999 LW. Темный уровень. Глава 21

Нездоровая конкуренция

                За последние семь лет я твердо усвоил одну
                вещь: в любой игре всегда есть соперник
                и всегда есть жертва. Вся хитрость —
                вовремя осознать, что ты стал вторым,
                и сделаться первым.
                (Револьвер (Revolver) (2005)

Чувство защищенности, пришедшее вместе с осознанием собственной значимости для моего мира, разрушилось примерно на первом часе полета. Как раз тогда, когда мы пролетали над ближайшим к центру материка городом. Именно там, увидев уже ставшую привычной картину забытого властями города, поняла, что меня буквально тянет вниз. Нет, вовсе не оказаться ближе к узким улицам и обветшалым домам. И даже не к мрачному магазину с единственной пока еще мерцающей неровным красным светом буквой “А” в его вывеске. И тем более не для того, чтобы встретиться с жителями этого забытого места, наверняка, отчаявшимися и озлобленными.
Нет, мне до зуда в пятках захотелось ступить на землю, почувствовать твердую опору под ногами. Ощутить притяжение к чему-то настолько массивному и всеобъемлющему, что, наконец, позволит удостовериться в наличии силы, намного превосходящей чужую волю; силы, которой плевать на происходящее; силы, которая останется с ее носителем настолько долго, насколько человеческий разум не может даже представить, потому что ей все равно, кто ты и что из себя представляешь - она будет держать тебя все время, которое тебе отмеряно, и даже не попытается украсть ни одной секунды. Безусловная сила.
Сила, которая оказалась беспомощной перед закрытой дверью мини-маркета. Впрочем, наполнить мои карманы бумажными купюрами эта сила тоже не могла - даже у такой мощи есть ограничение.
В неравной битве между законопослушанием и необходимостью первое вряд ли окажется победителем, так что я сейчас на полном серьезе обдумывала способы взлома магазина, в котором наверняка помимо стандартного набора из газировки и чипсов можно найти как минимум, блокнот и ручку, а как максимум, фотоаппарат. Ведь на то он и единственный в городе магазин.
- Скажи, а кража из магазина - это достаточно мерзко для тебя? - на всякий случай уточняю у Майкла, уже заприметив валяющийся у входа в здание кирпич. - Или, быть может, за нее полагается не смерть, а, к примеру, легкое избиение?
Вижу отразившееся на лице мужчины замешательство и тороплюсь объяснить:
- Ты наказываешь за любые проступки или все же есть какой-то предел?
На секунду Майкл задумывается, и тут же поясняет:
- Есть. Предел, - его слова звучат отрывисто, словно он говорит, преодолевая внутреннее сопротивление. – Я не накажу. Не за воровство.
Его слова звучат музыкой для моих ушей, и она могла бы оказаться идеальной в своем звучании, будь я  чуть менее внимательна к интонациям чужого голоса.
Майкл не хотел говорить то, что сказал. Но все же произнес эти слова по какой-то неведомой мне причине. Так могут говорить только в одном случае: когда ответ гораздо обширнее, но его нельзя озвучивать. И, если стоящий передо мной мужчина не отличается от обычного человека, все дальнейшие ответы будут произноситься только с одной целью: увести меня подальше от запретного знания.
- То есть все же воровство – недостаточно мерзкое явление? – намеренно использую провокационную фразу, надеясь смутить мужчину или заставить хотя бы сомневаться в верности выбранной позиции, вместо того, чтобы стоять истуканом и пялиться на кирпич в моей руке.
Старая глина оставляет на коже густое крошево песчинок, словно с моей помощью спешит поскорее избавиться от бремени присутствия в этом мире, так что я уже не уверена, что разваливающееся от минимальных усилий орудие вандализма сумеет разбить витринное стекло, но на Майкла моя решительность производит большое впечатление - вижу это по его настороженному взгляду, скользящему от моей правой руки к большим немытым окнам магазина.
Очередная фраза так и не была произнесена – ее опередил скрипучий голос третьего действующего лица.
- Положи на место и отойди от магазина, - чужой раздраженный голос, возникший словно из ниоткуда, не слишком убедителен, а вот раздавшийся следом звук передергиваемого затвора, запустившего мой пульс на отметку выше сто сорока, – более чем. – Ружье заряжено.
Появление нового действующего лица злит, но я все же бросаю кирпич на землю, отряхиваю руки от прилипшей на ладонь коричневой крошки и поворачиваюсь на голос, поднимая почти не дрожащие руки в примирительном жесте.
- А сейчас пошла отсюда подальше, пока не продырявил твою дурную голову, - угрожает мужчина - еще не старик, но уже довольно близок к этому возрасту - очевидно, чувствуя себя хозяином положения.
– Парень, убери свою бешенную, пока на пулю не нарвалась, - кивает он в сторону Майкла, и по решительному взгляду мужчины вижу, что понятия «презумпция невиновности» и «судебная защита прав» здесь не так широкоупотребимы как «самосуд» и «двенадцатый калибр». Значит, мне остается только надеяться на то, что лично у этого человека нет предубеждения против переговоров. В конце концов, терять мне особо нечего.
- Парень даже шага не сделает, если я не скажу, - приходится бить на опережение, надеясь, что Майкл в очередной раз выберет для себя роль задумчивого странника, оберегающего какие-то свои тайны, и не станет портить мне игру.
Не стал. А по прошествии нескольких секунд и тяжелых переглядываний это стало очевидно даже хозяину магазина, тот кивнул каким-то своим догадкам и перевел ствол уже на Майкла:
- Пошли прочь от моего магазина.
А вот это было уже совершенно не по плану.
- Может все-таки сможем договориться? – предпринимаю очередную попытку повернуть ситуацию в свою пользу. – Умные люди ведь всегда могут договориться.
- Давай, - произносит суровый мужчина, все же не опуская ружье. – Ты берешь за шкирку немого, и вы оба выметаетесь из города.
- Вот об этом я и пытаюсь сказать, - пытаюсь уцепиться за малейшую возможность наладить контакт. Все же сейчас, отчетливо сознавая, что жизнь может прерваться в одну секунду - в каждую следующую секунду, раз уж я согласилась на предложенные Майклом условия с отложенной казнью. – У нас с этим как раз возникли проблемы.
- А  я как раз не вижу, что у вас есть с этим проблемы. Я видел вас, - мужчина кивает в небо, - там.
И… опускает ружье.
Неожиданно.
Неужели здешние жители ничего не имеют против таких, как Майкл. А это в свою очередь означает, что либо они не в полной мере знают, кто такие стражи, либо чего-то не знаю я, потому как Майкла я воспринимаю исключительно как меньшую из моих неприятностей.
- Если все видели, значит знаете кто он, - пытаюсь по хмурому взгляду понять, какие же эмоции сейчас владеют мужчиной, но кроме настороженности не могу ничего разглядеть, а значит придется постараться не напугать его снова. – И если мы здесь, значит, нам нужна ваша помощь.
Мужчина смерил меня насмешливым взглядом – впервые за время разговора – и ехидно заметил:
- Не видел, чтоб помощь просили с кирпичом в руке.
- Это была моя ошибка, - улыбаюсь, признавая свою вину, и тем самым окончательно склоняю чашу доверия в нашу сторону. – Больше не буду так делать.
- Бернард, - мужчина протягивает руку для приветственного рукопожатия, и только в этот момент я замечаю, что на нем мятая полосатая рубашка не первой свежести – выдает затертая грязно-серая полоса по краю рукава.
Невольно перевожу взгляд на рукава собственной куртки, отмечая, что сама представляю довольно жалкое зрелище, и понимаю, почему хозяин магазина так насторожился: я бы тоже не поверила в честность намерений оборванцев, посягающих на твое имущество.
- Полина… - только намеревалась представиться за нас обоих, как меня перебили деловитым «Знаю» и жестом пригласили внутрь.
Когда передо мной открылась дверь магазина, я даже усмехнулась нелепости происходящего – магазин не был заперт. Мне совершенно не нужен был кирпич, достаточно было просто повернуть ручку. Мое удивление было настолько заметным, что Бернард не смог удержаться от объяснений:
- Это условие для лицензии, - он усмехнулся. – Правительство решило, что если не может позаботиться о людях, пусть это делает кто-то вроде меня.
- И вы согласились? – предел моему удивлению, похоже, сегодня не будет обнаружен. Или возможно я не до конца верила в то, что власть может докатиться до подобных решений. Мне, выросшей на принципах разумности и соразмерности, было непонятно чем можно запугать или завлечь потенциального предпринимателя в столь кабальную сделку.
Впрочем, и эта загадка разрешилась почти мгновенно.
- Они разрешили стрелять, - хозяин магазина встал за прилавок и положил сверху ружье, немногозначительно намекая, каким образом он наводит порядок в очереди покупателей.
- И много… - «человек ты убил» - хотелось сказать, но это была бы слишком резкая для моего положения фраза, поэтому пришлось отделаться более лаконичной, хоть и тоже совершенно лишней, - желающих было?
- Прилично, - он ответил слишком быстро – похоже, этот человек был не циничным убийцей. Во всяком случае, он явно не гордился совершенным. – Так что за помощь вам нужна?
Невольно оглядываюсь на подошедшего Майкла, тут же заслужившего более мягкий, чем я, взгляд, и уже открыла рот, намереваясь перечислить весь перечень необходимых вещей, начиная с камеры и заканчивая бутербродами и кофе, как меня опередили.
- Машина, - произнес Майкл, заставил меня отшатнуться. Видимо, я слишком привыкла к инертности крылатого стража, раз даже спокойное проявление инициативы с его стороны встречаю дерганым жестом.
- Да, - приходится поддержать своего временного союзника, понимая, что по большому счету иного и не остается.
Бернард смеривает нас внимательным взглядом, оценивая то ли степень согласия в нашем странном тандеме, то ли степень вменяемости, и отвечает категоричным отказом.
- Нет машины, есть только мотоцикл, - поясняет мужчина. – Еще велосипед и скейт  - возле стеллажей у дальней стены. Но судя по вашему виду, заплатить вам нечем.
Рука Бернарда снова легла на ствол, предусмотрительно оставленный на прилавке, а у меня снова появилось то непередаваемо мерзкое чувство потери контроля над ситуацией, заставляющее ладони и лоб покрыться неприятной холодной испариной. И это противное ощущение усиливается тем более, чем дольше продавец задерживает на мне взгляд, оценивая сначала одежду, затем замечая и серьги в ушах, и выглядывающую из-под выреза майки цепочку.
Руки сами тянутся к застежкам крохотных пусетов, когда тот же спокойный голос за спиной требует продавца назвать свою цену.
И я могу ставить на что угодно, но мимолетное торжество, промелькнувшее во взгляде Бернарда и тут же спрятанное за напускной задумчивостью, мне не показалось. Именно этой просьбы ждали, именно ради нее все и затевалось. А мы просто повелись на чужую игру.
Выдержав для приличия еще несколько секунд, хозяин магазина все же произносит:
- Возьми меня под свое крыло, каратель.
Что должна означать такая странная просьба, не имела ни малейшего представления, но если судить по еще более отрешенно-сосредоточенному взгляду Майкла, эта просьба была феноменально наглой. На мгновение даже показалось, что произнесенные слова следует воспринимать буквально, то есть Бернард просил унести его в неведомое Запределье на крыльях, так же, как носили до этого момента меня. Только ружье, по-прежнему лежащее на прилавке, оставалось тем маленьким, но весомым «но», возвращающим фантазии о полете на землю, а точнее на конкретный участок земли, со стоящим на ней магазином, вывеска которого радовала последней иллюминированной буквой, оставшийся от странного названия «У Бараха». Подозреваю, это всего-навсего фамилия хозяина магазина – единственное, что указывает на относительную состоятельность Бернарда в этом всеми забытом месте, куда не совался даже тот, кто умеет «ходить собственными тропами».
Значит, дело может быть не в желании улететь отсюда. Возможно, это такая завуалированная  просьба о помощи. О защите. И если Бернард действительно знает кто такой Майкл, то он совершенно точно рассчитывает на один конкретный вид защиты: тот же, что предоставлен мне.
- Ты хоть представляешь о чем просишь? – мрачно уточняю, надеясь, что все-таки ошиблась в выводах, и этот человек не может заменить меня. Не сейчас, когда я уже свыклась с мыслью, что у меня есть шанс пожить еще немного.
- Поверь, прекрасно представляю, - ответили мне с ехидной ухмылкой. – С тех пор, как у Эрика появился ручной каратель, я каждую ночь только и делаю, что прячусь. Знаешь, каково это: прятаться от их всех? Видеть, как они тянут свои мертвые руки, чтобы оторвать кусок? Видеть, как собственная мертвая жена, эта сука!.. – мужчина переходит на крик. - Она тоже тянет свои руки. Целится прямо мне в глаза! А у самой дыра в голове от моего ружья! А этот паршивец просто смотрит. Всегда стоит где-то рядом со своим карателем и наслаждается шоу! А я даже пристрелить его не могу!
- Может вам просто уехать из города? – предлагаю вариант, который мне кажется наиболее приемлемым. Не то  чтобы я сама верила будто побег поможет этому человеку, но все же надеялась, что такой вариант может оказаться выходом. Конечно, ему пришлось бы постоянно переезжать, если бы этот Эрик решил добить его окончательно, но все же несколько дополнительных лет жизни у него могло бы остаться.
Но только мой вариант хозяина магазина не устраивает.
- Это мой магазин, - говорит он твердо, снова хватая ружье. – Мой город. И правила здесь устанавливаю я. И я не буду бежать. Тем более от собственного сына.
Произнесенные слова изначально поднимают бурю негодования во мне - на этого свихнувшегося и окопавшегося в стенах магазина мужчину, убившего всех своих родных и знакомых, кроме сына. А потом приходит еще одна – более весомая мысль:
- Маяк? – спрашиваю, глядя на Майкла, и тут же получаю кивок, подтверждающий мои собственные выводы.
Маяк. Еще один. И наверняка, более сговорчивый и менее проблемный, чем я. С ребенком я не смогу конкурировать, если Майкл решит сбросить меня со счетов. Диапазон эмоций у детей – шире, обиды их – глубже, а сами они – честнее. В придачу у Эрика наверняка все ниточки целы. Чистый, незамутненный разум. Идеальный маяк.
Ловлю себя на малодушии - сейчас, осознав собственную неисключительность, мне хочется оказаться единственным в мире маяком. Любой ценой. Например, сумев помочь Бернарду расправиться с собственным сыном.
Украдкой наблюдаю за Майклом, точнее, за его попыткой скрыть собственный интерес, и еще больше утверждаюсь в своем желании помочь несовершеннолетнему мстителю покинуть пределы осязаемого мира. Особенно после решительной фразы напарника: «Где его найти?»
 - Так я тебе и сказал, - вместо нормального ответа продавец-убийца выдал острый взгляд в сторону Майкла, заставив меня невольно улыбнуться. Хотела бы я сказать, что причиной мимолетной радости было переключение внимания, но нет – больше всего меня порадовала как раз несговорчивость мужчины. Причем порадовала настолько, что я, стараясь не выдать собственных эмоций, отвернулась от прилавка, старательно имитируя заинтересованность в товаре. Любом.
- У вас есть камеры? – спрашиваю, краем уха улавливая первые словесные попытки Майкла наладить контакт. Пусть старается. В данном случае моя поддержка карателю на руку, а мне -  наоборот, так что стоит заняться вещами, которые зависят только от меня.
Мужчина бросает однозначный жест в левую от меня сторону и произносит:
- В стеклянном шкафу все, что есть. Последний привоз в прошлом году был. Товар не самый популярный.
И тут же снова возвращается к диалогу с карателем, продолжая торговаться за ценные сведения, а я направилась к металлическому шкафу-витрине, за стеклянными дверцами которого расположилось несколько полупустых полок.
Ассортимент, и правда, невелик: любительская видеокамера, два фотоаппарата-обмылка и детский фотоаппарат ярко-оранжевого цвета в разноцветной коробке с изображением улыбающегося ребенка.
Не могу сказать, что я профи по части съемочного оборудования, но несколько моментов от Антона усвоила. И первый их них - получить четкий кадр на любительском фотоаппарате – редкая удача даже для профессиональных фотографов. С другой стороны: большой необходимости в детализации нет, даже больше – как раз непрофессиональность работ добавит достоверности репортажу. Уже представила как зритель будет восклицать, глядя на кадры: «эй, смотри, кажется там нестриженый газон. Дорогая, видишь, я же говорил, что дважды в месяц – это часто».
И в принципе не важно, что качество съемки не позволит точно определить степень запущенности того самого газона, зато позволит любые тени и полутени трактовать в свою пользу.
Размышляя о пользе оборудования, незаметно подошла к проблеме выбора между камерой и фотоаппаратом. Второй был значительно легче и умещался в кармане куртки, первая же позволяла ничего не упустить, но требовала значительных усилий по переноске.
- Я могу проверить? – крикнула, перебивая яростное возмущение хозяина магазина, на что получила новый недружелюбный взгляд и злобное «да делай что хочешь», полностью развязывающее мне руки.
Нет, конечно, я не собираюсь воровать технику по большей части из-за того, что понимала: опыт по стрельбе у Бараха серьезный и не стоит нарываться. А еще одной причиной было желание покинуть помещение магазина, пронизанное напряжением, злобой и страхом, и не тащить все эти чувства за собой.
Поэтому стараясь уйти подальше от психа с заряженным ружьем, я нажала на «плей» и сделала шаг на улицу.
- С вами Полина Зацепина. Корреспондент… Бывший корреспондент издания «Время «Ч» и я расскажу вам о том, что не расскажут по новостям.
Далее следовала панорамная съемка с крыльца магазина, обрисовывающая унылый пейзаж разрушающегося города на фоне моего полного молчания. Чтобы зритель мог проникнуться моментом. Впечатляющим моментом.
- Это город Вилль Саль и его название полностью отражает его суть: он погряз в грязи. Но самое страшное в нем не это, а то, что в городе не осталось жителей. Причина одна: политика правительства по уничтожению периферийных населенных пунктов. Вместе с населением.
Дальше шел короткий пересказ с места событий о том до чего может довести простого человека кривая политика. Особый упор был сделан на безвыходность положения Бараха, потому как, несомненно, в этом прослеживалась рука власти.
О том, что Барах сам планомерно уничтожал горожан, я, конечно, сказала, но опять же – с уклоном на безысходность.
И нажала «стоп».
Первый отснятый материал нужно было просмотреть, чем я и занялась, удобно устроившись на крыльце.
Видео, конечно, нельзя было назвать качественным, но дрожание картинки и собственного голоса вызывали умиление. Получилось, в самом деле, достоверно, жизненно, и я даже не сомневаюсь - зрители расчувствуются и пожалеют одинокого продавца из глубинки, ставшего жертвой правительственного заговора.
Вот только я прекрасно понимала, что Барах не жертва, а это значит, что другие тоже это поймут.
Делать сюжет на одном персонаже – слишком рискованно. Герой может не раскрыться до конца, поплыть или вообще обратить внимание зрителя на ненужные мелочи. Он мог запороть весь материал.
Именно поэтому придется пройти по городу: съемка реалий даст больше, чем стенания одного человека.
Я взглянула в мутное серое небо. Ни облачка, ни даже намека на дождь – эта пустыня не обласкана ни природой, ни людьми. Она получила только пренебрежение и злобу, словно нелюбимый и надоедливый ребенок. И сейчас словно еще больше озлобилась, увидев, наконец, во что ее превратили чужие эмоции.
Впрочем, это скорее мое впечатление от этого унылого серо-песчаного места.
Сухая корка песка, много дней не знавшая воды, хрустела под подошвами ботинок, с каждым новым надломом оставляя крошечную порцию пыли на высоком протекторе подошвы. Некогда черная, как и кожа ботинок, за время побега она превратилась в серую, почти белесую, и, кажется, подпрыгни я на месте чуть сильнее и выше, дорожная пыль прекратит цепляться за резиновую основу и свалится на землю мягким неровным слоем.
Ботинки было жаль, но все же не настолько чтоб  отказаться от удобства в угоду эстетике – отличный пошив и удобная колодка позволили не бояться набивающегося внутрь песка.
И все же ноги заметно устали – двое суток пребывания в обуви без отдых дали о себе знать неприятной ноющей болью в ступнях и коленях. Значит, прогулка по городу состоится после того, как я отдохну на ближайшей скамейке.
Шнуровка ботинок, затянутая на крепкий узел, тоже не смогла избавиться от пыли и на каждое мое движение по освобождению выбрасывала мелкое пылевое облачко, ровно до момента, пока язычок ботинка не был освобожден от нейлонового захвата.
От ботинок избавилась по очереди и с удовольствием вытянула уставшие ноги на песок.
Мозоли от непрерывного ношения обуви образоваться не успели, но предательская краснота в области суставов пальцев появилась, так что я теперь очень сомневалась в том, что идея с разуванием была хороша – запихнуть обратно в ботинки натруженные стопы, уже успевшие понять, что такое отдых, будет сложно.
С нового ракурса магазин выглядел немного лучше, точнее, более естественным. Подозреваю, это произошло оттого, что теперь я находилась в части города, выглядевшей хуже, чем разбитая лавка с прошлогодним товаром, и первое впечатление от сгоревшей вывески и запыленных окон несколько смазалось. Местечко чем-то напомнило мне Северный, только его более безысходную версию. Там, в Северном, несмотря на мою полную уверенность в уничтожении всего населения, все же не было этого странного ощущения опустошенности. Тот город, часть города, словно просто готовили к новому этапу заселения. Этот же словно просто предпочли забыть.
Майкл вышел на крыльцо, оглядывая место по линии горизонта, пока не остановил на мне свой хмурый взгляд. Пришлось помахать ему рукой и улыбнуться, хоть немного разряжая обстановку – похоже, переговоры вышли сложными.
Немного постояв на месте и убедившись, что я не собираюсь бежать в его сторону, Майкл двинулся ко мне. Он прошел несколько шагов, прежде чем становился перед моей скамейкой, а я успела наложить романтическую мелодию на его шаги и выпустить клип с его участием, побивший все известные рекорды.  Так что когда мужская фигура заслонила собой солнце и небо, я уже подсчитывала миллионную прибыть и пускала слюни на его постер.
В голове – салат из вермишели.
Все-таки нужно было не обижаться, а завалить его прямо там, на песке у бездны, глядишь, уже и перегорела бы.
- Нам придется искать другой способ выбраться, - произносит мужчина, присаживаясь рядом, принося с собой облако тестостерона и ауру мужественности, разжижающие мои мозги окончательно. Они заставляют меня восторженно пялиться в грустные голубые глаза, так что когда я это, наконец, понимаю, с досадой закрываю рот, чувствительно клацнув зубами. Зря, зря я вчера оскорбилась…
- Ты его убил? – не уверена, что почувствую радость от положительного ответа, но хочется знать насколько опасен тип, сидящий рядом, возможно отчасти для того, чтобы, наконец, убедить меня в том, что не стоит испытывать нелепый восторг к хладнокровному убийце.
Майкл удивлен моим вопросом. Как всегда удивлен сдержанно и донельзя спокойно, отстраненно, но все же на короткий миг его брови приподнимаются, выдавая настоящие эмоции человека, и я понимаю, что в этот раз не получиться разочароваться.
Майкл медленно мотнул головой, подтверждая мою догадку, вызывая во мне волну совершенно нелогичного сожаления, и, чтобы его скрыть пришлось задать новый вопрос.
- Ты не согласился или он? – с усилием отвожу взгляд, стараясь сосредоточиться на чем угодно, кроме сидящего рядом мужчины. По сути, и ответ на вопрос мне не важен, этот вопрос просто служит отвлекающим маневром. Моим отвлекающим маневром.
- Я, - ответ простой и прямой. – У него слишком много… долгов. Ты можешь лететь?
- То есть ты покровительствуешь тем, у кого долгов мало? – намеренно игнорирую последний вопрос, потому как уже смирилась с неизбежностью полета. И, уловив легкий кивок, задаю новый вопрос. - А меня возьмешь под крыло?
Не выдерживаю и снова цепляюсь за его взгляд, падаю в голубую бездну и окончательно в ней увязаю, уже забывая зачем это было нужно.  И, похоже, Майкл, замечает мою абсолютную беспомощность – на мгновение его взгляд снова становится удивленным, а затем он прячет свою затягивающую в бездну синеву, отводя взгляд в сторону, пряча его от меня.
Тогда же возвращается способность связно мыслить.
- Это значит нет? – обида в голосе появляется помимо моего на то желания, но вне всяких сомнений, лучше пусть будет она, чем восторженное обожание. По крайней мере, она не даст совершить поступков, за которые будет стыдно, когда эта романтическая горячка пройдет.
Вот только сопротивление собственным эмоциям всегда выходит боком, толкает нас на поступки, которых мы никогда не совершили бы, не имея в запасе подавляемой ярости. Пусть не сразу, но однажды, я уверена, я возненавижу Майкла настолько сильно, насколько будет во мне хватать скопившейся злобы, и тогда этому миру придется выбирать из нас двоих.
Но это будет потом. А сейчас передо мной сидел донельзя растерянный не-человек, пытающийся подобрать слова для отказа. И я понимала его в некоторой степени, настолько насколько вообще могла понять. Судя по скупым обрывкам объяснений, он видит, что из себя представляет человек, не знаю насколько точно, но, похоже, он прекрасно представляет кто есть кто, и эта ноша действительно тяжелая. И тем тяжелее объяснить такому отбросу, как Барах, то, что он отброс.
- Ты ходишь по лезвию, брат, - глубокий бархатный голос раздался позади внезапно, но благодаря своей мягкой текучести не напугал меня, а только лишь вызвал легкое удивление внезапным появлением нового действующего лица.
Светловолосый мужчина шагнул из-за моей спины, не дожидаясь, когда я начну оглядываться, и легким наклоном головы приветствовал меня, скорее лишь обозначая мое присутствие, чем полноценно здороваясь.
Уже по одной только оброненной фразе можно было понять кто перед нами, не говори  мужчина ни слова, вывод о его происхождении можно было сделать только по его внешности. Нет, он не был похож на Майкла как бывают похожи все родственники, но было в нем что-то такое неуловимое, но все же отмечаемое взглядом, что роднило этих двоих, стоящих друг против друга, твердо глядящих друг другу в глаза.
Они не торопились заговаривать, но создавалась впечатление, что им это и не нужно – все необходимые переговоры они проводят на уровне взглядов, и, могу поспорить, не все мысленные фразы произносились спокойным тоном.
Я не торопилась вмешиваться, казалось, что любое мое нечаянное движение может как-то помешать этим двоим, заставить Майкла проиграть битву взглядов, а с ней и всю войну, потому я молча наблюдала и ждала, чем закончится молчаливый диалог.
- Они спорят обо мне.
Сосредоточившись на битве взглядов, я не сразу заметила, что ко мне на скамейку присел черноволосый мальчик. И не трудно было догадаться, что он был тем самым бесценным маяком, что так заинтересовал Майкла.
Сын Бараха оказался значительно меньше возраста, в котором он мне представлялся. На вид мальчику было не больше двенадцати, и я не представляла, как ребенок его возраста мог выжить один на улицах города, попутно ведя войну со своим отцом.
- Эрик, - он деловито протянул мне ладонь для рукопожатия. – Маяк Зака.
И столько в этом жесте было спокойствия, уверенности и открытости, что, не задумываясь, пожала детскую ладошку, невольно отметив, что совершенно не испытываю той разъедающей мозг жгучей, выедающей нервы зависти, которую испытывала к нему, тогда еще незнакомому, чужому ребенку.
И тем тяжелей оказалось принятие простой и такой обреченной мысли: он на самом деле лучше меня. Во всем. Достойнее. Он – такой смелый и искренний, а вовсе не трусливая и жадная до своей никчемной комфортности я. Открытие вышло ошеломляющим. Настолько, что я не сумела даже ответить полагающееся в таком случае приветственное слово, только молча глядела в бесстрашные карие глаза, по-детски распахнутые, жадно вбирающие в себя окружающий мир.
- Зак хочет, чтобы я шел с ним, - мальчик первым отпустил мою руку, тем самым позволив мне, наконец, прийти в себя и выдавить вполне искреннюю, хоть, боюсь, немного виноватую улыбку. – Говорит, что твой сильный. Он защитит меня лучше.
Мы одновременно посмотрели в сторону застывших карателей. Они все еще говорили, и было похоже, что пока не находят точек соприкосновения.
- Майкл сильный. Он тебя защитит.
Слова вырвались сами, замерли шелестящим роем возле моих ушей, словно спрашивая точно ли их я сейчас выпустила на свободу, и, увидев, что я не тороплюсь заталкивать их обратно в рот, улетели с потоком дыхания вперед.
Они достигли цели – это я поняла в тот момент когда заметила легкое движение головы моего карателя, словно этот самый шелестящий рой приземлился ему на щеку, и он стряхнул его, заставив рассыпаться невидимой пылью. Невидимый рой растаял, но совершенно точно был услышан.
Это понял и Эрик.
- Я не пойду, - произнес он, когда Майкл повернулся в мою сторону на мгновение равное одному удару сердца и снова вернулся к своему молчаливому собеседнику. А мне в тот момент захотелось вскинуть руки, словно оправдываясь, мол, это не я, меня заставил мальчишка! Я даже вскинула руки, четко обозначая свои намерения, но больше не произнесла ни слова, только смотрела на идеальный профиль идеального справедливого убийцы и молчала.
- Почему? – спросила, почувствовав себя глупой сейчас – с поднятыми руками, недвижимо смотрящей на мужчину, и медленно опустила руки на колени. – Он на самом деле может тебя защитить. И, похоже, он один из главных. Я видела как он заставил другого…
Я так и не смогла произнести «забрать заказ на меня», но от меня этого и не требовалось. Для подростка, как оказалось, не мог быть авторитетом гипотетически более сильный чем его покровитель. Ему достаточно было знать, на что способен его каратель.
Ребенок. Он признает авторитетом только тех, чьи заслуги видел собственными глазами.
Было видно, как ему обидно за своего карателя, за то, что я не признала сразу же, что он – лучший, а начала тут же нахваливать собственного. Это было странно. Странно, что мы оба, висящие на волосок от смерти, слабые и голодные сейчас словно мерились своими игрушками. Будто бы эти игрушки не были смертоносными монстрами, будто вместо убийств живых людей они только и делали, что стреляли по движущимся мишеням в тире. Движущимся, а не живым.
Взгляд невольно упал на камеру, прочно угнездившуюся на моей груди благодаря широкому ремню, и я поняла, что хочу запечатлеть этого донельзя взрослого ребенка.
Снова выводя камеру в режим съемки, произнесла, как можно мягче, невольно переходя на шепот:
- Я хочу снять тебя на камеру. Думаю, ты будешь хорошо смотреться в кадре, - и уже глядя на его лицо через объектив, довольно подтвердила. – Так и есть. Ты создан для телевизора. Посмотри на меня.
Эрик, не ожидавший от меня такой подлости, насупился еще больше, но все же он смотрел на мир самыми любопытными глазами, которые я видела, поэтому не мог долго продолжать свой спектакль.
- Эй, зачем ты это делаешь? – спросил он, демонстративно грозно хмуря брови, стараясь хоть таким образом подчеркнуть собственную независимость, но его победило собственное любопытство. – У отца купила? Это видео, да?
Пришлось нажать на паузу, чтоб перемотать и показать ему короткую запись.
 - Фу, ну я и урод, - обреченно выдохнул он. – Ты не умеешь снимать! Косорукая.
Я была с ним не согласна, потому рассмеялась на его реплику.
- Да, из меня не самый лучший оператор, - призналась я, опуская камеру, и почему-то снова впадая в тоску. – На самом деле я пишу, а не снимаю. Я – журналист. А камера… Она для доказательств.
- Доказательств чего? Моего уродства? – фыркнул мальчишка и снова отвернулся.
- Доказательств того, что здесь происходит. Дети не должны жить как ты. Никто не должен.
- Ха! Я живу так уже два месяца! – эти слова походили на браваду. Ребенок снова хвастался своими достижениями, но как быстро он вспыхнул, так же быстро и остыл.
И я, видя эту резкую перемену, повинуясь той самой пресловутой интуиции, снова запустила камеру, наводя объектив на мальчика,  чтобы услышать и записать его историю.
- Он уже давно крышей поехал, - начал Эрик, понурив голову. – Сначала нам просто доставалось, если кто-то вздумывал его обворовать. Лупил меня чем под руку попадет. А когда мама прибегала, то уже доставалось ей. Однажды он разбил ей лоб табуреткой. Она долго не вставала. И он притих на время.
С каждым словом голос мальчика становился все тише, и я не сразу поняла, что это просто Эрик пытался сдержаться. Удержать себя от рыданий, готовых выплеснуться наружу.
Краем глаза я заметила, что оба карателя двинулись в нашу строну, но я тут же жестом остановила их. Не они сейчас нужны маленькому несчастному человеку. Сейчас ему нужна жилетка, а не заряженный автомат. Автоматом слишком сложно вытирать бегущие по щекам слезы.
И они отступили. Синхронно сделали шаг в сторону, освобождая пространство, позволяя обиде выплеснуться удушающим бурным потоком, понимая, что они вполне эту бурю переживут. Так же, как скалы переживут любой шторм – буря будет биться о их равнодушную непоколебимость до тех пор, пока не исчезнет вовсе. А они останутся так же непоколебимо стоять на ногах, словно ничего и не было.
В этот раз они не могли помочь, их хваленые способности не могли ни остановить, ни смягчить бурю. Только равнодушно-беспомощно наблюдать пока она стихнет сама.
- А потом ему дали эту лицензию! – наконец, скопившаяся обида смогла найти выход, а вместе с ней шли слезы. Эрик плакал навзрыд, вытирал слезы, смешно собирая их щепотью с глаз, словно пытаясь перекрыть слезные каналы, слишком сильно надавливая на уголки глаз. А они все текли. Он снова их собирал, жмурился, когда перебарщивал с усилием, ему тогда приходилось несколько раз поморгать, чтобы восстановить остроту зрения, но за это время новый поток соленых рек успевал пролиться за края век. Тогда он вытирал их кулаками, а потом все начиналось сначала.
В неравной битве с отцом Эрик потерял сначала друзей, потом бабушку и деда. Последней была его мама. Тогда он понял, что у него никого не осталось. Он сбежал из дома, два дня прятался в гараже возле дома лучшего друга, а на третий к нему пришел Зак и рассказал, что отца можно тоже наказать, только нужно очень этого хотеть. Эрик не хотел никого наказывать, он хотел есть и хотел к маме. А когда Зак принес ему коробку крекеров из отцовского магазина и воду, только тогда он выслушал что от него хочет Зак.
- Он сказал, что уже не сможет ее оживить, но я все равно ее увижу, - он всхлипнул – похоже успокаивался, и ненадолго замолчал, о чем-то крепко задумавшись.
- Она всегда приходила последней, - когда Эрик снова заговорил, в его словах уже не было невыносимого горя, скорее, глубокая печаль и сожаление о том, что на самом деле никого в этом мире нельзя вернуть.  И эта грусть каким-то образом передалась мне, заставляя остановить съемку. А следом произошло то, чего никто не ожидал: дверь магазина с грохотом распахнулась и тут же пространство взорвал звук выстрела, а за ним – другой.
То, что Эрика задело, поняла только когда дуло ружья остановилось на мне, а следом раздалось требовательное: «Руки!».
Только тогда я почувствовала что-то липкое и теплое на своей левой щеке. Вязкое, напоминающее теплое какао, оно занимало левую часть лица – ближайшую к Эрику, и, похоже, еще не до конца оформившаяся мысль о причине произошедшего, сейчас вынуждает удивленно смотреть на угрожающего мне мужчину вместо того, чтобы повернуть голову.
Непривычный чавкающий звук, раздавшийся со стороны мальчика все же переводит на него внимание всех. Доли секунды хватает чтобы разглядеть кровавое зрелище выбитой пулевым зарядом половины лица с нижней челюстью, и я понимаю что моя игра в журналиста оказалась оконченной. Ценой чужой жизни.
Эрик все еще конвульсивно дергается – борется за жизнь или наоборот – с жизнью, но уже и так понятно, что его время заканчивается. В отличие от ублюдка, пристрелившего его.
Перевожу гневный взгляд на Бараха, похоже настолько гневный, что он даже делает шаг назад, но тут же вспоминает кто из нас держит палец на курке и нервно грозит: «Убью!»
- Ты его убил! – сквозь зубы, едва сдерживая ярость, бросаю я, игнорируя последнюю реплику убийцы. Ярость затмевает все, даже руки вместо того чтобы оставаться примирительно поднятыми сжимаются в кулаки, и я, не вполне отдавая себе отчет, принимаю боевую стойку. – Ты его убил!
- А сейчас и тебя прикончу, если не заткнешься! – кричит в ответ мужчина, заражаясь от меня яростью.
- Ты больной ублюдок! Он просто ребенок!
- Он сам меня вынудил!
- Он просто хотел видеть мать!
На мгновение, кажется, что Барах понял. Понял, что есть вещи более важные, чем его магазин. Что есть вещи, которых можно лишиться навсегда.
А в другой миг он уже снова сжимает ружье и холодно произносит:
- Это его проблемы.
- Что ты за мразь такая?! – вырывается неосторожное, за которым следует короткий щелчок возводимого курка, знаменующий окончание этого диалога.
Но в этот раз Бараха все же опережают.
Майкл успевает увести в сторону ружье, и оно стреляет в воздух, разнося вокруг облако порохового заряда, а после – волевым движением сильной руки опускается на затылок стрелку, сбивая его с ног. Майклу приходится ударить прикладом еще несколько раз, прежде чем Барах теряет сознание и бессильно роняет голову в пыль.
- Если после этого ты будешь говорить, что не имеешь право что-то решать без моего участия, можешь сразу оставить меня здесь, - произношу как только Майкл переводит свой невозможно пронзительный взгляд на меня.  – Или прикончи его сейчас.
- На самом деле он не может, - раздается из-за спины голос Зака, и мне приходится повернуться, чтобы застать нечто странное: Зак, поднявшись с колена, совершенно отчетливо что-то передал… тени?
- Что ты сделал? – спрашиваю, усиленно вглядываясь в зыбкое марево пыльного воздуха, еще секунду назад бывшее неясной тенью, настолько неясной, что я уже начинаю сомневаться в том, что произошедшее мне не показалось. И только повисшее в воздухе напряженное молчание говорит о том, что я застала нечто, что мне видеть не положено. – Зак?
- Он не может не потому что не хочет, - в отличие от Майкла этот каратель оказывается более разговорчивым, так что невольно начинаю сожалеть о том, что он не мой персональный проводник в мир отмщения, но с другой стороны, еще не известно кто из них лучше, во всяком случае я все еще жива. – Он не может, потому что со смертью маяка рушатся его связи. Этот человек сейчас полностью свободен.
- Разве их не вы обрываете? Ты не ответил на вопрос, - бросаю обвинительное еще до того, как понимаю важность произнесенных Заком откровений, и все же предпочитаю не заострять на них внимание, потому как налицо очередной маневр по уходу от ответа. Похоже, в тайнах эти парни хорошо разбираются. – Что ты сделал, Зак? Я видела, что ты что-то отдал. Что?
- Душу, - мужчина произнес настолько тихо, что я не сразу поняла сказанное, скорее, поняла по движению губ. – Он заслужил уйти наверх.
И так не самые понятные объяснения стали еще туманнее. Странные понятия, странные обычаи, странные поощрения. Ничего из произошедшего со мной за последний год не выглядит более странно, чем то, что происходит сейчас. И тем более странно, что мне сейчас отвечают на вопросы вместо того, чтобы просто отмолчаться. Словно… Словно все знают, что меня ждет то же, что Эрика.
- Он заслужил жить, а не куда-то там уйти, – кажется, я все-таки не слишком обрадовалась известию о столь странном прощании карателя со своим маяком. –  И он заслужил, по крайней мере, нормальные похороны, а не прощальный взгляд в небо и сомнительную признательность. И если ваш карательный кодекс не позволяет взять в руки лопату, то это придется сделать мне.
Не глядя больше ни на кого из присутствующих, я направилась к магазину – наверняка там были лопаты. Не могло не быть.
Я оказалась права: и лопаты, и кирки, и даже метлы продавались в этом странном магазине. Был даже белый похоронный мешок, словно давно ждавший разрешения ситуации с возмездием. Так что когда я появилась перед карателями (а теперь мне хотелось называть их именно так) с полным похоронным комплектом в руках, те посмотрели в мою сторону своими донельзя серьезными безэмоциональными взглядами и, похоже, мгновенно разделили свои обязанности. При чем роль копателя на себя взял Майкл, а Зак поднял на руки безжизненное тело Эрика и со словами «Я знаю где кладбище» направился в сторону магазина. Вернее, свернул за его угол, не оглядываясь на нас, словно мы уже шли за ним.
Отстали мы, впрочем, ненадолго. Едва поняв, что Зак не собирается возвращаться, двинулись за ним. Ружье, отнятое у Бараха, Майкл по-прежнему сжимал в руке, так что я не боялась поворачиваться спиной к серийному убийце, и даже втайне мечтала, чтобы он не сумел выкарабкаться из глубокого обморока и умер прямо там – на земле перед собственным магазином, пренебрежительно оставленный на съедение червям и мухам. Это не была бы соразмерная плата за убийство собственного сына, за убийства всех тех, кого он видел в последние дни своей жизни безымянными призраками, жаждущими его крови, но и более жестокую смерть я ему обеспечить не могла.
За магазином оказался гараж. Гараж, внутри которого стояла не самая старая колымага, которую я видела за свою жизнь, но все же своей запыленностью и неуловимой усталостью она напоминала мне машину Майкла.
- Похоже, дорога не будет для тебя такой уж сложной, - усмехнулась я, глядя на то, как мужчина укладывает ружье и инвентарь и опускает крышку багажника, но так и не захлопывает ее.
- Возможно, - отвечает он коротко, посылая настороженный взгляд на заднее сидение, на котором уже разместился Зак, по-прежнему держа мертвого Эрика на руках. – Нам предстоит долгий путь назад.
И, словно показывая насколько долгим окажется этот путь, Майкл профессиональным взглядом оглядывает гараж, и, найдя несколько канистр с топливом, укладывает их к инвентарю и, наконец, позволяет багажнику закрыться.
Сажусь в машину последней, старательно избегая смотреть на заднее сидение, боясь лишний раз увидеть растерзанное дробовым зарядом тело, и замечаю, как Майкл по привычке тянется к радио. Тут же поднимаю руки, надеясь прикрыть уши до того, как салон заполнит густой, режущий слух трескот, но Майкл останавливает меня:
- Не нужно, - произносит он, нажимая кнопку включения магнитолы, заставляя загореться цифры на электронном дисплее. – Он заменил радио.
И, подтверждая сказанное, установил 999 частоту, выдавшую вместо положенного громкого треска оглушительную тишину, такую же оглушительную тишину приемник выдал и на 999,05, и на 998,95. Это радио не смогло уловить ту тонкую границу, на которой общались каратели, а значит, на все время нашего путешествия домой, мы оставались глухими и слепыми. Что ж, это могло испортить общие карательные планы, до которых мне совершенно не было никакого дела – у меня были задачи поважнее.
Кладбище, к которому нас привел Зак вид имело практически заброшенный, что неудивительно, учитывая тот факт, что первоочередной задачей жителей было собственное выживание, а не почитание памяти уже умерших, но несколько относительно свежих и вполне ухоженных могил все же было. Одной из них была могила матери Эрика – с неровными краями и совсем небольшим камнем вместо полагающихся надгробных плит. Даже надпись на камне уже была почти съедена дождем, угадывались только силуэты букв, позволяющие опознать фамилию, и то, если бы ориентиром не выступил Зак, боюсь, мы так и не отыскали могилу самого дорогого для Эрика человека.
Похороны Эрика нельзя назвать похоронами в привычном смысле этого слова, скорее, это напоминало сокрытие следов преступления. Вырытая Майклом яма, мало походила на могилу, но в некотором роде я была этому рада, потому как расстилать мешок, в который Зак уложил Эрика, пришлось мне, и мне не очень хотелось прыгать глубоко, будто я боялась, что если запрыгну туда, то уже не выберусь – меня похоронят вместе с мальчиком. Закапывал могилу тоже Майкл, Зак просто стоял, задумчиво глядя на то, как на белый пергамент летят комья земли, даже не шевелился, пока белый цвет не скрылся полностью под слоем песка. Только тогда он словно отмер и перевел взгляд на горизонт.
- У меня складывается впечатление, что могилу матери Эрик вырыл сам, - произнесла, запараллелив собственный взгляд взгляду карателя, надеясь таким образом вызвать его на диалог.
- Свою ношу он должен нести сам, - медленно произнес Зак, и, подумав, добавил. – Был…
- Удивительное равнодушие, - произнесла, старательно вспоминая все жизненные моменты, в которых так или иначе отметился Майкл. – Майкл – не такой. Почему?
Не то чтобы я во всем поддерживала начинания собственного карателя, нет, в своем преимуществе, я вынуждена признать, Майкл был таким же равнодушным, и все же я не могла не отметить тот факт, что в минуты опасности он помогал мне, своеобразно, но берег. А Зак словно… использовал Эрика.
- Майкл нарушил много правил, - произнес Зак, глядя убийственным взглядом на моего карателя.
- Но его маяк жив, - парировала я, даже не оглядываясь в сторону мужчины – не хотела видеть его реакцию, особенно если это было снисхождение.
- Но почти бесполезен, - вернул резкое Зак. – Тебе не нарастить оборванные связи. Та нить, что появилась, слишком слаба. Тебя никто не увидит.
На такое замечание я не знала что ответить, но мне и не потребовалось – теплая ладонь легла на плечо, то ли останавливая, то ли защищая, и я прекратила любые попытки спорить и что-то доказывать. Зачем, если у меня есть Майкл, который своими действиями показывает, что я права.
- Пора, - произносит он тихо, но мне совершенно не хочется протестовать, впервые хочется сознательно послушаться. Потому что поняла, потому что сравнила, потому что он выиграл даже не в момент, когда взял в руки лопату, а в том миг, когда выхватил ружье из рук Бараха. Потому что он разделил мою ношу со мной.
И сейчас я по-настоящему обрадовалась тому, что из всех карателей мне достался тот, кто любит нарушать правила, потому что, даже зная, что мне однажды предстоит умереть от его руки, я поняла, что он единственный, кто не сможет этого сделать хладнокровно. Если вообще сможет.
- Ты останешься, чтобы закончить, - услышала я приказ и обернулась, но едва поняв, что эти слова были адресованы не мне, быстрее зашагала к машине.
Майкл подошел с заминкой в полминуты. Сел на сидение, молча включил зажигание и уже привычным движением тронул машину, направляя ее к выезду из негостеприимного города.
Вилль Саль*, утонувший в пыли, грязи и крови, остался позади, вместе с серой табличкой-указателем, обозначившей его крайнюю границу, и двумя противоборцами, один из которых был окровавленный и беспомощный убийца, а другой – могущественный и безжалостный каратель.
И если тот приказ Майкла означал то, что я думаю, то Барах будет доживать свои последние минуты в уже привычных мучениях.

________________________________________
* Вилль Саль – грязный город