: зелёное яблоко, лилия… Они рассматривают её, Тонины, руки и ноги! А сама она видит только темноту.
      В животе неприятно щекотнуло холодком, но испугаться она не успела – в кисти рук врезалось что-то острое. Потом под ключицу, опять в кисть. Эй, вы там! Больно же, чёрт возьми! Что происходит?! Чем это вы тычете в живого человека? Даже не спящего!
      Тоне казалось, что она кричит, только отвечать никто не торопился. Первый голос проворчал:
       – Вен нет совсем.
      Второй успокоил:
      – Сейчас катетер закреплю, вот эта венка ничего, кажется. А девушка к нам надолго. Сказали: кома. Молодая совсем… Напомни, сегодня её ещё на рентген надо, и на КаТэ…
      Как – кома?
      Но ведь правда, всё, что происходит, похоже на больницу. Она лежит на… на каталке, наверное. Дышит через трубку, и эта трубка врезается глубоко в горло, царапает, мешает. Руки чем-то опутаны. А чужие женщины тычут в неё иглами и бесцеремонно обсуждают её тело. Но почему?! Неправда всё, надо просто сейчас встать, или хотя бы пошевелиться, открыть глаза, и тогда они все увидят, что нет никакой комы. Чуть-чуть бы приподняться…
      В ушах зашумело, разрастающийся ужас замер на мгновение и медленно перетёк в небытие.



      Несколько раз Тоне казалось, что проснуться будет совсем не трудно: она слышала разговоры, чувствовала, как её опять колют, протирают холодными салфетками, на что-то перекладывают, куда-то везут. Она даже видела свет сквозь непослушные веки, если он был особенно ярким. Иногда рядом останавливались врачи, обсуждали что-то коротко и быстро уходили. Трубка в горле по-прежнему страшно мешала дышать, но выплюнуть её, да просто привлечь чьё-то внимание ни разу не удалось.
      Наверное, она надолго отключалась, сказано же: кома. Прошёл не один день – дежурные периодически передавали пост при пересменке, но сколько раз? Она никак не могла сосчитать. Знакомые медсёстры не появлялись, а кроме них пациенткин маникюр никого не интересовал, и это было почему-то самым обидным. В такие моменты Тоня чувствовала себя погребённой заживо.
      Но сильнее всего угнетала странная рваная амнезия. Тоня помнила и своё имя, и то, что она вела в школе уроки музыки, знала название города, в котором живёт, а дальше – запертая дверь.



      Однажды она проснулась от тихого звука, будто невдалеке вздыхает прибоем море. Даже почудилось на секунду, что она сидит на песке и смотрит в чернильную ночную темноту, а Пашка что-то шепчет прямо ей в макушку. И так хорошо, спокойно…
      Пропиликал где-то телефон, хлопнула дверь, пробежали по коридору. Наваждение исчезло. Больница. Шумят не волны, а приборы, к которым Тоню подключили, как механическую куклу.
      А с Павлом они разводятся. И нечего вспоминать то их первое лето.
      Тоня так мотнула головой, что у неё это, кажется, даже получилось.      
      – Смотри-ка, трубка ей не нравится, – сказал кто-то удивлённо-весело совсем рядом. Голос был мужским. – Ну-ка, ну-ка, слышишь меня? Попробуй открыть глаза. А руку мою чувствуешь? – он взял её за кисть. – Ну, пожми.
      Она очень старалась, но веки только чуть дрогнули, да пальцы слабо шевельнулись в его руке. Но мужчина остался доволен:
      – Умничка. Полежи ещё пока.
      Тоня послушно полежала, но внутри всё звенело от нетерпения и рвалось к близкой воле.
      Со второго раза вышло лучше. Дежурный, или кто он там, опять было отмахнулся: «Полежи ещё», но Тоня собрала все силы, чтобы поубедительнее замотать головой, и так захрипела гадкой трубкой, что мужчина бросился её спасать. Без трубки стало просто здорово – и задышалось нормально, и протянутый палец она уверенно сжала, и даже немножко глаза приоткрыла.
      Открыла глаза – и рассмотрела своего спасителя. Оказался он среднего роста, средней комплекции и возраста тоже среднего, а одет был в обыкновенную сине-зелёную медицинскую форму – хлопковые штаны и рубашку. И всё бы было в нём средним и обыкновенным, если бы не борода. Борода была заплетена в настоящую косу! Как у древнего викинга!
      Тоня так засмотрелась на косу, что забыла проверить, не разучилась ли разговаривать.
      – Ну что,– бородач быстро заглянул в карту, лежащую рядом на тумбочке, – Романцова Антонина Андреевна, здравствуйте. С возвращением.
      – Здравствуйте, – Тоня обрадовалась: говорить получилось! – А вы кто?
      – Я кто? – он насмешливо хмыкнул, а Тоня смутилась: ну что за дурацкий вопрос! – А я здесь работаю, больничным. Но ты, Антонина Андреевна, можешь обращаться ко мне по-простому: Чур. Меня так раньше звали, ещё до казённого дома.
      Тоня прикрыла глаза. В голове всё ещё шумело. Как он сказал? «Больничный Чур». М-да.
      – Так, больная, смотрю, рано тебе ещё болтать, устаёшь быстро. Полежи спокойно. Только не засыпай пока, хорошо? А то опять… И с этим осторожно, – он кивнул на провода, – руками не больно размахивай, аппаратура не из дешёвых. Утром консилиум решит, переводить тебя в палату или попридержать.
      – Подождите! Подождите, пожалуйста, – Тоня попробовала приподнять голову, но получилось плохо, и в ушах опять зашумело. – Расскажите, где я, что со мной? Ну, пожалуйста. Вы же всё знаете, наверное.
      Больничный-Чур не стал кокетничать и отнекиваться, а основательно пристроился на край кровати, будто собрался пересказать полную историю Средних веков.
      – Всё просто. Ты в реанимации. Реанимация в травматологическом отделении, отделение в пятой городской больнице, на улице Красной Конницы…
      Понятно. Игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце.
      – …Привезла тебя скорая, недели две назад. Падение с крыльца. И вот что странно – крыльцо-то совсем смешное, пара-тройка ступенек всего, а упала ты с него, можно сказать, классически, столько дней лежала без сознания. При этом серьёзных повреждений обнаружено не было, из явных только ушибы. Переломов нет, с головой тоже нормально, даже сотрясение пока под вопросом. И от чего тогда кома, наши эскулапы сами не знают, только умный вид делают. Да ты что на меня так смотришь? Совсем ничего не помнишь?
    – Почему? Помню, – Тоня помолчала немножко. – И как зовут, и кем работаю, и где живу. Только никакого крыльца в нашем доме нет. Вообще. Сразу с дорожки вход в подъезд. В дожди первый этаж затапливает, а ЖЭК ничего не хочет делать...
      – Так ты не со своего крыльца упала. Бульвар Авиаторов, дом шесть. Вспоминаешь? Это здесь недалеко.
      Да, кажется. По адресу Авиаторов, 6, на пятом этаже хрущёвки находилась однушка, которую она собиралась купить.
      – И от нас недалеко, соседняя улица. Там риелтор меня ждал, квартиру показать.
      Обо всех предшествующих событиях – их с Павлом скандалах, предстоящем разводе, сложной схеме продажи-размена жилплощади Тоня докладывать первому встречному, пусть даже спасителю, не собиралась.
      – Ну что ж, дело житейское. Риелтор так риелтор, – больничный-Чур задумчиво погладил бороду. – А со ступенек полетела зачем? Оступилась? Или испугалась чего-то?
      Да вроде бы и не пугалась….
      Перед Тониными глазами вдруг чётко, с точностью до секунды, до сантиметра пронеслись, как кинокадры, события у дома шесть на Авиаторов. Вечер был тёплым и тихим. Тоня долго рассматривала старый зелёный двор, освещённый фонарями, газон, заросший какими-то садовыми травами, и не к месту роскошную скамейку с кованой спинкой. Потом подошла к крыльцу, поднялась по ступенькам – точно Чур сказал, их всего две, смешное крыльцо. Протянула руку к домофону, но не успела ничего набрать, потому что дверь открылась, и из подъезда вышла девушка…
      С этого момента вспоминалось как-то мутно. Даже лица той девушки Тоня не видела, как ни старалась. Только одна деталь – изумрудно-зелёная подводка вокруг глаз. Взгляд цепкий какой-то.
      Тоня посмотрела на собеседника. Чур сидел с закрытыми глазами и поглаживал свою странную бороду, но Тоне вдруг показалось, что он тоже видит тот двор.
      – А потом ты неожиданно для себя развернулась и пошла прочь от двери, так? – он открыл глаза. – Не заметила, что одна из ступеней щербатая, оступилась и полетела вниз, ударилась головой о чугунную спинку скамьи. Оп-ля – и ты здесь. Ну ладно, не сердись. Шучу.
      Он оставил в покое бороду, встал, смешно встряхнулся и заходил по палате.
      –Та-а-ак. Анютка, значит. Вот ведь дурочка, теперь неприятностей из-за неё не оберёшься. Чувствовал же, не надо было тогда её в стажёрки брать, теперь вечно отвечай за её глупости. Шишига! Шишига и есть, даром что молоденькая. Мелкая пакостница!
      Господи, что он там бормочет? Тоня слушала этот бред, и ей хотелось плакать.      
      – Посмотри на свои руки, – Чур резко остановился. – Нет-нет, ты на ногти посмотри.
      – И вы туда же?! – Тоня психанула от возмущения, даже подпрыгнула, даром что ещё недавно числилась в умирающих. – Что вам всем дались мои ногти? Чем хочу, тем и крашу!
      – Тсс, – Чур приложил палец к губам. Только сейчас Тоня заметила, что в помещении есть ещё кто-то: на кровати у окна лежал с закрытыми глазами пациент, а за столом, положив голову на стопку бумаг, спала девушка в белом халате. – Не шумите, больная, ночь на дворе, люди спят. Лак мне твой зелёный даром не нужен, а вот Анютке он явно не по душе пришёлся. Помнишь девушку, что из подъезда вышла? Это наша местная любимица, шишига Анюта. Кикимора, так понятнее? Ты не заметила, видно, только у неё тоже ногти зеленущие, будто тина. Не лак это, а от природы, натуральная зелень. Ну, что ты так смотришь? Думаешь, у меня крыша поехала? Или у тебя, хе-хе.
      Да, Тоня так и подумала: у кого-то из них поехала крыша. И судя по расстановке действующих лиц, крыша поехала у неё. В психиатрических отделениях тоже, наверное, бывают реанимации.
      Или это у него просто юмор такой специфический? Больничный.
      – Так вот, – продолжал веселиться Чур, – у Анютки я был наставником, когда её переучивали из шишиги на этажную. Она здесь преддипломную практику проходила. А сейчас она в том доме служит, отвечает за вверенный ей этаж. Не помню, третий, кажется. У всех у нас теперь такая работа – кто этажным, кто чердачным, или подвальным, много мест в городе нашлось для нашего брата. Анютка из не слишком вредных шишиг. И что это на неё нашло? Может, приревновала? Вздыхает по ней один парень, Жорж, тоже этажный из того подъезда, я его ещё домовым знал, его тогда попроще звали, Егором. Анюта виду-то не подаёт, что он ей тоже нравится, а парень страдает…
      – Чур, миленький… Ну, допустим. Да, пусть так. Вздыхает какой-то домовой Жорж, так бывает. А я при чём?
      – Или нет, Анька, вроде, никогда ревнивой не была. А вот карьерных амбиций хоть отбавляй. Там как раз на пятом этаже, где ты квартиру хотела смотреть, вакансия не закрыта. Думаю, настырная девка собиралась и пятый этаж себе прибрать, а тут ты с зелёными ногтями. Вылитая кикимора. Анька-то морок на тебя и навела, чтобы избавиться от конкурентки. Как версия? – он опять хихикнул. – Хотя нет, что же, она не видела, что ты человек? А с людьми у нас запрещено так обращаться…
      На столе пискнул будильник. Сестричка сонно шевельнулась.
      – Ладно, пора мне, смена скоро. Выздоравливай, Антонина Андреевна, и со ступенек больше не падай. А квартиру не меняй, не надо. Может, права была Анютка.
      Тоня хотела что-то ещё спросить, но оказалось вдруг, что разговаривать уже не с кем.



      Радиоточка поскрипела, потрещала и выдала знакомым противным голосом:
       – Третья палата, Романцова. Подойдите на пост.
      Тоня спрятала в карманы руки с зелёными ногтями и пошла к сестринскому посту.
      – Романцова, вас не дождёшься, – тётка опять брюзжала. Видно, не только чужой маникюр её раздражал. – Вам одежду принесли, – она кивнула в сторону холла, где обычно пациенты встречались с посетителями. – Выписку и больничный может после обеда забрать муж.
      Ага, муж. Объелся груш.
      Тоня вышла в холл и удивлённо замерла. У информационного стенда топтался Павел.
      – Привет, – Тоня взяла себя в руки. – А где Маринка? Она же звонила, что приедет.
      – Да мы с ней договорились… – он неловко протянул пакет.
      – Спасибо, – Тоня повернулась, чтобы уйти. Она всё ещё недоумевала.
      – Подожди, – Павел рванул к двери и перекрыл собой выход. – А ты знаешь про последнюю громкую операцию в городе? Ну да, здесь же телека нет, наверное. Взяли целую банду риелторов! Они деньги отбирали, и даже кого-то убили, вроде. Слухов много. Там и твой наверняка был, нутром чую. Ну этот, к которому ты тогда на встречу шла.
      Он тарахтел, не останавливаясь. Тоня удивлённо слушала. Что-то раньше её самоуверенный, самовлюблённый муж повышенной болтливостью не отличался. И никогда не выглядел таким неловким.
      – Тонь, может, ну его, размен? Видишь, что творится.  И поехали уже домой. Сколько можно у Маринки жить? Я картошечки нажарил…
      Она осторожно отодвинула его от двери, но всё же оглянулась.
      – Паш, сказали, чтобы ты пришёл после обеда за выпиской.



      Мымра с резким голосом была на месте. Тоня хотела опять спрятать руки в карманы, но вдруг передумала.
      – Скажите, пожалуйста, – голосу она придала максимальную покладистость, – как фамилия врача, или, может, медбрата с бородой? Он дней десять назад дежурил в реанимации. Сколько раз туда подходила, но не могу его застать.
      Мымра поджала губы:
      – У нас таких нет! А в реанимации только женщины дежурят. Есть двое мужиков, но они уже месяц в отпуске. И без бород.
      В палате Тоня бросила пакет на кровать и схватила телефон. Сеть здесь ловилась плохо, но она всё же дождалась ответа Гугла: «Чур – дух предков в славянской мифологии. Древний бог очага, охранитель границ родовых владений».





      Есть ещё «Ремонтный»  http://www.proza.ru/2017/10/22/2066
      и «Этажный» http://www.proza.ru/2016/05/23/593