Дорогами Карны

Повесть-сказка

Выражаю сказочную по своей силе благодарность http://proza.ru/avtor/conan007 своему коллеге и заочному другу за то, что познакомил меня однажды со своей  интереснейшей теориях об атлантах и Атлантиде.

Глава 1
Надо, во что бы то ни стало, согнать с себя эту сонную одурь. Я, ведь, не у себя дома в опочивальне, а явно где-то в людном месте: словно сквозь вату доносятся до меня многочисленные приглушённые голоса. Чувствуется, что люди стараются говорить потише. Иногда раздаются вежливые смешки и какое-то позвякивание. «Посуда,» - промелькнуло в затуманенном мозгу.
В следующую секунду я вздрогнула, потому как ощутила на щеке и шее чьё-то постороннее дыхание.
 - С вами всё в порядке? - услышала я участливый женский голос.
Голос был совершенно незнакомым, но его интонации были настолько добрыми, что мысли о грозящей мне опасности, не успев вспыхнуть, погасли. Я потрясла головой и этим окончательно разогнала остатки своей странной полудрёмы.
 - Да-да, конечно! – ответила я бодренько и подняла глаза на женщину, склонившуюся надо мной.
Это была не женщина даже, а совсем молоденькая девушка. Как только родители не боятся отпускать её на работу? Впрочем, место здесь приличное и чистое. И, если чадо желает самостоятельности, то почему бы и нет? Моя любимая кофейня в самом сердце нашего города!..
Минуточку! Какого города? Что за кофейня ещё такая? И чья это – моя?.. На секунду я впала в полнейшее отупение. Мир вокруг меня, только что обрётший ясность и узнаваемость, снова закрутился, пытаясь слиться в какую-то непроглядно-серую воронку.
Кажется, нахлынувшие мысли и чувства мгновенно отразились на моём лице, потому что юное создание ещё более участливо поинтересовалось:
 - Вы уверены?
 - Да, всё в порядке! – снова, как можно бодрее, соврала я. Действительно, всё в полном порядке, не считая того, что я не помню, кто я такая, где живу и как сюда попала.
Взяв себя в руки, я начала лихорадочно соображать, что ещё говорят в таких случаях. Память услужливо выдала фразочку про счёт.
 - Принесите счёт, пожаллста! – Энергично выдала я.
Лицо девушки слегка вытянулось в вежливом недоумении.
 - Так, вы даже не притронулись к кофе! Он совершенно остыл. Принести вам горяченького?
При мысли о горячей жидкости меня почему-то передёрнуло.
 - Нет, ни в коем случае! – запретила я, вызвав новую волну недоумения. – Я всегда пью только холодный кофе и никакой больше. Мне так нравится!
Девушка, по-видимому, осознав мою безнадёжность, плавно удалилась и появилась через минуту, неся папочку с чеком. Удовлетворённо отметив, что сумма в нём соответствует чашке моего «любимого» холодного кофе, я открыла сумочку. Чего в ней только нет – чёрт ногу сломит! Под руку попались губная помада, ключи от машины, ключи от квартиры, ещё какие-то ключи… Что за напасть? Ключницей я, что ли, работаю? (Я работаю? Интересно, где. О, Боги, что за бредовая ситуация!)
Докопавшись до дна серебристо-серой сумки-конверта, я выудила-таки что-то, напоминавшее, кошелёк. Это был кокетливый тёмно-красный, расшитый бисером, кошелёчек. Неожиданно.
Расстегнув застёжку-молнию, я приятно удивилась тому, что денег на оплату счёта хватает. Однако это была почти вся моя наличность. Торопливо сунув деньги в папочку, я отхлебнула несколько глотков остывшего кофе, чтобы совсем уж не огорчать молоденькую официантку. На вкус – чистая отрава. Стоп, стоп и ещё раз стоп!
Отрава? ОТРАВА?!
Что-то во мне всколыхнуло это слово. Мысли, словно частицы кофейной гущи, заплясавшие после встряхивания чашки, принялись беспорядочно кружиться. Остановить их «броуновское движение», которое, как я уже поняла, всё равно ни к чему не приводит, удалось только очередным усилием воли. Хватит. Пора уходить отсюда, пока я чего-нибудь не натворила и не поехала отсюда в компании санитаров, наряженная в последнюю модель смирительной рубашки.
Покидав в сумочку всю свою коллекцию ключей, помаду и прочее барахло, я устремилась к выходу. Прямо у входной двери висело большое зеркало, отражавшее человека в полный рост.
Мельком взглянув на себя, я вздрогнула и в очередном приступе полного недоумения застыла перед холодным, бесстрастным стеклом. То, что оно отражало, вовсе не было ужасным или безобразным, просто я ожидала увидеть  в этом зеркале совсем другое лицо. Какое другое? Не знаю. Любое, только не это.
Да, что там лицо! Я вообще надеялась встретить в зеркале совсем другого человека! Это не мой рост, не моё телосложение, не моё… всё, одним словом не моё. Вот, только это выражение лица потерявшейся в новой большой квартире пятилетней девочки было знакомым. Да, и с состоянием, мягко говоря, крайнего удивления в последние полчаса я уже успела сродниться.
Из зеркала на меня смотрела бледнокожая молодая женщина с точёными чертами лица и вьющимися светло-рыжими волосами. Ростику она была не большого и не маленького, так, ни то ни сё. Шейку имела тоненькую, я бы даже сказала жалкую. Ручонки худенькие, запястья, словно у ребёнка, хотя возраст явно далёк от подросткового. В общем, соплёй перешибёшь.
Одета в какие-то широкие чёрные штанцы, подметавшие пол, и облегающую блузку вишнёвого цвета. Последняя ей, то есть мне, очень шла, поскольку идеально сочеталась с краской стыда, постепенно заливавшей моё лицо. Рыжие люди часто бывают белокожими и очень легко краснеют. Мама говорила ещё…
Стоп! Мама – вот начало начал. Мама часто рассуждает о рыжих белокожих людях вроде меня и называет меня при этом… Как же она меня называет? В мозгу возникло и принялось кривляться на все лады опять то самое слово. Отрава. При чём тут отрава?! Мама-то как меня звала?
Подавив желание просто разреветься при всём честном народе, словно коровушка на выгоне, я метнулась к выходу, чуть не сбив с ног молодую парочку. Как они умудряются везде ходить в обнимку и не застревать при этом в дверях? Благодарение мне – застряли.
- Смотреть надо! – пропищала похожая на встрёпанного воронёнка девушка, уставившись на меня круглыми глазами-сливами.
Её спутник в грязно-бежевой ветровке что-то возмущённо, но словно бы понарошку, забубнил, явно не собираясь устраивать настоящий скандал.
Пробормотав дежурные извинения, я кинулась дальше и в итоге очутилась на парковке. Вытащив из сумочки ключи от машины, я на миг застыла, соображая, которая из них моя. Тут меня осенило: кнопка сигнализации! Какая машина ответит, та и моя. Ответил седан тёмно-вишнёвого (что за напасть?!) цвета. Не самое крутое на свете авто, но и далеко не позорное. Ключ подошёл. Вот, и ладненько.
Усевшись на прохладное серое сидение, я снова принялась рыться в сумочке. Знакомые уже несколько связок ключей непонятно от чего, расшитый бисером и почти пустой кошелёчек, разбухшая от бумаг, бумажонок и бумажечек записная книжка и, наконец-то ценная находка – портмонэ! Так это теперь называется.
Открыв его, я обнаружила довольно крупную сумму денег (Зарплату получила!) и самое ценное – водительские права. С фотокарточки на меня немного испуганно смотрело всё то же чужое лицо, а, вот, имя… Имя мне решительно ни о чём не говорило. Безликое, в общем, имечко. Как раз такое, какое подходит к этой бесцветной физиономии.
«Козленко Наталья Ростиславовна,» - гласила надпись на светло-розовом ламинированном документике. «Ненавижу своё имя,» - подумала я как-то дежурно, без эмоций, и тут меня прорвало. Воспоминания нахлынули разноцветной волной, сметая на своём пути все страхи, недоумение и опасения.
Глава 2
Ненавижу своё имя, потому что в детстве меня постоянно дразнили Наташкой – какашкой. Весёлое было времечко. Учитывая мой рыжий цвет волос и самую дурацкую на свете фамилию (Моя девичья фамилия – Морко, именно так, и никак иначе!), которую невозможно было назвать без того, чтобы её не переспросили раза три, можете себе представить, как мне жилось. Я постоянно в детстве дралась, не отличаясь при этом богатырским телосложением, поэтому вечно ходила в синяках и шишках.
Ещё и отчество – Ростиславовна. Жуть. Коллеги постоянно меня подкалывали, пока не наполучали каждый раз по двадцать. Им всё время казалось, что сравнивать имя моего папочки с названием сети быстрого питания «Ростикс» – очень остроумно. Года два ушло на то, чтобы убедить их в их неправоте. В общем, на работе я ни с кем не дружу. Да, и ни к чему это при моей должности. Мне нет ещё и тридцати, а я уже директор по персоналу крупной торговой компании.
«Стройсбыт» - вот, как она называется, простенько и со вкусом. Хозяин специально дал фирме в самом начале нулевых такое название, чтобы граждане, ностальгирующие по строительству коммунизма, выбирали из множества торговых фирм именно нас. Он не просчитался – без клиентов мы не сидим, а дело постепенно расширяется. Магазины строительных и отделочных материалов под нашим названием бойко торгуют уже по всему нашему региону, а один недавно открылся и в соседнем.
На работе меня считают офисной акулой. Я не люблю модное нынче словечко «стерва». Стерва – это, по словарю небезызвестного  В. Даля, труп крупного рогатого скота. Дохлая корова, например. Падаль, одним словом. Не зря, ведь, хищных птиц, охочих до неё, называют стервятниками. Акула тоже стервятник, но не стерва. Что касается акулы офисной, то питается она исключительно наглым, ленивым и вороватым офисным планктоном. На том и стоим.
В детстве, мечтая о будущей профессии, я никогда не думала, что окажусь там, где оказалась. Я была разносторонним ребёнком, и у меня многое получалось хорошо. Точнее, хорошо получалось всё, кроме физкультуры. Терпеть её не могла. Этот запах спортивного зала и раздевалки… Фу, рвотный порошок! Ещё – необходимость корячиться при мальчишках то на брусьях, то на мате и переодеваться в какие-то уродливые тряпки, которые не идут никому…
Мне, например, ясно, как божий день, почему в современном мире столько разводов. Это всё из-за совместных для девочек и мальчиков уроков физкультуры. Когда на представителях противоположного пола практически  ежедневно видишь это безобразие – штаны с оттянутыми коленками, олимпийку или толстовку, приделывающую пузо даже самому стройному телу, либо отвратительную футболку из тонкого, противного трикотажа, уважения к противоположному полу остаётся немного. Ручьи пота, стекающие с красного, опухшего лица, мокрые подмышки и прочее в этом роде добивают его остатки, а состояние злобы и раздражения, сопутствующее любым групповым спортивным занятиям, способно разжечь самую настоящую ненависть, причём надолго.
Из школьных «чудесных» лет мы переносим многое во взрослую жизнь, и это никак не идёт на пользу семейным отношениям. Когда на физкультуре мальчик обзывает тебя безмозглой тварью и овцой из-за какого-то грязного мячика, а сама ты отвечаешь ему тем же, если не хуже, это постепенно становится нормой поведения.
В общем, я за раздельное обучение физкультуре, да, и всем остальным предметам, для мальчиков и девочек. Не бережём ореол романтизма с детства, а потом удивляем, куда девалась романтика из повседневной жизни, откуда столько хамства и почему большинство семей распадаются, не успев возникнуть. Ещё практика показывает, что очень редко школьная первая любовь имеет продолжение и ещё реже переходит она в семейные отношения. Лично для меня в этом нет ничего удивительного.
Что касается меня, то свою первую и, кажется, последнюю любовь я встретила в университете аж на втором курсе. Для моего поколения, чья молодость пришлась на начало девяностых, это достаточно долгие поиски. Вся родня меня уже к тому времени успела заклеймить как будущую старую деву. Но, не тут-то было! Моя «неземная» красота сделала однажды своё дело.
Как-то раз недотёпу с соседнего геологического факультета привлёк блеск моих волос в солнечный день на университетском дворе. Этот парень говорил позднее, что они были тогда похожи на поток расплавленного золота. Он зачем-то обратил на это внимание своих однокурсников. С того момента отбоя от поклонников с геологического у меня не было.
Жаль только, что большинство их было большими любителями «бухнуть», и разговоры их постоянно вертелись вокруг выпивки, что всегда утомляло и отталкивало меня, да, и дальнейшую жизнь с выпивохой-мужем я представляла себе плохо.
Словом, свиданий стало много, но большинство из них заканчивалось в лучшем случае чистой дружбой. Собственно говоря, как друг я была для них тоже ни то, ни сё. Собутыльница-то из меня никакая, а без бутылки для таких людей нет и дружбы, как и любви, и всего остального.
Среди всего этого великолепия друзей – пьянчужек выделялись несколько парней, полностью равнодушных к спиртному: два примерных мальчика из семей местных «шишек», издёрганный нелепый очкарик и иногородний спортсмен Валера, неброский, но приятный. Кстати, обратил на меня внимание в тот солнечный октябрьский день один из тех примерных мальчиков, Эдик.
Эдичка потом молча страдал, наблюдая мою невероятную популярность  у однокурсников, но близко не подходил. Он признался мне в своих чувствах через несколько лет, когда позвонил, чтобы поздравить с рождением дочки, моей взбалмошной и непоседливой Ярославы свет - Валерьевны. Кажется, в тот вечер он был изрядно пьян. Со временем и он, и другой примерный мальчик из приличной семьи начали пить так, как не снилось их разбитным однокурсникам. Видимо, оба были совершенно не готовы к жизни в нашем странном и непредсказуемом мире.
Некоторые из моих друзей-геологов, неравнодушных к спиртному, сумели покончить со своим пристрастием, а кого-то из тех, кто продолжил кормить алкогольный бизнес, уже и в живых нет. Самая «популярная» смерть – выпал из окна. При этом никто не верит в самоубийство: как же так, он был такой весёлый! Вот, хочется сказать, и довеселился. Допился, допелся и доплясался.
Ещё умиляет, когда о таком человеке говорят посмертно, что он любил жизнь. Ну, да, до такой степени любил, что убивал себя каждый или почти каждый день алкоголем и прятался от неё за бесконечной чередой развесёлых гулянок. 
Я никогда не тяготела к подобным вещам, всегда много размышляла, но при этом долго не могла определиться с профессией. Математика и русский шли у меня одинаково хорошо, а родители для верности в старших классах ещё и репетиторов по этим предметам наняли из универа. Кроме двух основных предметов я обожала химию, биологию, историю, литературу, английский. Словом, почти всё.
Учась в основной школе, занималась параллельно музыкой, рисованием, участвовала во всех школьных спектаклях, правда роли получала обычно маленькие, но меня это не расстраивало. Из любой роли можно сделать «конфетку». Меня обычно хвалили педагоги и награждали аплодисментами зрители.
На уроках по начальной военной подготовке в цикле медзнаний я лучше всех усваивала материал, постоянно пытала приходящую учительницу-медсестру просьбами рассказать побольше, делала самые лучшие повязки. Словом, попробуй тут, определись.
Выбор будущей профессии произошёл для меня самой неожиданно, уже после выпускного вечера. Пришла я зачем-то в школу, кажется, забыла там какую-то вещь, и встретила в коридоре нашего историка. Он преподавал у нас только в последний год, сменив нашу любимую историчку, которая ушла на пенсию. Это было огорчительно. Мы все просто обожали нашу «бабу Любу», как мы её любя называли, естественно, за глаза.
Оглядываясь назад, я понимаю, что ничего особенного в уроках бабы Любы не было. Просто она каждому давала возможность высказаться, вот и весь секрет. При этом Любовь Тимофеевна умудрялась обходиться без нажима и «репрессий». Дисциплина была идеальной, параграфы выучивались от корки до корки, дополнительная литература исправно бралась в библиотеке и читалась в драку.
На уроках каждый стремился рассказать то, что узнал из книг. Бабе Любе и напрягаться-то особенно не приходилось, мы сами всё рассказывали. Позже я узнала, что у нашей любимой учительницы истории не было педагогического образования, она в своё время отучилась на юриста, но по каким-то причинам не смогла работать в «органах». Думаю, именно в преподавании и было её истинное призвание.
Сменивший бабу Любу историк-дяденька так вести уроки не умел, да, и не хотел. У него была своя методика, которая поначалу пришлась нам не по нраву, но, спустя некоторое время, мы оценили и его. Он заставлял нас в поисках ответов на вопросы перерывать горы периодики. Согласитесь, в выпускном классе это сложно. Однако постепенно мы втянулись и даже вошли во вкус.
Николай Андреевич научил нас работать с большим объёмом информации, думать и анализировать. Очень ценные для современного мира умения. Многие теперь вспоминают его уроки с благодарностью. Только тех доверительных отношений, как с предыдущей учительницей, у нашего класса с ним так и не возникло. Мы не смогли простить новому историку её уход, хотя каждый умом понимал, что Николай Андреевич здесь ни при чём. Просто Любовь Тимофеевна давно уже трудилась после пенсии и ушла, выпустив свой «родной» класс. 
Так, вот, в тот день после выпускного историк как-то необычно со мной поздоровался, не как с ученицей, а как… с человеком что ли, не знаю, как это выразить. В общем, мы, что называется, «зацепились языками». Николай Андреевич очень интересно рассказывал о годах своей учёбы! Особенно впечатлили меня его рассказы о поездках в археологические экспедиции.
Учитель не скрывал, что экспедиции – это, прежде всего, тяжёлый рутинный труд под палящим солнцем. Только какая же это непередаваемая радость – дотронуться руками до тех предметов, которыми пользовались далёкие предки! Тех людей давно уже нет, и память о них стёрлась, зато есть мы, их потомки, и мы можем в буквальном смысле прикоснуться к тому невероятному прошлому, когда они жили, дышали, любили и ненавидели, защищались от врагов, готовили еду и воспитывали детей. Возможно, кто-то из них имел отношение и к тебе лично. В такие моменты, как никогда понимаешь, что выражение «связь времён» - реальность, а не пустой звук для украшения речи.
Словом, я была очарована рассказами Николая Андреевича, и на следующий день мои документы уже лежали в приёмной комиссии исторического факультета. Поступить туда с моей подготовкой труда не составило, да, и конкурс был невелик. Запредельным был конкурс в торговые и экономические вузы. Что поделать, шли времена дефицита, точнее, самые последние его времена, а ночь, как известно, наиболее темна перед самым рассветом.
Меня никогда особо не интересовали материальные блага. Я отношусь к тем счастливчикам, кто довольствуется тем, что имеет и всегда имеет то, что нужно. Поэтому выбор мой можно было назвать с одной стороны крайне непрактичным, с другой стороны это был выбор моей души.
На первом курсе я отчаянно рыла носом землю, чтобы успевать по всем дисциплинам на «отлично» и лезла из кожи, чтобы понравиться всем преподавателям. Мало ли, кто из них отвечает за набор в экспедиции или хотя бы может замолвить словечко за студента? У меня всё получилось. Я всегда добиваюсь того, чего хочу. Правда, то, чего я добиваюсь, всегда оказывается не тем, что я себе представляла. Жизнь!
Как бы там ни было, на первом курсе, я весь учебный год лелеяла мысли о поездке по маршрутам древних людей, представляла, как я буду терпеливо, слой за слоем, снимать пески времён, очищать кисточками разных калибров свои находки и потом, в тиши кабинета описывать их.
Когда я увидела в списке принятых в экспедицию свою фамилию, радости моей не было предела. Точнее, он был: очень хотелось взмыть в небеса от счастья, да, вот, не летают люди, что тут поделаешь? Меня даже не смутил тот факт, что в этом списке почти нет фамилий девушек, и на двадцать юношей, среди которых ни одного первокурсника, всего три девушки, включая меня. Меня вообще в тот момент ничего не смутило.
Глава 3
Сборы прошли  в какой-то весёлой лихорадке. Запомнились только заполошные перезвоны с подругами и мамины глаза, полные страха за дочь, задумавшую непонятно что. Как мы ехали к месту раскопок, как разбивали лагерь, что мы пели и чем питались по пути, помню слабо. Зато навсегда запомнился первый экспедиционный день. Такое сложно забыть.
 Примерно в половине четвёртого утра меня разбудил наш препод, руководитель экспедиции, весёлый и говорливый старикан, Егор Степанович (за глаза просто Степаныч), знавший и умевший, казалось, всё на свете. Он энергично потрепал меня по плечу и, дождавшись, пока я выберусь из спального мешка и немного  приду в себя от сна, торжественно вручил мне… нет, вовсе не лопатку и не набор кисточек, а самый обыкновенный половник!
 - Я сегодня дежурная? – Спросила я первое, что пришло в голову.
 - Да, лапа моя! – Бодро отозвался Степаныч. – И сегодня, и завтра, и послезавтра.
Я подумала, что это такая шутка или что-то вроде крещения для новичков. Хлопая глазами, я оглядела палатку. Парни мирно спали и даже не думали подниматься. Степаныч, между тем, развернул меня к выходу, слегка хлопнул по заду и напутствовал:
 - Ступай, душа моя. Остальные девки тебя уже дожидаются. Да, не копайтесь там, а то с завтраком опоздаете.
Окончательно растерявшись от подобного напора, я отправилась туда, куда меня послали, а именно к кострищу, где уже сиротливо жались друг к другу близняшки Лена и Оля, единственные кроме меня особы женского пола в этой экспедиции. Девушки озябли на предутреннем ветерке, и вид имели самый жалкий. Думаю, я выглядела в тот момент не лучше.
Хмуро поприветствовав друг друга, мы принялись за готовку. Мне было поручено развести костёр, Оля как самая спортивная и крепкая отправилась за водой к ручью (всего-то 1,5 километра!), а Лена принялась вяло рыться в припасах.
Через каких-нибудь полтора часа наша каша закипела и забулькала. К этому времени ребята начали подниматься. Ну, и видок был у всех! Сразу вспомнились незабвенные уроки физкультуры. Наконец, каша была готова, и те злосчастные уроки вспомнились ещё ярче. Ребята плевались от нашей стряпни и ругали её последними словами. И не только её. Нам тоже досталось изрядно. Оля принялась с ними переругиваться, Лена разрыдалась и убежала за палатку. Я же просто застыла на месте с тем приснопамятным половником в руках и не могла вымолвить ни слова.
Степаныч принялся заступаться за нас, объясняя парням, что не мог найти других, более опытных поварих. Что поделаешь, если все студентки, побывавшие в подобных «турах», больше ни за какие коврижки на них не соглашаются? Вдоволь поиздевавшись над кашей и стряпухами, ребята разобрали инструмент и двинулись к месту раскопок. Это было городище праславян, которое, как вскоре выяснилось, нам с девчонками ещё не скоро предстоит увидеть.
На прощанье Степаныч отечески подбодрил нас, оставил меню обеда, дал несколько умных и дельных советов по поводу готовки и отбыл во главе экспедиции. Мы с Олей остались у погасшего костра. Вскоре к нам присоединилась и Лена, наревевшаяся к тому времени вдоволь. Многих такие девушки раздражают, а я им в глубине души завидую. Жаль, я так не умею. Это же так здорово: поплакал, и стало легче, а если поплакать в нужном месте и в нужное время, то можно решить проблемы посерьёзнее простой  психологической разрядки.
Оля в отличие от сестры (они были очень разными по характеру и поведению) принялась ругаться, словно подвыпивший проводник плацкартного вагона, и ей тоже спустя какое-то время полегчало, а я в сложных ситуациях обычно впадаю в ступор и очень долго эти ситуации переживаю мысленно вновь и вновь. Они прокручиваются в моей голове, словно кадры осточертевшего фильма, и это очень усложняет жизнь.
Обед у нас вышел почти таким же говённым, что и завтрак. К счастью, наши мучители явились страшно голодными и почти не вякали, поедая наши кулинарные «шедевры». К ужину мы кое-что успели освоить, да, и парни приползли настолько уставшими, что им было уже не до воспитательных мер по отношению к нам. Наскоро поев, они, словно брёвна, повалились спать.
Никаких вам песен под гитару и разговоров у костра! В нескольких километрах от места раскопок плескалось море, но мы ни разу за всю поездку не добрались до него и не окунулись, некогда было. Из романтики – только бездонное тёмно-синее небо с ярко-голубой россыпью звёзд и красавица Луна, всегда такая разная, но неизменно прекрасная и недоступная и почему-то немного пугающая.
Ещё запомнилось невероятное, какое-то сверхъестественное пение цикад, не нарушаемое никакими посторонними звуками. А какой прекрасной была игра лунного света и бликов догорающего костра, не передать словами!
Всем этим мы вдоволь налюбовались, перемывая после ужина посуду. Принцип «Каждый моет за собой» тут не работал. Мальчикам, ведь, нужно как следует отдохнуть после тяжёлого трудового дня. Им ещё столько предстоит понять и открыть, а нам… нам шиш с маслом! Или без него, это уж кто как любит.
Я, например, всякие там фигушки, дули и шиши не люблю совсем, ни с маслом, ни без него. Поэтому после недельной вахты с половником у костра набралась наглости и высказала Степанычу всё, что думаю о сложившейся ситуации. Оля поддержала меня артиллерийским огнём своих ярких, экспрессивных высказываний, каждое из которых было рассчитано на точное попадание в цель. Лена ничего не говорила, просто плакала и звонко шмыгала своим курносым носиком. Одним словом, мы втроём выдали всё, на что были способны.
Степаныч выслушал нас с совершенно бесстрастным лицом и развёл руками:
 - Ну, девоньки, что же я могу поделать? А кому ещё готовить, мне что ли? Или парням? Они ведь приехали сюда учиться, им всю жизнь предстоит на раскопках работать.
- А… к-к-как же мы? – Неожиданно прохлюпала Леночка. – Мы ведь тоже хотим… ых, ых… на раскопкаааааах! – заревела она с новой силой. Степаныч, оставаясь таким же бесстрастным, принялся нам объяснять:
 - Что значит, хотим или не хотим? Вы же не в детском садике в песочек играетесь, понимать должны. Готовка, стирка, уборка – это священный долг женщины, ваша почётная обязанность. – При слове «почётная» Олю так передёрнуло, что у меня возникло опасение за её здоровье. – Вы ведь скоро выскочите замуж, - продолжал между тем Степаныч, - детишек нарожаете, да, и пошлёте, куда подальше, всю эту археологию, а им, - широкий уважительный жест в сторону парней, - работать надо, семьи кормить. Жизнь есть жизнь, девоньки, а вы как хотели?
 - Так, значит, вы согласились взять нас на раскопки только из-за готовки? – Подала я голос. – А наше развитие как профессионалов своего дела… - Степаныч не дал мне договорить.
Его не по годам заливистый хохот надолго заглушил волшебное пение цикад. Мы стояли перед ним, словно оплёванные,  красные раки. Впрочем, варёных раков Степаныч, я думаю, не стал бы оплёвывать – добро, какое-никакое, а нас – пожалуйста! Вот, они, прямо перед тобой, три удобные мишени для плевков.
- Ох, ох, насмешила, лапа моя! Давненько я так не ухохатывался!
- Да, как вы… - начала Оля.
Она была уже не красной, а багровой от гнева. Даже в неверном свете костра это было хорошо заметно.
- Смею, лапа моя, ещё как смею, - заверил её Степаныч. – Так было, есть и будет всегда – парни трудятся на раскопках, девки их обслуживают. Ещё спасибо скажите, что дисциплина у меня в лагере идеальная, никто к вам не пристаёт. В других местах знаете, что творится?
От последнего заявления нам стало совсем не по себе. Да, уж, действительно – ситуация. И, ведь, никуда не убежишь, с трёх сторон бескрайняя степь, с четвёртой – не менее бескрайнее море.
Несмотря на всю безнадёжность наших с близняшками дел, у меня вскочил один каверзный вопрос, который я не преминула задать нашему дорогому руководителю.
- А, что вы, Егор Степанович, будете делать, когда  все девушки, желающие поехать на раскопки, будут знать, что здесь происходит?
В ответ я услышала очередной приступ гомерического смеха. Похоже, я сегодня работаю персональным клоуном для Степаныча.
 - Уверяю тебя, лапа моя, такие дурочки, как вы, всегда найдутся! – Выдал он, отсмеявшись. – Вот, ты, - он указал пальцем на Лену, - что ты делала весь учебный год?
- К-к-к-как что? – От слёз Лену уже колотила дрожь. – Училась, конечно! Старалась, чтобы были одни п-п-пятёрки…
- Вот, именно, старалась она! А общалась с кем? – Лена застыла в замешательстве. – Правильно, с сестрой, лапа моя, с сестрой. Кто тебе мог рассказать, что происходит в экспедициях, если ты ни с одним парнем не познакомилась и ни одной подруги не завела? Вот, именно, птичка моя, никто! А ты, - тут он указал на меня, - ты вообще безнадёжна! Такие, как ты, всю жизнь витают в облаках и остаются в дураках! Такие вот стихи получаются! – И Степаныч снова заливисто рассмеялся.
 Конечно, этой фразой он меня просто размазал тонким слоем по всей причерноморской степи. Однако самое худшее мне ещё, оказывается, только предстояло. Выяснилось, что парни вовсе не спали, а с интересом слушали весь наш разговор. Коронный хохот их предводителя стал словно бы сигналом для них всех. Они дружно принялись ему вторить.
От охватившего меня глухого отчаяния я побежала в степь, не разбирая дороги. Споткнувшись обо что-то твёрдое, я растянулась во весь рост, словно большой дождевой червяк, вскочила, снова побежала…
Я бежала до тех пор, пока полностью не выдохлась, а идиотский смех в лагере стал почти не слышен. Усевшись прямо на землю, я зарыдала. Так я ещё никогда в своей жизни не плакала. Даже когда не вылезала из Наташек – какашек, даже когда мою фамилию уродовала на разные лады вся школа, даже когда… впрочем, неважно. В тот момент для меня не существовало ничего, кроме моего горя, стыда и унижения.
Неожиданно на моё плечо опустилась маленькая, но достаточно тяжёлая рука. Я подняла глаза и увидела над собой, конечно, Олю. Она слегка запыхалась, но это не сбило с неё обычной её решимости.
- Ну, ты, подруга, даёшь! – Восхитилась она. – Я тебя еле-еле нагнала. Ты где так бегать выучилась?
 - Не знаю, в догонялки, наверное, - прохлюпала я.
Я и в самом деле отлично бегала в догонялки и за отъезжающим транспортом, но была никудышной бегуньей на физкультуре. Парадокс!
- Здоровские у вас догонялки! – Похвалила Оля. – Хорош реветь, вставай, задницу застудишь! – Деловито скомандовала она. – Ща Ленку отыщем, и надо решать, как жить дальше.
Искать Ленку нам не пришлось, потому, как вскоре мы услышали её вопль.
- Девчонки, ну, вы где? – В отчаянии кричала Ленка. – Я боюсь тут одна, ну вы…
 - Заткнись! – Незамедлительно последовал ответ любящей сестры. – Стой, где стоишь. Ща, мы уже идём.
Взявшись за руки, как Тютька с Матютькой, мы отправились на Ленкин голос и вскоре нашли её. Сказать, что она была зарёванной – ничего не сказать. Такие узкие, опухшие глаза бывают, должно быть, только у монголоидов, причём с самого глубоко похмелья. Мы вернулись в лагерь, сели у погасшего костра и принялись шептаться.
Глава 4
До самого рассвета прорабатывали мы разные варианты улучшения нашей «почётной» женской доли. Леночка предлагала бегство. Этот вариант пришлось отмести сразу, потому как все мы, по крайней мере, мы с Олей, неплохо умели читать карты и прекрасно представляли себе, где находимся. 300 км по выжженной степи до ближайшей железнодорожной станции мы вряд ли прочапаем, раньше помрём от жажды, укусов ядовитых тварей или ещё какой напасти. К тому же, есть риск заблудиться. Ловить попутку – вообще не вариант: мало ли, куда завезут? Кухонное рабство у Степаныча и его прожорливых молодых дарований хотя бы через полтора месяца закончится, а что будет у новых «хозяев», никому не ведомо.
Оля предложила перемазать всех парней и самого Степаныча зубной пастой, а ещё лучше зелёнкой, а на обед сварить им суп из лягушек и кузнечиков. Лягушки, конечно, противные, но она, так и быть, наловит штук этак ннадцать, когда пойдёт утром к ручью. Олин простоватый, но доходчивый юмор поднял, конечно, нам настроение, но, когда мы подумали о последствиях воплощения её идей в жизнь, всем стало жутковато, даже самой бесстрашной Ольке.
Пока девчонки обменивались последними репликами, у меня созрел коварный план.
В то время на нашем негнущемся советском ТВ уже стали появляться мексиканские сериалы, и почти в каждом из них был такой персонаж, как шантажист, страшный и опасный человек. Понятно, что герой этот ярко отрицательный, но, всё же, ему удавалось получить что-то с жертвы, пока той не надоедало снабжать  его деньгами.
Нам с девчонками никаких денег не нужно, просто припугнём Степаныча, что наши кухонные похождения в учебной экспедиции станут известны всем в универе, и не только. Вот, что он нам на это скажет, когда его вызовут в деканат, потом к ректору? Ещё мы обо всём этом напишем в стенгазете, а, если надо будет, то и в местной «вечёрке»! А, что? У нас в стране гласность объявлена! Кто нам заткнёт рты?
План девчонкам понравился. За обсуждением деталей мы не заметили, как подошло время готовить завтрак. Мы решили всё-таки приготовить его и, вообще, отдежурить этот день, а к вечеру составить график дежурства для всех.
Каша в тот день удалась на славу, парни нас даже похвалили. Никаких «подколок» с их стороны в наш адрес не было; видно, Степаныч запретил. Мы заметили, что эти недоделанные шовинисты беспрекословно слушают своего наставника и друга. Как ни крути, в лидерских качествах дядюшке Егору не откажешь.
После завтрака мы снова в полном составе подошли к Степанычу и начали издалека. Завели разговор о том, как было прекрасно почитать свежую прессу, которой здесь нет. Я даже рассказала вкратце, что к регулярному чтению газет нас приучил школьный историк. Он, кстати, оказался «младшим современником» Степаныча, тот помнил его ещё зелёным первокурсником, когда сам уже заканчивал универ. Потом они несколько раз виделись на разных симпозиумах и конференциях.
Так мы незаметно заболтали Степаныча, а после перевели разговор в русло гласности и прозрачно намекнули на то, что мы собираемся сделать по приезду домой.
В ответ мы в очередной раз услышали незабываемый смех Степаныча.
- А в Америку уехать не желаете? – Поинтересовался он, отсмеявшись.
- Нет! – Выпалила Оля. – Мы желаем установить справедливый график дежурств и тоже участвовать в раскопках. Мы и так уже больше недели кашеварим, пусть и другие проявят свои кулинарные таланты!
- И это говоришь мне ты? – Неожиданно ядовито поинтересовался Степаныч. – Да, ты мне спасибо должна сказать, что хоть как-то научилась готовить! Тебя ведь ни один мужик терпеть не станет, ты, сраная командирша в дырявых портках!
Спортивные штаны Оли в нескольких местах действительно были прожжены и порваны, но, как можно было её в этом упрекать, если она каждый день таскала тяжеленные вёдра и околачивалась у костра?! Ольга побагровела.
- При чём здесь мои портки? И какое вам дело до того, кто меня станет терпеть?!
- А, такое, - спокойно продолжил Степаныч свою экзекуцию, - что ты сама мужик в юбке. Ты посмотри на себя, в тебе одни кости, да мешок злости! Какая ты после этого девушка? А, если ещё и готовить не будешь уметь, так и подохнешь старой девой на каких-нибудь соревнованиях для пенсионеров по бегу в мешках! Тоже мне, нашлась тут. А ты, - он указал пальцем на Лену, - объясни на досуге своей смелой, спортивной сестре, что и университет вы обе не окончите, если продолжите в том же духе.
Надо ли говорить, что произошло после этих слов? Оля задохнулась от бессильной злобы, топнула ногой, попыталась что-то сказать, но не смогла и, махнув рукой, убежала. Лена с рёвом кинулась за ней. Осталась я в своём фирменном ступоре. На задворках сознания промелькнула мысль, что всё моё мне уже вчера досталось, но зря я так подумала.
- Чего уставилась? – Поинтересовался он. – Иди, давай, догоняй этих двух, а то у них скоро совсем крыша друг от друга съедет, они же больше ни с кем не общаются. Да подумай на досуге о смене профессии, ты, любительница прессы. Может, на журналистский подашься? Или сразу в училище полиграфистов.
- Почему? – Вскинулась я. – Мне история нравится, я никуда не собираюсь уходить.
- Зря не собираешься, - последовал незамедлительный ответ. – Спецкурс ты у меня не сдашь, сразу тебе говорю. Так, что, ты подумай.
- Вы тоже подумайте, - ответила я. Мне уже было всё равно, как повернут дела. Мной овладела какая-то холодная решимость напополам с гадючьей злобой. Должно быть, именно так чувствует себя кидающаяся на превосходящего силой врага крыса, загнанная в угол. – Подумайте, чем займётесь на пенсии, куда вас скоро вышибут! Может, на курсы кройки и шитья запишетесь или огородом займётесь. Копать вы хорошо умеете, и они, – презрительный взмах руки в сторону парней, застывших от напряжённого интереса, - если что, помогут.
- Ты что несёшь, ненормальная? – Удивлённо поинтересовался Степаныч.
- Что мне надо, то и несу! – Не задумываясь, выдала я. – Вы же меня уже всё равно в ПТУ-шники записали. Вот, только есть одно маленькое «но» - я с этим не согласна! Я вам не дам сожрать меня просто так! Если будет нужно, то и до министерства образования дойду, но вы меня не отчислите! – Я помахала перед носом Степаныча указательным пальцем, а он, пытаясь уследить за ним, чуть было не окосел. -  Ещё запомните, вы, эксплуататор несовершеннолетних, - указующий перст прямо в грудь супостата, -  если со мной что случится, у меня дядя прокурор в Москве! – Этот ход я позаимствовала у нашего соседа, редкостного пропойцы. Он зачем-то всегда хвалился, что его дядя – прокурор в Москве. – Гнобите меня сильней, а лучше ударьте или избейте! Мне так будет легче вас упрятать надолго!
Теперь пришла очередь Степаныча побагроветь. Несколько секунд он, вытаращив на меня глаза, хватал ртом воздух. Я не стала наблюдать эту картину, просто развернулась и пошла в сторону, противоположную той, куда убежали девчонки.
- А, ну, стой! – Прохрипело за моей спиной.
Я остановилась и сделала жест ногой, подобный тому, который делают задней лапой собаки, выражающие презрение оставшемуся позади. После этого, не оборачиваясь, продолжила свой путь. Сзади загудели голоса парней, послышался топот их ненавистных копыт, но никто меня не преследовал.
«Кинулись утешать своего патриарха, холуи проклятые!» - Подумала я с мрачной злобой и отправилась дальше. Я всё шла и шла. Шорох собственных шагов успокаивал меня, дыхание постепенно приходило в норму, а в голове воцарилась пульсирующая в ритм шагов пустота. Остановилась я, когда поняла, что ушла уже очень далеко от лагеря.
Глава 5
Присев на какую-то глиняную горку, я подпёрла голову руками и уставилась в пространство. Сознание затопила вибрирующая странными узорами чернота. Не знаю, сколько я просидела, «любуясь» ими. Со мной такое случается в тяжёлые моменты жизни.
Из черноты вывело меня ощущение щекотки и покалывания на ступне. Стряхнув с себя оцепенение, я взглянула на неё и увидела маленького кузнечика, тихонько ползущего по моей коже. «Вот, сейчас ты посидишь, отдохнёшь и попрыгаешь себе дальше, - подумала я с нежностью, – и никаких у тебя забот! Только сожрать тебя могут в любой момент. Нет, пожалуй, не буду тебе завидовать. Хорошо, что я не кузнечик. Пусть только кто-то попытается меня сожрать – не подавится, так отравится…»
Постепенно мысли мои потекли совершенно в другом направлении, и я не заметила, как уснула.
Проснулась я во второй половине дня от каких-то истошных криков. Спросонья подумала, уж не довела ли я нашего дорогого великого кормчего до апоплексического удара. Может, это парни бегают и вопят? Но, стряхнув с себя остатки сна, поняла, что это кричат птицы. Они летают низко-низко и кричат на разные, но одинаково резкие и неприятные голоса.
Подняв глаза, поняла, в чём дело – небо заволокло тучами и дул горячий ветер, метя по степи клубы песка и пыли. Я вяло подумала, что надо бы вернуться в лагерь. Деваться-то всё равно некуда. Да, и нет у меня желания быть убитой молнией в расцвете лет, а то кто же пойдёт смотреть Олькины соревнования для пенсионеров? Ещё один болельщик, скрюченный старческим артритом, ей ещё ой, как пригодится!
Неожиданно солнечные лучи пробили брешь в сплошном покрове туч. Они осветили ближний холмик, и на его маленьком, покатом склончике что-то металлически блеснуло. Не в силах совладать с любопытством и забыв о страхе перед грозой, я отправилась туда. Порыв ветра чуть не сбил меня с ног, залепив на мгновение глаза тучкой пыли, но я, как заворожённая, продолжала идти дальше.
Дойдя до места, где промелькнул тот отблеск, я присела на корточки и разглядела кусочек металла, отполированный до блеска песком и ветром. Я потянула его из земли, но он не поддавался. Тогда, подняв валявшуюся в пыли палочку, я принялась копать ею вокруг странного предмета. Мысли о надвигающейся грозе окончательно покинули меня, и я копала и копала как заведённая. О том, что молния зачастую бьёт именно в металл, в те минуты как-то даже и не вспомнилось.
Наконец, загадочный предмет был извлечён наружу. Я отряхнула с него комья земли и поняла, что в руках у меня небольшой изящный кинжал с затейливой рукояткой. Лезвие его покрывали полусгнившие остатки ножен. Вещь была завораживающе красивой какой-то особенной, смертоносной красотой, а ещё я почувствовала необъяснимое сродство с ней.
Это было ни с чем несравнимое ощущение. Сквозь моё тело прошёл  некий разряд, от которого по телу побежали мурашки величиной с кулак, сердце сначала перестало биться, а потом и вовсе ухнуло куда-то вниз, в глазах потемнело, а по рукам от кистей до плеч разлилось непонятное тепло.
Не могу сказать, сколько это длилось, но мне показалось, что за это время я прожила ещё одну жизнь. Не спрашивайте, как такое может быть, мне это неведомо, но я вдруг ощутила себя совсем другим человеком, смелым и бесстрашным. Все неприятности последних дней отступили далеко в тень, и я поняла, что больше они меня не побеспокоят. Это было величественно, грандиозно, непередаваемо! Именно такими словами можно описать то, что происходило со мной.
К слову сказать, это были совсем не те ощущения, что описывал наш школьный историк. Не было это похоже и на циничные описания Степаныча, который только и делал, что высмеивал всё на свете. Тогда я подумала, что понятия о связи времён у каждого свои, и ощущения разнятся соответственно им. Возможно. Однако мой случай, как я потом убедилась, был явлением совсем иной природы.
Описанные мной ощущения длились достаточно долго, но всё когда-нибудь заканчивается. Разверзлись небеса, и на нашу прекрасную,  запылённую степную землю хлынул дождь. Он-то и вернул меня в действительность. Это был даже не дождь и не ливень, а сплошная стена воды, бьющая с небес. От такого дождя не спасают ни плащ, ни зонтик, которых у меня, конечно, всё равно с собой не было.
Я моментально промокла до нижнего белья, но холода не ощутила – вода была тёплой, словно в речке на закате долгого летнего дня. Не спеша пробираясь сквозь стену воды, я отправилась в лагерь.
Глава 6
Торопиться мне теперь было некуда. Всё, что нужно, я уже успела сделать. Похоже, только что я совершила открытие, которое, возможно, перевернёт наши представления о мире древних. Интересно, что мне за это будет? Премию дадут или в ПТУ полиграфистов примут без очереди? Настроение моё сделалось лихим и придурковатым. Кураж – вот, как это называется. Я не дам никому сбить его с меня, то бишь, обескуражить; сама сейчас обескуражу всех на свете!
Когда я явилась в лагерь, промокшая и счастливая, дождь стих, и уже начало смеркаться. Парни сновали между палаток, перескакивая через лужи, что-то таскали, суетились. Меня старательно не замечали. Если кто-то случайно спотыкался взглядом о мою физиономию, сразу же прятал глаза. «На затылок спрячь зенки свои, придурок!» - Весело подумала я об очередном гамадриле, попавшемся мне навстречу.
Возможно, все они вполне себе неплохие ребята, но в тот момент все они были для меня они «гамадрилы», «бандерлоги», «придурки» и прочее в том же духе. Невозможно хорошо относиться к людям, которые больше недели помыкали тобой, как половой тряпкой, а я им не тряпка. Сами они все гадкие, рваные шеболы! Степанычевы подстилки!
На секунду мне подумалось, что это не мои мысли. Я никогда не воспринимала парней так. Конечно, все эти слова я знала, но применить их к малознакомым, интеллигентным людям… Мама была бы в ужасе. Мысли путались в моей голове, скатываясь в неряшливые, разнокалиберные клубки, пока я не сказала сама себе «Хватит!» и не оттеснила все эти бесплодные размышления на задворки сознания.
Нечего забивать голову всякой дурью. У меня в руках главное сокровище всей моей жизни, моя гордость и весь смысл моей короткой жизни. Почему-то у меня не было в этом никаких сомнений.
Мимо пробегал, пряча глаза, худенький студентик в промокшей стройотрядовской куртёнке. Я выставила плечо, и мы оба чуть не полетели в огромную лужу, под которой просматривалось грязное суглинистое дно.
- Ты что, сдурела? – Захлопал он своими глазёнками.
- Да, а что, нельзя? – Выдала я, сама от себя не ожидая такого ответа. – Где девчонки?
- «А нынче, а нынче попрятались, суки…» - пропел он гнусавым голоском и поганенько захихикал.
Впрочем, хихикал он недолго. Небольшая подсечка, толчок в хлипкую грудь, и мозгляк валяется в грязной, липкой жиже, истошно вереща и обзываясь на меня последними словами. Подбежал крепенький, круглоголовый чурбачок на кривых ножках и зычным голосом поинтересовался, что здесь происходит.
- Да, она… Да, она дура, сумасшедшая, безмозглая скотина, да я ей, да я сейчас…
- Из лужи сперва выберись, потом будешь сейчаскать, - буднично посоветовала я и поинтересовалась у его приятеля, где Степаныч.
Тот от неожиданности ответил по-людски. Ладно, пускай живёт покедова. Будет тошно – зашибу как-нибудь на досуге. Предоставив им самим разбираться с лужей, потерянными вещами и друг другом, я отправилась в палатку-штаб, где, по словам круглоголового, находился сейчас Степаныч.
Войдя туда, я на секунду ослепла от яркого света фонаря, болтавшегося над грубо сколоченным столом. На столе валялись в беспорядке карты, бумаги, стояла замызганная кружка с недопитым чаем, но особо выделялись сложенные кучкой бесформенные комки земли, в которых только опытный археолог мог опознать старинные артефакты. Точнее, то, чему только предстояло этими  самыми артефактами стать.
«Первые находки,» - догадалась я. Степаныч возился с оборудованием в другом конце палатки, и я с трудом отыскала его взглядом. Увидев меня, он изменился в лице, отвернулся и пробубнил:
- Уходи. Я не хочу с тобой разговаривать.
- Я тоже не хочу с вами разговаривать, - горячо заверила я его, – но придётся.
Жестом фокусника я извлекла кинжал из-за спины и бережно положила его на стол. Глаза Степаныча жадно впились в мою находку.
- Ты где это взяла? – Прохрипел препод, меняясь в лице.
- Украла, конечно. Все ПТУ-шники так делают, вы разве не знали?
- Что ты мелешь? Где украла? Какие ПТУшники? Что ты мне голову морочишь?
- Ничего не мелю. Украла у владельца. ПТУ-шники из полиграфического ПТУ. Вы сами утром мне это сказали.
Не обращая ни малейшего внимания на потоки моего остроумия, Степаныч вертел в руках кинжал.
- Девонька, ты себе представляешь, что ты нашла? Хотя, куда тебе? Это даже я пока до конца не представляю.
«Вон, ты как заговорил,» - подумала я, а вслух произнесла:
- Могу показать место завтра, как рассветёт. Кажется, это чьё-то захоронение.
- Может быть – может быть, - пропел Степаныч, извлекая из ящика всё необходимое для очистки кинжала. – Иди, переоденься, и мухой сюда, поможешь.
Следующие часа два мы как старые добрые друзья возились с кинжалом, строили разные предположения, отогревались у костра, пили чай и беседовали на научно-исторические темы. Степаныч был поражён моими познаниями в истории мировых религий (ничего особенного – занимательные вставки в конце обычных параграфов плюс несколько атеистических книг для среднего школьного возраста), а я, в свою очередь, изумилась глубине его познаний и тому, с какой любовью он говорит о Предках. Именно так, о Предках, а не о предках.
- Где твои подружки? – Поинтересовался вдруг Степаныч. – Как ушли с утра, так их никто и не видел.
- Я не знаю, - ответила я, и мутная волна беспокойства начала подниматься со дна души. – Мы были не вместе. Я хотела побыть одна.
- Ай-ай-ай, как нехорошо! – Запричитал препод. – Куда же они могли деться? Надо срочно искать! На, вот, подержи у себя! – Скомандовал Степаныч, протягивая мне кинжал, и принялся созывать своих архаровцев.
Пока он пытался организовать поиски, я на секунду прикрыла глаза, и мозг мой пронзила синеватая вспышка. Я увидела сестричек, прижавшихся друг к другу в каком-то каменном гроте или маленькой пещерке. Я сразу поняла, что это место где-то рядом с ручьём, куда Оля ходила за водой.
- Егор Степанович, я, кажется, знаю, где они, - сказала я, когда вспышка погасла.
- Знаешь – веди, - ответил он, не раздумывая.
Примерно через двадцать минут мы были на месте. Мы – это я, Степаныч и пятеро самых крепких парней.
- Ле-на! О-ля! Девчонки! – завопила я, что было силы.
От моего голоса некоторые парни заткнули уши, а Степаныч поморщился, словно от зубной боли. Да, я и сама ещё ни разу в жизни так не кричала. Не думала, что способна на такое.
- Мы здесь! – Раздался невнятный голос, шедший откуда-то из-под земли.
 - Говори что-нибудь, не молчи! – Крикнул Степаныч, - Мы уже идём!
Голос не то Оли, не то Лены что-то забубнил, и тут же аккомпанементом к нему послышались какие-то булькающие звуки. «Плач,» - догадалась я. Значит, обе они, благодарение Богам, живы. Мы пошли на их голоса, и чуть было не провалились в яму. Посветив в неё фонарём, мы увидели на дне её сестричек, обнявшихся так, словно видят друг друга в последний раз. Лица их были одинаково чумазыми и испуганными. Склоны ямы были почти отвесны, и в свете фонаря казались кипельно - белыми. На ощупь они были очень скользкими, поэтому сёстры и не смогли выбраться. Вдобавок, Оля, падая, повредила ногу.
- Карстовая воронка, - констатировал Степаныч.
- Откуда она здесь?! – удивился один из студентов. – Здесь же нет гор!
- Карст может быть везде, где есть мел или гипс, - просветил нас Степаныч. – Ладно, хватит болтать. Где у нас там верёвки?
Через десять минут сестрички были на свободе. Перелома у Ольги не было, просто сильное растяжение. Ещё через час мы доплелись до лагеря. Часа полтора потом делились впечатлениями, готовились ко сну и укладывались. Я не стала ложиться, а осталась одна у гаснущего костра.
- Ты чего спать не идёшь? – Спросил Степаныч. – Тебе мало событий для одного дня?
- Да нет, событий более чем достаточно, - парировала я. – Только, вот, смысла ложиться не вижу. Того гляди вставать, а то с завтраком опоздаю.
- Не надо никакого завтрака. Завтрашний, то есть, уже сегодняшний, день объявляю выходным. Во-первых, всем надо выспаться, во-вторых, хозяйство в порядок привести, вон, дождь каких бед натворил. В-третьих, назначаю тебя моим личным помощником, будем завтра с тобой добычу камералить. И не делай мне тут такие глаза! – Закипел вдруг препод. – И не напоминай ни о чём, ясно тебе? Извиняться всё равно не буду!
- Да, нужны мне сто лет ваши извинения! – Отмахнулась я. – Главное, что к работе допускаете. Я здесь именно ради неё, а не ради ваших разборок.
- Вот, и ладненько, - согласился Степаныч и пошёл к своей палатке.
- Егор Степанович! – Окликнула я его. Он резко обернулся, и по его движению я поняла, как его все достали, но не задать этот вопрос я не могла, нужно было расставить все точки над «Ё». – Егор Степанович, а кто завтра будет готовить? Одна Ленка, что ли? Так тоже нельзя.
- Какая ещё Ленка! – Вяло возмутился Степаныч. – Назначил я уже дежурных на всю неделю. Иди, спи и мне дай отдохнуть! – С этими словами препод отправился восвояси.
Я поскакала к девчонкам выслушивать истории о двух несчастных сестричках, провалившихся в непонятно откуда взявшуюся карстовую воронку и делиться событиями последнего дня. Разговоров нам хватило ещё часа на два. Уснули мы уже на рассвете, окончательно умаявшись. Кинжал я положила с собой в спальник.
Глава 7
На следующее утро я проснулась от какой-то неимоверной тряски, сопровождавшейся жуткими, просто нечеловеческими воплями. Я с трудом разлепила глаза и увидела над собой Олю. Вроде бы ничего особенного, подумаешь – Оля! Если бы это президент Мозамбика, ещё можно было бы удивиться, а Оля – совершенно нормальное явление. Нормальное, если бы не одно «но».
Лицо её было перекошено гримасой невероятного напряжения, а маленькие крепкие ручки так впились в мои плечи, что потом на них синяки дней десять красовались. Оля трясла меня с каким-то дьявольским остервенением и бормотала отрывистые слова, которые я не могла расслышать, потому что кто-то, не переставая, вопил.
Я села и оттолкнула Олю так, что она чуть не улетела вон из палатки. Через секунду до меня дошло, кто это вопит. Ушераздирающие звуки издавал не кто иной, как я сама, Наташа Морко. Вот, только в тот момент я не помнила, ни как меня зовут, ни где я нахожусь. Было как-то не до того. Сердце выпрыгивало из груди, а перед глазами плясали серо-буро-малиновые пятна.
Прекратив орать, я потрясла головой и огляделась. Обычный утренний раскардан в палатке. Невдалеке валяется полулёжа Оля и растирает больную ногу, не сводя с меня при этом перепуганных глаз. У входа в палатку столпились обалдевшие парни. Среди них я заприметила вчерашнего мозглячка, взиравшего на меня совершенно квадратными гляделками.
Я сфокусировала взгляд на нём, улыбнулась и самым сладким на свете, правда, немного осипшим,  голоском пропела:
- Доброе утро, солнышко. Как спалось?
В ответ парень издал какой-то сдавленный крик, став при этом похож на выловленного из воды окуня, и в панике покинул палатку. Остальные загоготали. Как им всем мало надо, чтобы выйти из равновесия и тут же прийти в него обратно! Прямо дети несмышлёные.
Распихивая студентов, ко мне пробирался Степаныч с аптечкой в руках. Увидев, что я в порядке, он облегчённо вздохнул. К тому времени я и вправду вспомнила всё. Парни продолжали топтаться у входа, гомонить и похохатывать.
- А, ну, пошли отсюда к чертям! – Рявкнул на них Степаныч. – У каждого есть чем заняться, у каждого!
Парни нехотя рассосались. Оля, продолжая что-то рассерженно бормотать, взяла полотенце и, прихрамывая, отправилась умываться. Лены нигде не было видно. Должно быть, где-то уже плачет. Жаль, что в современном мире не сохранилось профессии плакальщицы, Лена подошла бы идеально. Деньги бы лопатой гребла.
- Ну, ты как? – Поинтересовался Степаныч.
- Нормально, готова приступить к работе, - ответила я как можно спокойнее.
- Да, натворила ты дел, радость моя! – Я опустила голову. – Эту поездку все запомнят надолго. Ладно, вставай. Жду тебя в штабе. Кстати, где кинжал?
Я извлекла его из спальника и протянула преподу. Он принял его со словами:
- Никогда больше не бери находки в постель. Это не игрушки, а неизученные артефакты. Мы не можем знать наверняка, какими свойствами они обладают. И я, старый дурак, забыл вчера забрать его у тебя и запереть в сейф. Тебя мужики наши теперь ненормальной считать будут…
- Они все мне безразличны, - буднично поведала я Степанычу.  – Все как есть безразличны.
- В том-то и беда, - вздохнул Степаныч. – Все друг другу безразличны, никто никому не важен… Какие у вас, у молодых, интересы – непонятно. Так мы скоро вымрем. Ладно, наводи марафет, и жду тебя. Работы полно.
- Егор Степанович! – Окликнула я препода, когда он почти уже достиг выхода. Степаныч вздрогнул и обернулся. Выражение лица его было крайне встревоженным. Да, пошаливают в последнее время нервишки у нашего предводителя. Интересно, с чего бы? – Егор Степанович, а для чего вы принесли аптечку? Голову йодом мне намазать хотели или антибиотик  впороть? Там, ведь, всё равно ничего больше нет! – Мной неожиданно овладел бесёнок безудержного веселья. – Да, и врача среди нас никакого нет, даже ветеринарного!
- Дазе ветелиналного! – Передразнил меня Степаныч писклявым голоском. – Мне тут с вами самому услуги ветеринара, того гляди, понадобятся! И успокоительное в лошадиной дозе! – Препод стремительно, насколько позволяли годы и громоздкая аптечка, зажатая в руках, вышел из палатки, а я, похихикивая, принялась разыскивать куда-то запропастившиеся, как всегда, умывальные принадлежности.
Выйдя наружу, я заметила у костра Леночку. Она бодро раздавала указания троим парням, дежурившим в тот день. Как ни странно, слушались они её беспрекословно.
«Со всеми нами что-то случилось,» - подумала я.
За прошедшие сутки все мы стали другими. Похоже, именно моя находка перевернула всё. А, может, это дождь виноват, кто знает. Говорят же, что истинные человеческие качества проявляются только в экстремальных ситуациях, а ливневый дождь в степи, полупустыне можно сказать, да ещё посреди жаркого лета – уже экстремальная ситуация.
Парни почтительно расступались передо мной, но все они были мне до лампочки. Парни со школьной скамьи были мне безразличны, у меня даже первой любви ещё не было. Теперь это безразличие приобрело масштабы вселенского равнодушия и даже… лёгкого презрения! Моя мама терпеть не могла такие разговоры, очень уж переживала, что моё брезгливо-равнодушное отношение к одноклассникам и однокурсникам мужского пола закончится пожизненным одиночеством.
Ещё мама призналась позже, когда я была уже замужем и воспитывала дочь, что опасалась в мои юные годы за мою половую ориентацию. Именно поэтому она никогда не была в восторге от моих подруг, в каждой видела потенциальную «розовую даму».
Что ж, у каждого свои тараканы в голове. Старшее поколение, например, всегда помешано на том, чтобы организовать нашу личную жизнь. Всё остальное – профессия, увлечения, таланты – им почти безразлично. Видимо, именно из-за этого мы, руссы, и стали в своё время самым многочисленным народом Европы. Ещё по той же причине у нас в стране так много людей, ненавидящих свою работу. Им никто в своё время не помог определиться с выбором жизненного пути, только про замужество-женитьбу, как попугай, долдонили.
Умывшись из бачка холодной, как лёд, водой, я настроила себя на рабочий лад и отправилась в штабную палатку. Тот день мы со Степанычем целиком просидели над нашими экспонатами, не поднимая головы. Среди них оказались сплющенный медный кувшин, больше похожий на бесформенную кучку заплесневелого металлолома, несколько керамических черепков, хранивших едва различимые следы росписи и обломки какого-то непонятного орудия труда. Я предположила, что это маленькая мотыжка. Степаныч увидел в ней инструмент для обработки овечьей шерсти.
Шеф активно интересовался моим мнением по каждому из найденных артефактов и отметил, что у меня живой ум и нестандартный подход. Я думаю, что дело было в моей молодости и полном отсутствии опыта. Эти два фактора в совокупности обычно и дают эффект свежести подхода. Уж поверьте мне, опытному кадровику.
Иногда к нам присоединялись Оля с Леной. Правда, Оля быстро начинала раздражать Степаныча своим неуёмным любопытством. Лену же новые горе-повара постоянно вызывали из палатки для консультаций.
Помню, меня поразило обилие всяких форм, журналов и прочей подобной документации. После я убедилась, что никому не нужной писанины хватает на любой работе. Такое ощущение, что человечество пытается заменить составлением форм и отчётов все без исключения другие виды деятельности. Интересно, что мы будем есть и во что станем одеваться, когда достигнем этой «благой» цели?
Ближе к вечеру, кое-как раскидав бумажные дела, мы отправились небольшим отрядом на то место, где я нашла накануне кинжал. Мы со Степанычем решили оставить его изучение «на десерт», и он запер реликвию в походном сейфе.
Заметив, что с нами собирается давешний мой закадычный друг Мозгляк, я рявкнула, в упор глядя на него:
- А, ну, стоять! – Студик замер на месте, удивлённо воззрившись на меня. – Куда собрался?
- К-к-как куда? – Проговорил он срывающимся голоском. – К захоронению, конечно.
- Тебя звал кто-нибудь? – Ласково поинтересовалась я, на что Мозглячок смущённо потупился. – Вот, именно, никто тебя не звал. Остаёшься в лагере, ты наказан! – Отрубила я тоном генералиссимуса к великому веселью всех остальных.
- Ну, Егор Степаныч… - заныл студент гнусаво, - ну, чего она?..
- Ничего, - буднично ответил препод, - сказано тебе наказан, значит, наказан.
- Что я ей сделал?! Эта ненормальная второй день меня со свету сживает!
- Ничего ты мне не сделал, - ответила я успокаивающе, - вот, только очень уж я не люблю, когда моих подруг суками называют, а в остальных отношениях я обычный, ничем не примечательный псих.
Воцарилось напряжённое молчание.
- С этого места можно поподробнее? – Зловеще поинтересовался Егор Степанович.
Он терпеть не мог, когда кто-то в экспедиции, разумеется, кроме него самого, употреблял бранные слова. Речь студента должна быть правильной и литературно выверенной. Даже слова наподобие «клёво» или «прикалываться» были наказуемы.
– Каких подруг? Когда обзывался? Где это произошло?
- Лену и Олю. Вчера. Около той пересохшей лужи.
- А, они сами не могли за себя постоять? – Спросил Степаныч, уставившись на обалдевших Лену и Олю с нехорошим прищуром.
- Их там не было. Они в яме сидели уже к тому времени, - внесла я необходимые уточнения.
- Та-а-ак… - Протянул Степаныч. – Прокопов, остаёшься в лагере и назначаешься на неделю ответственным водовозом, - изрёк он со значением, уставившись на провинившегося мозглячка. – Ещё не хватало, чтобы у меня в экспедиции такие вещи случались! Даже говорить об этом больше не хочу!
- Зато я хочу! – Мозгляк неожиданно перешёл в наступление. – Что здесь, вообще, происходит в этой вашей хвалёной экспедиции?! Сначала вы баб за людей не считаете, даже на раскопки не берёте, потом эта полоумная доводит вас до сердечного приступа, после толкает меня в грязную лужу, и вы с ней начинаете везде ходить чуть ли не в обнимку!
- Своё концертное выступление пропустил, - вставила я, воспользовавшись секундной паузой. – Помнишь, то, за которое ты у меня с лужицей-то и познакомился…
- А ты, дура ненормальная, вопли свои пропустила! Так нормальные люди во сне не кричат, что бы им ни приснилось!
- Так, ты у нас ещё и психиатр? – Неожиданно поинтересовалась Оля. – Иди лучше воды натаскай, как тебе велели. Хоть прок от тебя будет.
- От тебя-то какой прок, ты, гимнастка недобитая? – Заверещал доморощенный женоненавистник.
- Я уже больше недели её ношу – и ничего! – Парировала Оля.
В ней появилась какая-то спокойная величавость, которой раньше не наблюдалась, и эта величавость заставляла теперь окружающих считаться с Ольгой.
- У нас, ведь, в лагере парней нет, одни жруны и умники! – Вклинилась Лена, окончательно добив этим нашего оппонента.
- Почему вы ни разу не попросили нас воды вам натаскать? – Спросил круглоголовый приятель Мозгляка. Похоже, он был прирождённый дипломат. Как раз такой, чья непобедимая заторможенность приводит к  мировым войнам. – Вы не жаловались, что вам тяжело.
- Пусть больные старики на здоровье жалуются, а мы не будем! – Гордо изрекла Ольга.
- Прекратить дискуссии! – Взорвался вдруг Степаныч. Хотя, почему вдруг?.. – Правда, не мужики мы с вами, а не знаю кто! Девки руки обрывают с вёдрами, а мы как будто не замечаем!
Мне показалось, что парням сделалось неловко. Дело здесь было в том, что Степаныч не только отчитал их, но и с себя вины не снимал.
- Живо все по местам! – Скомандовал Степаныч, напрочь сглаживая сей неловкий момент. – Мы так не то, что до заката, до рассвета не соберёмся! – Да, и ещё, - спохватился он. – Для тех, кто не в курсе и, вообще, для  всех объявляю, чтобы не было повода для гнусных подозрений. Вчера днём студентка второго курса Морко Наталья нашла предположительно древнее захоронение. Об этом свидетельствует кинжал, который при размывании поверхностными водами погребального холма сам вышел наружу. Этот кинжал находится у меня в сейфе. Объявляю сегодня вечером после ужина мозговой штурм на тему, кому он мог принадлежать. – По рядам студентов пробежал восхищённый шёпот. – И, ещё, - прибавил Степаныч тоном сказочника, собирающегося поведать о совсем уж неожиданном повороте сюжета, - Я, конечно, очень люблю молодых, красивых девушек, которые годятся мне даже не в дочки, а во внучки, - все напряжёно замерли, - но не до такой степени, что заводить с ними романы! Не хватало ещё, чтоб моя старуха голову мне скрутила на пороге вечности! - Торжественно закончил препод.
Вокруг послышались смешки и одобрительные возгласы, и наш небольшой отряд чинно двинулся к месту предполагаемого захоронения.
На кургане Степаныч прочёл нам интереснейшую лекцию о культуре и верованиях скифов и киммерийцев. Помимо этого наш руководитель обозначил фронт работ по раскопке кургана. По пути обратно он, наверное, в сотый раз напомнил нам, чтобы мы не рассказывали посторонним о том, что и где мы нашли, ищем или собираемся искать. Разглашение подобной информации чревато самыми непредсказуемыми последствиями.
Когда он закончил говорить, один из старшекурсников поведал нам леденящую кровь историю о «чёрных копателях», которые однажды прокрались ночью в лагерь археологов с целью поживиться свежеразрытыми золотыми изделиями и прирезали пытавшегося поднять крик дозорного.
Другой рассказал о гробокопателях, разрывших захоронение, в котором по странному стечению обстоятельств помимо всего прочего оказались радиоактивные металлы. Он ярко живописал муки пострадавших и их тяжёлый уход из жизни, и выразил радость по поводу того, что нам, трудолюбивым пчёлам науки, такое точно не грозит, потому что у нас есть дозиметр!
Так, в приятной непринуждённой беседе мы подошли к лагерю, где нас ждал вкусный ужин, приготовленный руками Лены, сжалившейся над неопытными работниками костра и половника. Позже она подошла к Степанычу и попросила разрешить ей остаться «при кухне». Она уже как-то втянулась в готовку, а наблюдать безобразия дежурных мальчишек, которые ничегошеньки в кулинарии не смыслят, и смыслить не хотят, ей неприятно и обидно. Только продукты портят!
Степаныч назначил Лену шеф-поваром, а двое дежурных парней должны были ей помогать и выполнять в точности все её указания. Единственное, о чём Лена попросила, это показывать ей находки и хотя бы иногда разрешать участвовать в их обработке и обсуждениях.
Оля вскоре нашла себя в тонкой очистке найденных артефактов. Никто лучше неё не мог так терпеливо и тщательно и, в то же время, быстро, очистить черепки, пестики и прочую утварь Предков. Сама я здорово поднаторела в заполнении разных форм и отчётов. Кроме общих документов я успевала ещё потихоньку писать свой собственный отчёт по практике, чтобы не тратить на это свои кровные каникулы.
Отчёт к концу экспедиции разросся примерно до объёмов кандидатской диссертации среднего размера. Забегая вперёд скажу, что этого материала мне с лихвой хватило для курсовых работ до конца обучения, да ещё и на диплом кое-что осталось.
Глава 8
В тот день после ужина Степаныч, как и обещал, устроил мозговой штурм по найденному мной кинжалу. Все расселись вокруг костра, и кинжал был пущен по кругу. Последними должны были высказываться я и Степаныч, так положено по инструкции, чтобы мнение заинтересованных или знающих лиц не смущало всех остальных.
Версий участники высказали множество, от самых будничных – кинжал носил воин за голенищем сапога на самый крайний случай – до мистических, вроде ритуальных жертвоприношений и откровенно фантастических (неземное происхождение).
Когда очередь дошла до меня, я, подержав кинжал в руках, неожиданно ощутила лёгкое покалывание на кончиках пальцев рук и ног (?!). Затем по моим рукам снова разлилось тепло, как вчера, когда я нашла артефакт в степи перед грозой, и неожиданно для всех, в том числе для самой себя, я  выдала:
- Кинжал принадлежал девушке – воительнице. Она до конца жизни оставалась девственной, и её панически боялись враги и недоброжелатели. Думаю, её звали Дубравка. Та самая Дубравка из легенды о непобедимой воительнице.
Все слушали мою короткую речь, затаив дыхание. Лена потом поведала, что в тот момент я сама стала похожа на воительницу из древней легенды. Чем? Этого никто не смог бы объяснить, внешность-то у меня самая что ни наесть «гражданская» - тонкая белая кожа, хрупкие запястья и изнеженные руки. Только в тот вечер игра лунного света и отблесков костра с тенью сделали меня персонажем старинного сказания.
Я мельком взглянула на Степаныча и увидела выражение глубочайшего удивления на его обычно бесстрастном лице. Наш руководитель даже шутить умудрялся с совершенно непроницаемым лицом, а тут вдруг такие эмоции… Выдержав эффектную паузу и насладившись всеобщим вниманием, я передала кинжал Степанычу. Он довольно долго вертел его в руках, потом, не спеша начал:
- Ну, что тут сказать… - Пауза. Странно. Обычно дядюшка Егор за словом в карман не лез. – Как ни удивительно, правы оказались двое из вас: Красавкин с версией о голенище сапога и… Морко! – Собрание возбуждённо загудело. – Сегодня утром, пока до меня не донеслись чьи-то истошные  вопли, - озорной полу-взгляд в мою сторону, - я разобрал надпись на рукоятке кинжала, выполненную руническим письмом. Она гласит, что эта вещь принадлежит воительнице Дубравке, а в конце присовокуплено что-то о Карне (Каруне). Что именно, понять сложно, надпись весьма потёрта. Воительница, должно быть, нередко применяла кинжал по назначению. Карна, как многим из вас уже известно, являлась божеством рождений и воплощений у Ариев. Отсюда пошли слова «карма», «инкарнация», даже «карман» и прочие им подобные. Рукоятка кинжала, выполненная в форме намертво сцепившихся в смертельной схватке человека и снежного барса также является символом рода Дубравки. По легенде все мужчины её рода были отважными воинами. Вот, что открылось мне нынче утром. Остаётся только выяснить, откуда вчерашняя первокурсница знает руническое письмо.
Все, включая Степаныча, выжидательно уставились на меня. Мне нечего было им поведать. Опустив голову, я в полной тишине пробормотала:
- Я не знаю рунического письма. Это было просто предположение.
- Да, ты у нас екстрасекс! – Ляпнул один из парней.
Он слыл не очень умным, но старательным. Кое-где послышались одобрительные смешки. В то время мода на экстрасенсов и открытые разговоры о сексе только набирала обороты, и шутить на эти две темы считалось хорошим тоном в мужских и молодёжных сообществах.
-  Попрошу не выражаться! - Рявкнул Степаныч. Смешки моментально смолкли. - Все по палаткам! А вас, воительница Наталья, попрошу остаться.
Когда все разошлись, мы со Степанычем какое-то время сидели молча. Потом он не спеша заговорил:
- Скажи-ка мне, золотце, что такое ужасное тебе приснилось сегодня под утро?
Я не ожидала этого вопроса и смутилась. Дело в том, что мне нечего было ответить.
- Я не знаю, - промямлила.
Терпеть не могу этот вариант ответа на вопрос, но я действительно не знала!
- Ты не помнишь? – Мягко уточнил Степаныч.
В том-то и дело, что я именно не знала. Не могу объяснить, как такое возможно, но это так.
- Когда не помнишь, - начала я, - всё равно остаются какие-то обрывки воспоминаний. Иногда это даже не события и не действия, а чувства, эмоции, ощущения, хоть что-нибудь. У меня в голове после этого сна не осталось ничего.
Осознав собственные слова, я испытала мистический, глубинный страх. Не оставляющие ни малейшего следа сны, странные осязательные ощущения, словно бы чужие мысли, слова и поступки… Этого было слишком много за последние сутки. Откуда оно берётся? Степаныч надолго задумался, а потом проговорил:
- Да, девонька… Похоже влипла ты в историю в полном смысла этого слова. Дело в том, что кричала ты вовсе не от страха, - он сделал эффектную паузу, но сжалился, споткнувшись о мой вопросительно-молящий взгляд, - это был самый настоящий боевой клич! – завершил начатое препод, хитровато прищурившись.
- Да, уж… – Согласилась я. – Всё это очень необычно.
Я поведала руководителю о своих ощущениях от соприкосновений с кинжалом. Он слушал внимательно, задавая время от времени уточняющие вопросы. Потом мы снова долго молчали, уставившись в пламя догорающего костра.
Глава 9
- Похожая история произошла с одним моим приятелем в 1962 году. – Заговорил вдруг Степаныч. – Мы тогда разрабатывали стоянку древних кочевников в Казахстане. Точно так же, совершенно случайно, он обнаружил захоронение в стороне от основного места раскопок. Оно оказалось парным. Похоже, это была  супружеская чета. Мужчина по всей вероятности был вождём племени, а скорее даже нескольких или многих племён. У обоих скелетов следы насильственной смерти. Видимо, погибли в бою, либо мужчина погиб, а женщина была заколота после его смерти. При них находились украшения из золота, меди и серебра, дорогая металлическая утварь, оружие. Казалось, мы вынули оттуда всё, ан, нет. Приятель мой был дотошным парнем, и принялся рыть глубже. Неожиданно лопатка его звякнула обо что-то твёрдое.
Тут Степаныч замолчал, уставившись невидящим взором куда-то в сторону, а я испытала в тот момент непередаваемое чувство тоски, боли и одиночества. То, что происходит с нами, всегда или почти всегда уже где-то и с кем-то происходило. Правда, когда это происходит с тобой, ты всегда один, даже когда вокруг тебя роятся толпы людей. Человек один, когда в муках приходит в этот мир (Не стоит думать, что боль и страх испытывает только мать, ребёнку во время родов ничуть не лучше!), он  один, когда в муках его покидает. Ты всегда один, когда испытываешь боль, страх, горе или унижение.
Неожиданно Степаныч продолжил:
- Не думаю, что тебе известна эта легенда. В нашей школьной программе уделяется много внимания античному миру, но в ней нет почти ничего, что касалось бы наших предков, живших на этих землях, пять, десять, двадцать тысяч лет назад…
- Как? – Глаза мои непроизвольно округлились. – Как десять – двадцать?.. Древнейшей цивилизации мира, египетской, всего-то пять тысяч лет… Мы ведь являемся одним из самых молодых народов… - Принялась я цитировать школьный учебник.
- Э, девонька, тебе ещё многое предстоит постичь, - прервал меня Степаныч со снисходительной улыбкой. – Ты никогда не задумывалась о том, почему у нашего «самого молодого» народа такой сложный язык? Ты какой язык в школе изучала?
- Английский, - отрапортовала я.
- Вот, английский. Сложный язык?
- Да нет, не очень.
- А теперь представь, что английский – твой родной язык, а тебе надобно изучить русский или, того хуже, украинский, - он выдержал небольшую паузу. – Представила?
- Да, уж, - ответила я после недолгого раздумья. – Из каждого правила по десять исключений, большинство глаголов неправильные, фонетика очень сложная и ,что ни фраза, то идиома… Стойте, куда вы клоните?
- А, туда, девонька, всё туда же, - ответил препод, слушавший моё выступление  со снисходительной улыбкой человека, которому всё это было известно задолго до моего рождения. – Не может быть такого сложного языка у народа, сформировавшегося где-то в болотах Восточной Европы приблизительно в пятом веке новой эры.
- А, почему же тогда… - Начала я.
- В том-то и соль, - отозвался Степаныч. – Нашу российскую, русскую историю писали немцы при дворе Петра Великого. Они за всю жизнь, прожитую здесь, даже язык наш выучить не удосужились, а мы переписываем сочинённые ими глупости из учебника в учебник! Данные археологии открыто игнорируем! – Степаныч начинал заводиться. – А данные эти говорят о том, что мы гораздо древнее, чем принято считать! Всё человечество древнее! Вернёмся, возьми почитать труды Ломоносова, Татищева – увидишь! Лучше дореволюционные издания бери, они меньше исковерканы.
- А, кто… а, кому… - от волнения я начала сбиваться с мысли.
- А, никому! – Отрезал Степаныч. – Косные чурбаны из министерства не желают, видите ли, учебники переписывать! У них, понимаешь, система сложилась, будь она неладна! 
Степаныч ещё долго ругал эту самую систему последними словами, из которых я поняла одно – та история Руси, да, и мира, что преподносится нам в школах и институтах, существенно «обгрызена». Кто-то когда-то решил всё упростить, а неугодные моменты замять для ясности. Когда Степаныч остановился, чтобы перевести дух, я осмелилась задать давно свербевший вопрос:
- Что произошло с тем вашим приятелем?
- А? Что? – Степаныч ещё не совсем отошёл от своей мысленной битвы с воображаемыми противниками из министерства. – Ах, да. Спятил приятель. В психушку его забрали.
- Как? – Не поняла я. – Прямо так и забрали из того самого захоронения в психушку?
- Да, нет, не сразу. Это спустя лет десять произошло после того захоронения, точнее, раскопок на нём. В тот злополучный день его угораздило найти одну очень древнюю реликвию – меч-крест… - Степаныч снова задумался.
- Что это за меч такой? Почему он крест? – Полюбопытствовала я.
- По легенде, - продолжил Степаныч, как ни в чём не бывало, - этот меч изготовил сам злобный змей Каранджель. Был такой персонаж в мифах древних Ариев. Он только и мечтал о том, чтобы как можно больше напакостить людям и светлым Богам, да не мог, потому как его за все его «хорошие» дела поместили в мир Нави, в загробный мир то есть…
- Прикончили что ли? – Не поняла я.
- Не совсем, - отозвался препод. – Да, и нельзя было по верованиям Предков кого-то навсегда прикончить. Предки верили в бессмертный дух и реинкарнацию. Чёрную душу змея Каранджеля поместили Навь охранять. На нём же пропахали борозду, отделяющую наш мир Яви от Нави.
Когда Степаныч углубился в эти мифологические дебри, у меня в голове завертелись обрывки сказок о Змее Горыныче, былины о богатырях, пашущих поле на побеждённом Змее и многое другое из раннего и не очень раннего детства. От всех этих «сказок на ночь» жутко захотелось спать, и я с трудом пересиливала себя.
Что это Степаныч, в конце концов, задумал? Развлечь меня своими историями до потери пульса, чтобы мне спалось, как следует? В глубине задрёмывающего сознания начинала закипать злость. Сидит тут, голову морочит! Я что ему, дитё пятилетнее, сказочки мне рассказывать? Препод, между тем, продолжал:
- …и спрятал он меч-крест на дно океана-моря, и принялся искушать одного могущественного жреца, возмечтавшего о всемирной славе и богатствах несметных. Надоумил Змей того жреца отыскать меч-крест, дабы с его помощью стяжать себе власть и богатство. Отправился жрец на берег Моря – Океана, а Змей сделал так, что воды его расступились, и жрец смог пройти по дну и забрать тот меч заколдованный… - Ещё чище. Какой-то исход иудеев из Египта понёсся. Что за чепуха? - …и завладел оружием страшным, и принял имя Карандара. Многих правителей добрых и справедливых порешил потом Карандар с помощью меча своего, пока один могущественный вождь не заключил союза с племенами соседними, да не отобрали они тот меч страшный и не спрятали его в дальней пещере в горах Кавказских. Однако меч время от времени появляется в нашем мире и беды творит немалые.
- Да уж. Детектив. – Оценила я, смутно соображая, как много мне ещё предстоит постичь. В детстве я читала «Мифы Древней Греции» Н. Куна, позднее – «Мифы индейцев племени Мочико», не помню кто составитель, но славянских мифов мне не попадалось.
Самое раннее – это былины, их я очень любила и прочла множество. Наши богатыри были чем-то вроде христианских рыцарей, а что было до этого? Возможно, ничего и не было, просто Степаныч бредит. У нас и письменности-то никакой не было до Кирилла и Мефодия… Стоп! А как же руническое письмо? А черты и резы?
В моей отяжелевшей голове заплясали рунические знаки, которые почему-то вскоре обзавелись головами русских богатырей. Воды океана расступались, и по оголившемуся дну гордо шествовали древние греки, выстроившись почему-то «свиньёй». За ними скакал на коне маленький трёхглавый Змей Горыныч, держа в зубах центральной головы католическое распятье. Вдруг правая голова его изрекла:
- Да, ты спишь, что ли, девонька? Вот, заболтал я тебя, старый дурак!
- А! – Вскинулась я. – Простите меня, Егор Степанович! Я не нарочно! Просто вы так интересно рассказываете! И что, ваш друг нашёл тот самый меч-крест из легенды?
- Иди спать, голуба моя. Завтра доскажу, а то час ночи уже, завтра рано вставать. Пойдём захоронение твоё разрабатывать… - Внезапно Степаныч понял, что сказал что-то не то. – То есть, не твоё, конечно.. – Я рассмеялась, окончательно выбив тем самым препода из колеи. – Да, ну тебя! Иди спать, в конце-то концов! С ума ты меня сведёшь!
Покачивая головой и бормоча что-то себе под нос, Степаныч отправился в свою палатку. Я тоже побрела к своей. Сон куда-то испарился, унеся с собой все нелепые образы, привидевшиеся мне только что. В голове было ясно, как на небе в погожий денёк. Хотелось побежать во весь дух, не разбирая дороги, а потом подпрыгнуть повыше и лететь над степью, раскинув руки, словно крылья, да так, чтобы звёзды заплясали над головой и слились в один голубоватый водоворот!..
Вместо этого я ополоснула лицо прохладной водой из бачка и отправилась спать. Но, не тут-то было. Оказывается, Лена с Олей ждали меня, не смыкая глаз.
Глава 10
Я очень удивилась, время-то уже далеко не детское! Мы немного пошептались о чём-то тривиальном, после чего Оля неожиданно спросила:
- Наташ, скажи, что у тебя там вышло с Прокоповым, почему он так завёлся?
- И за что ты его третируешь? – Вклинилась Леночка.
Я неспешно рассказала им вчерашнюю историю с маленьким концертом бардовской песни около суглинистой лужи, закончившимся полётом Мозгляка вверх тормашками.
- Ты действительно считаешь нас своими подругами? – Поинтересовалась вдруг Лена.
- Конечно, как же ещё?
Девчонки одновременно радостно вздохнули, а Оля неожиданно обняла меня. Я на несколько секунд оторопела, силясь понять, что здесь происходит. Лена украдкой смахивала случайно набежавшую слезу.
- Просто у нас никогда не было подруг, - поведала она мне. – Нам всегда хватало общения друг с другом. А, вот, Степаныч заронил нам сомнение, нормально ли это.
- Конечно, нормально! – Уверила я её. – Ведь, вы же сёстры, да, ещё и похожи, как две капли…
- …как две капли никотина, которые убивают лошадь! -  Рявкнул неожиданно кто-то из парней. Мы с девчонками отгородили себе угол старым покрывалом, но палатка-то была всё равно общей и слышимость была прекрасной. – Спите уже! Развели здесь сантименты сопливые посреди ночи!
- А, ты, я смотрю, у нас уж больно умный! Не ровён час, полысеешь раньше времени. – Предостерегла я невидимого оппонента, который что-то сердито забормотал в ответ. Готова поспорить, что он кинулся проверять макушку в поисках ранней плеши. Парни всегда этого боятся. – Пойдёмте отсюда, девочки. В другом месте сопливые сантименты разведём, раз мы тут кому-то уже плешь проели. 
Я намеренно сделала ударение на слове «плешь». В ответ услышала сдавленное ругательство. Пообещав прямо сейчас пожаловаться Степанычу на матершинника, мы гуськом прошествовали к выходу, почти никого при этом не потоптав.
Выбравшись, наконец, из палатки мы долго шли по степи в полном молчании. Убедившись, что ушли уже достаточно далеко, и нас не слышно в лагере, мы дали волю своим чувствам. Через две минуты плакала не только чувствительная Леночка, но и мы все. Мы ещё долго обнимались и клялись в вечной дружбе. Знали бы мы тогда, какая судьба нам всем выпадет…
Через пять лет Оля погибнет на соревнованиях. Она была хорошей бобслеисткой, входила в олимпийскую сборную. Разбилась на своих санях из-за недостаточно обработанной трассы. Двое других членов экипажа отделались вывихами и растяжениями, а, вот, она…
Лена поклялась на её могиле прожить эту жизнь за двоих. Так она и поступила. Два высших образования, удачное замужество, четверо детей к двадцати восьми годам (Две двойни и обе разнополые!). Жаль, что наши с ней пути разошлись.
Общаться с обеими близняшками – одно дело, они всегда и во всём дополняли друг друга. С Леной наше взаимопонимание куда-то с годами испарилось. Я не смогла бы уже сейчас обсуждать с ней всё на свете, как раньше, а поведать Лене свою тайну мне бы и в голову не пришло.
У меня есть страшная тайна. Я периодически впадаю в забытьё, подобное тому, от которого я только что  очнулась в кофейне. Непонятно, почему именно там, я ведь точно помню, что заходила сегодня на работу, мне там нужно было срочно закончить одно дело, несмотря на то, что сегодня выходной.
Помню, как доделала всё, что нужно и заперла бумаги в сейф. Дальше идёт провал, закончившийся нелепой сценой в кофейне и очередной порцией воспоминаний.
Со мной так всегда после провалов – долго не могу прийти в себя и вспомнить, кто я, и что за люди меня окружают, а потом могу погрузиться в воспоминания на весь оставшийся день. Ещё мне иногда снятся кошмары наподобие того, с воплями. Содержание тех снов мне неведомо, и я не знаю, так ли это плохо.
Начались мои мучения тогда, на археологической практике после первого курса, и с переменным успехом преследуют меня до сего времени.
Мы в тот раз всё-таки раскопали загадочное захоронение. Степаныч, когда убедился, что оно не является плодом нашей коллективной фантазии, вызвал специалистов из ближайшего краевого центра.
Обитательницей кургана оказалась женщина примерно 50 лет, похороненная с воистину царскими почестями. При ней была целая коллекция оружия, немного золотых и серебряных украшений, пригоршня разнокалиберных монет и домашняя утварь, в основном медная. Помимо этого в захоронении лежали кожаные свитки, рассыпавшиеся от времени, несмотря на все наши предосторожности. Зато целыми остались несколько деревянных дощечек, испещрённых руническими знаками. Их ещё предстояло расшифровать. Специалисты признали, что таких находок давно никто не совершал. Захоронение должно было пролить свет на многие неизученные аспекты жизни Предков.
Ещё на волосах воительницы (теперь ни у кого не возникало сомнений, что это именно она – воительница Дубравка) была заколка с надписью, гласившей, что его владелица живёт по заповедям Прави и то же заповедует всем живым и живущим после неё.
Наиболее ценные находки увезли с места раскопок в запечатанном сейфе. За ними специально прибыл издалека бронированный автомобиль с дяденьками в бронежилетах. Степаныч сказал, что в последний раз за находками учебной экспедиции такой автомобиль приезжал лет двадцать назад. В тот день все были тихи и предупредительны друг с другом, словно каждый проникся тожественностью момента.
Что касается меня, я испытала нечто, сходное чувству, которое испытываешь, провожая в далёкое путешествие лучшего друга или просто очень близкого человека. Степаныч почувствовал моё состояние и, по-отечески водрузив свою тяжёлую ладонь на моё плечо, утешил:
- Не переживай, ты его ещё увидишь! – И нам обоим было понятно, что он имеет в виду тот самый кинжал Дубравки, самостоятельно выбравшийся из её захоронения прямо в мои неопытные руки. – Часть находок, в том числе, малое оружие, отправят прямиком в нашу лабораторию. Нам с вами предстоит ещё долго с ними работать.
- Нам с вами? – Переспросила я, млея от радостного предчувствия. – Значит, вы разрешите мне участвовать в исследованиях?
- Не только разрешу – настаиваю на этом! – Заверил меня Степаныч. – У меня давно уже не было такого толкового помощника. Без тебя я просто заплыву с этими бумажками. Я всегда с ними заплываю! – Я почувствовала, как в  моей груди зарождается бурная радость. Хотелось подпрыгнуть и чмокнуть Степаныча в его морщинистую щёку, но я ограничилась лёгким подпрыгиванием на месте и заполошными пожатиями его почти чёрной руки, покрытой взбугрившимися венами. Степаныч, словно не замечая моих телодвижений, продолжал: - И Ольку я бы взял в штат, она очень хорошо чистит артефакты, а, вот, Ленка… По-моему, от неё особого толку не будет.
- Ленка варит классный кофе! – Выпалила я.
На самом деле я понятия не имела, умеет ли моя новая подруга обращаться с кофейными зёрнами и туркой, но это не беда. Надо будет – научится.
- Да? – Переспросил Степаныч с сомнением в голосе. – Ну, тогда лады, пусть присоединяется.
Я запрыгала на месте, словно мячик, хлопая в ладоши, порывисто обняла Степаныча и побежала делиться радостью с девчонками. Оказалось, что Лена действительно варит замечательный кофе, а Оля давно уже мечтает продолжить то, что начала в той богатой событиями экспедиции.
Остаток нашей практики прошёл в каком-то радостном умиротворении. Мы продолжили раскопки городища, которое, собственно говоря, изрыли вдоль и поперёк наши предшественники. Находки, конечно, были, но все они носили бытовой характер и ничего нового или занимательного в себе не содержали. Вместо полутора месяцев я провела на раскопках все два, прихватив ещё часть каникул. Мне не было жаль этих двух с половиной недель, у меня что, каникул в жизни не было?
По окончании практики Степаныч отвёз нас с девчонками на станцию, посадил в поезд и помахал на прощанье своей мозолистой, задубевшей на степных ветрах рукой. Мы находились в каком-то волшебном полузабытьи, и все наши разговоры вертелись, естественно, вокруг только что пережитого за последние два месяца.
Наш попутчик, дядечка средних лет с небольшой лысинкой и аккуратным брюшком, слушал – слушал нас, да, и плюнул с досады:
- Тьфу, послушать нечего! «Артефакты», «захоронение», «костёр», «половник»! Про женихов-то, когда говорить будете?
Мы недоумённо переглянулись. Увозя с той практики массу ярких впечатлений и воспоминаний (а кое-кто ещё и начинающееся психическое расстройство), никто из нас троих даже не вспомнил о так называемой личной жизни.
- У нас нет женихов! – Выпалила Олька. – Нам, амазонкам, они в принципе не полагаются! – Радостно закончила она и залихватски подмигнула нам с Леной.
- Какие ещё такие амазонки? – Не понял дядечка. – Это которые в Бразилии живут, что ли, по берегам Амазонии? – Уточнил он.
- Это девы-воительницы такие, эх, вы! Историю надо было учить! – Разочаровала его бойкая близняшка.
- Ну, вы, блин, даёте! – Пробурчал дядька и обиженно отвернулся к окну.
Мы же всю дорогу, не переставая шутили на эту тему, и постепенно дяденька тоже оттаял и втянулся в наши разговоры.
Хороший оказался мужичок. Угощал нас абрикосами диковинной красно-жёлтой расцветки величиной с кулак ребёнка. Он рассказывал, что у него тоже две дочки-близняшки, только маленькие, по пять лет. В конце пути дядя Коля (так его звали) признался, что мечтает о том, чтобы его девочки выросли похожими на нас. Было очень приятно.
Глава 11
С радостным послевкусием от поездки я явилась домой, сияя, словно начищенный самовар. Мать встретила меня, как всегда, сдержанно. Она вообще очень сдержанный человек и меня так воспитала. По крайней мере, очень старалась, и ей это почти удалось. Я тоже до определённого момента была очень выдержанной молодой особой, да, и сейчас не отличаюсь бешеным темпераментом, только после той практики у меня начали случаться кратковременные вспышки безудержного гнева, совладать с которым я не могу, как бы ни старалась. К счастью, они были и остаются редкостью. Первая подобная вспышка случилась со мной через три дня после прибытия домой.
Если бы не моё радостно-возбуждённое состояние, я бы сразу обратила внимание на ряд странностей, встретивших меня дома.
Отец не вернулся с работы в положенное время, и я поинтересовалась у мамы, где он. Мама как бы промежду прочим сообщила, что папа в командировке. Я поинтересовалась, что за командировка такая – никогда отца ни в какие командировки не посылали (он работал мастером ремонтно-сборочного цеха на заводе сельхозмашин), а тут вдруг – на тебе!
Мама ответила, что ему срочно потребовалось пройти курсы повышения квалификации в Ленинграде. Я удивилась – ничего себе, ближний свет! Поволжье и Ленинград! Спасибо, что не во Владивосток заслали. На мой вопрос, как долго продлится обучение, мама не смогла ответить сразу. Подумав с минуту, она ответила, что месяца два-три, не больше. Я поохала для порядка и тут же снова принялась болтать о своём, понятно о чём.
На следующий день, едва я разлепила глаза, мама попросила меня подмести и вымыть пол в доме. Повиновавшись, я отметила про себя, что пол и без того чистый. Его явно вымыли накануне.
Я опять не придала значения, тем более что мама была в отпуске, а, будучи в нём, она убирается почти каждый день. Особенное удовольствие доставляет маме уборка моими руками. Почему они за двадцать лет совместной жизни не родили мне брата или сестру? Хоть было бы на кого иногда спихнуть это тупое занятие. Я не оставляла надежд на «сестринство» лет до пятнадцати, когда стало окончательно ясно, что мне от них никого не дождаться.
На следующий день история с уборкой повторилась. Я, мухлюя где только возможно, мела и намывала чистый пол, а мама тщательно вытирала мебель, на которой не было ни пылинки. Всё это срочно нужно было сделать до завтрака, и никак иначе!
На третий день я, услышав в очередной раз просьбу подмести и вымыть пол, заныла:
- Мам, ну давай сперва позавтракаем, потом уже будем фигнёй страдать!
Мать поджала губы и холодно поинтересовалась, откуда в моём лексиконе взялись столь вульгарные выражения. Затем я выслушала лекцию о пользе ежедневной влажной уборки и её неоценимом значении в жизни каждой уважающей себя благополучной семьи. Лучше бы я промолчала, а то мало того, что мучает голод (папа приучил меня завтракать в обязательном порядке), ещё и уши в трубочку сворачиваются!
Мама у нас большая любительница порассуждать на тему о том, что полезно, а что вредно, и она так же, как Егор Степаныч, не переносит, когда молодое поколение в моём лице и старшее в лице моего папочки употребляет жаргонные или, того хуже, бранные слова и выражения. Мы с папой давно привыкли к этому, но иногда лекции на нравоучительные темы вкупе с ежедневными «вытиралочками» начинают жутко раздражать, особенно, когда твоя голова, да, и вся твоя жизнь, занята чем-то другим, по-настоящему важным и интересным.
В тот день я, терпеливо выслушивая нотации, рассеянно скребла веником чистый пол, мысленно пребывая там, в степи, в компании парней, Степаныча, близняшек и воительницы Дубравки. Мать с самого начала равнодушно отнеслась к моим восторженным рассказам об экспедиции и всём ей сопутствующем. Позже она призналась, что, подобно тому дяденьке из поезда, ждала рассказов о бурной личной жизни или хотя бы о безответной любви к какому-нибудь старшекурснику. Я искренне недоумевала, что им всем далась наша с девчонками личная жизнь?!
Мама у меня по специальности микробиолог, а в последние четыре года её назначили исполняющей обязанности начальника лаборатории. Я поражалась, почему за всё это время у высшего руководства не возникло мысли снять приставку «и.о.» и утвердить маму в должности.
Как потом выяснилось, оно, руководство то бишь, не прекращая, искало на эту должность мужчину! Женщина их не устраивала своей половой принадлежностью, и плевать они хотели на все её научные степени (кандидат и без пяти минут доктор биологических наук, доцент, заслуженный микробиолог республики), публикации и прочие заслуги. Равноправие полов они, судя по всему, просто в гробу видали.
Такое ощущение, что женщина в этом мире не человек, что, впрочем, не ново, а женщина без мужчины – не человек вдвойне! Самое обидное, что так считают не только мужчины, но и сами женщины, причём даже те, кто долгие годы вынужден был страдать от фактического неравенства полов, вкалывая при этом не меньше любого мужика.
Тягомотина с маминым утверждением в должности руководителя закончилась распадом СССР, повлёкшим за собой полный развал науки и производства. В то время была упразднена её лаборатория вместе с НИИ республиканского значения.
Однако в этот занимающийся румяный летний денёк всё ещё было на своих местах. Почти всё.
История с подметанием повторилась и на четвёртый день после моего возвращения. В ответ на мамину бесцветно-вежливую просьбу убраться в доме я глухо зарычала. Думаю, можно не говорить, что это произошло неожиданно для меня самой, а про маму и упоминать не приходится.
В глазах моих заплясали уже знакомые по экспедиции серо-буро-малиновые пятна, и слабо сопротивляющееся сознание затопила волна первобытной, безудержной ярости, в считанные мгновения сокрушившей всё на своём пути. Схватив веник за широкий конец, я принялась изо всех сил лупить им об угол. После примерно сорокового удара веник сломался. То есть, он, конечно, не переломился на две неравные части, это невозможно в принципе. Но большинство прутьев было сломано, и пользоваться им уже было нельзя.
Я отбросила ненавистный веник так далеко, как смогла, и он, выбив оконное стекло, приземлился где-то в саду. Метала бы я так те тяжёлые маленькие мячики на уроках физкультуры, но, ведь, нет! Они улетали в лучшем случае метров на десять-пятнадцать.
Попутно я ухитрилась пнуть ведро с водой, заботливо принесённое мамочкой для мытья полов, и мыльная вода с шипением разлилась по полу.
В глазах моих окончательно потемнело, сердце ухнуло вниз, а дыхание с хрипами вырывалось из стеснённой оковами звериного гнева грудной клетки. «Великие Светлые Боги! Что я творю?! - пронеслось в моей голове. – Великие Светлые Боги! Великие Светлые Боги!» - дыхание постепенно начало приходить в норму.
Где-то на краю сознания проскочил недоумённый вопрос: «Как же так? Какие ещё Светлые Боги? Я же атеистка!». Ему не дала ходу мысль о том, что обращение помогло, и моё состояние быстро приходило в норму.
Оглядев прояснившимся взором разгромленную комнату, я уставилась на мать. У меня в тот момент не было стыда, но не было и чувства одержанной победы или чего-то ещё в этом духе. Просить прощения я тоже не собиралась. Мной овладело наглое любопытство человека, который решил для себя, что терять ему совершенно нечего. Я вдруг осознала, что больше не подчиняюсь родительской власти, и мать по большому счёту ничего мне не может сделать.
Она сиротливо стояла на краю мыльной лужи и смотрела на меня так, словно произошедшее только что было вполне закономерным событием. В глазах её не было удивления, гнева или осуждения, и это, надо сказать, поставило меня в тупик.
- Твой отец ушёл от нас, - неожиданно сообщила она будничным голосом.
- Как ушёл? Когда? Почему? – Застрочила я.
Похоже, я заразилась от Степаныча манерой задавать все вопросы сразу.
- Собрал вещи и ушёл к другой женщине две недели назад. Просил передать тебе, что очень перед тобой виноват, но терпеть меня больше не в состоянии. Похоже, что и ты тоже не можешь больше меня терпеть. И никто не может. Кажется, мне уже не осталось места в этом мире, - проговорила она бесцветным голосом.
- Мам, не говори глупостей. Я уборку не могу больше терпеть, у-бор-ку, а не тебя, понимаешь? Сколько можно драить этот долбанный пол… - Я спохватилась.
Целых два жаргонных слова в одном предложении, но матери это было, похоже, безразлично.
- Я жуткая зануда, - проговорила она задумчиво. – Я зануда, и признаю это. Я совершенно занудила вас с отцом. Я занудила свою сестру и племянников. Своих сотрудников я тоже занудила. У меня лаборантки сбегают каждые полгода. Из-за моего занудства ты не захотела пойти по моим стопам, а я так мечтала о том, чтобы ты стала тоже микробиологом.
Ничего себе «мечтала» - даже ни разу не заикнулась об этом!
Мать монотонно перечисляла свои «грехи», а я молча слушала, уставившись на неё во все глаза. Ей просто нужно было выговориться, но тогда я этого не понимала.
Происходящее всё больше казалось мне дурным сном. Погром, устроенный мной в ярости, уже не воспринимался как что-то, выходящее из ряда вон. Так, декорация к творящемуся на моих глазах ужаснячку. Самая жуткая на свете картина – это моя мать, стоящая посреди мыльного раскардана и бесцветным тоном повествующая о своих ошибках.
Ошибках! Подумать только!
Раньше в её лексиконе не существовало выражения «моя ошибка». Всё, что говорилось, всегда было истиной в последней инстанции, а всё, что делалось, делалось исключительно на пользу и во благо. Нам с отцом всегда казалось, что мать стремится стать абсолютно непогрешимой и пытается сделать нас такими же.
Под влиянием матери отец в своё время взялся за ум, окончил машиностроительный техникум. Он перестал выпивать с друзьями и бросил курить. Со временем у него и друзей не осталось вовсе, все схлынули под бесстрастным взором моей матушки, для которой хороших людей и дружеского общения не существовало. Она ни о ком не говорила плохо и никому не грубила, но после разговора с ней люди остерегались приходить к нам в дом. Мать так могла построить беседу, что человек ощущал себя в её присутствии полным ничтожеством.
Она всегда была приветлива с собеседником, мило улыбалась, никого не оскорбляла. Однако её вежливые вопросы неизменно заставляли любого почувствовать стыд и неловкость. Она словно видела насквозь все слабые стороны человека и начинала неспешно их «прорабатывать».
Ах, вы бросили институт, как же так? Ваши родители, должно быть, очень огорчены этим поступком (гость покрывается краской). Вы непременно должны восстановиться, и нужно сделать это, как можно скорее (он пунцовеет). Далее перечисление всех неприятностей, подстерегающих молодого человека, добровольно оставившего учёбу (готов от стыда залезть по стол). Хорошо ли вы поняли то, что я вам сказала? Обязательно подумайте об этом, а то будет ещё хуже. Всё, гость сдулся. Несите нового.
Ах, вы собрались купить машину (радостный кивок)? А мне, вот, тут недавно попалась на глаза статистика дорожных происшествий (лицо гостя вытягивается). Вы знаете, сколько людей гибнет ежегодно в авариях на дороге (черты лица его как-то странно перемешиваются)? Вы выписываете журнал «За рулём» (вежливое недоумение)? Нет? Как же такое возможно? Из каких источников вы в таком случае черпаете сведения об устройстве и возможностях автомобиля (собеседник в ауте)? А вы в курсе, что автомобиль крадёт у человека его двигательную активность? Неужели вы не понимаете, к каким последствиям приводит недостаток движения? Всё, гость-автолюбитель к нам больше не придёт, как не придёт гость-огородник, гость-холостяк, гость-многодетный отец и многие другие гости.
Добавьте к этому «поистине кавказскому» гостеприимству полное вегетарианство и абсолютное неприятие алкоголя в любом виде и получите полную картину.
Неудивительно, что со временем наш дом стал напоминать гробницу Тутанхамона, только без вековой пыли и с окошками. В нём царили чистота, тишина (мама постоянно что-нибудь читала или писала, и ей мешали любые звуки) и абсолютный покой. Как в обители покойника.
Подруги могли приходить ко мне в строго отведённое, заранее оговорённое время, праздники отмечались исключительно в узком семейном кругу. Одним словом, отец ещё очень долго всё это терпел.
Он, подобно тому, как другие дяденьки его круга тайком от жены проносят в дом выпивон, нелегально приобретал где-то «по блату» и проносил сырокопчёную колбасу, которую прятал то в погребе, то в гараже, потому что все тайники в комнатах и тем более в холодильнике мама без труда обнаруживала. Мне он при этом в качестве взятки совал купленные также «по знакомству» шоколадные  конфеты, чтобы я ничего не рассказывала матери, но мог бы и не совать, я не любительница сладкого, а рассказывать его секреты и без того не стала бы. Просто не видела в этом никакой необходимости. К тому же, мать вечно занята и недоступна.
Глава 12
Отец давно мечтал о машине, и у него была возможность её приобрести. В те времена авто были в дефиците и распределялись исключительно по предприятиям. Его очередь уже сто раз подошла бы, но… Автомобили вредят здоровью и окружающей среде, требуют внимательного ухода и вложения средств, и, вообще, наличие автомобиля будет поводом для соседей постоянно обращаться с просьбами куда-то их отвезти. В общем, гараж у нас был, а машины в нём не было. Отец в гараже мастерил что-то, чинил сломанные вещи и просто прятался там от надоевших чистоты, порядка и вегетарианства.
Если бы мама захотела, мы могли бы жить очень хорошо материально, но она со временем отучила отца быть добытчиком. Это по её инициативе он ушёл из рабочих в «начальнички». У рабочих зарплата была больше, чем у мастеров, но там, видите ли, не тот круг общения (А, где, собственно говоря, тот?).
Когда появлялась возможность приобрести по очереди или по тому же неистребимому «блату» какую-то дефицитную вещь, выяснялось, что иметь польский мебельный гарнитур или немецкий столовый сервиз – мещанство. Со временем на работе привыкли, что отцу «ничего не надо» и даже не подходили и не предлагали никакого дефицита.
Иногда наш скромный, размеренный быт грубо и бесцеремонно  нарушался. Дом наполнялся громким смехом взрослых и озорными криками детей, вещи летели на пол, двери хлопали, в комнате орал телевизор, в кухне  не замолкал радиоприёмник.
Это приезжала моя любимая тётушка, сестра матери, со своим многочисленным семейством. Вообще-то она была ей не родная, а двоюродная сестра, просто воспитала тётю моя бабушка, мамина мама. Во время войны кроха осталась совсем одна, отец погиб в первые дни боевых действий, а мать, старшая сестра моей бабушки,  умерла от истощения.
Бабушка сумела выходить девочку, которая росла озорной, непослушной, но очень любознательной. Так, дедушке по возвращению с фронта досталась невеста «с приданым», но он не возражал, очень уж любил детей, и всю жизнь сожалел о том, что у них с бабушкой только две дочки, но так уж распорядилась судьба.
Тётушка работает воспитателем в детском саду, знает массу песенок, потешек, смешилок. Когда она читала нам в детстве книжки вслух, не нужно было ни кино, ни театра. Тётя Зина умела разговаривать на разные голоса, мастерски изображала смех и рыдания, умела подражать крикам животных. За какие-нибудь полчаса она могла вырезать из цветной бумаги и картона замок или даже целый средневековый город с фигурками жителей и их домашних животных, и нам, детям, было чем заняться в ближайшие два-три дня, пока не надоест. Тогда тётя Зина придумывала что-то ещё. 
Все обожают тётушку за лёгкий нрав, детскую весёлость и хлебосольность. Она часто приглашала нас всей семьёй к себе в гости, но мы принимали приглашение только по большим праздникам или если случался чей-то юбилей. Каждый такой поход был настоящим праздником, а не просто посиделками с выпивоном. Тётя умеет всё организовать, как надо!
Её муж, дядя Лёша - настоящий глава семьи – крепкий, обстоятельный хозяин и добытчик. Он работал на стройке и мог достать всё: от стройматериалов до самых редких лекарств. Как говорила главная героиня небезызвестного фильма, та самая блондинка за углом, умные люди не воруют, они просто немного помогают друг другу.  Благодаря дядюшке в их огромной трёхкомнатной квартире был сделан шикарный по тем временам ремонт, холодильник под завязку заполнен деликатесами, а родители и дети одевались лучше всех в районе.
От их щедрот и нам что-то перепадало, но мама всегда поджимала губы, когда наступал момент вручения подарков. Всякие там импортные копчёности и прочие разносолы вредны для пищеварения, а девочке ни к чему иметь красивую одежду. Если её наряжать, как куклу, она может вырасти избалованной.
Тётя и дядя мастерски умели не замечать маминого молчаливого недовольства, за что я была им ужасно благодарна. Оглядываясь назад, думаю, что они просто жалели нас с отцом, потому и поддерживали отношения вопреки всему.
У тёти Зины и дяди Лёши четверо детей, все, как один, крепкие, горластые непоседы. У них небольшая разница в возрасте со мной и друг с другом. С моими двоюродными сёстрами Верой, Надей и Любой (оригинально, не правда ли?) и братом Серёжей отношения у меня всегда были неровными. Мы то самозабвенно играли все вместе, то не менее самозабвенно дрались и строили друг другу козни, но весть об их приезде неизменно вызывала во мне чувство бурной радости.
Несколько раз я гостила у них на каникулах, и тётин дом, где всегда толкутся гости, приглашённые и случайно зашедшие, всё крутится, вертится и несётся, словно ком под гору, и был раем в моих детских представлениях. Разве это не рай – полон дом детей и взрослых, никто не обращает на тебя внимания, делай, что хочешь! Никаких тебе нотаций и лекций! Есть не заставляют! С уроками не докапываются! Хочешь – бегай себе и играй, сколько душе угодно, а не хочешь, так смотри телевизор или читай в уголочке книгу, пока в голову тебе не прилетит мяч или что-нибудь ещё.
Словом, дома мамы и тёти были очень разными, да, и сами они были полными противоположностями. С одной противоположностью я вынужденно жила, с другой отдыхала душой.
При всём безумном ритме жизни моей тётушки она всегда находила время для разговоров о сокровенном с нами, детьми. Она никогда не игнорировала наши детские вопросы, а позже «неразрешимые» подростковые проблемы, и всегда могла дать толковый ответ и дельный совет. Поразительно, как ей удавалось успевать всё, ведь никто не снимал с неё и домашних обязанностей.
Правда как раз на них тётя не была зациклена: уборка раз в неделю или две, самая простая еда, стирка без кипячения, замачивания и прочих «затей», глажка примерно раз в три недели – вот, и весь нехитрый «набор услуг». Дядя иногда мог вяло возмутиться, например, тем, что ужин не готов к его приходу или куча не глаженого белья разрослась до размеров угольного отвала. В ответ на это он получал солидную порцию острот в свой адрес. Тётя большая мастерица высмеять. После подобной «смехотерапии» дядя Лёша долго ещё оставался доволен жизнью и бытом.
Для мамы каждый приезд ближайших родственников носил характер катастрофы вселенского масштаба. Охи и ахи начинались за неделю до их приезда и заканчивались недели через три после убытия. Мама не ныла и не жаловалась, а просто спокойным ровным голосом перечисляла, что она не успеет (не успела) сделать и что нужно спрятать от детей (либо уже разбилось – сломалось – потерялось). Не забывала она упомянуть и о том, на что действительно нужное и полезное можно было бы потратить то время, которое гостили у нас родственники и те деньги, что были истрачены на их угощение.
В таких условиях папа своих родственников даже никогда и не приглашал. Я знаю о его сестре и двух братьях (родителей папы уже нет в живых) только понаслышке.
Такие семейные отношения.
Нечему удивляться – ушёл и правильно сделал, вот, только почему он ушёл один? Почему бросил меня в этой условно обитаемой гробнице? Как он мог так поступить со мной? Какое неслыханное предательство!
Самой естественной реакцией сейчас были бы слёзы, но их не было. Я словно окаменела и снаружи, и изнутри.
Мать, между тем, стоя всё на том же месте, говорила и говорила. Смысл её слов уже давно перестал доходить до меня. В какой-то момент мне показалось, что я должна, во что бы то ни стало, остановить этот поток красноречивого самобичевания, иначе мы вообще непонятно до чего договоримся и додумаемся.
- … и, будь добра, поспеши устроить свою личную жизнь, а то видишь, что происходит, когда остаёшься незамужней до тридцати лет? – Эва, куда её занесло!
Мать вышла за отца замуж в двадцать девять лет, причём он на пять лет её моложе. Кажется, это был единственный и непоправимый неправильный эпизод в жизни моей великоправедной мамочки. Я так о нём и не узнала бы, если бы при поступлении в универ не потребовались паспортные данные родителей.
Эта тема всегда замалчивалась в нашей маленькой, но такой непогрешимой семье, поэтому факт наличия существенной разницы в возрасте моих родителей в пользу маман стал для меня настоящим шоком. Я тогда от неожиданности побежала делиться своим открытием с тётей, а та рассказала мне захватывающую историю маминого замужества.
Папа, оказывается, на момент знакомства с мамой был довольно-таки ветреным молодым человеком. Он не имел профессии и хорошей работы, жил в общежитии, курил, как паровоз, читал одну только глупую научную фантастику, ел мясо и – страшное дело – нередко выпивал по вечерам с приятелями. Однако маман, к тому времени уже отчаявшаяся выйти замуж, была рада и такому, с позволения сказать, жениху.
Теперь, значит, мне тут открывается страшная семейная тайна, а я стою, уши развесила, и почти ничего не слышу.
 - … и ведь бросил меня, старую кашёлку, и нашёл себе молоденькую… - продолжала, между тем, мать.
- Да кому он сдался?! – Резко прервала её я. – У него зарплата маленькая! И жилья своего нету, – поведала я маме, вызвав недоумение на её невозмутимом, словно маска, лице. – А ещё наш папан – редкостное хамло! – Выдала я и покраснела.
Папа обожал солёные шуточки и солдатские анекдоты. В своё время его отчислили со второго курса военного училища, кажется, за самоволку, а отношения с «гражданкой» так и не сложились. Он буквально катился по наклонной, когда встретил мою мать и прекрасно понимал, что она значит в его жизни. Потому и терпел почти 20 лет всё это безукоризненно чистое вегетарианство, и возраст матери здесь совсем ни при чём. Просто чувство вины и комплекс неполноценности с годами сгладились и поутихли, вот, папан и пустился во все тяжкие.
- Наташенька, не надо так об отце, - прошелестела мать, - не надо! Папа этого не заслуживает! Ты знаешь, какое у него было детство?
- Знаю я всё про его детство! – Парировала я. – Стоптанные башмаки с чужого плеча и одна выходная рубашка на троих тридцать-сорок лет назад – не повод бегать по бабам сейчас! – Отрезала я. – И, вообще, он скоро вернётся. Набегается и приползёт на коленях!
Мои последние слова произвели эффект выстрела в сердце. Мать резко побледнела, спрятала лицо в ладонях и – в первый раз на моей памяти – искренне, по-бабьи разрыдалась.
Глава 13
Я не утешала мать и не говорила больше ничего. Просто стояла и смотрела на неё во все глаза, как смотрят, например, на затмение Солнца, парад планет или что-то ещё в этом духе. Не могу сказать, сколько это продолжалось, но, в конце концов, мы очутились на диване, и мать уже почти спокойно, иногда только всхлипывая, рассказала мне всё.
Новая избранница отца – двадцативосьмилетняя разведёнка с его завода. Что она там делает? Да, так, таскает какие-то бумажки из кабинета в кабинет. Как выглядит? Да, никак. Средненького росточка, худенькая такая, тёмненькая. Красавицей не назовёшь, но и не крокодил. Почему не приглядела себе что-то более подходящее и свободное? Неизвестно. Должно быть, причиной тому её непроходимая глупость, не иначе. Конечно, можно было бы предположить, что отец поиграется и бросит молоденькую дурочку, но это вряд ли. Сорока на хвосте принесла, что она ждёт ребёночка…
Обалдеть! У меня всё-таки будет брат или сестра! Моё детское желание сбылось, но как?! Воистину, кто молит, тому и привалит.
Я сидела подле матери, а она всё говорила и говорила. Я же снова потеряла нить её рассуждений. У меня будет брат или сестра, и я, если захочу, смогу участвовать в его (её) воспитании. Вот, это новость! А ещё, кажется, нам предстоит переезд. Как неудачно я выбила окно!..
- Мам, а где мы теперь жить-то будем? – Прервала я поток маминых слов. – Жилплощадь придётся разменивать!
Мне вспомнился какой-то старый чёрно-белый фильм, где супруги при разводе шумно делили жильё и другое имущество.
- Не придётся, - заверила мать. – Твой отец ушёл, как мужчина, с одним чемоданом.
- А они где жить будут? В общежитии что ли? – Меня начал разбирать дурацкий смех.
Я представила своего немолодого уже папочку на общежитской кухне, завешанной плохо простиранными пелёнками, насквозь прокуренной и провонявшей дешёвой жареной рыбой. Однажды в детстве я видела такое, когда нас с подругой, тоже Наташкой, однажды занесло в общежитие завода сельхозмашин проведать больную ветрянкой одноклассницу, ещё одну Наташу. Потом мы обе целый месяц делились впечатлениями, а я ещё и ветрянку тогда  подхватила.
- Да, нет, Солнышко, у неё есть своя квартира, - прервала мать поток моих детских воспоминаний.
- Ого! – Невольно восхитилась я. – На кой же ляд ей сдался престарелый женатик? – Я спохватилась.
Снова я сказала правду об отце. Так нельзя! Колющую глаза правду говорят только бестактные, невоспитанные люди, как я могла забыть? Однако мать словно бы и не заметила ничего криминального в моих словах.
- Любовь зла, - ответила она задумчиво. – А теперь идём убираться, - заключила неожиданно мать, и я не смогла сдержать смеха.
Закатилась так, как не смеялась, наверное, дня три, с тех пор, как на вокзале  мы расстались с Олей и Леной. Мать вскоре принялась мне вторить, и мы долго ещё истерически хохотали, обводя слезящимися глазами нашу гостиную, должно быть уже истосковавшуюся по настоящей уборке. Теперь хоть есть, что убирать, не так обидно возиться в помойном ведре.
Остаток дня ушёл на выметание осколков запасным веником (Мать всегда имела два веника на всякий пожарный, но, видимо, не зря это считается плохой приметой!), поход к стекольщику и  устранение прочего ущерба. Вечером мы смотрели концерт по телевизору и спать легли в обычное для нас время. Об отце и его новой семье больше не разговаривали, и всё было спокойно.
Посреди ночи я ощутила во сне уже знакомую тряску.
- Наташа, проснись, Наташенька! Наталья! – Верещала мать, тряся меня за плечи.
Мне подумалось сквозь остатки сна, что у Оли это получалось гораздо мощнее. Мать вообще хрупкая, миниатюрная до прозрачности женщина.
Она натуральная блондинка, но ещё и обесцвечивает волосы в последние лет пять, чтобы скрыть седину. Кожа у мамы белая в мелких веснушках, а глаза настолько светлые, что порой кажутся лишёнными какого бы то ни было оттенка вообще. К тому же, она носит очки в тонкой позолоченной оправе и причёска её такова, словно она делает химическую завивку, как многие женщины, но я-то знаю, что кудрявость её вполне себе натуральная, правда, особого значения для окружающих это не имеет. Для них она обычная «женщина с «химией». Словом, встретив маму на улице, вряд ли обратишь на неё внимание. Идеальная внешность для шпионки.
- Наташа, что тебе приснилось? – Глаза матери, не прикрытые по случаю ночного сна очками, казались совсем круглыми и невероятно испуганными.
- А, что случилось? – Ответила я вопросом на вопрос. – Я кричала? 
Сама я уже как-то начала привыкать к своим новым странностям.
- Нет, Наташа, ты не кричала, ты разговаривала…
- Ну, и что? Подумаешь, разговаривала? 
Действительно, нашла, чем удивить!
- Ты говорила ужасные вещи, Наташа!
- Неужели называла папочку подлым изменником? – Ядовито поинтересовалась я. – Или отказывалась убираться отныне, присно и вовеки веков?
Мать молча смотрела на меня, мигая своими круглыми глазами. Она явно была не в состоянии оценить мой тонкий юмор. Наконец, она отрицательно покачала головой и медленно проговорила:
- Нет, ты отдавала приказания.
- Какие ещё, к кикиморе болотной, приказания? – Вспылила я. – Кому я могла приказывать, своей левой ноге что ли?!
- Ты повелела (именно так – повелела, с царственными интонациями в голосе) развести погребальные костры и какого-то человека… Имя я не как-то не уловила… Обезглавить! – Последнее слово мать выпалила, зажмурившись.
- Только-то? – Спросила я с напускным равнодушием.
На самом деле последние слова матери повергли меня не просто в страх, а в какой-то панический, мистический ужас. Ужас холодными волнами поднимался откуда-то из глубин души, и волны эти, накатывая одна на другую, душили меня словно в ледяных тисках. Они были настолько материальны, что я даже могла сказать, какого они цвета. Цвет их был ртутно-чёрным с мертвенно-зелёными переливами, как те пятна, которые постепенно заволакивали моё поле зрения.
Я с трудом потрясла своей чугунной головой, забывшей что-то на затвердевшей, словно деревяшка, шее и, собрав волю в кулак, принялась успокаивать мать:
- В этом нет ничего удивительного! Ты знаешь, чего я насмотрелась на раскопках? А какие истории по вечерам рассказывал мне, то есть нам, Степаныч? Самые старые парни по полночи не могли уснуть!
- Старые парни? – Переспросила мать.
- Ну, да! Там были парни, которые уже универ окончили и в армии отслужили, лет по 25 с лишним! – Продолжала я просвещать маму.
Похоже, она уже запоздало сожалела о том, что разрешила мне поехать в ту экспедицию. И, точно:
- Всё! Больше никакой археологии! Лучше в архивах копайся целыми днями, - вообще-то мать этого не любила, потому как в архивах пыль, болезнетворные микроорганизмы, для здоровья вредно, - но только никаких поездок на раскопки!
- Не, мам, так дело не пойдёт, - начала я. – Ну, какой я буду после этого историк? Так, мышь кабинетная (любимое выражение Степаныча).
- Да пусть ты будешь хоть кабинетная вошь! -  Во, маман жжёт! Степанычу понравилось бы! - Но больше ты никуда не поедешь! – Мать завелась не по-детски. – Не хватало мне ещё, чтобы ты лишилась рассудка на почве всей этой глупой археологии!
- Мам, ты преувеличиваешь. Ничего ещё не случилось…
- Да! Ничего! – Кипятилась мать. -  Ничего, кроме того, что ты сегодня днём буянила, как пьяный мужик, а ночью говорила всякие жуткие вещи! Я не собираюсь это терпеть!
Мать гордо выплыла из комнаты, выключив свет, зато сразу же включила его в своей комнате. «Боится,» - подумала я. Ну, что ж, это нормально. Я и сама теперь боюсь.
Панический страх поселился во мне ещё там, в степи. Степаныч тогда выбрал всё-таки время и дорассказал ту историю с приятелем, нашедшим меч-крест. Вряд ли, конечно, это был тот самый меч, скорее всего, копия. Вот, только после её обнаружения кошмары того мужчину стали мучить вполне настоящие.
В этих снах несчастный видел ужасные картины не то прошлого, не то будущего. Он говорил что-то о разорванных на части младенцах, оживших старых Богах и свирепом огне, выжигающем всё живое. Он почти перестал спать, опасаясь повторения ужасных видений. Обращался к врачу, но тот только выписал снотворное и отнёс его состояние на счёт усталости и стресса.
Всё бы ничего, но у коллеги Степаныча через несколько месяцев открылся дар предвидения. Причём, он мог предсказывать не какие-то там свадьбы и похороны, а глобальные события. Так, он предсказал Карибский кризис 1962 г., затем чехословацкий мятеж против СССР в 1968 г. Не обошёл он своим вниманием и убийство Дж. Кеннеди, и войну, развязанную Штатами во Вьетнаме.
В те времена такого не приветствовали. Его несколько раз вызывали на допросы в КГБ, сотрудники в штатском дежурили у несчастного под окнами, но слежка не дала результатов – историк был чист, как стёклышко. Последней каплей для «органов» стало предсказание о покушении на «дорогого Леонида Ильича».
Дяденьку упекли в психушку, где он вскоре скончался от необъяснимой болезни. Тело выдать родственникам отказались и дали понять, что если те поднимут шум, будет ещё хуже. Для покойника хуже уже не сделаешь, но у него полно живых родственников, так что, сами понимаете.
Всё это не внушало мне оптимизма. Моё материалистическое сознание требовало рациональных объяснений. Возможно, тот человек был слегка «не в себе» от рождения, либо увлекался какими-то древними культами, вот, «кукушка» и слетела.
Ответ Степаныча на мои предположения был резко отрицательным. Мужчина был адекватным, здравомыслящим, не верил в потусторонние силы и даже легенду о том мече услышал уже после того, как нашёл тот самый роковой клинок. Кстати, меч изъяли люди в штатском якобы для изучения его военными специалистами их исторического отдела. Больше его никто не видел, и нигде этот клинок не «всплывал».
В ту ночь я так уже больше толком и не заснула. Глядя в потолок, анализировала события последних недель и приходила к всё более неутешительным выводам.
На мой робкий вопрос о том, что думает Степаныч о природе видений своего покойного приятеля, тот вначале замялся, а потом долго рассуждал о том, что, несмотря на все достижения современной науки, мы ещё далеко не всё знаем о нашем мире, что этот мир гораздо сложнее, чем нам кажется. Принялся пересказывать мне теорию Вернадского о ноосфере, которую я слышала от мамы ещё классе в 8-м.
По его разумению мозг приятеля заработал в какой-то новой плоскости, и он смог получать информацию из других слоёв реальности. Я чуть опять не уснула под его рассуждения, и задавать вопросов больше не стала, мне всё с ним было ясно. Неясно лишь одно: что послужило «спусковым крючком» для открытия «сверх способностей»? Неужели контакт с реликвией?
Глава 14
Мои мысли вернулись к кургану Дубравки, и воображение отчётливо нарисовало его. Закрыв глаза, я попыталась мысленно воспроизвести каждую деталь – прерывистый шелест ветра, заполошные крики птиц, медвяно-горькие запахи трав, цвет неба и предзакатных облаков, медленно ползущих друг за другом. Я словно бы очутилась там снова.
Стоя на значительном отдалении от холмика, которого уже не существовало в реальности, я боковым зрением уловила какое-то движение. Резко повернув голову, я ничего там не увидела.
Медленно, словно бы исподволь, меня начал охватывать тот зеленовато-чёрный, холодный ужас, и я зажмурилась. Открыв глаза, я чуть не закричала. Прямо передо мной, шагах в пятнадцати, стояла девушка в одеянии бордово-пурпурного цвета  наподобие того, что носили древне-римские воины, но длиннее. Хоть она и смотрела прямо на меня, лица её я не разглядела. Зато хорошо рассмотрела тёмно-русые, длинные волосы. Ветер трепал их, словно войсковое знамя. У меня в тот момент не было никаких сомнений в том, кому они принадлежали.
- Дубравка! – Крикнула я, что было силы, но из горла рвалось только слабое шипение.
Прокашлявшись, я попыталась крикнуть вновь, и снова ничего не вышло.
Страх мой почему-то испарился. Мне начало казаться, что я непременно должна докричаться до девушки, иначе произойдёт что-то непоправимое. Набрав побольше воздуха, я приготовилась крикнуть ещё раз, но тут произошло нечто совсем уж непредвиденное.
Слух мой неожиданно резанул чей-то совершенно дурацкий смех. Девушка плавно растворилась в воздухе, а перед глазами снова возник не очень ровный, белый потолок моей комнаты. Окно было по случаю жары распахнуто и днём, и ночью, в него задувал лёгкий предрассветный ветерок, и вместе с желанной прохладой в комнату врывался пьяный хохот соседа и его собутыльников.
Видимо, благоверная дяди Жени уехала к родителям, а он, как всегда, устроил по случаю её отъезда свою «фирменную» попойку. Обычно они с приятелями дули своё пойло всю ночь, а к утру их начинало тянуть на разговоры и свершения. Вот, и сейчас, сгрудившись у нашего общего забора, мужики живо обсуждали пьяными голосами какую-то глобальную проблему, связанную со стареньким «Запорожцем» гостеприимного хозяина и периодически кого-то из них раздирал припадок идиотского хохота. Да, уж, действительно обхохочешься. Они бы ещё к дырявому тазику мотор приделали – и вперёд, к звёздам!
- Нахалы! – Вклинился в пьяный разговор злой, писклявый голосок. – Нормальным людям спать не даёте совсем! – Это моя маман в очередной раз воспитывала пьянчуг.
Как ей охота? На меня в таких случаях наваливалась апатия, и возмущаться я могла только про себя, да, и то как-то вяло.
- А те чё надо? – Ответил ей обладатель того самого дурацкого смеха. – Те чё, не налили, что ль, орёшь ты тут ни свет, ни заря? – Снова приступ безудержного веселья.
- Женя, если ты сейчас же не уймёшь своих друзей… - Многозначительная пауза.
И мама, и сосед знают уже, что за этим последует. Дальше матушка пригрозит рассказать всё его жене, тот по сюжету дико испугается, уведёт друзей в дом, а поздним утром, едва разлепив глаза, притащится с букетом самых лучших цветов из своего сада (тазиком абрикосов, ведром груш или чего ещё в зависимости от периода времени). Только бы мать молчала.
Потом, расставляя в вазочке цветы или поедая вкуснейшие фрукты (соседские всегда вкуснее!) мы со смехом обсуждали жизнь этой странной семьи. Папа делал вид, что ревнует маму к соседу, та, зардевшись, отмахивалась. В общем, было здорово, и с нами был папа, а сейчас…
Из глаз неожиданно полились слёзы. Раньше я думала, что выражение «слёзы в три ручья» - метафора. Сейчас убедилась в обратном.
Мать всё переругивалась с гостями соседа, но я уже ничего не слышала. Мне было всё равно. Боль затопила меня и, пытаясь найти выход, хлестала горячими струями из моих глаз. Я не успевала вытирать эти струи, такими они были обильными. Через несколько минут я уже умывалась своими слезами.
«Как же так? О, Боги, как же так?! – Стучало в моём раздербаненном на части мозгу. – Я так хотела сестрёнку или братика, но этот ребёнок отнял у меня папу! Как же так? Ну, как же это так?!»
Я плакала очень тихо. Даже не думала, что умею так плакать. Кажется, в тот предрассветный час я так вымочила подушку, как ей никогда ещё ни от кого не доставалось.
Остаток лета мы с матерью провели без эксцессов, но и особой теплоты в наших отношениях не наблюдалось. Моё психическое состояние, как мне тогда показалось, стабилизировалось. По крайней мере, не было больше ни приступов ярости, ни странных ночей, сопровождаемых криками и приказаниями. У меня не повернётся язык сказать «ночей, сопровождаемых кошмарными сновидениями», потому как в те разы и сновидений-то никаких не было. Когда я просыпалась, в голове был чистый лист, словно бы и не снилось ничего.
Учебный год начался неожиданно. Это всегда так: события, которые отвратить никак невозможно, всегда самые неожиданные. Кажется, что у тебя до учебного года (экзаменов, защиты курсовой, планового медосмотра и пр.) ещё полно времени. Вдруг – бах! – событие уже наступило, а ты, как всегда, не готов. В наших краях каждый раз так наступает зима. Все знают, что она непременно наступит, но она всегда приходит неожиданно. И начинается: трамваи не ходят из-за обледенения проводов, отопление в высотных домах не подаётся вовремя, с уборкой снега не справляются и т.д., и т.п.
В последний день каникул я в панике металась по школьному базару, скупая всё, что подвернётся под руку. Я всегда любила, чтобы у меня были чистые тетрадки, разноцветные ручки, линеечка, новые фломастеры. Это был первый год, когда на нашем рынке массово появились китайские товары, яркие, нарядные, недорогие. О такой мелочи, как качество мы тогда не задумывались, не было привычки, а зря.
Новые фломастеры мои оказались вначале слишком яркими, пропечатывали две страницы, а потом очень быстро скопытились. Разноцветные ручки потекли и перепачкали мои аккуратные конспекты. Некоторые тетради быстро разлезлись на отдельные листы. Словом, качество оказалось соответствующим цене.
Неожиданно меня подбросило на сидении автомобиля так, что я чуть не ударилась головой о потолок.
Фломастеры! Сегодня утром, когда я собиралась на работу, мне пришлось выслушать целый концерт по поводу фломастеров, которые высохли и больше не желали писать. Ария исполнялась ёперной певицей по имени Ярослава. Она начала ныть про фломастеры, едва разлепив глаза.
Следом выяснилось, что у бедной девочки нет также карандашей, красок, ручек… Она сыпала обвинениями в мой адрес, а я с трудом удерживала себя в рамках. Этому ребёнку доставляет удовольствие заставить меня почувствовать себя плохой матерью, дурой, лентяйкой… В общем, чтобы она замолчала и перестала действовать на нервы, я пообещала вернуться домой с целым ящиком канцтоваров.
Мне всегда было интересно, какой осёл придумал словосочетание «радость материнства»? Да, и можно ли назвать это словосочетанием? Ведь в словосочетании слова должны, как минимум, сочетаться между собой, а радость, если и имеет отношение к  материнству, то весьма и весьма отдалённое.
Суровые будни материнства – да, жертвы материнства – безусловно, подвиг материнства – да, да и ещё раз да! Женщины, которые рожают по многу детей, действительно матери-героини. Раньше я не понимала этого выражения. Теперь, имея собственную дочь, прекрасно понимаю. Ещё, я не менее прекрасно теперь знаю, что данный вид героизма не для меня. С одним ребёнком с ума можно сойти, а с двумя-тремя… Нет, даже думать об этом не желаю!
Как хорошо, что моей «наследницей» занимается любящая бабушка! Только благодаря ей я могу спокойно работать, делать карьеру, заниматься собой, ни на что не отвлекаясь. Не представляю, как бы я работала, если бы приходилось водить Ярославу, например, в детский сад. Это же бесконечные проблемы, болячки, дурости в виде заучивания глупейших стишков, придирки воспиталок по поводу и без!..
Работать мне было бы некогда, так и сидела бы на больничном и  в отпуске без содержания. Проклятые детсады вечно закрываются то на ремонт, то на карантин, то ещё на что-нибудь, лишь бы не принимать детей. Дети заражаются друг от друга всеми мыслимыми и немыслимыми инфекциями и не могут туда ходить, даже когда эти, с позволения сказать, учреждения работают….
Через мои «заботливые руки» прошло много незадачливых мамочек. Вроде бы и желание работать у них есть, и все данные, а как устроятся, и понеслось – то ребёнок заболел, то садик закрылся. Наученная горьким опытом, я всегда интересуюсь теперь, есть ли у претендентки на должность маленькие дети, и с кем они будут оставаться. После слова «садик», произносимого обычно нежно-мечтательным, сюсюкающим голоском, я под любым предлогом заканчиваю собеседование и прощаюсь с соискательницей. Навеки. Мечтательницам-идеалисткам не место в торговле строительными материалами, это сугубо практическая сфера, а если взрослая тётенька всерьёз полагается на нежно любимый всеми «садик», она законченная мечтательница.
Глава 15
Настроившись на деловой лад, я повернула ключ в замке зажигания и плавно стронула машину с места. На какие-то доли секунды мелькнула мысль о том, что я могла забыть, как вести машину. Но, видимо, этот навык, если он уже есть, остаётся с тобой навсегда.
Вождение всегда доставляло мне удовольствие. Когда под твоими крошечными и такими слабыми ручонками оживает вся эта мощная механическая система, чувствуешь себя если не богом, то царём уж точно! Или царицей. Муж мой к вождению равнодушен. Оно не вызывает в нём никаких эмоций, просто сел и поехал. Как так можно?
Впрочем, мой муж ко всему на свете относится крайне равнодушно. Я уже привыкла. Поначалу нервничала, а потом поняла, что так даже удобнее, причём не только ему. И, вообще, при чём тут он, когда ты находишься внутри слаженно рокочущего механизма, временно составляя с ним одно могучее целое!
Первой моей машиной был подержанный «Москвич – комби», который папа купил, когда стал хорошо зарабатывать. Маман к тому времени прекратила свои поучения против автомобилей. Надоело, наверное. Или почувствовала вкус жизни настоящей женщины, занимаясь в последние лет десять только домом, детьми и собой. Да если бы она и говорила что-то, кто бы стал её теперь слушать? Нашей с отцом радости просто не было предела.
На том беленьком «Москвиче» мы учились водить. Да, и чинить машины мы с папой теперь зело горазды! Правда, умение это мне вряд ли в дальнейшем понадобится. Начав хорошо зарабатывать, я быстро накопила на иномарку, а они ломаются крайне редко. Моя тёмно – вишнёвая «Маздочка» - просто прелесть, а не машина. Цвет я, правда, заказывала другой, но его не было в наличии.
В таких приятных думках я доехала до рынка, накупила самых дорогих и качественных рисовальных принадлежностей. Потом заехала в кондитерскую и накупила всяких вкусностей, а после, довольная собой, покатила к дому. Когда я вошла в квартиру, сияя улыбкой и прижимая к себе  пакет с покупками, мать вышла из своей комнаты, бегло взглянула на меня и, не ответив на моё приветствие, поджала губы и отправилась в кухню. Это сбило меня с толку.
- Мам, где Ярослава? – Поинтересовалась я.
- Как это – где? Ты разве забыла, что у неё сегодня выступление? Дед повёл…
- Как? – Я непроизвольно заморгала. – У неё же завтра выступление! Сегодня же…
- Сегодня воскресенье, - произнесла мать веско, - а ты, - она указала на меня пальцем как красноармеец с небезызвестного плаката, - ты играешь с огнём! – Отрезала мать и отвернулась к плите, где что-то булькало в маленькой кастрюльке. Должно быть, очередная несъедобная дрянь из разряда здорового питания. В могилу она себя загнать хочет! Как можно это есть?
Странно, что сегодня воскресенье. Я думала, суббота. Впрочем, со мной такое случается, особенно в последнее время. Кажется, что прошёл один день, а на самом деле уже два, а про огонь, с которым я играю, песня уже старая. Мать почему-то думает, что я изменяю мужу. Никакие мои оправдания воздействия не имеют. Она, похоже, совсем не понимает, что такие деньги, какие я зарабатываю, за простую отсидку на рабочем месте не платят. Приходится и задерживаться, и выходить в праздники и выходные.
Со временем я научилась пропускать замечания матери по поводу моего якобы лёгкого поведения мимо ушей.
Неожиданно мной овладела бесшабашная весёлость, и я со смехом ляпнула:
- Нет, мама! Это ты с огнём играешь, а не я! Ты же варишь кашу – малашу в игрушечной кастрюльке…
- Постоянные командировки мужа – это ещё не повод ему изменять! – Рявкнула мать неожиданно.
- Слушаюсь, товарищ прапорщик! – Рявкнула я в ответ, вытянувшись во фрунт.
- Прапорщик… - проворчала мать, возвращаясь к своему вареву, - не могла хотя бы полковником назвать! – Похоже, моя весёлость начала передаваться и ей.
Я едва успела вымыть руки и переодеться в домашнее, как послышался скрежет ключа в замке, и в прихожую с рёвом ввалилась Ярослава. За ней с растерянным видом вошёл отец. Его всегда ставили в тупик женские и детские слёзы, благо ему редко приходилось иметь с ними дело. Ярослава же, напротив, имела дело со слезами достаточно часто, но плач её почти никогда не был горестным, он всегда был злым, либо требовательным.
Вот, и сейчас это были злые слёзы разочарования. Мне уж грешным делом подумалось, что моя красавица продула танцевальный конкурс, но, нет, она заняла первое место. Приз оказался не тем, чего она страстно желала.
Желала она огромного розового зайца, который во время соревнований мозолил глаза конкурсантам, восседая на столе жюри. Однако это, как выяснилось, был приз за второе место, а за первое полагался большой спортивный набор: огромный серебристый пакет, наполненный разнокалиберными мячиками, ракетками, скакалками и прочей полезной ненужностью.
Можно было понять логику взрослых, но ребёнок есть ребёнок, он хочет игрушку. Впрочем, если бы Ярослава получила того зайца, она бы всё равно нашла из-за чего быть недовольной. Она у меня такая. Никогда ничем не бывает довольна, как её бабушка. Они прекрасно понимают друг друга. Только, что это за ребёнок? Никакой непосредственности и жизнерадостности. Маленькая старушонка!
- Яра, посмотри, что здесь есть! – Крикнула я, стараясь переорать её плач, что было весьма непросто.
В своё время даже врачи в роддоме это заметили. Они говорили, что такого горластого ребёнка давно не встречали. Им можно поверить, они всякого навидались, вот, только они наслаждались яриными концертами неполную неделю, а я с ней который год в одной квартире живу!
– Баскетбольный мяч! Настоящий! – Крик мгновенно прекратился.
Ярослава обожала смотреть баскетбольные соревнования, а в будущем собиралась записаться в секцию баскетбола. Она сожалела, что раньше десяти лет туда нечего соваться, не примут.
Услышав про баскетбол, Ярослава умолкла и направилась ко мне. Я принялась тихонько постукивать мячом о пол.
- Ты умеешь? – Спросила дочь заворожено.
- Немного, - соврала я. На самом деле я имела весьма общие представления об этой игре. Словом, почти никакие. – Хочешь, научу тебя?
- Да! Да! Да! – Завопила Яра.
- Вы с ума сошли! – Запричитала мать. – Вы мне всю квартиру сейчас разгромите!
- Не разгромим, - успокоила я. – Мы пойдём на улицу. Собирайся! – Приказала я дочке.
Она с радостью кинулась переодеваться.
Собравшись, мы вышли во двор, и я с удивлением обнаружила небольшую баскетбольную площадку прямо перед нашим подъездом. Надо же, столько лет ходила мимо неё и не замечала в упор! Иногда сама удивляюсь, до какой степени не спортивным может быть человек.
Старый асфальт площадки был неровным и треснутым, а кольца корзин оказались свёрнуты  набок (Что поделать, по ним тоже катком проехали девяностые годы!), но для нас это не имело особого значения. Мы принялись вдвоём гоняться по площадке, беспорядочно стуча мячиком об асфальт, покрытый сетью разнокалиберных трещин, и пытаясь закинуть мяч в кривобокое кольцо.
Неожиданно мяч налетел на что-то острое, кажется, кусок оттопыренного асфальта, и с жутким звуком лопнул. Ярослава завопила. Я отключилась.
Глава 16
Я была слишком занята остервенелым супостатом и не сумела вовремя заметить, что моему наставнику грозит смертельная опасность. Теперь мой противник – вёрткий мелкорослый дядька со свирепым жёлтым лицом и узенькими прорезями чёрных глаз, настоящий ураган – был повержен. Я использовала его вёрткость и неуёмность против него самого. Бесконечными обманными выпадами дав ему вдоволь напрыгаться, я измотала его до предела, а потом… Не люблю об этом говорить.
Одним словом, он валялся теперь в пыли и захлёбывался собственной темноватой кровью. Только совсем не это заботило меня сейчас.
Миг назад за моей спиной погиб лучший из людей, отважный воин Грозодуб, мой друг и учитель. Я слышала тот страшный звук, с которым раскололась его голова. Слышала, несмотря на шум битвы, шедшей вокруг меня уже не первый час.
Грозодуб был уже немолод, но всё ещё настолько силён, что без труда мог раскидать дюжину вражеских воинов. Теперь он, поверженный, лежал на изрытой земле с разбитой головой. Над затихшим навсегда Грозодубом высилась непомерно огромная тёмная фигура всадника на вороном коне. Это он только что разбил голову моего учителя одним ударом своей гигантской палицы, ухитрившись перед этим сшибить с него шелом. Тот валялся поодаль, и кто-то уже успел наступить на него, оставив рваную вмятину там, где раньше были выкованы затейливые узоры.
Я стояла посреди кровавого побоища супротив убийцы Грозодуба, и уже вскинула было свой обоюдоострый меч, собираясь кинуться на чёрного всадника. Мне всё равно, что со мной будет. Этот мамонт только что убил самого дорогого мне человека, оставив вдовами двух жён и дюжину детей сиротами. Он заплатит за это своей ящеровой кровью или эта битва станет последней для меня. Во имя Великих светлых Богов!
Я не успела вскинуть своё оружие. Посреди обычного ратного шума неожиданно раздались грубые, рокочущие звуки, словно бы кто-то залез в пустую бочку и принялся там во всю глотку хохотать. Это заржал супостат, прикончивший Грозодуба. Что же его так насмешило?
- Баба! – Прогудел он вдруг, указывая на меня своей клешней, затянутой в защитную перчатку. – Баба! – Повторил он и снова гулко захохотал.
От такой наглости и непочтительности врага я застыла на месте, глядя на него во все глаза и понятия не имея, что в таких случаях следует делать.
Неожиданно огромный всадник развернулся и поскакал прочь с поля боя. Это как так?! Выродок рода людского только что убил моего учителя и лучшего друга, отверг мой вызов и поскакал прочь?! Впрочем, вряд ли он испугался чего-то, чего ему бояться-то? Его самого все боятся до дрожи в коленках. Сказывали, что помимо невероятной силы он может ещё и ворожить, и волкодлаком перекидываться, когда нужда в том имеется. Видимо, решил, что это сражение для него окончено и поехал себе пировать. В любом случае он от меня не отвертится. Это он здесь чужак, а я знаю все ходы и выходы.
Покрутив головой по сторонам, я заметила невдалеке поджарую кобылку моего желтолицего соперника, теперь поверженного. Она нетерпеливо пританцовывала и, кажется, ещё не понимала, что хозяина ей не дождаться во веки вечные. А мне, вот, не ласкать больше огненной гривы моей Ласточки! Лежит теперь моя лошадка, не двигаясь, под телами убитых воинов, наших и чужеземных. И что за день сегодня такой? Ещё этот поганый всадник с его мерзкими усмешками. Сейчас ты у меня посмеёшься, тяжеловоз недобитый!
Я решительно направилась к белой в серых яблоках кобылке желтолицего. Она поначалу вскинулась было, но потом под моей ласковой рукой отошла. Ясно ведь, что и ей вся эта бойня не по нраву. Сейчас мы улетим отсюда, птаха моя. Кстати, неплохая вышла кличка – Птаха, Пташка.
Я властно притянула к себе тонкую морду кобылки и потрепала в нужных местах известными мне движениями. Это Грозодуб меня научил, когда я была ещё маленькой. Он был одним из немногих, кто почти сразу отнёсся серьёзно к моему намерению стать ратником… Не нужно сейчас о нём, а то, неровён час, раскисну.
Позже будут крады, требы и тризны, а сейчас надо догнать черномордого, так я его про себя назвала. Вообще, меня в родне, да и в отряде, за это не любят. Очень уж мне по душе раздавать всем прозванья, которые почему-то прицепляются потом намертво.
Вспрыгнув в седло, оказавшееся слишком высоким и жёстким, я легонько стукнула кобылку по бокам и направила её прямиком в Проклятую балку. На самом деле это обычная балка, только глубокая очень. Маленькими мы с мальчишками частенько ходили туда по ягоды. Ещё в ней растут диковинные цветы, каких не сыщешь нигде более в округе, но для того, чтобы их увидеть, надо спуститься на самое дно. Мало кто на это отваживается. Побаиваются её люди, считают местом тёмным и нехорошим, а почему – неведомо. Все уж и позабыли, почему балка называется Проклятой.
Понемногу подбадривая свою новую кобылку, я неслась во весь опор. Вот, только нынче мне не судьба на красивые цветы полюбоваться. Путь мой лежал не по дну, а по склону балки, где секретная тропка имеется. Шастают по ней одни мальчишки, да жрецы Черноликого. Там у них вроде как тайное место какое-то. Сколько детьми там лазили, ничего особенного не встречали, да, не больно-то и хотелось. Черноликий, конечно, силён да могуч, но не стоит спешить к нему раньше срока.
Пробираясь по едва видимой тропке, я пригибалась к шее кобылки, чтобы ветви по лицу не хлестали. Склоны балки полностью заросли деревьями да кустами ежевики и смородины. В конце концов, мне пришлось спешиться и какое-то время пробираться, ведя кобылку на поводу. Вскоре заросли кончились, и я смогла вновь забраться в неудобное седло. Жива буду – переседлаю, а на нет и суда нет.
Выехав из балочного леска, я спешилась и легонько сжала руками кобылью морду, а то возьмёт да и заржёт, всё испортит. Приложив длань к глазам, я принялась вглядываться в жаркое марево и одновременно вслушиваться. Ага, стайка мелких птах, заполошно вереща, сорвалась с места. Из кустов выпрыгнул заяц и, что есть силы, понёсся наутек. Значит, сейчас Черноморд покажется из-за поворота. Вот, уже и стук копыт вороного коня стал вполне различим.
Я знала, что он сюда поскачет. Это только кажется, что по степи можно скакать, куда угодно. На самом деле, если ты, конечно, не рехнулся, с дороги никуда не свернёшь. Если свернёшь, так сразу нога лошади попадёт в кротовью нору или, того хуже, в белую яму, а это верная смерть.
Вот, он, выехал из-за поворота, саженях в десяти от меня. Далёко ль собрался, чёрное твоё рыло?
Стараясь шуметь как можно громче, я поскакала наперерез всаднику в чёрных доспехах. Он заметил меня и натянул поводья. Не ждал, гад ползучий. Пристрелить бы тебя из кустов, вот, и весь сказ, да не так учил меня Грозодуб. Мы, русы, никогда не нападаем втихаря, особливо на кровных врагов.
Я остановилась неподалёку от Черноморда. Он уставился на меня сквозь прорези шелома, храня полную неподвижность, только хвост и грива его вороного коня развевались по ветру. Был бы наш – залюбовалась бы. Да, и я, думаю, вид имела не обычный. Не каждый день приходится иметь дело с «бабой», как он выразился, покидая битву. Заколки мои растерялись, шелом раскололся, и я стояла перед ним, гордо восседая на тоненькой, но резвой кобылке, а волосы мои, окончательно рассыпавшиеся, трепал неугомонный степной ветер.
Молчание стало слишком затягиваться, и я решила разрушить его.
- Эй ты, помойная бочка! – Крикнула я, лихорадочно соображая, как бы ещё его уязвить. Нужно разозлить его так, чтоб дым из ушей пошёл, а то он опять не примет моего вызова. – Ящерово отродье! Куча ржавых железяк! Чего заковался – трусишь? Правильно, нас надо бояться! Иди сюда, жмых непереваренный, я тебе уши обрежу!
Выставив вперёд свой острый и необыкновенно опасный меч, я приближалась к чёрному всаднику. Мне казалось, что вид у меня грозный и смурной. Глядишь, испугается безумной девки, да, и кинется в атаку.
- Га- га-га! – Прогудел всадник, и я поняла, что он снова хохочет. – Ох, до чего ж ты смешна! А голосище-то, голосище – что твой комар пищит! Га-га-га! Гу-гу-гу!
Несмотря на ветерок, холодивший щёки, меня бросило в жар. Лицо моё медленно заливала краска. Это нехорошо для воина перед схваткой. В такой момент воин должен быть уравновешен, а я... Вот, только не могу сказать, чего в краске, заливавшей моё лицо, было больше, злости или стыда.
Дело в том, что Боги дали мне силушку богатырскую, стать не женскую, храбрость, переходившую порой в воинское безумие, но голоском наделили воистину комариным. Дома, в Городище, ко мне уже все привыкли и не смеются. Воинам малого отряда, которым я командую, мои приказы смешными давно не кажутся, но как быть с ворогами, вот, с этим хотя бы, с Черномордом? С ними-то как мне разговаривать? Вот, он стоит и ухохатывается, и вызов мой не принимает. Нет для ратника большего унижения!
Неожиданно взор мой наткнулся на обломок кирпича, невесть как здесь очутившийся. Я резко нагнулась, подобрала его, чуть было не выпав из чужого седла, и запустила в чернорылого. Обломок гулко стукнулся об его нагрудник и разлетелся красноватыми брызгами. Смех оборвался. Я продолжала зло глядеть в прорези вражьего шелома и больше не произносила ни слова.
- Ах, ты… - загудел мой противник, - да, я тебя…
Дальше я не слушала. Я была теперь уравновешена до предела, а, вот, он  явно начинал закипать. Немного им, мужикам, надобно, чтобы из себя выйти. Неожиданно я услышала приближающийся стук копыт. Всадник тоже услышал и насторожился.
Глава 17
- Так, ты заманила меня в ловушку, ящерова девка?! – Прогундосил он.
- Нет! – Отрезала я. – Мне самой неведомо, кого сюда несёт. Да и не в наших это обычаях, одиноких вояк в ловушки заманивать.
Стук копыт между тем приближался, становясь всё более быстрым. Мы оба напряглись и вытянули оружие в сторону балки. Я постаралась стать так, чтобы видеть краем глаза, что делает Ченоморд. Он сидел в седле, не шелохнувшись. Вскоре из-за деревьев показался всадник на большом рыжем коне. Забрало шелома его было опущено, но сам он не оставлял мне никаких сомнений. Стёпка, брат. Чёрт его поднёс!
- Какого беса ты… - начала я.
Стёпка подъехал ближе, остановился и попытался поднять забрало. Заклинило, как всегда.
Где он взял это дурацкое ведро? Всё его неуёмная страсть к трофеям! Хоть бы брал чего путёвое, а то вечно дрянь всякую собирает, глядеть противно. Вот, и сейчас вырядился в этот чужеземный шелом с подвижным забралом и с пером на маковке. Красное перо сломалось и полоскалось на ветру, как  облезлая тряпка, а сам Степан с ног до головы вывалян в пылище. Красавец, одним словом.
- Что здесь происходит? – Рявкнул Стёпа.
У него в отличие от меня голосище – хоть куда. Правда, вояка из него неважный. Удивительно, что он до сих пор жив. Видимо, Боги берегут недотёпу. У наших родителей окромя нас со Стёпой ещё восемь детей, мы самые младшие и самые неудачные, так мать говорит. Батя ничего не говорит, он у нас неразговорчивый. Вообще-то, я люблю своего братца и слежу за ним по мере сил, но иногда он такое вытворяет!.. Вот, и сейчас – явился-запылился, пёс его не видал!
- Уйди, сестра! – Повелел мне Степан. – Я сам с ним поквитаюсь.
- Ну, уж нет! Он мой! - Возразила я.
- Не спорь со мной! Хотя бы сейчас не спорь!.. – Взмолился Стёпка.
Всё это время всадник молча наблюдал за нами. Неожиданно он вскинул руку и прогудел:
- Ну, лады, бывайте! Я поскакал! Вы уж тут сами как-нибудь! – Он преспокойно развернулся, и копыта его вороного коня зацокали к лагерю неприятеля.
- А, ну, стой! – Заорал братец. – Стой, вражья сила!
В ответ он получил только глумливый прощальный жест. Это надо! Где ж такое слыхано?!
В такие дни, как сегодняшний, я начинаю сожалеть о том, что не послушала мать, ну, или, хотя бы, тётку Калину. Мать хотела меня доброй бабою видеть, мужней женой с кучей ребятишек, а тётка Калина – целительницею знатной, да не моя это всё судьба.
Я с младенчества обожала всякие ратные игры и водила дружбу с одними мальчишками. Однажды мать просто взяла меня за руку и отвела к девчонкам. Те смотрели на меня как на чудище заморское. Чего я ни скажу, они в ответ на всё молчат и пялятся своими гляделками. Надоели они мне сразу же, как собаки, я и принялась их колошматить, а они голосить.
Прибежал Алёнкин брат старшой, да, и оттаскал меня за ухо. Я им за это потом стог сена подожгла. Что поделать, дитё глупое, не понимала, что от этого вся весь заполыхать может. В тот раз обошлось, потушили. Долго потом дивились, отчего это сено ни с того, ни с сего загорелось. Вроде хорошо просушивали. Даже прощенья просить потом у Самого ездили, дары богатые приносили.
В другой раз мне пришлось с девчонками играть, когда я уж большенькая была, лет семь мне тогда было. Это аккурат после того большого набега ромеев проклятых случилось, когда нашим с величайшим трудом удалось отбиться. Многие добрые воины тогда буйны головы сложили, Вечная им Слава. Бабы да отроки долго потом разгребались на пожарище. Вот, меня кто-то и попросил с малыми дитятками поиграть, занять их чем-нибудь.
Стёпка принялся мальчиков развлекать ратными играми, а мне пришлось с девками возиться. А у них какие игры? Куклы да салочки.
В салочки гоняться они быстро устают, вот, и засели со своими куклами в теньке. Да, всё у них как-то в этих играх про одно: свадьбы да женитьбы, да дети малые. Надоело мне на это смотреть, я и предложила им поиграть в похороны. Загорелись они, как это, мол, в похороны? Ну, собрала я разных палочек да мелких прутиков, нашла стёклышко, развела костерок…
В общем, опять они с рёвом кинулись на меня жаловаться, что я-де всех кукол ихних посжигала. Так какие же похороны без погребального кострища? Я волхвом была, они родными да плакальщицами. Откуда ж мне было знать, что они взаправду ревут по своим куклам? Одним словом, опять меня за уши оттаскали, правда, свои уже, мать да сестрица старшая Милава. Злюсь на неё за это до сих пор. Предательница.
Как стала я постарше, лет в девять-десять, начала меня мать частенько отправлять к тётке, сестрице своей двоюродной, Калине. Та у нас знахарка отменная. Домик её стоит на отдальках, и вечно собирает она и сушит какие-то травы целебные, и меня научила неплохо в них разбираться. Мы с ней пару раз даже на дно Проклятой балки спускались, корешки там особенные выкапывали.
Никогда не забуду, кругом сушь стоит да жара, а на дне сумрачно, прохладно, земля под ногами мокрая. Тётка говорила ещё тогда, что в таких местах Мокуша отдыхает, а мокрядь под ногами – это пот её. Устаёт она с нами, с человеками.
Ещё ходили мы с тёткой Калиной далёко в степь да в лесок, что на холме притулился. Собирали там ветви разные да листья, да травы, а ещё корешки выкапывали. У каждой травы своё названье имеется, каждая от чего-то своего лечит. Тётка Калина теми травами может вылечить любую хворь, окромя смертельной. Ещё страшные раны гноящиеся затягиваться принуждает.
Роды принимать тётка большая мастерица, и меня хотела научить. Она часто говорила, что я толковая ученица, да, вот, только я от неё всегда бежала, сломя голову, к своим друзьям мальчишкам, заниматься вместе с ними на площадке для ратных игр. Там ещё чучела соломенные стоят, нарочно чтобы удары на них отрабатывать. Сперва меня оттуда никто не гнал, думали, пройдёт это у меня, как постарше стану. Ан, нет, не прошло.
Лет с пяти выслушивала, какая я нехорошая да неправильная. Все ругали меня: и мать, и тётка Калина, и бабушка моя, и сёстры. Да не слушала я их, и думаю, даже если б захотела, не смогла бы ратное дело забросить, настолько глубоко во мне оно сидело. Рука сама к деревянному мечу да к детской палице тянулась, тосковала без них.
Однако лет в восемь услышала я от тогдашнего нашего учителя Ратимира, что негоже девке с мальчишками на площадке ошиваться. Послал он меня домой, иди, дескать, матери пол вымыть помоги, хоть какая-то от тебя польза. Я мухой слетала к ручью за водой, пол вымыла, да, и вернулась обратно. Ратимир здорово тогда на меня осерчал! Я ему в ответ сказала, что всё равно не уйду, а то кто за Стёпкой смотреть будет? Слабеньким он у нас рос. Мало ли, чего могло с ним приключиться? Все начали ржать, а Ратимир разрешил мне остаться, но в последний раз.
Много потом ещё таких последних разов было, все и не упомнишь, а  когда я в десять лет на одном занятии четырёх противников из пяти побила, всех старше меня, да все мишени из самострела поразила прямо в яблочко, Ратимир сказал, что хочет потолковать с моими родителями.
Мне неведомо, о чём они там говорили, но после разговора того мать долго кричала на меня и плакала. Кричала она, что зря назвала меня Дубравкою. Никакая я, дескать, не Дубрава, а Отрава, потому как всю жизнь ей отравила. Она до сих пор мне так говорит, ежели что не по её, но судьба есть судьба. Не нам, смертным, супротив неё переть.
Мать мою всё же можно понять, почему она кричала тогда, да, и сейчас иногда покрикивает. Так уж получилось, что четверо из шестерых моих братьев молодыми полегли, внуков ей мало оставили. Только у двоих из них дети остались, у одного один, у другого трое. Что это за потомство от четверых сыновей? Так, слёзы одни. Двое других все никак невест не могли выбрать, женились оба не рано, детей у обоих тоже пока ещё помалу, а время-то уходит! Стёпка с Ладомиром молоды ещё.
Сестра Милава одна за всех отдувается. В свои двадцать восемь лет десятерых уже нарожала, да, вот, только семеро из них живы.
На меня надёжа была, а я в ратницы подалась. Нельзя нам, воительницам, деток иметь, ибо та, что даёт жизнь, да не принесёт смерти.
В детстве как-то об этом не думалось, а потом пути назад уже не было.
Глава 18
Никогда не забуду своё первое сражение, не на площадке, а настоящее.
Мне шёл тогда четырнадцатый годок. Крепка и высока я была не по возрасту. Было это морозною зимой. Реки и даже проливы в ту пору замёрзли, и враг по крепкому льду перешёл с той стороны. Это было не войско даже, а так, шайка головорезов, только очень большая шайка. Надеялись поганцы поживиться в богатой веси, хотя бы с краю, думали, не ждёт их никто в мороз. Да, не тут-то было, встретили мы их отменно. Жаль только, что самые крепкие мужи за дровами отбыли, а то б мы их ещё скорее порешили.
Достался мне в супротивники борзый такой мужичок. Не шибко здоровый, но и не мозгляк. Уж очень он был скор да прыток. Пришлось и мне попыхтеть. Жить захочешь, ещё и не так расстараешься. Неизвестно, чем бы тот поединок закончился, да угораздило того поганца сбить с меня шапку. А под шапкой-то волосы! Волосами меня тоже Каруня не обделила, всегда были густые, да крепкие. Правда, намного ниже пояса не отрастали, так чуть-чуть, да не беда, мороки меньше. Вот, вражина тот увидал их, да, и замер от неожиданности. Тут я его и порешила прямым выпадом. Помню, лежал ещё на снегу, клешни свои раскинув, а в глазах удивление застыло. Навеки.
Потом ещё с одним билась. Совсем молоденький, чуть меня постарше, а такое уже лицо нехорошее, злое и вроде как насмешливое, словно не удивить его уже ничем. Поединок с ратницей его не смутил нимало. Напрасно. Он на силу свою рассчитывал, а я его на обманных выпадах обвела. Рухнул он тогда, как подкошенный. Перед тем как умереть, всё перстом на меня указывал и хрипел: «Калма! Калма…». Не в себе был, должно быть. Позже я узнала от одного странника, что Калмой некоторые полуночные племена Смерть кличут. Это почти как Морена по-нашему.
Тогда я этого не ведала, но о чём-то таком смутно догадывалась, и так мне не по себе вдруг стало! Чуть было какой-то оглашенный мне голову не срубил, пока я на парня того пялилась. Если бы не братец мой старшой, Лучезар, так бы и гореть мне в тот день на костре погребальном. Жаль, самого Лучезара в живых уже нету. Боги забирают лучших, вот, и его, Лучика нашего, уже третий год, как в битве забрали.
Неспроста он имя такое носил, улыбчив был, да ликом гораздо светел. Вот, и племяш мой, сынок его, таков же: как улыбнётся, про всё на свете забудешь, будешь думать, что на свет родилась, чтобы с ним нянькаться.
Вот, тогда-то, после битвы той памятной, до меня и стало доходить, что племянники племянниками, а своих-то деток у меня никогда уже не будет. Не знать мне ни тягот, ни радостей материнских. Укрылась я тогда в сарайчике, да, и выплакала все слёзы, что на жизнь мою были отпущены. С тех пор ни разу они мне больше на глаза не наворачивались. Плохо без них, тяжко. Другие бабы, как случилось чего, повоют – поголосят, и им всё как-то легче становится. Я же словно бы каменею изнутри, и с каждым годом все сильнее и сильнее. Скоро стану как богинька какая ромейская, вся каменная, и внутри, и снаружи.
Мать потом ещё уговаривала меня поехать к волхвам в дальнее капище, обряд очищения пройти, да к жизни обычной бабской поворотиться, а я знала уже, что не смогу с дороги выбранной свернуть, что бы ни произошло. Мать в ту ночь опять здорово на меня кричала, Отравою обзывалась да швырялась в меня поварёшками и вениками, как в собаку шелудивую, а я только головой качала.
На другой день явилась тётка Калина с дарами да с уговорами, а я и её не послушалась. А, если бы и послушалась, какой в том резон? Целительницам, конечно, не возбраняется замуж идти да детей заводить, вот, только не берёт их никто. Примета плохая. Да, и кому сдалась жена, которая вечно с травами, с пчёлами и со змеями ядовитыми возится и в любое время уйти из дому может к больному иль к роженице? Если б ещё красавица писаная была, а я так, мужик в юбке.
Это меня Мозгляк так прозвал. Я прозвала его Мозгляком за рост его мелкий, трусость девичью и норов гнусный, а он меня, чуть что, мужиком в юбке кличет. Сам-то баба в портках! Вечно он у меня на ученьях пылью давился да в лужах купался, вот, и невзлюбил с самого детства. Ничего-то у него путного не выходит: воин из него курам на смех, дарований никаких нету, ни одна девка за него не идёт. Так, Грозодуб, его жалеючи, в дозоры ставил. Теперь нет у него заступника. И у меня нет. И у Стёпки. Осиротели мы. А кланяться за это надо ему, Черноморду проклятому. Пока он топчет Землю – Матушку своими ножищами, не спать мне толком ни одной ноченьки!
Все эти думы одолевали меня по пути в крепость нашу, с таким трудом в своё время у ромеев отбитую. Теперь, вот, новая напасть пришла с полуночных краёв. Объединились злые степняки с варягами проклятыми. Позабыли те варяги, что роднёй они нам приходятся, якшаются с нашими ворогами желтолицыми, и ни стыда, ни чести воинской не знают. Третий месяц нас атакуют, да не подпускаем мы их к стенам родным, всеми силами отбиваемся. Чья возьмёт – одним Богам ведомо. Надо б крады свершить богатые, дабы наши воины прямиком в Вирий отправились, а нам Боги нашу Землю Родную защищать  помогали.
Думы мои нарушил Степкин возглас:
- Не могу больше, чертяка этакий!
- Ты чего? – Нехотя поинтересовалась я.
- Да, шелом этот замотал уже! Сестрица, помоги снять, а? Я тебе за то всё оружие вычищу… - Брат явственно заискивал передо мной.
Знает ведь, пострел, чем пронять меня можно: не люблю я чистить оружие. Вообще ничего чистить не люблю, терпеть не могу! Шелом его дурацкий я ему до свету ещё прилаживать помогала, он всё никак садиться не желал, и сказала ему ещё тогда, что снимать он его сам будет, коли жив останется, как хочет. Теперь он принялся заискивать, видать, совсем употел в этом своём ведрище чужеземном.
- Не, не надо. Я сама всё почищу, - отмахнулась я, чтоб подразнить Стёпку.
Сейчас он начнёт канючить и ругать меня, что я плохая сестра. Милавка, можно подумать, хорошая. Милавка – она только ликом мила да с чужими приветлива, а со своими, особливо со мной да со Стёпкою, та ещё Милава…
- Ну, и не помогай! Не люб я тебе совсем! Не сестра ты, а… - дальше я не слушала. Всё вышло, как я и думала.
Все парни такие одинаковые, и слова, и поступки их всегда предугадать можно. Один лишь Черноморд меня нынче удивил, да так, что лучше б и не удивлял вовсе. Нехорошее это удивление, ох, нехорошее! Чует моё сердце, добром это всё не кончится.
Стёпка всё ноет и ноет, сладу с ним никакого нет. С маленького такой: как взбредёт чего в голову, и, ну, канючить!
- Ладно уж, давай снять помогу! Только ведро это басурманское мне потом отдашь, хорошо?
- Но он же тебе не… - начал было Степан.
- И оружие моё не забудь почистить, как приедем! – Оборвала я его речи.
- Да, почищу, почищу! Ох, до чего ж настырная!
- Здорово! Ты собираешь всякую гадость на поле боя, потом с трудом в неё рядишься, с моим, к слову сказать, трудом, потом снять это сам не можешь, и я же ещё настырная! Благодарствую, братец…
Мы долго ещё беседовали, выясняя, кто из нас самый настырный. Я нарочно этот разговор затеяла, чтоб отвлечь Стёпку, потому как без боли эта штуковина едва ли снимется, а так заговорю его, глядишь, легче дело пойдёт. 
Шелом заклинило на славу. Я и так, и этак пыталась его расклепать – никак. Пришлось лезть в Стёпкину седельную суму за клевцами. С их помощью я отогнула заклёпки, подняла забрало и потихоньку высвободила взмокшую, всю в растрёпанных рыжих кудрях голову брата.
- Уф! – Выдохнул он. – Я уж думал, конца этому не будет! А зачем тебе этот мой шелом? Он же тебе не…. Стой! Стой! – Заорал брат, но, какое там?
Я уже кинула его трофей на землю и саданула по нему палашом для верности. Вражье страшилище с грохотом бухнулось и покатилось по крутому склону балки. Догнать его ну никак не вышло бы, уж больно густо заросли склоны всякой всячиной. Пока Стёпа собирался за ним в погоню, шелом, помахав ему на прощанье сломанным пёрышком, скрылся из глаз навеки. Какая потеря! Упаси Бог, заплачет.
Стёпка и вправду чуть было не расплакался. На какой-то миг стало жаль его, да ничего, ещё наберёт себе игрушек, коли жив будет. Мало ли, какого барахла после битвы кругом валяется?
- …нельзя доверить! Баба, ты и есть баба, вот, и весь сказ! – Бушевал братец.
Да, видать, зело дорог ему был этот тарантас, раз он бабой меня обзывать принялся. Всерьёз, значит, осерчал. Да, и пусть его, серчает. Слыхивала я уже всё это многократно, и не только от него. Ничего, остынет, пока доедем.
Так оно и вышло. Утихомирился, даже ещё не доезжая крепости, как только перед нами открылось поле брани, оставленное всеми поединщиками. Битва как-то сама по себе утихла, захлебнулась и разбрелась едва стоявшими на ногах воинами, своими и вражескими. Победителей в ней не было, как и проигравших, обычное сражение, всего лишь одно из многих.
Побеждённой чувствовала себя я, да иначе и быть не могло. 
Степан, как и всегда, принялся рыскать по полю в поисках чего-нибудь эдакого. Мне же хотелось поскорее попасть в крепость, доложиться начальству, да, и заползти в уголок потемней и попрохладней, и никого не видеть, хотя б до вечера.
Глава 19
Время было послеполуденное, и затихшее поле боя курилось на жаре нехорошим парком. Это кровушка наша русская, злыми ворогами пролитая, на солнышке иссыхает. По полю сновали здоровенные мужики, подбирая павших и попутно выглядывая трофеи всякие, в хозяйстве пригодные.
Воины уже унесли в крепость всех раненых соратников, там над ними теперь тётка Калина, да ученица её новая, Травинка, колдуют. Тётка совсем стара стала, уже плохо вдаль видит, мало чего слышит, нас, племянников своих, вечно путает, а, вот, в снадобьях по-прежнему сильна.
Травинка – худосочная, почти что прозрачная девица, вся аж какая-то зелёная, как в тенёк войдёт. Непонятно, в чём душа держится. Зато толковая да способная, а руки у неё – чистое золото. Она как к ранам прикасается, сразу становится легче. Знаю, приходилось уже с ней дело иметь. Месяца четыре назад в стычке с морскими проходимцами ранили меня в плечо, так под травинкиными руками рана та в неделю затянулась и поджила, а ещё дня через три-четыре я на ученья вышла со всеми.
Город наш большой и старинный. Стоит он частью на море Чёрмном, частью в степи. Со стороны степи окружён град многочисленными сёлами и весями, и живут в них землепашцы да ремесленники. По базарным дням они приносят и привозят снедь всякую и разные другие товары.
В детстве я очень любила бывать в веси, где кузнецы живут. Мне уж больно нравилось в огонь глядеть. В кузне он какой-то особенный, не как  в очаге. Вообще-то кузнецы – народ суровый и суеверный, баб в кузню стараются не пускать, но я, во-первых, была ещё дитё, а, во-вторых, разве от меня отвяжешься? Я всюду за отцом бегала, как собачонка малая.
Батя наш – знатный воин. И дед, и прадед мой, и другие пращуры тоже все были воинского сословия. Отец наш немногословен, но люди сказывают, что бесстрашным он уродился.
Однажды, будучи трёхлетком, сидел он под яблонькой да в игрушки играл. Вдруг небо заволокло, тучи быстро сгустились и почернели, началась страшная сухая гроза. Ветер поднялся такой, что переломал в садах почти все деревья, а в ту яблоню, под которой отец играл, прямиком молния ударила.
Тут-то мать его, бабушка моя, про него и вспомнила, а то всё носилась по двору, белье с плетня снимала да курей загоняла. Прибежала к той яблоньке, думала, уже в живых нет дитятка, а он сидит, где сидел. Яблоню молния та на две части разломала да подожгла, а отца, Слава Богам, не зацепило. Сидит он и смотрит, как огонь на ветвях упавших разгорается. Увидал мать свою, ручонкой на огонь указывает и говорит:
- Гьяди, мама, голит!
Огонь работники живо затушили, а мать от радости не знала, куда себя деть. Подхватила она дитя, и, ну, по соседям бегать да всем рассказывать, каков её сынок, и получил с тех пор отец имя – Хоробр. Я по отцу, получается, Дубрава Хоробровна, да не зовёт меня так никто пока ещё. Молода слишком и заслуг особых не имею, а отец мой – другое дело. Он – правая рука воеводы нашего, Сувора Всеславича. В бою никогда не сдаётся, что бы ни происходило. Спокойный и неспешный дома, на поле брани он делается неутомим и вездесущ, всё успевает, и войском командовать, и в поединки вступать, а всё потому, что он с младенчества Громовником отмеченный, вот, и вырос славным воином.
Весь, в которой мы живём, довольно большая. В ней размещаются воины с семьями и работниками. Снедь нам доставляют из соседних двух сёл, да, и сами мы кое-какое хозяйство держим, небольшое, правда, такое, чтоб бабы с детишками постарше сами могли с ним управляться, потому как мужи наши – все сплошь ратники, им на земле трудиться – только Богов гневить. Сеющие  смерть да не посеют жито, так испокон веков ведётся. Впрочем, и времени у них нет, чтоб с хозяйством мытариться: с утра учения, днём небольшой передых, а ввечеру у нас обычно забавы воинские начинаются. Молодые силушку богатырскую да искусство воинское кажут, опытные воины их рассуживают. И стар, и млад сбегается посмотреть, из соседних сёл и весей приходят.
Городище наш, хоть и на море стоит, нечасто нам бывать на море том приходится, только когда береговая дружина помощи просит, как в тот раз, когда в плечо меня ранили. В другое время делать нам на море особо нечего, да, и идти туда далёко. Так, вот, и живём – вроде бы на море, а на самом деле в степи. Да, родная степь, она мне и ближе. Море холодное, переменчивое,  коварное, а степь всегда на виду, и каждый час знаешь, чего от неё ждать и откуда придёт опасность.
Наша весь – не единственное воинское поселение, есть ещё и другие, по степи раскиданные. У нас тут далеко видать, особливо в ясную погоду, когда Огнь по небу скачет, золотым конём обернувшись. Поэтому в случае опасности запаляем мы костры сигнальные. Вот, и в этот раз вороги нежданные не смогли нас врасплох застать, знали мы заранее об их приближении, сигнальный дым дозорные сразу увидали. Мы тоже один костёр на стене крепостной запалили, дабы береговая дружина о приближении супостата ведала. Если б два костра заполыхало, значит, на помощь их призываем, а так – чтоб наготове были. Вот, уже три месяца оборону держим, врага к стенам своим не подпускаем, а, ежели подпустим, это уже осада будет. Худо тогда нам всем придётся.
Сказывают, город наш основан был пращурами, в незапамятные времена. Пришли наши деды с восхода Солнца, где семь рек великих протекают, как холод большой начался. Строили они дома деревянные да каменные, да храмы, Богам нашим великим посвящённые. Основанья тех храмов узорами из камня изукрашены, а узоры те Птице Славе, Матери Сва нашей посвящены были да Яриле – Батюшке. Красив, горд и светел всегда был наш град, со всех сторон ветрами продуваемый, да тёплым Солнышком освещённый!
Со стороны степи хорошо был город укреплён, надёжно, как и сейчас, дабы от кочевников и выродков разных обороняться. Только не думали Предки, что опасность с моря прийти может, вот, и отобрали однажды город ромеи проклятые, на боевых кораблях приплывшие. Было у них оружие странное, Предкам нашим неведомое, да огонь особенный они с собой привезли, какой даже водой загасить невозможно.
Вытеснили они нас, руссов, из нашего города да дома наши и храмы порушили, да кумиров и Богов наших стащили на площадь и сожгли всех в кострище. Кровавыми слезами умывалась Земля Родимая, да сыны её и дочери славные все в полях убитые лежали, и некому было их тела убрать с полей брани тех, вороньём облепленных. А сколько наших в рабстве ромейском сгинуло – не перечесть!
Разбрелись остатки войска с землепашцами да с ремесленниками по степи, и не скоро суждено им было вновь всем вместе собраться.
Ромеи, меж тем, на основаньях наших храмов солнечных свои кумирни понастроили, да возвели палаты каменные, и всё не своим трудом, а рабским. Каменными бабами да мужиками обнажёнными палаты те изукрашивали, одна срамота глядеть. А потом ещё всем сказывали, что они-де храмы те сами построили и узорами солнечными изукрасили, а на месте этом-де ничего не было, и люди там жили дикие, на деревах шалаши строили.
Но пришёл однажды их час расплаты. Мы, русы, ничего не забываем, про всё у нас в книгах особых, деревянных да каменных, записано, и на свитках кожаных, что у волхвов хранятся. Выросли поколения молодых, бездомностью да бесприютностью своей возмущённые. Собралось войско многочисленное, великими воеводами возглавляемое, и отправилось оно в поход супротив завоевателей.
Обагрилась Мать - Земля алой кровушкой, нашей кровушкой да чужеземною, и захватчики из городища нашего были выдворены. Часть их на кораблях быстрокрылых умчалась, а оставшихся Предки в море топили три дня и три ночи, дабы никому впредь неповадно было Землю Русскую завоёвывать. Божков их каменных в море покидали с обрыва крутого, дабы взоры наши видом своим не возмущали.
Узнала я всё это от стариков-сказителей, что по градам, да весям путешествовали, да от воинов пожилых услышала, да на свитках, что волхвы-воспитатели с собой носили, прочла. Нелегко разбирать письмена наши русские, да сокрыта в них великая истина.      
- Эй, ратница! – окликнул вдруг меня один из мужиков, снующих по полю.
Когда времена наступают бранные, всем ратных трудов хватает, и воинам, и землепашцам, и челядинам всяческим. В сраженьях они не участвуют, но разгребать им всякое приходится.
– Это не твоя ль кобыла там валяется? Иди хоть упряжь сними, а то пропадёт, ведь, ни за грош!
Дело говорит мужик. Упряжь та и вправду дорогого стоит, чтоб ей так вот пропадать. Да, и переседлать Птаху будет чем, а то седло чужеземное ничем не лучше давешнего шелома Стёпкиного.
Я принялась рассёдлывать свою падшую кобылку. Печально мне стало, хоть волком вой! Сколько служила мне моя Ласточка верой и правдою, и, вот, на тебе, рассёдлывай, Дубравка, а то и упряжи не увидишь. Невесёлые мои мысли нежданно оборвал детский крик:
- Мама! Мама! Маааамааааааааа!
Глава 20
- Мама, мамочка, очнись! Не умирай, пожалуйста, мама!
Я с трудом разлепила глаза.
- Требы уже были? – Спросила я заплетающимся языком.
Мне подумалось, что я перегрелась на Солнышке. Ну, или мне кто-то из своих вояк по башке случайно зарядил, и теперь я медленно прихожу в себя под каменными сводами крепости. Увидев над собой низенький беленький потолочек, я не на шутку испугалась, вздрогнула и резко села на своём ложе. В глазах сразу же потемнело, и я застонала.
- Вот, видишь, до чего ты себя довела? 
Боже, до чего резкий голос! В тоже время, до боли знакомый. Да, это же моя мать! Сейчас вновь начнёт меня чехвостить, да отравою обзывать. Сколько ж можно?
- Мама, не начинай! – Промямлила я. – Ты же знаешь, это моя судьба, мой путь. Дороги назад уже нет.
- Ты что такое городишь? – Похоже, мать была уже на пределе. – Торчать день и ночь в офисе твоя судьба? Из службы персонала нет обратной дороги? Да какого лешего ты вообще так много работаешь? Твой муж зарабатывает прекрасные деньги, ты можешь позволить себе работать на полставки или не работать вообще! Тебя дома нет сутками! Ты ребёнку времени почти не уделяешь!..
Мать всё блистала и блистала ораторскими талантами, а я ошарашено хлопала глазами. Ко мне постепенно возвращалась память. Интересно, это всегда во время обморока человек видит такие яркие сны? Хотя, нет, обморок со мной уже как-то раз случался, а снов таких во время него не было. Или это был не сон? Тогда что это было?
Неожиданно до меня дошло: во всём повинен кинжал Дубравки. Недавно он стал моей собственностью. Произошло это месяца полтора назад. С тех пор странности мои не только возобновились, но и обрели новые, более выразительные черты. Как, например, моё утреннее забытьё. Или этот недавний сон о Дубравке. Нет не о Дубравке! Во сне я сама была ею. Невероятно!
Похоже, я сказала что-то о кинжале вслух и сама этого не заметила. Зато, к великому моему прискорбию, заметила маман. Она слегка помотала из стороны в сторону головой, словно бы отказываясь верить услышанному, а потом, шумно выдохнув, спросила:
- Наталья, скажи, какой ещё кинжал? Ты связалась с какой-то сектой?
Час от часу не легче! Выкатив на неё бараньи глаза, я заорала:
- Мама! Ты что, перегрелась? Или водорослей своих переела? То я у тебя подлая изменница, то в секту записалась! Ты думай, что говоришь!
- А, что я ещё должна думать? – Зло поинтересовалась мать. – Дома не ночуешь, в обмороки сваливаешься, про какие-то требы с кинжалами мелешь…
- Мам, может, хватит бредить? Кода это я дома не ночевала?
- Прошедшей ночью, ласточка моя беспамятная! Ушла вчера чуть свет, а сегодня явилась на склоне дня вся из себя довольная, как кошка, которая съела мышь! Обещала ребёнку на выступление с ней пойти, фломастеры купить, а вместо этого всего – шиш с маслом!
- Никакой и не шиш с маслом, купила я фломастеры и краски купила. Всё в машине, я вытащить забыла… Стой, ты что такое говоришь? Я не ночевала дома?!
Выразительный взгляд матери ответил резко положительно. Должно быть, именно так психиатр смотрит на пациента, когда видит пусть небольшой, но всё же прогресс в лечении. Если и дальше так пойдут дела, мне выпадет шанс проверить это на практике.
Не зря первый вопрос, который медик задаёт пациенту при малейшем сомнении в его адекватности, это вопрос о том, какое сегодня число. Я весь день была уверена, что число сегодня вчерашнее. Какой ужас!
Я закрыла лицо руками. Хотелось провалиться со стыда поглубже. События прошедших двух суток начали складываться в определённую картинку. Выходит, я ушла вчера из дома с утра пораньше, доехала до работы, закончила там все дела, заперла в сейф документы… Далее следует провал, завершившийся идиотской сценой в кафе.
Неожиданно до меня дошло, что плечи мои вздрагивают, а сквозь пальцы сочатся горячие струи. Не знаю, сколько времени я сидела и беззвучно ревела, закрыв лицо руками. Отец давно уже под каким-то предлогом увёл Ярославу в другую комнату, и мы остались с матерью одни в залитой предзакатным золотом спальне. Мать не мешала мне реветь, и когда слёзы мои почти перестали бежать по щекам, изрекла:
- Не такой жизни я для тебя желала, Наталья. Не такой.
- А, какой? – Шмыгнув носом, поинтересовалась я. – Ты хотела видеть меня синим чулком с пятикилограммовой диссертацией в руках и с дыркой на подошве? Или толстозадой мамашей с тремя детьми?..
- Всё это было бы в сто раз лучше того, что происходит сейчас! – Отрезала мать и гордо выплыла из комнаты.
Я попыталась встать, но голова ужасно кружилась, а руки и ноги сделались словно бы чугунными, и я оставила попытки слезть с кровати. Да, и не нужна я там никому. Я слышала, как папа играет с Ярославой в одну из их шумных игр, до которых оба они большие любители, а мать, возмущённо вереща что-то в телефон, возится на кухне. Муж в командировке. Все при деле, и я могу спокойно валяться здесь, хоть до конца света, и вряд ли обо мне кто-то вспомнит.
Если так дальше дела пойдут, скоро я начну задумываться о смысле существования, делать неутешительные выводы, а там уж и до верёвки с мылом недалече. Нельзя таким мыслям позволять брать верх над всеми остальными, а то чёрт знает, до чего додумаешься.
Дубравка наверняка знала, для чего она живёт. У Предков вообще с этим было всё чётко: родился воином – воюй, родился смердом – прислуживай и так далее по списку. Я начала думать, что сословность, вообще, неплохая штука. Зря современные люди привыкли считать, что расслоение общества – зло, с которым нужно бороться всеми силами. Во времена оны каждый точно знал, на что он может рассчитывать и чего он делать не должен ни в коем случае. Порядка в головах и в жизни было больше.
Неожиданно я испытала острое желание снова взять в руки кинжал Дубравки, почувствовать его успокаивающий холодок, ощутить знакомое покалывание в кончиках пальцев. Возможно, у меня опять снесёт крышу, ну, и пусть! Зато это так здорово – быть сильной, смелой, по-настоящему полезной…
Однако кинжал был не здесь. Я заперла его в несгораемом сейфе с кодом на работе. Код знаю только я, даже начальству он неведом.
Кинжал отдал мне Его Степанович полтора месяца назад, когда я зашла навестить его на кафедре. Просто так, достал из сейфа и отдал. Причины на то были самые веские: кафедру закрыли. В ближайшее время он должен был передавать всё имущество специальной комиссии, то есть, просто отдать драгоценные экспонаты в чужие, бестолковые руки. Он никак не мог этого допустить. Вот, и распихал наиболее значимые находки по ученикам. Так есть надежда сохранить хоть что-то.
Факультет наш тоже закрыли, точнее расформировали. Декан, принадлежащий к одному из местных «кланов», не поделил что-то с власть предержащими из другого клана. В отместку те решили уничтожить факультет.
Что ж, бывает. В современном мире, окончательно впавшем в маразм, ещё и не такое бывает. Жаль только таких людей, как Степаныч. Человек всю свою жизнь отдал археологии, это был смысл и способ его существования, и каков итог? Очень печально было видеть своего учителя, в одночасье превратившегося из крепкого пожилого мужчины в немощного старика. В результате случившегося его разбил инсульт, от которого он так и не смог до конца оправиться. Надо будет выкроить время и навестить Степаныча. Я ничего не могу сделать, но точно знаю, что наши воспоминания за чаем доставят старику, хоть небольшую, но радость.
Нечто похожее пережила в своё время и моя мать. Хорошо, что она тогда была намного моложе, чем Егор Степанович сейчас, иначе история закрытия её НИИ могла бы обойтись матери гораздо дороже.   
Интересно, посетило бы меня очередное видение из жизни Предков сейчас, если бы я могла сию минуту прикоснуться к кинжалу Дубравки? Из последнего загадочного видения я даже кое-что сумела ухватить. Не запомнить, а именно ухватить. Это была Дубравка, скорбящая о потерянных в бою товарищах и ожидающая треб и тризны.
Она точно знала, что воин с поля боя попадает прямиком в Вирий. Это и было смыслом и закономерным итогом её жизни. А на что трачу свою жизнь я? Оформляю бесконечные бумажки. Служу фильтром, отбраковывающим негодных к работе людишек. Неужели смысл моей жизни в том, чтобы зарабатывать деньги и скупать на них всё подряд, чего моя левая нога захочет? Высокое предназначение, нечего сказать. Современный мир совсем спятил на почве жажды потребления. Уже задыхаемся в барахле, а сами покупаем и покупаем новое, чтобы распихать его по шкафам и забыть. Когда старые шкафы выйдут из моды, выбросить их вместе со всем содержимым, закупить новомодные и заново начать набивать их тем же барахлом, которое через несколько лет, а то и месяцев, станет никому не нужным.
Мы, конечно, как и наши далёкие Предки, производим на свет детей, растим и воспитываем их, утверждая, что в них и есть смысл нашей жизни. Только, что мы можем им дать, кроме вещей, продуктов и знаний? Умение зарабатывать деньги и скупать, что ни попадя? Бред какой-то.
Как всё было просто в студенческие годы! Мы точно знали, что должны посещать университет, сдавать зачёты и экзамены, и было нам от этого счастье. Счастье получать стипендию, счастье узнавать что-то новое, о чём никогда не напишет ни один учебник. Счастье просто хохотать до упаду, стоя на залитом Солнцем университетском дворике. Постепенно мысли мои унеслись в ту богатую событиями осень второго курса.
Глава 21
Каникулы уже закончились, а учёба захлестнула ещё не настолько, чтобы не спать ночей, корпея над учебниками. Всё пошло, как всегда: лекции, практические занятия, семинары, доклады, рефераты. Между делом – поспешные прогулки с подругами по золотеющему скверу, недолгие посиделки на университетском дворе, торопливые перекусы в подвальном буфетике.
В то время в нашем студенческом буфете появились новомодные гамбургеры как конкуренты пирожкам и булочкам, привычным с детства. За гамбургерами выстраивались очереди, всем желающим не хватало. Это потом их заклеймят страшным словом «фастфуд» и объявят врагами рода человеческого. Тогда это были наряду с дешёвым китайским ширпотребом дары «свежего» западного ветра, опрокинувшего наш железный занавес и щедро оделившего пятнадцать  «республик-сестёр» желанной независимостью, которую многие теперь клянут, на чём свет.
Мы были молоды, наивны, не приучены мыслить глобально, и многие события, о которых стоило бы задуматься, воспринимали как должное. Распался Союз? Да, туда ему и дорога! Все большие государства со временем распадаются, вот, и наше не стало исключением. На Западе нас называли «тюрьмой народов», вот, пусть теперь все республики, кормившиеся за счёт «ужасной» России, валят на все четыре стороны!
Кто сказал, что США – наш враг? Это какой-то замороченный тоннами глупых бумажек и собственной паранойей партработник придумал, а остальные подхватили! Штаты – наш самый первый друг, отныне, присно и вовеки. Не может народ, придумавший столь гениальные вещи, как джинсы, бродвейский мюзикл, голливудское кино и  гамбургер, быть нашим врагом!
Военные базы НАТО в Восточной Европе и Ближнем Зарубежье? Да, всё это, вообще, скоро отменят! Кому они нужны, эти НАТО, Варшавские договоры и прочая чушь? Все люди братья, все страны стремятся образовать мировое сообщество, где никто никому не желает зла. Это всё советская пропаганда выдумывала про каких-то заграничных врагов, чтобы держать нас в плену за железным занавесом, где каждый человек – винтик. А мы не винтики! Не винтики, и всё тут! Мы граждане мира. Точнее, пока нет, но скоро будем. Обязательно. Как только, так сразу.
Примерно так воспринималось нами то, что происходило в те дни: развал промышленности, инфляция, распад СССР, мошенническая приватизация, кризис неплатежей и пр. Оглядываясь назад, я прихожу в ужас, но это приходит в ужас я-нынешняя, руководящий работник, жена и мать. Я-18-летняя просто жила своей жизнью: училась, общалась с подругами, налаживала личную жизнь, пыталась как-то решать свалившиеся проблемы.
Мне их, к слову сказать, в то время жизнь подкидывала немерено. Что мне было за дело, например, до развалившегося производства? Развалилось, потому, что должно было развалиться. Неправильное это было производство! Молодой, обаятельный преподаватель новой для нас науки, мировой экономики, всё нам популярно объяснил, потрясая «библией» западных экономистов, учебником под названием «Экономикс». Забыл только рассказать о том, какая судьба обычно ждёт страны, не имеющие собственной промышленности, зато активно распродающие свои природные ресурсы.
Уже позднее, на старших курсах, я стала задумываться о том, почему преподаватели экономики, как и все прочие их собратья по ремеслу, живут так скромно: по десять лет носят один и тот же костюм, ездят на трамвае, а не на личном авто или такси, учат детей дома, а не за границей. Они же знают об экономике всё! Уж могли бы сообразить, как им немного разжиться, только этого почему-то не происходит.
Забегая вперёд, скажу, что университет научил меня очень многим полезным вещам: широко мыслить, искать, находить, систематизировать и анализировать информацию, делать обобщения и правильные выводы. Только жить не научил. А, жаль… Из всего изученного в универе я сделала один самый главный и далеко не утешительный вывод – подавляющее большинство наук мертво!
Это касается и новой экономики, азартно рушащей стереотипы Госплана, рассуждающей о мировом рынке, но не дающей ответа на вопрос, как заработать на новое пальто или автомобиль. Это касается истории, не желающей меняться, несмотря ни на какие археологические открытия и анализ архивных документов. Последние, к слову сказать, историки не очень-то стремятся анализировать. Всё ведь уже написано в толстенных монографиях! Зачем напрягать мозг и возиться в пыли времён?
Это касается педагогики, которая учит чему угодно, но только не тому, как справляться с непослушными, капризными детьми, не говоря уже о трудных подростках. Ни в одном учебнике педагогики нет хотя бы главы, да что там главы – параграфа, о том, как добиться дисциплины на уроке. Много говорится об авторитете учителя, есть даже типология этих самых авторитетов, но нет ни слова о том, как его, этот авторитет окаянный, заслужить в реальных условиях современной школы. Создаётся такое ощущение, что дети должны тебя увидеть – такого всего учителя-разучителя  - и обомлеть, и слушаться беспрекословно.
Только школьники не обомлевают от тебя, и всё тут! И твой университетский диплом, и твою прекрасную лженауку историю, и тебя самого, строго и правильно одетого, с твоей педагогической этикой и прочей ерундой видали они, сами понимаете, где. Вывод какой? Со мной что-то не так! Я недостаточно требовательна (строга, начитана, деловита и т.п.). Мне надо меняться в лучшую сторону! И начинаются самые дикие эксперименты над собой, детьми, изучаемым материалом… Результат – издёрганные учителя и не менее издёрганные и, вдобавок, ни черта не знающие ученики с вечно недовольными родителями в придачу! А был бы в учебнике педагогики тот злосчастный параграф, всё было бы по-другому, но его нет. Просто не существует в природе!
Однако в те прекрасные и не столь далёкие студенческие годы мы не забивали себе голову такими вещами. Мы просто учились, сдавали зачёты и экзамены, действовали по ситуации и жили своей молодой жизнью. Бесполезно нас в этом упрекать. Мы были юны и неопытны, а истина рано или поздно откроется сама. Правда, не факт, что ты после этого останешься прежним. Дай бог, если хотя бы целым останешься.
Но, когда это всё ещё будет? Никто не знает. Зато все знают, что молодость весьма непродолжительна и даётся только один раз.
Вот, и в те времена большинство нас, молодых-зелёных, наблюдая какие-то негативные перемены в стране, думало, что нас это не коснётся. Я была не исключением. Подумаешь, завод закрылся? А моя мама работает в НИИ Микробиологии, кто его тронет? Куда мы придём без микробиологии, где окажемся?
Намечающаяся личная жизнь и интересная работа на кафедре в ту осень не позволяли мне разглядеть следы беспокойства и озабоченности на лице мамы. Она всё чаще приходила с работы вовремя, что раньше случалось с ней крайне редко, и ничего не читала и не писала, засиживаясь в своём маленьком домашнем кабинетике допоздна. Теперь она много смотрела телевизор, рассеянно просматривала горы прессы и часами могла сидеть, уставившись в одну точку. Я списывала всё это на развод с отцом.
Он, кстати говоря, состоялся в середине сентября, в прекрасный, золотистый денёк, осиянный ласковым осенним солнышком. Мне казалось, что развод – это свершившийся факт и никакого впечатления ни на меня, ни на мать он произвести уже не может. Это просто официальное оформление давно сложившейся ситуации. Ан, нет. В тот день, возвратившись из универа, я заметила, что мама плакала. На меня её покрасневшие глаза подействовали угнетающе, и я несколько дней ходила на учёбу, делала домашние задания и мелкую работу по дому, что называется «на автомате». Меня мучили прекрасные воспоминания. Звучит, конечно, дико. Как прекрасные воспоминания могут мучить? Могут, если ты точно знаешь, что этого больше не повторится. Не будет больше нашей странной маленькой семьи из трёх разобщённых человек, и ни хорошего, ни плохого, что с ней связано, больше не будет!
Отца я не видела со времени отъезда в экспедицию. Похоже, он не искал встреч со мной. Конечно, я могла бы пойти к нему на работу, дождаться окончания смены, и тогда… Что, собственно, тогда? Оба испытаем неловкость, да, и только. Упрекать его я ни в чём не могла и не хотела. Нет ничего странного в том, что мои родители по инициативе отца развелись. Странно, что они умудрились прожить вместе так долго.
В конце концов, отец, ведь, не со мной развёлся. Я так, бесплатное приложение. Вот, и нечего лезть со своей бесплатной физиономией и смущать человека, решившего начать новую жизнь. Нечего портить ему удовольствие от этой новизны. Мне в его новой жизни места нет. Да, не больно-то и хотелось. Мы, ежи, птицы гордые: если нас не пнуть, мы не полетим.  Вот, если бы можно было повернуть время вспять и восстановить всё, как было, а так… Так я не хочу.
Если бы я тогда могла предположить, насколько причудливо сбудутся все мои связанные с родителями и семьёй желания, тайные и явные! Но об этом чуть позже.
Глава 22
Постепенно новая старая боль из-за расставания родителей притупилась, и я, что называется, вошла в колею. В конце сентября возвратился из экспедиции Егор Степанович, мы с Леной и Олей встретились, купили тортик. Едва успели его урвать, потому что единственная оставшаяся в городе кондитерская не справлялась с нагрузкой, с утра в неё выстраивалась жуткая очередь. Говорят, ещё более ужасная ситуация складывалась в винных магазинах, там люди в полном смысле душились за своё пойло, но я от этого всегда была далека.
Радостно возбуждённые, мы пришли на кафедру археологии. Степаныч встретил нас радушно. Мы все вместе – Степаныч, я, Оля с Леной, его секретарь и парочка аспиранток – пили чай, болтая обо всём на свете. Потом аспирантки ушли, и наши разговоры завертелись целиком и полностью вокруг экспедиции. Когда мы спросили о нашей работе на кафедре, Степаныч погрустнел.
- Видите ли, девоньки… - Он замялся и опустил глаза. – Тут такое дело… - Снова заминка. – Словом, я не смогу оформить вас лаборантками. Нам урезали финансирование, пришлось сократить ставки. Я понимаю, вы рассчитывали на эту работу, а тут… Вот, так!
Он развёл руками и, стремительно отойдя к вросшему в землю окошку (кафедра находилась в полуподвале), принялся внимательно изучать асфальт за стеклом. Мы с близняшками недоумённо переглянулись. Никто ни на какое вознаграждение не рассчитывал. Да, и, вообще, при чём оно тут, когда мы просто хотим заниматься любимым делом?
- Егор Степанович, - подала голос бойкая Олечка, - нас, вообще-то дома кормят! Не надо нам ваших несчастных ставок, мы так приходить будем, можно?
Степаныч долго молчал, потом выдавил:
- Спасибо, девочки. Я уже думал, что не осталось тех, кому просто интересно работать.
- А, как же ваши парни? – Робко поинтересовалась я. – Им, ведь, тоже интересно.
- Парни – это полевики, - пояснил Степаныч. – Камеральными исследованиями мало, кто из них может и любит заниматься. Да, и, вообще, большинство из них учится в других вузах.
- Как? – Округлила глаза Леночка. – Разве они не историки?
- Есть и такие, которые не историки, филологи, например. Есть среди них и два физика, и химик, но таких мало. В основном эти ребята – историки из педагогического…
- Педики, значит! – Выпалила Олечка и расхохоталась.
Мы с Леной долго сдерживались, но, в конце концов, покатились со смеху, потом присоединились и Степаныч, и секретарь, одинокая, блёклая особа неопределённого возраста.
- Ну, ты, мать, даёшь! – Выговорил Степаныч, отсмеявшись. – Разве так можно?
- А, что? – Невинно поинтересовалась Оля. – Есть же медики, а они педики.
К слову сказать, этих самых «педиков» в нашем вузе не жаловали ни студенты, ни преподаватели. Все считали пединститут рангом ниже университета, и даже сейчас он пользуется меньшей популярностью, и плата за учёбу там существенно ниже, чем в классическом университете. Позже я узнала, что подобное высокомерное отношение к своим пединститутским собратьям демонстрируют универовцы по всей стране, не только у нас в городе.
Действительно, в университете глубоко изучаются науки, а не методика их вталкивания подрастающему поколению. Те, кто окончил университет, считают выпускников пединститута недообразованными обучающими машинками с указкой; пединститутовцы думают, что все мы – просто высоколобые умники, возомнившие о себе с три короба на ровном месте. И те, и другие в чём-то по-своему правы, потому что когда начинается реальная работа с этим самым подрастающим поколением, выясняется, что и выпускники университета, и молодые учителя, окончившие пединститут, находятся в одинаково плачевном положении. Ни универовцы со своими глубокими знаниями, ни пединститутовцы со своим правильным педагогическим подходом не производят на школьников ровным счётом никакого впечатления. Ну, разве что как объект насмешек мы ещё сгодимся, а так – «полный отстой»!
Одно время я много размышляла над подобным отношением учеников к учителю, особенно молодому, и пришла к выводу, что причина в неограниченной доступности школьного образования. То, что всем и всегда доступно, не вызывает ни уважения, ни священного трепета. Оно попросту не ценится.  Кроме того, доступность образования вообще порождает избыток образованных людей, и к ним уже не относятся так, как раньше, когда квалифицированный специалист был «штучным товаром».
Я, конечно, как и все граждане нашей страны, против платного образования в школе, да и в вузе, но я считаю, что напрасно в школах рисуют, закрыв глаза, трояки, там, где светит твёрдый кол с плюсом. Постепенно двоечники усвоили, что их всё равно будут тянуть из класса в класс, и аттестат в итоге дадут. То же относится и к злостным нарушителям дисциплины. Нельзя сейчас выгнать нарушителя из школы, он маленький. Не беда, что он ведёт себя с учителями и одноклассниками как закоренелый уголовник. Выгнать нельзя, и всё, возраст не тот.
Умные дяди и тёти из Министерства, сделав доброе, но строгое лицо, объясняют нам, убогим, что куда-де ребёночек пойдёт, если его исключить из школы?.. Мне лично наплевать, куда. Пусть идёт, куда хочет. Совершит преступление – у нас правоохранительную систему ещё никто не отменял. Захочет взяться за ум – пожаллте в школу для умственно отсталых, а по окончании в ПТУ, что попроще. А, как ещё? Больше никак. Тогда дети и их родители будут держаться за школу, прикладывать все усилия, чтобы не оказаться в яме. Кто усилий прикладывать не желает, тому туда и дорога.
Вот, и «педики» Степаныча, занимающиеся археологией, когда-нибудь окажутся в школе, хотя бы на практике. Им там покажут Варфоломеевскую ночь с Октябрьской революцией. И Инквизицию с Конституцией. Пока они молоды и наивны, пусть помечтают о своей высокой миссии. Мечтать надо. Я в детстве читала, что некоторых это окрыляет.
В общем, той знаменательной осенью мы с близняшками рьяно взялись за работу на кафедре Степаныча. Я стала допоздна засиживаться над документами и экспонатами. Девчонки тоже погрузились, каждая в своё любимое занятие. Оля корпела над тонкой очисткой монет (очередной огородник раскопал клад 17 в.), Лена иногда помогала то ей, то мне, но чаще занималась «хозяйством». Это был явно её «конёк». Позже она говорила, что открыла в себе эти способности только благодаря экспедиции и Степанычеву «кухонному рабству». Вот, ведь, как повернуло!
Тогда, на кафедре, Лена отмывала от векового осадка чумазые кафедральные чашки,  с удовольствием варила нам всем вкуснейший кофе, наводила порядок в шкафах, которые, похоже, не разбирали уже лет двадцать. Она находила там такие смешные вещи, что от нашего хохота потом до ночи тряслись стены во всём корпусе. То какие-то дамские туфельки по моде 50-х годов с каблуками-копытами и нелепыми бантами, похожими на закорюченных жаб. То потрескавшаяся от времени, ссохшаяся коричневая сумочка, словно выхваченная в гастрономе у несчастной старушки. То мужской башмак с тупым носом и отвалившимся высоченным каблуком. В общем, массу интересного хламья.
Ещё Лена силами студентов-первокурсников так переставила мебель в нашем темноватом подвальчике, что света стало хватать всем. Как она так сообразила? Талант, не иначе. Егор Степанович не мог на нас нарадоваться, и так проходили почти все наши дни – весело, насыщенно, с пользой для себя и дела.
По вечерам меня ждал обычно после работы кто-нибудь из друзей-геологов, и если ему хватало ума прийти трезвым, мы отправлялись гулять в центр. Навстречу нам спешил вымотанный за день народ, ветер мёл опавшее золото осени, в воздухе носились разные приятные запахи вечернего города, а мы всё шли и шли, по бульварам, улицам и скверам, иногда молча, а иногда ведя неспешную беседу. Если же парень был выпивши, я под любым предлогом отправляла его домой. Ссориться с ними я не собиралась, я ведь ничья ещё пока не жена. Вот, только «поддатых» не люблю ужасно, поэтому вежливенько пьянчужку выпроваживала.
Глава 23
Однажды после насыщенного учебно-трудового дня и затяжной прогулки после него я пришла домой весёлая, голодная и немного уставшая. Свет в окнах горел, значит, мать уже дома. В прихожей я увидела её туфли, валяющиеся, словно пьяные мужички, как попало, на значительном расстоянии друг от друга. Неподалёку «прикорнула» скукожившаяся от небрежного обращения сумка. Моё сердце оборвалось. Мама никогда так не обращалась со своими вещами!
Я прошла в комнаты и свернула в мамин кабинетик, где и горел свет. Увиденное заставило меня окаменеть. Мать сидела за письменным столом, уронив голову на сложенные руки. Перед ней не было никаких книг, газет или бумаг, стол был чист и пуст. Плечи матери не вздрагивали, она не всхлипывала, и вообще не издавала никаких звуков. Складывалось ощущение, что она так уснула. Или… нет, о таком даже подумать страшно!
- Мама! – Позвала я. – Мам, ты спишь?
Мать подняла лицо, и я увидела то, что, в общем-то, ожидала увидеть. Красные, заплаканные глаза, почти синюшная бледность...
- Наш институт закрыли, - произнесла мать, не дожидаясь моих вопросов. – Нет больше нашего НИИ Микробиологии республиканского значения.
- Как? – Остолбенела я. – Вот, так, просто взяли и закрыли? Кто закрыл? Как они могли? – Вопросы сыпались как горох.
- Нет, конечно, не просто так. Закрыли по решению комиссии из Москвы. Она у нас весь сентябрь работала.
Мне стал понятен смысл маминых ранних возвращений и её тяжёлой задумчивости последних недель.
- …нерентабельны, - продолжала говорить мать. – Не нужно столько научных работников стране, нет денег, чтобы всех нас кормить, дармоедов несчастных!
Голос мамы начал всё больше напоминать писк. В конце концов, слова слились в один сплошной писк, перешедший в какие-то нечеловечески горестные рыдания. Я стояла и моргала своими круглыми гляделками, ненавидя себя за свою теперешнюю беспомощность и равнодушие, с каким относилась в последнее время к матери. Я должна была понять, что у неё серьёзные проблемы!.. С другой стороны, как я могла защитить её от них? У меня нет ни власти, ни связей, ни… ума у тебя нет, дура несчастная, ума! Хотелось крикнуть самой себе.
Преодолевая ставшее вдруг невыносимо мощным земное притяжение, я на деревянных ногах подковыляла к матери и обняла её. Ничего ей сейчас не нужно. Просто выплакаться, и всё. Завтра мы с ней что-нибудь придумаем. Мы всё обсудим и решим.
Назавтра я рано ушла на занятия, мама ещё спала. Вечером тоже поговорить не удалось, потому что к нам домой явились мамины сотрудники, теперь уже бывшие, и долго что-то обсуждали за чаем. На следующий день мама вновь отсыпалась, а вечером пришли совсем другие сотрудники, они грозились побить окна, выломать двери, разнести весь квартал и т.д., если мама и прочее руководство срочно не восстановят институт. Слёзы – сердечные капли – сон от нервного переутомления.
В последующие дни нашими «гостями» были: три небритых оперативника, после которых мы потом долго проветривали дом, потому как они оставили нам на долгую память «ароматы» несвежих носков и рубашек; до противности промытый и наглаженный следователь прокуратуры, благоухающий каким-то диковинным парфюмом; несколько полинялых, слезливых тётенек-лаборанток… Всех и не упомнить. В общем, поговорить нам удалось нескоро.
Разговор состоялся в тот день, когда мама вытащила из похудевшей пачки очередной «стольник», чтобы пойти с ним за продуктами. Ей при увольнении выплатили пособие и зарплату, но этих денег не могло хватить на всю жизнь. У нас были ещё какие-то сбережения на книжке, но в стране свирепствовала инфляция.
- Вот, остатки «роскоши», - посетовала мать, заметив мой напряжённый взгляд. – Дальше не знаю, как быть.
- А на другую работу… - начала я.
- Какую другую? – Прервала меня мать. – Что я ещё умею, кроме… - Она запнулась.
Явно назревали очередные слёзы.
- А в школу? – Робко спросила я. – Биологию преподавать.
- Биологию? – Переспросила мать. – В школу, говоришь? У меня, конечно, осталось немного часов на кафедре, но это такой мизер! А, вот, в школу… - Бормоча что-то, мать ушла в магазин.
В то время были в ходу продуктовые талоны, и на них можно было купить немного синей, в цвет самого талона, курятины и триста граммов голубой вермишели в тон. Ещё -  кусок вонючего хозяйственного мыла и чуть больше полкило сахара в бумажном кулёчке, бессовестно выдаваемого наглыми продавцами за килограмм. Давали также талон на бутылку водки, которую можно было заменить пачкой чая, что мы и делали.
Продукты в коммерческих магазинах уже появились, но цены на них были запредельными. Мы покупали там сыр, халву, сливочное масло на развес такими смешными, маленькими кусочками, но нам хватало. Нам с мамой немного надо, но нас, похоже, хотят лишить и этого. Как не допустить голодной смерти? Можно, конечно, спросить у препода-экономиста, но вряд ли он сам был в лучшем положении.
Мамины походы по окрестным школам закончились ничем. В школы подальше тоже не нужны были учителя биологии. Штат любой школы был укомплектован с избытком, в том числе за счёт оставшихся без работы научных сотрудников. Детские сады, куда мать тоже попыталась сгоряча устроиться, массово закрывались. Если дела и дальше так пойдут, мне не на что скоро будет доехать до универа. Надо было предпринимать что-то срочно.
Мой путь домой пролегал мимо почтового отделения. Как-то раз в окне его я разглядела тетрадный листок с объявлением о том, что требуется сотрудник на сортировку корреспонденции. Однажды я что-то краем уха слышала, что сортировка начинается рано утром и заканчивается, когда все нормальные люди ещё только спешат на работу. Немного подумав, я зашла прямиком к заведующей.
Та поглядела на меня опытным глазом и объявила, что я не справлюсь, там приходится огромные мешки с письмами с места на место переставлять, поэтому нужны здоровые, сильные женщины. В те времена не было таких средств связи, как сейчас, вот, и слали люди друг другу тонны макулатуры. Опустив глаза, я выскользнула из её пропахшего сургучом почтового царства и отправилась восвояси.
На следующий день Егор Степанович посетовал, что некому убирать аудитории, все уборщицы разбежались. Я, недолго думая, предложила себя на эту, с позволения сказать, должность. Удивлению препода не было предела. Буквально месяц назад мы с Леной и Олей уверяли его, что ни в чём не нуждаемся, а тут – на тебе! Пришлось рассказать ему, естественно, не вдаваясь в детали, о наших с мамой семейных делах. Терпеть не могу жаловаться! Да, я и не жаловалась. Просто монотонно констатировала факты, спрятаться от которых уже не было никакой возможности.
Степаныч молча выслушал меня, ушёл куда-то, а через четверть часа вернулся. Всё это время я, пунцовая от стыда, не могла сойти с места. Возвратившись, препод застал меня стоящей всё в той же позе. Глаза его хитро поблёскивали. Он имел вид Деда Мороза, который вот-вот осчастливит несчастную сиротку так, как ей ещё и не снилось. Почему-то некстати вспомнилась девочка со спичками из сборника жутких сказок Андерсена.
- Ты не поверишь, но я только что нашёл тебе работу. После занятий будешь бумажки в архиве перекладывать. Денег платят столько же, сколько и поломойке, зато вёдра с водой не чалить и шваброй не махать. А то, куда тебе уборщицей? Совсем загнёшься, и так глядеть, вон, не на что! 
Умеет Степаныч сказать приятное женщине! Правда, мне в тот момент было наплевать на его «комплименты», главное, что у меня будет работа. Пусть низкооплачиваемая, но работа! Я молча бросилась Степанычу на шею.
- Ну-ну, ты поаккуратней, - пошутил он. – Я ведь всё-таки человек женатый, вдруг увидит кто-нибудь? Моя старуха мне зенки-то повыдерет!
К слову сказать, его «старуха» преподавала у нас иностранные языки. Это была очень изысканная дама, и, несмотря на её почтенный возраст, все девчонки хотели быть на неё похожими. Это надо – «старуха»! Хотя, пусть уж лучше обзывается, чем бегает по молодым сотрудницам и детей им таскает вместо аиста.
Домой я летела, как на крыльях. Там я застала мать, перебирающую и  внимательно разглядывающую свой нехитрый гардероб. Лицо её было спокойным и даже умиротворённым. Давненько я её такой не видела. У меня мелькнула мысль о поклоннике. А, что? Мама ещё очень даже ничего себе женщина! Если принарядить, то и, вообще, класс!
Тут же выяснилось, что свидания не предвидится.
- Вот, завтра на работу выхожу. Ищу что-то подходящее.
- Куда устроилась? – Спросила я, и по телу прокатилась волна радостного предчувствия.
На это мать глубоко вздохнула, помолчала немного и выдохнула:
- В торговлю.
Я знала, что в нашем Крытом рынке имеется современная, оборудованная по последнему слову техники, лаборатория. Там анализируют продукцию частников. Место денежное и хлебное. Конечно, не предел мечтаний для мамы, но всё же.
- В лабораторию? – Поинтересовалась я для приличия, и так, ведь, всё понятно.
На этот раз мать долго молчала. Потом ответила:
- Да. «Рыбный магазин» лаборатория называется, а должность – заведующая гирьками, весами и прилавком. Ищу, вот, что-нибудь понаряднее из одежды. Обожаю, когда мои вещи вымазаны рыбой!
Мать покраснела и отвернулась, а я в очередной раз онемела, не зная, что сказать.
Только я открыла рот, чтобы провякать что-нибудь утешительное, как вдруг кто-то постучал в окно. Выглянув, я увидела, как промелькнула объёмная мужская куртка. Тогда только появились двусторонние китайские пуховики, и в них с наступлением ноябрьских холодов нарядился почти весь город. Эти пуховики ещё были такие интересные: одна сторона, допустим, зелёная с фиолетовым воротником, а вывернешь, и куртка становится фиолетовой. Хорошие, тёплые куртки, только перья из них со временем начинали лезть как из подушки. Выражение «чудо в перьях» перестало быть метафорой.
Я подумала, что снова пришёл оперативник или ещё какой-нибудь мужик с претензиями к моей несчастной, издерганной мамочке. Как же я ошибалась!
Глава 24
Открыв дверь и приготовившись высказать визитёру всё, что я думаю о нём, о ситуации в стране и китайских пуховиках, я обмерла. На пороге стоял похудевший, измождённый отец, тем не менее, какой-то странно помолодевший. Его глаза выжидательно - умоляюще смотрели на меня из-под низко надвинутой чёрной вязаной шапки.
Всё бы ничего, я знала, что рано или поздно мы увидимся, и произойдёт это, скорее всего, неожиданно, но всему есть предел. Отец прижимал к себе завёрнутого в одеяльце малыша. Похоже, он окончательно потерял рассудок: припереться с грудным ребёнком, на ночь глядя, к бывшей жене и взрослой дочери!.. Его новая жена, видимо, ему под стать: как она могла отпустить поздним вечером мужа с ребёнком, завёрнутым в тонкое одеяло, незнамо куда? Что со всеми нами такое творится?!
Я тоже хороша: стою, вылупив глаза, в дверном проёме, бессловесно пялясь на психа с грудным ребёнком в руках. В это время за моей спиной в комнате мать, заслуженный научный работник, микробиолог, выбирает, во что ей одеться на работу продавцом в рыбный магазин! Могла ли я представить себе что-то более абсурдное полгода назад? Да, я и месяц назад не могла вообразить себе такое!
У меня на какие-то доли секунды мелькнула мысль захлопнуть дверь и забыть то, что я увидела за ней, как галлюцинацию. Меня остановило хлипкое одеяльце ребёнка. Это было бело-зелёное канвовое одеяло, годное для гораздо более тёплой погоды. Если я не впущу отца, ребёнок простудится, потому что обратно им идти достаточно далеко.
Двигаясь, словно зомби, я посторонилась и сделала деревянный приглашающий жест. Отец, не сводя с меня воспалённых глаз, вошёл в дом.
- Наташа, впусти человека в дом, слишком прохладно, чтобы… - послышался ровный голос матери.
Она выглянула в прихожую и осеклась. Видимо, её посетили те же мысли по поводу ребёнка, что и меня перед этим. Она посторонилась, и отец медленно, словно бы нехотя вошёл в гостиную. Видимо, он давно уже шагал, прижимая к себе ребёнка. Взгляд его буквально примёрз к нашему жёсткому, старомодному и старообразному креслу. Мать сделала приглашающий жест, как две капли воды похожий на мой, такой же деревянный. Очки она перед приходом отца зачем-то сняла, и теперь её близорукие круглые глаза беспомощно мигали, не в силах оторваться от непривычного зрелища.
Однако надо знать мою маман. Она быстро опомнилась и взяла свои эмоции под жесточайший контроль.
Когда отец уселся с ребёнком поудобнее, мать ядовито поинтересовалась:
- Ты решил показать нам своего отпрыска? Твоя жена могла бы одеть ребёнка потеплее, не май на дворе.
- Её больше нет, - устало вымолвил отец после продолжительного молчания в обстановке всеобщей неловкости.
- Чего нет? – Не поняла мать.
- Не чего, а кого. Ирины больше нет. Она тяжело переносила беременность. Во время родов отказали почки. Девочку спасли, а её нет, - отец говорил простыми, короткими предложениями, и от этого их смысл становился таким страшным и таким доходчивым, что горло перехватил железный спазм, а по спине побежали потоки могильного холода.
Отец всё говорил и говорил что-то. Я запоздало улавливала смысл сказанного им. Заключался этот смысл в том, что аккурат при появлении его ребёнка на свет больницу отключили от электросети за неуплату, и аппарат «искусственная почка» стоял в углу бесполезным хламьём, пока умирала молодая женщина. Так мой папа стал отцом-одиночкой.
Теперь девочку оставить не с кем. Завод закрылся, и отец завербовался на Север. Там работают норвежские нефтяные платформы, и на них можно устроиться только по знакомству. На счастье отца такие знакомства у него были, и его приняли, но тут такое.
- Разве у ребёнка нет родственников со стороны мамы? – Мать поджала губы.
- Родственники есть. Старая бабушка и папаша-алкоголик. Я хотел пристроить девочку в дом ребёнка…
- Что – о – о – о?! – Такими круглыми глаза матери ещё никогда не были.
- На время, - успокоил её отец, - на время. Пришёл туда, а там…. – Отец замолчал, опустил голову и вцепился большим и указательным пальцами во внутренние уголки глаз. Там находятся слёзные железы. Нечеловеческим усилием ему удалось подавить слёзы. На этот раз. – Там, продолжал он, - даже горячей воды нет. Электричество постоянно отключают. Медсёстры носятся с железными тазиками, дети по три часа немытые валяются… - долго сдерживаемые слёзы прорвали все заграждения и хлынули по плохо выбритым щекам отца. Он не рыдал и не всхлипывал, просто слёзы текли ручейками и скатывались крупными каплями на фиолетовый воротник пуховика. Если так дальше дело пойдёт, этот воротник скоро станет мокрым насквозь, - … смесей не хватает, пелёнки на половые тряпки похожи, - продолжал перечислять отец все ужасы приюта. – Там не то, что дитё оставить, всех других детей забрать хочется, - ну, это мы уже и так поняли, а отец всё говорил и говорил. Ему нужно было выговориться, и у него была такая возможность: мы с матерью ему не мешали, потому, как совсем остолбенели. Все наши предыдущие проблемы показались такой ерундой! - … заберу, когда вернусь, - продолжал тем временем незадачливый «молодой папаша». – Подыщу няню, жить будет с прабабушкой, уж справится она с ней ночью, а днём няня будет смотреть…
- Дай сюда ребёнка, - прервала его мать жёстким, командным тоном. Отец недоумённо воззрился на неё. – Совсем рассудка лишился! – Продолжала распекать его мать. -  Какую няню? Чтобы она бандитам продала ребёнка, на органы? – Браво, маман! Ты всегда умела во всём видеть один только мрак и ужас! – Как ты себе представляешь пожилого человека, встающего ночью к ребёнку? Сколько лет Ириной бабушке?
- Восемьдесят, - обескуражено сообщил отец.
- Совсем хорошо! – Мгновенно отреагировала мать. – Лучше и быть не может! Ребёнок останется с нами, а тебе не надо никуда ехать. Я нашла себе работу в торговле, прокормимся уж как-нибудь. С ребёнком будешь сидеть ты сам!
- Нет, - ответил отец как-то очень буднично, но твёрдо. Я никогда не слышала, чтобы он так разговаривал с мамой. – Я поеду на Север, и буду зарабатывать деньги. Там работают вахтами, по две недели. Я уже отработал смену. Расплачиваются там сразу.
В подтверждение своих слов папа вытащил из кармана тоненькую пачку денег. Это были не наши деньги, а та самая пресловутая «конвертируемая валюта», доллары, то есть. Если то, что держит в руках отец, отнести в обменный пункт, каковых расплодилось множество, то в рублях это будет пачка толщиной… ого, какой толщиной, одним словом! Мы с матерью вытаращились на эти деньги, словно на заморскую невидаль, какой они, впрочем, и были.
- Вот, возьми, - приказал он матери. Та молча повиновалась. Малышку к тому времени я уже мягко выцыганила у неё. Я даже не успела как следует рассмотреть сестру. На моих глазах разворачивался невиданный спектакль: похоже, мать с отцом меняются ролями. Интересно, надолго ли? Вскоре выяснилось, что навсегда. Жизнь, наконец, неторопливо начала расставлять всех по своим местам. – Тебе не надо больше ходить на работу, тем более в торговлю, - отец сделал нажим на словах «не надо». – Я буду зарабатывать деньги, Наталья учиться, а ты посидишь пока что с ребёнком. Работу, если что, найдёшь потом.
- Я тоже устроилась на работу, - бухнула я и покраснела.
Мама и папа воззрились на меня, ожидая объяснений. Я вкратце рассказала, что это за работа. Мать начала говорить что-то про архивную пыль, книжных паразитов и прочее в этом духе, но отец прервал её:
- Пусть поработает. Узнает, что почём, - отрезал он, и мать не стала больше ничего возражать.
От шока, должно быть.
Отец посмотрел на часы и объявил, что ему пора на самолёт. Мы не смели его задерживать. Напоследок он сказал, что по возвращении снимет себе квартиру, но тут вмешалась я:
- Ты что, бездомный? У тебя есть, где жить!
- Видишь ли, Наташа..  -  начала мать, но я прервала её:
- Наташа-то всё видит, это вы ни черта не видите! Вам мало неприятностей? Вы хотите, чтобы из-за вас ещё кто-нибудь умер? Или тебе, папочка, ещё одну семью себе на шею посадить захотелось? Чего вы оба добились? Хватит уже хренью заниматься! Вам ребёнка растить надо!
Я прекрасно понимала, что говорю недопустимые вещи и употребляю грубые слова, но мне было наплевать. Я должна вразумить их, во что бы то ни стало! Родители молча смотрели на меня. Когда я иссякла, отец протянул:
- Да-а-а… Наташка-то совсем взрослая стала!
Он попрощался с малышкой, отсалютовал, словно древнеримский центурион, нам с матерью и отправился на свой самолёт. Теперь он был главой бабьего царства, которое нужно кормить и одевать, и роль добытчика пришлась отцу по душе. Это, вообще, в мужской природе – быть добытчиком и защитником. Позже мать рассказывала мне, что даже при слиянии мужской и женской клеток во время зачатия мужская берёт на себя покровные и питательные функции. Природа всё продумала, и нечего переть против неё.
- Постой! – Крикнула мать, когда отец уже дошёл до калитки. – Девочку-то как зовут?
Отец хлопнул себя по лбу и извлёк из внутреннего кармана свидетельство о рождении. Мою новорождённую сестрёнку звали Аней. Морко Анна Ростиславовна. Во, как!
Глава 25
Интересно, где сейчас Анька? Ах, да, она же уехала с классом в Петербург, их как лучший класс по итогам прошлого года премировали бесплатными путёвками. Анька у нас, вообще, умничка, и класс у них на редкость сильный подобрался. Внешне она полная моя противоположность – высокая для своих лет, атлетичная девочка с нежно-карими глазами и тёмно-каштановыми волосами, а по характеру мы с ней очень похожи.
Анька – моя отрада и моя маленькая подружка. С ней даже просто посидеть и помолчать приятно. Не то, что моя Ярослава, которая в момент с ума сведёт своими претензиями и нытьём. Бабушкина внучка. Не представляю, как бы мы жили без нашей Аньки. Сейчас уже совсем не важно, как она появилась в нашей ненормальной семье, главное, она вносит в нашу жизнь некую умиротворённость.
Правда, умиротворённость эта проявилась далеко не сразу. С появлением Ани в нашу жизнь ворвался поток таких перемен, какие раньше и во сне привидеться не могли. Соседи сразу же принялись третировать нас своими расспросами, охами – ахами и советами по поводу сложившейся ситуации. Ни я, ни мать не посвящали их в перипетии наших семейных трудностей, но им всё стало известно и без нас. В конце концов, на семейном совете было принято решение о переезде в другой район. Помучившись полгода с обменом, мы оказались на другом конце города в трёхкомнатной квартире панельного дома, окна которого выходили одной стороной в парк, другой – на детский сад. 
Поменять дом на квартиру, а не на дом в другом районе, пожелала мать: в многоквартирных домах соседи редко интересуются делами друг друга, и поэтому там легко затеряться, что нам и было нужно. К тому же, в квартире все удобства, не нужно самим красить фасад дома и чинить крышу. Да, и садом – огородом мама никогда не увлекалась, этим папа у нас заведовал. В общем, все плюсы переезда налицо, но чего всё это стоило мне!
Я никогда до этого не жила в квартире, так и хочется сказать, «в клетке». Это было так дико и непривычно: сидеть в замкнутом пространстве, без возможности сию минуту выйти на воздух! Даже лоджии оказались заделаны стёклами. Там всё чем-нибудь было заделано: стены и потолок в ванной заделаны зеркальным кафелем (радость нарцисса!), кухня полностью «закатана» в кафель весёленьких расцветочек, да ещё и с большой фантазией, пол застелен линолеумом…
В общем, ремонт по тем временам в нашем новом жилище был просто восхитительный, с применением дорогих материалов и явно «по блату». Вот, только радости во мне это не вызывало. Вдобавок, прогулки с Анечкой превратились для меня и мамы в настоящую пытку – этаж последний, лифт работал, как и всё в девяностые годы, то есть, почти никак. Ещё и ощущение плена в железобетонной клетке, где даже под ногами не привычные, поскрипывающие деревянные досочки, а мёртвый бетон, покрытый таким же неживым линолеумом.
Не успели мы толком вынянчить Аню, как в нашу жизнь ворвалась Ярослава. Я не могу думать о появлении на свет моего ребёнка по-другому, только так: она действительно ворвалась.
Неожиданно меня захлестнули совсем другие воспоминания. Они были связаны с бедным, насквозь несчастным «рогоносцем» Валерой. Валера в своё время, в отличие от нашей доченьки, не ворвался, а плавно вошёл в мою жизнь. Он не был интрижкой или приключением, и я не помню ничего интересного и захватывающего, связанного с нашими до свадебными отношениями.
Просто в один прекрасный осенний вечер я обнаружила себя идущей с ним за руку по вечернему парку. Листва мягко шуршала под нашими ногами, в серовато-синем небе нехотя загорались звёздочки, лёгкий ветерок овевал прохладой щёки. В тот момент мы уже считали себя парой. Точнее, Валера считал, а я просто молча соглашалась.
Никто никогда до этого не предлагал мне встречаться, и Валера не был исключением. Он просто начал в какой-то момент вести себя как «мой парень», и у меня складывалось ощущение, что он считает меня «своей девушкой» уже целую вечность. Я не знала, как вести себя в подобной ситуации. Отказать? Так меня никто не спрашивал. Согласиться? Смотри предыдущее утверждение. Он просто назначал свидания, а я исправно на них приходила. Не потому, что горела желанием увидеться со своим ненаглядным (Да, там и глядеть-то было особо не на что!), а просто потому, что у меня не было причин не явиться: Валера не пил, не курил, не выражался, занимался спортом. Семья его была простой, но порядочной и трезвой.
Внесли свой вклад в становление наших отношений и бесконечные подколки, а порой и открытые нападки со стороны матери, тёти и кузин (Папа, дядя и кузен, к счастью, помалкивали.). Эти милые родственницы, превратившиеся вдруг в каких-то фурий, просто сживали меня со свету за то, что у меня нет парня. Что думала обо мне маман, я уже писала. Вот, я и развеяла их сомнения в моей полноценности, начав регулярно ходить на свидания с невысоким, плечистым и кряжистым Валериком. Он не был ни красавцем, ни выдающимся умником, но просто источал спокойствие и надёжность. Его всегда тёплые руки и круглые глаза цвета свежезаваренного чая вводили меня в состояние умиротворённости и покоя.
Неспешные прогулки по вечереющему городу (Валера заходил за мной после работы, либо назначал встречу в центре.), походы в модные тогда видеосалоны, изредка – посещение видеодискотек (Пляски под заграничные видеоклипы – офигеть, как круто!), вот, и весь нехитрый набор. Да, и ещё чуть не забыла про конфеты, духи и косметику. Мой парень почему-то дарил мне только их, напрочь забывая о цветах и всяких-разных милых безделушках.
Оно и правильно: жизнь в их маленьком городке была скромной, небогатой, вот, и вырос парень практичным. Зачем покупать цветы, которые завянут или какие-нибудь статуэтки, которые так легко бьются, да, и толку от них никакого? Книг у Натахи и так дома завались, зачем покупать ещё? А, вот, конфеты – вещь вполне материальная, приносящая радость, вдобавок, их можно съесть вместе. Духи, опять же, вещь нужная, девчонки их любят. Бывая у меня дома, он не поленился взглянуть на полку в прихожей и узнать, чем я пользуюсь, поэтому никогда не ошибался в выборе парфюма. О косметике и говорить нечего! Какая же девица ей не рада?
Надо сказать, у нас с Валерой к удивлению окружающих очень долго сохранялись девственно чистые отношения. Они длились без малого полтора года, но однажды всё резко поменялось.
Он жил на квартире у старой-престарой бабульки. Квартирёшка была двухкомнатной, в большой комнате жила она, в маленькой Валера, а до него – целая плеяда студентов-квартирантов. Бабушка почему-то пускала на квартиру только мальчиков, девчонок на дух не переносила, поэтому никаких встреч на Валериной территории быть не могло. Зато старушка совершенно не мешала парням «наводить интерьер», поэтому со временем стены в маленькой комнатке оказались оклеены плакатами слоёв в пятнадцать, но это никого не смущало.
Вообще, квартирка была забавной: маленькая комнатка, как вы уже поняли, представляла собой аскетичное жилище студента, всё изукрашенное постерами из «Плейбоя» и «Студенческого меридиана». В большой комнате царил уют пятидесятых годов: пышная кровать, застеленная вышивками и кружевами, выбитые салфеточки, затейливые вазочки, фотографии в рамках. Вот, на этой-то кровати меня однажды и «засватали».
Бабулька приходилась Валере дальней родственницей, поэтому его, в отличие от других жильцов, она прописала в своей квартирке. Прописка давала возможность устроиться на любую работу, но этим, собственно говоря, привилегии заканчивались, и начинался сплошной террор. Плату старушка с родителей Валеры брать не стеснялась, и помимо этого им вменялось в обязанность оплачивать половину стоимости коммунальных услуг, и никуда не денешься, ведь, Валера – полноправный жилец.
На правах родственницы старушенция распоряжалась и продуктами, которые высылали ему родители каждый месяц. Ещё каждые две недели она отсылала его папе и маме пространный отчёт на двух-трёх тетрадных листах о поведении и прилежании дитяти. Прогулять пару в таких условиях становилось крайне проблематично. Ещё проблематичнее – не делать домашних заданий. Привести домой девушку – вообще невозможно. Думаю, в этом-то и была причина наших «чистых и светлых» отношений.
Однако ничто не вечно в подлунном мире: в год нашего выпуска неутомимая бабулька скончалась. Она не болела и не мучилась, просто тихо отошла во сне. На тот момент ей было девяносто два года. Вечером она поставила тесто для пирогов, и к утру оно прекрасно подошло, а к полудню полезло из кастрюли верхом. Когда стало известно о смерти бабушки, квартира наполнилась людьми: врачами «Скорой», соседями, роднёй. Идеально чистый пол в момент оказался затоптанным, а тесто выползло из кастрюли, шлёпнулось на пол и валялось в кухне никому не нужными, бессмысленными ошмётьями.
Всё это наполняло наши юные души нехорошими мыслями о бессмысленности всего сущего, и на глаза непроизвольно наворачивались слёзы. Смерть – это всегда потрясение, и она также неожиданна, как любое другое неотвратимое событие.
Хлопоты о похоронах взяли на себя срочно прибывшие родители Валеры: мама – миниатюрная, говорливая хохлушечка и молчаливый, монументальный папа с лицом лубочного казака, только оселедца в его облике недоставало. Я была представлена родителям Валеры как «моя девушка», а позже, уже на поминках, оценена как «гарна дивчина, только худенька уж больно». Правда, моя помощь по кухне решила дело полностью в мою пользу (Благодарствую, Степаныч!), и когда родители Валеры провожали нас вечером до порога, я уже была «наша невеста». Произносилось это словосочетание с затуманенной ностальгией и небольшой дозой алкоголя нежной улыбкой и мягким, как морской бриз, придыханием.
На следующий день я явилась по просьбе Валеры помочь прибраться в его новой квартире. За всеми потрясениями и хлопотами все как-то забыли, что он теперь – единственный и полноправный квартиросъёмщик, потому как жильё не было в собственности старушки. Она просто не посчитала нужным оформить приватизацию, ведь наследовать имущество всё равно было некому. Единственный сын давно спился и умер, внучка уже лет десять не навещала бабушку. Её и разыскать-то не смогли, никто не знал её нового адреса. Так Валерик сделался женихом с приданым. Думаю, это приданое и придало ему наглости, простите за каламбур.
Стоило мне только появиться на пороге, как он подхватил меня на руки, и, бормоча что-то про то, как давно он ждал этого момента, поволок прямиком на нарядно застеленную бывшую бабулькину койку. Когда я поняла, куда он меня тащит, внутри всё сжалось от ужаса. Дальнейшее  помню отрывочно и словно бы в какой-то сероватой дымке.
Кажется, я беззвучно плакала, что, по-видимому, было расценено моим ретивым ухажёром как слёзы экстаза.  По мере того, как приземлялись на пол одна за другой мои незамысловатые одёжки, Валера делался всё нахрапистей. Я же, напротив, окончательно превратилась в загнанного, побеждённого зверька. В какой-то момент этот зверёк решил просто затаиться и переждать происходящее, а потом уже что-то предпринимать. Остановить несущийся на меня поток огненной страсти казалось в тот момент абсолютно нереальным.
Зажмурившись, я перетерпела резкую боль, вонзившуюся прямо в центр моего тела. Стиснув зубы, вынесла проклятые фрикции, вспомнилось, что именно так назывались в теории ритмичные, а на деле зверски-заполошные движения мужского тела на мне и внутри меня. Понятия не имею, сколько всё это безобразие продолжалось. Наконец, оно завершилось распростёршимся на мне обмякшим телом. Пропыхтевшись, тело откатилось в сторону и ласково поинтересовалось:
- Тебе понравилось?
- Необычайно! – Прошелестела я, сползла с высоченной кровати и тут же принялась собирать с пола свои вещи.
Похоже, тело, отдыхавшее от своих трудов на помятой кровати, не уловило иронии в моём голосе. Думаю, в нём вообще ничего невозможно было уловить, настолько я была парализована случившимся.
Прижимая к голому животу кучку тряпья, я пробежала по коридору в ванную, защёлкнула шпингалет и… содрогнулась от отвращения. Побитый кафелишко до половины стен, грязноватый пол, грубо заделанный старинной тёмной плиткой, ржавые потёки в ванне и раковине, подсохшие разводы на побелке стен и потолка. Брррр! Убедившись в потере невинности и кое-как выполнив гигиенические процедуры, от которых, как мне показалось, я ещё больше запачкалась, торопливо натянула на себя вещи и вышла из облезлой, убогой ванной. «Как люди могут так жить?» - Почему-то застряло в моём пришарахнутом последними событиями мозгу.
Размышления на тему убогости бытия некоторых людей были прерваны нарисовавшимся в коридорчике Валерой. В ходе своих неприятных хлопот я как-то успела позабыть о нём. Да, и  не было сегодня никакого Валеры. На пороге квартиры меня встретило тело, отымевшее меня впоследствии на кровати, в которой четыре дня назад умерла его престарелая родственница. Я не желала иметь с этим телом ничего общего и собиралась забыть его как страшный сон. Если бы я тогда знала, до какой степени не суждено было исполниться этим желаниям и планам!
Тело вновь обрело облик своего хозяина Валеры, который стоял и смотрел на меня так, словно ничего не произошло. Он был полностью одет, и на лице его не было заметно ни следа недавней страсти. Это почему-то задело меня. Он только что на кровати покойницы отнял у меня нечто важное, ничего не подарив взамен, и теперь невозмутимо смотрит на меня и ничего не говорит, ни слова, ни полслова! Мог бы хоть соврать что-нибудь про любовь для порядку, глядишь, всё не так мерзко было бы!
Отчётливо ощутив закипающую во мне ярость, я отправилась к входной двери, засунула ноги в ботинки и принялась деловито шнуровать их. Это занятие, как ни странно, успокаивало. Я решила зашнуровать ботинки как следует, выйти отсюда, прогуляться пару остановок пешком и не спеша обдумать случившееся. Мои размышления неожиданно прервал самый нелепый из всех нелепостей в мире вопрос:
- А ты разве не поможешь мне убраться?
Я почувствовала, как щёки мои затопил едкий, удушливый жар. Назло всему и вся дошнуровав треклятые ботинки, я медленно разогнулась и посмотрела Валере прямо в глаза. Вид у меня, должно быть, был ещё тот, потому что он невольно отпрянул. Отчётливо выговаривая каждое слово, и не отводя глаз от его зрачков, я тихо произнесла:
- Я тебе сейчас помогу убраться на тот свет, гнида проклятая!
Мой первый мужчина резко побледнел и принялся хватать ртом воздух. Он был так беззащитен и жалок, что почему-то разозлил меня ещё больше. Я решила напоследок сделать что-то совсем уж гадкое и плюнула на него. Нет, плюнула – не в смысле махнула рукой и ушла, а в самом прямом смысле этого слова. Мне хотелось, чтобы смачный плевок залепился в самый центр его поганой физиономии, ну, в крайнем случае, шлёпнулся ему под ноги, что тоже выглядело бы эффектно.
Вместо этого получился какой-то распылённый фонтанчик, и, кажется, я больше оплевала себя, чем его. Покраснев, на этот раз от стыда, я вылетела из обшарпанной квартиры, насквозь пропитанной старушечьим духом, в полной уверенности, что больше никогда не переступлю её порога. От родителей, разумеется, всё скрыла.
Глава 26
Не помню, как я отошла от этого. Наверное, помогло обилие работы и разных других дел, затянувших меня, словно в воронку. Валера несколько раз приходил ко мне домой, но меня не оказывалось под родным кровом. Это не потому, что я пряталась и просила маму сказать, что меня нет; я действительно приходила домой поздно и была крайне занята. Я писала свой собственный диплом и ещё парочку чужих. За деньги, разумеется. Я, не покладая рук, вкалывала в архиве и на кафедре. В архиве помимо всего прочего затеяли инвентаризацию, и сотрудники просто сбивались с ног.
На кафедре мы продолжали работать в основном со старыми находками, потому как новых экспедиций не было с того самого достопамятного года. Как нам объяснил, брезгливо кривясь, Степаныч, не было финансирования. Периодически меня посещали странные ночные видения, не оставляющие в памяти ровным счётом ничего. Изредка случались и вспышки ярости, но всё это стало уже почти привычным и волновало мало. Правда, была одна такая вспышка, о которой потом долго говорили на факультете.
Походив безрезультатно ко мне домой, Валера догадался поискать меня в универе. Он пару раз ловил меня после лекций, но я просто шла мимо него с каменным лицом, и он отступал, а однажды этот ненормальный припёрся прямо на кафедру и имел несчастье нарваться на меня. Лучше бы меня там в тот момент не было.
Это было после того, как я в очередной раз поработала с кинжалом Дубравки. Те артефакты долго не возвращались к нам, но, в конце концов, добрались. Не прошло и трёх лет. Конечно, меня и близняшек неотвратимо потянуло к ним. Было так приятно перебирать наши находки, вспоминая то самое лето и нашу, первую и последнюю, археологическую экспедицию. Приятная тяжесть кинжала с затейливой рукояткой ввергала меня в состояние, близкое к экстазу.
Запирая реликвию в сейф, я спиной почувствовала неладное. У меня буквально волосы вздыбились на загривке. Не может быть, чтобы простой сквозняк из-за открываемой кем-то двери был причиной этого! И, точно: обернувшись, я увидела ненавистного Валеру. Он стоял в дверях и нелепо, по-крокодильски, улыбался, ощерив свои не очень ровные зубы. Сам себе он, видимо, казался неотразимым.
Схватив первый попавшийся предмет, я, не глядя, метнула его в улыбчивую физиономию недоделанного мачо. Попала.
Раздался жуткий мат-перемат. Неожиданно до меня дошло: это чучело приняло на грудь для храбрости. Я всегда ненавидела и боялась пьяных, но сейчас был не тот случай. Спокойно выслушав гневную тираду, я подошла к нему, развернула к двери, взяла за воротник и потащила к лестнице.
До сих пор не понимаю, откуда силы взялись, но дело, похоже, было ещё и в том, что Валера не ожидал подобного и не был уверен в серьёзности моих намерений. Я дотащила его до лестницы и как-то умудрилась спустить с неё деревянное, непослушное тело, одурманенное алкоголем и собственной отвагой.
Докатившись до ближайшей площадки, бывший ухажёр вскочил на резвы ноженьки и принялся орать уже без мата всякую лабуду по поводу того, что пусть я проваливаю со своей дебильной гордостью, куда подальше. Он-де теперь может закрутить роман с любой девчонкой, которая не мне чета! У него, видите ли, есть своя квартира, скоро будет хорошее образование, связи и прочая, и прочая.
Я стояла площадкой выше и невозмутимо слушала весь этот пьяный бред. Насчёт квартиры и образования – правда, а, вот, связи… Интересно, откуда?
Вокруг нас постепенно начал собираться любопытный народец. Странно, но в тот момент мне было совершенно всё равно, что на нас пялятся, хотя в обыденной жизни терпеть не могу публичность, предпочитаю оставаться в тени. Да, и застенчивости мне до сих пор с лихвой хватает, а уж в юности я, чуть что, краснела, как мякоть спелого арбуза.
Теперь я взирала сверху на поверженного противника, и не чувствовала ни малейшего жара в области щёк. Тремора конечностей и прочих признаков смущения тоже не было и в помине.
Когда завидный жоних остановился, дабы перевести дух, я задала ему один единственный вопрос:
- Свою новую девушку тоже на кровати покойной старушки отымеешь, а после убираться заставишь?
Мой вопрос возымел действие пощёчины. Валера вздрогнул, побледнел и ошарашено уставился на меня. Похоже, он в этот момент полностью протрезвел, и через всё наносное чванство проступил, наконец, прежний Валера, каким я всегда его знала. Мне даже стало жаль, что всё так неудачно между нами сложилось.
- Не приходи ко мне больше, - спокойно произнесла я, - не приходи и не трать своё драгоценное время. Я никогда тебя не прощу.
Я давно заметила, что слова, сказанные в такие моменты спокойным тоном, имеют гораздо более сильное действие, чем крик и вопли. На Валеру было страшно смотреть. Должно быть, только сейчас он осознал, что натворил в тот злосчастный день.  С лица его медленно сползали все краски, и он, похоже, окончательно лишился дара речи.
Ну и пусть! Значит, так надо. Я развернулась и пошла в сторону своей кафедры, сопровождаемая гробовым молчанием невольных зрителей и вольных слушателей. Промелькнула мысль, что мне нечего стыдиться. Во-первых, это не я совершила гнусный поступок. Во-вторых, у каждого есть свои скелеты в шкафу, и мои ничем не лучше и не хуже остальных.
За спиной вдруг раздался звенящий грохот, а за ним последовал шипящий плеск, сопровождаемый визгливыми женскими проклятиями. Публика, стоявшая ближе к лестнице начала робко похохатывать, и, в конце концов, залилась истерическим смехом. Остальной народ кинулся смотреть. Я не пошла.
Позднее мне рассказали, что Валера так мчался по лестнице, что нечаянно сбил с ног уборщицу, разбитную тридцатилетнюю бабёнку, лишившуюся недавно родительских прав на трёх своих малолетних дочерей. Она, едва проспавшаяся после очередной весёлой гулянки, тащила наверх ведро мыльной воды. Ведро опрокинулось, вода разлилась, уборщица оказалась в объятьях крутого парня (Как она умудрилась не скончаться при этом от радости, ума не приложу!), и оба, не удержавшись на ногах, рухнули прямо в мыльную лужу. Оркестр, занавес.
Я решила для себя, что всё это не моя история, и постаралась выбросить случившееся из головы. Благодаря работе, получилось. Работа – самое лучшее лекарство от любых душевных недугов на все времена. Тысячу раз убеждалась в этом.
Я благополучно пережила Новый год в кругу семьи, тогда, как все подружки отмечали его в весёлых студенческих компаниях, везде ходила одна и нисколько не комплексовала по этому поводу. Решила: с меня хватит. Если все парни такие грязные животные, мне от них ничего не нужно.
Это не означает, что я шарахалась от мужчин и совсем не общалась с ними. Периодически меня навещал кто-то из друзей-геологов, как правило, на кафедре, я выходила в коридор, мы мило беседовали и хохотали, сидя на подоконнике. От одного из них я узнала, что у Валеры после Нового года появилась новая девушка. Мне было всё равно. Даже не ожидала от себя, что мне будет настолько безразлично это известие, а в том, что я его рано или поздно получу, не сомневалась.
Глава 27
В феврале мы сдавали госэкзамен. Я долго готовилась к нему, переживала, и всё равно оказалась морально не готова. Мне ни разу в жизни не приходилось отвечать шести экзаменаторам одновременно. Чувствовала себя, как на Страшном Суде. Это притом, что я шла на красный диплом, о чём в ведомости была сделана соответствующая пометка, дабы комиссия не очень мучила нашего брата-отличника. Не фиг портить статистику родному вузу! Всё равно было очень страшно.
Зимой я обычно ходила в широких джинсах, чтобы можно было пододеть под них что-то тёпленькое и объёмных свитерах. В них теплее, чем в обтягивающих. Да, и модно было тогда ходить в объёмненьком. Все мои лучшие наряды – костюмчики, юбочки, блузочки, модные брючки -  ждали своего часа в шкафу до весны. 
Я всегда была нетребовательна в плане гардероба, но когда папа стал хорошо зарабатывать, он настаивал на том, чтобы я хорошо одевалась. Две новые вещи к каждому сезону, как минимум! Вот, и накопилось в шкафу всякого добра. Не могу сказать, что меня это не радовало, но зимой наступал мёртвый сезон, и очень немногие вещички могли выбраться из своего жилища и прогуляться с хозяйкой по морозу.
В день госника я сняла с вешалки кремовую блузку с красивым выбитым воротником и светло-зелёный деловой костюм, купленный ещё осенью по настоянию мамы. Этот ансамбль был строгим, сдержанным, но очень шёл мне и скучно не выглядел. Застёгивая юбку, я заметила, что поправилась. Несильно так, слегка, но застегнулась вещь с явным усилием. Это меня удивило. Во-первых, я не поправлялась с пятнадцати лет. Во-вторых, при моём нынешнем образе жизни логичнее было бы похудеть.
Мелькнула паническая мысль о сахарном диабете, но я отогнала её другой, более здравой: не было у нас в роду этой ужасной болезни! Взглянув на себя в зеркало, я окончательно успокоилась: вид вполне здоровый, костюм сидит хорошо, а кое-что лишнее само уйдёт по весне. Девчонки рассказывали, что с ними такое каждый год случается. Я, должно быть, раньше этого просто не замечала. Ну, не приходилось мне в конце зимы наряжаться в узкую юбку!
По завершении Страшного Суда, как с моей лёгкой все начали называть госэкзамен, мы отправились шумной компанией отметить счастливое завершение мучения номер один. Мучение номер два в качестве защиты дипломных работ ещё предстояло пережить через три месяца.
Когда мы сняли верхнюю одежду в вестибюле большого студенческого кафе и сдали в гардероб вещи, ко мне подскочила Оксанка, самая некрасивая и языкастая девчонка на факультете.
- Ну, ты, мать, даёшь! – Затараторила она. – Это надо, так поправиться! Ты посмотри на себя в зеркало! – И она с силой ткнула своим толстым пальцем мне прямо в живот.
Я, конечно, и сама ощутила себя с утра коровушкой на выгоне, но Оксана весила раза в полтора больше меня и была шире во всех местах сантиметров на двадцать. От её тычка я чуть не согнулась напополам.
- Дура! – Выплюнула я в её самодовольную жирную физиономию. – На себя посмотри, бегемотина!
Её светящаяся круглая физиономия моментально погасла. У нормального человека она бы ещё и вытянулась, но в случае с Оксаной это было невозможно физически.
Вокруг нас моментально стихли смех и разговоры. Шутка ли, Наташка впервые за пять лет разговаривает подобным тоном, да ещё и обзывается! Мы стояли друг против друга с красными, злыми физиономиями. Мне вдруг захотелось двинуть кулаком в это ненавистное свиное рыло. Эта кабаниха никогда ни о ком не говорит хорошо. Она словно создана для того, чтобы высматривать в людях изъяны и громогласно оповещать об этом окружающих…
- Девчонки, вы чего?
- Не ссорьтесь, девочки!
- Мы уже сдали госник, скоро совсем расстанемся! – Загалдели девичьи голоса вокруг нас. 
Нас с Оксаной разъединили и повели наверх, в большой зал. Я молчала, а Оксанка принялась оправдываться, но не передо мной, а перед своими подругами. Она что-то возбуждённо трещала, но я не прислушивалась, и вдруг до меня отчётливо донеслось:
- Да, у неё живот, как у беременной!
Это было уже за гранью. Я развернулась и пошла обратно в гардероб. Девчонки что-то кричали, пытались удержать меня, но я отпихнула от себя все руки, забрала вещи, оделась и пошла на остановку. Большинство девочек присоединились ко мне. В кафе остались Оксана и три её подруги-сплетницы. Я расколола группу на два лагеря в самом конце учёбы. Мне вовсе не хотелось этого. Я заплакала. Плакала долго, стоя в кругу молчащих однокурсниц. Они окружили меня плотным кольцом, кто-то гладил по плечу, кто-то держал за руку.
- Ладно, Наташ, наплюй ты на неё! – Начала успокаивать Светка, спортивная, энергичная девушка, которую мы почти не знали. Все пять лет учёбы она проездила по соревнованиям, и на лекциях появлялась крайне редко. – И никого не слушай, у тебя классная фигура, а если тебе ещё немного подкачаться – вообще отпад!
- Да не в фигуре дело! – Неожиданно выкрикнула Иришка, промолчавшая, кажется, с первого по последний курс. По-моему, говорила она только на экзаменах с преподами. Это была самая стеснительная девушка из всех, кого я когда-либо знала, и раз уж она заговорила, значит, повод серьёзный. – Эта Оксанка вечно всех ссорит! Нечего её слушать, это человек такой вредный, всем настроение испортила, а сама рада! – Ирочка замолкла и покраснела. Так много ей говорить давно не приходилось, разве, что на сегодняшнем экзамене.
Девчонки дружно загалдели, соглашаясь с её словами. Потом кто-то предложил прогуляться до нашей любимой кондитерской, а это примерно полчаса пешего хода. По дороге мы разговорились, успокоились, хорошее настроение вновь вернулось к девочкам, но не ко мне, хоть я изо всех сил и старалась казаться весёлой.
Какая-то мысль свербела в мозгу, упорно не желая обрастать словами.  Я с трудом дождалась окончания этой спонтанной дружеской встречи и отправилась домой, где сразу же заперлась в ванной.
Вот, когда пригодились дурацкие зеркала во всю стену! Я долго разглядывала себя во всех ракурсах и пришла к выводу, что поправилась я действительно как-то странно: в профиль. То есть, с носом-то моим всё было как и всегда, но живот… Он ощутимо выпирал, и в голом виде это было особенно заметно.
Я попыталась изо всех сил втянуть его в себя. Мало что получилось. Тогда я попробовала вдавить его руками, но сразу поняла всю бесполезность этой попытки: живот был твёрдым и упругим, словно я каким-то чудесным образом проглотила  резиновый мяч…
Стоп! Вот, она, эта мысль, не дававшая мне покоя всю дорогу! «Мячик проглотила» - так мы говорили в школе о беременных учительницах. У меня ещё тогда, в студенческом кафе мелькнула мысль о беременности, но на смену ей тут же пришла другая: у меня всё это время шли месячные. Так, а когда были последние? Я задумалась и поняла, что последние были месяца полтора назад. Задержка – примерно две недели, а последний, он же первый, контакт с мужчиной был больше четырёх месяцев тому как.
Если я не беременна, но у меня растёт живот, а все другие части тела остаются в норме за исключением груди, она тоже слегка увеличилась, значит… Значит, я серьёзно больна!
Лихорадочные мысли пронеслись жужжащим роем в моей голове: опухоль, рак , операция, химиотерапия, облысение, бесплодие… В лучшем случае это киста… Фу, какая гадость! Боже, за что мне всё это?! Я упала на пол и беззвучно зарыдала. В дверь принялась долбить Анютка:
- Натася! Ты там замёлзла сьто ли? – Повторяет слова матери.
- Сейчас я! Иду! – Выдавила я из себя.
Ответ получился грубым, и это заставило меня зарыдать ещё горше: ни за что, ни про что нагрубила ребёнку. Хорошо, что у родителей есть Анечка. Когда меня не станет…
Я тут же запретила себе думать об этом.
Собрав себя в железный кулак, я поднялась с пола, оделась в свой огромный розовый махровый халат, в котором ходила дома в холодное время (Ещё одна причина не заметить творящихся со мной перемен.) и вышла из ванной. В дверь позвонили. На пороге стоял сияющий отец. Вид у него был, словно у волшебника, собирающегося показать неразумным детишкам какой-то весёлый фокус. Неожиданно он извлёк откуда-то белый конверт, поднял его высоко над головой и выкрикнул:
- Пляши, Натаха! Тебе письмо!
- К-какое ещё п-письмо? – От последних мыслей, чувств и событий, обрушившихся на меня, я начала заикаться.
Бывают же такие дни! Неделями и месяцами ничего особенного не случается, а тут – на тебе, получи и распишись!
- Прекрати изгаляться над ребёнком! – Это мать вышла из кухни, потрясая половником. – Мало ей всех этих госников, инвентаризаций и прочего?! Раздевайся лучше и иди мыть руки! Ужин на столе.
Она возмущённо выхватила у отца письмо и сунула в мои одеревеневшие руки. Батя подмигнул мне и начал торопливо раздеваться.
Я схватила конверт и скользнула с ним в свою комнату. Там сунула письмо в стол, даже не поинтересовавшись, кто отправитель. Прочитаю потом, после ужина. Очередного блока новостей я сейчас просто не вынесу.
Глава 28
Ужин в кругу семьи немного отвлёк и успокоил меня. Отец много шутил, мама смешно брюзжала, Анечка радовала нас своими детскими выкладками и рассуждениями. «Какие же они у меня классные! Жаль будет расставаться с ними со всеми…» - Неожиданно подумалось мне.
- Чтой-то Натаха не весела у нас сегодня, - заметил отец.
- Зато ты за двоих веселишься! – Тут же одёрнула его маман. – Не понимаешь, что ли, ребёнок госэкзамен сдавал!
Они ещё довольно долго продолжали беседовать в том же духе, а я под шумок ушла к себе и, трепеща, достала из ящика письменного стола тот самый конверт. Мелькнула мысль отложить чтение письма на завтра, но я прогнала её, решив, что пусть всё плохое случится сегодня, тогда завтра, возможно, будет лучше, потому как неприятности закончатся. Глупая, детская мысль, но она была такой успокаивающей!
Почерк на конверте показался мне смутно знакомым. Адрес отправителя почти ни о чём не говорил: город наш, название улицы совпадало с одной из трамвайных остановок по старому адресу… а, вот, фамилия отправителя – это уже что-то интересное! Точнее, хорошо забытое старое: письмо, похоже, прислал Мишка Патрикеев, мой бывший одноклассник. Я стала вспоминать его, но припомнить почти ничего не удалось.
Мишка был неказист, незаметен, молчалив, старателен. Типичный мальчик-хорошист. Есть такие люди в любом коллективе; о них всегда вспоминается в последнюю очередь. В первую вспоминаются те, кто делает много хорошего или плохого, либо просто имеет какие-то выдающиеся качества, а такие, как Мишка – ни то, ни сё. К тому же, он после девятого класса ушёл учиться в техникум, и с того времени мы ни разу не виделись…
Заинтригованная, я вскрыла конверт, и глаза мои резво побежали по строчкам. Миша в своём репертуаре: письмо такое же безликое, как и его автор. Ничего личного, кроме обращения, да и то – Наталья. Терпеть не могу, когда меня так называют. Ещё бы написал ув. тов. Морко Н.Р., либо гр-ка Морко, чтобы совсем уже всё по форме было!
В общем, в письме содержалось приглашение на встречу одноклассников, которая должна состояться… Блин, прямо завтра! А, если бы письмо задержалось ещё на один день? Пораньше нельзя было прислать?
Впрочем, не думаю, что я расстроилась бы. Несмотря на то, что со дня выпуска из школы прошло почти пять лет, меня туда совсем не тянуло. Да, и не соскучилась я ни о ком. Могу и не ходить, ничего не изменится. Хотя, нет. Схожу. Встреча-то, похоже, юбилейная, пятилетка почти уж миновала.
Сборище было назначено в одном из самых шикарных кафе в центре. Они что там, наши организаторы, совсем свихнулись? Думают, все могут позволить себе пойти туда? Я-то могу. Во-первых, я работаю, во-вторых, родители мне время от времени что-то подкидывают, а другие что должны делать? Впрочем, ладно. Завтра выскажу им, что я думаю по этому поводу. Не удивлюсь, если придут считанные единицы.
Я стала думать о том, что бы мне надеть на эту встречу, и настроение моё сразу же упало на дно самой глубокой пропасти. Красивых вещей у меня достаточно, есть из чего выбрать, но проклятый живот!..
Возникло желание двинуть по нему кулаком, да так, чтобы вмялся в позвоночник. Остановило лишь то, что моя опухоль или киста, или что там ещё, а я была уверена, что оно там есть, может разорваться от удара, и тогда я уже никуда не пойду ни завтра, ни послезавтра, разве что вперёд ногами понесут. Вспомнилась история, рассказанная нашей преподавательницей основ медицины. Она была практикующим медиком и частенько баловала нас подобными байками из больницы.
Однажды на приём к ней пришла женщина средних лет с огромным животом. Наша эскулапша подумала, что та беременна. Спросила, какой у неё срок. Та ответила, что к уголовной ответственности ни разу ещё не привлекалась. Пришлось вопрос уточнить. Ответ был получен отрицательный. Пациентка уверила, что она ребёнка не ждёт, просто так поправляется в последние два года – весь жир откладывается на животе.
Докторша проявила бдительность и уложила-таки бестолковую тётеньку на кушетку, хотя та пришла по поводу какой-то бородавки на шее. Обследование выявило кисту. Когда её удалили, тётенька резко потеряла в весе. Киста весила без малого 16 кг. Страшно представить, что могло бы быть, если бы она разорвалась прямо в теле незадачливой пациентки. Вот, и мне светит то же самое, но я не собираюсь вынашивать свою кисту два года, пусть вырежут её немедленно. Завтра же пойду к врачу. До вечера время есть.
На следующий день я помчалась в нашу поликлинику. Очередь к хирургу была такой, что сразу же навеяла мне ассоциации с фильмами об Октябрьской революции и Гражданской войне, где все пытаются куда-то в панике уехать, и из-за этого на вокзалах творится что-то неописуемое.
Вот, и в коридоре поликлиники народ толпился, орал, ругался. Кто-то потерял очередь, кто-то выронил чистый носовой платок, который тут же затоптали невнимательные сограждане, кто-то потерял какую-то бумажку. Вдобавок, мне почему-то сразу бросился в нос запах непромытой старости, который так напоминал единственную в моей короткой жизни эротическую сцену.
Словом, я бежала оттуда так, что даже не помню, как очутилась на остановке. Поехала в единственную на тот момент в городе платную поликлинику. Она была одна такая во всей области, но очередей там никогда не наблюдалось. Хирург в тот день не принимал, но я оплатила талон на завтра. Вежливая регистраторша выдала мне кусочек картона, на котором были аккуратно записаны дата, время приёма и номер кабинета. Поблагодарив её, я вышла в курящийся белой дымкой морозный денёк. Подумалось, что это даже хорошо, что приём врача завтра, а то наговорят мне всего с три короба, и как со всем этим идти на встречу одноклассников?
Вернувшись домой, я ощутила странную сонливость. Она часто случалась у меня в последнее время. Нахлынули успокоительные мысли о переутомлении и авитаминозе, и под их мягкий шёпот я уплыла в страну Морфея. Проснулась через четыре часа. Никогда ещё не спала днём так долго, максимум, часа полтора, и то редко. Хорошо, хоть время на сборы осталось.
Порывшись в своём гардеробе, я выбрала прямое, чёрное с фиолетовым рисунком  платье. Его очень украшал маленький воротничок-хомутик, аккуратно отделанный пушистым чёрным мехом. К платью – чёрный бархатный браслетик и короткие замшевые полусапожки с кокетливым каблучком. В этом наряде не был виден мой недавно приобретённый недостаток фигуры.
Сбрызнувшись перед выходом французскими духами, я отправилась в путь. Мама провожала меня, глядя на последние сборы тревожными глазами. Тревога поселилась в ней со вчерашнего дня, когда я сообщила им с отцом о содержании письма и его отправителе. Оба они как-то сразу посерьёзнели, а мама даже сникла.
- Как они нас нашли? – Спросила она тоном несчастной беглянки из мексиканского сериала.
- Да, уж.. – поскрёб в затылке отец. – Ты же никому не давала наш новый адрес? - Это уже вопрос ко мне.
Конечно, я не давала наш адрес никому из одноклассников, но, ведь, есть ещё однокурсники, и два этих круга знакомств вполне могли где-то пересечься. Это, во-первых. Во-вторых, адрес могли узнать через адресный стол, почему бы и нет? Платишь символическую сумму, заполняешь анкету и получаешь требуемое.
Я высказала оба предположения, но это не успокоило родителей. Они по-прежнему боялись, что кто-то из бывших соседей может нас найти и рассказать Анечке что-то лишнее. Пришлось успокаивать их, что вряд ли соседи с их неистребимой ленью потащатся на другой конец города морочить голову чужому ребёнку, не имеющему к ним ни малейшего отношения. Отец успокоился, а мать упорно продолжала себя накручивать. Этот взгляд загнанного зверька… Я с трудом подавила накатившую волну раздражения.
Кое-как выдравшись из-под родимого крова, я вскочила в подъехавшую почти сразу же маршрутку и тут же обо всём забыла. Меня охватило ощущение приближающего праздника, и я позволила ему завладеть всем моим существом. Даже мои «животные» проблемы отошли куда-то глубоко в тень и лишились своей угрожающей мощи. В конце концов, будь, что будет! Индусы, вон, вообще верят в реинкарнацию. Да, и наши предки были не чужды этой веры. Какие всё-таки замечательные верования! В их свете все события, особенно печальные, воспринимаются как-то легче.
Глава 29
В кафе ждал сюрприз. У входа меня встретил сильно возмужавший Мишка,. Он был до такой степени при параде, что возникла ассоциация с похоронами какого-нибудь крупного чиновника или генерала. Его чёрный костюм, явно не из дешёвых, и белая шёлковая рубашка, к счастью без галстука, навевали не очень хорошие мысли. Вдобавок, он был чем-то страшно озабочен, а моё появление воспринял как-то уж вообще странно: весь надулся, покраснел и протянул мне руку, словно я была дяденькой.
Руку я, конечно, пожала, и даже постаралась принять выражение серьёзной торжественности, но не удержалась. Сначала я тихонько прыснула, потом отвернулась, пытаясь скрыть душивший меня смех, но он оказался сильнее меня, и вырвался всё-таки на свободу сотрясающими тело толчками.
Михаил укоризненно посмотрел на меня, но было уже поздно: я хохотала во всё горло, запрокинув голову, и слёзы катились по моим замёрзшим щекам. Мелькнула мысль об угрозе макияжу, но под напором волн глупого веселья она сразу же скукожилась. Отсмеявшись и вытерев прямо ладонями слёзы, я, наконец, обратила взор на своего смущённого одноклассника. Он переминался с ноги на ногу, и вид имел самый жалкий.
- Куда мне идти? – Поинтересовалась я, решив организационными моментами отвлечь Мишу от разыгравшейся дурацкой сцены, и тут же пожалела о своём вопросе.
Сейчас он скажет, куда мне идти. Точнее, катиться со своей глупой, мёрзло-мокрой физиономией.
Предвкушая его лихой и придурковатый ответ, я опять заржала, словно сбежавшая на волю в пампасы кобылица. Тут уже развеселился и Мишан. Он тоже сначала тихонько прыснул, а потом захохотал искренним, раскатистым смехом. Мне почему-то подумалось, что смеяться так может только очень хороший, чистый человек. Несмотря на свой не в меру торжественный внешний вид, Миша вызывал во мне настоящую симпатию. Как я его раньше не замечала? Отсмеявшись, Михаил слегка согнул руку в локте, щёлкнул каблуками начищенных до блеска чёрных туфель и произнёс:
- Прошу!
- Разве ты не будешь ждать остальных? – Поинтересовалась я, беря его под руку.
Реакция на этот простой вопрос оказалась настолько странной, что я уже подумала, не тронулся ли мой школьный товарищ умом. Он густо покраснел, нарочито закашлялся и отвернулся, делая вид, что ищет в кармане носовой платок. Искал он его очень долго. За это время мы успели дойти до гардероба, где Миша кинулся снимать с меня пальто, сдавать мои вещи, а там уже как-то забылось. Он снова предложил мне руку и повёл в нарядный зал, погружённый в приятный полумрак.
В этом полумраке ждал накрахмаленный официант, который отвёл нас за столик у окна. Столик напоминал своей сервировкой старые фильмы об американских гангстерах, обедавших в самых шикарных ресторанах, а за  окном сверкал на все лады наш принарядившийся к вечеру город. Всё это выглядело великолепно, только столик почему-то был сервирован на двоих. Я недоумённо уставилась на Мишу, но он просто молча отодвинул стул, проследил, чтобы я удобно устроилась, уселся сам, попросил меню и, помотав из стороны в сторону головой, словно перед прыжком в холодную воду, выпалил:
- Нет никакой встречи одноклассников, Наташа. Я придумал её, чтобы ты согласилась встретиться со мной.
- А, если я сейчас встану и уйду? – Ехидно поинтересовалась я.
Разумеется, делать этого я не собиралась. Вот, ещё! Я настроилась на праздник, так дайте мне его! Очередной унылый вечер наедине с грустными мыслями о завтрашнем дне совсем меня не прельщал.
- Что ж, твоё право, - Миша опустил голову так низко, словно собирался прилечь на роскошную фарфоровую тарелку, как на подушку.
- Нет уж, фигушки! – Кокетливо ответила я и снова залилась дурацким смехом.
Парень моментально воспрянул, и через минуту мы уже весело обсуждали всё на свете.
Миша рассказал, что за время, пока мы не виделись, он успел окончить электромеханический техникум, переименованный незадолго до его выпуска в колледж, отслужить в армии и год отработать в фирме, занимающейся поставками и продажей компьютеров. Зарабатывает неплохо, живёт с родителями, на жизнь в целом не жалуется.
Он начал выспрашивать всё о моём житье-бытье, подивился, что я так много всего успеваю, порадовался, что у меня появилась маленькая сестрёнка.
Ещё Михаил признался, что всегда восхищался мной. Я страшно удивилась. Это чем же во мне, пучеглазой, рыжей и такой заурядной девчонке, можно было восхищаться? Оказывается, всё той же моей способностью успевать многое.
Я уже писала о том, что, учась в школе, имела много разных хобби, да, ещё и умудрялась иметь хорошие оценки. Оказывается, это замечали не только учителя. Что меня поразило больше всего, Миша всегда думал, будто во мне живёт дух бойца, и я самая настоящая боевая подруга. Во, как!
Сказав о боевой подруге, Миша смутился, и я, чтобы развеять неловкость, спросила, в чём же мой бойцовский дух проявлялся. Сама себя я никогда так не воспринимала. Тогда Михаил сказал уж что-то совсем несусветное: бойцовский дух во мне он заметил на уроках физкультуры! Подумать только! Я всегда была неспортивной, но мой одноклассник заметил, что я никогда при неудачах не плакала и не раскиселивалась, а с обидчиком могла и подраться, даже если он в разы сильнее меня.
Словом, в тот вечер я узнала о себе много нового. Ещё я открывала для себя заново человека, сидящего напротив. Такой знакомый и одновременно настолько непознанный! Как мало мы порой знаем о тех, кого видим каждый день, с кем вместе радуемся, страдаем, сидим на уроках и ходим в столовую.
Вся моя теория о нежизнеспособности школьной любви сильно пошатнулась.
Хотя, любви-то, по его словам, в школе ещё не было. Чувство вспыхнуло позднее. Прошлым летом Миша случайно встретил меня в городе и невольно залюбовался. Вот, уж не знаю, чем там можно было залюбоваться, но он смог. Миша потерял покой и решил, как бы случайно, встретить меня в нашем районе. Он тправился прогуляться в наш частный сектор и узнал, что в нашем доме давно живут другие люди. Расспросы о старых хозяевах не дали результата, потому как обмен был сложным, маман специально так всё провернула, чтобы нас не нашли соседи.
Парень долго мучился, пока не догадался обратиться в адресный стол. Так, что моя догадка о том, как он узнал новый адрес, оказалась верной.
В конце своей довольно долгой речи Миша, окрылённый собственной отвагой, подогретой бокалом красного вина, выдал:
- Наталья, ты согласна со мной встречаться?
Ну, вот, я и дожила, наконец-то, до предложения встречаться. Я не забыла ничего из ужасов своего первого опыта физической близости. Я помню о своих проблемах со здоровьем. Почему тогда я готова сказать ему «да» прямо здесь и сейчас?
Не иначе, как околдовал меня этот морозный вечер и молодой человек, сидящий напротив. Нет, я стряхну с себя все эти сладкие чары. Теперь игра будет вестись по моим правилам. Отныне, присно и вовеки. Аминь.
- Что, вот, так сразу, встречаться? – Томно поинтересовалась я.
- Почему сразу? – Удивился Михаил. – Мы с тобой знаем друг друга с детства, да, и сегодняшняя встреча меня не разочаровала… - Тут он хлопнул себя ладонью по лбу. – Какой я идиот! Это, ведь, я мог тебя разочаровать, - и Михаил уставился на меня умоляюще-выжидательным взором.
- Ну, что ты, Миша! Ты меня нисколько не разочаровал, но у меня такое чувство, будто я знакомлюсь с тобой сегодня заново. Столько лет прошло! Хотелось бы узнать друг друга получше…
- Наталья, если тебе нужно время – сколько угодно! – С жаром выпалил мой новый ухажёр. – Я подожду.
- Если будешь называть меня Натальей, ждать тебе будет уже некого и нечего, - взгляд напротив, полный недоуменного ужаса. – Я не люблю, чтобы меня так называли.
- А Наталкой можно?
Я ненадолго задумалась.
- Ну, вообще-то меня так никто ещё не называл, - напряжённое ожидание собеседника, - но тебе можно!
Мишка просиял, и беседа наша потекла совсем в другом направлении. Мы начали с воспоминаний о школьной жизни, и постепенно перешли к политике, культуре, религии и всякой всячине. На сцене в глубине зала появился живой оркестр, и полилась красивая, романтичная музыка. Миша предложил потанцевать. Я чуть было не согласилась, но, вспомнив о том, как прижимаются друг к другу партнёры во время танца, отрицательно покачала головой. Ещё не хватало, чтобы он заметил мою нездоровую полноту!
- А, что так? – Спросил Миша. – Танцевать не любишь?
- Скорее равнодушна, - ответила я, не очень-то при этом слукавив.
Под настроение я очень даже люблю потанцевать, но такая возможность выпадает крайне редко. Да, и тяга к танцам у замотанной дипломницы возникает нечасто.
- Ну, и чудненько! – Констатировал Михаил. – Я сам не любитель танцев.
В кафе мы просидели достаточно долго. Наконец, кто-то из нас вспомнил о времени, Миша полностью расплатился по счёту (от моих потуг заплатить за себя самой он только отмахнулся), и мы отправились ловить такси. Видимо, Мишан решил окончательно доконать меня своей щедростью.
Мы попросили водителя остановить машину примерно за квартал до моего дома, и решили прогуляться по парку. Там росли такие шикарные ёлки! Они были сплошь покрыты инеем, и это выглядело сказочно! Вдобавок, там так легко дышалось!
На подходе к дому я почему-то решила прокатиться прямо на ногах по накатанной детьми ледяной дорожке. Не знаю, что на меня нашло, никогда так не делала, а тут вдруг разбежалась, лихо так проехала и вдруг начала заваливаться на бок. Как я ни пыталась сохранить равновесие, мне это не удалось. Мишка не успел меня подхватить, и я с размаху шлёпнулась прямо на задницу.
Это меня ещё больше развеселило, и я покатилась со смеху. Миша сперва испугался за меня, но, видя, что всё в порядке принялся мне вторить. Так я сидела и хохотала на ледяной дорожке, но моё веселье разлетелось, словно карточный домик, когда я неожиданно ощутила мощный тычок в живот. Миша не мог меня ткнуть; я могла ткнуть себя сама, но не стала бы. Да, и тычок этот сделало что-то внутри меня. За первым тычком последовали второй, третий…
«Разорвалась киста!» - Мелькнуло в ошалелом мозгу, а в следующий момент наступила спасительная темнота.
Глава 30
Я пробыла без сознания достаточно долго, но, в конце концов, темнота рассеялась, и я обнаружила себя лежащей на не разложенном диване в своей комнате. Кто-то совал мне нашатырь под нос, кто-то лупил по щекам.
Оказалось, что всё это вытворяет со мной моя неутомимая маман. Увидев, что я открыла глаза, она, наконец, успокоилась. На заднем плане мельтешили перепуганные папа и Миша. Мозг мой расколол надвое какой-то противный звук. «Звонок,» - вспомнилось мне. Мужчины бросились наперегонки открывать дверь.
Мать что-то говорила, но я её не слышала. «Бя-бя-бя-бя-бя!» - доносился до меня её голос. Должно быть, нотации, вряд ли что-то новое.
Заполонив собой всю комнату, вошёл как-то бочком здоровенный врач в белом халате и высоком медицинском чепце.
- Ну, что у нас тут стряслось? – Прогремел густой, но странно успокаивающий бас.
- Доктор, везите меня срочно в больницу! – Заблажила я. – У меня киста разорвалась, нужна срочная операция!
- Ну и ну! – Прогудел врач и покачал своей огромной, увенчанной белым чепцом головой. – Вот, это пациенты у нас пошли! Сами себе диагнозы ставят, сами назначают лечение. Так нам, врачам, скоро и работы не останется! – Он осторожно присел на краешек дивана. – И где у нас эта киста? Когда её обнаружили?
- Доктор, она, похоже, ударилась головой о лёд! Перед тем, как потерять сознание она упала, - это вступила маман.
Она у нас всё знает лучше всех, хоть и не видела ничего.
- Да, не ударялась я головой! Я задницей ударилась, зад-ни-цей! От этого киста и разорвалась! – Заспорила я.
- Так, когда и где у вас была обнаружена киста? Отвечайте на вопрос! – Рассердился врач.
- Вчера была обнаружена, в ванной! – Отрапортовала я, недоумевая, почему так округлились глаза доктора.
Вот, ведь, бестолковый мужик! Тут человеку операция требуется, а он развёл дебаты.
- Видите? Она точно ударилась головой! – Заверещала мать.
- Да, не ударялась она головой! Я её подхватил! – Это уже Миша от двери. Спасибо, Мишан, хоть ты на моей стороне.
- Она могла удариться раньше, - робко вклинился отец.
- Я хочу писить! – Это Анечка проснулась и стояла в своей цветастой пижамке на пороге комнаты, прижимая к груди любимую игрушку – затрёпанного кота, примерно моего возраста.
Это надо, у ребёнка мешок игрушек, а ей полюбился этот неопределённого цвета мутант советского производства!..
- А, ну, молчать всем! – Рявкнул врач. – Вы что, на ужин белены объелись? Что вы все мелете? – Повисло испуганное молчание. – Выйти всем, кроме пациентки!
Процессия родственников и друзей семьи в лице вконец растерянного Миши нехотя потянулась в прихожую. Я облегчённо вздохнула.
- Какое сегодня число? – Неожиданно спросил врач. Поколебавшись секунд пятнадцать, я ответила. Доктор удовлетворённо кивнул. – Как вас зовут? – Это я, к счастью, помнила. – Кто у нас президент?
Тут уже я взорвалась.
- Вы что, о политике беседовать сюда приехали? Какая разница, кто у нас президент, если у меня разорвалась киста? Вы смерти моей желаете?
Как ни странно, доктор Громадина не обиделся. Казалось, он даже, наоборот, был рад, что я именно так отреагировала.
- Человек, у которого разорвалась киста, выглядит несколько иначе. Поэтому у меня на ваш счёт есть некоторые сомнения.
- По-вашему, я выгляжу, как человек, который тяпнулся башкой?
Доктор хотел мне что-то ответить, но не успел.
- Ой! – Вскрикнула я. – Вот, опять! Она лопается дальше! – Заверещала я, почувствовав ещё несколько сильных тычков изнутри.
Больно не было, но было очень страшно, и я обхватила руками свой вконец оборзевший живот.
- Так у тебя в животе киста? – Поинтересовался врач?
Я торопливо кивнула.
– Ну вот, а говоришь, в ванной! Кто ставил диагноз? Гинеколог? Хирург? – Посыпались профессиональные вопросы.
- Никто. Я только на завтра к врачу записалась, а обнаружила эту дрянь у себя вчера, - врач одобрительно кивал, и я сама не заметила, как выложила ему всё, начиная со вчерашнего утреннего одевания и заканчивая моими предположениями о беременности, раковой опухоли и кисте, всё в строгой хронологической последовательности.
- Ну, что ж, на психически больную ты явно не похожа, - констатировал врач. – Давай-ка с тобой осмотримся.
Я оголила живот, и он принялся очень аккуратно его ощупывать. По мере ощупывания лицо его становилось всё более умиротворённым. Я как-то даже приободрилась. Что ж, по крайней мере, киста не разорвалась. Должно быть, она так растёт, толчками. Просто я раньше этого не чувствовала, потому что она была слишком маленькой. Прощупав сантиметр за сантиметром весь живот, врач достал стетоскоп, подышал на него, дабы немного согреть, и принялся слушать… снова живот! Странно, очень странно.
- Обрадуй родителей и парня, - таков был вердикт Громадины. – У вас будет ребёнок.
- Что – о – о? – Я аж подскочила на диване и рывком села. – Какой ещё ребёнок? У меня же шли меся… - завела я по второму кругу свою песню.
- Такое бывает, - оборвал меня врач. – Беременность уже наступила, а месячные ещё идут. Организм не успел перестроиться. Тебе сколько лет?
- Двадцать один, - ответила я.
- В самый раз для первого ребёнка, - похвалил доктор.
- Когда он появится? – Спросила я.
- Уже скоро. Срок примерно двадцать недель, значит, месяца через четыре с небольшим. Половина пути пройдена! Сердечко ребёнка прослушивается хорошо, он активно шевелится. Скорее всего, с ним всё в порядке! – Радостно сообщил врач и тихонько похлопал меня по животу. – Береги себя и малыша! В ближайшее время обязательно встань на учёт в женской консультации, – напутствовал меня эскулап.
- Доктор! – робко окликнула я врача. Он с готовностью обернулся. – Что это у меня там постоянно тычется? Это ребёнок шевелится, что ли?
- Вот, видишь, какая ты умничка! – Снова похвалил меня врач. – Сама обо всём догадалась! – Прощальный взмах огромной ладони, сопровождаемый ласковой улыбкой.
Громадина подхватил свой так и не пригодившийся огромный медицинский чемодан и вышел из комнаты. Я продолжала сидеть, обалдело глядя ему в след. В прихожей на врача набросились с расспросами мама, папа и Миша. Точнее, набросилась маман, папа с Мишей просто создавали массовость, но все они не на того нарвались.
- Она сама вам всё расскажет, - прогудел врач и, словно авианосец, гордо выплыл из нашей такой маленькой по сравнению с его габаритами прихожей.
Мне нужно было собраться с мыслями, но времени на это не было. В любом случае нужно спровадить Михаила. Вопреки рекомендации врача обрадовать своего парня, радовать Мишу новостью о Валерином ребёнке я в ближайшем будущем не собиралась. Это надо – ребёнок! Как не вовремя! Хотя, Ольга Петровна из архива, солидная мадам слегка за тридцать, говорила, что дети всегда не вовремя. Такое уж у них свойство. Возможно, и я была не вовремя, и Миша, и Валера… Но думать некогда. Вот, они уже нависли надо мной в ожидании ответа. Срочно нужно что-нибудь говорить. Но, что?
- Сколько сейчас времени? – Схитрила я, чтобы это самое время слегка растянуть.
- Половина первого, - нестройным хором ответили папа с Мишей, глядя на свои наручные часы.
Как же они похожи! Они стояли рядом, оба высокие, но не каланчи, широкоплечие, но не амбалы, грациозные, но не задохлики. Создавая этих двух мужчин, природа не забывала ни на секунду о чувстве меры! Вдобавок ко всему, оба они были зеленоглазыми и темноволосыми, что ещё больше усиливало сходство. Прямо отец и сын!
- Ого! – С преувеличенной тревогой вскрикнула я. – Миша, как же ты поедешь домой?
- Ничего, нормально, - ответил Мишка. – Троллейбусы ходят до часа.
- Тогда тебе срочно нужно выходить!
Я резво соскочила с дивана, преодолев возникшее вдруг лёгкое головокружение, и принялась разыскивать Мишкину куртку. Она нашлась сразу же, и я сунула её ему в руки, одновременно подталкивая своего незадачливого кавалера к двери. Вот, ведь, угораздило его со мной связаться! Лучше бы то дебильное письмо задержалось, а ещё лучше – затерялось к чёртовой матери!
Неожиданно Миша упёрся прямо у порога.
- Наташа, с тобой всё в порядке? – Тревожно спросил он.
- Конечно! – Беспечно ответила я. – Ты же видишь – я осталась дома! Если бы со мной было что-то не в порядке, я бы дома не осталась, а уехала бы в больницу! – Энергично заобъясняла я ему, словно малому дитятку.
Однако «дитятко» продолжало упорствовать:
- Почему ты тогда упала?
- От переутомления, Миша, от переутомления! Сам знаешь, последний месяц у меня был очень насыщенным! – Первое, что пришло в голову.
Может, и родителям сказать то же самое? А, что, это мысль!
Миша попрощался со всеми нами, сказал, что завтра позвонит узнать, как дела, и вышел в морозную ночь. Я повернулась к родителям и замерла. Они смотрели на меня такими глазами! Сколько в них было тревоги, любви и ожидания! Любая правда, даже самая неприглядная, для них была лучше успокоительной лжи, и я не смогла выдавить из себя приготовленную неправду.
- Пойдёмте, присядем! – Весело предложила я. – А то, что-то голова кружится, - упредила я все возражения.
Мы прошли в мою комнату, родители сели рядком на диван, я на стул возле письменного стола.
- Скажу всё и сразу, - начала я. – Пожалуйста, не перебивайте меня! – Это я маме, которая уже набрала воздуха, чтобы начать что-то говорить. – Я беременна. Срок четыре с половиной месяца. Отец – Валера. Я не желаю больше его видеть. Ребёнка буду растить одна. Всё. Кажется, ничего не забыла.
Отец уставился на меня, мать уставилась на отца. Повисла долгая пауза. Неожиданно мать встала и с размаху, от души отвесила отцу пощёчину. Раньше она никогда себя так с отцом не вела. Даже когда он принёс ей в клювике Аньку. Отец от неожиданности подскочил и густо покраснел.
- За что? – Ошарашено спросил он.
- За то! – Парировала мать. – Всё эти твои дворянские вольности! Пусть встречается, с кем хочет! Пусть пойдёт, поработает! Вот, они тебе и наработали! Теперь дед будешь, понятно? Не папа, а дед!
- Ну, папа, скажем, должность пожизненная, - потирая щёку, возразил отец, – а быть дедом не так уж и плохо. Хуже – не стать дедом никогда. Пусть уж лучше так, чем никак! – Подвёл итог отец.
- А ты ничего не хочешь нам сказать? – Сварливо поинтересовалась мать у меня.
- Простите… - промямлила я, чувствуя, как мои щёки заливает горячая краска. – Простите меня, я не нарочно! – Я спрятала лицо в ладонях и зарыдала в голос.
Поразительно, с какой скоростью меняется настроение. Из-за беременности, должно быть.
- А, ну, прекрати немедленно! – Рявкнул отец.
Я испуганно замолкла, подавившись рыданиями, но через секунду выяснилось, что кричал он вовсе не на меня, а на мать. Подумать только! Вот это смелость!
 - …не позволю в моём доме доводить беременную женщину, к тому же, мою дочь! – Бушевал папа. – Ты знаешь, как тяжело выносить ребёнка, орёшь ты тут?
- Я-то знаю, - успокоила его мать неожиданно мягким голосом. – Да, и орёт тут кое-кто другой, а вовсе не я.
Мать подошла ко мне и – странное дело – обняла! Такого она не делала с тех пор, как мне минуло пять лет. Да, и раньше могла обнять, если я только разбила коленку, например, или пчела меня укусила.
- Наташенька, не беспокойся ни о чём. Волноваться тебе вредно, да, и ни к чему. Средств у нас достаточно. Я буду сидеть с твоим ребёнком. Мне не всё равно, с одним ребёнком нянчиться или с двумя? Ты, если захочешь, сразу же пойдёшь работать…
- Кстати о работе, - перебил отец, - бросай-ка ты, Натаха, этот свой архив, к чёртовой матери! Тебе ещё диплом писать.
- Не, пап! Так не пойдёт, - возразила я. – Зачем я буду терять декретные? Я что, зря пылью дышала три года?
- Вот, именно! – С жаром подхватила мать. – Пусть деньги получит, да, и место сохранится.
- Да какие это деньги?! – Взорвался отец. – Слёзы одни!
- Дело не в них, дело в принципе, - возразила я, – а место это мне даром не нужно, я туда больше не выйду. Мне ребёнка нужно растить, найду что-нибудь более денежное.
- Вот, и правильно! – Одобрила маман. – Ты всегда была у нас умненькой девочкой!
Надо же! Объятье, поддержка, комплимент… Что это с ней? Тогда я искренне недоумевала. Позже маман призналась, что они с отцом, не сговариваясь, решили во всём меня поддерживать, чтобы я «не наделала глупостей». Хватит тех глупостей, что уже наделал Валера. Секс-символ недоделанный.
Глава 31
На следующий день я пошла в женскую консультацию, дабы встать на учёт по беременности. Раньше я там никогда не бывала, не приходилось как-то. От одного запаха вкупе с жутковатыми плакатиками на стенах меня начало мутить. Очереди почему-то не наблюдалось, и я, постучавшись, вошла в кабинет врача.
Доктора на месте не было, но в смежной с кабинетом клетушке, как потом выяснилось, это была смотровая, кто-то гремел чем-то металлическим. Этот звук заставил меня поёжиться. Я делано закашлялась, чтобы обратить на себя внимание.
Погремев ещё немного, металлический звук стих. Из обшарпанного дверного проёма выплыла тётенька солидных габаритов, скорее даже бабушка, чем тётенька. Она была в пожелтевшем, несвежем халате мешковатого кроя. Голова её поседела как-то неправильно, отдельными прядями, и от этого казалась (а возможно и была) очень грязной. Добавьте к этому неухоженное, издёрганное лицо и нелепый хвостик на затылке и получите полную картину.
- Здравствуйте, - начала я. – Я проживаю по адресу…
- Мне всё равно, где вы проживаете! – Оборвала меня тётка. – Врача сегодня нет, и не будет. Приходите завтра. - Так началось моё знакомство с системой ведения беременности и родовспоможения.
Нет, далеко неслучайно состоятельные люди предпочитают лечиться в частных клиниках. Правда, в те не такие уж далёкие времена частные поликлиники ведением беременности не занимались, по крайней мере, в нашем городе. Поэтому за несколько месяцев до рождения Ярославы, что я ходила к врачам, я получила на свою голову все «прелести» государственной системы охраны материнства и детства. Бесконечные очереди, невозможности получить то, что назначалось врачами бесплатно, безграничное хамство и полный набор медицинских страшилок – вот их неполный перечень.
Для начала я выстояла на следующий день гигантскую очередь, а когда добралась, наконец, до врача, блёклой толстухи неопределённого возраста, выслушала в свой адрес столько оскорблений, сколько мне не наговорили за всю предыдущую жизнь. Лейтмотивом монолога эскулапши звучало то, что я не встала на учёт в пять недель, как это делают все ответственные молодые женщины. Я, судя по всему, пыталась избавиться от ребёнка самостоятельно, да ничего у меня не вышло, вот, я и припёрлась на пятом месяце.
Когда я попыталась призвать хамку в белом халате к порядку и хотя бы элементарной вежливости, вступила её грязноголовая медсестра, с которой я уже имела дело накануне. Почему-то она гордо именовалась акушеркой, хотя вряд ли приняла хотя бы одни роды за всю свою нелёгкую, бумажную трудовую жизнь. Справиться с ними двумя не было никакой возможности. Вдобавок, когда они узнали, что я не замужем и не собираюсь, они принялись стыдить меня за то, что я хочу оставить ребёнка в роддоме.
На мой вопрос, с чего они это взяли, последовал ответ, что все мы одинаковые. Кто такие «все мы», я так до конца и не поняла. Ясно одно – меня ни во что не ставят. Я для них как бездомная кошка, если не хуже.
Я стойко выносила все унижения, дома никому не жаловалась. Ни к чему грузить проблемами родителей, которых я и без того «загрузила» сверх всякой меры. Да, и не понимала я тогда, что возможны и должны быть совсем другие отношения между врачом и пациентом, и что эти две клуши не имели никакого права читать мне мораль, их дело лечить, а если нечего лечить – просто наблюдать. Сейчас я бы без труда справилась с ними одной левой, но тогда…
Незамужняя беременная студентка, которой ничего не светит, я и сама воспринимала себя как нечто сломанное, грязноватое и не совсем приличное.
В универе удалось договориться о досрочной защите диплома. Красоваться перед всем потоком с восьмимесячным животом мне совсем не хотелось. Защита моя прошла настолько быстро, что я даже не успела ничего толком понять. Помню, как произносила стандартную фразу с благодарностью комиссии и вдруг осознала – это всё! Учёба окончена, студенческих лет больше не будет. Второе, третье, десятое образование – это уже совсем другое: главное, моя беззаботная юность миновала.
Я горячо, наверное, немного горячее, чем следовало, поблагодарила своего руководителя Егор-Степаныча и всех преподавателей, одаривавших меня знаниями на протяжении пяти лет, и словно бы увидела себя со стороны. Рыжеволосая хрупкая девушка с дипломом в кармане, ребёнком в проекте и туманными перспективами в будущем.
Не помню, как я добралась до дома после защиты. В тот день я долго плакала. Дело было даже не в том, что прошли мои студенческие годы, мне предстоит одинокое материнство, у меня не будет возможности заниматься любимым делом и т.д., а как-то во всём сразу и ни в чём конкретно. Я просто потеряла дорогу, как путник, запёршийся в темноте непонятно, куда, и от этого было так тяжело, так грустно!
Грусти добавляло ещё одно обстоятельство: мои отношения с Михаилом. Они висели тяжёлым камнем где-то в центре груди, давили и буквально гнули меня к земле. Я так и не решилась признаться Мише в том, что беременна от другого. Я просто сообщила ему на следующий после нашей встречи день, что подумала, как следует, и решила, что не хочу с ним встречаться. Миша ничего не ответил, и я положила трубку. Разговор вёлся, к счастью, не с глазу на глаз.
Наивная, я думала, что мой новый старый поклонник отстанет от меня так же легко, как прекратил тот тяжёлый телефонный разговор. Вместо этого Михаил принялся сначала звонить мне по десять раз на дню, а потом пытался встретиться.
Нет, он не выяснял отношений, ничего не «предъявлял». Он просто игнорировал мой отказ. Мне бы поговорить с ним тогда, но я вместо этого стала всячески избегать встреч и разговоров под разными предлогами. Однажды полдня бродила по магазинам, потому что Миша ждал меня около дома. К счастью, в тот день было очень холодно, и он выдержал всего три часа. Так мы и существовали: с моей стороны молчаливая оборона, с его – не менее молчаливая осада.
В день защиты диплома выдался незабываемый вечер. Наревевшись, я потопала к холодильнику с инспекцией на предмет чего-нибудь сладенького. Располнеть я не боялась. Почему-то я не набираю лишний вес, когда много нервничаю, как бы я при этом ни питалась. Во время беременности я его набирала вообще очень медленно, за что неоднократно была ругана-переругана жирными служительницами Гиппократа. Они грозили мне замиранием беременности, недоразвитием плода, преждевременными родами, кесаревым сечением… Разве, что ад с чертями забыли упомянуть.
Обнаружив в холодильнике остатки тортика, – на выходных маман испекла потрясающий «наполеон» - я с азартом принялась уничтожать их. Тортика становилось всё меньше, а моё настроение всё лучше. Я даже начала с теплотой думать о будущем ребёнке и приданом для него. Эта тема вызывала во мне бурю положительных эмоций: ходить по рынкам и магазинам и выбирать крошечные вещички, прицениваться к коляскам и кроваткам… Ожидание чуда, одним, словом!
Правда, насчёт пола ребёнка не было никаких предположений. Внешним признакам я не очень доверяла, интуиция молчала, как рыба об лёд, а УЗИ не показало ровным счётом ничего: ребёнок лежал так, что понять, какого он пола, было невозможно. Вот, и приходилось покупать вещи нейтральных тонов – зелёные, белые, жёлтые, а хотелось чего-то конкретного, розового или голубого!
Неожиданно посреди поедания тортика, мне представилось, как я заплетаю косы маленькой девочке и глажу утюгом крошечное платьице, беленькое с красным, всё в оборочках. Я счастливо улыбнулась. Настроение резко улучшилось, захотелось что-нибудь спеть, да, вот, незадача – Аня спит. Шуметь категорически нельзя, но я потихоньку, почти шёпотом.
Только набрала в грудь воздуха, как тишину распорол дверной звонок. Этого ещё только не хватало! Кого там принесло? Почему-то сразу подумалось о Мише, но было ещё слишком мало времени, он обычно работает допоздна.
Я пошла открывать дверь. В глазок был виден сосед, стоявший на площадке в своих растянутых трениках. Такой сосед, я думаю, есть или был почти у каждого: выпивающий мужичонка непонятного возраста, с лысинкой, пивным брюшком и нескончаемыми проблемами во всех делах и начинаниях. «Пришёл занять денег,» - подумалось мне. Я открыла дверь с твёрдым намерением «отправить» его до приезда отца и остолбенела. Моя раскрасневшаяся физиономия почти въехала в шикарный букет, который держал, конечно, не сосед-пьянчужка. Это был Михаил.
Сосед стоял поодаль и смолил дешёвые папироски, культурно стряхивая пепел в баночку из-под кофе. Он с деланым равнодушием уставился на нас, важным кивком облезлой головы ответил на моё приветствие и неохотно отвернулся. Разбираться при нём с Мишей не было ни малейшего желания, и я втащила своего бывшего одноклассника в прихожую.
Он стоял, прижимая к себе огромный, яркий букет. Выражение его лица было… Никакого выражения, собственно говоря, и не было. Миша казался потерянным, как маленький ребёнок в первый день в детском саду. Неожиданно меня охватила злость.
- Вот, зачем ты пришёл, а? – Накинулась я на своего гостя. – Что ты здесь забыл? Чего тебе нужно?
Гневные вопросы сыпались, словно искры адского пламени. Я кипела и плевалась огнём. Взять бы и огреть его, чем потяжелее! Мало всяческих бед на мою голову, а тут ещё он ходит и ходит!
Миша что-то промямлил.
- Чего – о?! – Гневно переспросила я.
- Тебя… - Ответил Михаил чуть более внятно.
- Чего меня? – Я так удивилась нелепому ответу, что даже злость слетела.
- Я тебя здесь забыл Наташа, - серьёзно ответил Михаил. – Я прихожу и звоню, потому что хочу видеть тебя. Я не уйду, пока ты не скажешь мне в глаза, почему не хочешь со мной встречаться. Пожалуйста, возьми эти цветы. Я очень долго их выбирал.
Я взяла букет и машинально принялась с ним возиться. В голове роились разные мысли. Неужели этот олух не видит, что я на шестом месяце беременности? Ах, да, на мне мой знаменитый безразмерный халатище. В нём я сама долго не замечала ничего. Миша тем временем, не дожидаясь приглашения, снял куртку, разулся и прошёл в мою комнату. Вот, ведь, наглости-то сколько появилось! Откуда только?
Сколько бы я ни возилась с цветами, хлопоты всё равно подошли к концу. Я вплыла в комнату и величественно стала над сидящим Михаилом. Ну, чистый памятник Екатерине Второй! Миша смотрел на меня таким чистым, влюблённым взглядом, что все мои планы готовы были того гляди рухнуть, а планировала я всё выложить ему в самой неприглядной форме, чтобы неповадно было сюда ходить.
Первым нарушил молчание он:
- Что ты на меня смотришь как на врага народа, Наталка? Я чем-то обидел тебя? Так ты скажи! Скажи, и этого никогда больше не повторится…
- Все вы так говорите! – Оборвала я его. – Повторится, не повторится – какая разница? Я не могу с тобой встречаться! У меня есть на это самые веские причины.
- Какие? – Устало поинтересовался Миша.
Видимо неизвестность порядком измучила его.
- Поверь, Миша, очень и очень веские. Весче просто не бывает.
- Ты любишь другого? – Снова этот горестно-усталый тон.
- Что-то вроде того, - ляпнула я.
- Это как?  - Миша оживился. – У тебя есть парень, но ты его не любишь? – Сколько надежды в его тоне! – Так, бросай его к чёртовой матери!
- Это невозможно, - ответила я. – Видишь ли, Михаил…у меня будет ребёнок! – Бухнула я, покраснела и отвернулась.
Повисло долгое молчание. Я не нашла в себе сил посмотреть на Мишу. В конце концов, он поднялся.
- Я желаю вам счастья, Наташа, - бесцветно прошелестел он и направился к двери.
Я молча поплелась следом. Пока Миша собирался, я твёрдо смотрела в пол.
- Наташа, скажи… - неожиданно начал Михаил.
- Я тебе всё сказала! – Быстро прервала я.
- Нет, не всё. Скажи, ты его любишь?
- Почему ты спрашиваешь? – Я снова начала закипать.
- Ты не выглядишь счастливой, Наталка. Я ни разу не видел тебя с твоим парнем. Ты мне всё рассказала или что-то недоговариваешь?
«Да! Да! Я несчастна! Миша, сделай что-нибудь!» - Хотелось крикнуть изо всех сил, но я взяла себя в железный кулак и поспешно ответила:
- Нет, тебе показалось. Я ужасно счастлива. Скоро замуж выйду. Мы поссорились ненадолго, но потом помирились. Сейчас он уехал в… командировку! Он деньги на свадьбу зарабатывает, - понеслось моё наглое враньё.
- Наташа, ты можешь обмануть его, можешь обмануть меня. Себя не обманешь.
Да, себя не обманешь! Я и не пытаюсь. Ему-то что от меня нужно? Расковырять мои раны? Чего он вообще добивается и кто он такой, чтобы говорить со мной этим поучающим тоном? Злость затопила меня ртутно-чёрным потоком, перед глазами заплясали её зеленоватые волны.
- Пошёл вон отсюда! – Прорычала я. – Убирайся и не смей больше ходить сюда, ты мудрец недоделанный! И учить меня не смей! Ты когда-нибудь ходил беременный? Тебя унижали за то, что ты скоро станешь отцом?
- Наташа, успокойся, пожалуйста… - Миша протянул ко мне руки.
- Сам успокойся! – Рявкнула я. – Что ты вообще видел в жизни? Техникум свой задристущий и компьютеры! Ты – маменькин сынок! – Выдала я, как мне показалось, самое страшное оскорбление.
Однако в ответ прозвучало спокойное:
- Поверь, Наташа, я много чего видел. Я служил, не забывай. Меня смерть держала за руку, - тут Миша закатал правый рукав, и я увидела, что его правое предплечье настолько покрыто шрамами, что рука стала тонкой-тонкой.
Кость, обтянутая красной, бугристой кожей. Колени мои непроизвольно подогнулись, но я удержалась.
- Что это? – Промямлила я.
- Ранение, - спокойно ответил Михаил. – Я воевал на Кавказе.
- П-п-почему ты об этом не рассказывал? – Заикаясь, спросила я.
- Потому что это неважно. Всё это осталось там, а мы с тобой здесь и сейчас, Наташа. Я хочу быть с тобой. Думаю, ты тоже этого хочешь. Если дело только в ребёнке, мне не страшно. Я буду любить твоего ребёнка, как своего собственного. Ты слишком дорога мне, чтобы я пугался таких пустяков.
Неожиданно на меня навалилась смертельная усталость. Ноги стали ватными, веки отяжелели. Хотелось только одного: чтобы этот кошмар поскорее закончился. Миша ещё что-то говорил, но я его не слышала. Уши тоже заволокло ватой. Наконец, дверь за ним закрылась. Я доплелась до дивана и рухнула на подушку. Проснулась только на следующее утро.
Глава 32
В то время я много размышляла над всем происходящим со мной. Как потерявший дорогу пилигрим-недотёпа, я шарахалась в разные стороны, пытаясь нащупать твёрдую почву под ногами. Даже ходила в церковь, ставила там свечки, заказывала какие-то молитвы.
Во времена моей юности многие подались в религию, разочаровавшись в компартии и комсомоле. Люди искали в нарядных храмах среди печальных икон духовности, правда, большинство из нас плохо представляло, что это такое. Теперь я точно знаю, что это не расписной фастфуд, предлагаемый «мировыми» религиями, но тогда мы с мамой и Анечкой крестились. Отец наотрез отказался и даже иногда довольно-таки жестоко высмеивал наши «походы за духовностью», а мы пытались стать настоящими христианками. Правда, из этого мало, что получалось.
Лет через пять-шесть подобного «воцерковления» мы поняли, что, наверное, это всё же не наше. Чтение библии без раздёргивания на цитаты и посторонних комментариев убедило меня в том окончательно. Жуткий разврат, кровосмешение, предательство и подлость. Праведник, валяющийся с утра голый и пьяный. Всё. С меня довольно.
Надо сказать, людей, разочарованных «духовным фастфудом» достаточно много. В основном, народ злят неприкрытые товарно-денежные отношения в храме, против которых якобы выступал ещё сам Христос, и дорогие машины церковнослужителей. Кому-то хватает этого, чтобы убедиться, что если Бог где-то и есть, то он не в церкви.
Тем не менее, в то непростое время я ещё пыталась наладить отношения с Создателем при посредничестве нализанных православных церквушек и их необъятных бородатых служителей. Я ждала, что на меня снизойдёт озарение, и оно поможет как-то распутать клубок моих жизненных сложностей. Оно снизошло, но как-то уж очень странно.
Для начала к нам домой явилась старшая сестра Михаила, здоровенная, горластая тетёха лет тридцати с небольшим. С порога она заявила, что ей всё известно, что так она нам этого не оставит и что не для такой шалавы и дурнушки, как я, они всей семьёй дружно растили Михаила.
Вначале её пытались как-то задобрить, убедить, что она не то подумала… Но когда дело дошло до «чужих выпердышей» и прочих «любезностей» в адрес меня и ребёнка, она получила по полной программе. Причём не фигурально, а буквально, сапогом по жирной морде. Сапог метнула…мать! Моя интеллигентная, законопослушная мамочка, которая и голоса-то повышать толком не умела.
- Я на вас в милицию заявлю! – Завопила сестрица. 
 - Не успеешь, тварь, - спокойно ответила мать. – Я сейчас же вызываю ОМОН и заявляю о вторжении в частное жилище. Я знаю твой адрес и все твои пароли и явки. От ответственности не уйдёшь! – Завершила мать, как отрезала.
Бабища покраснела как рак, сразу как-то скукожилась перед моей миниатюрной мамочкой и бросилась к двери.
- Я вас предупредила! – Истошно крикнула она из-за порога.
- Я тебя тоже предупредила, - невозмутимо ответствовала мать.
На следующий день я случайно столкнулась с Мишей в центре города. Он опустил голову и перешёл на другую сторону улицы. Почему-то я не чувствовала себя ни счастливой, ни победившей. От всей этой истории остался привкус горечи и горстка засушенных лепестков от того самого букета, подаренного Мишей в день нашего объяснения.
Недавно конверт с этими лепестками попался мне на дне ящика комода. Лепестки совсем ссохлись, некоторые рассыпались в труху, и все они пахли пылью и почему-то грибами. Забавно. Забавно и невыносимо горько. Я их просто выбросила, потому что глупо хранить такую дребедень. Ещё есть поверье, что нельзя хранить сухоцветы, увядшие лепестки и прочее в этом духе. Не к добру это.
В скором времени я ушла в декретный отпуск и не появлялась больше на работе. В универ тоже больше не ходила. Зачем? Я сидела дома затворницей, выбираясь раз в день на непродолжительную прогулку, возилась с Анечкой, много читала, пробовала учиться вязать, но не хватало терпения завершить начатую работу.
Всё о моём положении знали Леночка и Степаныч, остальные могли только догадываться. Мне плевать было на догадки, да, и, честно говоря, на всё, что происходит вокруг. Хотелось лишь одного – как-то пережить этот мутный период.
Всё когда-нибудь заканчивается. Оно и закончилось, но, опять же, не так, как я думала.
Не случайно среди своих «доверенных лиц» я упомянула только Леночку и Степаныча, а ведь в то время Олечка была ещё с нами! Вот, только она постоянно разъезжала по сборам и соревнованиям. Даже большую часть диплома за неё писала Леночка, о чём все знали, но предпочитали не «возникать». Спортивную честь вуза тоже кто-то должен отстаивать.
Однако наступила весна, у бобслеистов закончился период активных тренировок и соревнований, и Олечка вернулась в родной универ. Не застав меня в нашей уютной, тесноватой лаборатории, она поинтересовалась, где я. Ей тактично разъяснили ситуацию. Олечка вскипела и пообещала «набить рожу этой гниде Валерику», но сестра охладила её пыл, поведав, что «эта гнида» не в курсе изменений, происходивших по его вине с дурищей Натахой.
Недолго думая, Олечка разыскала Валеру и всё ему выложила без обиняков. Он открыл было рот, чтобы пропеть куплет на тему «она сама так решила», но схлопотал по физиономии от Леночки, сопровождавшей сестру в «походе». После этого выпада он как-то переменился. Не каждый день получаешь тумака от нежнейшего создания, не обидевшего в своей жизни даже муравья. Обо всём этом я узнала примерно через год после нашей свадьбы. Ленка проболталась.
После победоносного похода сестричек события начали разворачиваться так, как любила Олечка, то бишь с непередаваемой быстротой и «по-честному». Валера явился к нам домой весь из себя покаянный, падал на колени, просил быть его женой и не лишать его «законного отцовства» (Вот, ведь, до чего додумался, мачо недобитый!).
Всё это разжалобило моих родителей, и они, как-то позабыв спросить меня, назначили дату регистрации в ЗАГСе. Дня через два приехали родители Валеры, и я насилу упросила их всех не устраивать никаких торжеств. Не хватало мне толстопузых свадебных фотографий, провались они! Я выклянчила свадьбу в узком семейном кругу. На праздничный ужин решено было пригласить только близняшек и двух самых близких друзей Валеры. Свидетельницей с моей стороны назначить, конечно, Олю, кого же ещё?
Заявления были поданы, до регистрации оставалось дней десять, и тут случилась Пасха. Этот праздник народ отмечал всегда, даже полуподпольно в советский период, а теперь ему был придан поистине имперский размах. К вечеру светлого воскресенья невозможно было встретить ни одного трезвого таксиста. Наша семья тоже праздновала. Духовность. Куда от неё деться?
Праздник в тот год удался на славу. Валерик уехал в гости к родителям, чему я была несказанно рада. Мне необходимо было время, чтобы привыкнуть к роли невесты недавно презираемого мной бывшего ухажёра. Да, и ему нужно было как-то собраться с силами перед свалившейся на него радостью «законного отцовства». В общем, я рассчитывала отсидеться в этот светлый праздник дома и так, чтобы никто меня не трогал, потому, как я сама никого трогать стопроцентно не собиралась.
Не тут-то было! Примерно в полдень раздался звонок в дверь, мать пошла открывать, и в квартиру неожиданно ворвался радостный вихрь девичьего хохота, аромата модных духов, тюльпанов, наванилиненных куличей… Пришли мои однокурсницы, почти вся группа! Моя грустно-счастливая история всплыла на факультете, и учебные подруги решили сделать мне сюрприз.
Поднялся счастливый гвалт, началось вручение цветов, куличиков, крашеных яиц, гостинцев Анечке. Комплименты сыпались дождём… Наконец, все разместились за нарядным столом, принялись дружно дегустировать широко представленные кулинарные шедевры моей мамы, мои собственные и друг друга. Всё это сопровождалось смехом, шутками, забавными историями. В общем, всем было хорошо и весело, в том числе мне. Давно у меня не было такого беззаботного настроения, когда ничто не угнетает, и хочется, чтобы эти праздничные мгновения тянулись долго-долго, как ириска в далёком детстве!
Посреди нашего весёлого девичника (Отец был в командировке.) раздался звонок в дверь, который мы ещё не сразу услышали. За первыми двумя звонками последовала серия коротких, заполошных недозвонков. Мне почему-то подумалось о затопленных соседях или ещё о чём-то подобном. Девчонки же единогласно решили, что это Валера сорвался посреди праздника и явился к своей ненаглядной и необъятной невесте. Меня подняли, встряхнули и откомандировали открывать дверь. Я, смеясь, поплыла.
За порогом меня ожидал ещё один сюрприз. Нет, это был не букет цветов и не кулич, присланный будущим мужем, и, конечно, не он сам. Даже не Михаил. За порогом «ридной хаты» стояло худенькое создание в длинноволосом блондинистом парике, каковые были тогда в большой моде.
Девушка была явно не старше второго курса, маленькая, субтильная, очень модно и стильно одетая. Её тоненькие, длинные каблучки придавали маленьким ножкам сходство с козьими копытцами. «Козью» тему в образе завершало напряжённо-упрямое выражение маленького личика и общая нервозность. Она явно подпсиховывала и тщательно пыталась это скрыть.  Настолько тщательно, что только подчёркивала этим своё тревожное состояние.
Отчего-то я сразу почувствовала себя этакой умудрённой жизнью солидной матроной. Захотелось успокоить девчушку и чем-нибудь ей помочь. Желательно, чем-то весомым и существенным, что навсегда изменит её юную жизнь в лучшую сторону.
- Здравствуйте, чем обязана? – С достоинством произнесла я.
- Значит, это вы и есть та самая Наташа? – Зло прищурившись, спросила незнакомка.
Этот прищур окончательно сделал её похожей на рассерженную младшеклассницу и козу перед броском рожками вперёд одновременно. Я с трудом сдержала смех, почему-то так и просившийся наружу.
- Да, это я, - ответила «та самая» Наташа.
- Я пришла вам сказать… - нервный вздох, - я пришла сказать вам… - ещё серия коротких придыханий – что вы его не получите! Вот! – Высказавшись, малышка победно задышала.
- Что не получу? – Прикинулась я шлангом, хотя всё уже прекрасно поняла. – И, кто вы, собственно говоря, будете? – Ситуация начала меня откровенно забавлять.
- Я…я…я невеста Валеры! – Выпалило нервное юное создание.
- Какое совпадение! – Обрадовалась я. – Я тоже его невеста! Будем знакомы! Кстати, вы так и не представились. Как вас звать-величать? Откуда родом будете?
Девушка залилась малиновой краской и пошла в атаку.
- Как вы смеете? – Верещала она. – Да, вы хоть понимаете, что такое высокие отношения? Вам в жизни не познать такой чистой, прекрасной…
Дальше я уже не слушала. Малышка продолжала нести какую-то околесицу про светлые чувства, а я спокойно разглядывала её, и местами просто любовалась. Какая милая у этой барышни сумочка! Это что же, в новом весенне-летнем сезоне такие сумки в моде? Интересно, в первый раз вижу. А какие замечательные ботиночки! Явно не из дешёвых. Жаль, что они совсем не идут к её крошечным ножкам. Интересно, а мне пошёл бы такой, как у неё, платиновый парик?
Девушка всё верещала и верещала. Когда же она иссякнет?
Неожиданно сзади на моё плечо легла маленькая, тёплая и очень крепкая ручка. Это Оля стремительно высунулась из прихожей, торопливо что-то дожёвывая. В другой её руке красовалась чашка из маминого любимого сервиза.
- Эт кто? – Спросила она, как всегда, без обиняков, указывая на девушку чашкой.
Та резко замолкла, словно поток её слов неожиданно натолкнулся на некое непреодолимое препятствие.
- Как звать не знаю, барышня не представилась, - наябедничала я, – а, так, говорит, что невеста она Валерина!
- Да-а? – Протянула Оля, внимательно разглядывая девушку со всех сторон. – Невеста, значит. Ну-ну.
- Что вы меня так разглядываете? – Психанула сопливая невеста. – Я, вообще, не с вами разговариваю!
- А я с тобой разговариваю, слышь ты, сопля! – Да, Олечка – это тебе не я. – А, ну, пошла вон отсюда! Невеста недоделанная!
Девушка побагровела. Она больше не напоминала ученицу начальных классов. Это была разгневанная юная женщина, которая пришла бороться за свою любовь. На секунду мне стало очень её жаль, но я тут же вспомнила, с кем и за что она пришла бороться.
- Вы мне здесь не хамите! Я от своего не отступлюсь! Мы с Валерой всё равно будем вместе, и я не виновата, что вы пузо себе под кустом заделали! – Ого, вот это напор! Знала бы она, где на самом деле было заделано это «пузо», версия с кустом показалась бы ей невинной детской песенкой.
Она продолжала ещё что-то вопить, но тут Оля мягко приблизилась к ней и резко сдёрнула парик с её головы. В следующее мгновение парик взмыл над обшарпанной лестницей и приземлился где-то в районе мусоропровода. Обнажились реденькие, косматые волосёнки цвета придорожной пыли. Вместе с париком весь шарм с девицы слетел к чёртовой бабушке.
В том же направлении исчезли и рассуждения о светлой и чистой любви. На нас с Олей полились потоки отборного мата. Оля и  тут не растерялась. Она выхватила у девушки из рук её кокетливую сумочку, открыла её, перевернула и основательно потрясла. На грязную подъездную лестницу посыпалась косметика, сигареты, какие-то там ещё штучки-дрючки. Девица, не переставая ругаться, кинулась собирать своё добро, а Оля втащила меня в квартиру.
 Девица ещё раз попыталась взять нашу дверь штурмом, но ей открыли близняшки, изрядно сбив потрёпанную красавицу с толку. Они популярно объяснили, что Валеры ей не видать, как своих ушей, потому как Леночка сняла всё происходящее на камеру. Для убедительности даже потрясли перед её носом кассетой от видеокамеры. Запись пообещали незамедлительно показать Валере по приезду. Он наверняка забьётся в экстазе от поведения и внешнего вида своей парикастой пассии и тут же потащит её под венец. Горько рыдая и кляня на весь белый свет «подлое время» и «бездушных стерв», незнакомка заковыляла на своих козьих ножках в сторону лифта.
До сих пор недоумеваю, почему я не послала Валеру подальше после всей этой истории с бывшей возлюбленной. Мне часто кажется, что если бы мне хватило смелости расстаться с ним тогда, сейчас я была бы намного счастливее. Я не валялась бы дохлой кошкой на кровати, проливая горькие слёзы из-за упрёков в изменах, которых я не совершала… Мне попросту некому было бы изменять…
Как бы я тогда построила свою жизнь!.. А, как, собственно говоря?..  Не знаю точно, но это была бы сказка, а не жизнь!..  А, в чём сказка-то?... А, неважно в чём! Одно знаю точно – отсутствие в моей нынешней жизни невзрачного мужчинки по прозвищу «муж» было бы мне только на пользу! Да-да, на пользу! Это только глупые бабы гонятся за штампом в паспорте. Мне он ни на кой чёрт не сдался!... Приблудился на университетском дворе, как бездомный пёс, да, так и не отвязался до сих пор.
Незаметно для себя я замечталась. Меня напрочь оторвало от реальности и унесло так далеко, что я сама не поняла, куда. Где-то между воображаемыми курсами французского языка и поездкой на какой-то фантастический симпозиум, где все были сражены наповал моей красотой и интеллектом, мне привиделось романтическое свидание с голубоглазым  брюнетом мужественного вида.
Правда, оно всё как-то не желало склеиваться, чего не скажешь о моих веках. Они-то, как раз, замечательно начали слипаться, картинка моих мечтаний рассыпалась и поплыла. Куда? Да, всё равно! Только бы подальше отсюда: от маминых нотаций, от вечно недовольной Ярославиной мордашки, от чёртова гадюшника, носящего гордое название «офис»… Проваливаясь в сон, я подумала, что неплохо было бы умыться и переодеться, но сначала было лень, а потом стало безразлично. Меня больше не существовало… 
Глава 33
Истошный детский крик прервал мои нелёгкие думы. Размахивая уздечкой, снятой с моей несчастной мёртвой кобылки, я побежала в ту сторону, где кричал ребёнок. Я была не одна. На крик побежали ещё несколько мужиков и два одинаковых на вид усталых воина: двойняшки Четверик и Третьяк. В дружине их все кликали Башенками за высокий рост и стройную стать. Это я их так прозвала ещё годов семь назад, а оно так и приклеилось. Братья на это моё прозвище не обижались, да, и дала я его не со зла, а по дружбе.
Башенки повсюду ходили вместе и в бою были неустрашимы и неотразимы. Ума не приложу, как родителям удалось заставить их жениться и разъехаться по разным домам. Четверик занял дом умершего недавно деда, а Третьяку всей весью позапрошлый год возвели новый. Оба успели уже обзавестись потомством и хозяйством. Теперь, всполошённые, они бежали на детский крик чуть впереди меня: Четверик на полшага впереди, Третьяк позади.
Сказывают, когда мать их рожала, первым шёл Третьяк, но в жизни он всегда и во всём немного уступал брату, и его это, похоже, не расстраивало. Неразличимые внешне, братья очень разные по характеру. Четверик с детства пытался над всеми верховодить, а Третьяк был всегда спокойным и как бы немного отсутствующим: вроде он здесь, но думами где-то далеко. Это не мешало ему быть собранным и быстрым в бою, но в жизни частенько за задумчивость его поддразнивали.
Вбежав в ограду крепости первыми и намного опередив при этом запыхавшихся мужиков, мы сразу поняли, в чём дело. Берёзка, жена воина по имени Груб пыталась наложить на себя руки, да её успели вынуть из петли сбежавшиеся на крик бабы.
Кричала Берёзкина дочка Рябинка, крепкая, румяная девчонка, необыкновенно горластая. Её голосище всегда выделялся из остальных детских голосов, даже когда она разговаривала спокойно. А, уж если орала!.. Сейчас её голос помог спасти мать, но не завидую я тому, кто возьмёт её в жёны. Быть ему глухим задолго до старости!
Берёзка приходилась нам дальней роднёй, и все мы её очень отговаривали, когда она пленилась статью и силушкой Груба. Вместе они гляделись необычайно красиво: тоненькая, высокая Берёзка со своими нежными белыми кудрями и огромный, смуглый от степного загара воин в кожаных одеждах. Другие одежды Груб не уважал.
Всё же, не зря даются нам в этой жизни имена – Груб был жестоким. Берёзка могла до конца не знать его натуры, а я провела с ним много часов на ученьях. Он не щадил даже в учебном бою никого: ни деревянного чучела, ни супротивника, ни младшего отрока, ни мужика-помощника. Удары наносил так, что всем им, окромя чучела, конечно, часто приходилось бежать до тётки Калины, дабы подлечить синяки и ссадины, а то и переломы костей. Иногда и бежать не приходилось, на руках несли. Мне тоже от него однажды крепко досталось на учении, до сих пор от его удара шишка на запястье не рассосалась, а было это уже лет пять тому назад.
Груб всё время обижал Берёзку. Его за это даже на Совет вызывали неоднократно. Несладко приходилось и их детям, Рябинке, Свету и Снежанке. Совсем малыми он их не трогал, но, начиная с трёхлеток, колотил нещадно. У них не приживались в дому ни собаки, ни кошки. Груб всегда находил повод прибить их до смерти.
Берёзка редко когда жаловалась на свирепого супруга, что поделать, сама такого выбрала. Правда, он несколько раз доводил её до того, что она, забрав детей, возвращалась к родителям. Груб каждый раз обещался в таких случаях взяться за ум, быть добрее к жене и детям, но через неделю-другую после возвращения Берёзки принимался за старое.
Теперь Груб лежит убитый среди погибших сегодня соратников, а Берёзку только что сняли с верёвки… Кто бы мог подумать? Другая восприняла бы гибель мужа-изувера как избавление, а она, вот, решила, что это и её конец. Полоумная.
Надо проследить, чтобы в костёр за этим извергом нынче ночью не кинулась. И так в веси баб хороших не хватает, скоро хозяйство вести да детей рожать будет некому.
Хотя, мне ли делать такие упрёки?
Ладно, вижу, тут без меня разберутся. Смотрю, Травинка спешит к Берёзке с каким-то питьём. Мало им с тёткой Калиной возни с ранеными, тут ещё и эта сумасшедшая. Тьфу!
Я побрела в крепость. Надо бы доложиться начальству, а то будут говорить, что я порядку не подчиняюсь. Нет уж! Не надо мне таких обвинений. Да, и никаких других тоже не надобно.
Однако не тут-то было. На обвинения мне всегда везло. Думаю, я и есть самая виноватая девица на свете. Ежели и не на всём белом свете, то в нашей веси уж точно! Вот, и сейчас, стоило мне только оказаться под прохладными сводами главной башни, как из полутьмы ко мне шагнула щуплая фигура. Я сразу и не разобрала, что это мой заклятый соратник Мозгляк. Он схватил меня за руку чуть повыше локтя и зашипел в самое лицо:
- Я давно тут тебя дожидаюсь! Расскажи-ка мне, храбрая воительница, куда и зачем ты смоталась нынче с поля брани? В Проклятой балке решила отсидеться?
Я не спеша высвободила руку из его костистой маленькой лапки. Назвать его хваталку мужской рукою как-то язык не поворачивается.
- Грозодуб убит, - сообщила я будничным голосом, наблюдая, как лицо Мозгляка вытягивается, сморщивается, снова вытягивается…
Видно было, что он этого не знает. Наконец, он овладел собой.
- Вечная ему Слава! – Выдавил Мозгляк с усилием.
- Ещё бы! – Ответила я. – Худо теперь тебе придётся, Моглячок, ой, худо! На его место неизвестно, кого назначат. Вдруг новый учитель решит, что хорош тебе в дозорных околачиваться?
- Ну, решит, и что? – Заёрзал мой собеседник. – Тебе-то что с того?
- Мне ничего, а, вот, тебе воевать всерьёз придётся. Недолог твой век тогда будет, ох, недолог! – Протянула я, изобразив на лице горестное выражение. Я знала, что Мозгляк пуще всего на свете боится смерти. На всё готов, лишь бы шкуру свою жалкую сберечь. Вот, и теперь при упоминании о смерти его затрясла мелкая дрожь. – Чего дрожишь? – Участливо поинтересовалась я. - Замёрз? Иди к тётке Ерохе, она тебя согреет, - посоветовала я.
При упоминании о тётке Ерохе крохотная мордочка Мозгляка сжалась ещё больше. Давно уже поговаривали, что неряха и распустёха Ерошка приваживает к своему двору молоденьких недотёп вроде него, с которыми ни одна девка не желает знаться. Они ей то дров наколют, то сено привезут, то сруб подправят. А она им… Ну, в общем, молодость с ними вспоминает. Её-то супруг давно покинул наш мир; уже годов пятнадцать как. Детей у них отродясь не бывало, со всей роднёй Ероха перессорилась. Вот, и живёт на отшибе одинокой кукушкой да молодых придурков собой одаряет.
- Как ты смеешь… - начал он гневную свою речь.
- А ты как смеешь обвинять меня в побеге с поля боя? Ты, дрянь, отброс рода людского!
- Я сам видел, как ты поскакала в Проклятую балку!
- А ты-то где в это время был? – Насмешливо поинтересовалась я. – В кустах, что ли, сидел дристал, вояка недоделанный?
- Я…я… да я тебе… я… ааааааа! – Последний звук он издал уже в воздухе. Я подняла его за шиворот, подтащила к порогу и дала крепкого пинка, в который вложила всю свою сегодняшнюю злость и досаду. Мозгляк, перелетев ступени крыльца, шлёпнулся на бок, подняв облако пыли. Отплевавшись, он заорал: - Я всё про тебя знаю! Всё! Всё воеводе о тебе доложу! И братца твоего дурного не пожалею!
Я стояла на пороге, скрестив руки на груди, и спокойно взирала на его мучения, собираясь с мига на миг повернуться и пойти прочь, куда шла, но упоминание Стёпки (А Мозгляк имел в виду именно его, в этом нет сомнения!) разозлило меня с новой силой.
На глаза попалась корзина полная рваных башмаков, притулившаяся зачем-то у крыльца. Должно быть, прислужники собрали износившуюся воинскую обувку, дабы отдать башмачнику или просто выбросить. Мозгляк продолжал что-то там орать, пока я выбирала башмак покрепче. Через миг он попал ему прямо в бесстыжую его морду. Поток брани оборвался хриплою угрозой всё равно до меня добраться. Знамо дело, слыхали уже не один раз.
Всё, можно спокойно продолжать путь.
В дверях залы, где обычно заседал Совет, меня встретил Примак, статный, седовласый старец, состоявший при Совете кем-то вроде старшего прислужника. Хоть он и не воинского звания, но мужик строгий и необычайно башковитый. Он распоряжается всеми челядинами крепости и следит за порядком и соблюдением обычаев.
Примака не любили и побаивались молодые воины, потому как он всё докладывал воеводе  об их ошибках и непотребствах, а старшие видели в нём единомышленника и советника. Мне полагалось дядьку Примака бояться и сторониться, но я как-то не привыкла к такому. Крупных непотребств за мной не водилось, а о мелких я и не беспокоилась вовсе. Вот, ещё!
В этот раз нахмуренные брови Примака на какое-то мгновение сбили меня с панталыку. Мелькнула мыслишка, что Мозгляк успел насвистеть ему в уши какую-то чушь про меня, но, как оказалось, дело было совсем не в этом.
- Приветствую, воительница! – Степенно поздоровался дядька Примак.
- И тебе не хворать! – Весело ответила я.
- Хотел я с тобой поговорить кой о чём, - начал дядька Примак издалека. – Точнее, кое о ком…
- Это ты про Мозгляка что ли? – Не выдержала я. – Да он…
- Он – это он, а ты – это ты, - оборвал меня степенный старик. – Не об нём речь!
- А о ком? – Снова не утерпела я.
- Ты меня не торопи! – Снова оборвал меня старший челядин. – Всему свой черёд! – Он не выносил спешки и торопливости. – Время рождаться и время помирать у каждого своё!
«Ну, вот, завёл!» - подумала я с досадой, но на лице постаралась изобразить самое почтительное внимание. Дядька Примак обожает всякие присловья, поговорки, присказки. Без них не может он обойтись даже в самой простой беседе, а тут сразу дал понять, что разговор предстоит серьёзный. Он ещё сейчас притчу какую-нибудь расскажет!
- … Вот, и братец твой, Стёпка, - донеслось до меня его распевное рассуждение.  Я навострила уши. За какую-нибудь четверть часа уже второе упоминание о Стёпке. Чего им всем от него надо?! – Ты бы за ним последила! А то, неровён час, натворит глупостев каких…
- Дядя Примак, что ты хочешь сказать? В чём провинился мой брат?
- Да, ни в чём он покамест не провинился, но может! Он может зело провиниться пред всем вашим родом, но пока ещё не провинился. Ты должна удержать его от этой ошибки…
Я поняла, что правды от него не добьёшься. Он что-то хочет мне сказать про Степана, да стесняется, либо не хочет этого делать впрямую. Выпытывать добром бесполезно. Худом себе же и навредишь.
- Ты пробовал сказать об этом нашему отцу? – Злорадно поинтересовалась я. – Я-то, что? Я сестра-погодка, какое я имею на него влияние? Почитай, никакого. А, вот, отец….
Дядька Примак при упоминании об отце переменился лицом и замахал на меня руками:
- Что ты, девонька! Что ты, рыбка моя золотая! Да, рази я могу сейчас сунуться к нему с этим? Война идёт, и ещё большая грядёт! Они тут по всей ночи заседают с старейшинами да с волхвами, а ты про что говоришь?!
Во мне постепенно начинала закипать злость. Он что, издевается?! Хочешь говорить – говори, не хочешь – не морочь голову! Однако следующая мысль остудила гнев и вернула меня к спокойствию. Это была мысль о том, что раз он не хочет поговорить о Стёпке с отцом, значит, ничего серьёзного там нет! Вечно эти старики видят во всём пакость одну. Послушать нечего! Я с достоинством поклонилась старику и произнесла:
- Благодарствую, старче! Обязательно прослежу за Стёпкой. И, если что – ух! – Я сжала в кулак свою руку в боевой перчатке и потрясла ей перед носом старика. – В ступе его истолку, негодника этакого! – Грозно завершила я свою речь.
Примак степенно закивал своей седовласой головой и произнёс нараспев:
- Вот, это правильно! Вот, это ты верно задумала! Ежели ты его не наставишь, то ещё кто?
«Дед Пихто!» - С досадой подумала я.
Поклонившись ещё раз важному старику, я прошла в главную залу.
Глава 34
Войдя в залу, я поняла, что никого из начальства там нет. Оглянувшись на дядьку Примака, я перехватила его царственный кивок, направленный в сторону, где располагались малые закутки. Есть там одна потайная дверца, в которую можно пройти, только сильно пригнувшись. За дверцей – маленькая комнатка с двумя крохотными оконцами и низенькими потолочками.
Сказывают, там когда-то была оружейная. Потом её перенесли в малую залу, потому как оружия, своего и трофейного, стало слишком много, чтобы помещаться в такой маленькой комнатушке. Теперь в этой комнатке думают свои думы самые главные наши военачальники: воевода Сувор Всеславьевич и его помощники Ратимир Боеславич и мой отец.
Когда я вошла, в комнатке присутствовал один только воевода. Он стоял, повернувшись спиной к двери, лицом к оконцу.
- Проходи, Дубравка! Обойдёмся без поклонов, - проговорил он задумчиво, не оборачиваясь и не отводя взгляда от окна. Как он догадался, что это я пришла? И, словно в ответ на мои мысли, воевода продолжил: - Тебя сразу узнаёшь по шагам. Вроде на ходу оружие бряцает, как у воина, а шаги всё одно лёгкие, девичьи.
Я молча замерла в дверях, ловя каждое его слово. Я всегда опасалась каким-то неловким движением, либо неумными своими речами сбить мысль этого необыкновенного человека. В молодости он был искусным воином, беспощадным к врагу и добрым со своими. Уже тогда начальство с ним постоянно советовалось, потому, как Сувор никогда ничего не говорит, не подумавши.
Когда прежний воевода, Боеслав Всесилович, помер на старости лет, Вечная ему Память, Сувор единогласно был избран вместо него. Это было лет десять тому назад. С тех пор голова Сувора, увенчанная копной тёмно-русых когда-то волос, почти полностью поседела. Глаза старого воина мало, что видят, особливо в потёмках, но ум его с годами, похоже, становится всё крепче и острее, словно хороший клинок в руках заботливого воина. Это и есть его главное оружие, а ещё тонкий слух, который развился после того, как Сувор почти ослеп.
В одной битве вражеская палица расколола его шелом, и чуть было не унесла жизнь. Богам было угодно, чтобы воевода наш заживо жил словно бы в мире теней. Однако слабое зрение не было ему помехой. В битве его выручал опять же слух, а так его глазами были мы все – воины городища и окрестных весей.
- Что это ты, дева-воительница, всё буянишь? И почто своих же вояк, пускай и не особо могучих, в пыли купаешь?
Я похолодела. Происшествие с Мозгляком ему уже известно! Что же он скажет, когда узнает, что Черноморд не принял моего вызова?! Да, меня же воинского звания лишат, и полы мыть на веки вечные отправят!
Я хотела ответить что-то, пусть не умное, а хотя бы не очень смешное или дурацкое, но все мысли разом испарились из моей головы. Я стояла, как истукан, и рассматривала могучую спину воеводы.
- Отвечай, когда тебя спрашивают! – Повелел Сувор, впрочем, без злобы. Злоба никогда не была его спутницей. Вот, ведь, выдержка!
- Сувор Всеславьевич, - начала я, - дело в том, что Мозгляк…
- Некрас, - поправил меня воевода, и я не сразу припомнила, что Некрас – это имя Мозгляка, данное ему в детстве родителями. Тоже, конечно, правильное имя, но что делать, если он ведёт себя как Мозгляк! – Не-крас! – ещё раз повторил воевода чуть ли не по буквам. – Что это у тебя за привычка, всем какие-то собачьи клички выдумывать? А, если я буду звать тебя, скажем… - Воевода на какой-то миг замялся. Всё-таки выдумывать клички было моим любимым делом, а не его! Однако мне было не до смеха. Я застыла в тягостном ожидании. – Что если я стану звать тебя Недобабой? – Поинтересовался Сувор, степенно оборачиваясь ко мне. – Вот, что ты на это скажешь?
- Зови, Сувор Всеславьевич! – Брякнула я, не задумываясь. - От тебя я всё стерпеть готова!
- От меня-то, может, и готова. А, ежели так будут вслед за мной все делать? Так и будешь каждого под зад пинать, да старыми башмаками швыряться? – О, Боги! Сделайте так, чтобы я провалилась под Землю, и немедленно! Он и про это уже знает!
Я стояла, молча опустив голову, и краска стыда постепенно затапливала моё лицо. Нет, такого позора я не перенесу! Надо сейчас же рассказать всё самой, пока ещё кто-то, похожий на мерзкого червя, не донёс ему всё в искажённом виде.
- Это не самое страшное, - глядя прямо в лицо старого воина, произнесла я. – Гораздо хуже другое. Думаю, тебе уже доложили, что Грозодуб пал…
- И вправду доложили, - величественно кивнул воевода. – Он пал как настоящий герой, в битве… Всем вам, молодым, туго без него придётся. Да не об том я с тобой говорить хотел, - воевода на миг задумался. – Впрочем, продолжай, о чём начала! – Милостиво разрешил он. – Сдаётся мне, что наши с тобой помыслы того и гляди сойдутся, – и он вперил в меня свой слабовидящий взор. Да, прищуренные глаза Сувора видят мало, но то, что и вправду важно, от его внимания никогда не уходит!
- Так, вот… - продолжила я. – Это случилось при мне, можно сказать, на моих глазах. Я знаю  убийцу Грозодуба! Я нынче вызвала его на поединок, аж два раза, а он… он…. – Голос предательски изломался и окончательно превратился в мышиный писк.
- А он не принял твоего вызова! – Окончил за меня Сувор.
- Откуда ты знаешь? – Я воззрилась на него с глубокой скорбью.
- Да, всё оттуда же, голуба моя! – Степенно ответствовал Сувор. – Всё оттуда. Сама посуди, если бы он принял твой вызов, и ты бы его повергла, ты явилась бы сюда победительницей! И шаги твои были бы совсем другими, а не такими, вот, виновато крадущимися, как сейчас. И говорила бы ты совсем иначе, спешила бы поделиться радостной вестью, что учитель твой отмщён. – Я кивнула, потому, как с этим невозможно было не согласиться. – Если бы он принял вызов и поверг тебя, ты бы тут вообще не стояла: тебя бы следовало искать среди убитых, либо смертельно раненых. – Обратно правда! -  Ещё он мог похитить тебя, но, и в этом случае ты не смогла бы ко мне явиться. Так, что, с тобой всё ясно, как Божий день.
Произнеся последние слова, Сувор нахмурился и принялся расхаживать взад-вперёд по комнатушке, заложив за спину свои огромные, закалённые степными ветрами руки. Немного помолчав, я сообразила, что Воевода ждёт от меня какого-то слова.
Что же он хочет? Оправданий? Их нет, потому как никакого оправдания быть не может. Хочет, чтобы я повинилась? В чём? Я сделала всё, что от меня зависит. Или, всё же, нет? В конце концов, я рассердилась на себя. Да, нет… Какая разница? Всё одно кругом виноватая! Грозодуба не уберегла, вызов мой не приняли, Мозгляка поколотила, да ещё и Стёпка оказался впутан в эту историю! Вот, ведь, напасть!
- Я готова понести любое наказание! – Отчеканила я, опускаясь перед военачальником на одно колено и склоняя голову, как можно ниже.
Не потому, что так принято, а просто, чтобы он совсем не видал моего лица, лица недобабы, вообразившей себя воительницей. Хожу тут, своим пинки раздаю! Нашлась храбрая башмакометательница! Жгучий стыд затопил жаркой волной мои глаза. Я даже могу сказать, какого он цвета: кроваво-красного. Да, именно так, и никакая сила не заставит меня поднять на великого воина Сувора мои опозоренные навек, бессмысленные гляделки!
- Наказание? – Переспросил воевода. – Ты, голуба моя, видно, на Солнышке перегрелась. Ты чего, с братцем своим Степанушкой опосля битвы побрякушки на жаре собирала?
Вот, ведь, напасть! Опять Стёпка! В третий раз за прошедшие полчаса. Видно, и впрямь он чего-то непотребного натворить собирается. Просто так не бывает подобных знаков, аж трёх подряд.
- Во-первых, встань! – Приказал воевода. Я повиновалась, но глаз поднять так и не посмела. – Во-вторых, подними глаза! – Пришлось поднять веки, ставшие тяжёлыми, словно у Вия. – В-третьих, не дыши так, а то не ровён час, втянешь и меня носом своим! – Пришлось взять под надзор дыхание, дабы оно не было таким частым и сбивчивым. – Вот, теперь можно по-человечески разговаривать! – Удовлетворённо заключил Сувор. - Давай, голуба моя, рассказывай.
Я рассказала всё, как было, до самых мелочей. Только про Стёпкин шелом дурацкий умолчала, хватит с него насмешек, и без того ему нелегко живётся. Когда я описывала Черноморда, Сувор нахмурился. Мне показалось, что с ним связаны у бывалого воина какие-то воспоминания. Тяжёлые воспоминания, нехорошие… Рассказывая, я случайно назвала Черноморда этим своим прозвищем вслух. Левая бровь воеводы удивлённо изломилась.
- Черноморд? – переспросил Сувор недоумённо. Я покраснела и принялась оправдываться. Воевода жестом прервал меня. – Ну, да! Этого следовало ожидать: своих-то без «доброго» слова не оставишь, а уж чужих… Ладно, говори дальше! – Разрешил он, и я дорассказала всё без утайки.
Ну, почти без утайки, не считая случая со Стёпкиной побрякушкой.
Закончив рассказ, я воззрилась на Сувора, ожидая решения своей участи. Теперь я была почти спокойна, потому как поняла, что наказывать меня он не собирается. Однако в глубине души меня трепало беспокойство о Стёпке и, конечно, желание отомстить Черноморду за учителя никуда не делось.
- Теперь ты не уснёшь спокойно, пока не разыщешь и не вызовешь на поединок убийцу Грозодуба… - Начал Сувор, и я поспешила согласиться. – Погоди, Дубравка, не перебивай! – Властно остановил поток моих горячих согласий воевода. – Вот, что я тебе скажу. Забудь эту битву и весь этот день, как дурной сон! – Я непроизвольно издала сдавленный крик. – И не пищи у меня тут, чай не мышь! – Снова оборвал меня Сувор Всеславьевич. – Я говорю это тебе не потому, что тебя, славного воина, угораздило родиться девчонкой. Ежели передо мной сейчас стоял бы любой из твоих братьев или, скажем Третьяк, или Четверик, или даже Ратибор с Борисом, я сказал бы им то же самое. Тот, кого ты нарекла нынче Черномордом, не человек. И не тебе, хоть и славному, но простому воину, с ним дело иметь! – Закончил, как отрезал, воевода.
- К-к-как не человек? А к-к-кто он? И что нужно, чтобы побороть супостата? – Осмелев от хорошего со мной обращения воеводы, зачастила я. – Сувор Всеславьевич, не как ратница, как кровный враг того ящера прошу тебя: скажи!
Воевода хитро усмехнулся и произнёс:
- Ишь, ты, какая прыткая! Всё ей скажи! – И, помолчав немного, добавил: - Мне сие неведомо. Ежели знал бы, как его одолеть, сам давно сделал бы это.
- Кто же этот враг рода человеческого? – Выкрикнула я. – Откуда он взялся на нашу голову?
- То, что он сюда явился – очень дурной знак, - размеренно ответствовал воевода, – а, вот, кто он – пока что не твоё дело. Иди, Дубравка, приведи себя в порядок и выспись, если уснёшь. Нам всем предстоит нелёгкая ночь.
Да, ночь предстоит тяжёлая. Много наших нынче полегло. Вон, несмотря на жару, мужики да бабы через двор так и снуют. Хворост для погребальных костров носят да требы готовят. Волхвы их подгоняют, да другие дела ещё делать успевают. Вот, ведь, война – всем во сто крат труда добавляет!
Плача не слыхать, все держат себя в руках до поры. Во время обряда выплачемся, а сейчас – боль свою в кулак, и за работу!
Набравшись храбрости, я решилась спросить:
- Сувор Всеславьевич, а почему ты сказал, что мне пока не время знать о том чёрном супостате? А когда то время придёт?
- Когда ты займёшь моё место, - ответил воевода без тени улыбки или насмешки.
Как он умудряется так шутить, что словно бы всерьёз говорит? Я для порядку усмехнулась на его шутку, склонилась перед ним напоследок и вышла в главную залу.
Глава 35
Пройдя несколько шагов, я остановилась. Поначалу в голове моей была полная пустота: ни мыслей никаких, ни чувств. Так всегда со мной бывает опосля испытаний, чем бы они ни заканчивались. Вот, и нынешний разговор с воеводой был настоящим испытанием: я его боялась хуже любой кровавой сечи, да так, что даже себе не хотела признаться.
Мимо, приветствовав меня вскинутыми дланями, прошествовали в комнатку воеводы несколько молодых воителей. Кучками собираются, дабы не так боязно было. Может, и я подождала бы их, ежели моё дело не было бы таким угнетающим и секретным.
В самую гущу ратников затесался Мозгляк. Язык не поворачивается назвать этот обмылок воином! Пришибла бы, как таракана, дабы взор добрым людям не осквернял! Жаль, воевода не велел его трогать, а то бы я с ним ещё поквиталась за давешнее. Ну, ничего, я ему и так неплохо отвесила. Вон, зенки свои бесстыжие прячет. Прячь-прячь, глядишь, может, на затылок убрать их получится!
Мысли и чувства стали постепенно ко мне возвращаться. Первым после гадливости от мозглякова вида пришло любопытство.
Это что же за воин такой, Черноморд этот, что про него даже спрашивать нельзя? И что за дурной знак он в себе несёт? Да, одно то, что произошло сегодня на поле брани, уже хуже некуда!
Интересно, у кого можно про это чудище в слоновьих доспехах выспросить? Нет, пусть воевода велит, что хочет, а я всё равно найду способ разузнать! Слово воеводы для меня самое важное на свете, и я всю жизнь беспрекословно ему подчиняюсь, но только не в этот раз. Тут дело слишком личное, оно никого, окромя меня и самого Черноморда не касается. Это надо – учителя и друга лучшего убил, меня унизил, Стёпку втоптал… а ты забудь, Дубравка! Не могу я забыть такого! Не могу и не буду!
Задумавшись о своём деле неоконченном, я непонятно зачем свернула в боковой проход и зашагала по его прохладному, сыроватому чреву. Там, за поворотом, есть в стене углубление, закуток такой. Вот, в нём и посижу спокойно, всё обдумаю. Не одни только военачальники думы думают. Иногда это и простым воинам требуется.
Забравшись в свой закуток, я достала припрятанное там старое походное одеяло, расстелила его, присела да и задумалась. Думы мои вертелись вокруг стариков, обитавших в нашей веси. Самый старый из них – дед Ежун, сказывают, что ему скоро будет сто годков. Вот, кто мог бы рассказать о нашей веси всё! Он и рассказывал, года три-четыре назад. Молодёжь собиралась вокруг него вечерком под звёздами, да, и слушала о славных воинах ушедших лет, об  их ратных делах и дальних походах… Да, вот, беда, в последние два года Ежун совершенно выжил из ума, как дитё сделался! Сидит себе на завалинке, да в камушки играет…
Я стала припоминать, о чём он сказывал в те дни, когда я приходила его послушать. Эх, много о чём! Только, вот, рассказа о чужеземном могучем воине, который и не совсем человек (совсем не человек?) припомнить не смогла. Нет, дед Ежун, хоть он и самый старый, не помощник мне в этом деле.
Я уткнулась лицом в колени и начала мысленно перебирать других знатных воинов из старшего поколения. Дед Громык? Нет, он уж лет пять как не говорит вовсе, язык отнялся. Дед Лыс? От этого правды не добьёшься, он всё с шуточками да прибауточками. Тоже, кажись, умом тронулся, дошутился… Дядька Примак? Ему воевода, поди, строго-настрого наказал ничего мне про Черноморда не сказывать. Пытать бесполезно.
Я долго просидела так, не поднимая головы, и перед моим внутренним взором заплясали-запрыгали стариковские лица. Они выстроились в линию и принялись мне усмехаться, потом подёрнулись сероватой дымкой и куда-то поплыли, а я оказалась в море, одна в маленькой долблёной лодочке. Грести я умела, но в лодке не оказалось ни весла, ни ветрила, а надо мной постепенно сгущались сумерки.
Вдруг лодку закрутило в каком-то бешеном водовороте, меня вышвырнуло из неё и понесло, как щепку, течением. Плаваю я плохо, а тут ещё от страха потемнело в глазах и перехватило дыхание. И, вот, я уже под водой. Вижу, как от меня шарахнулась стайка перепуганных рыбёшек. Ни боли, ни удушья я не ощущала, и мне подумалось, что смерть от воды – это совсем не страшно.
Мощный и нежданный толчок выбросил меня на поверхность. Там окончательно наступила ночь, и Дый смотрел на меня с небес своим единственным глазом. Вокруг него блестела россыпь звёзд, на которые наползали небольшие, красновато-синие тучки. «Руку-у!» - загрохотало у меня над ухом, и огромная рука в воинской кожаной перчатке потянулась к самому моему лицу. Я ухватилась за неё, и небывалая сила вырвала меня из воды.
В следующий миг я очутилась на каменистом берегу, почему-то совсем сухая, а напротив меня возвышалась огромная фигура воина в доспехах. Лицо его было спрятано под забралом, но что-то в его фигуре меня настораживало.
«Га-га-га! Гу-гу-гу!» - Загоготал воин, указывая на меня огромным своим перстом. Я похолодела. Моим спасителем оказался он, тот самый, супостат! Меня охватила беспомощность и отвращение к себе: это надо, так врюхаться! Давай, Дубравка, вызови его на поединок! Вызови и получи очередной, третий по счёту отказ.
Закованный мучитель мой всё хохотал и хохотал, а я подходила к нему ближе и ближе. Вот, уже я могу разглядеть узор на его нагруднике. Вот, я могу дотянуться до него рукой. Я размахиваюсь и, что есть силы, бью по нагруднику Черноморда кулаком. Снова размахиваюсь и бью ещё и ещё раз! «Сними забрало! - Кричу я ему мысленно, потому как вслух уже стесняюсь после давешнего конфуза. – Забрало сними, выродок!»
Гоготание нежданно стихает, и я слышу в своей голове вопрос: «Ты и вправду этого хочешь?» Никогда ещё со мной такого не бывало, чтобы свободно без слов с кем-то разговаривать. «Да! Да! - Кричу я. – Сними! Хватит надо мной изгаляться!»  «Ну, что ж… Сама просила!» - изрекает великан и снимает огромный свой шелом.
Я ожидала увидеть там всё, что угодно: морду мерзкого ящера, злобную харю самого страшного урода, бледный лик мертвяка, но… Мне открылся необыкновенно светлый, милый лик витязя. Власы его были самого, что ни наесть льняного цвета и в свете луны источали нежное, жемчужное сияние. Синие глаза – огромные и глубокие, словно полночные озёра, о которых сказывали старики… Взор его, направленный прямо на меня, наполнен был светлой грустью и… чем-то ещё, не знаю, как это выразить, но это точно была не вражда.
Налетел порыв ветра, подхватил его белокурые волосы, и они стали подобны сиянию солнышка. Но, что это с ними происходит?! Они вдруг сделались немного короче, слегка потемнели и принялись завиваться в кудри, точь-в-точь такие, как у Стёпки. Да, и не светлоликий витязь уже стоял предо мною, а мой непутёвый братец.
Стоит и кивает мне, а лицо такое виноватое… Я вздрогнула, отшатнулась от него, сразу сообразив, что не Стёпка это никакой, а так, морок один. Хотела бежать в сторону своей веси, а ноги отказывались слушаться. Я закричала, но горло сдавил обруч, и я больно стукнулась головой обо что-то твёрдое. Я сидела на рваном походном одеяле и пялилась, ничего не соображая, в полумрак своего закутка.
«Привидится же такое!» - Подумалось мне. Тут же вспомнились слова тётки Калины о том, что ничего не может привидеться просто так, особливо женщине, либо воину перед битвой. А я – и то, и другое в одном лице. Почему-то подумалось, что этот сон не к добру. Надо бы рассказать тётке, пускай растолкует. Она может не вспомнить сразу, кто я такая, и кем ей прихожусь, но во снах разбирается не хуже, чем в молодые свои годы, а не она, так Травинка поможет.
Глава 36
Я поднялась, с наслаждением потянулась, размяла затёкшие руки и ноги и отправилась на поиски наших знахарок-целительниц. Звуки от шагов моих звонко разносились по переходам крепости. Гулявшие тут и там сквознячки нежно холодили кожу. Век бы так идти и идти, и горя не знать, но любой путь когда-нибудь заканчивается. Мой путь по каменному, сводчатому переходу окончился неожиданно и скоро. Далеко впереди себя я увидала Травинку, чему несказанно обрадовалась. Сейчас она мне поможет! Сейчас всё растолкует…
Только я решила окликнуть её, как что-то внутри дёрнуло меня: «Не надо!» Не могу сказать отчего, но думаю, это оттого, что Травинке нечего делать в этой части крепости в такое время суток. Раненые лежат в другом крыле, туда удобнее зайти с внутреннего дворика. Полупрозрачная девица Травинка явно держала путь в оружейную палату.
Что ей там делать одной, да ещё и в сумерках? Может, кинжал себе решила выбрать? Время-то сейчас не простое, мало ли что может случиться завтра? Целительницу могут захватить враги, не даваться же им живой, в самом деле! Да, и пару-тройку захватчиков можно с собой унести… Вот, молодец, Травинка! Вот, это девушка! Вот, это я понимаю! Не ожидала, что она такая боевая. Это правильно. Сейчас по-другому нельзя. Пойду, помогу ей выбрать правильное оружие.
Я вышла из своего укрытия – оконного проёма, в который сиганула в тот же миг, когда меня дёрнуло моё внутреннее предупреждение. Да, и прятаться было уже не от кого: Травинка поднялась в оружейную и тихонько прикрыла за собой тяжеленную дверь.
Мне показалось странным, что ей это удалось сделать вообще, а тем более так мягко, почти беззвучно. Я быстро вскарабкалась следом за ней по лестнице и растворила дверь оружейной палаты, стараясь наделать побольше шума: пусть сразу услышит, что кто-то вошёл, а то, неровён час, ещё перепугается насмерть… но скрипучая дверь и на этот раз отворилась почему-то совсем тихо, не издав ни единого звука… Странно. Обычно она ревёт что твой ишак, а тут… Её явно смазали накануне. Должно быть, дядька Примак получил нагоняй от начальства, и в нём проснулась жажда хозяйствовать…
- Нет, Степанушко, нет, милый… - Донёсся до меня сдавленный полушёпот Травинки.
- Ну, почему?! Или я тебе не люб?
Ого! Да, это же Стёпкин раскатистый голосок, приглушённый по случаю тайного дела… Боги Всесильные! Да, что здесь происходит?! Конечно, я могла прямо с порога задать этот вопрос вслух, но язык почему-то превратился в стопудовую колоду. Голубки же были так увлечены беседой, что не заметили постороннего присутствия.
- Люб, Степанушко, так люб, что всё сердечко моё от тоски по тебе  иссохлось… Каждую ночь жертвы творю, дабы не забирали тебя Боги небесные… Знаю, нельзя это, покарают меня Всемогущие, но ничего поделать с собой не могу… - Сбивчиво лепетала Травинка.
Она словно задыхалась от того, что с ней творилось. На какие-то мгновения мне стало жаль их обоих, захотелось тихонько выйти из оружейной и забыть обо всём, но я взяла себя в железный кулак и продолжала слушать. Слыханное ли дело – взять и втюриться в знахарку! Ну, не заполошный ли?!
Нам только этого недоставало! Мать теперь точно с ума сойдёт! Мало того, что там и глядеть-то не на что, так её ещё и дома сроду не будет.
Да, и кого Травинка может ему нарожать? Кузнечиков что ли?! Я сама не заметила, как распалила себя до ярости. Вот, значит, о чём говорил Примак. Вот, на что Мозгляк намекал давеча, когда пылюги у меня отведал! Травинка всё лепетала и лепетала, пока Стёпка не тряхнул её как следует:
- Так, чего же ты?! – Вскричал он почти в полный голос. – Почему замуж за меня идти не хочешь?! Почему деток мне подарить не желаешь?! А ещё говоришь, что люб я тебе?!..
Казалось, что мой далеко не маленький братик сейчас разревётся, что твоя коровушка, как в детстве, когда ему за его выходки родители гостинцев не давали. И правильно не давали! А я его ещё тогда жалела…
- Не могу я так, Степанушко! Не женятся, ведь, на таких, как я… Да, и родня твоя вся, как есть, будет против… Нехорошо это!...
Давно сдерживаемые рыдания Травинки прорвались наружу. Стёпка заметался в полной растерянности, бормоча какую-то чепуху. Мне всё это окончательно опротивело, и я изрекла:
- Степан, ты слушай эту девицу! Она, ведь, дело говорит…
Оба в своём углу вздрогнули так, что со стены сорвалась какая-то старая рухлядь и прибила Степана по плечу. Он сдавленно выругался и на всякий случай оттащил свою зарёванную зеленоватую зазнобушку подальше от стенки. Травинка моментально затихла. Уж не померла ли? Много ли ей надо, чтобы скопытиться? Вон, какая худая – в чём дух-то зацепился? Да, нет, глазищами своими блынзает. Жива, значит. Я стояла в дверях, скрестив руки на груди, и уже почти спокойно взирала на безобразие, творящееся в оружейной.
- Что же вы без света сидите? Разве впотьмах оружие выбирают?
Я достала из-за пояса огниво и принялась неторопливо выбивать искру, дабы зажечь масляный светильник на стене. Кресало так и выплясывало в моих руках, но я нашла в себе силы подавить эту дрожь. Я им сейчас покажу! Они у меня попляшут, голубки недоделанные!
Ты смотри – дурак дураком, а туда же… Хотя, куда же? Туда, куда, ну, никому, окромя него, не надобно! Кому нужны дурацкие шеломы и совершенно непригодные для битвы башмаки, доспехи и кинжалы? Конечно, Стёпке! И пару себе подыскал такую же: что никому не надо, умный парень за версту обойдёт, а ему – давай сюда! Наконец, огонь зажёгся и выхватил из темноты их лица – растерянное Стёпкино и насмерть перепуганное Травинкино. Впрочем, Стёпка уже почти овладел собой, сделал вид понаглее и, обращаясь ко мне, произнёс:
- Всё, что мне нужно, я давно уже выбрал. Иди, Дубравка, куда шла, и не мешайся тут.
Вот, ведь, нахал! Это он мне, мне, тысячу раз вытягивавшей его из самых нелепых передряг, которые он сам находил на свою голову! И как теперь мне прикажете вытащить его из этой, вот, передряги? Взять за ручку, налупить по жопке и отвести домой баиньки? Эх, Стёпка, Стёпка! Вот, ведь, послали Боги братца на мою голову! Почему-то вспомнился сегодняшний случай с иноземным шеломом.
- Выбрал, говоришь? – Злорадно переспросила я. – А, может, помочь теперь приладить то, что ты выбрал, а? А снимать потом как будешь? Опять неугодную сестру на помощь позовёшь?
Травинка непонимающе хлопала глазами, но Стёпа прекрасно всё понял. Снаряд, пущенный мной, попал точнёхонько в цель. Братец залился краской. Я думала, это он от стыда, а он… Он принялся в следующий миг истошно на меня орать:
- Уйди, я сказал! Уйди подобру, язва! Всю жизнь ты меня чем-то попрекаешь! Больше я этого терпеть не собираюсь!
- Степан! Степанушко! – Заверещала Травинка, хватая его за руки. – Не кричи, Степанушко! Негоже тебе с сестрой родной ссориться!...  Говорила же я тебе, что не примет меня твоя родня… Даже Дубравушка против, что уж о родителях твоих говорить?
- Вот-вот! – Подтвердила я. – Давай, Травинка, шагай отсюда. Я, ведь, тебя искала… Нашла на свою голову!
- Что случилось, Дубравушка? Полечить тебя надобно?
Кинулась ко мне Травинка. В этот миг я даже пожалела, что так, вот, с ней резко обошлась, но тут же подумала, что все такие добрые да участливые делаются, когда им что-то от тебя нужно.
- Нет, Травинка. Уже не надо. Вылечили вы меня со Стёпкой. Благодарствую! – Продолжала я злорадствовать. – Иди лучше, раненым помоги. Да, за Берёзкой не забудь приглядеть, а то, неровён час, в костёр вслед за Грубом кинется.
- Я уже обработала раненых, - доложилась Травинка так, словно ничего и не было, – а Берёзке питья дала сонного. До ночи проспит, а там спокойная будет, что твоё озеро. Завтра ещё дам, а там и забудется понемногу её горе.
- Умница ты, Травинка! – Не удержалась я от похвалы. – Ну, ступай. Мне с этим, вот, великим воином побеседовать надобно с глазу на глаз…
- Не ругай его, Дубравушка! – Заламывая руки, кинулась ко мне Травинка. - Не виноватый он!
- Да? – Насмешливо поинтересовалась я. – А кто же тогда виноватый? Уж не ты ли?
- Боги так распорядились, - ответила Травинка, опуская свои пышные, тёмные ресницы.
Окромя ресниц этих да косы в руку почти, что до пят и глядеть-то не на что! А, поди ж ты – любовь!
- Я пойду с тобой, - обратился Степан к Травинке.
- Никуда ты не пойдёшь! Нам надобно поговорить! – Завела я свою песню.
- Нечего тут говорить! – Отрезал Степан. – Нынче же ночью опосля треб пойдём к родителям. Благословения ихнего просить буду, вот, так! – Завершил он, оглядывая меня с видом победителя, но я упорно не желала сдаваться.
- Иди-иди. Отец тебя благословит. Дубиной по хребтине! – Напутствовала их я.
- Это ещё неизвестно, - отбрёхивался Степан, – и не тебе решать!
- Вот, так, значит, да? – Зло поинтересовалась я, стараясь задеть его совесть. – Значит, сестра родная по боку!
- Нет, Дубравка. Ничего не побоку. Ты была и всегда будешь моя самая любимая сестра. Только сейчас дюже зол я на тебя. Отойди, Дубрава! После поговорим!
Я посторонилась, давая им пройти. Не потому что меня об этом попросили, нет. Плевала я на его просьбы! Просто в его голосе прозвучало столько уверенности, что в этот миг я поняла: мальчик вырос. Теперь это уже не Стёпка-недотёпка, а молодой воин, распоряжающийся своей судьбой сам.
Пожалуй, я не рискну больше заставить его, под каким бы то ни было предлогом, чистить мне оружие. Не оборву больше его рассказа посередине оттого, что мне неинтересно его слушать. Теперь я почту за честь, если он изволит мне что-то сказать, потому, как у него появилась более внимательная и уважительная слушательница, нежели я.
Глава 37
Травинка и Степан давно ушли, и шаги их стихли где-то в переходах крепости, а я всё продолжала стоять, облокотившись о притолоку. Да, мне было о чём подумать, но мыслей почему-то не было. В голове какая-то жужжащая пустота… Да нет, это не в моей голове жужжит, а за окнами. Там смеркалось и тысячи ночных цикад завели свои стрекочущие песни. Несмотря на все неприятности этого дня, мне было почти хорошо. Хорошо потому, что я прикоснулась к чьему-то счастью, пусть глупому, кособокому, но всё же счастью.
А когда же я буду счастлива? Видимо, никогда. По крайней мере, до тех пор, пока ходит по земле эта пакость – Черноморд в своих огромных доспехах. Вот, повергну его, и будет мне счастье! А, ежели он меня повергнет… Всё одно счастливой стану, потому как по Млечному Пути попаду прямо в Вирий, куда отправляются все воины, погибшие в битве.
Смерть есть только в нашем окружении. Сами мы её не найдём никогда. Все мы знаем это с детства. Так объясняют нам волхвы-воспитатели. Кому ещё знать, как не им? Ежели они так говорят, значит, так и есть. Знать – это их забота. Наше дело – воевать…
Я плохо помню, как прошла та ночь. Горе в тот ратный день обошло наш род стороной. Скорбели мы – я, Стёпка, Булан, Ратимир и другие молодые воины  - только о Грозодубе, нашем наставнике и учителе. Отец также скорбел о нём как о младшем, но бесконечно дорогом соратнике. Много было пролито слёз, сказано речей, принесено треб. Я тоже говорила что-то и меня, как ни странно, слушали, хотя, что я могу сказать умного?
То ли дело, наш воевода! От его речи пробрало всех, даже тех, кто не потерял в тот день ни единого приятеля… Помню, я стояла среди воинов и вместе со всеми кричала Кроду, когда взметнулись дымы костров. Я не стеснялась своего убогого голосишка, потому как была среди своих.
Ближе к концу треб я как-то не удержалась и отвесила-таки Мозгляку пенделя, но он так и не сообразил, кто это наградил его – я или столпившийся возле меня молодняк. И что они всё время за мной ходят? Нянька я им, что ли? Сами они говорят, что я хорошо всё объясняю на ученическом поле, а опосля меня просто интересно послушать. Не знаю, не мне судить. Только напрасно подумала я тогда про няньку.  Странное это было время. Всякая неосторожная мысль вскорости сбывалась самым нелепым образом.
После треб волхвы перешли на поляну, где окручивали обыкновенно молодых ратников и их избранниц. Вообще-то, так не делалось, чтобы сразу после крад да на свадьбы, но в военное время такое допускалось. Да, и свадеб, собственно говоря, никаких не было. Волхвы наскоро окручивали сразу по нескольку пар молодых, и все расходились по домам. Никаких свадебных торжеств, никаких нарядов: всё просто и быстро, по меркам военного времени. Оно и правильно, некогда молодым раздумывать да чувства свои проверять, да обычаи соблюдать. Ведь, для них, особливо для воинов, может не наступить завтра, а так хоть семя кинуть успеют. Ежели семя брошено, всегда есть надежда на всходы.
Вот, и Стёпка с нелепою своей избранницей решили воспользоваться моментом и не просчитались. Во всеобщей сумятице, когда народ частью расходится по домам, частью отправляется сменить и накормить дозорных, а частью переходит на свадебную поляну, я нежданно расслышала голос отца. Он раскатисто призывал меня к себе.
Отец, всегда такой замкнутый и немногословный, кричит меня, да при всём честном народе… Должно быть, случилось что-то выдающееся, выходящее за все привычные черты. Я даже догадываюсь, что. Сейчас мне крупно достанется. Спасибо, если не при всех, да по мордасам. Что ж, Дубравка, заслужила. Не доложила вовремя отцу о Стёпкиных проделках, хотя знала. Уже часа три, как знала! Пойду, получу, что мне причитается да уползу в какой-нибудь тихий уголок, часа два до утренней битвы отсидеться.
Тесня молодняк и простой люд, я пробиралась на голос отца, изобразив на лице кротость и послушание. Интересно, он мне сразу двинет или сначала отстыдит, как следует?
- Ну, наконец-то! Я уж думала, тебя волки унесли! – Это моя мать шутит так при людях. Дома она хуже говорит. Там волки обычно на мне ездят справлять большую нужду. – Радость у нас большая, Дубравка! – Мать была как-то странно весела и взбудоражена. На щеках её горел лихорадочный румянец, и вся она была какая-то смущённая. Что, интересно, случилось? Неужто они с отцом ещё одного дитя сообразили? Это в их-то годы? Хотя, надо знать моих родителей… - У нас большая радость!.. – Снова начала мать, но отец оборвал её:
- Хватит уже, Древа! Не тяни!
Ого! Отец оборвал мать, да ещё и назвал по имени. Это верный знак, что батя необычайно сердит. Обыкновенно он слушает мамку очень внимательно, даже если она мелет какую-то бабскую чушь, и называет её всегда только Мать. Ежели назвал по имени, значит, сердит на неё.
Отец не брал других жён, окромя мамки. Не знаю, почему, может, ему хватало её одной, а то ещё одна такая жена точно свела бы моего молчаливого батю либо с ума, либо в могилу. Хотя, может, любовь у них до старости, кто ж знает? Блевать уже от всей этой ихней любви охота! Надоели.
Мать тем временем набрала побольше воздуха и выговорила:
- Братец твой и сынок наш, Степан Хоробрович, женится! – Никто ещё не называл Стёпку по отчеству.
Что ж, рада за него, что дожил. Я, вот, уже второй год малым отрядом командую, а всё в Дубравках хожу. Хоть бы раз какая-нибудь морда по отчеству назвала! А этот недотёпа, конечно, заслужил! Великий воин, мать его! Да, мне вообще странно, что он до сей поры – жив! Степан Хоробрович – подумать только! Вот, ежели бы я могла жениться, тогда другое дело, тогда бы и меня по отчеству назвали, а так – не заслужила, Дубравка, не та штуковина у тебя промеж ног приделана!
Я кипела от злости, а мать всё кудахтала и кудахтала. Отец стоял рядом и степенно кивал. Откуда-то из темноты к нам шагнули его светлость Степан Хоробрович с суженою своей, Травинкой-не-расслышала-каковной. Мать так её представляла, словно я в первый раз вижу это несчастное создание. Знала бы она, что я уже знаю… Впрочем, неважно. Неугодные свадьбы следует расстраивать до того, как о них объявили всем вокруг, а не после.
Хилая Травинка успела переодеться в чистое и сплести огромный венок, глядевшийся, словно рога сохатого, на её маленькой, не очень красивой головёнке. Оба они со Стёпкой были настолько торжественны, что хотелось взять и… пожелать им счастья! Оба они – два сапога пара. Кроме друг дружки на них и польститься-то никто не мог. Радоваться надо, что это всего лишь Травинка, а не тётка Ероха, например.
Как только я это осознала, сразу стало легче. Я простила Стёпке его «Хоробровича», а Травинке её бледную немочь. Родители благословляли и напутствовали молодых, потом по очереди стали подходить братья, соратники, Милава с мужем и детьми… После Милавы настала моя очередь. До этого я успела отойти в сторонку и кое-что извлечь из поясного кармашка.
- Совет да Любовь! – Произнесла я положенные слова. – Живите дружно и достаточно! Деток вам побольше! – С этими речами я одела на шею Травинки то, что извлекла перед этим из кармашка.
Она попыталась остановить меня, но разве у неё была такая возможность? Чуть, было, её не придушив, я напялила на её цыплячью шейку прабабушкино ожерелье. Это украшение передавалось в нашем роду по женской линии и доставалось той, которая на время кончины дарительницы была её младшей прямой родственницей. На время кончины прабабушки таковой оказалась я.
Старушка не знала, что я в то время, а было мне ровнёхонько тринадцать лет, уже выбрала путь ратницы и даже участвовала в своей первой битве. Знала бы, ни за что не передала бы мне своё сокровище. Я тогда пыталась, не хуже, как сейчас Травинка, отказаться от этого дара, да не успела. Бабушка умерла на моих руках. Добрая ей Память! И, вот, теперь, зная, что мне некому передать сокровище, я дарю его будущей жене своего непутёвого, но самого любимого братца. Эх, была у меня одна заботушка на шее, а теперь две. Третья, думаю, тоже не за горами.
Обряд помню, как в тумане. А, может, это и был предутренний туман, застеливший поляну белым, словно простыни супружеского ложа? Или этот туман непролитыми слезами стоял в моих глазах? Не могу сказать с точностью.
Глава 38
Когда всё закончилось, прибежал запыхавшийся мальчишка, внук дядьки Примака, такой же хитрый и расторопный, как его дед, и позвал меня в крепость. Дескать, сам воевода просил пожаловать, и немедля. Что ж, пойду. Подремать, похоже, так и не удастся, да не больно-то и хотелось, а то, неровён час, обратно в той утлой лодчонке окажусь. Вот, страху-то будет!
Простившись со своими (Отца среди них уже не было, я даже не успела заметить, когда он отправился к воеводе.), я пошагала в крепость. Встретивший меня на пороге дядька Примак глядел с сочувствием и избегал прямого взгляда. Пытался, ведь, предупредить меня, дурёху! Что же я ничего не сделала? Могла же сразу пойти, отловить Степана, да, и привязать его на цепь! Ничего бы и не было… Эх, старики! Вечно вы со своими предупреждениями лезете, когда либо уже слишком поздно, либо не затевалось ничего.
Поклонившись Примаку, как ни в чём не бывало, я направилась в комнатку, где заседал совет. На этот раз тесный закуток был полон. Окромя воеводы с двумя его главными помощниками, отцом и Ратимиром, там сидели и стояли начальники крепостной охраны, береговой дружины и незнакомый человек, мужчина лет сорока, в богатых, но неброских одеждах.
Увидав его, я чуть было не вздрогнула, но вовремя взяла себя в руки. Пластина, скрепляющая плащ на его плече, была княжеским отличием. Это означало лишь одно: прибывший мог одним своим словом уничтожить всю нашу дружину, не говоря уже о том, чтобы переназначить начальство, повелеть что-то строить или отправляться в длительный поход… Подумав о походе, я была не далека от истины. Да, и море мне, как выяснилось позже, приснилось в том коротком, заполошном сне не напрасно.
- Входи, Дубравка! – Приветствовал меня воевода. Он держался с незнакомцем, облечённым высокой властью, как с равным. На лице отца, как всегда, не отражалось никаких чувств, а все остальные сидели, словно лом проглотив. – Вот, - обратился Сувор Всеславьевич к высокому гостю – наша единственная ратница. Краса и гордость всей дружины, командир малого отряда, Дубрава Хоробровна.
Краска бросилась мне в лицо, но я постаралась сохранить присутствие духа. Это надо же, и меня сегодня впервые в жизни назвали по отчеству! Радуйся, Дубравка, дожила! И, ведь, назвали так не на какой-то несчастной свадьбе, а…
Я не успела додумать приятную мысль, потому как в меня полетел метательный кинжал. Летел он прямёхонько из того угла, где сидел высокий гость. Поймав кинжал, я встретилась с ним глазами. Глаза его были – два невозмутимых озера, в которых наверняка притаилось множество злорадных чертей.
Вот, ведь, хитрый! Думал, я сейчас растекусь сладкой лужицей по каменному полу, а он покажет воеводе, что его бойцы ничего не стоят. Я с поклоном вернула кинжал его обладателю, стараясь при этом выглядеть, пусть не такой спокойной, как мой отец или воевода, но, хотя бы не раскрасневшейся взволнованной клушей.
Когда я возвращала оружие, гость попытался схватить меня за запястье и утянуть на пол, но чуть было не оказался на нём сам. Спиной к нему я уже не поворачивалась и принялась сторожко пятиться к двери задом. Однако, как бы осторожна я ни была, в какой-то миг почуяла, что за мной кто-то стоит. Не раздумывая, я двинула тому, кто там стоял, локтем, стараясь попасть в лицо. Сзади что-то с шелестом полетело на пол. Для верности я это что-то ещё наподдала ногой с разворота. К дверям полетело соломенное чучело.
Все присутствующие в комнатке бывалые вояки дружно заржали. Я правильно подумала, что это ещё не все испытания, потому как в меня обратно полетел возвращённый давеча кинжал, который я вновь без труда словила.
Посреди общего гогота послышались редкие, но громкие хлопки. Это высокий гость хлопал своими огромными дланями. Все моментально стихли. Где-то по соседству заплакал ребёнок. Я вскинулась и спросила воеводу, не пойти ли мне разузнать, что там такое. Он ответил, мол, не нужно, попытался что-то ещё говорить, но ребёнок всё плакал и плакал. Я вновь поинтересовалась, не выйти ли мне успокоить дитя, и обратно получила отрицательный ответ.
- Нельзя, ведь, так! – Вскинулась я. – Ты, воевода, как хочешь, но ребёнка надобно успокоить. Нельзя ему так надрываться!
- Лыс! – Крикнул воевода. Плач мгновенно оборвался. – Прекрати и ступай восвояси!
Я залилась краской стыда. Это надо – пройти все воинские испытания и попасться на такой глупости! Не разобрала, что это дед Лыс придуривается! Все присутствующие, кроме меня, вновь загоготали. Что это за балаган они мне тут устроили? Опозорить меня перед гостем решили? Для чего им это? Эх, если бы я тогда знала…
- Подходит, - молвил княжеский приближённый.
Всего одно слово, а сколько радости и облегчения отразилось на всех лицах! Даже на лице отца промелькнуло что-то похожее на одобрение. Не подвела Дубравка!
- Завтра отправляешься в морской поход, - будничным тоном заявил воевода. Да, оно и конечно, чего здесь особенного? Степную жительницу Дубравку да в морской поход, отчего бы и нет? У нас тут, почитай, каждые лет двести такое случается! Воевода между тем продолжал, - …придёт корабль с малолетним княжичем на борту. Ты должна будешь проводить его до стольного града и по дороге быть ему всем. Слышишь, Дубравка, всем! Охранительницей, сестрой, матерью, нянькой, ежели потребуется!
Ну, вот, началось! Всю жизнь мечтала заделаться игрушкой в руках какого-то избалованного мальчишки!
Почему-то княжичи всегда представали пред моим внутренним взором раскормленными, своевольными отроками, которые с детства стремятся поработить всех, кто попадается на их пути. Возможно, виной тому сказки про непослушных княжеских детей, но другими я их просто не представляла.
Я согласно кивала словам воеводы, а внутри меня всё кипело. Крепость со дня на день попадёт в осаду, каждый меч на счету, а я должна оставить войско и отправиться не разбери-поймёшь куда с каким-то раскормленным княжичем да ещё сопли ему подтирать по дороге!
- …должна выспаться, - донеслось до меня. – Слышишь, Дубравка, это приказ! Тебя не касается то, что происходит на поле битвы, ты должна забыть о всех ваших семейных делах (Эх, знает уже, чёрт!), наплевать на всех, кто снуёт в крепости и выспаться! Тебе предстоит нелёгкая задача. Да, и ещё. Можешь взять с собой нескольких воинов, но только не из числа твоих братьев. Они нужны тут. (- Интересно, зачем? Неужто кузнечиков плодить?) Ты поняла меня?
Я согласно кивнула, поклонилась и вышла вон.
Глава 39
Дела идут, хуже некуда. За прошедшие сутки я пережила тяжелейшую утрату, меня неоднократно унизили как воина, ненаглядный братец женился на зелёной девице, на что всем, кроме меня, похоже, наплевать, вдобавку меня отсылают в распроклятый морской поход охранять наглого сопляка!
Гадство! Свинство! Уродство!..  Вот, возьму, да, и не вернусь из этого похода живой! Смоет меня волна. Или  морские разбойники убьют. Вот, они все тогда попляшут! Сразу узнают, как я была права и как без меня худо!..
На мгновение я представила, как пойдёт жизнь в городище без меня. Будет ещё много битв, но врага всё равно отгонят, да ещё и его земли, ежели таковые имеются, и добро захватят. Так было, есть и будет всегда. Бабы по-прежнему будут мыкаться по хозяйству, обсуждать сплетни и рожать сопливых, орущих, круглоголовых ребятишек. Всё так же в базарные дни в город будут стекаться землепашцы со всякой снедью, ремесленный люд с разным товаром, да купцы со всякой не очень нужной, но приятной всячиной.
Будет рождаться и умирать каждый год Ясно Солнышко, а по ночам на небе его будет сменять Батька Седый в окружении звёздочек блестящих.  Всё в этом мире останется, как прежде, только меня в нём уже не будет, и дела никому до этого тоже не будет. Так, свои погорюют денёк-другой. Так, им Травинка отвару сонного нальёт, они и забудут, что была у них такая дочь, сестра, золовка…
Неожиданно мне сделалось всё равно. Раз всё так плохо, ну, и пусть их! Пойду лучше отосплюсь, как воевода велел, а завтра придёт корабль, на котором поплыву я выполнять свой долг, долг воина. Только нянькой своенравному княжичу всё одно не буду! Пусть меня хоть на куски изрежут, не буду и всё! Станет на меня переть, размахнусь и ка-а-ак дам ему под зад! И, пусть ревёт, а то, небось, отцовского ремня не ведывал, так я его познакомлю…
Убаюканная этими приятными мыслями, я незаметно дошла до дому, вымылась, переоделась в чистое. Мать собрала завтрак и безмолвно вышла. Лицо её напоминало вид за окном в дождливый день. Не рада мамка выбору Стёпки, ох, не рада! Видать, батя велел ей намедни радоваться, вот, она и веселилась, как мышь, за которой гоняется по двору кошка. Я ничего не сказала мамке о своём отъезде. Приказа хранить молчание не было, но ничего не было сказано и другого. Значит, язык следует держать на привязи до поры. Да, и какая ей разница? Всё одно считает она меня погибшей для нашего рода.
В доме было жарко. Я взяла большое одеяло и отправилась спать в свой закуток, где так хорошо думаются думы. Я уже задремала, когда меня пронзила страшная мысль: Грозодуб! Он так и останется неотмщённым! А Черноморд продолжит топтать Землю-Матушку?!
Тут же пришёл ответ: да. Так всё и останется. До поры. Буду жива, найду супостата. Из-под земли достану! А ежели нет, после прикончу, в другой жизни. Надобно сродниться с этим неоплаченным долгом. Не скоро смогу я его покрыть, ох нескоро!... Я сама не заметила, как голова моя отяжелела, и вся я провалилась в мягкое чрево сна.
В то утро приснился мне странный сон. Не думаю, что он был вещим, но он был настолько ярким, несуразным и прекрасным одновременно, что аж дух захватывало!
Я сидела на чём-то, напоминавшем кресло, обшитое зачем-то мягкими, серыми подушками. Рядом стояло ещё одно такое же, но оно было пустым. В руках своих я крутила небольшое чёрное колесо и куда-то ехала вместе со своими двумя седалищами. К слову, оба седалища были не в большой зале и не в комнатке даже, а в чём-то вроде крытой кибитки, только с большими окнами спереди и по краям.
В переднее окно не было видно ни лошадей, ни осликов, но кибитка всё одно катилась по гладкой, как полотно, дороге. За боковыми окнами проносились деревья, вспаханные поля, редкие домики странного вида… а я всё ехала и ехала, и было мне так хорошо и спокойно!..
Неожиданно движение моё прервалось. Похоже было, что повозка налетела на что-то твёрдое, и меня сильно тряхнуло. Потом ещё и ещё раз. Сон испарился, и я сквозь туман пробуждения разглядела перед собой мерзкую морду Гундищи, жирной, наглой девки из смердов. Примак зачем-то поставил её прибираться в переходах крепости. Ему, конечно, виднее, но я бы эту жабу к крепости не подпустила близко. Самое ей место… даже не знаю, где!
Вообще-то её звать Чернушей или как-то ещё вроде того. Но за её мерзкий нрав и беспредельную наглость я прозвала её Гундищей. Вечно эта девка всем недовольна, постоянно гундит и ко всем цепляется. Прекрасно знает, что получит, но всё одно ведёт себя нагло и дерзко.
Вот, и сейчас она без всякого стыда разбудила меня и заявила наглым своим голосищем:
- Эй, ты, ратница! Вставай, давай! Сваты приехали!
Проморгавшись до тех пор, пока её широкая жабья морда в ярко-красных прыщах не стала видна отчётливо, я ответила:
- Ну, приехали и приехали. Рада за тебя, что ты, наконец, дождалась сватов. Мне-то что за дело?
На какой-то миг она пришла в замешательство, потом, окончательно озлившись, принялась орать:
- Нет, это твоё дело! К тебе, к тебе, убивице смёртной, сваты приехали! Не ко мне, хучь я с утра до ночи тружусь, как пчёлка! К тебе, бесстыжей! Вон, у воеводы сидят. Он меня за тобой послал!
Она собралась выкрикнуть ещё что-то, но вместо этого протяжно завыла. Это нога бесстыжей убивицы, обутая в башмак с утяжелённой подошвой отдавила лапку бедной трудолюбивой пчёлки.
- Сваты приходят обыкновенно к родителям суженой, - принялась я объяснять дурище простые истины. – Воевода не мой отец, у него вообще дочерей нету, сыновья одни. Ты, пчелиное твоё отродье, похоже, нектару обсосалась. Поди, сплюнь лишнее, а то брюшко лопнет, говном пол зальёт. Сама же убирать потом будешь!
С этими словами я ткнула указательным пальцем в её раздутый живот, обтянутый грязным передником. Она вся была какая-то раздутая, как лягушка, ради потехи надутая ребятишками в зад через соломинку. Сказывают, её мать от кочевника степного прижила. Вот, и выродилось такое: рыло толстое, глазки, как у свиньи, а власы чёрные, редкие и вечно перепутанные. Тьфу! Глядеть-то срам, а, уж, держать в крепости…
Гундища ойкнула и осела. Я оттолкнула от себя подальше это рыхлое, не очень чистое тело и направилась к воеводе. Там разберусь, кто меня звал и звал ли вообще. Главное – зачем.
Глава 40
Воевода сидел на своём возвышении посреди приёмной залы. Вкруг него разместились несколько лучших воинов. Отца я среди них не заметила. Видно, отбыл куда-то по делу.
Войдя в залу, я разглядела, что не просто так вышел воевода в залу, которую не очень-то жаловал. Перед ним стояли несколько вражьих воинов без оружия – переговорщики. Несколько – это слабо сказано. Было их полтора десятка или около того, и все возбуждённо что-то тараторили. Когда я вошла, разговоры смолкли в тот же миг. Множество пар глаз уставилось на меня.
Были среди этих глаз самые разные зенки: чёрные и узкие, чёрные и широко выкаченные, узкие зелёные и даже огромные голубые. Последние были особенно нахальными. Когда свои прут против своих же, напрочь забыв стыд и совесть, это особенно злит меня.
Эх, захватить бы их всех! Черноглазых вояк я казнила бы сразу и без мучений, а светлоглазых – медленно, чтобы успели осознать, кто они такие. В большинстве своём они изгои и потомки изгоев. Те, кого не пожелало терпеть ни одно наше племя. Вот, они и шляются по степи, снюхиваются, поживы ради, с дикими народцами и разным степным сбродом, и грабят сёла и веси.
Не думаю, что им нужна наша земля, они не ромеи, загнанные в скалы. Тем жить негде, а этим подавай дань: вы нам каждый год богатства разного отсыпьте да продовольствия дайте, а мы вас трогать не будем. Иногда у них такие вещи пролазят, но с нашим воеводой они зря это затеяли.
Так я рассуждала про себя, пока воевода не заговорил. Слова его были такими дикими… Правда, это были вовсе не его слова, а их, вояк этих. Он просто пересказал мне, чего они хотят. А хотели они в обмен на отход от наших стен не так уж много: три подводы, гружённые полотном, зерна отборного мер пятьдесят, пять бочек масла топлёного, пять бочек конопляного, подводы две-три мяса вяленого, бечевы сто саженей, десять бочек пива пенного, немного злата-серебра и… меня!
- Меня?! – Переспросила я.
Обветренные, разномастные рожи дружно закивали.
- Воевода, что за чушь? – Обратилась я к Сувору Всеславьевичу. – На кой чёрт я им сдалась?
- Слишком много вояк ихних положила, - отшутился воевода. – Никакого сладу с тобой нет. Ты одна как целая их тьма.
 Наши радостно загоготали, а лица нападающих злобно перекосились.
- Ты это, воевода… ты б так не шутил, - начал зеленоглазый, гнусавый дядька. Похоже, он у них в почёте. Уродливые головы согласно закивали. – Давай, спрашивай уже и будем кончать с этим делом.
- Кончать-то может, и будем, да не здесь и не с вами, - ответствовал воевода в прежнем тоне. Наши обратно загоготали. – Воевода здесь пока ещё я, и мне решать, когда и о чём мне спрашивать моих ратников.
- А, чего её, вообще-то, спрашивать? – Набравшись наглости пропел низенький узкоглазый заморыш с кривою саблей, доходившей ему почти до пят. Это не удивительно, потому как пятки у него располагались аккурат под задницей. – Девка – она и есть девка. Одеялку на голову, верёвку на руки, да, и поперёк седла!
- В битве ей это скажи, поганая твоя морда! – Пробасил Борис. – Смотри, как бы она тебя самого в одеялку не запеленала!
Наши заржали, а карлуша побелел от злости.
- И благодари, если она целого тебя туда запеленает, а не по частям. Хотя, чего у тебя рубить-то? От тебя и отрубить-то уже нечего. Ты сам весь как обрубок! – Это уже Четверик.
Как я рада, что мне почти ничего не приходится говорить своим жиденьким голосишком! Ребята сами за меня всё сказали.
Среди пришельцев поднялся ропот. Зеленоглазый кряжистый предводитель, из последних сил сдерживая ярость, прошипел:
- Слышь, воевода! Уйми своих горлопанов языкастых! Мы не затем сюда пришли, чтоб ругательства выслушивать безоружными!
- Да, я, вообще-то, вас сюда не звал, - степенно ответствовал воевода. – Не нравится – идите восвояси. – И, повернувшись ко мне, поинтересовался самым обыденным голосом: - Дубравка, согласна ли ты пойти замуж за одного из них? – Презрительный жест в сторону пришельцев, сопровождаемый просто уже невозможным хохотом наших ратников и собравшейся под окнами челяди.
Вот, это балаган! А я нынче, похоже, скоморох. Что ж, раз воевода велел шутки шутить, значит, будем шутить шутки, куда деваться?
- Не, воевода! – Отозвалась я. – Я ни за одного из них не пойду. Да, и за всех сразу не пойду тоже!
Мой ответ очень развеселил наших и разочаровал «женихов».
- Да, не за нас, дура! – Рассвирепел, наконец, их старшой. – За великого воина нашего и чародея, Морияра-батьку! – Заорал он.
В гневе вражий переговорщик был настолько смешон, что я не удержалась и зашлась в безудержном смехе, а следом за мной захохотали все, даже самые стойкие, включая воеводу.
Отсмеявшись, мы заметили, что у порога давно уже переминается с ноги на ногу отрок-посыльный из охраны. Когда воевода велел ему говорить, малой зачастил, что подъехал-де одинокий ратник с той стороны, просит его принять, представить себя сказал как Суженого. Смех и разговоры моментально смолкли.
- Проси! – Прозвучал в полной тишине голос Сувора.
Через некоторое время в залу вошёл… Черноморд! Он сдал охране своё оружие и доспехи, но наотрез отказался снять шелом.
Почему он представился Суженым, а не Морияром?.. Дубравка, да ты тупица! Это он, он хочет взять тебя в жёны!
Хотя, неведомо ещё, кто из нас больший тупица. Ему что, неведомы законы Рода?  У него точно с головой не в порядке. Может, потому и шелом не снимает, дабы не просквозило ещё больше? Вот бы, я сейчас над ним насмеялась… Проклятый мой голосишко! Стою и слово выговорить стесняюсь! Отродясь со мной такого не бывало. Проклятый выродок!
Меня вдруг охватила такая злость, что, я, не разбирая, где нахожусь, кинулась к чёрному ратнику, словно дикая кошка, подпрыгнула, вцепилась в его шелом и яростно принялась сдирать его с головы супостата.
С толку сбить нас всех хотел? Опоры лишить? Не на ту нарвался, гадская морда!
Несмотря на душившую меня ярость, я споро расстегнула застёжки на его шеломе, и принялась тащить, что есть силы.
- Какая нетерпеливая девка! – Вякнул один из неприятелей. – До ночи подождать не может, гы-ы-ы-ы-ы-ы! – Но тут же ойкнул и заткнулся. Думаю, получил зуботычину от своих же.
Поначалу Морияр настолько остолбенел от моего натиска, что даже не сопротивлялся. Постепенно овладев собой, он мягко заключил меня в свои железные клешни и отстранил от себя.
- Не надо, Дубравушка. Не надо, голуба моя. Ты же мудрая дева, и всё тебе уже ведомо… - увещевал он басовито.
От его голоса на меня стала находить оторопь, такая, когда ни рукой, ни ногой пошевелить невозможно. Чародей, вот он, кто. Он из обладающих Силой, коих немного ходит по Сырой Земле, и он из их числа. Если такой получит доброе воспитание, он вырастет славным, могучим воином, справедливым правителем, великим волхвом. Если он с рождения попал в дурные руки, вырос без чести и совести, быть ему изгоем и нечестивцем, самим своим существованием позорящим род человеческий.
Я отчаянно сопротивлялась его Силе. Не той силе, что в руках, а той, что разливалась теперь тягучим сиропом в моей крови и обездвиживала тело. Действие её было приятным, даже сладостным. Хотелось закрыть глаза и уснуть на плече могущего ратника, но я понимала, что это сладкий яд. Он может навсегда подавить мою волю и пленить мой дух, заключённый в теле, ставшем вдруг таким беспомощным и слабым.
В какой-то миг мне показалось, что меня уже нет вовсе, вся растворилась в этом могучем теле, полностью соединилась с этим необыкновенной силы духом. Это было дурманяще, жгуче прекрасно!
Нечеловеческим усилием разума я заставила себя вспомнить своё имя. С этого начался обратный ход.
Вот, я уже могу открыть глаза. Вот, снимаю с его широченного плеча свою руку, и вырываюсь из каменного круга его объятий… Всё, свобода! Я есть я, и никто другой! Я есть я, и я сама по себе, а не чья-то жалкая частичка… Морияр с неохотой отпускает меня, и тут же меня подхватывают чьи-то сильные руки и волокут подальше от нечестивца, осквернившего себя навек делишками с таким сбродом, как его «сваты».
Я обернулась и увидела позади себя лицо Булыги. Он один из самых молчаливых и неприметных воинов нашей дружины. Имя своё он получил неслучайно: статью и видом Булыга похож на огромный серый камень. Он всегда тут, как тут, когда нужен, а когда не нужен, с радостью позволяет всем о себе забыть.
Как-то мимоходом вспомнилось, что Булыга в детстве был одним из самых верных моих приятелей, но я тогда постоянно нянчилась со Стёпкой, везде с ним ходила. Вот, и ушла со временем его дружба в тень, выходя из неё на время только тогда, когда я в ней отчаянно  нуждалась.
Одарив Булыгу благодарным взором, я пообещала больше не буянить, и сильные руки тут же разомкнулись. В зале и под окнами давно уже воцарилась такая тишина, что можно было расслышать стрёкот кузнечиков.
- Замуж за воина и чародея  Морияра ты идти не желаешь. Правильно я понял тебя, Дубравка? – Поинтересовался неожиданно воевода.
- Не желаю, - с достоинством ответила я. – По-моему, воин и чародей Морияр однажды упал с дуба и сильно повредил себе голову, - объяснила я свой отказ. – Вот, и не хочет нам её теперь показать. Думает, мы испугаемся и сделаемся заиками, а воевать с заиками как-то не пристало такому великому воину.
- И чародею, - неожиданно докончил за меня Булыга.
Его два слова, похоже, насмешили всех ещё больше, чем моя злорадная речь. Снова смеялись все, начиная с воеводы и заканчивая младшим поварёнком.
Злорадничая, я хотела всего лишь сохранить лицо, но никак не пыталась сподвигнуть Морияра на что-то. Однако он неожиданно поднял руки к голове и медленно снял свой шелом. Всем открылся его лик, все ахнули, кто-то вскрикнул, кто-то побежал передавать новость другим. Все были сражены непомерным изумлением. Все, кроме меня, ибо я уже видала его лик в том странном вещем сне.
Льняные власы Морияра рассыпались золотым дождём по широченным его плечам. Он глядел на меня своими глазами-озёрами, и столько ласки читалось в его взоре, столько неги и готовности на всё, что я уже почти поверила этому мороку. С огромным трудом снова удалось взять мысли и чувства в кулак. Я издевательски поклонилась Морияру и не очень-то вежливо указала ему, в какой стороне находится выход. Однако он просто отвернулся от меня и обратился к воеводе с вопросом:
- Ты понимаешь, что теперь будет с твоим городищем?
- Мой городище будет стоять там, где стоит, - ответствовал Сувор не дрогнувшим голосом, – а ты и твои соединённые шайки степных разбойников будете повешены. Уже и верёвки для вас готовы. Сами воз бечевы просили!
Последние слова воеводы потонули в море одобрительных возгласов и смеха. На Морияра эти слова, похоже, не возымели никакого действия. Он холодно поклонился воеводе и вышел. За ним устремились его приспешники. Очень вовремя, потому как вскорости после их ухода прибежал посыльный от береговой дружины с вестью о том, что причалил первый корабль княжеского войска. Ни к чему было знать разбойникам, что через три дня их наголову разобьют воины самого великого князя Белояра.
Глава 41
Меня бросало из стороны в сторону, а во рту стоял неприятный сладковатый привкус. Ещё я ударилась головой, когда пыталась приподняться на своём ложе. «Морская болезнь,» - подумалось мне. Вместе с этой мыслью в тело начала возвращаться жизнь. Повернув голову, я увидела, как за окном занимается радостное, свежее утро. Небосвод, омытый вчерашним дождичком, просто сиял… Поразительно! Этого не может быть! Я вновь опустилась на ложе, зарылась лицом в подушку и застонала.
Дело не в морской болезни, и, вообще, не в море. Да, и моря-то никакого нет. Я сразу это поняла, как осознала, что окно слишком велико для тесной деревянной каютки. Да, и не делают у нас таких окон… Стоп! У кого это – «у нас»? Я больше не Дубравка-воительница, а снова Наташа-кадровик. Сегодня понедельник, и мне пора собираться на работу, а если дела пойдут так и в дальнейшем, то скоро мне никуда не надо будет собираться. Я смогу преспокойно бредить целыми днями в психушке.
Мать думает, что я убиваю себя работой и походами «налево», а всё гораздо сложнее. Мне подумалось о раздвоении личности. Мысль эта повергла меня в панику. Я вся сжалась и долго не могла ни пошевелиться, ни даже обдумать создавшееся положение, не говоря уже о том, чтобы предпринять какие-то действия.
Не знаю, сколько я так просидела, но, в конце концов, нашла в себе силы спустить ноги с кровати. Ещё очень рано, но я всё равно буду собираться на работу. Приду, как всегда, раньше всех, и пусть мои горячо любимые сотруднички не думают, что можно безнаказанно опаздывать и вести праздные разговоры вместо дела.
Ещё мне сегодня предстоит несколько собеседований и поездка в филиал на краю города, а вечером приезжает муж. Конечно, невелико событие, но лучше прийти домой пораньше. Впрочем, как получится. Здесь вполне могут обойтись без меня, на работе я нужнее.
Наскоро позавтракав, я тщательно оделась и вышла из квартиры, не потревожив никого из домочадцев. Пусть спят себе, раз есть возможность и желание. У отца сегодня последний день отдыха, вечером он улетает на Север на две недели, мать и без того всю жизнь провставала в шесть утра, а у Яры осенние каникулы. Завтра из Питера вернётся Анютка, вдвоём им веселее будет.
На первый взгляд может показаться, что живём мы тесно, буквально друг у друга на голове. Ещё бы, шесть человек в небольшой трёхкомнатной квартире! Но, во-первых, сейчас, в начале прекрасных нулевых, когда мы должны бы жить уже при коммунизме, так живут многие, а, во-вторых, мы крайне редко бываем дома все сразу. Точнее, этого не бывает вообще.
Я целыми днями торчу на работе, прихватывая вечера и выходные, Яра и Анютка учатся в школе, где помимо уроков их ещё ежедневно «маринуют» всякими мероприятиями чуть ли не до вечера. Отец и Валера работают вахтовым методом в разные смены… Кстати, это отец в своё время устроил моего мужа в свою организацию. Оба они на хорошем счету у начальства, потому как непьющие и работящие. Валера даже сделал небольшую карьеру. Чаще всех дома бывает мать, но и она постоянно где-то хмыщет: то встречает девочек из школы, то куда-то их ведёт, то бежит на рынок за продуктами…
Ещё маман – единственная, кто хочет, чтобы мы с Валерой и Ярославой, наконец, отделились и зажили своей семьёй. Лично я против. Если придётся жить отдельно, на меня свалятся готовка, уборка и прочая дрянь, которую я терпеть не могу. Я не смогу работать в полную силу, а это повлечёт за собой такое, что лучше об этом не думать вовсе.
Валере безразлично, где жить. Ему вообще всё безразлично. Яре будет тоскливо без Анечки. Папа тоже рад, что мы живём все вместе, нажился в тишине и покое в своё время. Не любит отец этой самой тишины. Он любит, чтобы шум, суета, детский смех, игры. Дом-гробница – это для ссохшихся обитателей пирамид, а мы ещё пока все живы, только некоторые, кажется, не совсем здоровы… Стоп! Не нужно об этом. Не сейчас.
Усаживаясь в машину (Проверить, всё ли я сделала – пристегнуть ремень, включить ближний свет и т.д., и т.п.), я вдруг представила своё утро, каким оно могло бы быть, живи мы с мужем и дочкой отдельно. Приготовление завтрака для Яры, её вечное недовольство всем на свете, претензии, обиды и, наконец, гвоздь программы – вопли! Если ещё и муж дома – обязательно прибежит заступаться за дочку и воспитывать меня на её глазах. Я в долгу не останусь. Я вообще никогда перед ним в долгу не остаюсь. В общем, дым-гарь-сопли-слёзы-слюни-крик-скандал! А мне ещё одеться и накраситься надо, и Ярославу дотащить до школы. Жуть, да, и только!
Всё это могло быть реальностью. Квартира у нас с мужем была, та самая, нечаянно доставшаяся Валере от старенькой родственницы, но я там не стала бы жить ни за какие коврижки! «Прекрасные» воспоминания не дали бы. Я бы просто через три дня прирезала своего муженька во сне и поехала по этапу.
Сказать вслух родителям, своим и Валеры, почему я не хочу жить в той квартире, меня не заставили бы и пять приставленных к моей голове «стволов». Валере и без того всё было ясно, а отмазок от переезда в своё треклятое «гнёздышко» я насочиняла - пруд пруди. Это и рождение Ярославы, и смена рода деятельности, и учёба в новомодном Университете бизнеса и администрирования… Короче, мы сдали свою квартирёнку в качестве вступительного взноса в жилищный кооператив, где нам обещали через каких-то два года вселение в свой собственный трёхкомнатный рай.
В кооперативе квартирка благополучно сгинула вместе с ним самим, обанкротившимся в смутные девяностые, как и тысячи других. Вкладчики после долго бастовали и чего-то требовали от городских властей. Мы же не пошевелили и пальцем, несмотря на все крики моей мамы и тихие укоризны родителей мужа.
Однако год назад произошло нечто. По почте пришло письмо, предписывающее нам явиться в мэрию в определённый день и час. Там в современном пластиковом кабинетике разодетая по последней моде тётенька средних лет равнодушно вручила нам уведомление о компенсации потерянной квартирки. Оказывается, наши пайщики всё это время активно судились, с кем ни попадя, всем страшно надоели и добились-таки компенсации.
Она, конечно, не покрывала всей стоимости потерянного, но её вполне хватило бы на покупку комнаты в центре или однушки в панельном доме на окраине. Говорят, самые стойкие судятся из-за того, что им мало дали, до сих пор. Мы же безропотно подписали все бумажки и удалились, радостные. Сумму потратили на первый взнос в строящемся доме. Стройка надёжная, потому как её курирует отчасти наша организация, а отчасти – администрация города. В общем, когда-нибудь у нас будет шикарная трёшка в хорошем районе. Надеюсь, что нескоро. Строительство никогда не бывает в срок, ибо жизнь длинная, и спешить некуда.
Рабочий день шёл своим чередом примерно до половины двенадцатого. А потом началось очередное собеседование, начавшееся не с обычного вежливого приветствия, а с истошного вопля:
- Натаха, здорово! Ты меня помнишь?
В следующий момент меня неистово облобызали без спросу (Как собачонка, ей-богу!), чуть, было, не перебили все мои офисные принадлежности толстой задницей и стрясли со шкафа статуэтку, которая не разбилась только по счастливой случайности. Надо объяснять, что на собеседование явился кто-то из старых знакомых? Правда, кто именно, я никак не могла разобрать.
Передо мной возвышался неопределённого возраста толстячок довольно потрёпанного вида в дешёвом костюме и не очень свежей рубашке. Его лицо лыбилось так, что густые, нечёсаные брови готовы были соскочить со своей орбиты, а большой рот грозился растолкать в разные стороны и спихнуть с головы уши, поросшие рыжеватым пухом.
- Во-первых, здравствуйте, - осадила я его неуёмный пыл, - а во-вторых, не помню, чтобы мы где-то встречались.
- Ну как же, Наташка?! – Казалось, он готов, если не разреветься, то хотя бы впасть в небольшую вселенскую скорбь. -  Облачка, деревья, травка… Художественная школа… Неужели не помнишь?!
Кажется, припоминаю. Был среди нас один великовозрастный балбес, от которого никому не было житья. Его держали в «художке» только из уважения к его пожилой маме, которая учила детей музыке по соседству.
Почему-то это чудо гороховое особенно изощрённо издевалось всегда над моими пейзажами. Вот, и сейчас начал с того же – «облачка, травка…». Неожиданно и как-то незаметно для меня самой сознание затопила холодная ярость. Лучше бы он молчал о своих детских воспоминаниях! Тогда у него оставался бы крошечный шанс на трудоустройство, но теперь…
- Присядьте, пожалуйста, - подчёркнуто холодно произнесла я, прилагая все усилия к тому, чтобы от ярости не дрожал мой голос. – Назовите ваши имя, фамилию, отчество полностью…
- Ну, Натах, так дело не пойдёт… - загундел Виктор Анатольевич, резюме которого заранее было выложено на мой стол.
Жаль только, что безликая фотография ни о чём мне не сказала. Не было бы тогда этого дурацкого собеседования со всеми вытекающими последствиями.
- Ваши дела и без того нехороши, - напомнила я, – поэтому я бы вас попросила не нарушать стандартную процедуру собеседования!
Помятый соискатель побагровел.
- Да, с чего ты… вы… взяла, что дела мои плохи?! Да, я самый лучший в своей области… да, как ты могли?.. – Речь его окончательно слетела с винтов и превратилась в неясное бормотание.
В состоянии волнения Витя всегда что-то сбивчиво бормочет, с детства так. Судя по внешнему виду, он ещё и большой любитель «бормотухи».
- Вы правы, это к делу не относится, - произнесла я бесстрастным тоном судьи. – Продолжим разговор по теме.
Думаю, не стоит описывать этот двадцатиминутный кошмар. К счастью, это уже был не мой, а его кошмар. Я так умею сделать. Научилась после всех синяков и шишек. В итоге Виктор Анатольевич не сказал ничего дельного. Я простилась с ним стандартной фразой «мывампозвоним», а он молча вышел из кабинета. Через минуту, впрочем, вернулся (Ровно минуту – я засекала!) и обозвал меня нехорошим словом. Я вежливо промолчала в ответ.
Откуда бедолаге было знать, что внизу его ждёт крайне неприятная беседа в комнате охраны? Правда, охране пришлось подождать, потому, как это чудо от меня направилось прямиком в курилку. Как все бездельники сразу вычисляют её местоположение?
Правда, на то и существуют вредные кадровики, чтобы вычислять все их нелепые манёвры заранее.
Я держу под своим столом несколько пар обуви. Мы с маман жуткие сороконожки: на каждый случай жизни, в том числе и тот, что может никогда не наступить, у нас имеется особая пара обуви. Дома у меня, наверное, пар двадцать, а на работу я снесла пять пар тех, что поплоше. Среди моего обувного воинства, всегда начищенного и готового к «походу», имеются:
- строгие чёрные лодочки на каблуке,
- чуть менее строгие аналогичные кремовые туфли (Суперский цвет, под всё подходит!),
- лаковые тёмно-вишнёвые босоножки на шпильке на случай праздника,
- розовые спортивные тапочки, вообще непонятно, на какой случай
- и, наконец, милые, малоприметные балетки цвета кофе с молоком.
Для непосвящённых поясняю: балетки – не в смысле балетные пуанты, а простенькие лодочки из мягкой кожи без каблуков. Они прилично выглядят, но, в то же время, не претенциозны – можно надеть под что угодно – и, самое главное, в них никогда не устают ноги в отличие от их каблукастых собратьев.
Ещё туфли-балетки не издают шума при ходьбе. На каблуках, конечно, оно солиднее, я бы сказала, презентабельнее как-то, но уж больно отчётливые звуки исходят от них в тиши офисного коридора. Кадровик же должен располагать как можно большим объёмом информации… ну, в общем, думаю, вы поняли ,для чего они мне. Подслушивать, конечно, нехорошо, но ещё более нехорошо это для тех, кого подслушали. Поэтому на работе я говорю мало и исключительно по делу. Пусть говорят другие. На то и припасены у меня балетки.
Я образовалась на пороге курилки в самый кульминационный момент лживого рассказа о моём гнусном детско-юношеском прошлом. После пары историй о моём крайне неудачном, а местами откровенно позорном творчестве, из-за которого я даже провалила экзамены в художественное училище, в которое никогда не поступала, он плавно перешёл к моему низкому авторитету среди сверстников, а затем и к не менее низкому моральному облику.
Узрев же перед собой мой облик реальный, несчастный поперхнулся дымом, закашлялся, зенки его, и без того налитые кровью от регулярных даней Бахусу, вылезли из орбит. Окурок вылетел со скоростью торпеды из его вялых губ, отрикошетил от дверного косяка и наградил маленькой, аккуратной дырочкой его и без того видавший виды клетчатый костюм.
Я безмолвно стояла в дверях и размышляла о том, как много значит одежда для человека. Не одежда даже, а какая-то её малосущественная деталь.
Вот, стоит один из наших старейших сотрудников, Владимир Викторович, почти в таком же костюме, как и у Витюши. Костюм сидит на нём, как влитой, чистый, наглаженный. Сам сотрудник чисто выбрит и благоухает, пусть недорогим, но вполне приличным одеколоном. И, вот он, Виктор Анатольевич собственной персоной: бесформенная масса в ещё более бесформенном, помятом коричневом в клеточку мешке.
Только что он был похож на неудачливого соискателя, и, вот, любуйтесь: маленькая дырочка от сигареты сделала его вылитым алкоголиком у пивнушки! Знаете, есть во все времена дяденьки, наряженные в потрёпанные пиджаки и сильно помятые головные уборы, рассуждающие с умным видом обо всём на свете в компании разного сброда, с утра осаждающего закусочные и рюмочные. Послушаешь такого краем уха и думаешь: ну, почему ты не министр?! Причин тому масса; результат один.
Вот, и сейчас передо мной стояло подобное существо. Бывший кошмар моего детства. Грязное пятно на моей нынешней действительности. Виктор Анатольевич Васильев. Надёжа и подпора своей несчастной старой матери. Интересно, жива ли она ещё? Если да, то вряд ли есть мать несчастнее.
- Виктор Анатольевич, вы закончили? Или имеете что-то добавить? – Бесстрастно поинтересовалась я тоном председателя экзаменационной комиссии.
Мимо так и сновали мои дорогие сотрудники. Все почему-то в одну сторону: из курилки, а не в неё. Глаза их были скромно опущены, лица серьёзны и сосредоточены до крайности. Думаю, в этом месяце мы выполним план за квартал. Скорее всего, даже перевыполним. Молодец Васильев! Только на работу я его всё равно не возьму. Я ведь эта самая… как он там сказал, не помню. Я стараюсь не помнить дурного в столь мелких подробностях.
Бравый соискатель, похоже, догадался, что здесь ему ничего хорошего больше не светит. Не все ж мозги ещё пропил, в самом деле! Густая багровая краска залила его тазообразный лик. Интересно, был ли он ещё когда-нибудь так унижен? Если не был, то непременно будет. Дорога, которую он выбрал, никого ещё до добра не довела.
Однако дворовые хулиганы просто так не сдаются. Витюша и тут попытался сохранить лицо. Он засунул руки в карманы и прошёл мимо меня с гордым и независимым видом, как та самая птица ёж, которая ни за что не полетит, если её не пнуть. Виктор Анатольевич попытался даже насвистывать что-то, но вышло нечто среднее между шипением и жужжанием.
Я грустно смотрела ему вслед. Засунутые в карманы пиджака кисти рук настолько его растопырили, что разъехалась в разные стороны шлица этого несчастного пиджака. В её прорези забавно высунулся отвислый зад никак не следящего за собой человека.
Даже походка Васильева осталась прежней, с выкидыванием ног в разные стороны. Многое в нём осталось с тех, детских времён, только статус изменился. Из грозы парень превратился в посмешище. Воистину, от великого до смешного…
Мне почему-то было совсем не весело. У этого экземпляра с детства ничего окромя пакостей не получалось. А, я? На что я растрачиваю свои способности? На то, чтобы грымзячить в службе персонала?
Когда я успела стать такой, как сейчас, злобной тварью? Я, девочка-ромашка из художественной школы?! Теперь не он, разрыхлевший амбал, а я, я ходячая страшилка!.. Унизила несчастного пьяницу, да ещё и азарт почувствовала, гадское удовлетворение какое-то!
Да, ну их к чёрту, эти мысли! Сейчас опять додумаюсь… до этого самого! Нет, не время. Репутация моя уже вне опасности, но расслабляться рано. Дел неоконченных нынче многовато.
Следующие собеседования прошли без приключений. Даже одну вакансию сразу удалось закрыть. Немного бумажной возни, краткое совещание у начальства, и, вот, она, уже, вторая половина дня. Пора ехать на объект с проверкой.
Недурно сейчас будет прокатиться на машинке через весь город, дабы неприятный осадок от этого не совсем сложившегося дня подвыветрился, но сесть за руль мне в этот день не пришлось. Витюша (У меня не было никаких сомнений в том, что это его огромных красных лап дело!) проткнул колёса моей машины. Не проткнул даже, а пропорол. Видимо, носит с собой неслабый ножичек, охотничий, например или туристский. Человеческие обломки вроде него частенько таковой с собой имеют для открывания бутылок и резания дешёвой колбасы на газетке, а ещё, чтобы, при подходящей оказии, прирезать собутыльника в пьяной драке.
Когда я увидела плоды его преступных трудов, у меня как-то немного отлегло от сердца. Даже на губах заиграла глупая ностальгическая улыбка. Надо же – есть ещё ягоды в отвислых ягодицах! Узнаю старичка Крупского! Рано, рано, списывать со счетов Витюшу. Он ещё за себя поборется. Отомстил-таки грымзе-кадровичке. Что ж, поделом тебе акула, поделом.
По стоянке в панике заметались дедульки-сторожа. На таких, с позволения сказать, должностях так мало платят, что работают на них исключительно пенсионеры: хоть мизерная, но прибавка к скудному государственному довольствию. Да, и скучно тут молодому-сильному весь день париться. На таких парковках годами ничего не происходит, а тут – поди ж ты! – взяло и произошло! Ай да Витюша, ай да… впрочем нет. Не будем трогать его мать.
Дедульки были так расстроены, что впору, хоть успокаивай их. Оно и понятно, менять колёса на такой машине, как моя – дело не из дешёвых. Они были в таком стрессе, что я долго не могла втолковать им, что машина застрахована. Сейчас приедет милиция, страховой агент, автомеханики и всё! Сторожам только останется подписать акт в качестве свидетелей. Всего и делов.
Вот, только поездка моя в филиал сорвалась напрочь. Да, и работой то, чем я занималась остаток дня, можно было назвать весьма условно. Так, поразбирала кое-какие не очень срочные документы, постоянно прерываясь на перезвон со всеми участниками процесса замены колёс. Конечно, им всем я сказала, что не знаю, кто это сделал, но даже если бы назвала настоящего виновника, какие у меня доказательства? Ссора в офисе – не более чем догадка с точки зрения закона, а камеры на стоянках в те времена были большой редкостью.
В конце концов, мою пострадавшую вишнёвую ласточку увезли в автомастерскую, пообещав, что дней через пять-семь я смогу забрать её. Что ж, ладно. Придётся отложить поездку в филиал. Тем лучше. Наведаюсь неожиданно. Настолько неожиданно, что даже сама не знаю, когда.
Плохо лишь то, что я осталась без колёс под задницей. Придётся недельку покататься на общественном транспорте.
До дома я добиралась в тот день просто ужасно. Отвыкла от толкотни в переполненных автобусах в час пик. Вот, гадость-то, честное слово! Всю тебя издёргают, изомнут, ноги оттопчут, обзовут, а при особом везении ещё и стырят что-нибудь из сумки, а то и всю сумку одним махом. На этот раз обошлось потным столпотворением и небольшим препирательством в дверях при выходе. Обожаю толстых тётенек, но только не в часы пик в общественном транспорте. 
Семейный вечер прошёл в обычном для таких вечеров  режиме. Сначала смена караула (Отец уехал, Валера приехал.), вялое супружеское приветствие, раздача гостинцев детям (Сдержанная благодарность одной и весьма экспрессивное недовольство другой.), ужин, сопровождаемый обменом новостями…
Аня за ужином, неспешно роняя слова, рассказывала о своей поездке. Какая же она у нас взрослая! С малых лет такая. До чего же разными могут быть дети: серьёзная, словно причастная к великим тайнам мира Анечка и такая болтушка и непоседа Яра!..
Впрочем, Аня действительно причастна к одной тайне. Может быть, даже смутно догадывается о чём-то, много думает, вот, и весь секрет её недетской серьёзности. Ещё мы не знаем толком, какой в детстве была её мать. Возможно, дело в одной лишь наследственности.
А, ведь, где-то на другом конце города в просторной «сталинке» с высокими потолками обитают её кровные родственники со стороны настоящей матери -  девяностолетняя прабабушка и дед-алкоголик. Пусть себе дальше обитают, хоть ещё сто лет. Главное, чтобы они к нам не лезли, а за себя мы можем быть спокойны, нам их общества точно не нужно.
Впрочем, однажды Альбина Карловна, та самая прабабушка Ани, позвонила отцу и слёзно попросила устроить ей встречу с правнучкой. В ход шли самые мощные аргументы вроде того, что ей недолго уж осталась, она чувствует, что конец её близок и прочее в этом духе. Встречу мы ей, конечно, устроили, но условились сказать Анечке, что бабушка Аля (Так она велела себя называть.) наша дальняя родственница. Деталей не уточняли, да, Анечка и сама не пыталась ничего выяснять в подробностях.
С той поры минуло уже лет шесть. Старушка до сих пор жива. Иногда звонит отцу, интересуется правнучкой, но встреч почему-то больше не хочет. Мне показалось, что она испытала разочарование, и немудрено: правнучка её – вылитый наш папан в детстве. От матери, кажется, передался только цвет глаз и некоторые черты характера, да, и то не факт.
Анечка за давностью лет о той встрече с прабабушкой ничего не помнит. Шесть лет в её возрасте – огромный срок. 
После ужина мы с мужем углубились каждый в своё: я в книгу, он в компьютер. Мы с ним удивительная парочка – можем за весь вечер не обменяться и парой фраз, если поговорить не о чем, а нам почти всегда не о чем говорить. Плохо понимаю, зачем мы живём вместе. Должно быть, нам обоим просто лень что-то менять, и есть чем заняться в других сферах жизни.
Кстати, о машине я особо распространяться не стала. Сказала, что она сломалась, и всё. Ни к чему домашним знать подробности.
Вскоре к нам с Валерой присоединилась Аня. Она всегда стучится, прежде чем войти в комнату, и спрашивает разрешения. Никто её этому не учил, никто ни разу не отказал Анечке в её просьбе посидеть с нами, но она неизменно так делает. Врождённая деликатность. Поразительный ребёнок.
Так мы и провели остаток вечера: я за книгой, муж за компьютером, Аня за вышиванием. Она недавно «подсела» на это занятие, но уже вышивает достаточно сложные вещи. Загадочная молчаливость, сдержанность, деликатность, рукоделие… Барышня из позапрошлого столетия, честное слово! Вот, кому быть бы нашей с Валерой дочерью. Исключая полное внешнее несходство с ним и со мной, во всём остальном – просто наш ребёнок!
Яра и маман что-то увлечённо обсуждали в кухне, затем перешли в зал. Внучка всегда помогает бабушке убрать со стола, вымыть посуду, подмести пол. Она делает это рьяно и увлечённо, как, впрочем, и всё, за что берётся. Домашние дела горят у Ярославы в руках.
Заработал телевизор, но Яра и мать включили его вовсе не для того чтобы смотреть. Разговор увлекал их гораздо больше. При этом Яра успевала порисовать, поиграть в настольную игру, что-то протанцевать, помочь бабушке по хозяйству и ещё много чего, например, всплакнуть, посмеяться, возмутиться, удивиться… Тоже поразительный ребёнок.
Я моментально устаю от неё. Аня, кажется, тоже, но она никогда в этом не признаётся. Сестра считает возню с Ярой своим родственным долгом. Маман же нашла во внучке что-то большее для себя, чем простую родственную принадлежность. Так и проходят наши вечера – в миниатюрных подобиях клубов по интересам. Что было бы со всеми нами, живи мы по отдельности? Страшно представить.
Глава 42
Ночью к моей вящей радости спала я, аки подвыпивший афроамериканец: мёртвым сном без сновидений. Осознав этот факт рано утром, я несказанно порадовалась и решила на радостях выйти из дома чуть позже обычного. Я напрвлюсь в филиал нашей компании с проверкой прямо сейчас, по холодку, в первой половине дня, ибо нечего давать людям возможность лениться, а расслабляться самой – вообще, последнее дело.
В самом радужном расположении духа выскочила я в позднее октябрьское утро, слегка прихваченное лёгким морозцем и щедро осыпанное ускользающим золотом листьев. Не испортили моего прекрасного настроения ни агрессивные бабки с кошёлками, непонятно что забывшие с утра в общественном транспорте, ни хмурые, не выспавшиеся дяденьки с повышенной способностью к разного рода пиханиям и толканиям, ни две пересадки. Почти до конца поездки со мной ничего особенного не произошло, а в конце…
Когда я пересела на последний маршрут, ведущий непосредственно к цели моей поездки, случилось нечто незабываемое. А, может, мне это привиделось? Тогда с меня вообще нечего взять, кроме анализа. Впрочем, обо всём по порядку.
Я вошла в троллейбус на его конечной остановке. Он двигался от центра к окраине, поэтому был практически свободен, потому как основной поток пассажиров в это время дня направлен от окраин к центру, а не наоборот. Я даже присела на свободное место, одиночное, у окошка.
Ближе к концу моей поездки троллейбус стал постепенно заполняться нашим братом, то есть, сестрой, женщинами. В основном это были домохозяйки разных модификаций и возрастов и бабульки. Оно и понятно, конечная остановка – довольно крупный рынок. Женщины спешат с утра пораньше за продуктами, дабы вовремя успеть забрать детей из школы и приготовить обед и ужин. Из полупустого троллейбус быстро превратился в почти переполненный, и я от скуки наблюдала за пассажирами. Ничего особенного. Глаза пустые, лица словно скованы не проходящей сонной истомой. Разговоры крайне редки и немногословны. Обычная картина.
Опираясь на палочку, в троллейбус вошла старушка очень интеллигентного вида. В чёрненьком облегающем пальтишке, слегка поистёршемся в некоторых местах, и кокетливой шляпке с цветочком образца сороковых годов. Я поднялась, уступая ей место. Сдержанная улыбка на добром, морщинистом лице, слова благодарности… Кажется, я тоже улыбнулась ей в ответ, а, может, и не успела, не помню, потому что в следующий момент мои глаза встретились с глазами молодого мужчины, и меня слегка подбросило на месте.
Нет, это не троллейбус подпрыгнул на выбоине дороги, и не даже не любовь пронзила меня насквозь. Это было нечто, с трудом поддающееся объяснению, но я всё же попытаюсь передать свои ощущения, как смогу.
Мужчине, взор которого (Именно взор, а не взгляд!) пересёкся на какие-то доли секунды с моим взглядом, на вид было где-то между никак не больше тридцати, но назвать его парнем у меня никогда не повернулся бы язык. Это был именно муж-чина. Неслабого чина, как мне сразу подумалось. Дело было не в какой-то солидности-импозантности, вовсе нет. Попробую описать его наружность (Не внешность, а именно наружность!), как сумею.
Роста очень высокого, но каланчой не выглядит, потому как широкоплеч, осанист и широкогруд. Одет в самую обычную куртку бежевого цвета и тёмные, поношенные джинсы. На голове чёрная круглая вязаная шапочка, в каких ходят с наступлением холодов миллионы наших соотечественников. Впрочем, такими были все его вещи, но не в них суть.
Из-под шапочки на плечи его спускались тёмно-русые волосы, кожа восхитительного молочно-кремового оттенка, а глаза… О, Боги! Какие это глаза! Лучистые, сияющие тёмно-зелёные очи совершенно проснувшегося человека!
Не спрашивайте, как это. Я сама не могу объяснить. Просто любые другие человеческие глаза по сравнению с его изумрудными очами  выглядели мутными, блёклыми, сонными и даже, страшно сказать, мёртвыми! Этот же сверкающий взор излучал такую Жизненную Силу, что хотелось глядеть в них вечно! Только возможности такой совершенно не было, потому, как взор его плавно скользил поверх голов, ни на ком и ни на чём не задерживаясь. Я тщетно пыталась поймать этот взор, хотя бы на миг.
Механический голос объявил мою остановку, и я в каком-то полубезумном трансе двинулась к выходу. Тот мужчина тоже. Я вышла в последнюю дверь, а он в среднюю.
На улице пути наши разошлись. Моя дорога лежала вдоль квартала, он же отправился вниз по извилистой улочке. Ноги против моей воли понесли меня следом за ним, но поравняться с этим Существом я не смогла. Нет, он вовсе не спешил и не бежал, напротив, двигался (Не шёл, а именно двигался.) очень плавно и даже неторопливо, но за какие-то мгновения преодолел такое расстояние, на которое мне потребовалось бы минуты три самого быстрого моего бега, и я попыталась бежать.
Незнакомец свернул за угол. Я тоже свернула, но там, за углом, никого не было! Он словно сквозь землю провалился. Как же так, ведь, мне так нужен этот взор! Я жаждала (Не хотела, а именно жаждала!) ещё раз испытать на себе его живительное действие! Это был глоток чистого воздуха в душном подземелье, яркий солнечный луч в заплесневелом склепе!
Кто ты был, Незнакомец? Появись, ради всего святого! Озари ещё раз мою жалкую, никчёмную жизнь…пусть не изумрудным своим взором, нет! Хотя бы промелькни вдалеке! Пусть я ещё раз увижу в дрожащем утреннем воздухе твою высокую статную фигуру! Пусть ещё хотя бы на миг мелькнёт перед моим слабым, снулым взглядом прядь твоих тёмно-русых волос… но нет. Всё тщетно.
Не знаю, сколько я так простояла посреди малознакомого, тихого райончика. В чувство меня привело ощущение холода на лице. Оказывается, я уже давно плакала на ветру. Мелкие, беззвучные рыдания сотрясали всё моё тело. Сердце щемило чувство великой, безвозвратной потери.
Самое странное, что мне, сдержанной и замкнутой женщине, было всё равно, как это выглядит со стороны. На меня вдруг скопом навалились все страхи и опасения последних десяти лет, и самый удушающий из них – это страх безумия.
Вспомнился рассказ Степаныча о потерявшем чувство времени и приобрётшем взамен дар предвидения сотруднике той давней археологической экспедиции. Меч Карандара. Кинжал Дубравки. И нет никакой возможности защититься от действия артефакта, потому что не знаешь, как именно он воздействует на тебя, и точно ли в нём дело.
Избавиться? Как? Что я потом скажу своему старому учителю, доверившему мне ценный экспонат? Где гарантия, что, избавившись от кинжала, я избавлюсь и от этих загадочных приступов с перемещением сознания, половину из которых я попросту не помню.
Я не жаловалась на эти свои «приступы» никому, в том числе Степанычу. Откуда ему знать, что я, как и тот его коллега, скоро поеду в соответствующее заведение? Я туда непременно поеду, в этом нет никаких сомнений. На сколько меня ещё хватит, чтобы скрывать это? Я уже не чувствую в себе ни моральных, ни физических сил.
Другой мой страх, загнанный, пожалуй, ещё дальше, чем тот, первый, заключался в том, о чём пару дней назад говорила моя мать. Её слова тогда больно ранили меня, потому что странным образом резонировали с моими собственными мыслями о никчёмности моего земного пути.
Я уже писала о том, что в детстве занималась самыми разными вещами, многое у меня получалось, учителя говорили, что я способная девочка и пророчили если не большое, то вполне себе полноценное будущее. Однако меня угораздило так толком и не определиться с выбором пути и попасть на разнесчастный исторический факультет! Там даже сами преподаватели понимают, что вчехляют студентам чужие догадки и откровенную ложь, возведённую в культ абсолютной истины.
Что после окончания истфака прикажете мне делать? Учить истории детей в школе? Учить их явной, ни на чём не основанной лжи, опираясь при этом на мёртвую науку педагогику? Бред какой-то! Только то, чем я занимаюсь теперь, приносит так мало радости! Да, я люблю порядок во всём, мне нравятся аккуратно разложенные стопки документов и пронумерованные папочки, но что за ними? За ними в большей части случаев бюрократическая дурость и пустословие, которым люди ловко научились латать прорехи в своём ущербном существовании.
Жена я никакая. Никакая жена никакого мужа.
Мать тоже никакая. Перевесила воспитание ребёнка на свою далеко не молодую мать и радуюсь. Впрочем, примерно так же со мной в своё время поступила и моя дорогая родительница. В современных женщинах всё реже встречается тяга к материнству, не говоря уже мужчинах, боящихся отцовства, как огня. Только общественные установки, гласящие, что неприлично быть одиноким после двадцати пяти-тридцати лет, заставляют нас обзаводиться семьями. 
Многие, у кого не получается обзавестись потомством, чувствуют себя, благодаря тем же общественным установкам, неполноценными, и испытывают огромное желание стать родителями. Правда, когда чадо появляется на свет, с ним не знают, что делать даже те, кто, как им казалось, тщательно готовился к материнству-отцовству.
В книжках для будущих родителей ребёнок представляется таким ангелом! Он чист, невинен, никогда не лжёт и не имеет дурных привычек и склонностей. Правда жизни оказывается слишком далёкой от книжных представлений. Чадо настолько капризное, непонятное и приставучее, что от него хочется забиться куда-нибудь подальше, чтобы никто тебя не нашёл.
От ребёнка при случае просто отделываются: бабушки-няни, ясли-сады, продлёнка… В своей погоне за благополучной, «цивилизованной» жизнью все мы утратили что-то важное. Я не исключение. Как итог гонки за благами жизни и реализацией себя в сфере зарабатывания денег (Другой самореализации на сегодняшний день не существует.) – переполненные дома престарелых.
Что ж, вполне закономерно. Родители считают высшим благом для ребёнка «садик»: там же развитие, коллектив, питание четырёхразовое, прогулка по двору и прочие «плюшки», а дети потом в старости объяснят им, как здорово им будет в стардоме. Аргументы те же: общение со сверстниками, четырёхразовое питание, прогулка по двору…
Как мы дошли до такого?!
Да, так и дошли, своим ходом, и нашему поколению светит такая же «благополучная» старость, и поделом!
Мне скоро тридцать лет. Что я имею на балансе? Нелюбимый муж, брошенный на попечение бабушки ребёнок, ни кола, ни двора, уж будем откровенны, и даже желания нет этот «кол и двор» приобретать. Ещё есть кое-как удовлетворяющая меня работа… и ни одной воплотившейся в жизнь способности! Ни одной сбывшейся мечты!
Настоящей любви тоже не было. Личная жизнь была, семья есть, а любовь старательно обошла меня стороной. Видимо, любить меня не за что, да, и сама я плохо себе представляю, как это – любить кого-то, кто не связан с тобой узами крови.
У меня есть высокая должность, хорошая зарплата, заслуженная ненависть коллег и уважение начальства. Казалось бы, чем не самореализация? Однако даже это понятие оказалось искажено и изгажено так называемой современной жизнью, а, ведь, времени на настоящее развитие у меня уже не будет, не стоит тешить себя напрасными надеждами. Дальше будет только хуже.
Скоро я начну стариться, и молодые станут наступать мне на пятки, а я лезть из кожи вон, доказывая, что я лучше. Прекрасно вижу это на примере пожилых сотрудников. Есть у нас в отделе закупок такая Эльвира Николаевна. Ей пятьдесят шесть лет, уже год, как на пенсии. Трясясь за своё место, она так молодится и брызжет энергией, что на днях аж упала и расшибла в кровищу все колени и локти, преследуя отъезжавшую со двора фуру.
Таким безумно спортивным образом она демонстрировала начальству служебное рвение. Выслуживалась. Начальник отдела забыл что-то важное сказать водителю. Мобильную связь, ведь, у нас уже отменили. Жалкое, по большому счёту никому и нигде не нужное, престарелое создание.
Вот, и меня ждёт то же самое в не столь отдалённом будущем, а потом будет пенсия, грудной внук в зубы, а после – стардом. Когда меня зароют, никто не вспомнит, что была некая баба Наташа, которая ничем не отличалась от сотен тысяч таких же старух. И ничего я после себя не оставлю, разве что пару-тройку забывших меня потомков. Совершенно справедливо забывших...      
Если в обычных условиях я могла загнать свои страхи очень глубоко, заставить их заткнуться и не высовываться, то теперь, в состоянии полного раздрая, я никак не могла справиться с ними. Не то чтобы справиться, а хотя бы просто успокоиться и продолжить свой путь по делам.
Слёзы продолжали катиться солёными ручьями по щекам, превращая моё и без того неяркое и не очень-то красивое лицо в распухшее, красное месиво. Вдобавок к ним тело начали сотрясать какие-то нечеловеческие, глубинные рыдания. У меня от них всё болело на протяжении недели.   
Я, как могла, пыталась бороться с этими конвульсиями, но они буквально рвали тело на части. Я уже забыла, из-за чего всё началось, стараясь справиться с собой. Чёрное горе и боль, удушающий страх и уничтожающее чувство вины… Кто мог бы оставаться спокойным под таким адским коктейлем?
Эта немыслимая смесь настолько затопила моё существо, что я перестала понимать, где нахожусь, перестала осознавать себя. Сколько я так простояла? Не знаю. Да, и какая разница? Даже одна минута подобного состояния не стоит того, чтобы пожелать её врагу. Правильно говорится в древних текстах, что ад не где-то там, за чертой. Он здесь, на Земле, и всё зависит от того, куда ты сам себя поместил.
Я загнала себя в ад.
Как и когда? Боюсь, что сама не в состоянии ответить на эти вопросы, но некая цепочка моих неправильных действий и ложных представлений привели к многочисленным «поворотам не туда», благодаря которым я и оказалась в этом адском тупике.
Глава 43
Из пучины горестных переживаний, в которую я погружалась всё глубже и крепче, меня неожиданно вывело чьё-то прикосновение. Оно было настолько дружелюбным, можно сказать, родственным, что я даже не испугалась, когда лёгкая, почти невесомая рука легла на моё плечо. Впрочем, чего я могла испугаться сильнее, чем того самого… о чём только что рассказала.
Я повернулась в направлении прикосновения и увидела перед собой давешнюю старушку из троллейбуса, которой я уступила место перед тем, как меня «накрыло». Она спокойно смотрела на меня из-под полуопущенных век, и уголки её рта были слегка приподняты, словно прятали весёлую улыбку. Так смотрят взрослые на своих не по делу раскапризничавшихся детей. Собственно, так оно и было, только взрослый в этой сцене состарился, а дитя повзрослело настолько, что стало на полторы головы выше взрослого.
- Пойдём, - сказала она и легонько потянула меня за руку.
Я немного оторопела.
- К-куда? – Спросила я, заикаясь.
- Ко мне, я тут близёхонько живу, - последовал спокойный, словно сам собой разумеющийся ответ.
- Я…
Она не дала мне договорить, подняв руку в предупреждающем жесте.
- Пойдём, дочка. Тебе умыться надо, а там чайку попьём, и всё мне расскажешь.
Не в силах возражать, я поплелась за старушкой на подгибающихся ногах.
Оказалось, что живёт она и впрямь совсем рядом, в доме постройки середины прошлого века. Тогда ещё строили на совесть и не скупились на небольшие архитектурные украшения. Жаль, что сейчас почти перестали следить за состоянием таких домов. Если внутри иногда ещё делается какой-то ремонт, то снаружи старые дома часто имеют потрёпанный облик, но даже несмотря на это, выглядят королевскими дворцами по сравнению со столь любимой во времена моего детства панельной застройкой.
По оплывшей от времени красивой лестнице мы поднялись на второй этаж, и моя спасительница неторопливо отомкнула три замка. Ох, уж, эта стариковская осторожность! Врезать три замка в деревянную дверь, да ещё и цепочку приладить, и совершенно спокойно привести в дом с улицы незнакомого человека!
Улыбнувшись про себя, я вошла в просторную, темноватую прихожую. В квартире пахло ландышевыми духами и старыми книгами. Книг было очень много. Они стояли и лежали буквально везде, разве что на полу их не было. Ещё очень много фотографий, старых и совсем старых. Они висели в рамочках на стенах, красовались на стёклах серванта и книжного шкафа. На них – конечно же, дети! Мальчики в галстуках-бабочках с телефонными трубками в руках, девочки с огромными бантами… У каждого есть такие, цветные и чёрно-белые. Эх, советское детство! Где ты?
Крашеный деревянный пол идеально чист. На мебели – ни пылинки. Видимо, стариковская неряшливость ещё не успела поселиться в этом доме.
В абсолютном молчании мне было вручено чистое, выглаженное, хоть и не новое, полотенце, и я отправилась в ванную. Пока я приводила себя хотя бы в условный порядок, хозяйка успела поставить чайник, достать две нарядные чашечки с клубничками и выставить нехитрое угощение в виде домашних печенек, варенья и карамелек.
Она сделала приглашающий жест, и я с удовольствием плюхнулась на старенький стул с потёртой обивкой. Такие стульчики образца семидесятых годов двадцатого столетия стояли у мамы на работе. Сколько же им лет? Тридцать? Тридцать пять? Если поменять обивку, будут как новенькие. Вот, делали раньше вещи!
Старый стул принял меня в свои прохладные, жестковатые объятья, и я осознала, до какой степени вымотана. Надо же, едва наступил полдень, о чём не преминуло сообщить старинное радио на кухне, а я уже словно четырнадцать часов отработала. Всё эмоции! Зачем они только существуют на свете?
Мы неторопливо пили чай, а бабушка не спешила с расспросами. Нет, мы, конечно, не молчали. Я сделала парочку комплиментов по поводу угощения и интерьера (Выбитые хозяйкой салфетки и салфеточки были шедеврами рукоделья, а земляничное варенье – шедевром кулинарным.), она произнесла несколько ничего не значащих фраз о погоде и качестве современных продуктов. Однако в ходе этого странного чаепития с незнакомой пока ещё старушкой я начала приходить в норму.
В голове постепенно выстраивался план дальнейших действий. Вот, сейчас мы допьём чай. Если хозяйка спросит, что случилось, я чем-нибудь несущественным отговорюсь, например, с мужем поругалась, ребёнок огорчил, начальник кренделей отвесил… Потом поблагодарю гостеприимную бабушку за участие и под самым что ни наесть благовидным предлогом отправлюсь по своим делам. Проинспектирую, наконец, чёртов филиал…
 - Тебя как звать-то? – Поинтересовалась, наконец, моя собеседница.
 - Наташа, - торопливо ответила я. – Наташа Козленко. Я в отделе кадров работаю, - зачем-то уточнила я.
- А, ясно! – Улыбнулась она. – Нервная у тебя работа, дочка.
Ну, вот и чудненько: нервная работа, нервное расстройство… Всё логично, и не надо ничего придумывать.
- А я тоже Наташа, - представилась бабушка. – Наталья Тимофеевна, если полностью. Можно просто баба Наташа, - произнесла она с обезоруживающей улыбкой.
- Ну, что вы!  - Запротестовала я. – У меня язык не повернётся назвать вас бабушкой. Вы такая… настоящая дама! – Моё восхищение было вполне искренним.
 - Была когда-то дама, - рассмеялась моя собеседница, - да года меня вконец обабили! Восемьдесят восьмой годок мне пошёл.
Я с трудом удержалась от восклицания. Не стоит выражать удивления, а то ещё обидится человек. Сама о себе она может говорить всё, что угодно, но что при этом творится в душе? Поэтому, оставаясь невозмутимой, я посоветовала:
 - Не говорите никому!
 - Отчего же, дочка?
- Засмеют! – Пояснила я, и мы обе так и покатились со смеху.
Отсмеявшись, мы принялись обсуждать, что было модно во времена её молодости и что носят сейчас. Наталья Тимофеевна сетовала:
- Современные девушки и женщины совсем не хотят наряжаться, не могут украсить себя даже в праздник. Во главе угла теперь мода и так называемый стиль. Они заменили людям хороший вкус и умение выбрать то, что подходит именно тебе.
Рассуждения престарелой дамы были вполне здравыми, и с ними сложно было не согласиться. Главное, разговор был нейтральным, ни к чему не обязывающим. Его при желании легко можно закончить и попрощаться с благодарностью…
Мои размышления сквозь наш лёгкий трёп были прерваны скрежетанием ключа в замочной скважине.
- О, вот, и сынок мой пожаловал! – обрадовалась Наталья Тимофеевна. – Он ко мне на обед иногда приходит, мастерская у него тут неподалёку… - зачастила она и пошагала встречать дорогого гостя.
Дома она вполне себе обходилась без своей тросточки, которая осталась дожидаться у входной двери.
– Сейчас я вас познакомлю, - объявила хозяйка, вводя в кухню своего сына, который сразу заполнил собой всё пространство небольшого помещеньица.
- Мы знакомы, - сказала я, уставившись на высокого, широкоплечего пожилого мужчину, - давно уже знакомы.
Вот, это встреча! Это же мой учитель графики из художественной школы, Виктор Петрович! Но… как… такое… может… быть… ?..
Ноги стали ватными, грудь тоже заполнилась ватой, дыхание прервалось… Виктор Петрович умер года два или три назад… Маринка сказала… Она была на его похоронах… Что за….
Я не успела додумать свою мысль. Последнее, что я видела – заметавшиеся лица хозяйки и её сына… покойного сына…
Глава 44
Не так представляла я себе возвращение домой. А, может, и вовсе никак не представляла? Всё одно, я не того ждала…
Сойдя с корабля, я почувствовала, что земля подо мной продолжает колыхаться, но это чувство было мне уже знакомо, чай не первое плавание. На берег сбежались, кажись, все, окромя тех, кого я особливо хотела видеть.
Вот, они, бегут говорливой стайкой детишки, а с ними племянники мои и племянницы. Подросли-то как! Вижу, пополнились их ряды, это меня безмерно радует. Они глядят на меня во все глаза, а глазки у них – что васильки в поле! Головки льняные, да цвета спелой ржи… Только не подходят близко, дичатся.
Ни матери, ни отца, ни Стёпки не вижу… Зато Милава, вот, она, красота наша, припорола! Кажется, совсем не изменилась, всё такая же, красивая, крепкая, статная, с малышом на руках. Мы обнялись, поцеловались троекратно, обменялись вопросами о житье-бытье. Может, и ещё поговорили бы, да растащил нас волхв, новый какой-то, с лица уж больно чудной.
Я долго не могла понять, что с ним не так, потом дошло, что лицо-то у него, словно из двух разных половин составлено. Ежели с правого боку смотреть – один человек, а ежели с левого – совсем другой. Имя его было, как я потом узнала, под стать ему – Разногляд.
- Негоже, негоже, бабоньки, обычай-то нарушать!
Точно, совсем забыли про хлеб-соль! Вот, он уже и протягивает мне каравай с солоницею на верхушке. Следует отломить кусок, посолить, да, и съесть на глазах у всех, дабы народу не думалось, что гость с той стороны пред ними. Доказав, что я живой человек, могу приветствовать сперва своих, а потом и всех остальных, чин по чину.
Никого из братьев что-то не видать, но оно и понятно, дела у всех. Ежели вся дружина понесётся кораблик встречать, кто в крепости останется? Учеников тоже не видать – все на занятиях. А, вот, и Травинка стоит на отдальках. Вся такая «важная», на сносях, кажись… Так и кинулась ко мне:
- Дубравушка! Кто же это тебя так?! – Это она про мой шрам. Такое, вот, я сделала в чужих краях приобретение. Шрам широкий, красный и пересекает наискось всё моё лицо. Да, ну, и шут с ним! Я тогда чуть было без глаза не осталась, но Боги миловали. – Я полечу тебя, - частила Травинка. – Совсем он, конечно, не уйдёт, но станет не так заметен. Завтра же на рассвете соберу трав особых…
- … и родишь прям в степи иль в овраге! – заключила я. – Нет уж, не забивай голову всякой чушью, сиди лучше дома.
- Мне не скоро ещё рожать, - возразила Травинка. – Месяца через три-четыре…
- Что? – Я непонимающе воззрилась на неё.
Уж больно она огромна для такого малого срока…
- Двойняшек жду я, Дубравушка, мальчика с девочкой, - зашептала она мне в самое ухо. – Видишь, сколько их понаехало? – Она указала взглядом на столпившихся у воды четверых волхвов. То-то я половину из них не знаю! А Травинка продолжала шептать торопливо, так, что я многое  и не разобрала: - …особенные… великий воин и ведунья… помру, не выживу… Стёпушка вернётся….
- А, ну, прекрати! – Рявкнула я страшным шёпотом. – Помрёт она! Попробуй мне только!
Травинка виновато замолчала. Вот, это дела! Значит, племянники у меня ожидаются особенные: ишь, сколько волхвов понаехало! Видно, и впрямь дело серьёзное. За Травинкой нужен глаз да глаз.
Но где же Стёпка?
- Стёпушка и половина дружины нашей в походе. Князь Светояр приказал.
Что ж, это вполне себе ожидаемо. В своём первом походе, значит, братец мой дорогой, храни его Боги.
Поздоровавшись со всеми по очереди, отправились мы с сёстрами и племянниками домой. Перед этим пришлось мне побыть для некоторых матерей, сестёр и прочей родни дурным вестником, потому как не все вернулись из морского похода. Никогда не забуду и не прощу ворогам гибели моих соратников, Светлая им Память, да ничего не попишешь, такова наша воинская доля.
Мамка не смогла прийти на берег, ногу свихнула третьего дня. Дома было всё, как всегда, разве что на лицах лежала какая-то скрытая печаль. Что ж, оно и понятно… Травинка… Можно было предугадать!
Мамка, прихрамывая, суетилась по хозяйству, да толку от этого не было никакого. Мало того, что нога больная была помехою, так ещё за юбку её цеплялось хилое, зеленоватое существо в лазоревом сарафанчике. Завидев в дверях нас с Травинкою, малая кинулась к ней с криком:
- Мамка, мамка маля!
Голосище у ней был не по сложению сильный и звонкий. В Стёпку, видать, пошла. Дюже громогласный он у нас.
От такого бурного дочернего приветствия Травинка чуть, было, не упала навзничь, благо я вовремя успела подхватить. Она ничуть не осерчала на девочку, улыбнулась только, поглаживая русые дочкины кудряшки:
- Дочка наша, Певунья.
Мать приветствовала меня согласно обычаю, да оттащила Певунью от греха подальше. Неровён час повредит она мамке своей несчастной да братику с сестричкой. Однако девчонка вовсе не расстроилась и продолжила хвостом ходить за бабкой. Кажись, её внучка. Поладили они. Хорошо это. С мамкой моей попробуй не поладь, хуже злого ворога будешь.
За разговорами о житье-бытье выяснилось, что все братья мои и двое старших племянников в походе. Батя тоже собирался, да не велено ему было идти, при крепости остаться приказали. Они с воеводой озаботились недавно перестройкой да переделкой левого крыла и целыми днями корпели над чертежами, да за строителями надзирали.
Нехорошее настало время, тревожное. Мне тоже особо нечем было своих порадовать, разве, что гостинцами заморскими. Да, и они особой радости никому не доставили, окромя детишек. В какой-то миг мне вообще показалось, что я могла бы сюда не возвращаться вовсе, никто б не опечалился, но это я зря подумала, как потом оказалось. Травинка очень нуждалась во мне.
Наскоро отобедав, я привела в более-менее пристойный вид своё платье и оружие и отправилась в крепость, на поиски отца и воеводы. Отец при виде меня изменился в лице, но скоро овладел собой, лишь обнял меня чуть крепче, нежели следовало обнять помощнику воеводы простого дружинника.
Батя такой же, как всегда был. Разве, что стал чуть ниже ростом, да, и морщин прибавилось. А воевода, похоже, совсем ослеп. Горько было глядеть в незрячие очи его! Правда, держался он, как и прежде, с большим достоинством, осанисто, как и полагается главному человеку в приграничной крепости. Обнимая меня, он наскоро ощупал моё лицо. Сухие, горячие персты его задержались на моей отметине.
- Он? – Спросил воевода.
- Да, - прошелестела я в ответ.
Голос, как всегда, в самое неподходящее время изменил мне.
- А, теперь?.. – вопросил Сувор Всеславич дрогнувшим голосом.
- Мёртв… - выдавила я из себя.
- Ты его…
- Да, - ответила я, и голос мой окончательно перешёл в мышиный писк. – И Четверик мёртв, - слёзы полились по моим истерзанным всеми ветрами щекам не ручьями даже, а реками. – И Третьяк. И Неждан. И Булыга. Лучшие ушли. Не сберегла.
Краем глаза я увидала, как отец мой закрыл лицо рукой. Оно и немудрено. Я и сама готова была с горя и со стыда провалиться.
- А, княжич? – В голосе воеводы послышалась тревога.
- С ним всё хорошо. Княжич подрос, совсем большой уже. Воинским делом гораздо интересуется. Он передал тебе вот это… - я протянула воеводе завёрнутый в тряпицу знак особого отличия.
Воевода неловко развернул тряпицу, ощупал знак, замер на миг. Затем приложил его ко лбу, поцеловал и совсем по-детски зажал в кулаке. Справившись с волнением, спросил меня, как можно более будничным тоном:
- А на словах передавал чего? Иль в письме?
- Есть грамота, - отвечала я. – Даже две, тебе и от… Хоробру...
- Отдай отцу. Позднее прочтём.
Я живо исполнила указание воеводы.
- Более ничего нам сообщить не желаешь?
- Нет, воевода. Более ничего.
- Тогда ступай. Денёк передохнёшь, а там принимай...
Договорить ему не дал прибывший посыльный с вестями о строительстве. 
Я склонила голову, собралась было идти, а напоследок не удержалась: нагнулась, да и поцеловала старую, натруженную руку воеводы, и слёзы с новой силой хлынули из моих глаз. Уж больно жаль воеводы. Невыносимо видеть его таким, вконец обессилевшим и старым. Ну, да, ничего. Через денёк-другой пообвыкну, и всё пойдёт, как и прежде.
- Будет тебе, Дубравка, будет. Все когда-нибудь уйдём.
- Только не ты! – Выпалила я, не подумавши.
Воевода на это рассмеялся стариковским смехом. Батя тоже посмеялся заодно с ним.
Возвращаться домой совсем не хотелось, и я пару часов пробродила по крепости да по её окрестностям. Почему-то до жути захотелось навестить Проклятую балку. Впрочем, оно и понятно почему: там когда-то всё и началось.
Эх, жизнь моя! Как быстро ты летишь! Сегодня воевода, завтра родители, а опосля и я окончу свой земной путь. Что после меня останется? Ни кола, ни двора, ни сундука с добром, ни наследника… Будут племянники ещё какое-то время помнить, что была у них в роду странная тётка воительница, да, и то, навряд они будут своим детям да внукам про меня сказывать. Мало им гордости в такой родне.
Небо помаленьку заволакивалось тёмными пуховыми тучами. Быть сильной грозе, но если взять на конюшне лошадку, то, может быть, и успею до дождя. Я торопливо отправилась на конюшню. Перемолвившись парой слов с мужиками-лошадниками, я отыскала свою Птаху. Да, постарела моя лошадка. Впрочем, как и я сама. Все не молодеем.
Наскоро оседлав фыркающую кобылку, – ещё бы, отвыкла она от меня, теперь не сразу признает – я поскакала туда, куда звала душа. Держаться в седле было нелегко, потому, как я всё ещё чувствовала морскую качку. К тому же, в лицо начал неистово дуть невесть откуда взявшийся сильный ветер. Словно кто-то не желает пускать меня туда. Однако мне непременно надобно там быть! Сама не знаю зачем, но…
С дороги от меня шарахнулась какая-то тощая тень. Батеньки, да это же его дохлость Мозгляк! Дать бы ему сейчас кнута, да нет у меня времени с ним рассусоливать. Попозжа с ним разберусь, а покамест пускай порадуется моему возвращению. Закончилась его спокойная жизнь.
Наконец, впереди показался гладкий край балки. Кажется, за эти пять лет она ещё сильней заросла кустами да побегами. Некоторые деревца лежат поломанные, похоже, тут недавно прошёл ураган. Почему-то вспомнилась история с тем дурацким Стёпкиным шеломом. Интересно, что с ним сталось за это время? Проржавел, должно быть, а красное пёрышко совсем облезло под дождями-ветрами степными.
Обойдя балку с полуденной стороны, я привязала прядающую ушами кобылку к молоденькому деревцу, а сама отправилась дальше. Кажись, вот оно, то самое место, где я догнала тогда Черноморда. Да, не на радость себе я его догнала. Ещё на погибель верных моих соратников.
Были ли напрасны те жертвы? Конечно, нет. Потому, как они помогли мне одолеть такое зло, какого не было никогда доселе под этими небесами. Правда, то, что я смогла в какой-то миг его одолеть, вовсе не моя заслуга. Тут явно Светлые Боги вмешались, в том никаких моих сомнений нету. Думаю, воевода с отцом это прекрасно поняли, иначе за все потери в рядах вверенного мне отряда заключили бы меня в подземелье на веки вечные.
Да. Иногда надо поглядеть на всё произошедшее со стороны, чтобы понять, есть ли в чём твоя вина, иль это была неизбежность на пути к великой цели.
Шаги мои как-то невзначай замедлились, а после я и вовсе обнаружила себя сидящей на небольшом холмике. Вот, она, Родимая Земля! С самого малолетства приходилось мне нести ратную службу, но до конца я ведь так и не понимала, что именно я защищаю и насколько это ценно для всех нас: ныне живущих, Предков, а самое главное – тех, кто придёт за нами. Им жить на этой земле, кормиться с неё, ухаживать за ней, любоваться её красотами и пить воды недр её. Это и есть то, за что не жаль отдать жизни.
Мне никогда не было жаль, а теперь и подавно, но Боги решили пока оставить меня в жизни явной. Значит, я нужна зачем-то им, нужна городищу и его жителям, нужна этой сухой, тёплой и щедрой Родимой Земле…
За всеми этими думами я не заметила, как задремала. А, может, и не дремала я вовсе, но то, что произошло дальше, выглядело очень уж как-то необыкновенно.
Мне показалось, что я каким-то образом приподнялась в воздухе и увидела холмик, на котором сидела, сверху и со стороны. Но на нём сидела вовсе не я, а кто-то другой. Вначале мне показалось, что это мальчик-подросток, но, приглядевшись, я заметила, что это рыжекудрая девушка, только уж больно маленькая и хрупкая.
Девушка была в странной одежде тёмно-синего цвета. Она обнимала руками колени, положив на них голову с развевающимися рыжими волосами, и дремала. Лицо её было заплакано, но, видно, сон успокоил её, потому как выражение лица девушки было самым безмятежным.
Вглядевшись в её черты, я уловила нечто знакомое, хотя сразу и не поняла, что именно. Спустя миг до меня дошло, что лицом она – вылитый мой брат Стёпка, да, и кудри – явственно его наследство. И такая нежность вдруг охватила меня! Я подумала: храни тебя Боги, милая, и никогда, ни при каких условиях, ничего не бойся! А, если что – позови меня. Твоя Дубравка всегда придёт тебе на помощь…
Тут вдруг мне показалось, что я стала частью её. Перед глазами замелькали происшествия чужой жизни, да так быстро, что я не смогла не то что запомнить хотя бы одно из них, а даже и ухватить. Я чувствовала, что этой девушке – моей дальней родне, в чём я уже и не сомневалась вовсе, - уготована необычная судьба. Не такая, как моя, но тоже очень своеобразная. Захотелось помочь ей в чём-то, и на прощанье я пожелала ей смелости и крепкого, несгибаемого духа.
Очнулась я оттого, что кто-то лил на меня прохладную воду, да так обильно, что я сразу же вымокла до нитки. Сон как рукой сняло, и я оказалась на самом краю Проклятой балки под проливным дождём. Синяя изогнутая молния расколола небо надвое, а раскат грома, последовавший за ней, оглушил меня похлеще басурманова удара.
Испуганно заржала Птаха, напомнив о своём существовании. Я кинулась, было, к ней, но она уже взметнулась на дыбки и отчаянно била передними копытами в воздухе. Ничего, пройдёт гроза, и лошадка оклемается. Вот, это нам задали с ней небеса в первый день нашей встречи! Знать, жаркие предстоят нам времена. Но нам ли, Хоробричам, грозы бояться? Гроза с незапамятных времён стала частью нашей нелёгкой жизни.
То, что привиделось мне в тот день на краю Проклятой балки, могло очень сильно удивить и даже напугать меня лет пять-шесть назад, но не теперь. Тётка Калина всегда говорила обо мне, что у меня есть Дар, да не придавала я значения словам её. Только потом однажды этот Дар очень меня выручил тем, что помог справиться со злейшим ворогом: моим и всего рода человеческого, рода русского. Если бы не он, обретаться бы мне сейчас где-то в Нави, не выполнив и сотой доли возложенного на меня, не отомстив за гибель лучших моих соратников и учителя моего, храброго Грозодуба.
Только обладавший Даром мог победить страшного чародея и нечестивца, скрывавшегося под личиной светлого витязя. Жаль, мы слишком поздно поняли это, когда уже было без толку положено столько жизней, и каких жизней… Думаю, теперь они там, где им будет хорошо, ибо нет у Богов причин быть сердитыми на них на всех: надёжного Булыгу, шалого  Неждана, доброго Третьяка, отважного Четверика… Надеюсь, и мне суждено прожить не хуже ихнего.
Глава 45
Назавтра я поднялась до свету, умылась, позавтракала, чем Бог послал, да, и решила провести денёк дома. Я прекрасно понимала, что никто мне тут особо не рад, но пусть привыкают ко мне заново. Деваться-то им от меня всё одно некуда, а чтобы от меня был какой-никакой толк, я стала помогать матери по хозяйству, тем более нога её свихнутая всё ещё беспокоила.
До полудня нас посетило много гостей. Сперва заявилась тётка Калина в сопровождении своей новой помощницы, высоченной лупоглазой девы лет двадцати пяти. Я никогда не видала её в нашей веси, видать, пришлая.
Уж больно много пришлых  тут без меня развелось, а тётка Калина всегда питала к ним особую слабость: дюже любила она слушать байки о том, как чего где заведено в других краях. Она и Травинку Бог весть, где подобрала в своё время. Способной та была ученицей да толковой помощницей, быть бы ей отличной ведуньей, но Боги, да братец мой шальной рассудили по-своему.
Тётка Калина совсем плоха и передвигается, тяжко опираясь на руку своей помощницы. Благо, та не из хилых. К тому же, тётка почти совсем перестала слышать, и Божене – так звали девушку – приходилось прямо-таки кричать ей в самое ухо, чтобы она поняла хоть что-нибудь. Глядя на всё это, я подумала, что и меня ждала такая же доля, согласись я стать в своё время ученицей своей тётки.
- Нет, Дубравка, - ответила вдруг старушка Калина на мои мысли. – С тобой всё было бы по-иному. С твоим Даром ты давно бы уже была среди волхвов.
Я вздрогнула, а Божена пояснила, что с возрастом тётка моя почти  перестала слышать слова, зато теперь слышит мысли. Да, не зря мы бережём своих стариков, делясь с ними лучшими кусками даже в самые скудные свои годы. В своих странствиях я насмотрелась такого…
В некоторых местах дикие народы хоронят своих стариков заживо, либо лишают пищи, дабы не заживались на этом свете. А в самые что ни наесть трудные времена могут и детишек малых бросить в горах-лесах на съедение диким зверям, дабы от лишних ртов избавиться. Нету в них уважения ни к прошедшему, ни к будущему. Думаю, обречены эти жалкие народцы: к земледельческому труду не приучены, хозяйства не водят, да ещё и разбойничают на дорогах.
- А про свои странствия и народы разные ты мне ещё расскажешь, как в гости-то зайти удосужишься, - промолвила тётка Калина. – Да, не ори мне в ухо! – Неожиданно прикрикнула она на Божену, хотя та молчала. – Много лишнего вы все болтаете. Думать вовсе  не приучены! То ль дело, Дубравка – мыслей прорва, одна другой занятнее.
После этих слов я постаралась не думать вовсе, а потом, улучив минутку, скользнула во двор. Там тоже дел немеряно: вон, плетень совсем набок завалился, поправить надобно; как поправлю – воды из колодца следует натаскать да обтрясти ту яблоню, а то стоит вся усыпанная спелыми плодами, аж ветви к земле пригнулись… Вот, и побыла с роднёй, мать ети их всех в душу! И меня туды же!
В досаде я пнула подкатившийся под ноги полу-гнилой яблок и поплелась за топором в отцовский сарай, но тут чья-то длань легла на моё плечо. Не оборачиваясь, я схватила эту длань (Она была мужская, не знакомая!), потянула с силою вперёд, сделала два торопливых шага, да и грянула её обладателя оземь, что есть мочи. Когда взглянула, кого это я так удачно приложила, в пыли передо мной валялся тот самый волхв Разногляд. Рожа его была вся в пылище, а разные гляделки изумлённо на меня таращились скрозь оседающее облачко пыли.
- Ты чего это, красавица? – Вопросил волхв изумлённо. – Ты всегда так гостей встречаешь?
- Нет, - выпалила я гневно, - обычно гораздо хуже! И никакая я тебе не красавица! Урод я. Не видишь?
Гнев клокотал во мне так, что казалось, будто я сейчас вскиплю. Впрочем, ничего удивительного в том не было. За прошедшие четыре года я смертельно устала сдерживать себя всегда и во всём, постоянно о чём-то думать, о ком-то заботиться, строить какие-то планы… Нет, не зря воевода дал мне этот день отдыху. Вот, только некоторые хотят мне его испортить! Да, и не некоторые вовсе, а, вообще, все! Выворотила бы из земли дрын потолще, да вдоль спины их!
- Урод, говоришь? Ну, вот и чудненько. Я тоже урод, как видишь. Мож договоримся до чего? – Донёсся до меня весёлый, миролюбивый голос странного волхва.
От его голоса каким-то чудесным образом рассеялись чёрные пятна, заплясавшие, было, перед моими глазами, а гнев сменился совсем уж неуместным дурацким весельем. Через какой-то миг мы с волхвом хохотали оба, он, лёжа в пыли, и я, стоя над ним в своём старом платье, облезлом от времени и покрытом всё той же сероватой пылью.
- Давай лапу свою, - сказала я, отсмеявшись, – а то соседи подумают, что я тут волхва насмерть подбила!
- Нет, уж, - ответил Разногляд, резво вскочив на ноги, - благодарствую. Я тебе ныне уже дал руку, да чуть было головы не лишился.
- Прямо, так уж и головы! – Снова рассмеялась я, и мы оба покатились со смеху, вспомнив, каким местом он грянулся оземь на самом деле.
После мы долго разговаривали, сидя под яблоней на травке. Разногляд многое мне поведал.
Нехорошие дела творятся ныне в наших краях, и не только. Чёрные племена, кои были раньше безобидными, а то и добрыми соседями нам, науськанные злыми чужеземными князьями, вооружённые ими до зубов, пёрли на нас со всех сторон. Они захватывали земли, грабили кладовые, угоняли народ, продавая его в рабство в полуденные края.
Только народ у нас злой, ершистый, постоянно устраивает бунты и побеги, поджигает корабли и прочее имущество, потому покупается чужеземными хозяевами неохотно. Это ещё пуще озлило чёрных захватчиков, и они стали истреблять тех, кто не успел погибнуть в битве или скрыться. Отсюда столько пришлых: бегут из рабства, спасаются от злобных пришельцев. Потому князья наши собирают силы, чтобы дать решительный отпор захватчикам и поставить их на то место, где они всегда стояли.
Весь наша приняла достаточно пришлых. Мужики в спешном порядке вооружаются, обучаются и отправляются в ополчение, отвоёвывать родные земли. Бабы с детишками остаются, приткнувшись, кто по чужим дворам, кто в полу-заброшенных домишках выморочных стариков.
В такие, вот, смутные времена на свет нередко появляются те, кто спасёт землю нашу от напастей, кто поможет народу в лихие годы выжить и выстоять. В этот раз выбор пал на наш род, который прирастёт скоро мальчиком и девочкой, коим суждено стать спасителями и наставниками, чья слава продлится в веках. Вот, и прибыли в нашу весь сильные волхвы, дабы помочь им появиться на свет и защитить любой ценой, ежели вдруг будет в том необходимость.
Это всё было более-менее ясно, но тут Разногляд сказал такое, от чего я вновь залилась дурацким смехом. Он сказал, что слава их будет огромной, но она не сможет перекрыть мою собственную славу, и запомнит их род человеческий надолго именно как племянников Дубравки-воительницы, чьё имя будет жить в умах потомков спустя многие-многие века.
Я подумала, что он шутит, но он не ответил на мой смех, а когда я встретилась с ним глазами, то невольно поёжилась. Они глядели так, словно из мрака ночного неба на меня сверкнули вдруг все звёзды разом, и была в этом грозная сила всего Мироздания, противостоять коей нет ни смысла, ни надобности. Мне пришлось поверить нелепым словам его, тем более  что проверить их вряд ли я когда-нибудь смогу.
 - Ты сможешь это проверить, - ответил Разногляд моим мыслям.  – Это мало, кому удаётся, но тебе будет дана такая возможность.
Что это сегодня все читают мои мысли?! Надобно ведро на голову нахлобучить, дабы голова моя стала непроницаемой для всех этих новоявленных чародеев!
- К слову, о чародеях… - промолвил Разногляд, замявшись. – Я знаю, что тебе тяжело о том говорить…
- Если ты о Морияре, - я вся так и вспыхнула, - то тебе этого не понять! Я и сама до сих пор многого не понимаю в той истории. Она, слава Богам, закончилась, и у меня нет желания говорить о ней.
- Ошибаешься, Дубравка. Она ещё не закончена. Тебе и твоим дружинникам удалось расправиться с телами Карандара – так его на самом деле зовут – и заточить его дух туда, откуда он уже вряд ли когда вернётся, но… - тут он надолго задумался.
- Что «но»? Не томи меня, и без того непонятно, что мне делать, что думать, как жить дальше!
- Дальше твоя жизнь будет понятна, хоть и непроста. Дело твоё ратное будет гореть в твоих руках, Дубравка, - тут он взял мои загрубевшие под всеми ветрами руки в свои мягкие, но сильные длани. – Думать тебе придётся о самом простом и насущном. Путь свой ты окончишь славно. Только это, я думаю, тебе и без меня ведомо. А, вот, Карандар успел посеять очень зловредные семена, кои долго ещё будут давать самые гнусные всходы даже там, где мы меньше всего этого ожидаем.
Да, он прав. Это исчадье ящерова племени успел перессорить наших князей меж собой. Он заразил некоторых княжичей страстью к богатству и безграничной власти, посеял раздор и зависть в их сердцах. Неровён час, брат может пойти на брата, как это уже случалось в стародавние времена, когда налёты иноземных захватчиков казались сущим пустяком, и понадобятся  многие и многие жертвы, дабы погасить этот пожар. Только это уже будет делом не нашим, а наших далёких потомков. Вот, что мы оставим им в наследие! Щёки мои запылали так, словно я упала лицом в костёр.
- Тебе не за что краснеть, Дубравка, - привычно прочтя мои мысли, заверил меня странный волхв. – Всё, что могла, ты сделала; ты даже превзошла сама себя. А, вот, сохранение и воспитание потомства – наше всеобщее дело. Нам с тобой деток иметь не полагается, но заботиться о наших детях мы должны ещё поболее, чем их родители. Никто, окромя нас, не сможет ни защитить их от ворогов, ни научить правильной жизни. Ты уже смогла верно взрастить княжича Даженя: голова его занята боевым искусством, а не богатствами и не мыслями о том, что он самый лучший да могущественный. Теперь то же ты должна сделать для своих племянников…
- А, Травинка?.. – Спросила я робко, и голос предательски перешёл на мышиный писк. – Возможно ли её сохранить?
- Это уже, как Боги распорядятся. Жизнь и смерть только в их руках. Но… - Волхв снова замялся и отвёл взгляд в сторону.
Он был повёрнут сейчас ко мне тем своим боком, что мягче, добрее, красивее как-то.
- Что? – переспросила я, не выдержав.
- Ты сама видишь, Дубравка. Она очень слаба, а тут двойня… Тяжко ей будет, ох, тяжко!
 - Но Стёпка любит её! Он, хоть и недотёпа, но за него многие девки пошли бы! Он, всё же, какой-никакой воин, да, и так за ним не пропадёшь! А, он что? Он выбрал её, одну из всех, хилую, зелёную девчонку! Да, ещё и от целительства её увёл! Можешь представить себе, как она ему люба?!
- Не кипятись, Дубравка. Чтобы чего представить – это не ко мне, это к Сновиду. Я могу лишь рассмотреть дело со всех его сторон, и, вот, что у нас получается. Стёпка выбрал девицу, предназначенную Богами для целительства, так? – Я согласно закивала. – Да, ещё и хилую, для материнства приспособленную плохо. Я прав? – Обратно не поспоришь, и я вновь кивнула. – Так, получается, что он человека с пути жизненного своротил. Замысел Божий нарушил. Или я не прав?
Я опустила голову и густо покраснела. Конечно, прав. Все, кто знал о Стёпкином намерении жениться на Травинке, тоже это ведали и пытались его отговорить. Даже сама Травинка. Однако любовь Стёпкина оказалась настолько зла, что он разметал все препятствия и взял то, что считал своим навеки. Теперь предстоит им расплата. И им, и потомству ихнему, кое не будет знать матери, а, может, и отца не узнает, потому, как никто не обещал, что Стёпка живым из похода вернётся.
- Стёпка вернётся, - мрачно изрёк волхв. – Правда, вернётся он совсем другим человеком. Впрочем, как и большинство тех, кто в свой первый поход отправляется.
- А ты откуда знаешь? – Решилась я на вопрос и тут же поняла, каким же он был неуместным и глупым: волхв передо мной или кто, чтобы такие вопросы-то задавать?
Однако Разногляд почему-то не обиделся.
- Сновид сказал, - ответил он спокойно. – Судьба братца твоего очень тесно переплетена с… - тут он осёкся. – Я не всё могу тебе сказать, - честно ответил он через какой-то миг. – Я и так говорю тебе больше, чем сказал бы любому другому воину вроде тебя.
- Это потому, что я баба? Ты это хотел сказать? – Гневно вопросила я и почувствовала, как краска вновь заливает лицо и шею.
- Это потому, что у тебя Дар, - ответил Разногляд спокойно. – Потому, что ты могла быть одной из нас, кабы Несреча не обрезала нить. Потому что ты не просто воин, а… - Тут он снова осёкся, но, видимо сумел найти для меня, убогой, нужные слова. – Потому что только ты смогла одолеть Карандара, что обычному воину, даже самому могучему и опытному, не под силу.
Вот, значит, как. Я на особом положении во всём воинстве, а Стёпка, над которым потешались все, кому не лень, отец необыкновенных детей. Это сказал страшномордый волхвяра, и мы все должны ему безоговорочно верить. Ему и дружку его, полоумному Сновиду, который вчера, поднимаясь от моря на горку, умудрился пять раз запнуться так, что едва не разбил себе рожу. Я сама два раза его ловила, а не надо было. Поддать бы ему пенделя хорошего, чтоб летел.
  - Зря ты так о Сновиде, - промолвил Разногляд. – Он добрый и могущественный волхв.
- А я урод, - злорадно сообщила я уже известную ему новость, - и недобаба к тому же. Да-да, недобаба. Сам воевода однажды так меня назвал, а Сувор Всеславьич просто так словами не бросается!
- Не бросается. – Согласился волхв, – но ты в тот день знатно его задела. Или ты запамятовала, что Некрас – племяш его двоюродный? Да, седьмая вода на киселе, но всё же. Зачем ты всё время Мозгляком его зовёшь, да ещё при случае пинком да рваным башмаком угощаешь?
Похоже, жутколицый волхв знает обо мне много больше, чем я себе это представляла. Надо с ним держать ухо востро. Уже неважно, откуда он это узнал, в мыслях моих прочёл, от дядьки Примака или от самого воеводы, но он, видимо, знает обо мне больше, чем я сама о себе знаю.
- И ещё, Дубравка. Ты давай-ка заканчивай себя попрекать тем, что выбрала ратный труд своей дорогой в жизни. Сама, ведь, знаешь, что по-другому просто не могло быть, и мысли твои про то, что родня твоя тебя стыдится и не любит, неправильные.
- Правда? – Поинтересовалась я зло. – А ты мать мою спроси! Иль сестрицу мою родную, Милаву Хоробровну! Даже племянники меня дичатся! Ни один не подошёл, когда я с корабля сошла. Им стыдно при всех со мной заговаривать! Только отец с воеводой да братья, да Грозодуб меня не гнобили никогда за мой выбор…
- …да сорок учеников, - продолжил вслед за мной Разногляд, - да три сотни дружинников, да князь с княжичем… - взгляд его сделался хитрым и весёлым, он продолжал ещё кого-то перечислять, а я подумала, что какая же это на самом деле малость – две-три бабы против всех остальных, кого сейчас насмешливо перечислял Разногляд. – Сама ты себя гнобишь, Дубравка! – закончил он неожиданно.
- А, как же племянники? – Продолжала я гнуть своё.
- Племянники твои дети малые. Смущение их одолело. Поставь себя на их место: знатный воин твоего рода вернулся из похода морского. Стала бы ты лезть к нему с расспросами при всём честном народе? А, если бы стала, на тебя бы так прикрикнули!.. Дитём, что ли, никогда не была, иль забыла уже, где в наших краях ребёнку место?
- Во дворе, да на печке, да за столом, когда тебя позовут… - Ответила я привычные с детства слова, кои нас заставляли намертво усваивать родители, бабушки-дедушки да волхвы-воспитатели.
Все, окромя учителей наших, что учили нас с мальчишками совсем другой грамоте.
Мы в тот день ещё долго разговаривали с Разноглядом обо всём на свете. Когда он поднялся, чтобы идти, солнышко начинало уже клониться к закату. Проводив его за калитку, я поняла, что этот странный волхв унёс с собой многие мои мысли, не дававшие мне покоя всю мою жизнь, и я ощущаю себя теперь совсем иным человеком. Нет, я не перестала считать себя уродом и не начала думать о себе только хорошо. Только пришло понимание важности всех перипетий моей жизни и тех жертв, кои пришлось принести на пути к главному свершению в моём первом и последнем пока путешествии в чужие края.
Глава 46
Благодаря тому разговору легче мне было перенести события дня следующего, когда в крепости был объявлен общий сбор всех обитавших в нашей веси воинов, окромя тех, кто был тем днём в дозоре. Воевода объявил торжественное построение, и когда все выстроились чин по чину, объявил минуту молчания в память павших за морем лучших наших воинов. Все сняли шеломы и долго молчали, склонив головы и опустив глаза. Каждый думал о том, что они достойно завершили свой путь, выполнив своё призвание на этой беспокойной земле. После воевода вызвал меня к себе и рассказал всем вкратце о моих похождениях за морем.
Когда дело дошло до уничтожения Карандара, скрывавшегося под личиной светлого витязя, по рядам пронёсся вздох то ли восторга, то ли облегчения. И вдруг, все до единого, воины принялись стучать рукоятками своих мечей по щитам. Так в нашей веси принято выражать почёт и уважение своему соратнику. Я глядела на всё это, слушала ритмичный стук, и мне казалось, что всё это меня не касается: и почёт, и уважение предназначены кому-то другому. Много позднее дошло до меня, какой чести в тот день удостоилась я – простой воин Дубравка.
Затем воевода снял с себя пунцовый плащ и надел его на мои недостойные плечи. Я подумала, что воевода хочет меня наградить, но следом за плащом он стянул через голову тяжёлую цепь, долгие годы неизменно висевшую на его ранее крепкой, а теперь такой морщинистой и худой шее.
- Я ухожу, - сообщил он просто. – Ухожу, потому как чувствую, что Боги со дня на день призовут меня в свои покои. Решением Высшего Совета нашей воинской дружины объявляю Дубравку Хоробровну отныне воеводой и хранителем крепости, а также главным защитником города и его окрестностей. Прошу во всём слушать и уважать вашего нового воеводу!
Последние слова воеводы потонули в приветственных криках дружинников. Они ещё долго потом молотили рукоятками мечей по щитам, но это они, я думаю, оттого, что не смели ослушаться слов своего старого и надёжного воеводы. Я при всех взяла с него слово не оставлять нас своим вниманием и советом, и воевода пообещал, насколько будет в силах, оказывать мне и моим помощникам всяческое содействие.
Следующим попросил слова отец мой, великий воин Хоробр. Он объявил, что покидает свой пост главного советника при воеводе и просит позволить ему учить и наставлять воинскую молодёжь. Я опечалилась его уходу из советников, но тут же пообещала дать отцу то, что он просит. Это было тем радостнее, что бате есть чем поделиться с новыми воинами, число коих выросло не только за счёт подросших деток, но и за счёт пришлых молодых парней, многие их которых обладали силой недюжинной, волей к победам огромной, а боевой выучки не имели никакой.
Ратимир тоже было засобирался из советников, а я возьми, да назначь его при всём честном народе главным по оружию! В рядах дружинников послышались одобрительные возгласы. Оружия развелось в последние десять лет столько, что уследить за его числом и состоянием челядины уже не в силах. К тому же, нашими мастерами-оружейниками было создано много нового, где-то более удобного, а где-то более мудрёного в применении оружия. Человека, который занимался бы только оружием, давно недоставало в нашем воинстве.
Так потекли неспешно мои воеводские будни, наполненные заботами об охране крепости, защите рубежей и перестройке крыла, затеянной Сувором Всеславьичем. По правде сказать, я очень рассчитывала на его помощь и советы, но Богам было угодно лишить меня этой поддержки. Спустя десять дней после моего назначения Сувор Всеславьич тихо скончался у себя в доме. Он говорил о чём-то с одной из своих невесток, потом присел к столу, положил голову на скрещённые свои руки, и словно бы уснул. Скрева, невестка его, сперва окликнула потихоньку, а потом громче:
- Отец... Отец! – Но он ничего не ответил и никак не отозвался.
Подойдя ближе, она поняла, что старый воевода, отец её супруга, дедушка десятерых её детей, мёртв. Это была огромная потеря для всех нас. Светлая ему Память!
Воеводу с почестями захоронили в кургане со стороны моря, дабы дух его мог наблюдать за всеми нашими просторами. При нём схоронили и боевого коня; не забыли положить и личное оружие воеводы, оказавшееся на удивление скромным.
Глава 47
В один из холодных уже, промозглых дней я решила наведаться в кузню. Там кипела неустанная работа, летели искры. Кузнецы наши – ребята славные. Сплошь, как на подбор, крепкие да плечистые.
Они степенно приветствовали меня и неторопливо начали сказывать о том, как идут дела с оружием да с прочими воинскими надобностями. Я слушала их, не перебивая, и вдруг заметила среди кузнецов наших девчонку лет пятнадцати.
Странное дело. Не любят кузнецы постороннего присутствия в их огненном хозяйстве, и баб в кузне не терпят, а тут, поди ж ты, девчонка! Она робко выглядывала из-за спин мастеров и словно хотела что-то сказать, да не решалась. Когда доклад старшего мастера нашего Яра был окончен, вопросы заданы, а ответы на них получены, я поинтересовалась, как бы, между прочим:
- А, кто это тут у нас такой молодой да робкий?
Девчонка залилась краской, а Яр подозвал её жестом к себе, да и познакомил со мной:
- Это племянница моя, Рада. С малых лет её из кузни не выгонишь. До бабских дел иль рукоделья какого вовсе не охотница, зато силы немеряно… - При последних словах дяди Рада залилась ярким румянцем. – Вот, взял в подмастерья с год назад, а она по вечерам остаётся, во всё вникает, с расспросами всех умучила уже… - Рада опустила глаза. Непривычная, видно, быть на людях. Диковатая девчонка. Кто ж её замуж-то возьмёт? А, впрочем, мне ли рассуждать о таких вещах? - …а она, вон, чего выделывает! – Засмотревшись на Раду, я что-то пропустила в словах её дядюшки и не сразу поняла, что он не жалуется на племянницу, а, напротив, хвалит её работу. – Ну-ка, Радка, принеси! – Скомандовал он. – Покажи воеводе, на что ты там способна.
Рада, изогнувшись, протиснулась меж взрослыми дядьками и исчезла где-то в чаду кузни. Назад она возвращалась степенная, важная, неся перед собой кованый поднос, на коем лежали сделанные ею собственноручно предметы. Я невольно залюбовалась этой стройной, широкоплечей девицей, похожей сейчас на существо другого, не нашего, но огненного и жаркого мира.
Рыжевато-русые власы Рады были убраны подальше с лица и заплетены в толстенную косу, украшенную затейливой кованой заколкой. Серые пронзительные глаза глядели так, словно она знает все тайны Мироздания, а яркие, полные губы сомкнуты, как будто она обещала эти тайны надёжно хранить от всех на свете. Похоже, в этот миг все присутствующие залюбовались юной красавицей и мастерицей.
Неожиданно Рада заговорила. Голос её оказался немного хриплым, но при этом каким-то завораживающим.
- Это тебе, воевода! – Промолвила девушка, протягивая мне поднос. На нём лежали изумительной красоты кинжал, два браслета и заколка, сплошь изукрашенные надписями разными да обережными узорами. Не верилось, что юная дева могла выковать такую красоту.  – Прими мой дар, не обидь отказом. – Она низко склонила юную свою главу, и я заметила в её косах ярко-белую, седую прядь.
Да… Просто так не попадает наша сестра в кузнецы да в воители.
Я положила правую руку на голову Рады, и передо мной пронеслась вся её недолгая, но такая переломанная жизнь. Девушке оказалось не пятнадцать, а девятнадцать лет. На её глазах убили мать и брата меньшого. Отец был в то время в походе, и ему не судили Боги вернуться оттуда живым. Раду дважды угоняли в рабство, и дважды она сбегала. В последний раз она перерезала охранников, упившихся хмельным зельем. Тогда с ней вместе сбежали полтора десятка пленников.
Все они, окромя троих, осели в нашей веси. Рада знала, куда их вести.
Она не хотела в этой жизни ничего, окромя мести поганым захватчикам. Пойти в воительницы помешало то, что нога её сильно повреждена, и это не позволит ей в полной мере овладеть мечом и другими воинскими орудиями, а помощником кузнеца – запросто. Не истреблять врагов, так делать оружие для их истребления. Что ж, вполне себе годно. Вот, только обратно весь наша не досчитается человек десяти детишек. Хотя, что толку об этом говорить, когда Путь уже выбран?
Я с благодарностями приняла дары девушки, пожелав ей и дальше заниматься любимым делом, постоянно улучшая своё мастерство, но, принимая поднос, услышала чей-то резкий крик. Рука моя дёрнулась и красивейшие кованые предметы, гремя и звякая, раскатились по полу кузни. «Нехороший знак,» - успела подумать я.
В тот день на нас снова напали.
Глава 48
Звуки доносились до меня как сквозь вату. Я слышала переговаривающиеся о чём-то два женских голоса, один высокий, встревоженный, вроде как немного надтреснутый, другой низкий, распевный, успокаивающий. Потом загремело что-то металлическое, и я сей же миг вскочила, открыв при этом глаза. По ним тут же ударил резкий свет, заставив меня зажмуриться и прикрыть глаза рукой.
- Задёрните, пожалуйста, шторку, - попросил тот второй, низкий певучий голос.
В нём отчётливо сквозил наш поволжский выговор, и я поняла, на каком свете, то есть, в каком времени нахожусь. Штора была хлопотливо задёрнута, и глаза мои смогли открыться, как следует. Я расслышала чьё-то недовольное бормотание. Повернув голову, увидела, как посреди бабушкиной гостиной ползает по полу очаровательное молоденькое создание с длинными высветленными косами и собирает в медицинский лоток рассыпавшиеся инструменты. «Неловкая попалась медсестра, практикантка, должно быть» - подумалось мне.
Тут я взглянула на докторшу и обомлела. Выглядела она ровесницей неловкой медсестрички, несмотря на свой вполне себе взрослый распевный голос, но только я знала, что ей, как и мне, скоро исполнится тридцать.
- Наташка! – Выкрикнула я, но получился какой-то сдавленный писк. – Сколько лет, сколько зим!
Моя одноклассница и подружка детских игр лучезарно улыбнулась и раскрыла объятья. Мы крепко обнялись и, немного отстранившись, я начала внимательно её рассматривать. Рассматривать было, что. Я заметила, что все одноклассницы и подруги детства буквально расцвели, окончив школу и вузы. Видимо, учёба в массовых образовательных организациях набрасывает некую узду на красоту девушек, и они надолго остаются неуклюжими подростками, несмотря на то, что пора отрочества миновала.
- Рассказывай, что довело тебя до обморока, радость моя… - Ласково попросила Наташа, превратившаяся спустя двенадцать лет после школы в доктора, спасающего жизни.
Только рассказать я ей ничего толком не смогла, потому что в комнату заглянул Виктор Петрович. Лицо его было крайне обеспокоенным. Мать его, Наталья Тимофеевна, была тут, рядышком. Это она задёрнула шторку и смотрела теперь на меня, а выражение лица её по мере развития событий менялось от обеспокоенного к радостному и обратно.
Тут-то я и вспомнила всё, в том числе, отчего потеряла сознание в гостеприимном доме малознакомой пожилой дамы. Если я вижу мёртвых, и их видят все присутствующие, значит я… Значит, они… Значит, мы все… Но когда?! Как?!
Лица вновь поплыли передо мной, смешавшись, словно осколки стёкол в каком-то дьявольском калейдоскопе, и каждое стёклышко норовило ткнуть меня прямо в глаз. Кто-то истошно завопил неподалёку, кажется, я сама. И снова здравствуй, уже в который раз за последнюю неделю, спасительное забытьё!
Глава 49
На нас вновь напали, в который раз уже за мою долгую воинскую жизнь! Я далеко не первый год воевода и знаю, что делать в таких случаях. Ратный труд – это моя жизненная дорога, дружина крепости – моя семья, другой иметь мне просто не полагается.
На нас шли многочисленные вражеские отряды, такое случалось не раз и не два. Лет двадцать назад тут такое творилось! Дело дошло до осады крепости, но долго она не продлилась, потому, как мы успели отправить гонцов, куда надо, и помощь, подоспевшая с восхода, не дала ворогам взять нас измором.
Наши дружины ударили по захватчикам одновременно с двух сторон. Отряды ромеев были смяты. Остатки их войска кинулись, было, к своим кораблям, да не было тех кораблей более: секретные отряды княжеской дружины под покровом тьмы захватили их, команду перебили, а суда отвели в другую бухту, расположенную неподалёку, но невидимую с наших берегов. Князь похвалил нас тогда за стойкость да изворотливость, что не стали в одиночку геройствовать, а вовремя послали с просьбой о подкреплении.
Теперь снова не живётся им спокойно! Обложили со всех сторон, как медведя в берлоге, и помощь не скоро подоспеет, потому, как ближайшие дружины все заняты, и идёт наша подмога издалека по осенней распутице.
Эх, продержаться бы до неё как-то! А то, неровён час, застанут тут наши ребята дымящиеся развалины. Мы-то, вояки, ладно. Дело наше такое – сегодня мечом перед соломенным чучелом размахиваешь, завтра врага в капусту крошишь, а послезавтра с небесным воинством пируешь. Детишек малых, стариков, баб и девушек молоденьких зело жаль! А землепашцы да челядины куда без нас? Эх, ромеи – ромеи… Не сидится вам в домах ваших каменных, не любятся вам ваши бабы усатые, всё вы норовите лезть, где не ждут вас, гады бесстыжие!
Прошлым летом минул мне сорок осьмой годок. Родителей наших давненько мы с сестрой да с братьями схоронили. Племянники да племянницы повырастали, обзавелись своими семьями и детишками. Все, окромя Скревы и Радимира, последних детишек Степана и Травинки. Любимая невестка моя, Травинушка, при родах отправилась к Предкам. Она до последнего держала меня за руку и смотрела в глаза мои измученными своими очами.
Деток почти сразу же забрали тогда с собой волхвы. С тех пор видела я их редко, по большим праздникам, а другая родня не видела их вовсе, потому как только мне дозволено посещать горный скит волхвов.
Радимир вырос умелым и отважным воином, и служит теперь у самого князя Даженя. Из простых вояк он за три года сделался приближённым князя, и ничего удивительного в том не было, потому, как умом его Боги наградили необыкновенным и чутьём знатным.
Таких племянников, как мои, в каждый бы дом: среди них нет ни одного труса и мозгляка, все выросли хорошими воинами, окромя тех, что пошли в оружейники. Племянницы тоже свой род не позорят: все красавицы да рукодельницы, деток рождают исправно да мужей в ратном труде их поддерживают. И, самое главное, что меня радует – ни одной воительницы более! Должно быть, рассудили Боги, что довольно с нас таких, как я, и следующий после меня воевода непременно будет мужчина.
Зато есть среди моих племянниц одна необыкновенная целительница – Скрева. Росточком мала, статью тоже никак не вышла, да и личиком смурная какая-то… но как она исцеляет людей! Уже в одиннадцать-двенадцать годков лечила так, словно лет сто уже целительствовала, а, уж, сейчас…
Ох, сколько же мы с ней не видались? Года три, пожалуй. Правда, вести о ней постоянно доходят до нашей веси. Бывает, совсем безнадёжных больных она на ноги ставит.
Порешав с утра все будничные дела, отправилась я с обходом по крепости да её ближайшим окрестностям. Обошла всё, всё обсмотрела и поняла, что сделали мы для обороны городища нашего всё, что могли, остаётся только ждать да обороняться, а это и есть самое в жизни воина муторное дело. А, куда денешься? Ежели мы сейчас не проявим выдержки, это нападение может окончиться совсем плачевно.
Солнечный поначалу день постепенно превратился в пасмурный и ветренный. Такое часто бывает осенью, когда урожай уже по большей части собран, а холода ещё не наступили.
Я невольно загляделась сперва на море, по которому ветер гнал красивые пенные барашки, а после взор оборотился в сторону степи. На меня вдруг нашло непреодолимое желание посетить Проклятую балку, и я подумала, что каждый раз, когда я попадаю в это странное место, со мной приключаются необычные вещи.
Там впервые встречен был мною злобный чародей, перевернувший всю мою жизнь. Именно туда потянуло меня по возвращении из морского похода от князя Белояра. Я думала тогда, что не сносить мне своей пустой башки, а воевода на другой день взял, да и назначил меня своим преемником. И, вот, теперь… К чему бы это желание? К добру? К худу ли?
Я могу с некоторых пор предвидеть болезнь или смерть другого человека. Могу предугадать грозящую кому-то из жителей или дружинников другую беду. Предчувствую нападения на весь нашу, даже самые мелкие. Только что касается меня самой или родни – нет. Тут словно кто чёрный платок на мой взор внутренний набрасывает.
Я повернула свою резвую лошадку в полуночную сторону и поскакала к балке, непонятно за что прозванной в стародавние времена Проклятой.
- Не езди туда, Дубравка! Не надо! – Услышала я зычный голос братца своего, Степана Хоробровича.
Из своего первого похода брат вернулся великим воином, но что-то приключилось с самой его сутью. Глаза смотрели теперь недоверчиво и строго, а во всём облике появилась небывалая серьёзность. Степан не собирал больше иноземных побрякушек, зато постоянно выдумывал, как сделать оружие лучше да удобнее. Оружейники хвалили его придумки, и он нередко пропадал на их сходках и в кузне.
Опосля потери Травинки Степан долго и глубоко скорбел, но прятал свою скорбь глубоко. Он долго потом не женился, но через десять лет взял всё же Лыбедь, вдову Грома, боевого своего товарища. Степан помог Лыбе вырастить и поставить на ноги четверых их с Громом детей, и своих они народили пять человек. Степан Хоробрович у нас ныне важный да степенный, Большим отрядом командует. Ещё он думает, что все, включая меня, должны его слушать.
- Охолонись! – Посоветовала я брату. – За своими воинами да собственным семейством следи. За мной не надобно! 
Я поскакала в сторону балки, кожей чуя осуждающий взор Степана, и следом двинулся малый отряд. Я подумала было отпустить их всех, но вспомнила, чем это обычно оканчивается, и не стала связываться. Сейчас опять понесутся попрёки в моей неосторожности да неосмотрительности. Слыхали уже, и нет никакой охоты выслушивать вновь. Особенно Павка и Колька сейчас будут стараться, попытайся я отпустить отряд. Молодые оба, но уже зело искусные воины. Только очень уж языкасты, надо при случае поддать им за это жару.
Вот, уже и поворот, за которым того гляди покажется дорога. Вот, и заросли мелкорослых дерев да кустарников колючих. Кажется, среди них мелькает тощая, неуклюжая тень. Неужто Мозгляк? Быть того не может! Он был изгнан из городища много лет назад за трусость свою и желание сдаться ворогам. Должно быть, причудился. Не мог он до сей поры остаться в живых.
А, вот, и…
Вояки с завязанными чёрными тряпками до самых глаз харями внезапно окружили нас. Они словно из-под земли возникли. Хотя, возможно, так и было: они могли притаиться на склонах балки и следовать за нами. Среди них метался тощий, скрюченный старик в странном, чёрном одеянии.
- Ну, вот, ты мне и попалась! – Проскрипел он, грозя мне кривым своим, когтистым перстом.
Никто из вояк вражеских не обращал на него никакого внимания. Я тоже решила поквитаться с ним после, коли жива останусь.
Я едва успела обнажить свой меч, когда передо мной вырос огромный, словно гора, предводитель нападавших. Он был весь закован в огромные чёрные доспехи.
-  Ну что, сука? – Прогудел он. – Думала, повергнешь старика Морияра, и всё на этом? Нет! Пришло время тебе заплатить за всё своей дырявой шкурой!
Страха во мне не было, хоть я и поняла, что настали мои последние минуты.
***
То, что произошло, дальше я наблюдала словно бы с высоты. Подло окружившие Дубравку с её малым отрядом бандиты (Другого слова я им придумать не смогла.), нарушили все возможные и невозможные правила ведения честного боя. Да, и не было там никакого боя, а был самый настоящий захват.
Они не дали Дубравке даже вступить в поединок со своим главарём, безмолвно навалившись на неё вшестером или всемером. Они свернули ей шею и изрубили так, что её кровью пропиталась трава метра на три вокруг. Убийцы настолько увлеклись расправой над воительницей, что не обращали никакого внимания на дружинников, которые яростно пытались отбить своего воеводу.
Под ударами молодых воинов убийцы полегли почти все. Удалось скрыться только огромному чёрному лиходею с четырьмя сопровождающими. Эти пятеро смогли натворить тяжких бед среди дружинников, многие из которых были так же, как их предводительница, предательски убиты, либо тяжело ранены.
Что-то страшное в те времена начало происходить с миром людей. Старые правила, действовавшие испокон веков, грубо нарушались, как, впрочем, и новые. Цель начала оправдывать любые средства. Жизнь человека постепенно превращалась в разменную монету. Гадюка по имени Алчность медленно, но верно вползала в сердца людей.
Оставшиеся на ногах шестеро воителей попытались преследовать удиравших во весь опор пятерых чёрных, но лошади их отчаянно взбрыкивали, роняя кровавую пену и отказываясь гнаться по степи вослед убийцам. Всё верно: животные были к тому времени уже изрядно уставшими и напуганными. Их хватило лишь на то, чтобы с уговорами и ласками кое-как довезти до крепости страшный груз – тела воеводы и четверых дружинников, а так же остальных, раненых и едва державшихся в седле бойцов.
Я хотела расплакаться, но поняла, что не могу этого сделать, потому что у меня нет глаз. Да, и тело куда-то подевалось. Где бы мне взять ещё одно, хотя бы плохонькое?
Я потратила бы всю оставшуюся жизнь на то, чтобы объяснять людям, как это страшно: умереть, не успев окончить важного дела. Я говорила бы им о том, что подлость и предательство – явления не временные, а вневременные. Это только кажется, что, вот, сейчас совершу я подлость, получу за это награду, а после вновь стану хорошим человеком. Нет. Подлость бесчестит и лишает звания человека. Низость грязным пятном ложится на потомков, потому что одному за такое не расплатиться.
Я подумала что, будь у меня тело, я никогда не стала бы тратить свою жизнь на нелюбимое дело. Я со всей ответственностью подошла бы к выбору жизненного пути. Я никогда не стала бы жить с нелюбимым человеком и давить в себе свою же собственную природу.
Едва успев додумать эту мысль, я почувствовала, как со всех сторон на меня надвигается что-то тесное, неудобное. Осколки былых впечатлений закружились вихрем перед моим внутренним взором, и я почувствовала, как меня засасывает в какую-то чудовищных размеров воронку.
Глава 50
С огромным трудом я вползла обратно в своё тело. Невероятным усилием мне удалось поднять веки, каждое из которых было весом и размером с гранитную плиту…
Зато теперь у меня было тело. Моё собственное тело, которое я отныне не собираюсь ни с кем более делить. Я – это я, и моя жизнь принадлежит в первую очередь мне самой. Как распорядиться ею? У меня пока нет чёткого ответа на этот вопрос, но я знаю одно: искать ответ я буду сама, не полагаясь ни на чьё «авторитетное мнение».
Прямо над своим ухом я услышала сдавленное восклицание. Это мой муж, оказывается, сразу же примчался в больницу, как только моя бывшая одноклассница, а теперь врач Скорой помощи Наташка, точнее, Наталья Леонидовна, позвонила ему и сообщила о случившемся.
Я довольно долго не приходила в себя, изрядно перепугав докторов. Давление моё было вполне себе смёртным, кожа зеленоватой, а пульс едва прощупывался. И, главное, без всяких видимых причин!
Подумаешь, человек посреди бела дня мертвеца увидел! Дело-то житейское… Ещё многолетних моих закидонах с кинжалами, могилами древних воительниц и прочими потерями памяти.
Всё это было докторам, к сожалению или к счастью, неведомо.
Кстати, вскоре выяснилось, что «мертвец» на самом деле вполне себе живой человек, только зовут его не Виктор, а Николай Петрович, родной брат-погодок нашего покойного учителя живописи. Меня в тот мой первый день на этом свете успела навестить ещё Наталья Тимофеевна, их мама.
Мы с ней вместе поплакали об её безвременно ушедшем сыне, и она рассказала, что братья с детства были поразительно похожими и всё время держались вместе. Николай даже отказался без Виктора идти в первый класс, год профилонив дома с бабушкой в ожидании, когда Виктору исполнится семь, и они смогут сесть, наконец, за одну парту. 
 Николаю лучше давались точные науки, Виктору – естественные и гуманитарные. Виктор с самого раннего детства хорошо рисовал, Николай в старших классах отлично чертил. Его чертежи много лет провисели в школе как образцы чертёжных работ. Нетрудно догадаться, что при таком неразрывном альянсе оба учились на одни пятёрки, но после школы выбрали разные учебные заведения.
Я знала, что Виктор Петрович окончил наше городское художественное училище, а после – заочное отделение Самарского Института Культуры. Николай, конечно же, прямиком отправился в Политех. Он окончил автомеханический факультет, долгое время трудился инженером на крупном автотранспортном предприятии, позднее возглавил автоколонну. В перестройку колонну закрыли, и Николай Петрович вынужден был в поисках заработка обратиться в автосервис. Механик он классный, машину чувствует, словно опытный доктор человеческий организм. Немудрено, что к искусному автомеханику всегда стояла очередь.
После Николай Петрович открыл собственную автомастерскую. Поэтому, когда Наталья Тимофеевна объявила мне, что сын её пришёл «из мастерской», у меня не осталось никаких сомнений, что это Виктор Петрович собственной персоной явился из своей художественной мастерской, а заодно и с того света. Когда всё для нас обеих прояснилось, добрая старушка, наконец, успокоилась. Она поняла, что ничего плохого мне не сделала, и в моих глупых обмороках совсем не виновата, как ей думалось вначале.
Так как диагноз мой вскоре прояснился – обострение вегето-сосудистой дистонии на фоне переутомления и стресса – в больнице я долго не пробыла. Доктора понаблюдали за моим почти всегда низким давлением, взяли всевозможные анализы, да, и отпустили с миром.
За те три дня, что я пробыла в этой небольшой уютной больничке на другом конце города, меня успели посетить очень многие: муж, мать (Отец прийти не мог, потому как отбыл на вахту, но он звонил каждый день по несколько раз.), сестрёнка, дочка, доктор Наташка, Наталья Тимофеевна, Николай Петрович, делегация сотрудниц, любимый начальник… На этом список можно было бы и завершить, но были ещё два необычных визитёра, о которых я расскажу чуть позже. Сейчас мне хотелось бы упомянуть немного о другом.
Если исключить из числа визитёров Наталью Тимофеевну, Николая Петровича и сотрудников, то, могу сказать, что оставшиеся люди открылись для меня с совершенно другой стороны.
Муж, которого я всегда считала самым равнодушным человеком на свете, навещал меня каждый день по два раза, утром и вечером. Он вернулся с вахты, и вместо того, чтобы отсыпаться себе в тёплой кровати, заводил будильник на 6.30 утра и ехал через весь город ко мне, везя на завтрак что-нибудь вкусное и свежеприготовленное.
Валера, оказывается, помнил, что блюдо, подающееся в общественных столовых под названием «каша», вызывает у меня рвотный рефлекс. Он так переживал из-за случившегося, что руки его подрагивали, а глаза смотрели так, словно он потерял меня навсегда, а после неожиданно обрёл снова. В случившемся он винил исключительно… себя!
Муж много говорил о том, что уделял мне мало внимания и не видел, насколько я истощена из-за своей работы, что ему давно следовало уговорить меня оставить её и найти что-то полегче, либо просто жить в своё удовольствие. Про дом и ребёнка он, видимо, решил замять для ясности, зная, какая я замечательная хозяйка, да, и мать тоже.
Я смотрела на этого почти чужого, но такого близкого мужчину, и в кои-то веки замечала, как он возмужал к тридцати годам, какими крепкими стали его руки и насколько весомыми сделались слова. Я заметила прорезавшиеся на его лице первые, почти незаметные морщинки, и подумала, что он трудится по три недели без выходных во тьме и холоде Заполярья, чтобы мы с дочкой ни в чём не нуждались, и ощутила прилив… Нет, не благодарности даже, а Благодарности!
Валера столько делал для нас, скромно складывая к нашим ногам результаты своего труда, а я все эти годы почти не замечала этого, отчаянно корча из себя зачем-то издёрганную мать-одиночку. Видимо, как настроилась тогда ещё, очень давно, ожидая Ярославу, что растить мне её придётся одной, так и вела себя по инерции дальше. Я торчала на работе по двенадцать-четырнадцать часов в сутки ради «хорошей зарплаты», которая в три раза меньше, чем заработки Валеры. Я вечно кому-то что-то доказывала и крала нечто бесконечно ценное у него, у Ярославы, у себя самой. Я воровала сама у себя время своей жизни.
В общем, к концу третьего дня в больнице мне захотелось узнать этого человека получше. Захотелось закрутить с ним роман – да-да, с ним, с собственным мужем! Кто уже заскучал, тот может смело закрывать эту книгу, а для меня начинается самое интересное!
Ещё мне захотелось… детей от него! Да-да, не ребёнка, а именно детей. Захотелось жить с ним на земле, а не в многоэтажной скворечне, воспитывать детей и выращивать цветы. Я представляла наше будущее в цвете. Нет, не в розовых тонах, а во всём многообразии красок. Психологи говорят, что в цвете мы можем представить только то, что уже когда-то видели. Так вот, в тот момент я не представляла, а видела наше будущее.
Мать приезжала два раза в середине дня и поначалу была в своём репертуаре. Я выслушала от неё несколько отменных тирад на тему моего мерзопакостного образа жизни, и о том, как было бы хорошо, если бы я «всё это» бросила. Как было бы хорошо, если бы я зажила, наконец, «своим домом» с Валерочкой и Ярославой, нашла бы себе работку на полставочки ближе к дому, ждала бы мужа с вахты и не дурила бы с этой своей новомодной карьерой.
Я робко заметила, что она сама карьеру сделала в своё время, причём весьма неслабую. Мать молча воззрилась на меня своими круглыми глазищами через очки в модной, изящной оправе.
- И, что? – Выдала она, наконец. – Ты забыла, чем это закончилось?
Я виновато опустила голову. Конечно, я не забыла. Да, и как забудешь, если сестрёнка Анечка – живое напоминание.
- …это некорректно! – Разглагольствовала мать после недолгого перерыва. – Раньше так не говорили – ка-рьееее-ра! – Последнее слово она произнесла с каким-то издевательским удовольствием. – Мы в своё время просто продвигались по службе, и это не было самоцелью. Мы двигали науку вперёд! Ну, или удовлетворяли своё любопытство за счёт государственного финансирования! – Мать залилась смехом и стала похожа на двадцатилетнюю студентку.
Как я любила в детстве слышать её смех, и как нечасто это происходило!
- Мам, я решила уйти с работы.
Смех мгновенно оборвался, и на меня вновь уставились два внимательных, круглых глаза.
- Ты это серьёзно?
- Серьёзнее некуда, мам.
- Правильно. Давно пора было, а то все эти твои ночные посиделки до добра…
- Мам, может, хватит? Не было никаких ночных посиделок!
- Ну, не было, так не было! – На удивление легко согласилась мать.
Видимо, она приняла эту мою фразу за призыв хранить молчание о моём позоре и с радостью на это согласилась, только бы я прекратила «развратничать», а то уже весь стыд потеряла. Что ж, пусть будет так, только бы она перестала меня поучать. Ни про какие кинжалы и путешествия в прошлое я ей, разумеется, рассказывать не стану. По крайней мере, пока. Может быть потом, спустя года три-четыре, а, может, и вовсе никогда.
Ярослава наведывалась ко мне четыре раза – за компанию то с отцом, то с бабушкой. В первый раз она кинулась к моей кровати с таким перепугано-озабоченным лицом, что у меня предательски защипало в носу. Мне всегда казалось, что я безразлична своей дочери как человек и как мать. Интерес для неё, как мне казалось, представляли только разные приятности, которые я могла ей доставить и доставляла: покупки, подарки, походы в парк, театр и на концерт… Но, оказалось, дочь любит меня и очень переживает из-за моей непонятной болезни.
Ярослава старалась вести себя прилично, но её надолго не хватало: она быстро уставала сидеть со сложенными на коленях ручками и начинала канючить, что ей скучно, либо молча отправлялась в коридор на поиски самых нелепых приключений. Мы с Валерой как добропорядочные родители поначалу, конечно, очень сердились, а однажды нам обоим в рот попала смешинка и, выслушивая нытьё нашего сокровища, мы оба разразились глупейшим, детским смехом.
Ярослава обижалась на нас минуты две, а потом тоже, не выдержав, прыснула и расхохоталась. Мы хохотали минут пять втроём так, что в мою палату начали обеспокоенно заглядывать бабушки из соседних палат.
Тот сеанс смеха сдвинул что-то в нашей маленькой семье с мёртвой точки. Мы перестали воспринимать закидоны Ярославы как нечто серьёзное, а местами даже трагичное. Она, в свою очередь, поняла, насколько неумным выглядит её поведение со стороны. Ещё, думаю, именно в тот момент ей стало ясно, что родители – не только существа, обязанные исполнять её капризы и поставлять материальные блага. Они тоже люди.
Ещё дочь спросила нас с мужем, когда у нас родится ещё один ребёночек. Она, ведь, так хочет брата или сестру!
В ту ночь на меня нахлынули воспоминания о собственном одиноком детстве, и навалилась такая печаль! Смотришь, бывало, как твоя школьная подруга ведёт за ручку младшего братика, и сердце заходится от несправедливости жизни. Видишь, как сосед, мальчик постарше, забирает из детсада сестрёнку с розовыми бантиками, и до боли хочется того же.
В нашем классе почти у всех были братья-сёстры, у кого-то и по двое. Я углубилась в эти воспоминания и поняла, что по одному ребёнку было либо в неполных, либо в неблагополучных семьях, либо матери этих детей были не здоровы.
Почему мои родители не обзавелись вторым ребёнком? Видимо, как раз из-за карьеры, которую, оказывается, никто не делал.
Мы с Валерой смотрели друг другу в глаза, и, кажется, наши мысли по многим вопросам бытия совпадали, как никогда.
Глава 51
Как я уже упоминала выше, в ночь накануне моей выписки из больницы случилось нечто странное. Я до сих пор не уверена, явь это была или сон. Как бы то ни было, некоторые вещи указывают на то, что это была явь. Впрочем, обо всём по порядку.
Той ночью ко мне пришли. Увидев это, я подумала, что пришли за мной, а не ко мне. Только представьте: стоит глубокая ночь, вся палата, кроме меня, крепко спит, и вдруг в дверном проёме (Дверь в коридор была открыта в целях проветривания.) вырастают двое. Добавьте к этому синеватый лунный свет, белые занавески, нежно подрагивающие на окнах, мелькание теней на полу… Ещё добавьте тот факт, что проснулась я посреди ночи ни с того, ни с сего примерно за две минуты до появления загадочных гостей, и получите почти полную картину.
Почти – потому что я до сих пор, как ни стараюсь, не могу передать чувства, охватившего меня в тот момент. Это была гремучая смесь немого восхищения и дикого ужаса, настолько нереальными были те, кто посетил меня в ту ночь.
Одним из визитёров был Тот, кого я видела роковым утром в троллейбусе по пути… теперь уже не знаю куда! Навстречу новой жизни, надо полагать. Он был так же, как и тогда неброско одет, а глаза его светились в свете Луны так, что меня охватил нечеловеческий озноб.
Та, что стояла рядом с Ним, поразила меня в самое сердце ровно в тот момент, когда я перевела на Неё взгляд. Это была героиня древних мифов и легенд, причём не какая-то жалкая Елена Прекрасная или лесная нимфа, а настоящее Божество.
Беломраморная кожа девушки источала нежнейший свет. Губы её выглядели так, словно были выписаны талантливейшим художником всех времён. Её стройная, нереально красивая фигура возвышалась рядом с Ним, лишь немного не доходя до Его макушки. А глаза… Я до сих пор не могу вспомнить без дрожи эти огромные, синие глаза, отливающие металлическим блеском.
Это вам не бездонные глаза-озёра из поэтических творений землян. Это Очи, видящие то, что скрыто от всех нас. Они ведают тайнами, которые не могут нам даже отдалённо представиться и, в то же время, излучают такую доброту, какая не снилась нам, жалким людишкам, да, и присниться не могла, потому что мы ничего о ней не знаем.
Одета Она была в чёрную кожаную куртку-косуху, тёмные джинсы и чёрный свитер. На ногах Её были самые обычные чёрные ботинки, в руках чёрная сумочка, на голове маленькая чёрная шапочка. Ничего особенного, многие одеваются сейчас похожим образом. Вот, только из-под шапочки свешивались две толстенные рыжевато-русые косы, каких осталось крайне мало в современном мире, а обычная, в общем-то, одежда сидела на девушке, как влитая, словно именно для неё была изготовлена по спецзаказу. Позже выяснилось, кстати, что так оно и есть, но это я забежала вперёд.
- Ну, что? Лучше тебе, страдалица? – Обратился ко мне Он глубоким, мелодичным голосом и негромко рассмеялся.
От Его смеха всё моё существо сладко завибрировало, наполняясь почему-то теплом и спокойствием, словно меня посетили два старинных и долгожданных друга.
Она тихонько толкнула его локтем в бок, и смех моментально стих. Жаль. Пусть бы Он смеялся, хоть всю ночь, я бы не возражала. Я чувствовала, что смеётся Он не надо мной, что есть другая, более глубинная причина.
- Наташа, - мягко обратилась ко мне Она, - тебе за последнее время… последние лет десять, многое пришлось пережить. Ты при этом не сошла с ума, не покончила с собой и не натворила глупостей. Мы все восхищены твоей стойкостью и силой духа.
- Кто это – мы все? – Набравшись смелости, поинтересовалась я, а про себя подумала: «Всё, приехали. Кукушка у Наташки слетела окончательно. Полубоги мерещатся в лунном свете!»
В ответ на мой вопрос Он и Она переглянулись. Она смотрела на Него вопросительно, а он едва заметно кивнул. Отвечать Она стала почему-то не на мой вопрос, а, конечно же, на мои мысли.
- Нет, Наташа, мы тебе не чудимся, и голова твоя находится ровно на прежнем месте, а насчёт полубогов… тут ты тоже права, но лишь отчасти. Скажи, только честно и откровенно: ты нас не боишься?
- Нет, - выпалила я, покраснев. – Чего я могу бояться после того, как участвовала в сражениях вместе с Дубравкой?
Почему-то к этому моменту я была уверена, что мои гости прекрасно знают о моих экскурсах в прошлое. Так оно, собственно говоря, и было, но Её ответ всё же удивил меня.
- Ты участвовала в тех сражениях не вместе с Дубравкой. Ты была Дубравкой.
Минуты три я подавленно молчала.
- Реинкарнация существует? – Спросила я через паузу. – Хотя, какая к чёрту разница! – Я устало махнула рукой, подумав, что, уж если я спятила, то, и наплевать.
Со мной всё ясно. «А бредок-то у тебя занятный! - Похвалила я сама себя. – Хоть не так обидно будет в психушке сидеть…» 
В ответ на эти мысли лица моих собеседников приняли огорчённое выражение.
- При чём тут это странное лечебное учреждение, Наташа? – Горько поинтересовался Он. – Тебя, ведь, спрашивали, боишься ли ты нас, ты ответила, что нет. Зачем ты теперь пытаешься убедить себя в своём сумасшествии? Сейчас мы подойдём к тебе вплотную, и ты по очереди возьмёшь нас за руки, идёт?
Я заполошно кивнула, глядя на своих Полубогов во все глаза. Вид у меня, наверное, при этом был ещё тот.
Они подошли к моей кровати, на которой я давно уже сидела, а не лежала, и по очереди протянули мне свои неожиданно маленькие и изящные для таких высоких людей руки. Я их пожала, ощущая тепло и обычные, человеческие прикосновения. Даже разочарование охватило в какой-то момент! Тем не менее, они не были ни привидениями, ни ангелами небесными. У них даже оказались в наличии имена, чего я уж никак не могла предположить.
- Лада, - представилась девушка.
- Стас, - отрекомендовался парень.
Загадочности сразу поубавилось, зато появилось много вопросов.
- А, если мои соседки по палате сейчас проснутся? – Поинтересовалась я. – Ещё, чего доброго, начнут возмущаться, медсестру позовут…
- Они не проснутся до семи утра и никого не позовут, - спокойно ответила Лада. – Мы позаботились об этом.
Я поёжилась. Даже представлять себе не хочу, как именно они «позаботились» о крепком сне моих соседок. Такие существа, как мои новые знакомые, сразу видно, способны на многое.
Последнее моё предположение подтвердилось в следующие две минуты.
- Тебе здесь неуютно, - начал Стас, - мы можем прогуляться по парку. Нам в этой палате, да, и в самой больнице, тоже не очень нравится.
- Оденься потеплее и накинь куртку, - посоветовала Лада. – Да, и переобуться не забудь.
Одета  я была в футболку с коротким рукавом и спортивные штаны. Можно сказать, спала, не раздеваясь, потому как не было никакого желания щеголять перед посторонними людьми в ночном белье и домашнем халате. Поэтому я надела толстовку, заботливо принесённую мужем, накинула куртку и сунула ноги в кроссовки, ночевавшие вторую ночь под моей кроватью.
Глава 52
В следующий момент мы с Ладой и Стасом оказались в парке. В городском. Он находится километрах в десяти от больницы, в которой я лежала.
Думаете, я упала в обморок? Да, чёрта с два! Я уже ко всему привыкла. Если бы в тот момент мы отправились гулять по лунной дорожке, я бы и то не упала, а тут такая мелочь, как телепортация. Подумаешь!
Далее мы часа два, если не больше – честно говоря, я утратила счёт времени – гуляли по пустым аллеям запертого на ночь парка, любовались светом Луны, блуждающим по поверхности искусственных озёр и дорожкам, следили за игрой теней поредевших крон деревьев и говорили-говорили-говорили…
Мои спутники радовались всему этому, как дети, потому что вскоре им предстояло вернуться туда, где они очень долго не увидят неба, деревьев, озёр. В Подземное царство, можно сказать. Точнее, это Стасу приходилось возвращаться туда, а Путь Лады лежал в царство Подводное.
- Так, вы не пришельцы? – Разочарованно протянула я. – Ну, вот, а я думала, что буду первой жительницей Земли, установившей контакт…
- …с внеземной жизнью! – Хохоча, закончил Стас.
Он очень смешлив, весел и немного ироничен. Лада гораздо серьёзнее. Именно она поведала мне такое, к чему вы можете относиться, как угодно, а я ей почему-то безоговорочно верю.
- Вы, люди, и есть внеземная жизнь, и те самые пришельцы. Земляне – это, как раз, мы. К тому же, ты не первая, Наташа, с кем из вашего племени нам приходится контактировать, но, надо сказать, мы впервые сталкиваемся со столь поразительно устойчивой психикой. Многие сходят от нас с ума, кто сразу, кто через какое-то время…
- Так, может, и я потом дёрнусь, чуть позже, - робко предположила я.
- Если ты не дёрнулась от того артефакта в первые полгода, дальше мы можем быть за тебя совершенно спокойны, - промолвил Стас, и в тот момент он был как никогда серьёзен. Настолько серьёзен, что я сразу же ему поверила на слово. – Даже удивительно… - протянул он.
- Ничего удивительного, - возразила Лада. – Не забывай, что один из её далёких предков… и даже не один…
- Точно! Как я мог об этом забыть? – Стас легонько хлопнул себя ладонью по лбу и рассмеялся.
Столько информации в считанные секунды! Видимо, они оба забыли, что я в отличие от них мыслей читать не умею. До меня чётко дошло одно: им хорошо известно про кинжал Дубравки, запертый в сейфе на моей работе.
- Мы его заберём! – Произнесла Лада поспешно. – Заберём, пока он не натворил чего-нибудь несусветного.
- Я отдам его вам, как только…
- Нет, мы сами заберём его сегодня же! – Отрезала Лада.
Спрашивать, как они это сделают, я не стала. Глупо интересоваться подобными мелочами у существ из другого мира, обладающих навыками телепортации. Меня в тот момент занимало совсем другое.
Что представляют собой Подземное и Подводное царства? И почему Ладе и Стасу непременно надо туда возвращаться?
- Там наш дом, - просто и уже привычно ответил Стас на мои мысли. – Мы родились и выросли там, а бывать здесь, в надземном мире – наша работа, если можно так выразиться.
- Вообще-то, большую часть времени мы занимаемся совсем другими делами, - поведала Лада. - Только когда нужно отправиться сюда с Миссией, - она произнесла это слово явно с большой буквы, - нас об этом просят.
- И мы никогда не отказываем, потому что нам здесь нравится! – Заключил Стас.
- Почему бы тогда вам не перебраться на поверхность? – поинтересовалась я.
Лица моих собеседников сразу же погрустнели.
- Это долгая и грустная история, - ответил Стас, помолчав, – но, если ты готова слушать…
Это я-то не готова слушать?! Да, вы шутите! Я готова слушать всё, что угодно, только бы приоткрыть хоть немного завесу тайн, окружавшую моих странных и прекрасных гостей.
В ту ночь они поведали мне, что задолго до современного человечества нашу планету населяла их раса. Это была раса высоких, белокожих и светлоглазых мужчин и женщин, превосходивших не только нас, современных жителей поверхности, но даже их, жителей недр и глубин, многократно в физических, умственных и прочих данных.
- Ты наверняка знакома с мифами об Атлантиде, - пояснила Лада. – Так вот, Атлантида – это не затонувший остров или континент. Это тогдашнее название планеты, как сейчас Земля. Атланты построили свою цивилизацию, и она была по-настоящему грандиозной. Вы до сих пор нередко принимаете остатки их зданий и сооружений за горные образования. Только Атланты строили не только на поверхности, но и под ней. Ваши исследователи периодически находят длинные туннели с залами и ответвлениями, но они не изучили и тысячной доли того, что там есть.
Надо сказать, что облик Атлантиды как планеты сильно отличался от облика нашей Земли. Атмосфера была намного плотнее, и в ней содержалось гораздо больше кислорода. Соответственно, существа и растения, населявшие тогда поверхность, были намного крупнее современных.
Потомки атлантов, ушедшие жить в неведомые глубины, и сейчас намного крупнее нас, жителей поверхности. Оказывается, Стас и Лада – очень маленькие для своих соплеменников люди. Именно поэтому их и ещё нескольких таких же «малышей» регулярно просят отправиться на поверхность с разными миссиями. Они не так выделяются из толпы, как выделялся бы среднестатистический атлант, не говоря уже о крупном.
- Ещё мы со Стасом считаемся там, дома, некрасивыми, - печально поведала Лада. – Поэтому мне так приятно бывать здесь, на поверхности, где меня считают чуть ли не богиней! Женщины есть женщины, где бы они ни жили, – она смущённо улыбнулась.
Я задохнулась от возмущения. Кто некрасивая? Это Лада-то?! Меня охватило сочувствие к моим новым друзьям, и я, глотая слёзы, по очереди бросилась им шею, сначала Ладе, а потом Стасу.
- Не слушайте их! – Шептала я исступлённо. – Вы очень красивые! Вы не просто люди, вы Полубоги! Нет! Боги!
- Именно поэтому нам нельзя появляться здесь часто, - горько улыбнувшись, произнёс Стас. – Наслушавшись о себе такого, мы невесть что о себе вообразим…
- …и такое не раз уже случалось, - грустно подтвердила Лада. – Думаешь, откуда буквально у всех народов вашего мира берутся легенды о неизвестно откуда взявшихся Богах, которые жили среди людей, чему-то их учили, от чего-то оберегали, а потом пропадали, неизвестно куда? Это мы, атланты, попавшие сюда, например, с Миссией, а после не пожелавшие возвращаться.
-  Таких примеров много в нашей и вашей истории, - продолжил Стас, – но только это людям неизвестно, куда девались их Боги, и что с ними потом сталось. Нам с Ладой это очень хорошо известно. Лучше, чем хотелось бы. Именно поэтому мы никогда не позволим себе слишком долго любоваться закатами, рассветами, морем и лунным светом в твоей больничной палате.
Стас грустно улыбался, а Лада кивала в такт его словам, и лицо её было так печально, что захотелось плакать. Вскоре плакали мы обе. Я плакала, как умела, а Лада так красиво, что дух захватывало!
Её глаза сделались похожи на расплавленный металл, и крупные слёзы, словно бриллианты, скатывались по беломраморной коже её щёк. Она их не утирала, и слезинки падали на её куртку, мою руку, шею Стаса, который, похоже, также с трудом сдерживался, но продолжал обнимать нас и успокаивать, дружески похлопывая по плечам.
Успокоившись, Лада продолжила свой рассказ.
В давние-стародавние времена, примерно сто тысяч лет назад, Атланты узнали, что к их планете приближается крупное космическое тело, разминуться с которым планете не удастся. Стали думать, что предпринять.
Несмотря на развитые технологии, атланты не успели выйти за пределы Солнечной системы, хотя обследована она ими была вдоль и поперёк. Именно поэтому они хорошо знали, что переселиться на другие планеты, либо их спутники не получится – нет там для них условий.
Можно было бы попытаться выстроить на Марсе или одном из спутников Сатурна купольные города, но времени для этого уже не было. Оставалось одно: уйти на большие глубины, где удар их либо не достанет, либо подействует гораздо слабее.
Атланты и раньше строили целые города под землёй. Имелись у них и крупные подводные станции, где учёные, изучавшие жизнь глубин, жили по несколько лет, ни в чём не нуждаясь. И те, и другие были автономными системами. Мы только подходим к технологиям замкнутых циклов, а атланты владеют ими в совершенстве.
К назначенному сроку подземные и подводные города на больших глубинах были готовы, и все желающие могли в них переселиться. Нашлись и те, и, надо сказать, немало, кто решил остаться и погибнуть вместе с уходящим навсегда старым миром. Для атлантов, решивших уйти в недра Земли и на большие глубины океанов, они сделались домом навсегда.
Вначале уходившим мечталось, что когда-то, в далёком будущем, пусть не они сами, но, хотя бы их потомки, смогут вернуться на поверхность, где волосы их, как прежде, будет овевать ветер, мир вокруг радовать морем красок, звуков и запахов, но этого не случилось, и теперь уже вряд ли когда-нибудь произойдёт.
Дело в том, что обломок астероида, ударивший в планету в районе современного Атлантического океана, для начала поднял волну небывалой мощи, которая обошла Землю одиннадцать раз. Мифы о Великом Потопе тоже появились не ровном месте. Эта волна залила всю имевшуюся на тот момент сушу килотоннами грязи, которая и погребла под собой всё, что так долго и с такой любовью строили атланты. Километровый слой грязи сделал эти постройки похожими на холмы, а то и горы. Не осталось ни городов, ни домов, ни дорог, ни предприятий.
Вдобавок, получив чудовищный удар, Земля лишилась значительной части своей атмосферы, из-за чего воздух поверхности стал настолько разреженным, что ни один атлант не смог бы им в ту пору дышать.
- Как же вы дышите? – Удивилась я, уставившись на Ладу и Стаса.
- Не забывай, Наташа, что мы уже не те атланты, которые уходили когда-то под землю и под воду. Мы очень далёкие их потомки, - ответил Стас.
- Наши предки хорошо понимали, что атмосфера планеты после столкновения обязательно станет разреженной, и постепенно они приучали себя и своих детей к более разреженному воздуху, чем они привыкли. Это делалось, конечно, не в один день, а на протяжении десятков поколений.
- Дело шло быстрее в Подводном мире, чем в Подземном, - продолжил Стас. -  Там достаточно ограниченное пространство, в нём не требуется много физической активности. Но, и жители Подземелья тоже не дремали. К тому же, шли генетические изменения, к счастью… И искусственный отбор, к сожалению.
- Как это? – В очередной раз удивилась я. – Неужели у таких развитых существ как вы…
- Ты себе не представляешь, что началось через тысячу лет после ухода под поверхность! – Возразил Стас.
Лада и Стас рассказали, что со временем под поверхностью планеты установилось самое настоящее мракобесие. Виноваты в этом были, как всегда, все. С одной стороны, правители, они же великие учёные и изобретатели, установили ценз на допуск новых поколений атлантов к знаниям. С другой – молодёжь перестала доверять старшим, заразившись «микробом» жизни по-новому. Вроде бы обычное дело – извечный конфликт отцов и детей, но для атлантов извечным он не был. Их общество на поверхности было устроено совершенно по-иному, чем у людей.
Мы только в двадцатом веке начали задумываться о том, что дети требуют более бережного и уважительного отношения, вдумчивого подхода, особого обращения. Это произошло после того, как продолжительность жизни человека разумного выросла, а продолжение рода перестало быть столь бурным и стихийным, как раньше. Атланты же всегда жили подолгу, продолжали род скупо и к детям относились крайне бережно и уважительно.
Каждый юный атлант был объектом самого пристального внимания со стороны родителей, воспитателей, врачей, учёных… В общем, всего общества. У детей, подростков и молодёжи не было необходимости доказывать свою самостоятельность и независимость от кого бы то ни было, они были самостоятельными и независимыми от рождения.
Не было у младшего поколения атлантов необходимости «искать себя», «находить свой путь», «бороться за место под Солнцем», потому что место каждого было заранее определено в соответствии с его природными склонностями. Последние определялись для каждого уже к пяти годам, что нисколько не удивительно при таком внимательном отношении к юным гражданам.
Давая своим детям самое необходимое – уход, обучение, воспитание – родители-атланты не считали, что делают для них что-то особенное, следовательно, ничего от них не требовали взамен, просто получая удовольствие от взросления своего чада. Юные атланты всю свою жизнь были равны всем остальным членам общества, следовательно, не было враждебности по отношению к тем, кто их кормит, обучает, воспитывает. Забота друг о друге, как всем казалось, была у атлантов в крови.
В их мире не существовало тюрем, детских домов, домов инвалидов и престарелых. Если недостаточно зрелый атлант оставался по каким-то причинам без попечения родителей, ни у кого не возникало вопроса, кто теперь о нём должен заботиться – о нём заботились все. То же относилось и к атлантам, ставшими немощными. Последнее было редкостью, но всё же иногда случалось.
Отсутствовали в обществе атлантов преступления и преступники. Человек, совершивший нечто антиобщественное, считался больным и отправлялся на излечение, которое чаще всего заканчивалось полным выздоровлением.
Атланты могли вылечить практически любую болезнь, да, и болели они, не в пример нам, намного реже.  В особо тяжёлых случаях они  практиковали эвтаназию, считая, что каждый сам определяет, сколько и, главное, как ему жить. Случаи эвтаназии происходили крайне редко и очень расстраивали родственников и докторов.
Жили поверхностные атланты по пятьсот-семьсот лет. За это время они успевали очень многое. Если кому-то надоедала его сфера деятельности, он мог сменить её, причём, не один раз за жизнь. Это даже приветствовалось. Возбранялось лишь пустое времяпровождение. Для долгожителей-атлантов каждая минута представляла особую ценность, потому что её можно потратить на благо Общества. Последнее буквально возводилось в культ и разительно отличалось от человеческого буквально во всём.
В Обществе не было рыночной экономики. Психология атлантов такова, что они всегда готовы поделиться тем, что имеют. Если же атлант делиться не желает, это значит, что у него есть веские причины не делиться, и к нему никто никогда не станет привязываться с просьбами, требованиями, угрозами и предложениями поменяться. Со временем практически всё на планете Атлантида стало общим, и каждый мог взять себе столько материальных благ, сколько ему нужно. Лишнего атланты не берут, потому что у них нет такой потребности. Видимо, это проистекает оттого, что планета была добра к атлантам. В пору их жизни на поверхности не было резких колебаний климата, стихийные явления природы происходили крайне редко, и не существовало необходимости селиться в малопригодных для жизни местах.
 Надо сказать, Лада и Стас давно уже ходят с миссиями в наш мир, но их до сих пор не устаёт удивлять наша рыночная система, наличие денег как средства платежа, крайне неравномерное распределение материальных ресурсов и многое другое, связанное с экономикой людей.
Неудивительно, что при таком раскладе цивилизация атлантов была стабильна. Она существовала и процветала очень долго.
Однако ничто в этом мире не может длиться вечно, и проклятый обломок шального астероида загнал однажды сообщество этих уникальных существ под воду и под землю. Там-то атланты и узнали впервые для себя, что такое конфликт, разгул преступности, война, несправедливость, мракобесие. Подводный мир пострадал меньше, чем Подземный. В последнем было гораздо больше пространства для манёвров, и там разразилась самая настоящая война.
Глава 53
Это случилось после того, как к власти пришёл психопат, Ксан Блез, которому вовремя не смогли оказать помощь. Он окружил себя другими ущербными личностями, и они смогли поработить со временем всё Общество.
Многие атланты не сопротивлялись, потому что не понимали, что происходит, они, ведь, никогда раньше с подобными вещами не сталкивались. Кто-то чуть ли не в открытую жалел новое правительство как больных людей и даже пытался помочь им излечиться, но выздоравливать эти граждане не желали, и вскоре доброхоты были безжалостно истреблены на глазах других.
Только тогда часть атлантов осознала, что происходит. Было сформировано сопротивление, но полубезумное правительство успело к тому времени, запудрив мозги молодёжи, создать мощную, хорошо обученную армию.
Поначалу солдаты отказывались убивать сородичей, попросту изолируя неугодных в специальных охраняемых бункерах, тюрьмах по-нашему. Те вскоре оказались переполненными, и вконец осатаневшее правительство ввело смертную казнь.
Рассказывая об этом, стойкий весельчак Стас залился слезами. Нет, он не рыдал, и даже голос его при этом не изменился, просто слёзы текли по его скульптурному лицу водопадом, и он тоже не утирал их.
Мне показалось, что у атлантов какая-то особенная, своя культура плача. Было очень жаль Стаса, но я, как заворожённая, любовалась его слезами и думала о том, что не случайно возникли у многих народов сказки о слезах, превращающихся в жемчужины и прочие драгоценные камни. Должно быть, сочинители тех сказок видели когда-то слёзы атлантов.
Лада дружески погладила его ладонь, и Стас замолчал. Дальше рассказ  продолжила она.
Со временем психопатам у власти удалось почти полностью сломить Сопротивление, потому что его участники так толком и не научились убивать. Остались разрозненные отряды, притаившиеся в самых дальних, неиспользуемых бункерах. Значительная часть сопротивленцев была изгнана на поверхность, и никто не знает, что с ними сталось. Есть лишь предположения.
Объединив силы всего Подземного мира, правительство двинулось войной на мир Подводный. В последнем дела обстояли тоже далеко не благополучно, но конфликты ограничивались лишь ожесточёнными сварами между Учёными и Работниками, молодёжью и старшим поколением, между Служителями Искусства и Хранителями Знаний… Конца всеобщей ругани не предвиделось, но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.
Когда в акватории подводных станций появились подрывники Подземного мира, всем стало не до удовлетворения своих амбиций. Общество дружно стало на защиту своего ограниченного жизненного пространства, которое оказалось на грани полного уничтожения.
По правде сказать, завоеватели не ставили себе целью уничтожение Подводного мира. Целью был захват материальных ресурсов и полное подчинение населения, но несколько подводных станций было взорвано захватчиками с целью устрашения остальных.
Здесь Ксан Блез крупно просчитался. Страх уничтожения свойственен психически неполноценным атлантам, здоровым он не свойственен по природе. У атлантов даже осторожность снижена в силу необычайного физического и умственного могущества. К тому же, мозг атланта не разделён на два полушария, и никакие, даже сильные эмоции, не способны затормозить мыслительный процесс. Повреждённый разум Ксана не способен был это осознать.
Всем своим подружневшим Обществом подводные атланты разработали и воплотили в жизнь Систему Защиты от внешних вторжений. Пока лидер Подземелий толкал по всем каналам связи устрашающие речи, захлёбываясь собственным всемогуществом, они сделали так, что приблизиться к подводным станциям ближе, чем на сто километров, стало невозможным.
Захватчики ещё немного поистерили и ушли, а подводные жители стали думать о том, как помочь своим подземным братьям избавиться от охватившей их напасти. По разным каналам связи до них периодически доходили сигналы бедствия от повстанцев и простых атлантов, но они не могли теперь даже принять беженцев, ибо отключение Защиты грозило уничтожением остальных подводных станций. Лазутчики подземелий не дремали, и могли осуществить подрыв в любой момент.
На обдумывание плана действий ушло много времени, а жизнь под землёй, да, и на поверхности, шла, между тем, своим чередом.
Оскандалившись с захватом Подводного мира, лидер мира Подземного начал сперва масштабную чистку рядов правительства и прочих верных ему граждан, а после додумался до чистки всей расы подземных атлантов.
Надо сказать, что в новых для себя, стиснутых и скудных, условиях атланты постепенно начали терять природное физическое могущество. Если раньше продолжительность их жизнь в среднем была шестьсот лет, то теперь атланты редко пересекали трёхсотлетний рубеж. Средний мужской рост их снизился с трёх метров до двух с половиной, а женщины теперь нечасто пересекают отметку в два метра двадцать сантиметров. Поэтому Стас со своими двумя метрами пятью сантиметрами в своём мире весьма миниатюрен, а Лада не дотягивает даже до отметки в метр-девяносто.
Помимо обвального снижения физических показателей, под землёй и под водой у атланток всё чаще начали рождаться младенцы с отклонениями. В пору своего расцвета их цивилизация практически не сталкивалась с подобными явлениями, а теперь младенцы с очень низким весом, с заболеваниями внутренних органов и различными уродствами стали появляться в процессе каждых двадцатых родов.
Под поверхностью атланты впервые столкнулись с проблемой умственной отсталости у некоторых из своих детей. Это была трагедия, но трагедия вполне себе закономерная и ожидаемая.
В Подводном мире доктора делали всё, чтобы вернуть больным младенцам физическое здоровье и в дальнейшем адаптировать их в Общество. В безнадёжных случаях применялась всё та же эвтаназия. Несчастные родители, плача, соглашались на неё, поскольку хорошо понимали, что, например, слепоглухой, лишённый тактильной чувствительности и при этом имеющий серьёзные проблемы с дыханием ребёнок, никогда не станет полноценным членом Общества, а только ляжет на и без того небогатую материальную базу Подводного мира дополнительной тяжёлой ношей.
Педагоги Подводья изо всех сил старались разработать методики преодоления умственной отсталости у маленьких граждан, страдающих этим недугом, и им теперь удаётся приспособить многих из них к жизни в Обществе. В случаях тяжёлой умственной отсталости, например идиотии, применяется всё та же эвтаназия.
В Подземном мире царила совсем другая атмосфера. 
Там ставились самые безумные генетические эксперименты, призванные «улучшить породу» атлантов. В результате нередко появлялись монстры, не имеющие ни ума, ни доброты, ни обычного для атлантов облика. Эти полузвери иногда сбегали из лабораторий, рвали в клочки каждого встречного, а в итоге оказывались на поверхности. Там они, судя по всему, учиняли расправу над людьми, те боролись с ними, как получалось, а после слагали легенды о злых великанах и страшных, многоголовых Змеях, живущих в горных пещерах.   
Ещё правители Подземного мира додумались до того, что лечить и приспосабливать к жизни младенцев с явными отклонениями не надо. Их следует уничтожать сразу после рождения, не спрашивая на то согласия родителей. Чистота расы прежде всего, а чтобы восполнить численность населения, женщинам вменили в обязанность рожать не менее одного ребёнка каждые десять лет. Учитывая срок жизни атлантов и то, что их женщины остаются способными к рождению детей до конца жизни, представляете, сколько это? А каково приходится матери, знающей, что существенная часть её потомства подлежит безжалостному уничтожению?!
Немудрено, что атлантки начали собираться в некие подобия женских коммун и прятаться долгие в дальних бункерах. Не редкостью стали случаи массового добровольного исхода женщин на поверхность. Мифы об амазонках, девах-воительницах, живущих закрытыми сообществами, тоже возникли не на пустом месте. Как бы там ни было, вместо ожидаемого оздоровления расы и роста рождаемости вождь получил сокращение числа женщин в Обществе и стремительную убыль подземного населения.
Чего никогда не практиковали жители Подземья и Подводья, так это абортов, даже селективных. Зарождающаяся жизнь в Обществе настолько священна, что истребление плода попросту не укладывается в голове атланта, даже полубезумного. Атланты пребывают в полном шоке от того, что люди додумались поставить когда-то это немыслимое дело на поток.
Возможно, со временем что-то похожее установилось бы и в их мирах, особенно в Подземном, где преступлений становилось всё больше, а нравственных запретов всё меньше, но до этого, к счастью, не дошло. Зато в какой-то момент подземные жители решили, что не стоит тратить на эвтаназию младенцев с явными отклонениями драгоценные медикаменты, производить которые стало в новых условиях непросто. Неугодные младенцы теперь попросту выбрасывались на поверхность. Считалось, что они там не выживут ни при каких обстоятельствах. Однако и тут психопатическое правительство Подземного мира сильно просчиталось.
Все помнят сказки и легенды разных народов о найденных детях, появившихся неведомо откуда. Обычно в подобных историях найдёныши обладают необычными качествами, а, став взрослыми, достигают невероятных высот. Некоторым из них даже поклоняются как богам, например, Сите в Индии. Так вот, эти найдёныши и есть дети атлантов. В своём Подземном мире их сочли когда-то неполноценными и изгнали ещё несмышлёнышами. В мире людей они все, как один, представляли собой нечто выдающееся.
- С некоторыми из них ты знакома лично, - буднично просветила меня Лада. Я непонимающе уставилась на неё, мысленно перебирая всех своих друзей, родственников и коллег и ни на ком долго не задерживаясь. – Не в этой жизни, - с улыбкой подсказала она.
- Разногляд! – Догадалась я обрадованно, вспомнив, как тот без труда читал мои (Дубравкины) мысли и отвечал на них.
Точь-в-точь как мои знакомые атланты! Только бы не ляпнуть эту фразочку где-нибудь ещё, а то мало ли что.
- Верно, - согласился Стас. – Только есть ещё кое-кто. Поищи среди женщин, - посоветовал он, хитро улыбнувшись.
Я надолго задумалась.
- Рада? – Спросила я неуверенно.
Воспоминания о девушке-кузнеце нахлынули на меня, затопив сознание волнением так, что перехватило дыхание. Это, ведь, как раз она сделала тот кинжал! Немудрено, что он обладал некой необъяснимой силой, которая… Мысли крутились адской каруселью, сталкиваясь и разлетаясь в разные стороны.
- Точно, - подтвердила Лада, – но это чистокровные атланты.  Ещё были в твоём окружении потомки отверженных.
Так она называла детей атлантов, которые не устроили в своё время их правителей по каким-то параметрам.
Я начала лихорадочно соображать, но ничего путного в голову не приходило.
- Это вся твоя семья, Наташа, - ласково подсказал Стас. – Вся, включая Травинку.
- Неужели потомки атлантов бывают такими… - Я запнулась, боясь произнести это слово вслух.
- Такими хилыми, ты хотела сказать? – Весело поинтересовалась Лада. – Бывают, конечно. Всякие бывают, - грустно добавила она со вздохом. – Однако среди них очень редко можно встретить лжеца, подлеца или предателя. Разве что…
- Черноморд! – Выпалила я, залившись краской стыда и гнева.
- Да. Он самый, - с болью в голосе произнёс Стас. – К счастью, это большая редкость. Карандар, потомок Ксана Блеза, унаследовавший Кресло Правителя, был изгнан из Подземного мира, когда к власти в нём снова пришли психически здоровые атланты. Они не стали казнить гада, а изгнали его. Думали, что на поверхности он продержится совсем недолго, а тот прожил там сто двадцать лет. Крепок оказался, и за это время многое успел наворотить в человеческом мире, который и без того никогда не отличался стабильностью. Последствия приходится и вам, и нам расхлёбывать до сих пор.
Глава 54
Не было нужды углубляться в вопрос о том, что это за последствия, всё и без того ясно, как на ладони. Только кто из предков Дубравки и Травинки был атлантом? Почему изгнанные, либо ушедшие на поверхность атланты не погибали? Как Дубравке удалось одолеть Карандара?
На языке вертелось множество вопросов, и задать их хотелось немедленно, причём все сразу, но в этом не было никакой нужды. Лада и Стас всё поняли и начали рассказывать увлекательные истории из прошлого планеты.
Оказалось, что дети атлантов, рождавшиеся с отклонениями, при всех своих «недостатках» обладали повышенной приспособляемостью к разреженному воздуху поверхности. Если они обитали на поверхности с самого рождения, то никаких проблем с дыханием не испытывали даже при высоких физических нагрузках. Правда, жили такие атланты по меркам своей расы совсем недолго, едва перешагивая столетний рубеж, но для древних людей это была очень долгая жизнь. Достаточно долгая, чтобы считать атланта полубогом, если не божеством.
Вступая в близкие отношения с наземными мужчинами и женщинами, атланты передавали своим потомкам часть своей «божественной» силы. Отсюда – невероятные крепость, выносливость и ум самой Дубравки и почти всей её родни. Отсюда способности к целительству у Травинки и её потомков. Потому волхвы и оберегали её близняшек, заранее зная, что дети эти необычные, и им предстоит особый жизненный путь.
Атланткой была прабабушка Дубравки, одна из тех, кого выбросили на поверхность беспомощным младенцем. Атлантом был прапрадед Травинки, найденный зимой полумёртвым полуторагодовалым ребёнком. Его подобрал по пути следования караван купцов, и мальчика не иначе, как чудом удалось выходить.
Обычный человек никогда не сможет одолеть в бою атланта, только другой атлант. Всё дело в том, что атланты знают об устройстве нашего мира гораздо больше и используют не только физические и умственности возможности, но и некие другие силы, рассказывать о которых неподготовленному человеку вроде меня просто бесполезно. Именно поэтому оружие, изготовленное атлантом или его не очень далёким потомком, обладает мощнейшей силой и необычными свойствами, как кинжал Дубравки, как легендарный меч-крест.
Дубравке в момент решающего столкновения с Карандаром по чистой случайности удалось активизировать в себе способности атланта, чего этот недостойный атлант никак ожидать не мог. Дальше всё решили натиск и бесстрашие.
Слушая рассказы Лады и Стаса, я покрывалась мурашками величиной с кулак. Я почувствовала, что если захочу, могу без особых усилий перенестись туда, в момент битвы Дубравки и её боевых товарищей с Карандаром. В какую-то долю секунды я едва удержалась от этого. Думаю, мне помогло мощнейшее мысленное предостережение Стаса и Лады. Они ничего не сказали вслух, но я поняла, что если сделаю это сейчас, то уже никогда не вернусь обратно.
Нет уж. Достаточно с меня скачков во времени и пространстве. Я должна достойно прожить настоящую свою жизнь, чтобы не натворить каких-нибудь вовсе непоправимых бед.
Что ж, с атлантами, артефактами и моим собственным далёким прошлым всё более-менее ясно. Можно бы на этом и успокоиться, но меня буквально раздирал на части последний вопрос: откуда на Земле появились люди и почему их связи с атлантами могут приносить вполне себе удачное потомство? Значит, у нас с атлантами всё же общая или схожая генетика?
Лада и Стас переглянулись, словно спрашивая друг друга, надо ли просвещать дальше эту ненормальную или уж отправить её поскорее обратно в палату терапевтического отделения. Видимо, мольба в моих глазах, вызванная жаждой познания, всё же оказалась сильнее их сомнений.
- Ей всё равно никто не поверит, - произнёс Стас вслух.
- Я не собираюсь никому об этом рассказывать! – Выпалила я. – По-вашему, я мечтаю попасть…
- …в то странное лечебное учреждение! – Поморщившись, произнесла Лада.
Слова её прозвучали с нажимом и металлическими нотками в голосе. Видимо, ей очень не нравились наши психиатрические лечебницы.
- Да, в него, - согласилась я.
- Люди и атланты настолько же близки генетически, насколько далеки по своим способностям и нравственным качествам, - туманно начал Стас.
- Дело в том, что когда Подводный и Подземный мир немного наладили своё житьё-бытьё, учёные-атланты начали интересоваться тем, что происходит на поверхности. Конечно, они ожидали увидеть там одно, а обнаружили по факту совсем другое.
Лада и Стас поведали мне: учёный мир атлантов сходился во мнении, что выжить после того чудовищного удара обломком астероида могли только самые примитивные биологические виды. Так оно, собственно говоря, и было, но когда учёные Подводного мира обнаружили на поверхности гуманоидную форму жизни, удивлению их не было предела.
Нет, это были не полуобезьяны в шкурах, как талдычит нам всезнающая наука история. На поверхности планеты атланты обнаружили вполне себе развитых, чистеньких гуманоидов, как две капли воды похожих на них самих. Они даже разговаривали на вполне понятном атлантам языке. Вот, только ростом эти человечки им были в лучшем случае до пояса. Ещё они в большинстве своём не обладали и тысячной долей способностей самого обычного атланта. Все они преданно служили своим глубоко почитаемым богам-создателям, коих проживало одно время на Земле великое множество.
Нет, Лада и Стас не имеют в виду храмы с изображением чёртовой уймы непонятных существ и людей, приносящих своим ненаглядным идолам кровавые жертвы вперемежку с плодами своих трудов. Это были вполне материальные боги-создатели и результаты их усилий – человечки-люди, созданные на фоне перекопанной и перепаханной вдоль и поперёк планеты, узнать которую не представлялось возможным.
Цивилизация создателей человечества оказалась на планете Земля спустя весьма недолгое время после приземления того злополучного обломка. Нет, они изрыли планету не в поисках убежищ атлантов, им было попросту на них наплевать. Пришельцы доставали и переплавляли в металлы руду, извлекали нужные им камушки, в основном драгоценные, и минеральные соли. Они в ходе своих работ изменили лик планеты до неузнаваемости, хотя о какой узнаваемости могла идти речь после того страшного удара?
Добытчики-пришельцы не могли жить без пищи и напитков на основе некоторых злаков, семена коих они запасливо привезли с собой. Люди были нужны как раз для того, чтобы обеспечивать «богов» пищей и одеждой, обслуживать их в быту, а самые способные удостаивались высокой чести быть помощниками и компаньонами своих патронов.
Пришельцы буквально слепили людей «из того, что было», а было в их распоряжении не так уж мало: пара-тройка сотен сохранившихся на Земле биовидов, их собственные гены и… немного сохранившегося биологического материала атлантов, не пожелавших в своё время уйти под землю и под воду. Получилось то, что получилось.
С тех пор, как я узнала об этом, у меня больше никогда не возникало вопроса о том, как может в одном человеке уживаться столько разных, порой противоположных друг другу качеств. Может, и ещё как. Генетическая предрасположенность.
Добыв из недр Земли всё, что возможно, пришельцы отбыли куда-то в глубины Космоса, оставив своих работников на планете без попечения. Тем было непривычно жить самим по себе, и они принялись воздвигать своим патронам храмы и кумирни, поклоняться им, славить их и молить о возвращении. Те, видимо, пообещали вернуться, но не сдержали слова.
С тех пор культ поклонения творцам небесным всячески преобразовывался и трансформировался, проходя разные стадии, пока не дожил до современных мировых религий, переписанных некими умниками так, чтобы народными массами было проще управлять.
- Если пришельцы выжали из недр всё, то откуда сейчас берутся полезные ископаемые? – Задала я очередной детский вопрос.
- Во-первых, далеко не всё, а только то, что им было нужно. Во-вторых, то, чем пользуется ваша цивилизация – это в основном жалкие остатки. Раньше Земля была гораздо богаче. Сейчас в этом отношении труднее живётся и вам, и нам, - ответил Стас.
О факте наличия на планете гуманоидной жизни учёная каста Подводного и Подземного миров предпочитала не распространяться, дабы не спровоцировать массового исхода атлантов. Им было бы нелегко дышать на поверхности, они прожили бы там гораздо меньше, чем под ней, но многие атланты с радостью променяли бы долгую жизнь под землёй на жизнь среди природы, пусть и сильно оскудевшей. Похоже, те, кто уходил на поверхность от преследований психопатической власти, нередко выживали среди людей, передавали им свои знания и навыки, слывя при этом божествами и полубожествами, а когда они навсегда уходили в мир иной, по ним слагали красивые мифы, сказки и легенды.
От всего этого у меня закружилась голова.
- Но сейчас-то вы уже пережили тот страшный мракобесный период! Что мешает вам выйти на поверхность, предварительно уничтожив человечество, которое творит здесь, не пойми что?! – Непроизвольно воскликнула я и сама испугалась этой мысли так, что даже зажмурилась.
Я боялась в тот момент услышать страшную правду о том, что именно так атланты и планируют поступить с нами – жалкими комками полу-разумной плоти, испоганившими планету своим неумным и неумелым хозяйствованием, добившимися более чем скромных результатов в науках и искусстве, затевающими кровопролитные войны и уничтожающими собственных не родившихся детей. Про алкоголь, наркотики, разврат и преступления не хотелось даже начинать думать, но оно как-то само для ровного счёта подумалось.
- Мы пережили период войн и раздоров, и наше Общество теперь снова едино, а вы не виноваты в том, что вас такими создали, - спокойно отозвалась Лада. – Да, сейчас ваша цивилизация переживает не самые лучшие времена, но всё это детские болезни любой цивилизации, а вы, по большому счёту, ещё только стоите на её пороге. Всё преходяще в этом мире. Всё со временем изменится, - голос её звучал ласково и убаюкивающе. – Наши Предки тоже далеко не сразу стали теми атлантами, которые создали мощнейшую культуру, науку, исследовали Солнечную систему, проникли в другие измерения и заглядывались на Дальний Космос. У вас тоже многое ещё впереди, и вы не так безнадёжны…
-…как кажетесь на первый взгляд даже самим себе! – Смеясь закончил Стас.
- Вы больше не приносите кровавых жертв своим богам… Ну, почти не приносите, кроме каких-то уж совсем затерявшихся народов. Вы не сжигаете людей на кострах из-за религиозных разногласий, а во многих странах запретили даже смертную казнь. Вы начали задумываться о воздействии вашей деятельности на Природу. Медленно, но верно вы продвигаетесь в правильном направлении, - объясняла Лада неторопливо. 
 - Это всё так, - согласилась я, – но зачем мы вам нужны в принципе? – Продолжала я недоумевать. – Что хорошего мы вам сделали, чтобы терпеть нас здесь, а самим на веки вечные запереться в подземельях?
Ответ был не нов для меня, но всё же поразил своей добротой:
- Зарождающиеся Жизнь и Общество священны, - произнесли Лада и Стас чуть ли не хором.
Видимо, это один из нравственных принципов атлантов, на которых строится вся их жизненная философия. Поспорить с ним трудно, да, и нужды я в этом никакой не вижу.
- Возможно, когда-нибудь вы станете настолько похожими на нас, что мы сможем говорить на равных. Сможем объединить усилия и создать на Земле условия, одинаково комфортные для людей и атлантов, - необычайно красивые глаза Стаса подёрнулись мечтательной дымкой.
- А пока мы приглядываем за вами, чтобы вы не натворили совсем уж непоправимых бед, - поделилась Лада.
- Приглядываете? Как это? – Не поняла я.
- Как ты думаешь, почему вы ещё не уничтожили себя и планету ядерным оружием? – Задал встречный вопрос Стас. – Весь этот мир мог бы уже давно быть испепелён…
- …но этого не происходит, потому что мы следим за вами по мере возможности, - дополнила Лада.
- Как старшие братья и сёстры, - произнесла я задумчиво.
- Именно! – подтвердил Стас. – И что-то мы с тобой загулялись, сестрёнка. Тебе давно пора быть в своей кроватке! – В глазах его снова плясали озорные искорки.
В следующую секунду я оказалась посреди своей палаты. В окнах только-только начал заниматься слабенький рассвет. Лады и Стаса рядом больше не было. Видимо, они тоже считали, что долгие проводы влекут за собой лишние слёзы, а слёзы от воспоминаний о них не раз катились из моих глаз. Я многое дала бы за то, чтобы увидеться с моими дорогими атлантами ещё раз, но… Хорошенького понемножку!
Пусть это была только одна встреча, но она изменила всю мою оставшуюся жизнь до неузнаваемости.
Эпилог
После описанных выше последних событий минуло десять лет. Я уже не та  тридцатилетняя девушка-женщина, что носилась лёгкой поступью по офису, в котором меня не любили и боялись.
Я представительница богемы с вечно перемазанными глиной руками, лицом и одеждой. Только отправляясь в театр, на официальное мероприятие, в гости или на прогулку по городу я наряжаюсь и всегда при этом надеваю тонкие кружевные перчатки, коих у меня в комоде имеется пар пять или шесть. Это потому, что и без того сухая кожа на моих некогда белых, гладких руках похожа теперь на коричневую пергаментную бумагу из советского продовольственного магазина. Она стала такой много лет назад, и, думаю, с этим уже ничего нельзя сделать. Кремы и мази не спасают.
Впрочем, состояние моей кожи на руках – единственное, что со мной случилось за десять лет по-настоящему плохого. Всё остальное наполняет моё сердце радостью, особенно в такое, как сейчас, красивое и солнечное время года.
Обожаю середину осени в наших краях! В саду дозревают торон и зимние яблоки, белеют редкие шальные цветочки на кустиках клубники, дорожки залиты золотистым солнечным светом, а в малиннике краснеют последние, самые сладкие ягодки. Клумбы полыхают буйством красок астр, георгинов, хризантем. Осенние цветы – самые мои любимые!
В такие дни воспоминания о лете вовсе не кажутся грустными, потому что лето ещё никуда толком и не ушло; просто воздух стал по утрам чуть прохладнее, и ночь приходит скорее, чем в июне или июле. Только ты всё так же, как в жаркие летние деньки, сидишь на скамье - качелях, покачиваешься и думаешь о том хорошем, что случилось с тобой за прошедший с предыдущей такой же солнечной осени год. Думать о плохом в такие моменты просто не получается.
Десять лет назад я с неимоверным трудом вползла обратно в своё тело после всех моих полу-загробных приключений, и это изменило мою жизнь до неузнаваемости.
Тогда к радости моей мамы я уволилась со своей собачьей, потогонной бумажной работы, но, к её огорчению, устроилась не в архив и не в библиотеку на полставки. Я подалась в действующую в нашем городе на тот момент уже лет пятьдесят гончарную артель ученицей. Данная вакансия болталась в разделе объявлений к тому времени уже очень долго, потому как немного находилось охотников возиться с глиной, а после ещё с кистями, красками, обжигом, но я как раз такая сумасшедшая.
Глина захватила меня в плен с первых дней и не отпускает до сего времени. Это трудно объяснить, но… она живая! Если вы будете обращаться с ней как с обычным материалом, из этого никогда ничего путного не выйдет. Глину надо почувствовать, её нужно полюбить всей душой, и только тогда она ответит вам взаимностью и откроет все свои сильные и прекрасные стороны.
Поначалу я была на подхвате, после меня начали учить гончарному ремеслу и основам росписи по глине. Не сразу мои работы стали похожи на то, что продаётся в мало-мальски приличных магазинах керамики, но со временем они как-то незаметно начали занимать призовые места на профессиональных конкурсах. Сейчас я считаюсь одним из лучших мастеров своего дела, и это не может не радовать меня.
Поначалу я делала цветочные горшки, крынки, кувшины и вазочки, а после переключилась на ювелирные украшения. Да, если кто не в курсе, бывают и такие. Я делаю серьги, подвески, браслеты из глины, обжигаю и расписываю их. Сюжеты и символы для своих украшений беру с раскопок. Символика тех времён в последнее время пользуется особой популярностью у молодёжи, и не только. Люди начали активно интересоваться своим прошлым, что не может не согревать мою историко-археологическую душу.
Когда девушка надевает на шею украшение, причудливо разрисованное обережными узорами Предков, это гораздо ценнее и полезнее, чем кулончик из драгметалла, купленный в ювелирном магазине, и не выражающий ровным счётом ничего, либо отражающий совершенно чуждую, непонятную символику. Теми же старинными узорами с раскопок украшали свою жизнь наши Пращуры, передавая из поколения в поколение их тайный смысл. Что это, как не та самая связь времён, о которой так много теперь говорится?
Как вы уже догадались, мы переселились из квартиры в дом на земле. Нет, мы не зажили с Валерочкой и Ярославой пресловутым «своим домом», о котором не раз упоминала в своих бесконечных нотациях моя маман. Мы переехали в свой дом все вместе – мы с мужем, мои родители, Ярослава и Анечка, а через десять лет количество жильцов в нашем доме сделалось «юбилейным», то есть нас стало тоже десять. Добавились ещё Вадим, Яромир, Денис и Вовочка. Я сама от себя такого не ожидала, но к своим без малого сорока годам я стала матерью пятерых детей.
Как я с ними со всеми справляюсь? Хороший вопрос. Только я поняла одну вещь: с детьми не надо «справляться». Их даже «воспитывать» ни к чему. С ними надо просто жить, и всё у вас получится.
Ещё я заметила, что один ребёнок доставляет намного больше забот и хлопот, чем несколько. Мысль, конечно, парадоксальная, но, если вдуматься, то ничего необычного здесь нет. Когда детей несколько, им всегда есть, с кем поиграть. Если ребёнку есть, с кем поиграть, он не станет дёргать взрослых и капризничать по пустякам, потому что он занят самым интересным для себя делом на свете – игрой. Мысль понятна? Я думаю, да, но только тем, у кого детей больше одного, и разница в возрасте между ними не пятнадцать и не двадцать лет.
В общем, моя капризная непоседа Ярослава, обзаведясь четырьмя братьями и получив в полное распоряжение двухэтажный дом с садом, стала намного спокойнее и рассудительнее. Её даже перестали узнавать некоторые знакомые. Ещё бы! Наличие такого числа младших братьев к чему-то да обязывает, надо думать.
Ярослава окончила школу с самыми обычными результатами и учится теперь на втором курсе физкультурного. Анечка на будущий год оканчивает архитектурный. Она у нас настоящая барышня. Парни и товарищи повзрослее буквально атакуют её предложениями руки и сердца, но она не спешит замуж, хочет для начала сделать что-то значимое профессии, а уже потом…
Это приводит в уныние нашу мать, которая боится, как бы Аня не повторила её судьбу, а я считаю, что бояться ей нечего. Матери грех жаловаться на свою жизнь.
Сейчас, по прошествии десяти лет, ей, конечно, труднее справляться с детьми и хозяйством, но теперь я провожу много времени дома, и существенная часть домашних дел на мне. Я оборудовала собственную мастерскую на нашем участке и могу неделями трудиться и заниматься домом, никуда не выходя.
Отец с Валерой по-прежнему работают, обеспечивая семью. Только папа перестал летать на Север вахтами, нашёл работу в городе. Всё-таки возраст есть возраст, и неделями, а то и месяцами жить в общежитии вахтовиков становится с какого-то момента труднее.
Я писала выше об истории и реалиях наших отношений с Валерием, и вы знаете, что в них было всякое. Однако в последние десять лет живу не с безликим персонажем под названием «муж», а с любимым мужчиной. Валера при этом остался прежним, но он для меня теперь не предмет интерьера, а объект самого пристального и нежного внимания.
Я научилась распознавать по его лицу малейшие оттенки чувств и настроений. Я нарисовала в графике и написала маслом, акварелью и темперой сотни его портретов. К его возвращению с вахты домой я готовлю несколько его самых любимых блюд, обязательно пеку торт и накрываю стол его любимой красной с серебряной нитью скатертью. Видя мои старания, он улыбается широкой мальчишеской улыбкой, и этот момент для меня – самое дорогое в нашей с ним совместной жизни, после пятерых наших детей, разумеется.
Конечно, всегда найдутся те, кто скажет: «Как можно было продать две хорошие квартиры и отдать все сбережения за то, чтобы жить в одном доме, пусть и просторном, и с садом, вместе с родителями?» Или: «Как можно было променять престижнейшую работу со стабильным заработком на возню с красками и глиной?» Либо: «Какую голову надо иметь на плечах, чтобы в наше неспокойное время наплодить пятерых детей?»
Умников, экспертов во всех областях жизни и знатоков того, как всё должно быть, всегда найдётся немерено, но я отвечу им всем одно: «Это моя жизнь, и только я решаю, как ею распорядиться. Люди во все времена примерно одинаковы, я знаю об этом не понаслышке. Меняются только декорации, но всегда есть те, кто мечтает вырваться из привычного круга надоевшей рутины, а есть те, кто это делает, несмотря ни на что».
Я не хочу сказать, что жизнь моя в последние десять лет стала состоять сплошь из конфет и пряников. Появились новые заботы, да, и старые никуда не делись, но я выбираю именно такую жизнь: с любимым делом, любимым мужчиной, в любимом доме и в окружении самых родных и важных для меня людей.