1. Город и его жители

   Город N лежал на пересечении двух дорог: Большой и Малой. Большая дорога вела в лес. Малая протянулась от крайнего дома – полицейского участка – до трактира Бойля, центра города. Незамысловатая проектировка города позволяла жителям добираться из одного конца города в другой по Малой дороге, проделав всего лишь... двадцать шагов.
   Это обстоятельство благоприятствовало городовому господину Мигере, человеку строгих правил и привычек, в перерывах между ежедневными обязанностями по надзору за порядком забегать к старику Бойлю промыть горло «чем-нибудь».
   Вообще, начиная наше повествование со знакомства с городом N и его жителями, следует сказать, что в этом есть необходимость, ибо в дальнейшем читатель будет иметь представление о месте произошедших событий и о главных действующих лицах. Забегая вперед поведаю: наша история о радости, о горе, о любви и... обо всем, что знакомо каждому любителю сказок, особенно на ночь.
   Итак, с одним персонажем читатель уже познакомился. Нет?  Ну, так я его представлю вам: это городовой Мигера. Внешность его подчинялась высокому чину – надменная и важная. Толстая шея поддерживала могучую  голову с открытым лбом. Я бы сказал, лысым, но это не сказочный термин, не годится для описания. Открытым, лучше. Тем более, на голове отсутствовала его обычная полицейская фуражка. Глаза, словно два буравчика, сверлили потрескавшиеся, склизкие стены полицейского участка.
   Сам участок представлял собой заброшенный курятник, реконструированный месяц назад общественными силами муниципалитета. Бывшее здание полиции сгорело по вине старого рыбака Лошки. Как отмечалось в протоколе, последний, будучи мертвецки пьян, сидел в камере, которую охраняла дворняжка Куцик.  Развлекаясь, Лошка тыкал горящей цигаркой пса в нос. Конечно, животное воспротивилось издевательству и укусило изверга. От боли рыбак выронил цигарку на подстилку из прошлогоднего сухого сена, вследствие чего и возник пожар.
   Неприличное поведение рыбака Лошки вызвало гнев большей частью у Мигеры, нежели в массах. Лишившись обиталища, городовой наложил на должника огромный штраф: полтора пуда свежевыловленной рыбы. Затем, проведя срочную мобилизацию, полицейский переселился в курятник цирюльника Дрыня, уехавшего в столицу Гронвельд на заработки.
   Вечером горожане славно отпраздновали переселение Мигеры в трактире Бойля. При этом громче всех хохотал рыбак, показывая для обозрения свой забинтованный палец.
   Однако вскоре новый участок стал пользоваться дурной славой. Неведомо откуда появились крысы, да в таком количестве, что каждый вечер Мигера, не отважившийся на отлов несметных полчищ грызунов, ступал на цыпочках, боясь наступить на хвост одной из них. Пришлось ему перебраться на чердак, а внизу устроить нечто вроде... тюрьмы.
   Горожане, добрые и порядочные люди, в былые времена толпой валившие в гостеприимные стены сгоревшего участка, находившие там покой после веселых попоек и спасение от назойливых жен, наслышав об антисанитарии нового приюта, обходили теперь владения Мигеры на почтительном расстоянии. На таком, какое позволяли скромные масштабы города N. А решетки между тем, вмонтированные в оконные проемы по приказу городового, скрывали дикие оргии голодных тварей, пожиравших друг друга.
   Однажды другой наш герой – рыбак Лошка, после проведенной ночи под крышей нового участка, рассказал, что проснулся утром без ботинка.
- Не съешь за ужином столько чеснока, брезгливые крысы наверняка сожрали бы и меня, - уверял рыбак, всхлипывая и утирая сопли. - Не только меня, а вместе со мной и ботинок.
   И он показывал свою потрепанную годами обувку - демонстративный знак перенесенных лишений. Пахучую, даже воняющую, но не чесноком, а остатками навозной лепешки, на которую он наступил где-то, когда шел на ночлег. Шел, мягко сказано. Когда его волокли до участка.
- Шелудивый пес, - выругался он. - Даже после смерти покоя от тебя нет. Сгорел дотла, до последней косточки, ничего от тебя не осталось, ничего не нашли, а гадишь и на том свете. Желудок никуда не годится.
   Это предположение чрезвычайно сильно подействовало на тихих горожан, не знавших о дезинфекциях и дезинсекциях. С этого момента участок впервые остался пустовать ночью.
   Расположившись, как мы сказали, на чердаке, Мигера оборудовал там кабинет – жалкое подобие прежнего. Наклонные стены крыши из доисторического шифера были в дырках, будто подверглись картечному обстрелу при осаде, и служили чем-то вроде сита во время дождей. От этого в кабинете всегда было мокро и холодно. Но все-таки тут Мигера мог чувствовать себя в безопасности: крысы опасались подниматься наверх, видимо высота вызывала у них головокружение.
   В свои апартаменты городовой поднимался по деревянной лестнице, сбитой на редкость неумело. Каждая перекладина жалобно скрипела, скулила под ногой, грозила вот-вот переломиться. В такие минуты у городового захватывало дух. Он спешил найти более надежное основание под собой, и, обретя твердую опору, ощущал себя храбрейшим из храбрецов, живущих на земле.
   В этот час мы застали Мигеру в полицейском участке.  Было час пополудни. На улице неимоверно парило.
   Городовой сидел в турецком кресле с высокой спинкой, смотрел в дырку с куриное яйцо на румяное, палящее солнышко и... грыз сухарь. Рядом на столе на трех ножках среди канцелярского хлама стоял граненый стакан в алюминиевом подстаканнике, наполненный до краев душистым чаем. Легкая дымка поднималась и настырно лезла в широкую ноздрю полицейского (городовой совмещал и должность начальника полиции, и тюрьмы вдобавок, штаты назвать раздутыми язык не повернулся бы). Он безропотно чихал и чихал, а после утирался рукавом линялого мундира.
   Целая крепость из свернувшихся, точно сыворотки, бумаг, папок, толстенных книг и малюсеньких брошюр воздвиглась на необъятном столе, как оборонительная цитадель. Обстановку крепостного затворничества дополнял пустой шкаф без единой дверцы, как памятник увековеченный посреди комнаты. Перекошенный будильник без оправы с выпотрошенными внутренностями механизма мерно тикал под худеньким делом о поджоге полицейского участка. Единственная гнутая стрелка медленно приближалась к цифре 2 – времени обеденного перерыва.
   Мигера, скучая, лениво перевел взгляд на красноватую жидкость, заполнившую стакан, долго и задумчиво изучал неуклюжего паучка, болтающегося наверху, и громко вздохнул, когда насекомое, наконец, пошло ко дну. Хмурые и кустистые брови городового распрямились, как растения после полива, он умиротворенно улыбнулся, смочил сухарь и крикнул басом так, что крыша судорожно затряслась, а из граненого стакана выплеснулась добрая половина ароматной жидкости на знакомое уже нам «Дело...».
- Ти-и-хон! - позвал Мигера.
- Что нужно? - донесся сонливый голос со двора.
- Тихон, - повторил городовой с серьезным видом. - Обедать будем?
- Угу, - послышалось в ответ.
   Тихон, молодой сторож, имел сопливый нос, рыжую шевелюру, любознательные глаза и целыми днями занимался тем, что спал на полосатом матраце во дворе, пригретый теплыми солнечными лучами. Обязанности, вмененные ему по охране арестантского помещения (бедный Куцик помер от заворота кишок, а не сгорел, как надеялся Лошка), за неимением жильцов, то есть арестантов, были не востребованы, поэтому никто ему был не указ.
   Вслед за обменом пустых фраз снаружи раздался скрип: Тихон полез наверх, и вскоре показалась его курчавая физиономия.
- Ну чего тебе? - спросил он.
- Не слыхал, Бойлю привезли обещанную бочку виноградного вина?
- Нет.
- Нет не привезли, или нет не слыхал?
- Нет – это и есть нет, - сказал Тихон. - Ничего не слышал, и ничего не привезли. Вот, если бы я сказал «да»...
- Как такое возможно: если не слышал, то откуда знаешь?
- Чтобы знать, не обязательно слышать.
- Дурак, я с тобой по-хорошему разговариваю, а ты мудришь. Умный такой? Книжек начитался на казенной службе? Не мути воду, отвечай так, чтобы тебя понять могли.
- Чтобы не слышать, но знать, достаточно видеть, - смилостивился и пояснил Тихон. - Захочешь не знать, все равно узнаешь: увидишь. Для этого и ушей иметь не нужно, достаточно глаз. Если бы привезли, давно бы вся улица гуляла. Такое трудно не заметить. А раз тихо, значит...
- Жаль, - сказал Мигера, с грохотом выдвигая кресло. - Помоги, дорогой, спуститься.
- Ну вот, то дурак, то дорогой.
   Вдвоем они приступили к спуску по шаткой приставной лестнице. Городовой с замиранием сердца опустил ногу на первую ступеньку. Тихон быстро скользнул вниз и уже стоял на земле, поддерживая лесенку и подтрунивая над грузным градоначальником:
- Ну, еще шажок, еще один... А вот туда лучше не наступать.
   Мигера попытался посмотреть, куда лучше не наступать, повернулся вправо, влево.
- Ничего не вижу опасного, - сказал он. - Ой! - вдруг вырвалось у него, когда он посмотрел вниз сверху, - сейчас упаду и разобьюсь, - закричал он. - Я боюсь высоты, с высоты птичьего полета все видится крошечным.
   Он намекал на раскаленные островерхие черепичные крыши домов жителей, на черные печные трубы, на маленьких людей на улицах. Участок стоял на возвышении, откуда город представал, как на ладони.
- Допустим, на этой высоте птицы не летают, досюда только курица взлетит, - сказал Тихон, постукивая по перекладине, на которой балансировал городовой. - И разбиться вам на такой высоте будет крайне проблематично.
- Вот, ты всегда так, -  сказал на земле Мигера, оттирая капли пота на лбу, на носу, на шее, - нет бы, начальству руку подал, или посочувствовал, поддержал в трудную минуту, ан нет: остришь, как Шифрин, не стыда, не совести, - и учащенно дыша, указал на дорогу:
- Теперь в трактир!
   Пыльные улочки молча ожидали вечерней прохлады. Узкая речушка, заросшая камышом, каждую минуту испаряла столько влаги, что к вечеру ей грозило обмельчание. У любого горожанина в такой обстановке пересохло бы в горле, и он не смог бы честно и безукоризненно выполнять свои профессиональные обязанности, как полагается всякому послушному и ответственному члену общества. Ему элементарно не хватило бы сил закончить работу – а надо заметить в городе N работал каждый, бездельников и тунеядцев вывели еще до пожара на полицейском участке – и поэтому, при всей его добродетельной активности на благо общества, результат труда мастера-ремесленника не устроил бы администрацию. Но, слава богу, существовал трактир Бойля-Мариотта. Мариотт – его бывший компаньон, который уехал из города и поменял профессию.
   Трактир – самое уютное место во всем городе N, пользовался неоспоримым уважением и любовью жителей. Хозяин одноэтажного домика с вывеской, намалеванной желтой краской, с засученными рукавами, в цветастом фартуке покойницы жены и с распростертыми объятиями встречал утром первого и провожал нестойкого на ногах последнего гостя заведения.
   По поводу цвета вывески не раз возникали споры и пересуды между посетителями, которые поначалу собирались у двери, а затем перебрались внутрь, дискутируя и придумывая версии об ингредиентах, входящих в состав краски: сурик ли это, куриный помет, разбавленный керосином, отвар ли лопуха или иного растения, или настой на... Народ не сумел прийти даже к единому мнению относительно того, что каждый видит в отдельности.
- Желтый, оранжевый, зеленый... - предлагал каждый.
- Это неестественный серо-буро-малиновый цвет, - посоветовал дальтоник Брузо, садовник с виллы господина Вилона.
- Не то, не другое, не третье, - успокоил их Бойль (теперь без Мариотта). - Это синтетическая краска, эмаль-хамелеон. Мне ее привез по моей просьбе цирюльник Дрынь из столицы, куда он уезжал в отпуск.
   На том и успокоились.
   Трактир старика Бойля являлся сердцем города N, чей организм был сложен и изменчив, как погода. Жизнь начиналась здесь и вращалась поблизости. Тут узнавали новости из первых уст, тут справляли свадьбы и праздновали поминки. Всякий, очутившись рядом, непременно забегал поболтать с трактирщиком, сполоснуть горло стаканчиком вина, а то и просто послушать сплетни или посидеть в прохладе.
   Один Бойль не справился бы с хозяйством, но ему помогали сын Марко и красавица-еврейка Ара, сиротой семи лет попавшая в дом Бойлей, когда была еще жива жена. Марта, добрая женщина, приютила девочку, которую полюбила как дочь. С тех пор Ара платила добром за добро старику. Ведь Марта умерла при родах. И мальчик, оставшийся также без материнской ласки и выросший в ловкого и сильного юношу, относился к девушке, как к старшей сестре, если не как к матери.
   Трактир посещали многие, но завсегдатаями были трое: рыбак Лошка, цирюльник Дрынь и учитель математики Грицко. Если там царит веселье, шум горой, значит, встретишь троих друзей. Обнявшись, они всегда сидели за одним и тем же дубовым столом, горланя песни, сбиваясь с мотива и путая слова. Прибегали старуха Лошкариха и толстая Марфа, учительша. Били чем попало под руку мужей, ругая их бранными словами. В трактире оставался холостяк Дрынь, который затягивал сиплым голоском заунывную мелодию про пьяного цирюльника.
   Теперь, когда Дрынь опять уехал в Гронвельд, жизнь в городе N притихла, затаилась в ожидании очередной встряски.

Продолжение следует: http://proza.ru/2018/01/11/230