Имам Шамиль. Ахульго

                Михаил Коновальчук,   
                при участии       Константин Бутаев.               
               





 
                И   М   А   М      Ш   А   М   И   Л   Ь.   А  Х  У  Л  Ь  Г  О.

  ( литературный   сценарий полнометражного художественного фильма)
               
                ………………………….
               



                2   0   1  7   год

                Кинокомпании
                «Дагестан» - «Ленфильм»




              1. Город Чугуев. 1859 г. 15 сентября.               

Звон колоколов призывал прихожан к заутренней.
 С раннего утра, в небольшом городе Чугуеве, наблюдалось необычное  оживление. То всадники проскачут, разбив лужу копытами фыркающих лошадей, пугая прохожих, торопясь по каким-то неотложным делам, то строй солдат с боевой песней, времен Отечественной войны 12-го года промарширует,  то карета вдруг проплывёт мимо, словно тяжёлая ладья, а то и казаки пронесутся на своих боевых конях, от одного вида которых мурашки по коже ползут.
   Все говорило о том, что в городе происходят, не совсем обычные события и готовится, какое-то торжество, о котором, то и дело переговаривались прихожане у церкви и торговый люд на площади.
   Над осенним городом неслись православные песнопения, наполнив его до краев,  поднимались к верху и искрились перистыми облаками. Но не только они наполняли город, сквозь цокот копыт, скрип телег и стук колес легких экипажей, до благоприятного православного слуха донеслась протяжная мусульманская молитва, настолько тоскливая и одинокая, что редкие слушатели ее невольно поеживались. Что было в той, утренней молитве? Русский слух не улавливал смысл ее, но иным чувством, вне слов, вне разума и языка, он слышал ее, чувствовал и, как-то по-своему, но понимал. 
То молился Шамиль, и грустные звуки его молитвы выливались из окон большого, каменного   дома, где он остановился, со всей своей многочисленной свитой.  Несколько обозных карет и крытых телег располагались  под невысоким навесом в дальнем крыле двора и охранялись двумя рослыми воинами из батальона Русской пехоты, конвоировавшего обоз.
Здесь же, под навесом, жевали траву упряжные лошади, а верховые находились в саду, за невысокой изгородью, в конце двора, они так же охранялись пятью рослыми драгунами, из дивизиона драгун, конвоировавших обоз от самого Дагестана..
1.2. А тем временем, взобравшись на раскидистый орех, росший под окном особняка генерал-губернатора, белоголовый мальчишка глазел в окно второго этажа, пытаясь высмотреть, откуда исходит эта чудная, тоскливая песнь.
Молитва закончилась.
Ванёк, заметив движение за окном, замер, уткнувшись глазами в одну точку.
Сопя носом, к нему подполз другой мальчуган, рыжий и курносый и, всматриваясь в темень комнаты, шёпотом спросил:
  - Ну чо, видишь чо?
   Ванек показал движения вдоль подбородка, как молятся мусульмане.
- Бороду чешет? А роги, роги видишь?
Ванёк коротко отмахнулся от назойливого дружка, вперившись глазами, в окно.
Закончив молитву, Шамиль подошёл к окну и медленно опустился в широкое кресло, не обращая внимания на движения за стеклом.
- Рогов-то нет! Удивился курносый.
- Тише ты… пригрозив кулаком, прошипел Ванёк.               
.1.3.  Шамиль сидел в кресле у окна, ни на что не реагируя, глядя куда-то,
в дальний угол комнаты.
 События  последних дней, определённо потрясли его. Погрузившись в свои мысли, он совершенно отрешился  от реальности.
Детский шум отвлёк его  от тяжёлых мыслей и, взглянув на окно, он медленно возвратился в реальность… но в реальность, которой он никогда не видел, не знал и не чувствовал. Он видел детей, но эти дети были другими. Их глаза, их лица, одежда, их голос…  даже любопытны они были, как-то, по-своему.
 Через оконное стекло, они разглядывали, мрачного,  бородатого старика, взгляд  которого, из сурового, превратился в невероятно добрый и, сам он засветился нежной, отцовской улыбкой. 
  Дети щебетали, как воробышки, после летней грозы.
- Стра-ашны-ы-ый…
- Совсем  не  страшный.
- Говорят, людей ест!- предостерёг курносый Ивана.
- Ну,  да?!
- Вот тебе  крест! Даром – бис рыжий?!
- Сам ты рыжий бис, глянь…
    Шамиль продолжал улыбаться детям из-за окна.
Внизу, задрав головы, на него смотрело, ещё трое, таких же сорванцов.
- Ну, Ванька, видишь чо? – подтягивая сползающие штаны, визгливым голосом, спросил кучерявый, краснощёкий мужичок, лет пяти.
    - А глаза? Красныя?- спросил другой, и тут же, перевёл внимание, на подкатившую к дому, карету,- Ух, ты! Гля, Карета! Ух, ты-ы-ы!
То была карета губернатора  Харькова.
Дети толпой  бросились к карете, из которой выходили знатные вельможи.
 Ванёк с Курносым тоже быстро сползли по стволу дерева и побежали к нечасто заезжающей в эти места, карете.
1.4.  Гости, в сопровождении Гази-Магомеда,  прошли в комнату Шамиля, и губернатор сказал, обращаясь к нему:   
- Император Александр-II, желает встретиться с вами… как с дорогим гостем… завтра, на войсковом императорском смотре.
Шамиль растеряно посмотрел на Гази-Магомеда  и по привычке провёл рукой по поясу, где прежде всегда висел кинжал.
   Заметив это движение, полковник генерального штаба, словно давно ждал этого момента, чуть подавшись вперёд, протянул Шамилю большой в серебряных ножнах кинжал, инкрустированный золотом и  триумфально произнёс:
- Господин Шамиль, Его Императорское Величество велел передать вам, что хотел бы видеть Вас при оружии, как его лучших гостей. 
 С удивлением, но с достоинством, Шамиль принял подарок, лёгким кивком головы поблагодарив гостей.
- Посмотрите,  пожалуйста,  в окно,- продолжил полковник.       
 Шамиль выглянул в окно.
 К корпусу кареты был привязан белый красавец-конь с золотистой гривой и хвостом и, небывалой красоты, сбруей.
 Дети, которые только что сидели на дереве и смотрели в окна, теперь уже восхищались невиданной красоты  конём и его сбруей.               
- Это вам подарок от его императорского величества,- пояснил губернатор,-
  Он очень просил вас,  быть на императорском смотре,  именно на этом коне…
  Не беспокойтесь, завтра, после заутренней молитвы, мы с губернатором
  заедем за вами и  будем  сопровождать вас. Честь имею…


                2. Встреча Шамиля c Александром ll.
Почти все население города устремилось на центральную площадь, подъезжали экипажи и кареты, добирались пешком и на извозчиках, но пропустить такое событие было невозможно, все понимали его торжественную значимость.
   На огромной площади стройными рядами застыли войска.               
   В окружении свиты на белом коне в военной форме восседал Александр-II.
   Когда Шамиль, гарцуя верхом, в окружении губернатора Харькова, полковника генерального штаба, переводчика – полковника Алибека Аксайского и четырёх гренадёров, появился на полигоне на подаренном Императором коне князь Барятинский восхищённо произнёс:   
- Каков конь!
- Каков всадник! – поправил Император.
   Шамиль подъехал к Императору. Император первым протянул имаму руку:
- Я очень рад, что вы, наконец, в России!  Жаль, что этого не случилось   
   раньше, при  жизни Джамалуддина. Отец очень любил Вашего сына.
   Да и я любил его не меньше.    
   Надеюсь,  примирение с нами, не даст вам повода для раскаяния.
Император повернулся к генералу Белобородько, находившемуся справа от него и, приняв из его рук шашку в золотых ножнах, протянул её Шамилю.
- Эту саблю я дарю вам…  в знак глубокого уважения.
  Храните её, как символ  вечного мира и дружбы...  между нами и нашим народом.
  Принимая саблю, Шамиль, с достоинством ответил:
- Ваше,  незаслуженное мною внимание  сковывает меня цепями…
  Душа  вашего  пленника покорена оказанным ему  приёмом.
  Очень сожалею, что  в  своё  время… не расслышал  слов…
  моего  старшего сына… узнавшего и полюбившего Россию и, до конца своей   
  жизни…  сохранившего   верность ей и её императору.
  Благодарю  Аллаха,  прекратившего эту вражду.
  До конца своей жизни, буду просить Его, чтобы этого никогда не повторилось.

  Было видно, что Александр доволен ответом имама. Он положительно кивнул   
   имаму и,  повернувшись к войскам, громко их поприветствовал:                                                               
  - Здорово, молодцы!
- Здравия желаем, ваше императорское величество! –  Невероятным громом ответили солдаты.
- Как? – спросил Александр-II у Шамиля, не без гордости глядя на своих солдат.
  Перекинув через плечо инкрустированный золотом ремешок, на котором крепилась  шашка, Шамиль чуть заметно улыбнулся и положительно кивнул императору.
 На огромной площади начались перестройки. Под команды генералов и старших офицеров, из стройных рядов, стоящих по фронту, стали образовываться каре конных и пеших воинов. Император, не без гордости, наблюдал за всеми передвижениями на плацу, замечая  сдерживаемое удивление гостя из Дагестана
Под чёткие команды, доносившиеся из глубины площади-плаца, колонны пришли в движение.
Под восхищённые взгляды горожан, которыми были заполнены все улицы, ведущие к площади, воины маршировали идеально выстроенными каре  по сто человек.
Колонны шли парадным, строевым шагом, отдавая честь Императору.
Держа руку у виска, император мельком глянул на Шамиля и, неожиданно  для самого себя, вдруг сказал:
- Они отдают  честь и вам, имам.
Шамиль, с удивлением посмотрел на императора.
- Мне тяжело принимать незаслуженную почесть.
   я тридцать лет убивал их отцов, дедов…
   В глазах этих солдат, я вижу сирот, вдов и несчастных матерей тех, 
   кто  пал  от рук  моих  воинов.  Я не могу принять эту почесть.               
       Александр-II был удивлён прямотой суждений имама.
 - Они отдают честь великому воину.
Оглушительный взрыв победоносного «Ура» заставил имама перевести взгляд от императора, на стройные колонны марширующих воинов. Громко чеканя шаг, проходили мимо, отдавая «Честь»  и, громко крича традиционное русское  «Ур-р-а-а!».
Он не заметил, как его  глаз стал наполняться слезой.
 Правая рука его, непроизвольно стала подниматься вверх. Крупная, мужская рука, с ухоженными ногтями, достигнув виска, несколько задержалась… то ли, прикрывая глаз от яркого луча восходящего солнца, то ли,- как это делает император,- отдавая честь, воинам, которых он уже не видел, сквозь наполненные слезами, глаза.

              3. Битва при Аргвани. 31 мая -1 июня 1839 года.

С криками «Ур-р-ра-а-а!...», батальоны полковника Лабинцева ворвались в селение Аргвани и, на укрепления горцев обрушилась гроза с громом и молниями… то заработали одновременно горные пушки, летели ядра и гранаты, солдаты открыли огонь залпами и с криком:
- Урааа,- который превратился в нескончаемое: аааааааааааа!- ворвались в селение и сломали сопротивление первых рядов укреплений.
Завязался короткий бой, и первые ряды горцев были растерзаны.
Одновременно с другой стороны вторглась колонна полковника Пулло и в дыму, пыли, огне взяла на штыки десятки отчаянных мюридов.
Крики, стоны, визги и рычание рукопашного боя заглушались только разрывами гранат и ударами ядер, крушащих скалы.
Со сторожевой башни, закреплённой слева, на отвесной скале, градом летели пули, прицельно поражая атакующих солдат.
В сотне метрах от, пробивающегося сквозь шквальный огонь, отряда Лабинцева, стоя под полуразрушенной, каменной башней, прямо на пути наступающих солдат, Шамиль наблюдал за драматическим развитием боя. Трое мюридов стояли рядом и ожидали его распоряжений,  пригибаясь к земле каждый раз, когда, о стену ударялось ядро или разрывалась граната. Шамиль смотрел, не мигая, с неподвижно прямой спиной.
   Бек-Нурдин, молодой горец, выскочив слева, из сторожевой башни, с винтовкой в руке, уворачиваясь от взрывов и летящих камней, нёсся в сторону Шамиля.

В обгорелой, запылённой, когда-то чёрной  черкеске, он пролетел мимо Шамиля, резко остановился и, сделав шаг назад, задыхаясь от дыма и пыли, прокричал:
- Имам, они прошли через завалы и прорвали укрепление…
  Меня послал к тебе…

- Саид-Али не должен был их пропустить!.. – сквозь зубы процедил Шамиль.
- Саид-Али мертв, братья Ибрагим и Абакар тоже… Отец послал меня за порохом и, если можно, немного людей.  Вместе со мной… в башне осталось…
В это время раздался невероятной силы взрыв, который осветил ярким огненным светом весь передний край фронта и, Бек-Нурдин увидел, как сторожевая башня, в которой находился его отец и несколько мюридов, всей своей громадой,  рухнула вниз и исчезла в темноте, смешанной  с дымом огнём и пылью. 
Бек-Нурдин замер в ужасе, глядя в сторону невероятно мощного взрыва.

Шамиль понял, что это Знак, и другого шанса не будет.  Вырвав шашку из ножен,
он взлетел на пригорок и, на долю секунды, обернувшись к ожидавшим команды мюридам, громко прокричал:
- Все за мной!  Аллах Акбар! - и бросился на штурмующих, где тут же, шашкой прорубая дорогу вперёд, скрылся в дыму и пыли.
- Аллах акбар! - подхватили горцы и, огромной лавиной, рубя шашками направо и налево,  бросились вслед за своим вождём, исчезая в ночи, пыли и всполохах
бурого огня и дыма.
Забрызганные кровью… своей и чужою, в полнейшей темноте, продолжая рубить
 и колоть всё, что попадалось им на пути, с невероятной скоростью миновав передовые ряды противника, они тут же оказались в зоне оборонительных завалов, теперь уже занятых русскими солдатами, которые встретили, внезапно налетевших из темноты горцев, штыками. Продолжая работать шашками, изредка освещаемые всполохами взрывов и выстрелов, мюриды миновали и эту преграду, оставив позади себя, лишь стоны, порубанные и посеченные тела, оказавшихся на пути, солдат и офицеров. Но и горцы потеряли в этом бою, многих, дорогих, не знающих страха, воинов.
Уже появились первые признаки нарождающегося дня, но дым, густо плывущий со стороны Аргвани,  ещё закрывал всё ущелье, когда Шамиль, достигнув большого чёрного камня у берега реки, медленно опустился на землю, тяжело опираясь на шашку, залитую красно-бурой кровью, от острия, до самой рукояти.
   К нему подбежал Саид, опустился на колени и увидел, что черкеска, бешмет и вся правая рука имама, залиты кровью.
- Табиба! Азиза сюда! Лекаря!- закричал Саид.
- Табиба имаму! - Эхо, громом отражаясь от скал и многократно усиливаясь,  поднялось вверх по ущелью.
Шамиль, подняв глаза на кричащего Саида, вдруг, увидел над его головой, первые лучи нарождающегося дня и, переливающегося в этих лучах, воспарившего  в небо огромного орла.
Лицо Шамиля посветлело, едва заметная улыбка разлилась по  его бледному лицу.
- Не надо табиба… В мечеть, в Ахульго… В мечеть… - и, с трудом поднявшись на ноги, шагнул в реку, чистая вода которой, мгновенно окрасилась в кроваво-красный цвет и, тут же, закипела, разбиваемая десятками ног, спешащих в след, за  своим имамом, горцев.
                4. Кабинет Николая-I. май 1839 год .
Секретарь Императора стоял с заготовленными бумагами и прислушивался, как тот распекает собравшихся, то останавливаясь и опираясь на стол, то вдруг, подойдя к окну и, повернувшись к ним спиной.
   - Таким образом, Аргвани был взят и полностью разрушен,- подытожил не совсем бодрым голосом военный министр Чернышов,- русским войскам теперь открыт свободный путь во все стороны.
   Тут император и повернулся к собравшимся лицо его, казалось, было даже веселым, но это было не так. В нём был сарказма, ярости, непонимания, а может и презрения.
   Секретарь даже вздрогнул, вытянулся и прижал к себе папку с бумагами, словно спасительный щит.
   - Аргвани взят, не мудрено, против пары сотен разбойников брошено несколько батальонов с горными орудиями, разнесли в пух и прах все, что возвышалось над землёй, но где Шамиль?- Император обвел глазами собравшихся,- где этот горец, который дурачит генералов, который, почему-то, неуловим, не закован в кандалы, не убит, не повешен! Где он?
Может его, просто нет? Может его выдумали?
  - Он… был убит… тому есть свидетельства солдат и офицера второго Кабардинского батальона, - Чернышёв растерянно повёл рукой, в сторону начальника штаба войск…
 - Ваше величество, только что я получил донесение от начальника штаба кавказской линии, которое сообщает, что Шамиль, с ревностнейшими своими приверженцами, заперся в высокогорном ауле Ахульго…    Генерал резко замолчал, вздрогнув от эмоционального всплеска Императора.
  - Вот это ближе к истине!  И пока вы бездействуете, он будет наблюдать из этого самого Ахульго, как наши обозы… передвигаются… по его дорогам! Когда ему заблагорассудится, он будет спускаться и брать то, что он сосчитает нужным, обозы, порох, оружие, продовольствие…
Он будет грабить и разбойничать по тылам. Партизанить – вот, как называется эта диспозиция на практическом языке войны.
    Снова отвернувшись к окну, Николай добавил:
 - Господа, если вы считаете, что у вас много времени и вы вечно   
 можете вести со мной подобные беседы, то я вас разочарую…
     Более двухсот английских кораблей с оружием, пушками, боеприпасами,  солью и прочим,  задержано у наших берегов. Это оружие предназначено для вооружения горцев.
    Опасаясь усиления России и выхода черноморского флота в Средиземное море, Англию категорически не устраивает, что после Адрианопольского Мирного Договора Россия получила территорию всего Западного Кавказа.
    Чтобы отвлечь наши силы из этого региона, английские войска, вторглись в Афганистан… зная, что мы должны, эмиру Дост-Мухамаду,  оказать союзническую помощь…  Как мы можем это сделать…
когда у нас под боком, сочится кровью, незаживающая рана.
Пришла пора, с этим покончить!   
     Англия, Франция, Порта… имеют здесь свой, особый интерес!    
Сейчас мы должны усилить наше присутствие на черноморском побережье, заниматься постройкой фортов, укреплений, дорог, но как!?…
Вы, господа,..  не способны обеспечить простейших стратегических  задач империи! В ближайшее время… я подумаю о вашем назначении… 
а сейчас…  слушайте приказ:
Генерал-лейтенанта Граббе назначить генерал-адъютантом;
генерал-майора Галафеева, полковника Пулло и Лабинцева, произвести в следующие чины и… дать им сроку - два месяца…
на то, чтобы они закрыли сей вопрос, раз и навсегда!
Если они не смогли добиться нужного результата, силою слова,
то пусть сделают это, хотя бы, силою вверенного им, оружия!
И в доказательство того Шамиль… к концу августа… должен быть здесь… живой, или… живой.
Николай-I говорил своими словами, а перо министра переводило их уже, в суровые строчки приказов и распоряжений.
  Всё, господа. Не смею вас больше задерживать.
   Министр, поставив жирную точку в конце строки, почему-то облегченно вздохнул и вышел, следом за генералами.

                5. Русский караван по дороге на Ахульго. (Первая встреча Анны и   
                Остужева)
    5.1.Караван растянулся, входя в узкое ущелье.  Дорога, пробитая колесами и копытами, в течение многих десятилетий, состояла из одной главной магистрали, с редкими разъездами в  естественных углублениях в скалах, где могли разъехаться повозки, если они встречались друг с другом.  Для конных же и пеших путешественников вдоль дорог вились многочисленные тропинки, по которым двигались охраняющие караван конные драгуны и казаки.
   5.2.   Впереди, сзади и в середине каравана, находились легкие горные пушки, с   обслугой, артиллеристами, солдатами, во главе с унтерами, на которых кроме коротких палашей не было никакого оружия. Им достаточно было и грозных пушек, стрелявших картечью и ядрами, наводивших ужас на всё живое.
    Остальные повозки были заняты товарами, необходимыми для горных гарнизонов. Это были ядра, пули, порох, ружья, пушки, а так же, съестные припасы, крупы, сухари, соль, сахар,  одежда и обмундирование и, конечно же,  денежное довольствие. А всё, что было  сверх того, везли с собой владельцы торговых палаток, которые держали оборотистые Вотьян и Яхя, проявлявшие немалое мужество в ведении торговых дел при военных действиях.
   5.3. Кроме повозок специального, военно-хозяйственного назначения, были экипажи для перевозки немногочисленных пассажиров, двигающихся к месту службы офицеров, интендантов и немногочисленного гражданского населения.
    В повозке со священником ехала юная дама, Анна, дочь коменданта крепости «Внезапная» они беседовали о литературе, дама перелистывала томик модного Сокольского и упоенно зачитывала строки, описание гор и экзотики кавказской жизни.
   5.4.На тропе, петляющей рядом с дорогой, встретились две группы в бурках и на конях. Русских, не отличимых от туземцев, которых не разделяя по национальностям, здесь звали просто: лезгины или даже татары.
   Сквозь возгласы радости встречи стали прорезаться и отдельные слова:
 -  Вы откуда… такие?
- Оттуда, где видимо, их ждали.
- Кто ждал, Где?
- Если судить по личному штандарту, то Ташов-Хаджи, на перевале.
Хорошо, мы заночевали там … утром глядь – засаду готовят… понятно на  наших… Мы устроили позиции повыше, и, как дали… 
- И что?
- Ушли.
- Вы… или они?
- Смешно…
- Чтобы, Ташов-Хаджи,  так просто ушёл…
- Не просто. Под пулями. Да и куда ему было деться?
Позиция у нас была, куда лучше. Не рассчитывал он, что там же, ещё кто-то может оказаться… Вот и дали мы ему, ели ноги унёс.
- Жаль! Хитрый он, стервец.  Его же, только недавно Граббе, в собственном логове накрыл, а он, язви его в душу,  ускользнул… и от вас… ускользнул…
Так значит, сейчас… это вы оттуда?
- Ну, да,  и часу не прошло, еще коней не поили.
   - Хорошо... Потери есть?
   - С их стороны есть.  Нас – Бог миловал.
- Ну, и слава Богу! А что в Ахульго, будет свара?
  - Должно, будет. Апшеронцы уже там,  Куринцы тоже, встретили три сотни дагестанской полиции, тоже примут участие в баталии… Набирается народец… Вон кто спас положение, если бы ни он… как бы сегодня сложилось… один Бог знает- молодой офицер, кивнул на гарцевавшего невдалеке, по виду, горца.
   - Мирной чечен? – спросили офицера.
  - Чечен!- хохотнул тот, не отводя глаз от спасителя, а тот, свесившись с коня, любезничал с юной дамой.
   Священник недовольно ворчал на него, отмахиваясь рукой, как от мухи.
   Анна же, наоборот, стала любезничать с наездником, прикрывая губы книгой, словно веером:
   - Неужели вы его не читали, ну он, Сокольский, просто про вас написал: Появился то ли черкес, толи чеченец, а при ближайшем рассмотрении русский офицер…
   - Я не офицер и не про меня, а книжек не читаю, некогда.
   - Остужев!- позвал «чеченца» молодой офицер,- расскажи, братец, как дело было. Им, наверное, предстоит еще встреча, Шамиль своим мюридам наказал обозы брать.
   - А значит ждите неприятностей по всему пути следования, - добавил капитан Копейкин, сидящий верхом на рыжей маломерной лошади, которая, казалось, вот-вот упадет от истощения,- отрезает снабжение, фураж, отбивает порох и пули для ружей, но это уже его не спасет, конец Шамилю.
   - А ведь два года назад генералу Фезе, аманата оставил, божился, клялся, обещал мирно жить...
   - А когда ими, обещанное исполнялось? Обмануть неверного - для муслима доблесть! - вставил казачий урядник.
   - У самих рыло в пуху! Зачем винить кого-то? - воскликнул Остужев,- каких кунаков я потерял из-за подлости наших переговорщиков. А ведь горцы шли с открытым сердцем.
   - Знаем эту горскую дипломатию, не впервой. Генерал Ермолов, всегда прежде переговорщиков, пушки пущал. Тут и сердца ширше открывались и разговоры шли побойчей. Ведь эти Шамили, веками, грабежами да набегами жили, а тут, на тебе, к порядку приводят. Ну, кому ж такое понравится? Вот он и кусает всех, как может… и своих, и чужих, кто этого порядка хочет,- со знанием дела просветил казачий урядник, по возрасту в деды годящийся спорящим офицерам.
- Он встретит нас достойно, будьте уверены! Это не по горам скакать, да кусать. Там впереди Ахульго, крепость, каких не было.  Жарко будет!- добавил Остужев: 
   - Может Вам, Остужев, к Шамилю лучше перебраться?- буркнул капитан Копейкин,- он любит вашего брата.
   - Какого нашего? Какого брата?- вспылил Остужев.
   - А такого… у него и поляки пригрелись, и беглые наши, и кержачье двуперстное. Шамиль всех пригрел, ему, лишь бы вред, русскому нанести, человеку.
   - Ни о каком вреде он не думает, уверяю вас.  Сколько вы лет на Кавказе капитан, а не поняли, что на наших же глазах, дело необычное, исторической важности дело разворачивается. Идет расчетливое, умное строительство государства, своего государства.
   - Что за государство такое, где нет Закона Божия?
   - Бог един, капитан, и вместо безумного Газавата, Шамиль объединяет народы иным путем, как раз, по закону Божьему, просто здесь он называется - по Шариату, то есть, по закону Ислама, по Корану.
   От такого утверждения, капитан Копейкин вытаращил глаза, стал мелко креститься, сплюнул и огрел свою рыжую доходягу, плетью.
   - И что, что, все это - справедливо? Все это по-божески? По – человечески?- взъярился капитан, - воюем, строим, тянем им линии, а они враз, спустились с гор и по-своему Шариату - всё в тартарары, это справедливо!?
   - Вы правы, капитан… вот и донесите до них свою правоту, сидя за столом, без оружия, разделив с ними хлеб да соль…
 Ведь, не только Ермолов, со своей идеей выжженной земли есть, но возможно, и другие, построенные на любви, уважении, доброте… И они возобладают непременно, уверяю вас - уверенно сказал Остужев.
   - Возобладает только то, когда Шамиля в оковах приведут к царю, а потом, прямиком в Сибирь  разбойника, и дело с концом. Его-то, свои не переносят, спроси любого из его противников - в чем причина?
   - Оно и понятно!- не унимался Остужев,- ханства лишил многих, адаты отменил, что ни аул, то свой закон. Шамиль дал один закон… и это не с руки многим, потому и не приемлют… и служат не народу своему, а прислуживают тому, кто поддерживает их власть над народом, то бишь, белому царю.
   - Отступник!- прошипел капитан Копейкин,- не исправила тебя Сибирь, не исправила! Как есть - государственный преступник! Зря с тебя кандалы сняли, в каменоломнях твоё место!
   5.5. Остужев вдруг рассмеялся, остыл, увидев, что юная дама прислушивается к их разговору и, явно благосклонна к нему, слегка тронул своего вороного серебряными шпорами и лихо поскакал к началу обоза, где опрокинулась телега с медикаментами, а лошадь зависла над пропастью, того гляди и рухнет вместе с поклажей.
   - Господин капитан!- позвала юная дама Копейкина,- вы, по всему, здесь давно служите?
   - Точно-с… так!- молодцевато ответил капитан, довольный ласковому голосу юной барыни.
   - А скажите, господин капитан, где-то здесь, ходят слухи, служит и один писатель, знаменитый, все барышни его читают и мне он очень нравится…
   - Здесь много есть писателей, да и я пишу немного, но для себя,- напустил на себя важный вид капитан,- природа способствует откровениям души. Как фамилия его?
   - Сокольский, господин капитан, говорят вымышленная, псевдоним.
   - Сокольский? Нет-с, не читал, не знаю-с, а вот Остужева, который прячет свою писанину под этим птичьим именем, видел, не так давно, минут пять назад.
   - Где? Он здесь? Какое счастье!... Пожалуйста,… я должна его видеть!- у юной барышни даже слезы навернулись на глаза.
   - Вы только что, видели его. Вот этот хам и есть Сокольский, он же Остужев.
   - Боже мой, это был Сокольский!- воскликнула юная особа,- Вы видели? – обратилась она к молчавшему спутнику, священнику,-
 Поразительно! Я видела самого Сокольский!
   - Что поразительного вы нашли, деточка?- ласково переспросил священник,- личность известная по прошлым своим делам, по известным событиям бунта, членов тайного общества, государственный преступник. Здесь их много.
   - Тайного общества? Какого!?- глаза у барышни горели от любопытства.
   - Да и батенька ваш, здесь оказался по той же причине, вам не известно? Христофор Никанорович, был в ряду бунтовщиков и искупил кровью вину свою, награжден даже, как мне помнится. Многие здесь служат, многие,
в прошлом вышедшие против царя-батюшки.
  5.6.   Пока велись неторопливые беседы, пока дремали в повозках, смотрели на дикие пейзажи с горами, ущельями и бурными ручьями, по рядам казаков и драгун пронеслась какая-то весть. Они стали поглядывать вперед, в горы, поправлять оружие, подтягивать ремни, словно готовились к чему.
   Едущий с караваном отряд горской милиции рассредоточился меж повозками, перекликаясь на непонятном клекочущем языке, что придавало путешествию дополнительный экзотический окрас.
   Один из горцев, то ли, чтобы скрасить время, то ли, от внутренней потребности, протяжным голосом, звонким и печальным, затеял петь азан, успокаивающую душу молитву.

   5.7. Вотьян и Яхя, обсудив цены на сукно и кожу на Петербуржской бирже, перешли на Кавказские новости по назначениям начальства, от которых зависело всегда их дело.
   - Нет ныне Ермоловых, нет твердой руки, утверждал Вотьян,- ведь любой вопрос мог решить, всё на Кавказе было под его неусыпным вниманием, я ведь, его лично имел честь видеть и слышать. Такого непорядка он не допускал, а как его отставили… все хуже и хуже, им ведь только дай палец, руку откусят.
   - А правда, что взяток не брал, никаких?- задал болезненный вопрос Яхя.
(Яхя – Горский еврей. Бритая голова, борода, артистично впитал все замашки горцев, легко переходит с языка на язык, храбр, с юмором)
   - Не брал… поначалу!- рассмеялся Вотьян и его выпученные глаза стали слезиться от распираемой истории, - А ему всё несут и несут, несут и несут, столько несут… И он приказал тогда, всё ссыпать в огромную чашу, в углу прихожей.  И кто бы не пришёл к нему с просьбами… поначалу, к чаше, а потом – к нему… он даже и не знал, чего у него там набралось.
  Яхя только цокал языком и качал головой:
   - Уй, сколько же, уй… Куда столько? С собой взял?
   - Так вот, приказал он все это… поменять на баранов,- Вотьян уставился на соседа, однако поглядывая через открытый полог коляски за странным движением всадников горской милиции, сбивающихся в кучу и что-то горячо обсуждающей.
- Все, что нанесли в чашу, все поменять на баранов!   
- Всё золото… на баранов!? Куда же ему столько мяса? С Сибирью торговать? Там своё, куда же он собрался это... это же всю Калужскую губернию баранами заселить можно!
    Они не заметили за болтовней приготовлений пушкарей.
    Но куда девал баранов генерал Ермолов, выяснить не удалось.

5.7. НАБЕГ.
Рядом с повозкой грохнула пушка и картечь, со свистом улетела в отвесную скалу, покрытую лесом.  Оттуда загрохотали камни, посыпались вниз, а вместе с камнями, с визгом, подобным картечному, посыпались пешие горцы, с винтовками и саблями, а откуда-то, из узкого ущелья, вырвались и конные с наводящим ужас, протяжным криком.
   Капитан Копейкин прижимая к сердцу простреленную руку, командовал пушкарям: Заряжай! Пли! Заряжай!
   Обслуга без суеты, словно делала обычное, повседневное дело, заряжала, и, не целясь, палила и все точно, картечь срезала, кромсала тела горцев, кусты, ветки, высекала искры из камней, падали и несли лошади, но горцы, словно не замечали этого, добравшись до конвоя, рубили всех и солдат, и конных драгун, не успевших как следует подготовиться, и обслугу, не успевшую развернуть пушки.
   Началась неразбериха, но это так казалось непосвященному человеку, а во всем движении горцев, проглядывался вполне определенный план. Они стремились отбить повозки с  бочками пороха, покрытых черным полотном, а так же, повозки с длинными ящиками зеленого цвета, в которых хранились пули для ружей и винтовок.
   Со стороны каравана, по нападавшим  открыли огонь со всех видов имеющегося огнестрельного оружия: от кремневых ружей образца 1808 года, до штуцеров, карабинов и даже мушкетонов, стрелявших дробью.
 5.8 Лошади, в первую же минуту схватки понесли, телега застряла между камнями, и теперь они обессиленные, запутавшись в упряжи, лежали на земле, вздрагивая при каждом выстреле. Пассажиры же, мгновенно оказавшись под телегой, мирно продолжали беседовать.
 - Ну, а потом, что он с этими баранами делал? - Зачем ему столько,- Не мог успокоиться Яхя, затягивая на всякий случай ремень на колесе, прихватив его за конец тележного станка, - я понять хочу.
    Приятели не раз бывали, в такого рода, переплётах и, потому были достаточно хладнокровны.
- Так вот,- устраиваясь поудобнее, продолжил Вотьян, Дело в том, что...
 что, сам генерал был… - но снова обстоятельства не позволили закончить речь о легендарном генерале. Рядом с их телегой, раздался дикий крик и женский визг, затем выстрел. В следующую секунду, один из горцев, с простреленной головой и вытекшим глазом, с грохотом свалившись с коня, забился в судорогах у колеса телеги, прямо перед лицом Вотьяна.
5.9.   Оба торговца выглядывали из-под телеги прямо под ногами священника, который торопливо перезаряжал дымящийся кавалерийский пистолет, а чуть выше виднелась спина горца на коне, перекинувшего через седло, словно барана,  барышню. Это была Анна, которая не подавала признаков жизни, видимо, была без чувств.
   Наконец священник перезарядился и влепил пулю в спину горцу, уже взвившего своего коня свечой, горец завалился набок, завис на стременах и конь так и помчал барышню поперек седла и волочащегося в стременах убитого седока. Но и святой отец не остался в неоплаченном долгу, проносящийся мимо горец, полоснул саблей, словно мимоходом, но этого было достаточно, священник покачнулся и часть руки, вместе с рукавом в фонтане крови упали наземь.
5.10   Наскок был неожиданным и силы были неравными. Горцы теснили две части каравана, словно разрубленные пополам. Уже не было возможности развернуть все свои пушки, и солдаты ударили в штыки. Артиллеристы рубились короткими палашами, метались конные драгуны, перешедшие
к одиночному бою. Горцы выхватили из обоза несколько телег, с порохом и пулями и бросились с ними в расселину, откуда и напали. Они запрыгивали на спины тягловых лошадей, нещадно хлестали их и те, обезумев, мчались. 
   Бочки с бесценным казенным порохом и ящики с ядрами и пулями уходили к неприятелю. Горцы добились своего, желанная добыча на неповоротливых телегах уходила вместе с захваченными для обмена пленными к аулам близ горы Ахульго, где была основная база мятежного Шамиля.

                6. Новое Ахульго.

6.1 В Ахульго во всю шло строительство жилья для семей, каменных стен, траншей, башен… а точнее, строились не башни, а огромные пирамиды из камней разных размеров, которые должны будут служить и мощной преградой, для ядер и гранат и, вместе с тем, это хорошее, проверенное веками оружие горцев – камни, которые будут скатываться на головы противника. Наибы, мюриды, мухаджиры, старики, женщины, дети, все были заняты работой.
                7. Сакля Шамиля.
Тёмная, небольшая комната. Из предметов быта - всё, только самое необходимое. В глубине комнаты, на деревянной тахте спит старший сын Шамиля – Джамалуддин и, маленький Гази-Могомед, уткнувшийся брату подмышку.
  Две жены Шамиля - Патимат и Джавгарат сидели у открытой двери на низких, деревянных стульях и тихо разговаривали, занимаясь необходимыми приготовлениями. Ещё не светло, но уже всё сносно видно.  Где-то недалеко, звучит голос муэдзина, призывающий к утренней молитве. 

Джавгарат,  глядя на свои пальцы, сквозь широкие дыры черкески, которую она штопает, едва сдерживая слёзы, тихо  говорит:
- Я должна его видеть… Если он жив, я должна… Он же… если он ранен, ему нужен уход. Почему я не могу его видеть? Почему мы здесь, как будто ничего не случилось, почему… 
  Из глаз Джавгарат хлынули слёзы, которые она, больше не могла сдерживать. Ребёнок закряхтел в люльке, но скоро успокоился.
Патимат отложила газыри, которые, как обычно, оснащала порохом и пулями и, придвинувшись к Джавгарат вместе со стулом, обняла её нежно, по-матерински и, тихо шептала ей в ухо:
- Он жив. Я омыла его раны водой… я надела на него старый, белый бешмет, который ему, когда-то подарил шейх Джамалуддин Казикумухский,- он всегда, в таких случаях, одевает его,- и оставила в мечети. Он будет молиться, пока не поправится… а может и дольше.
 Ему нельзя мешать. Он не пьёт, ни ест и никого не хочет видеть… никого, - и, перейдя на совсем тихий шёпот, добавила, как великую и сокровенную тайну:
 - Я думаю… он сейчас, говорит с Пророком… Ему нельзя мешать.
                8. Продолжение каравана
   Казалось, что все потеряно, ан нет!
   Из толпы казаков выделился один, не казак по одежде, скорей горец, он горячил коня, кричал что-то, размахивая правой рукой, в которой была странная палка, похожая на пику, но на конце была наколота отрубленная голова!
   Нет, не голова это была, а  плотно стянутая сыромятным ремнём, копна сухой травы, на конце короткого копья.
 
Наконец к нему подскочил казак и высек кресалом искру, копна задымилась и вскоре загорелась. Всадник с горящим факелом помчал на  заграждение из острых кольев, связанных, на манер плетня. По нему выстрелили несколько раз, но казаки, отвлекая горцев, открыли огонь прямо на скаку, некоторые стоя на седлах, как циркачи.

    8.2. Всадник перемахнул заграждение и поскакал прямо на телеги с порохом.
    О цели его давно догадались, горцы бросились  наперерез, но с опозданием.
    Всадник приблизился к телегам, еле видимым в поднятой боем пыли и вонзил горящую пику между бочками, прикрытыми черным полотном.
Сам же всадник, как и следует хорошему джигиту, на полном галопе, перенёс правую ногу через круп лошади и, соскользнув с седла, прилип к корпусу лошади с противоположной от воспламенившихся бочек, стороны.
   Ахнул мощнейший взрыв!  Лошадь, принявшая на себя всю силу взрыва, была отброшена далеко в сторону и, ударившись о  скалу, вместе с всадником, рухнула на землю, издав, один глубокий вдох и тихий, словно далёкое ржание, выдох.
   - Прости Господи! Это Остужев,- перекрестился капитан Копейкин, на котором, казалось, живого места не было, он был весь исколот, изрезан, одежонка висела на нем клочьями, но он был жив, Копейкин, артиллерийский капитан, с зазубренным палашом в руке.

    8.3. Место схватки представляло  из себя страшное зрелище, огромное количество порубленных солдат, не успевших даже принять бой, артиллеристов, с коротенькими палашами, раненых лошадей, было несколько погибших женщин, плакал чудом выживший ребенок, лежали друг на друге горец и драгун, пронзившие друг друга кинжалами, и кругом летали новенькие банковские билеты, ассигнации разного достоинства, размётанные ветром, денежное довольствие для служивых, горел спирт из пищевого довольствия и какие-то бумаги с печатями, с орлами, которые торопливо и испуганно собирал интендант.
  И все, все было залито кровью, а дальше, там, где прогремел мощный взрыв пороховых бочек, висели на кустах, на ветвях деревьев, куски человеческой одежды, тел людей и лошадей,  фрагменты повозок.
   
                9. Новое Ахульго.
 В мечети судили шпиона из горцев, подосланного русскими.
    - Что именно хотел узнать полковник про башню?- спросил Сурхай, сидевший напротив несчастного.
    - Сколько там мюридов, - быстро ответил тот.
- Что ещё?
- Сколько здесь воды…
- Ещё…
 - Сколько еды… 
- Что ещё ты им сказал?
- Больше ничего они не спрашивали…
  - Кого они у тебя взяли в заложники?
    - Сына, одного.
    - Сколько у тебя сыновей?
    - Пятеро.
   И тут один за другим раздалось еще несколько взрывов, один мощней другого… так горное эхо отразило многократно взрыв, словно предупреждая собравшихся о грозящей опасности, сообщая о погибших братьях.
   - Смерть!- сказал  Сурхай, тихо и однозначно.
    Шпиона увели.
   - Помолимся за них, они приняли всю силу удара, которая была направлена на нас. Помолимся….

                10.  Продолжение каравана.
10.1. Стояла неожиданная тишина и только по поляне, где произошел взрыв, и где образовалась огромная черная воронка, носилась лошадь со вспоротым брюхом, и катилось колесо, подпрыгивая на камнях, катилось вниз, к побитому обозу, к человеку, крестившемуся левой рукой, так как правой не было, она была отрублена:
   - Спасибо, Господи! Что оставил хоть одну руку, буду левокрестящимся, ибо верую в тебя и благодарю тебя,- молился обезумевший священник.
   10.2.  Оседал пороховой дым и дым от горящих повозок, фуража и одежды, навстречу ему, от горной реки, шумящей далеко внизу, поднимался вечерний туман, солнце давно ушло за вершину и только облака отражали его лучи. Откуда-то издалека послышалась молитва, исполняемая, полным горечи голосом, то горцы торопились похоронить своих, павших в сражении друзей и родных, похоронить, пока не наступили сумерки, время нечистой силы.
   10.3.  Горцы были оттеснены. Выставлены караулы. Под защитой отвесной скалы, развели костер из телег и колес. Собирали в темноте раненых и подносили к свету, где уже хлопотал  над ними полковой доктор и фельдшер, раскрыв свои зеленые ящички. Солдаты дремали после боя, дремали и лошади, прижимаясь  друг к другу боками и, положив головы, на шеи друг друга.
   В стороне, почти над самой пропастью сидел поручик, отпивая вино прямо из бутылки, рядом лежал походный вьюк, на котором восседал капитан Копейкин. Из грудного кармана, он достал старую шахматную коробку, в узорах по бокам и, внимательно разглядывая её, открыл. Извлекая изнутри большую свинцовую пулю, он с дрожью в голосе, сказал поручику:
- Пуля… Ещё с турецкой, я их берегу, а они достали… - и, закрыв коробку, попытался, в свете появившейся луны, увидеть, насколько испорчен, его драгоценный трофей. Но вдруг, какая-то тень, впереди, овладела всем его вниманием. Он стал вглядываться в темноту и, поражённый увиденным,  показывая туда коробком шахмат, громко прошептал:
   - Неужели? Он жив?
    Поручик тоже посмотрел в указанном направлении.  Из темноты, словно приведение, в лохмотьях и с  совершенно черным лицом, в их сторону, медленно плёлся человек.
   - Да ты, на Ганнибала похож!- воскликнул Мартынов,- Остужев, дьявол, ты жив?
    Остужев только улыбался, показывая на свои, тёмные от сажи, уши.
   Поручик вскочил, обнял оглохшего Остужева и закричал ему в ухо:
   - Ну а теперь, теперь-то, наконец, вернут тебе офицерское звание? Искупил! Искупил кровью и смелостью. Простит Государь!
   - Коня… такого коня потерял… – пробормотал в ответ Остужев,- Восемь лет… меня, как ангел… от смерти уносил,  а я его...
   - Не слышит ничего. Да и  не слышал никогда,- проворчал капитан Копейкин, памятуя стычку перед боем,- Коня ему жалко… сам жив и слава Богу… коня потерял…  Эвон, сколько нынче наших-то полегло… - Но в глазах его была радость и восхищение боевым товарищем.
    Бутылка вина пошла по кругу.
                11. Крепость в Аргвани. Штаб Граббе.

11.1. Временный штаб Павла Христофоровича Граббе, являлся и его квартирой, которая располагалась на втором этаже восстановленной башни, в захваченном Аргвани.
   Недавно произведенный в генерал-адъютанты, Павел Христофорович Граббе, являлся новым командующим Кавказской и Черноморской линий, и  обладал самыми широкими полномочиями и независимостью в своих действиях.
   Генерал, через окно наблюдал за происходящим на небольшой площади перед штабом. Рядом стоял майор Тарасевич, молодой, но уже с тронутыми сединами бакенбардами и со шрамом на лице.
   - Что это?- спросил генерал, показывая коротенькой трубочкой во двор, где происходили непонятные ему действия, движение двух десятков горцев, стариков, женщин и детей, сопровождаемых двумя солдатами с длинными ружьями.
   - Обмен пленных, взятых нами еще на прошлой недели. Переговорщик от Ахмед-Того.
   - Я не об этом, барон, барон Врангель, чем там занимается? - генерал Граббе даже высунулся из окна, чтобы лучше рассмотреть  происходящее.
11.2. Барон сидел на барабане, а перед ним два горца строили из камней какое-то сооружение, похожее на пирамиды. Вместе с ними занимался этим необычным делом и седоусый кряжистый солдат.
   - Видимо, барон болен бонапартизмом, в египетский поход играет с горцами,- вглядываясь в забавную сценку, сострил майор.
   А тем временем к барону стали подходить и другие офицеры.
   Генерал хмыкнул, продолжая оглядывать все происходящее, покуривая трубочку.
11.3. Горские пленники сели у стены, женщины прижали к себе детей. Старики спокойно и равнодушно смотрели на въезжающие в ворота крепости лафеты, с восемью горными пушками. Солдат подтащил мешок с кукурузными лепешками и, улыбаясь, жестом руки, подозвал детей. Те потянулись к еде, но матери их мягко одернули, солдат оставил мешок и, лукаво моргнув детям, взял лепешку и, отойдя к лошадям, стал есть.
  Прибывший с отрядом полковник Попов, спрыгнул с лошади и, глянув в окно, поприветствовал генерала и без промедления, поспешил к докладу.
   Вошли два горца-парламентера без оружия, их пистолеты и кинжалы нёс солдат, а сопровождавший их офицер указал на сидевших у стены земляков. Те и виду не показали, что знакомы с парламентерами, только дети, было, засверкали радостно глазами, завидев своих, но, поддаваясь общему напускному равнодушию, погасили свою радость, хотя среди прибывших, были их родные люди.
   Сам комендант, полковник Соколов, вышел к переговорщикам и попытался толковать с одним из них, но тот только отрицательно тряс головой и ничего не отвечал.
   Офицер подошел к полковнику и прошептал:
   - Я все узнал, Христофор Никанорович, Ваша дочь жива и здорова. Они выкуп за нее хотят, большой выкуп, но какой - не говорят.
   - Цену набивают?- заскрипел зубами комендант,- если с ней что случится…
   - Содержат хорошо, другие в яме, а Анна Христофоровна, вместе с женщинами тамошними, очень скучает, но не боится, ей даже нравится.
   - Ей, нравится? Что вы такое говорите? В сакле, на вонючих шкурах, ей нравится? Столбовой дворянке нравится?
   - Она, пожалуй, воспринимает это, сквозь романтическую призму, романов Сокольского. Вам, должно быть, это имя известно?
   - Наслышан… 
   - Кстати, как мне сообщили его друзья, он, сейчас, в наших местах и, тоже направляется на Ахульго, ищет горячее дело, видимо, надеется восстановить эполеты.
   - Не видать ему эполет.
   - Уж сколько времени прошло, пора бы и забыть Государю…
   - Государь… Государь здесь не при чём… Государь, ей Богу и Шамиля бы простил, повинись он ему.
- Вы так думаете?
- Думаю, не думаю, а с Грабе… у Шамиля выхода нет… Будет зажат, закован… и  в кандалах - в Сибирь… только и всего…
- Легко сказать…
- Кто он таков!? Не такие джигиты были… ханы! И что? Покорились, замирились, регулярно платят в казну и держат своих разбойников в узде.
  - Хоть Шамиль, позвольте вам возразить, и сын всего лишь кузнеца, но Имамом… духовным вождем, он  избран народом… и с этим невозможно не считаться.
   - С ними - вопрос только в цене,- хмыкнул полковник,- а народ, который идет за ним, стадо баранов, идущее на бойню. Что это за народ? Нищета, голота, сброд… им, за кем нейди…  лишь бы было, кого разбойничать… без этого они не могут. А Шамилю нужна власть и деньги… для большей власти, вот и весь Шамиль!
   - Но их уже тысячи! Это мюриды, это отчаянные головорезы.
    Их поддерживают семьи в аулах, содержат, вооружают.
   - В России, в Шамилях, нужды никогда не было, в каждой губернии с десяток наберётся!
 А чем всё заканчивается? Виселицей или кандалами, вот и здесь, все тем же закончится, вопрос только времени… и денег.  А казна у нас ещё… воруй-не хочу!
   Тут оба рассмеялись, потому, как в последнее время эта тема была на слуху не менее, нежели тема поимки Шамиля. 

    Один из парламентеров, постарше, подсел к старикам на корточки что-то быстро заговорил на своем языке, те отвечали ему, кивая на штаб, на генерала, видневшегося в окне, горец тоже кивал, спрашивал и тоже оглядывался на штаб.
    Другой горец, помоложе, откровенно смотрел на быт и обстановку в крепости, на грозные орудия и укрепления, словно пытаясь запомнить это на всю жизнь..
   Раздался истошный крик и брань по-матушке, все обратили на это внимание, даже солдаты-новобранцы, сосредоточенно тыкающие штыками   в соломенные чучела, под команды кривоногого рыжего солдатика из старослужащих.
   - Што базлать-то?- спросил старый солдат от парламентеров, сложивший оружие их на землю и, наступив на него зачем-то ногой, у солдата с лепешкой, которую тот ел, кусочками и украдкой засовывая в рот.
   - Базлать, тут заблажишь, двадцать палок назначено.
   - Украл что?- поинтересовался солдат,- али свистнул?
   - Пьян напился в свинью, весь запас вылакал.
   - Знамо дело, молодца,- иронично похвалил страдальца солдат, а тот, словно заслышав похвалу, закричал на весь двор:
   - Не пил я, не пил, вылилось все, ошельмовали меня за глаза, - и, получив еще несколько палок, притворно заохал, словно жизнь его кончалась и если получит еще удар, то и вовсе умрет тут же, на глазах у всех.
Рыжий, кривоногий солдат, недовольный, что новобранцы отвлекаются на спектакль, устроенный еще не протрезвевшим рекрутом, взял палку, имитирующую ружье со штыком и, слегка огрев зеваку по спине, крикнул:    --- Коли! – и выставил палку перед собой.
   Новобранец ткнул неумело, но получил палкой по боку, пропустив удар, рыжий прошелся по бокам остальным новобранцам, которые неумело защищались. Тогда он плюнул и крикнул:
   - Магометка, подь сюды!
Магометка чистил лошадь прибывшего полковника Попова. Словно и ждал этого, он, белозубо улыбаясь, подошел к солдату, взял предложенную зазубренную шашку, предназначенную для обучения и кинжал.
   Солдаты настороженно и с опаской поглядывали то на рыжего, то на Магометку.
   - Коли!- приказал рыжий,- ату его! Коли разбойника!
   Новобранцы неуверенно двинулись на Магометку, тот, казалось, испуганно отступал, сам себя загоняя в невыгодное положение. Солдаты приободрились, прижимая к стене юношу.
   - Бей его! Коли штыком! – закричал рыжий.
   Голубоглазый, крепко скроенный новобранец нерешительно ткнул штыком по направлению к груди горца и тут же получил удар плашмя шашкой по голове.
    Другой солдат тоже атаковал, но с ним, произошло то же, вдобавок горец ловко поднырнул под ружье и, ткнув кинжалом в живот, вынырнул с другой стороны,  атакуя новобранцев, не успевших даже повернуться.
   Шашка его вращалась как ветряк на мельнице, кинжалом он прикрывал грудь, но готовый в любую минуту пырнуть им, в нападавшего.
   Солдаты несколько оторопели, теперь они были прижаты к стене и, чтобы вырваться, пытались атаковать юношу, но всякий раз натыкались на удары плашмя саблей или на тычок кинжала в живот.
    Все пятеро были прижаты к стене, мало того, Магометка потихоньку зажимал их в угол, и новобранцам становилось сопротивляться вовсе не  с руки, так как они мешали друг другу.
   А рыжий солдат приплясывал от удовольствия и только приговаривал:
   - Так, так их, Магометка! Молодца! Джигит, Магометка, учи их, деревенских вахлаков, а то хто ж их научит? Лупи, не жалей!
   И Магометка не жалел, он крутился чертом, он прыгал барсом, визжал как шакал и нещадно лупил новобранцев, одобряемый рыжим наставником, который только похахатывал и притоптывал от удовольствия.
   Но, наконец, загнанный в угол, крепко скроенный новобранец, принимая удары на себя, вырвался вперед и, изловчившись, достал прикладом Ахметку по голове, используя ружье скорей как оглоблю.
    Магометка рухнул, рыжий огорченно крякнул:
   - Тащи боченок, отливать будем, а то неприятности от начальства будут.
    На Магометку плеснули ледяной воды из походного бурдюка.
   Тот вскочил, потряс головой: Эн-на! Шайтан - Ваня!
    Рыжий засмеялся: Шайтан - Ваня! Вот и звание получил, молодца, начало есть.
  11.9.  В ворота крепости, вслед за пушками и казачьей сотней черноморцев, не допевших свою походную:
   - Унеси ты наше горе, быстро реченька бежит!...
Послышалась малороссийская речь, хохот – черноморцы были веселы. Въехали двое всадников, оба на породистых лошадях, в андийских бурках, причем, у одного, Остужева, была с белой оторочкой внизу, а другой, полковник Лабинцев, по случаю предствления генералу Граббе, был при золотой шашке, полученной, еще за турецкую кампанию 28-29 года.
   - Холера пшеклента!- рявкнул полковник на оступившуюся лошадь казака, который чуть не рухнул на руки ему.
   - Курва ясна,- добавил казак, хлеснув коня по крупу.
   Полковник спешился, с ним и Остужев, бросив бурку подбежавшему солдату и оказавшись в простом солдатском мундире.
    - Барин, барин,- завыл наказуемый за пьянство,- оговорили, спаси, барин, это я, Наговицин.

 11.10.  Остужев подошел к солдату, тот держался за полуспущенные штаны и хлюпал носом:
   - Плетьми и палками забили совсем, по навету.
   - Пропился опять, Наговицин?- засмеялся Остужев.
   - Нет, барин, по навету, она сама пролилась, на меня, целая бутыль,- оправдывался солдат, кося глазом на экзекутора, потиравшего уставшую руку.- Спаси, барин, на Шмеля вместе ходили, еще пойдем, опять появился, разбойник, а как я пойду, вся задница распорота… до пяток.
  - Какая ж, это беда, для твоей-то задницы,? Она и не такое выдерживала, ради её, любимой… заживет, не впервой, чай…  хохотнул Бестужев, незаметно давая экзекутору серебряный рубль.
   Солдат снова вытянулся на скамейке экзекутора, который  стал лупить палкой по скамье, а хитрован - Наговицин - всхлипывал да кричал:
 - Больно… больно, больно!  Даже, когда басурманская шашка, проткнула мне бок… наскрость, так не  болело...
Остужев, зная солдатские штучки, посмеивался, направляясь к полковнику Лабинцеву, который все прихорашивался, пред тем, как предстать пред светлы очи, самого генерал-адъютанта Граббе.
11.11.   Но тут, Остужев заметил сидящего на барабане, барона Врангеля, занимающегося неизвестно чем.
   - Барон! Что с вами? – спросил Остужев, направляясь к барону.
   Генерал Граббе улыбнулся и толкнул локтем майора Тарасевича, тот выглянул в окно и захохотал:
   - Приятели встретились! Быть гулянке, не зря интендант забегал.
 Остужев и Лабинцев явились после дела. Они в надежде на благополучный ход рапорта.
   - Э-э!- махнул рукой генерал,- какой ход, ничтожное дело, гиблое.
   - Настолько гиблое, что, государь не снимет обвинение, даже с героя? Хоть в офицеры произвести, восстановить хоть офицерство?  Солдат же командует молодыми офицерами… они ж, ему в рот смотрят.
   - С Остужева давно пора, а как остальные? Пойдут ведь и все остальные, и все ко мне, с рапортами, все заслужили и наград и званий…
 А что мне делать!?  Я сам в крепости сидел… самого обвиняли как государственного преступника… не отмыться никак…
 Помоги я одному - все пойдут!  И за всех отступников… я должен буду, Государю прошения писать…  И что из этого получится? А получится то, что напишут Государю о новом заговоре… о кавказском… и полетят опять головы… Все же только ждут, когда я оступлюсь… Язык страшнее пистолета.

                12. Новое Ахульго.
На краю Нового Ахульго, продолжалась работа. Человек десять, таскали огромные булыжники и подавали их наверх, тем, кто уже, один за одним, укладывал их в плотные, стройные ряды, образуя высокую и мощную башню.
Дети так же, по мере сил, старались подносить камни, которые собирали во всех углах Ахульго.
- Мелкие камни укладывайте в середине и сзади, а вот эти, что побольше, укладывайте по этой линии,- корректировал работу, Сурхай.
- Дядя Сурхай,- бросив очередной булыжник, обратился к Сурхаю Джамалуддин, сын Шамиля,-
а нам можно будет находиться в  башне, когда мы её построим?
- Нет Джамалуддин. Эта башня – хитрая башня, и людей в ней не будет.
Их пушки будут бить вон оттуда. Вот и пусть бьют по этим башням. Они будут уверены, что это боевые башни, а на самом деле – это только хорошая каменная преграда, для их гранат и ядер, а ещё, хорошее хранилище камней… потом, все эти камни полетят на головы тех, кто захочет вас отсюда прогнать. Только это тайна и никто, кроме тебя, этого знать не должен, ты меня понял?
Джамал, не по-детски, серьёзно посмотрел на Сурхая, перевёл взгляд на башню, после чего, молча, кивнул Сурхаю и побежал догонять своих друзей.
                13.  Крепость в Аргвани.
  13.1. А тем временем у конюшни продолжалось странное дело с постройкой пирамид, да и вовсе не пирамидами являлась груда камней, а планом укрепленной горной крепости.
Табачный дым вился над макетом, придавая ему дополнительное ощущение реальности.
   - Вот здесь у нас, если сверить с картой, находятся два утеса, разделенные ущельем Ашильты, и есть гора Ахульго, горная столица Шамиля,- молодой  унтер-офицер Костенецкий, участвовавший в предыдущем штурме крепости, показывал на камнях ее устройство.
   - Тут пехота пройдет?- спросил пехотный капитан, дымя трубочкой, и показал на подходы по ущелью. Но горец, ковырявшийся у желоба для водопоя, наконец, направил поток к макету, и мутная вода двинулась, словно горная река по камешкам, заливая сапоги солдату, укладывающему камни на вершину. Тот отпрыгнул от ручья.
   - Здесь, с трех сторон она омывается Андийским Койсу, образуя полуостров, - продолжил поручик, указывая на ручейки,- и здесь отвесные скалы, здесь тоже, достигают пятидесяти метров.
   - А тута мы тогда и пошли… тоже дело летом было… два года как,- показал солдат на более пологий склон, - да мало кто дошел,- горестно сообщил он собравшимся и замолчал, - само собой, шли, токмо добровольцы…
   - А как они сообщаются между аулами?- продолжил капитан,- сами-то какие коммуникации, сообщения пользуют?
 - Существует мост… вот здесь, между утёсами,- барон положил шашку, в узком месте.
 - Над ущельем, наводят его своеобразно… вот так делают,- и, старый солдат при помощи палочек стал показывать, как сооружают свои немыслимые мосты, горцы.   
 
13.2. Один из стоявших штабных офицеров зарисовывал в блокнот сооружение из камней и получался своеобразный пейзаж.
   Собравшиеся молча смотрели на фантастический пейзаж, сотворенный из подручных средств, солдатом и его помощниками, видимо пытаясь представить его в натуральную величину.
    И словно пытаясь помочь им в этом, какой-то маленький рыжий муравей пытался взобраться на сложенные камни, рядом с ним шныряли еще муравьи, ищи обхода, но его не было.
   - Вот вам и аллегория получилась! – рассмеялся пехотный капитан,-
а что же Шамиль? Что, восемь батальонов пехоты, два десятка пушек не хватило для его поимки?
   - Всего хватило. В июне, 9 числа это было… Ашильту мы… приступом взяли. Крови пролилось!..  Их тогда… не менее двух тысяч полегло. А через три дня, ровно в день моего ангела, взяли и Ахульго. Там крови было поменьше, но попотеть… тоже пришлось. 
А зажали мы его, уже в Телетле, ещё недели через три. Там они нас совсем не ждали. Потрясённые появлением Русских в самом сердце, совершенно неприступных гор, они, конечно, попытались сопротивляться, но куда там?..
 Видя, что дело совершенно проиграно,  Шамиль, спешно выслал к Фезе парламентёра, с изъявлением своей покорности и, в доказательство тому – выдал в заложники своего племянника, присягнул на верность царю… после чего и был отпущен великодушно… на все четыре стороны.
   - Ему при этом объяснить следовало, что оно такое – присяга. А то, он, видимо подумал, что это заклинание такое… присягнул – и тебя отпустили… следующий раз, опять так же,- хмыкнув, сострил капитан.
   - Господа,- обратился к собравшимся штабной офицер, аккуратно укладывая рисунки в папку, - дело не в Шамиле, пожалуй…
  13.3.  Офицеры удивленно уставились на симпатичного штабного.
   - Да, да, господа, я, конечно штабной офицер и не нюхал пороха, но поверьте, если придется - я не сробею и, уверяю вас, буду сражаться, как и вы. Но все дело в том, что… Шамиля, явила народу сама ситуация, сами горы, сам Дагестан родил его! Простые люди говорят: Шамиль нам послан Аллахом! Народ стонет от своих ханов, от несправедливых законов, диких наказаний. Народ признал Шамиля, потому, что он предложил им другую жизнь, а мы? Что мы им предлагаем?
   - Мы выполняем долг, наводим порядок и послушание закону,- спокойно сказал подошедший майор Тарасевич,- если не мы здесь будем – здесь будут другие.
   - Кто сюда сунется? Кому нужны эти голые камни? Этот нищий народ, который живет, словно ласточки, прилепившись к скалам. Что с них проку? Спокон веков, они живут по диким законам: кто сильней, тот и прав, и выживают только набегами…  Да и как здесь иначе жить,  камни одни… 
   - Как они живут, это их дело, а вот если не будем здесь мы, будут здесь османы, Порта и не только… тут и англичане будут, французы…
   - А им какой резон?
   - А резоны все те же: смотри, кому что выгодно и узнаешь, зачем ему это нужно.  Один резон – здесь обнаружены большие скопления нефти… другой – это контроль над торговыми путями… морскими и сухопутными, а третий резон, что, по сути, и является основным, на сегодняшней политической карте… так,  чтобы Россия держала здесь огромную военную силу!  Здесь, а не на Западе! Там, им мешает сильная, молодая Империя, сломавшая Наполеона и, получившая выход ко всем морям. Россия им нужна…  только как рынок сбыта своего залежалого товаров, и, как  поставщик сырья… наши меха, золото, лес и прочее. Так было, и… они сделают всё, чтобы так всегда и оставалось…
   - И по этой причине, русский кукушонок выбрасывает из гнезда горных птенцов,- съязвил Остужев.
   - Сравнение неудачно…
   - Тогда так: Мы, просто пометим территорию, чтобы любой зверь… понюхавши… учуял здесь русский дух и бежал отсюда, сломя голову.
   - Вы, голубчик, совсем одичали здесь, как я посмотрю. Объясню, на понятном вам языке: Орел, под свои крылья и защиту, собирает народы.
Как написал поручик Лермонтов: Не опасаяся врагов за гранью дружеских штыков.
- Согласен… Я патриот и не могу не согласиться с поэтом, но при условии, что главное слово здесь - «Дружеских». И находить надо дружеские способы решения наших общих интересов,- вставил своё слово Остужев.
 - А мы не дипломаты…  Каждому своё... Кто, в мундире солдата чувствует себя майором-дипломатом,- намекнул на солдатские погоны Остужева, майор Тарасевич,- а кто, в погонах майора, чувствует себя солдатом своей Родины.
 - Мы становимся орудием в руках ханов, которые при помощи наших штыков властвуют над своим народом, - не выдержал молодой поручик.
   - Что поделаешь, поручик, так устроен мировой порядок!
Вы предлагаете поддерживать Шамиля?- добродушно заметил барон.
   - Скажите, барон, а чем нам так милы, например, хан Михтулинский, или же Тарковский? Тем, что они делают вид, что подчиняются? Да они нас никогда не любили и любить не будут!   Они  с нами, потому, что мы охраняем их мешки и дворцы…
   - А мы не любить сюда пришли!- громко сказал майор и, заскучав от демагогии офицеров, наступил на сооружение из камней, раздавил его и пнул несколько камешков в сторону.
  - Вот так будет и с Ахульго! – заверил он собравшихся, - Поверьте, будет… я знаю нашего генерала!

                14. Крепость в Аргвани. Штаб Граббе.
                14.1.  Генерал и майор стояли и смотрели в окно, там капитан и поручик о чем-то горячо заспорили. Вошедший полковник  Лабинцев, тихо кашлянув, остановился.
   - Пошлите за обоими,- сказал генерал, майору.- А, голубчик, вы уже здесь!- радостно воскликнул Граббе, обнимая полковника,- Похудел изрядно!- оглядел он по-приятельски Лабинцева,- поход оказался полезен здоровью, а? Как дела?
   - Голова пока цела.
   - Да, такого я не ожидал,- имея в виду, битву при Аргвани, сказал Граббе.
   - А я не ожидал другого.
- Я был уверен, что Шамиль уже мёртв!  Мистика! Но он жив!
Он закрылся высоко в горах, и продолжает терзать наши караваны...
Буквально, вчера, мне доложили дважды… из разных мест, что их обоз атаковал, тот самый - Ташов-Хаджи!  Этот мерзавец неуловим, и чувствует себя в этих горах, полным хозяином.
 Хорошо, если это были бы  обычные набеги, они без того не могут.
Дело в другом, и это сейчас должен понять каждый офицер…
Шамиль, со своими наибами, вместо замирения, наоборот, приготовил нам… целую систему… капкан, где наживкой - он сам.
   - То есть, мы будем гоняться за ним по горам… а его мюриды… будут встречать нас повсюду огнём и камнепадом?
   - Как стало известно из доверительных источников, Шамиль  построил в Ахульго, не  просто укрытия… основательные оборонительные укрепления… с подземными ходами водопроводом и прочее.
   - Укрепления… разное мы повидали…
   - Я рад вашему спокойствию, но… то, что мне докладывают, убеждает
в том, что Шамиль готовится к долгой и упорной обороне… и не только. 
Нас ждут события, господа, каких,- уверяю вас,- не видывали мы прежде. Его стратегия проста и надежна: Ахульго, со всеми ее тайными укреплениями, есть капкан с взведенной пружиной. Он надеется, что мы ринемся всеми силами туда и попадемся! Нас, со всех сторон будут драть, как стая волков, обрезать обозы, снабжение, боеприпасы, убивать и резать, поодиночке и десятками, пока  мы не обессилим.  А вот тогда, он нам будет ставить условия, а нам ничего не останется, как только соглашаться… к нашему позору.
 Но тому не бывать! Мы прихлопнем Шамиля в его же логове!
 Но, для этого, господа, мы должны знать, вообще… что такое Шамиль?
 Шамиль, уже не человек, Шамиль – идея, человек судьбы.
Поверьте, редко, но такие люди бывали в истории. Этих людей порождает идея и, с этого момента, они уже не принадлежат себе. И сила их власти безгранична… Такие люди управляют судьбами…
Таким образом, господа, мы должны победить не человека… идею, учение… эфемерное, но  учение… основанное на Коране и воплощенное в законах Шариата, которые он сам и составил.
    Офицеры слушали молча неожиданную проповедь генерала Граббе, о его красноречии в салонах ходили легенды, но услышать такое, молодым офицерам, довелось впервые.
   - Что же французы? Разве они слабее были?
   - Там иная кампания, да и французы не горцы, там можно было взять не числом, так характером, а здесь… характером не возьмёшь…
   Научились порох делать… сами,- неожиданно увел разговор генерал в иную сторону.
   - Это как же? Из чего?
   - Из навоза! Та же селитра,- рассмеялся генерал.
   - Вы шутите, ваше превосходительство?- хохотнул Лабинцев.
   - Предостерегаю. Вам первым идти. Это исторический шанс – взять имама живым… не каждому такое даётся.

 - Фезе,  два года назад, тоже хотел взять имама живым. Преследуя его, он разнёс в пух и прах здесь всё, и  Ахульго, и Ашильту, осадил  Телетль... и
взял, но… при первой же беседе с ним, просто, не смог ничего с собой поделать, кроме, как, поддавшись чарам и внушению этого горца – отпустить его, на все четыре стороны… а потом, сам удивлялся, как такое могло случиться!?
А Шамиль,  благодаря этому факту,  приобрел необыкновенную популярность в горах,- продолжил Тарасевич,- какая высокая демагогия!  Создать государство, основанное на абсолютном равенстве свободе и справедливости
   - Такого человечество еще не знало!
   - Иногда мы чьё-то стремление к справедливости называет демагогией, а свою демагогию – стремлением к справедливости.
   - Это не популярность,- со вздохом уточнил Граббе,- популярны борцы в цирке, певички, а у Шамиля всенародная  любовь, признание и безграничная власть… с этим нужно считаться.  Дагестан и Чечня – заноза в глазу Империи, если мы её не удалим – скоро здесь будет Турция, здесь будет Англия, Франция…  И это не какой-то мелкий конфликт между несговорчивыми соседями за кусок никчемной земли. Сейчас здесь  скрестились интересы Европы и мы должны это понимать!
И поэтому, господа, слова и угрозы здесь уже не помогут, нужна война и полное усмирение Дагестана и Чечни…  раз и навсегда,  чего бы это нам не стоило! 
   В конце своей речи Граббе ещё раз взглянул в зеркало, в отражение которого увидел, молча  стоявших в дверях,  вызванных им, Бестужева и барона Врангеля, так что, речь его не прошла даром, аудитория оказалась, несколько  шире.
  - Сейчас здесь собираются такие силы, что мы возьмём эту крепость, на раз-два...- воскликнул Тарасевич.
   - Если там все будут спать, как Ахмет-Тага,- заметил барон Врангель и все рассмеялись.
   - Шамиль спать не будет…  с почтением сказал Остужев.
   - Вы знаете Шамиля? Вы и с ним встречались?- заинтересовался Граббе.
   - Я знаю людей из его близкого окружения.  У меня, среди них - кунаки.
   - Опасное куначество,- заметил осторожный генерал.
   - Надежное,- со знанием дела, ответил Остужев.
    - Всё шутишь, герой? - генерал подошел к Остужеву, обнял его за плечи, - Спасибо тебе за доблесть, за удаль?  Знаю, все знаю, но пока, ничего поделать не могу…  сам под этим позорным пятном хожу. Стоит оступиться  и все, недоверие, отставка, забвение,… а это значит, что всё, что начато здесь… пойдёт прахом! И грош-цена тогда всем нашим усилиям и крови, пролитой на этой грешной земле.
   Остужев, понимающе, смолчал.
   - Ты и так имеешь высшую награду – народная любовь! Тебя читает вся Россия! Думаешь, не знают, кто такой Сокольский? Да о нашем разговоре… завтра же… будут знать в Петербурге. Так что, готовься к походу… и дай тебе Бог, уберечься от пули.

                15. Новое Ахульго. 

Марьям, жена отважного Мухамада, сына Балая из Ирганая, красивая, статная женщина с маленьким мальчиком, которого она посадила в тень
под высокой заградительной стеной, сама ворочала тяжёлые брёвна, подтаскивая их к краю обрыва, поднимая и подтягивая, то
с одной, то с другой стороны.  Когда же к ней подошел один из мюридов, чтобы помочь, она, скромно опустив голову, попросила его не лишать её возможности делать то, на что она способна и сама. Мюриду, ничего не осталось, как, кивнув головой, в знак согласия и уважения, отойти в сторону и продолжить свою работу, от которой он оторвался. А работы здесь было много. Женщины, видя неимоверные усилия по подготовке к предстоящему штурму, тоже брали на себя такую нагрузку, которую способен выдержать  далеко не каждый мужчина. А если учесть, что такая работы стала системой и продолжалась с утра и до поздней ночи, а часто и ночью, то можно представить, как они верили в то, что они отстоят свою правду, свою свободу и свои горы.

                16. Крепость в Аргвани. Штаб Граббе.
16.1.Поручик Милютин, стоя, докладывал обстановку с продвижением войск, глядя в бумагу, монотонно перечислял направление движения, количество фуража и боеснабжения.
   Генерал Граббе в мягком сюртуке сидел за столом и смотрел на карту, мысленно представляя всех этих людей, обозы, пушки, лошадей, двигающихся по горным дорогам, эту огромную массу вооруженных людей, идущих по его воле в чужие и опасные горы, из которых большинство не вернется.
    16.2.
 - Кто думает о последствиях, тот не храбрец,- неожиданно сказал генерал.
 Поручик оторвался от бумаг, не понимая, слушает генерал его или же нет, но Граббе вдруг добавил:
   - А ведь Шамиль прав… Оно так...
Милютин застыл, прервав свой доклад, пытаясь понять смысл слов генерала, но тот, внизапно продолжил:
В апшеронском полку был падеж тягловых лошадей, установили причину?
   - Никак нет, коновал вернулся весь в недоумении, болезней, казалось, нет, а падеж продолжается, зараза у них какая, что ли?
Но вопрос повис в воздухе, так как в дверь постучались, и в кабинет генерала вошел офицер, чина капитана, выполнявший функции чиновника по особым поручениям.
   - Ваше превосходительство…  офицер коротко взглянув на Милютина, подошел к генералу и, склонившись к его уху, что-то говорил ему, указывая большим пальцем в сторону двери, затем вытянулся, ожидая реакции генерала.
   - Он здесь? Ну, ведите сюда!
    Офицер ещё раз глянул на докладывающего Милютина, застывшего с бумагами у стола.
   Но Милютин и сам догадался, стал собирать бумаги, не глядя ни на генерала, ни на вошедшего человека в черкеске, по глаза замотанного башлыком, без оружия, более чем странного человека.
- Кто таков? Откуда, что ему нужно от нас и, почему в столь странном виде?
Капитан жестом показал, чтобы незнакомец открыл своё лицо, но тот лишь отрицательно кивнул головой.
   - Он точного имени своего назвать не хочет, а так… зовут его Дауд,- сказал офицер, кивнув на горца.
- Что значит, не хочет?! Он намерен играть со мной в тёмную? Гони его прочь…
Капитан, доверительно глядя в глаза  незнакомца, медленно опустил края башлыка и обнаружил, страшно изуродованное лицо. Граббе, увидев его, медленно отвёл глаза в сторону, а капитан Милютин тут же замер, словно его поразило молнией.
- Он скрывает своё имя уже много лет. В другом случае, он давно уже, был бы обезглавлен. Много лет назад Шамиль сжёг их дворец, не оставив в живых ни единой души из его рода. Он выжил случайно… старуха… из соседнего села, лечившая мать его отца, обнаружила его, изрядно обгоревшим, среди тлеющих брёвен. Он чудом остался в живых.   
Рискуя собственной жизнью, она вырастила его в своей сакле, научила своему ремеслу, но речи… она ему так и не вернула. Взрослея, он лелеял одну мысль – отомстить, но  возможности такой, ему так и не выпало.
Узнав эту историю, я счёл необходимым, представить его вам.
    Генерал ещё раз  глянул в лицо этого странного человека, в глазах которого он увидел явные следы благородного происхождения и чёткого понимания своей цели.
   - А зачем мы ему нужны? Вот и резал бы его, без нас,- усмехнулся генерал.
   - Ему нужно пройти мимо наших постов, в горы сейчас не пройдешь, на всех тропах, наши солдаты.
   - Это хорошо, это радует, что даже горец, в горы не может пройти. А как ты с ним разговариваешь?
   - Он хорошо слышит, но говорить совсем не может, так, мычит что-то, только слов я… в этом мычании не улавливаю. И ещё, он знает арабский… очень хорошо. Уверен, он образованный человек,- офицер повернулся к Дауду и, что-то тихо сказал по-арабски.
  Тот в ответ кивнул, обнаружив при этом часть обнажённого черепа с пульсирующими венами  на висках, а в глубоких глазницах огромные, живые глаза, полные желания добиться своей цели.
   - Я полагаю, - по-французски сказал капитан,- что он из ханского рода, очень благородного происхождения, мститель.
 - Сколько он хочет за сотрудничество? – предлагая горцу сесть, спросил генерал, словно горца и не было в помещении.
   - Он отказывается от денег.
   - Почему?- доброжелательно спросил генерал, глядя на горца,
- у нас на это выделены специальные средства…
 - Ему нужен шанс. Одна единственной встречи… и всё.
- О, нет, голубчик. Нам это не нужно. Если он готов служить его императорскому величеству, то лучше, если он будет внедрён в окружение Шамиля и делать то, что будет необходимо вашему ведомству, господин капитан. Поговорите с ним и если его устроят наши условия, то обеспечьте вопрос с кордоном.
   Генерал Граббе внимательно посмотрел на горца, вдруг снял со стороны богато украшенный кинжал, от которого у любого горца голова бы пошла кругом, и протянул его на вытянутых руках Дауду.
   Тот понял, покачал отрицательно головой.
   Генерал глянул на офицера, тот пожал плечами.
   Горец вдруг улыбнулся перекошенными губами и указал пальцем на простой, тонкий клыч, лежавший на столе для забавы.
   Генерал понял его, протянул клыч, и тот в мгновение ока исчез, спрятанный, то ли в рукаве, то ли в складках одежды.
   Вечерело, горец кивнул на заходящее солнце, словно настаивая: Пора!
   - Пора!- подтвердил генерал,- береги тебя твой Аллах!
   Горец молча кивнул, словно понял всё, что он услышал и вышел. Капитан остался, генерал смотрел на него вопросительно.
   - Убьет, такой непременно зарежет, но нам это не нужно,- акцентируя на слове «не нужно» сказал генерал.
- Дай-то бог, таким образом остановить это кровопролитие!
 Не нашими руками же, ваше превосходительство…  свои казнят ослушника! А его, Шамиля не будет… остальных-то, переловим, пересажаем и войне конец,- заинтересованно включился Милютин.
Граббе, неопределённо посмотрел на Милютина.
- Эта война не кончится никогда!- вдруг откровенно сказал офицер, не зря занимавшийся особыми поручениями и знавший многое, иным недоступное.
- Войны всегда кончаются победой, иначе не бывает.
  - На этой войне победителя не будет, эта война нужна всем. Нужна, чтобы продолжалась она бесконечно.
   - Свободны, господа,- сказал генерал офицерам, тема разговоров которых, переходила рамки дозволенного. Отдав честь, офицеры немедленно вышли, а Граббе проводив их взглядом, подошёл к окну и, глядя на заходящее за гору солнце, глубоко задумался.
                17. Горный аул Артлух..
17.1. Анну разбудило бряканье металлической посуды. Горянки уже давно были на ногах и собирались к ручью, по воду с кувшинами и медными тазами, с бельем для стирки. Анна спала на шкуре, прикрываясь грубой тканью ручной выработки, одета она была как горянка, и только русые волосы и голубые глаза выдавали в ней русскую.
    Впрочем, не она одна была светловолоса, тут же собиралась по воду с огромным кувшином Варенька, дочь польского артиллериста, сосланного, перешедшего на сторону горцев, женившегося на горянке, которая родила ему прекрасную дочь. Назвал он свою дочь Барбарой, а звал всегда Варенькой, все же остальные, знали её как Варигет. Он отдал её замуж за сына златокузнеца, в доме которого под присмотром находилась и пленница.
   Варенька улыбнулась Анне и та весело вскочила, словно она не была пленной дочерью полковника, а всю жизнь провела в сакле, на ее лице не было печали.
17.2. Девушки взяли по кувшину и вышли на улицу.  Там их уже поджидала подруга Суйдук, втроем они направились по крутой тропинке к ручью.
17.3.   На небольшой площадке у спуска к воде уже гарцевали несколько молодых горцев, выгоняя стадо баранов через узкий проход на пастбище, которое находилось значительно выше аула. Пользуясь узкостью, парни пересчитывали овец, громко выкликая счет по-аварски.
   С появлением девушек парни со счету сбились, один из них перекрыл проход, чтобы продолжить непростое дело учёта, овцы сбились, заблеяли и перегородили и без того узкую тропу девушкам.
   Воспользовавшись этим, совсем юный красавец приблизился к Суйдук и незаметно дал ей что-то в руки, та, в свою очередь, передала ему вышитый кожаный мешочек, предназначавшийся для хранения необходимых мелких вещей и крепившийся к поясу.
   Молодой джигит был одет по-походному, при полном боевом вооружении.
    Обменявшись подарком, молодые люди смутились, и джигит, и девушка в мгновение ока, расстались. Щеки Суйдук пылали! Она совершила смелый поступок, который было непозволительно делать, она вступила в мимолетный контакт со своим любимым парнем, и быстро посмотрела - заметили ли девушки ее преступление, или нет.
   Джигит еще раз глянул на свою любимую, улыбнулся, взвил жеребца свечой и исчез.
   А Варенька, знавшая горские обычаи, так как родилась сама здесь, в ауле, весело рассмеялась, поглядывая на подругу. Та прикрывала пылающие щеки платком.
   - Что, что случилось? – спросила Анна, глядя на подруг, которые себя странно вели.
   - Суйдук свиделась со своим женихом!- смеясь, сказала Варенька.
   - Когда, где? – удивилась Анна,- покажи своего жениха, покажи!
   Та, от смущения замахала руками на подруг и почти побежала вперед, к ручью.
   - Родственники уже договорились о свадьбе,- сообщила Варенька.
   - Ой, я так счастлива, что я здесь!...

  17.4.  Варенька ничего не ответила, только загадочно улыбалась.
   - Расскажи, ну, расскажи, у тебя муж горец, а как вы встречались, как знакомились?
   В ответ, Варенька рассмеялась:
   - ПапА меня в мешок сунул и как овцу, продал сыну златокузнеца.
   - Ну, серьезно, ну, Варенька, мне же интересно, у Сокольского не написано про это, там много жантильности и романтики, а как на самом деле - совсем не то, что я вижу. Я так разочарована в Сокольском, я ехала сюда с надеждой познакомиться, а оказывается, все совсем не так, как он пишет.
   - А ты не читай!- посоветовала Варенька,- зачем девушке портить красивые глаза? ПапА у меня читает и по-французски и по-русски и по-польски, а к чему это? У него в Польше огромные земли, мать, отец, братья, а он тут, и обратно ему пути нет. А все почему? Начитался всяких книг, про революцию. А мне неинтересно, мне здесь хорошо, если бы не война, так хорошо мне бывает с Багандом. Он для меня вот что сделал, - Варенька завернула рукав платья и показала браслет необычайной красоты,-
 своими руками, он мастер и… он такой хороший! Все меня называют Варигет, как мама, а он Варинка… как папа, он такой смешной… и очень хороший…
- Счастливая ты…- Восхищаясь откровением Вареньки, сказала Анна.
                18. Новое Ахульго.
Наибы собрались, чтобы определить план ближайших действий.
В связи с тем, что Русские, со всех сторон обкладывают Ахульго и серьёзно усложняют возможность связи с внешним миром, что не давало возможности нужным образом завершить подготовительные работы перед предстоящими боями, было решено, что для осуществления ближайших задач, необходима небольшая военная провокация. В связи с этим,  Ахверды-Магома предложил, свой план 
- В Карата, Анди, Гумбете, люди готовы и ждут слова Имама, чтобы сделать то, что от них потребуется. Я приведу этих людей, и мы устроим здесь то, что Граббе сейчас, явно не ожидает. Две – три сотни воинов отвлекут их основные силы и уведут выше в горы, а там, достойно их встретит наша засада…
А другая группа, таким же количеством, пойдут по левой стороне Койсу, к Чирката,  атакуют охрану моста, перейдут через него, уничтожат… и на Ахульго. А дальше – всё в Руках Аллаха… Да прибудет Он вечно.   

                19.  Горный аул Артлух. У ручья.
19.1.   Тем временем девушки приблизились к ручью, где уже завершали стирку женщины постарше, которые меньше болтают и все поспевают первыми, несмотря на количество детей и обязанности.
   Особо среди женщин выделялась своей статью старшая жена кузнеца Али, которая все успела сделать сама, да еще и за младшую жену, совсем юную Написат, и теперь несла на плечах тазик с постиранным бельем и вела её за руку, так как та была беременна, и ей трудно было подниматься в гору.
   Женщины довольно сдержанно здоровались, уступая друг другу место на широком, плоском камне, отполированном сотнями лет водой и рубелями- палками с ребристой поверхностью, предназначенными для стирки.
    А между  другими камнями все замачивалось, готовилось к стирке, и это время было для разговора женщин о новостях, о детях, о том, о чем говорят все женщины мира, а некоторые называют это сплетнями. Просто это место было женским парламентом, и здесь решались все насущные проблемы.
19.2.   Появление Анны вызвало огромное любопытство, и если бы не неожиданный гром, предвещающий дождь, то это явилось бы главным событием дня.
   Но небеса загрохотали.
   Женщины смотрели на пасмурное небо, которое готово было прорваться проливным дождём в любую минуту.
   А тут еще случилось совсем непредвиденное: речка, вдруг стала уже, мельче и женщинам приходилось спускаться на нижние камни, которые только что были глубоко под водой!
   Такого не помнили даже самые старые женщины.
   - Видимо гроза переломала деревья в горах, и они запрудили ручей,- предположила одна из женщин.
    - Сейчас будет гроза! Будет гроза! Вон, откуда идут тучи…
   Женщины тревожно поглядывали на небеса, друг на друга, и спешили закончить то, ради чего они здесь.
    А там, над перевалом, куда молодые парни угнали овец, грохотало, и брала своё начало эта бурная река.
   И вдруг, река опять начала наполняться! Женщины едва успели подняться  выше, на прежние места, но резко наполненная река заставила их подняться ещё выше. У кого-то унесло медный таз с частью белья. У кого-то вырвало из рук войлочный коврик, а кто-то бросив наверх всё, что было в руках, с трудом успел выбраться по скользким камням, громко, удивляясь причудам природы. 
  19.3. Молодая невеста, Суйдук, держа в руках мокрую  холщовую широкую ткань, вдруг вскрикнула, обеими руками, прижав эту ткань к груди.  Мимо неё, течением, пронесло, как ей показалось, знакомую белую папаху, но окровавленную и подпаленную, с одной стороны.
   Одна из старух потянулась рукой к воде, зацепив из воды лоскут чёрного сукна, поглядела на него подслеповатыми глазами, лизнула и завыла:
   Это была кровь! Кровь, запёкшаяся на куске черкески.
Вода понеслась с такой силой, словно кто-то там, вверху открыл шлюз, и она стала уносить все, что попадало ей на пути.
   Женщины бросились ловить и подбирать свои мокрые вещи, подхваченные с берега, потоком бурлящей воды, плескались, прямо в заполнившей берега, разлившейся реке.
   И вдруг, потоком стало нести  палки, бревна и окровавленные трупы.

19.4.   Трупы, а все они были горцами, цеплялись одеждой за сучья деревьев, которые неслись, так же, по реке, сорванные потоком, где-то выше по течению.
   Женщины бросились вытаскивать убитых на берег, чтобы их не унесло дальше, в неведенье, к водопаду.
   Несколько детей с криками бросились в аул, звать старших, звать мужчин.
    Один за другим были вытащены несколько трупов. У кого-то не было каких-то частей тела, кто-то был весь посечен осколками.
    Один из них был юный джигит, жених Суйдук, с вышитым кожаным мешочком, который висел на его поясе, рядом с кинжалом.
    Суйдук села на колени, склонилась над женихом и глаза её, вдруг стали пустыми, словно не живыми. Ей что-то говорили девушки, женщины, но она  ничего не слышала, словно уже была где-то, совсем в другом мире.
                20.  Новое Ахульго. Мечеть.
20.1.Собравшихся в небольшой комнатке, примыкающей одной своей стороной к большому залу мечети, было человек двенадцать. Они сидели на расстеленном войлочном ковре,  тихо переговаривались, перебирали четки, пили чай, слушали худощавого, молодого, но уже с проседью в бороде Магомеда.  Справа в углу, сидел Батирхан. Он был сосредоточен в себе и, казалось, что он продолжал молиться, хотя, молебен закончился уже более часа назад.  Рядом с ним, расположился  Сурхай, который, как всегда занимал много места, распределив вокруг себя предметы, не всегда относящиеся к делу. Он так же, как и Батирхан, о чем-то напряжённо думал и, словно отсутствовал среди собравшихся, хотя, и слышал, и видел всё.
  Тем временем Магомед тихо и с тревогой продолжал говорить. Коротко коснувшись событий вчерашнего дня, в завершение, он выразил обеспокоенность  некоторых обществ по поводу здоровья имама и, что собравшихся сейчас у мечети, представителей разных аулов, нужно будет, как-то убедить, в том, что имам жив, иначе мы потеряем часть верных нам обществ, которые вернуть после будет очень…
20.2.  Разговор прервал, заглянувший из-за полога, разделяющего главный молельный зал мечети, отделяющего от того, в котором сейчас заседал небольшой совет, Саид. Могучий горец оглядел собравшихся и, опустив тяжёлую руку, сорвал полог.
Все, словно по команде, мгновенно оказались на ногах, не отрывая глаз от стоящего перед ними… имама!
В белом бешмете, стройный и бледный, он стоял, улыбаясь, всматриваясь в глаза каждого, здесь присутствующего.
А мюриды стояли и не верили тому, что они сейчас видят.
Шамиль уверенно сделал несколько шагов и, приблизившись к своим друзьям и сподвижникам, обнял каждого, после чего, жестом предложил им  присесть и присел рядом с ними.
- Я очень рад вас видеть, дорогие мои братья!
Мир вам, милость Аллаха и Его благословение!
И простите, меня за столь долгое отсутствие…
видит Аллах, не моя в том вина. 
Хочу поделиться с вами…  своим… чудным сном,
который не отпускал меня, ни на секунду, все эти дни…
Я был готов,… но Аллах,- да простит он нас… за наши сомнения,- не принял меня в лучший из миров, решив, что я сделал не всё, на что был призван Им, в этот грешный мир. Он… поручил меня пророку Мухамаду,- да будет Его имя вечно,-  и я имел с Ним… долгую беседу.
Я получил ответы на многие вопросы,  которые  долгие годы мучили меня  невозможностью своего решения.
Теперь я знаю, что надо делать и вы,- храни вас Аллах,- будете мне в этом помощниками. Я не могу сказать всего, но главное, что я услышал от Пророка,- да благословит его Аллах и приветствует,- что мы на единственно правильном пути и добьёмся своей цели… только, братья мои, не допускайте в своё сердце - сомнение! Только цель… и вера в неёЁ
Сомнение – это шайтан и главный враг, разрушающий всё сущее на земле и, если мы избавимся от этого сами и, убедим в этом тех, кто рядом, то никто и никогда, не сможет нас победить… ни здесь… ни дальше.
Братья мои, мы сейчас стоим, на пороге великих изменений… и от нас зависит, какими они будут, эти изменения.
Поэтому, вам надлежит… не медля… расходиться по своим аулам и объяснять людям, всё, что вы сейчас слышите и, что всё… самое важное в жизни каждого горца, начнётся только сейчас! И главное, чтобы в исходе этого дела, ни у кого, не возникло - сомнения.
Сомнение – шайтан!  Вы верите в то, что я вам сказал?
- Да,- почти одновременно ответили присутствующие.
- Тогда идите и, если вам будет трудно, возвратитесь в своей памяти, к этой минуте… и подумайте о том, что вы услышали сейчас.
Все поднялись и медленно стали выходить из мечети, украдкой, но внимательно, ещё раз взглянув на имама, с одной лишь единственной целью - убедиться, действительно ли сейчас перед ними он, их имам.
- Сурхай,- обратился  имам, к собирающему свои пожитки, наибу,- Как идёт строительство башни? 
- Всё хорошо, имам. Осталось только усилить стены второй линии на востоке. Всё хорошо. 
В это время, в дверь вошли четверо изумлённых мюридов. Это были: Ахмад, муж Фатимат, младшей сестры Шамиля, Султанбег из Дылыма, Аликул Хусейн и Саду – два храбреца из Аула Орота.
- Салам-Алейкум, имам… - они смотрели на Шамиля, продолжая сомневаться в том, что они действительно видят Имама, а не его фантом.
- Ваалейкум-Салам,- слегка приподнявшись, ответил Шамиль и жестом предложил им присесть.
 Едва мюриды двинулись в сторону Шамиля, дверь опять открылась, и в неё вошёл Большой Саид. Обойдя мюридов, он подошёл к Шамилю и, склонившись к уху, что-то прошептал, жестом огромной руки, указывая в сторону входной двери. Вновь пришедшие опустились на колени, чтобы расположиться поближе к «воскресшему» имаму, а Сурхай, было, уже направился к выходу.
- Подожди Сурхай, не спеши. Приглашай всех сразу,- кивнул в сторону Саида, Шамиль.
Саид вопросительно посмотрел в глаза имаму.
- Приглашай всех сразу, времени мало.
Саид вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
- Спасибо, что не оставили меня тогда  в Аргвани,- с улыбкой сказал имам, тепло коснувшись руки Ахмада и остальных мюридов, располагающихся рядом,- что происходит сейчас с дорогами, Султанбег?
Султанбег сразу же начал рассказывать о событиях последних дней:
- Все дни и ночи наши отряды разрушают, где это только возможно, мосты и дороги. Их люди восстанавливают их, но не на долго.  Так же, их обозы на дорогах всегда подвергаются нашим набегам. Вот прошлой ночью Ташов-Хаджи со своими людьми в районе Анди забрал двенадцать телег с провиантом. Весь конвой был уничтожен. Что смогли, увезли в горы, а остальное сбросили в реку.
Шамиль слушал и положительно кивал головой.
Опять открылась дверь и в неё вошло человек двенадцать. Это были мастеровые, мукомолы, пастухи, и прочие.  Судя по их пёстрым одеждам, это были люди из разных аулов, разных сословий, и разного рода деятельности. Среди них оказался и Дауд. Он был в той же странной одежде, но, которая мало чем отличала его от других, и с большой котомкой на плече, к которой была подвязана большая, медная, блестящая кружка,  с плотной крышкой.
- Асалам Алейкум,- почти одновременно прозвучало, со стороны вошедших.
- Ваалейкум Салам,- ответили сидящие.
Кивком головы и лёгким движением руки, Шамиль пригласил их расположиться поближе. Мюриды расселись так, чтобы видеть и имама, и вошедших узденей.
Как только все заняли места, Большой Саид встал у двери и внимательно стал наблюдать за всем происходящим, не упуская ни единой реакции всех  присутствующих.
- Уважаемые, братья мои, мы очень рады вас видеть, но сейчас у нас, очень много дел и  мало времени, поэтому, говорите все сразу, а мы вас внимательно выслушаем и ответим на все ваши вопросы.
Возникла короткая пауза, которую тут же прервал сам имам:
- Говорите, я вас всех внимательно слушаю,- и, улыбнувшись, добавил,- можно негромко, я хорошо слышу.  Султанбег, продолжай и ты.
В следующую секунду, мечеть наполнилась длинными речами, звучащими на разных языках. Каждый говорящий усиливал смысл и важность своего повествования то иллюстрирующими жестами, то усилением голоса, что в результате, казалось просто громким гулом, состоящим из человеческих голосов. Шамиль сидел спокойно, опустив красивые, бледные руки на крепкие колени и, не мигая смотрел прямо перед собой. Сурхай пытался услышать и понять, хоть кого-то. Глаза его блуждали от одного говорящего, к другому, но когда понял, что услышать что-либо внятное и понять смысл говоримого невозможно, успокоился и дальше сидел спокойно, украдкой поглядывая то  на имама, то на толпу говорящих.
Когда закончились все слова, и мечеть вновь наполнилась тишиной, Шамиль начал говорить:
- Хвала Аллаху за то, что он даёт вам разум и силы, чтобы делать то, что вы делаете. Каждый из вас, вносит в наше общее дело то, что сейчас… больше, чем когда-либо… приближает нас к нашей цели… к свободе, равенству, справедливости и братству.
И поэтому, конечно же, Алихан, нам нужна твоя мука. И зерно твоё нам необходимо.  Здесь будет не одна тысяча правоверных, которые сделают всё, чтобы ваши дома не имели нужды … Ин шаа-Ллах.
И мясо, которое ты, с сыновьями нёс на себе, из далёких Ногайских земель, тоже пойдёт на пользу нашему делу…  И Аллах не оставит тебя без внимания и благодарности, Керим, за твоё усердие. А сыновья твои ещё молоды… Пусть они создадут семью, родят сыновей, а потом… мы примем каждого из них, как родного брата и, если на то будет воля Аллаха, в чём у меня нет повода сомневаться, будут они мюридами.
 И, конечно же, работные люди, которым, указал дорогу сюда, ты Сааду, очень нужны сейчас здесь, ибо крепость наша должна быть больше, чем просто крепость. Учитывая опыт последних столкновений мы больше не строим башен как прежде… от русских пушек – башня уже не спасает. Мы врезаемся в скалы, строим укрытия в естественных трещинах и пещерах, а для этого нужны силы и умение. Здесь, сейчас будет решаться будущее… нашего народа и ваше умение и способности, нам очень нужны! Нужны не   меньше, чем умение и способности воина. 
  И молодые воины нам, конечно, нужны, как воздух.  Только нам нужны воины, а не дети, Хусейн. Я пошлю к  вам в Ихали… вот, Сурхая. Он  проверит, кто и как готов к тому, что будет необходимо знать и чем владеть в предстоящих боях, а если у них недостаточно того, чего необходимо для воина, то он решит и подскажет, чем он может быть полезен в нашем общем деле и чего надо делать им дальше, а дел у нас много.
И лекарь, хороший,  нам нужен, как же сегодня без лекаря? И восстанавливающий силы, отвар твой, конечно, найдёт применение, и травы твои. Да будешь храним ты Аллахом… в нужное время пришёл ты, Дауд… Магома, отведи его к раненым, а то, Абдул-Азис один не справляется. Магома покажет тебе всё,- жестами, похожими на те, которыми пользовался Дауд, объяснял Шамиль, Дауду.
А твои бурдюки с нефтью, Уца, мы ждём уже давно. Нам их нужно много. Уже подготовлены специальные места для неё и люди, которые знают, что надо делать. Вот, возьми у Сааду, нужное количество людей и сегодня же ночью несите всё сюда. Но нам нужно будет ещё. Одолеете дорогу? Ну, слава Аллаху, иди.

 Ты Усман, говоришь, что пришел принять тарикат и стать мюридом. Заслуживаешь ли ты этого? Прежде; чем явиться сюда, ты должен был сходить к отцу своему, в Балахуни, с которым ты в ссоре уже три года.
 Из-за пустяка ты обидел отца и ни разу не вспомнил о том, что ты должен попросить у него прощения. За это время, было много праздников и много случаев, когда тебе следовало зайти к отцу. Иди! Сначала сходи к отцу своему, скажи, что Аллах тебя простил, и он пусть, тоже тебя простит. Мюрид в любой момент может закончить счёты с жизнью и перейти к чистоте Его милосердия, но без прощения отца, я дать тебе такого права не могу. Иди. У тебя ещё есть время.
 Ты, Ибрагим, говоришь, в Богуляле  народ  устал от войны и хочет сложить оружие?
Мы тоже устали, и тоже хотим сложить оружие…  но не сейчас, а немного позже… когда наши горы будут свободны и молиться мы сможем так, как это должно и как мы этого хотим.
Ахверды-Магома, возьми с собой людей и поезжай с Ибрагимом в Богуляль. Объясни уважаемым людям, что, как, и почему?  А  потом, скорее возвращайся обратно, ты здесь нужен… вместе с воинами Богуляля… Иди, и пусть Аллах освещает твою дорогу.
Галбац, а ты пойди с Халилом в Анди, и убеди Андийцев, что я жив и здоров. Халил, подойди, потрогай меня, чтобы ты перестал сомневаться в том, что видят твои глаза.

                21.  Горный аул Артлух.
21.1.   Вечерело. Аул затихал. Прозвучали последние звуки протяжной молитвы в маленькой мечети. Хозяйки готовили в котлах привычную сне дь,
брякала медная посуда, весело перекликались дети.
    Обычный вековой уклад неторопливой, но трудной жизни властвовал над селением.
   Проскакал всадник, весь разгоряченный, с белозубой улыбкой. Он тащил на веревке пленного казака. Тот самый рябой, который, не обладая большим умом, имел большие способности к танцам. Всадник, показывая свою удаль, вздергивал его и перепоясывал нагайкой. Женщины сурово и равнодушно проводили взглядом всадника с добычей, а дети, сбившись в шумную ватагу, бежали следом.
   По дороге они швыряли камнями мимо казака, пытаясь его напугать, а один, схватив палку, махал, словно шашкой с налету вдоль головы и  рук казака, пытаясь напугать его наверняка.
   Но тот словно не видел никого и ничего. Он, и так был напуган и видимо, уже простился с белым светом, только пытался не упасть, и добрести до конца на своих ногах.

21.3.   Всадник дотащил казака до открытой ямы, столкнул его туда ногой   и стал показывать собравшимся мальчишкам добытые трофеи: кинжал, шашку, трубку с серебряными накладками и ещё, какую-то походную мелочь.


21.4.   - Говорят ваши идут, много ваших идет по дороге,- прошептала Варенька Анне.
   Они сидели на женской половине, где уже улеглись маленькие дети, а один все не мог уснуть и плакал.
   - Тебе нужно спрятаться,- продолжила ещё тише Варенька.
   - Зачем?
   - Как только   они  появятся, мы побежим в горы. Неизвестно как там
      к тебе будут относиться.
   - Я русская дворянка,- гордо заявила Анна.
   Варенька с нежным сожалением посмотрела на подругу.
  - Сказать?
  - Скажи.
  - Тебя терпят только из-за того, что тебя можно поменять на внука хана Тарковского или на отару овец.
- Овец? – вспыхнула Анна,- уж лучше на внука,- и рассмеялась неожиданно,
 – А если не обменяют?
   Варенька склонилась к уху Анны, прошептала ей что-то, от чего улыбка сошла с лица Анны, и руки её опустились.
   - Не прискачет тот офицер из книжки с пистолетами и саблей и не спасет. Это в книжке. Мой папа прочитал много книг, французских, русских, немецких, а что это ему дало? Из-за них он потерял все, богатство, имя, родителей, родину. Не читай книжек, в книжках все не так!
   И вдруг ухнул взрыв и, с диким визгом летящая картечь, прервала разговор подружек.
    Они бросились к оконцу, заклеенному козьей шкурой, но видно ничего не было, только пламя окрасило матовую шкуру багрянцем.  Заплакали разбуженные дети, вбежала и выбежала, похожая на ворону, старуха.
Снова завизжала картечь и с улицы раздались крики и конский топот.

21.5.   Аул обложил летучий отряд.
    Несколько горцев приняли бой, но тут же пали под копьями и шашками казаков.
   Женщины открыли загоны для овец и погнали их в горы, но там уже их ждала засада. Несколько казаков пиками заставили всех бежать обратно.
   Несколько всадников с факелами поджигали сакли, запасы сена на задних дворах, топтали и жгли скудные посевы, рубили виноградную лозу.
Всё, что попадалось на глаза - уничтожалось.
   - Зееемлю жрать будете!- орал осатанелый казак,- Зееемлю!

 21.6.  Аул запылал с нескольких сторон. Метались обезумевшие животные,   
   визжали женщины, кричали дети.
   В забрызганной кровью, белой рубашке, верхом на вороном жеребце, с   
    саблей наголо, метался белокурый Остужев.
   - Где пленники!? Аманат,-  хватая первого попавшего, спрашивает Остужев.
     Толпа народу оттеснилась по улочкам, к мечети.
  - Пан! Пан!- вдруг донеслось до Остужева.
     Он осадил коня, перед ним стоял Сигизмунд с отвисшими белыми усами.
   - Пан! Она там!- показал на двор Сигизмунд.
   - Беги! – только успел крикнуть Остужев, как налетевшие казаки взяли Сигизмунда на пики.
   - Папа!- бросилась к Сигизмунду Варенька, но тот уже отходил. Кровь хлестала из пробитой груди.

21.7.   Анна, завидев своих, услышав речь, хоть и состоящую из брани,
 но все-таки родную, обрадовалась, бросилась на улицу и, увидела только пожар, разор, побоище и кровь.
   - Господа! Вы же христиане! Господа! - заламывая руки, кричала она, но её никто не слушал.
- Уйди, барышня, не ровён час, зашибут!- проворчал казак, поджигая заготовленное сено перед саклей.

21.8.   Горский юноша, что притащил пленного казака, выскочил с трофейным пистолетом на дорогу и выстрелил в Остужева.
   Пуля ранила его в голову, но это не помешало ему с одного удара рассечь горца до груди. Кровь фонтаном ударила из него, и он забился в конвульсиях, словно пытался лежа убежать.
   - Что вы творите! Остановитесь! Я буду жаловаться Государю,- только прошептала она и упала в обморок…

21.9. Когда она очнулась и открыла глаза, она увидела молодого казака, едущего рядом верхом  на фыркающем коне, а сама она оказалась лежащей на странной повозке, набитой сеном.
   Остужев тоже был на повозке, но сидел, свесив ноги. Голова его была перевязана белой тканью.
   - Вы? – тихо спросила Анна.
   - Очнулись? – улыбнулся Остужев.
   - Скажите,- Анна сделала усилие.
   Остужев внимательно смотрел на нее.
   - Скажите, как вы можете. Как вы можете убивать и писать такие прекрасные книжки?
   - Вы читали мои книжки?- усмехнулся Остужев.
   - Да и любила… их.
   - Не читайте моих книжек!- сказал Остужев,- там я пишу о том, чего мне не хватает, а может быть, и нет вообще.
   - Как же так получается?
   - Пушкин прав: гений и злодейство - две вещи не совместные,- устало улыбнулся  Остужев, - читайте Пушкина.
- Ой, почему вы так сказали, вы знали Александра Сергеевича?- с большим удивлением посмотрела Анна в глаза Остужева
- Нет, к сожалению, не знал.
- А он вас знал… точнее, я рассказывала ему о вас,  о вашей повести «Изгнанник», позапрошлой осенью, в Летнем саду. Вы знаете, что мне сказал Александр Сергеевич, когда мы возвращались домой… Мы живём…  жили, напротив друг друга, он в доме 12, а мы, прямо напротив, через Мойку, в доме 27… Он сказал: «Вы, Аннушка, скоро встретите своего Изгнанника»… А зимой его убили,- Глаза Анны наполнились слезами, она промокнула их платочком, извлечённым из рукава и с удивлением добавила:
- Откуда он мог знать, откуда? – и опять закрыла глаза платочком.
                22. Новое Ахульго.
22.1. Шамиль с наибом  Мухаммадамином из аула Хотода, мюридом Османом из аула Балаханы и своим старшим сыном Джамалуддином, стоит на краю обрыва Нового Ахульго и наблюдает, как идет переселение семей из Старого Ахульго, в Новое.
 Старики, дети женщины. Скарб, лошади, арбы.
Саадула из аула Орота, красивый, сильный, широкоплечий мюрид, со всем своим семейством, которое состоит из трёх сыновей – 10, 12 и 15 лет, двух дочерей -5 и 7 лет и их матери, статной, красивой женщины, лет тридцати двух, не спеша, уверенно переставляя ноги по узкой тропе, медленно поднимался вверх.

- Бусайлав не оставил в Тинди, даже свою рыжую кошку,- улыбаясь сказал Шамиль.
- Он говорит, что свободу должны отстаивать все – от мала до велика,- так же, тепло улыбаясь ответил Мухаммадамин. 

22.2.
 Мюрид Гаджи, прихрамывая от заживающего ранения в ногу, следом за семейством Саадула идет по тропе с младшим сыном, опираясь на обломок копья, как на посох.
 Ребенок устал, отец пытается взять его на руки, чтобы понести по крутому склону, но мальчик уворачивается и, как это делают взрослые, заложив руки за спину, соразмерно перебирая ногами, уверенно поднимается в гору.

22.3.
- Вон Талгат,- вдруг радостно взвизгнул Джамалуддин,- Я помогу им.
С этими словами Джамалуддин спрыгнул с камня, на котором стоял и, побежал вниз, ловко перескакивая с камня на камень. Талгат, загруженный котомками с домашним скарбом, завершал небольшую семейную цепочку, которая состояла из главы семейства - мюрида Ахмада, его жены и сестры Шамиля – Фатимат, старшего их сына, но уже воина – Магомеда-Али и Талгата – младшего сына и ровесника Джамалуддина.
Джамалуддин проворно пролетел мимо всех идущих по узкой тропке и, добравшись до своей тёти, перехватил у неё большую котомку, обнаружив тем самым, что Фатимат была тяжела, и даже, свободные тёмные одежды не могли скрыть, ожидания, скорого, в их семействе, прибавления.
22.4. Из-за горы появился Гасан, мюрид из чеченского аула Белты.
Четыре винтовки, перекрёстно, висели на его плечах, а пояс его был обложен пистолетами и небольшими мешочками, в которых обычно хранились всякие приспособления для обслуживания оружия. В одной руке, перекинув через плечо, он держал небольшой холщёвый мешок, а другой рукой придерживал саблю, которая, с каждым шагом, задевала край скалы. Следом за ним, мягко ступая по узкой скалистой тропе, шёл юноша, лет 10 - 11. В серой черкеске и мягких кожаных сапогах, он был красив и горд тем, что он здесь, среди тех, кто пришёл сюда защищать свою землю, веру и свободу.  Он также на своих хрупких плечах нёс две винтовки и небольшой мешок с необходимыми вещами, а из-за пояса у него, были видны два пистолета, один из которых попроще, но весь блестел от частого использования, а другой - невероятно красивый, инкрустированный серебром и золотом.
- Смотри, как он счастлив, этот мальчишка, будто он… всю жизнь
готовился к этому дню. Дай Аллах ему пережить предстоящее! – сказал Мухаммадамин, с восхищением глядя на возникшего из за горы Гасана и его юного спутника.
Гасан поднялся на гору и, проходя мимо Шамиля и мюридов, кивнул им головой, со словами:
- Асалам Алейкум!
- Асалам  Алейкум!- почти одновременно, произнёс и следующий за Гасаном, юноша.
- Валейкум Салам,- ответили мюриды.
- Валейкум Салам, Гасан, Валейкум Салам, Фатима,- ответил Шамиль, нежно, по-отцовски коснувшись ладонью щеки, приостановившегося гордого «юноши». Фатима смущённо улыбнулась и, поспешила следом за отцом.
- Это девочка. Фатима… так звали и её мать. Во всей Чечне небыло женщины, красивее её.
Она умерла во время родов. Гасан больше, так и не женился. Сам воспитывал свою дочь.
В семь лет, она уже выигрывала призы на скачках, прекрасно стреляла из ружья, а кинжал в её руках… я мало знаю мужчин, которые так владеют кинжалом.
   При  всём том, что она ведёт в доме всё хозяйство, отец, каждый день  обучает её военному искусству, учит всяческим приёмам борьбы, даже одел её, как джигита, чтобы ей было удобно. Да хранит их Аллах! – с улыбкой глядя им вслед, сказал Шамиль.
Огромные тени людей, скользят по горам и новым постройкам Ахульго, в свете восходящего из-за гор, солнце.

                23. Новое Ахульго.
 23.1. К приходу русского войска гора Ахульго была опоясана траншеями и окопами.
  Сааду, которого недавно благословил Шамиль на работы, в потёртых шароварах и тонкой рубашке, цвета которой от пота и пыли, определить уже было не возможно, помогал укладывать огромные плоские валуны… ими сверху перекрывались узкие траншеи, прорытые по всему периметру Ахульго. Люди, которых несколько дней назад привёл Сааду, были почти все босые,
в очень потрёпанных одеждах, если вообще это можно назвать одеждой. Но работали эти люди невероятно слажено и, каждое их движение было точным, выверенным и всегда правильным.
Шамиль посмотрел на их работу со стороны, подошёл ближе.
Вдруг, едва увидев Шамиля, все работники, словно по команде, остановились и, повернувшись к нему лицом, низко опустили головы.
- Как тебя зовут? - спросил Шамиль того что был постарше.
- Это Ахмед из Балх…- попытался ответить за него Сааду.
- Я спрашиваю этого человека,- Шамиль подошёл и встал напротив совсем согнувшегося перед ним работника.
 - Я, Шамиль, сын Денгав-Магомеда и я… всего только - раб Аллаха…
 Если вы верующие, то вы должны быть богобоязненными, но никогда не становитесь рабами для рабов… ведь они не приносят вам пользы и не наносят вреда, если на то не будет воли Аллаха.  Выпрямитесь!
Вы свободные люди, такие  же, как и я, он, как и все те, кто сюда пришёл из разных концов Дагестана, Чечни и других земель. Мы все здесь братья и все равны… и собрались для того, чтобы защитить свои права, свою землю, свою веру.
Делая своё дело, которое очень важно для всех нас, не обращайте внимания на людей, не ждите ни похвалы, ни поощрений…  поклонение должно быть только Аллаху, никто не достоин поклонения, кроме Него.
А пришёл я к вам сюда, для того, чтобы только сказать, воины нам нужны здесь очень, но каждый из вас… здесь нужны… не меньше.
    Шамиль заметил, что пока он говорил свою речь, все эти работные люди… смущаясь этих слов и необычности отношений… медленно, по одному,  выпрямили свои спины и к концу его речи, стояли прямо, с чувством собственного достоинства и было видно, что за эти слова, они готовы отдать всё.
Шамиль ушёл, а они продолжали стоять и смотреть ему вслед, затем, в долю секунды, без всякой команды, возвратились к прежней работе,  но с ещё большим рвением и желанием сделать своё дело лучше, чем каждый из них на это способен.
   В скором времени на горе были воздвигнуты каменные постройки с бойницами, а в Новом Ахульго перед главной башней был построен небольшой бастион.
   Мюриды расставили боевые посты по всему периметру вершины горы, основные же силы были сосредоточены  в верхней части восточного склона, у тропы, ведущей вниз.
   Одна из скрытых и глубоких траншей, проходила по середине горы и заканчивалась у обрыва над Андийским Койсу.
23.2
 Гасан из Чечни достраивал свою бойницу, укладывая огромную плоскую глыбу на верхнюю её часть.
Уже были сделаны неглубокие удобные ниши в стене для заряженных пистолетов, отдельно - для пороха, пуль, отдельные ниши для ружей.
Фатима также укрепляла свою боевую позицию, где окошко было несколько ниже и уже, но так же основательно и надолго. Фатима, уложив довольно большой камень над своей головой и, взяв из ниши винтовку, сунула её в окошко бойницы и, плотно прижавшись к прикладу щекой, повела стволом в одну, потом в другую сторону и, тут же отложив ружьё, начала утаптывать своё место, отбрасывая в сторону мелкие, острые камни.
 Отец, продолжая заниматься своим делом, молча, поглядывал на действия дочери.

23.3.   На площадке Н. Ахульго, не далеко от мечети был вырыт и тщательно заштукатурен известковым раствором, большой бассейн для сбора воды. К нему был подведён многометровый скрытый жёлоб, идущий через скалы, прорубленный в камне, от небольшой речки, стекающей с горы Шулатлулго. Жёлоб был достаточно углублён и закамуфлирован так, что его невозможно было обнаружить, не зная, где конкретно он проходит. Из круглого отверстия, шумным водопадом, бассейн наполнялся водой, которую дети в кувшинах  с радостью и визгом разносили по разным уголкам Нового Ахульго.
Шамиль и его дядя Батирхан стояли на пригорке у мечети и сосредоточенно наблюдали за происходящим. Люди уже начали перекрывать бассейн, аккуратно накатывая поверху толстые брёвна.
- Очень прошу тебя, Батирхан, проверь эту работу ещё раз. Задача у этих людей сложная, и они могут ошибиться. Траншея, по которой идёт сюда вода, должна быть, гораздо крепче тех, что мы строим для себя, а самое главное – чтобы её никто не смог обнаружить. Без воды – мы здесь долго не протянем.
Батирхан, понимающе кивнул головой.
                24.  Горы над Ашильтой.
Раннее утро 19 июня.
Караульные солдаты, прижав к груди свои ружья, тихо дремали, изредка поглядывая в тёмные силуэты солдатских палаток, откуда доносился, разных тональностей, протяжный храп и сопение, уставших от тяжёлых подготовительных работ, воинов.
 Ещё не наступил рассвет, когда по вершинам гор, над Ашильтой, полились мелодии муэдзина, призывающего к утренней молитве. Они исходили из тех высот, где их никак не могло быть.
В расположениях русских, возникла странное напряжение. Из одной палатки в другую, забегали офицеры. Кто-то всматривался в окуляры, чтобы разглядеть происходящее на высотах.
Преждевременный подъём привёл в движение всё пространство расположившегося у подножья лагеря. Под команды офицеров две роты Апшеронского полка с двумя горными орудиями двинулись на гору. Чуть правее, туда же заспешила рота Кабардинского полка с одним орудием.
Распевные звуки молитвы затихли и, через несколько секунд послышались звуки одиночных выстрелов, которые, в скором времени, переросли в сплошной гул, состоящий из сотен выстрелов, со всех сторон. Полетели вниз, первые убитые и раненые. Ахверды-Магома, стрелял без промаха. Первые же, его два выстрела, поспособствовали тому, чтобы одна из пушек, полетела вниз, унося за собой, попадавших на её пути, солдат.
Когда уже всё подножье у горы, было заполнено подоспевшими солдатами, а первые ряды подступали к временным укреплениям горцев, Ахверды – Магома, скомандовал всем отходить.
          25. Ашильта. Штаб Граббе. (Решение Граббе преследовать Ахверды-
                Магому).
Граббе, перебравшийся сюда из Аргвани, сидел за столом и, сжимая кулаки, напряжённо смотрел сквозь небольшое стекло штабной палатки. Генерал-лейтенант Галафеев стоял в стороне и так же напряжённо слушал доклад, начальника штаба полковника Милютина.
- Одни, числом, более трёхсот, отошли выше по ущелью и преследуются батальоном Куринского егерского полка, конными казаками и горскою милицией. Другие – большим числом, следуют к Сагритлохскому мосту.

- Как они возникли здесь? Каково их число? Почему никто ничего не видел? Как такое могло произойти!?

- Число точно установить пока не удалось, но не менее пятисот человек…
- Пока не удалось… Хороша у нас разведка! Ничего, никому, нельзя доверить!
  Граббе встал. Постояв секунду, он подошёл к окну, затем, резко повернувшись, опять подошёл к столу.
- В общем, так…  Я лично доведу это дело до логического конца.
Генерал Галафеев, на время моего отсутствия вверяю вам начальство над войсками, которые я оставлю здесь для продолжения блокады.
    Расположите их так, чтобы они могли взаимно подкреплять друг друга.
В случае необходимости…   думаю, что Шамиль воспользуется этими обстоятельствами,- и, подумав, добавил,- если он ни сам ими управляет.
Я же… лично… с четырьмя батальонами пехоты Кабардинского, Куринского и Апшеронского полков, четырёх горных орудий, конных казаков и горской милиции… и взводом музыкантов… догоню и разнесу в пух и прах, этих… - и картинно, добавил,- Офицеров ко мне. 

                26. Новое Ахульго.
В это время на Ахульго активизировалась работа по подготовке к предстоящему налёту, который Имам и наибы решили произвести, воспользовавшись моментом  отвода от Ахульго больших групп войск. Глядя в подзорную трубу, Шамиль видел, как вооружённая пехота, конные казаки и даже артиллерия в полном боевом снаряжении, сняв усиленную блокаду, спешат вдоль ущелья в сторону Ашильты, откуда доносилась до Ахульго, нескончаемая канонада взрывов и выстрелов.
Мюриды готовились к налёту, а все остальные  продолжали делать свою повседневную работу. Мальчишки, не давая себе послаблений, таскали огромные камни, помогая старшим достраивать укрепления и устраивать бойницы. Здесь были и дети Шамиля, и Сурхая, и все те, кто мог своими маленькими руками принести максимальную пользу общему делу.  Они таскали камни к краю обрыва и укладывали их так, словно сами готовились атаковать ими неприятеля в предстоящем штурме, близость которого уже витала в воздухе и чувствовалась даже детьми.
Стоя у стен и бойниц, женщины умело заряжали винтовки и пистолеты, аккуратно укладывая их в специальные ниши устроенные в стенах, и накрывали сверху разными кусками материи или войлока.  Здесь же рядом Уца и два его помощника вырубают в скалах  резервуары для нефти, которая хранится в бурдюках и кувшинах и, которая должна будет сослужить верную службу защитникам Ахульго.  Каждый занимался своим делом.
С наступлением сумерек прозвучал голос муэдзина, призывающий к вечерней молитве.  Сразу исчезли все лишние звуки. Дети и женщины тихо разошлись по своим жилищам, а мужчины, в разных концах Ахульго, каждый на своём месте, приготовились к молитве, совершив омовение, как это положено по шариату, а наибы и мюриды заспешили к мечети. 
В Ахульго наступила полная тишина… Вскоре она прорезалась тонким и глубоким звучанием молитвы, которая растекалась по всему ущелью и спускалась к оставшимся на своих постах русским часовым, прислушивающимся к этой грустной, но глубокой мелодии молитвы.
                27. Под старым Ахульго. 
Шамиль с большой группой мюридов, тихо спустившись по руслу реки Ашильты, словно лавина, налетел на заложенную под Старым Ахульго, батарею, состоящую из четырёх тяжёлых пушек.  Ударив в шашки, опрокинул  передовой пост, состоящий из 25 человек, прошли дальше и, разметав несколько пушкарей, попытались захватить, хотя бы одну из них.   
Урус-Бек, видя, что здесь нет лёгких горных пушек, навалился на один край тяжёлого, корабельного орудия и с трудом  свалил его с лафета. Оно с грохотом ударилась о скалу и, скользнув по насыпи, сорвалась и полетела в Ашильту.
Развалив и разбросав, таким образом, несколько туров заложенной батареи, горцы возвратились назад, успев ещё сбросить в реку мантелет, прикрывавший осадные работы.
Рота, подоспевшая из резерва, застала на месте только убитых, раненых и уничтоженную многодневную работу пушкарей и сапёров. 

                28. Позиции Русских войск.
Первые же, пробные залпы пушек, были даны по дальним порогам,   небольшой речки, стекающей с горы Шулатлулго… потом, несколько ближе. Но все эти залпы были даны, точно, по линии закамуфлированного жёлоба, ведущего воду на Новое Ахульго. Таким образом, в результате точного, явно не случайного, попадания, горцы лишились воды, важнейшего стратегического ресурса. Теперь, воду можно будет добывать, только из реки.
                29.  Новое Ахульго. 
Как не экономили воду, но вскоре начались серьёзные проблемы с водой. Добывать её приходилось теперь, только из реки. Этим важным для осаждённых делом, в основном занимались подростки и дети. На длинных, плетеных верёвках, они спускались к воде, набирали в кувшины воду и передавали их снизу вверх, либо поднимали её сами.
   Вскоре с этим было покончено в дневное время суток, так как солдаты, стоявшие на другом берегу, открывали огонь по кувшинам и, смельчакам оставалось спускаться за водой только ночью.
 Напротив спуска к воде, представлявшему из себя отвесную скалу с многочисленными косыми трещинами и расслоениями, затаился скрытый пост с легким орудием, где дневали и ночевали  Наговицын, регулярно битый за пьянку, Ванька - Шайтан, прошедший обучение в крепости и старый солдат Троекуров, кривоногий и рыжий, получивший унтера за выслугу лет.
   Все они прибыли на Ахульго из Аргвани, места временной дислокации их отряда, держались вместе по знакомству и, когда выкрикнули добровольцев на передний пост, вместе и пошли.
   Старшим был новоиспеченный унтер. Задача была не сложной: перекрыть доступ к Новому Ахульго, хотя, было совершенно очевидно, что двигаться здесь, было совершенно не возможно.
   Но, используя веревки, веревочные лестницы, зная каждый выступ в скале, здесь не только передвигались юные горцы, лишенные страха высоты, но, именно этим путем, добывалась свежая питьевая вода.
   Солдаты с удивлением наблюдали, как маленький Талгат, ловко, словно обезьяна, спускался вниз, к воде.
   Следом за ним была спущена гроздь пустых кувшинов.
   Талгат наполнял кувшины водой, подцеплял к веревке и кувшин, раскачиваясь, полз к верху, за ним второй и так повторялось многократно.
   И все это происходило на глазах изумленных солдат.
   Но тут унтер Троекуров опомнился, смекнул, и в один выстрел уничтожил наполненный кувшин.
   И так они начали охоту за кувшинами, и хоть не всякий раз удачно, но, тем не менее, как могли, способствовали блокаде.
…Наговицин же, как ни целился, все стрелял в белый свет, как в копеечку.
   - Да ты, никак пьян, свинья?- догадался грозный унтер.
   - Никак нет!- таращил честные и мутные глаза Наговицин.
   - А ну-кась!
   - Прицел сбит, - стал возиться с прицелом Наговицин.
   - Глаз у тебя сейчас будет сбит!
   А тем временем Талгат, привязав кувшин к поясу, карабкался по скалам, ловко используя веревку с узлами.
   Наговицин прицелился, выстрелил.
   Юноша вздрогнул, оглянулся и медленно стал сползать по веревке в пропасть.
   - Убил, козлодой!- воскликнул Ванька-Шайтан.
   Наговицин удивленно таращил глаза на содеянное.
   Маленький Талгат отпустил руки и рухнул с высоты в прибрежные воды.
   - Это прицел, прицел сбит!- Оправдывался Наговицин.
   Унтер Троекуров размахнулся и врезал ему по сопатке.

                30.  Сурхаева башня
Над Ахульго возвышалась скала – Шулатлулго.
 Вершина Шулатлулго – почти ровная площадка площадью не более ста метров на которой сподвижник Шамиля – мастер, по имени Сурхай, построил несколько саклей, одна из которых возвышалась над другими и напоминала собой, нечто, вроде башни, поэтому Шулатлулго называли ещё и Сурхаевой башней. Этот своеобразный форт, благодаря своему положению, растягивал блокадную линию русских войск более чем на четыре километра. Башня располагалась на господствующей высоте и, по этой причине, осаждённые могли держать под обстрелом практически все участки местности, на которых располагались Русские войска
С высоты Сурхаевой башни, Али-бек, через подзорную трубу, а когда ей не доверял, всматриваясь простым глазом из-под руки, изучал расположение войск русских, движение которых и скрытое, и открытое, просматривалось, как на ладони.
Любое движение противника с башни становилось заметным. Перемещения войск, установка батарей, саперные работы. Вся информация, мгновенно передавалась в Новое Ахульго, где располагался центральный  штаб и управление всеми силами имамата.
Али-Бек, отдавал распоряжения посыльному, каждый раз, после паузы, начиная со слов «скажешь».
   - Скажешь, что четыре пушки расположились за Черным камнем…
   - Скажешь, что в скале с сухим деревом вырубают проход…
   - Магоме скажешь, что нужно потревожить табуны и обоз. Они по левую сторону Бетлетского оврага. Там конные казаки …
   - Сурхаю скажешь, что начнут с нас. Нужно батареям устроить ад…
   - Скажешь Урус-беку, что сейчас можно попытаться отбить хотя бы одну из пушек, что  под Барсучьей норой. Там почти нет охраны, только несколько пушкарей, с кривыми кинжалами, а заряды  к ней в палатке, что позади пушек и левее.
   - Иди, не один иди, если будут стрелять, могут…
    Но молодой мюрид уже бежал вниз, где еще оставалось сообщение между Сурхаевой башней и Нового Ахульго.
На башне находилось  около 100 самых отчаянных мюридов под командованием Хириясул Али-Бека Хунзахского.

                31. Позиции русских войск.
По прибытии майора Тарасевича батарея была дополнительно вооружена еще четырьмя полевыми орудиями.
  На высотах, по левую сторону Бетлецкого оврага: транспорт, обоз, табуны, под прикрытием конных казаков и  3-его Куринского батальона.
   Осадные работы были доведены до такого периода, когда оставалось последнее средство для окончательного успеха – открытый штурм.
   Между тем отряд получил  значительное подкрепление и из  Южного Дагестана. 3 батальона Фельдмаршала, князя Варшавского, графа Паскевича Эриванского, с двумя легкими и двумя горными орудиями. Командование этим подразделением было поручено барону Врангелю.
  Опыт показал, что открытый штурм здесь невозможен без разрушительного действия артиллерии, преимущественно с восточной стороны.

                32.    П Е Р В Ы Й   Ш Т У Р М  (29 июня).
   Изучив местность, русское командование решило, что, прежде всего, нужно овладеть Сурхаевой башней, в чём не было сомнения и у тех, кто там находился.
   Еще не начались военные действия, а в походный госпиталь стали поступать раненые, а также было убито несколько солдат из саперного батальона. С башни местность прекрасно простреливалась, особенно горцы охотились за офицерами, и те вынуждены были для проведения разведывательных работ переодеваться в серые солдатские шинели, а то и надевать на голову тяжелую овечью папаху.
  .. Одновременно в пяти местах устанавливались батареи, туры для орудий заполнялись камнями.
   Перемещать тяжелые орудия в горных условиях было неимоверно трудно, приходилось высекать дорогу в скалах, поднимать пушки на веревках.
   Саперы гибли от пуль, срывались со скал, увечились, но работы продолжались, несмотря, ни на что..
                33.  Новое Ахульго. 
Было неимоверно жарко.
  Горцы же продолжали неустанно заниматься устройством своих боевых позиций и жилищ. Людей было явно  недостаточно, несмотря на то, что работали даже дети. Они ждали подкрепления и подвоза запасов из верхних дагестанских обществ. Женщины готовили пищу из завезённой ночью пшеницы, которую мололи ручными мельницами, но печь хлеб и варить пищу было крайне затруднительно по причине отсутствия дров и воды, тем не менее, с помощью Аллаха, всё разрешалось.

                34. Русские позиции.
Деятельность капитана Копейкина, представляла из себя уморительное зрелище!
   Но артиллеристы, его подчиненные и прапорщик Ананьев, привыкли к нему и относились с должным уважением и почтением, хотя и посмеивались над чудаковатым командиром.
   Капитан перед боем, суетился неимоверно, он сомневался во всем, в правильности позиции, в набитых камнями турах, в должной сухости пороха, в прицеле, а самое главное, в надежности своих подчиненных.
   Он их считал малыми неразумными детьми, хотя детины эти, были еще те!
   Все артиллеристы были кряжисты, низкорослы, как тягловые лошади и спокойные, невозмутимые, что требовала их деятельность и, что было прямой противоположностью их командиру.
   Когда всё было готово к началу артобстрела, капитан пробежал по всем своим позициям, проверил и подправили всё, ещё раз. Когда был поднят флаг - сигнал начала, он скомандовал «пли!» только одному расчету.
   Ядро улетело в сторону Башни, чуть левее и ниже, чем требовалось для поражения.
   - Я же говорил тебе, олух царя небесного!- взорвался капитан. Он кричал на Ананьева,- говорил: Правее и выше! Говорил?
   - Говорил, ваше благродь,- соглашался Ананьев, делая корректировку в наводке, хотя капитан ничего такого не говорил.
   - Так, так,- делал какие-то таинственные расчеты капитан, слюнявя палец, определяя направление ветра, грозно прищуриваясь и пригибаясь, вытянув шею.
   - А теперь!- торжественно оглядев артиллеристов, картинно вытащив палаш и подняв над головой, - Пли!!!
   От крика у него слетела капитанская фуражка, покатилась по склону, но Копейкин не обратил на это внимание, сверкая лысиной.
   Заряд, снаряженный гранатой, со свистом улетел к Башне.
   Копейкин словно летел вместе с ним, он подался вперед, вытянулся как растолстевший аист, раскрыл рот.
   Заряд попал точно в проем в стене и ахнул там, рождая дым, пыль, осколки камней.
   Попадание было идеальным, капитан грозно повернулся к остальным расчетам и приказал:
   - Заряжай!
   И артиллеристы открыли огонь по пристреленной цели.
   А без этих фокусов, без этого спектакля капитан Копейкин жить не мог, а тем более воевать.
   Капитана любили солдаты, зная его беззлобный характер и страстную любовь к артиллерии, к математике, к шахматам, в которые, он на досуге, играл сам с собой.
Казалось, небеса разверзлись! С ревом и свистом улетали ядра и гранаты в сторону башни, крушили скалы, полыхали огнем, подымали клубы дыма и пыли.
   Сами батареи словно потонули в тумане, каждый выстрел рождал облако дыма и облака наслаивались друг на друга…
   Горное эхо умножало многократно раскаты выстрелов и, казалось, что одновременно работает не пять батарей, а сто пять, и они грохочут со всех сторон, и с неба, и из-под земли…
Горцы вынуждены были выжидать конца артобстрела, укрываясь в глубоких траншеях, пещерах и бойницах. Но, как только возникала пауза, без всякой   на то команды, они открывали шквальный огонь.
К вечеру плотность стрельбы несколько поубавилась, а с наступлением темноты, которая здесь наступает мгновенно, были уже слышны лишь редкие, одиночные выстрелы, которые, по обыкновению своему, не прекращались и ночью.
                35.  Позиции русских войск.
В Апшеронском и Куринском полках однорукий полковой священник, проводит молебен.  (Панорама по лицам молящихся солдат и офицеров).
      
. В 9.00. По сигналу флагом, батальоны Апшеронцев и Куринцев, с трех сторон пошли в бой.
   Крутизна подъема была не менее 45 градусов, на штурмующих обрушился град пуль и полетели огромные камни, заготовленные заранее.
Солдаты упорно продолжали подниматься, уворачиваясь от летящих валунов, скрываясь за выступами и, даже в такой неразберихе, умудрялись выполнять команды:
   - Товсь! Пли! Заряжай!- что позволяло стрелять залпово, а не беспорядочно и поодиночке, а это усиливало поражающий эффект.

 . Рядом с Остужевым упал офицер, прицельно сраженный пулей, офицерский мундир был хорошей мишенью и редко кто выходил из боя без царапины.
   Остужев, убедившись в смерти товарища, отставил свое солдатское ружье, схватил офицерскую саблю с аксельбантами и крикнул:
   - Братцы, за мной!
   Опытные, прекрасно обученные солдаты, несмотря на потери, ранения и плотность огня, подобрались к самой вершине и закрепились там.
  В 16.00 по приказанию  Граббе, генерал-майор Лабинцев лично повел на штурм батальон Кабардинского полка.
    Полк легче преодолел и с меньшими потерями всё расстояние до подножья башни, но там разгорелся кровавый бой.

                36   Новое Ахульго.
     Солдаты, прячась за камни, разбитые артиллерией  фрагменты стен,  за трупы погибших товарищей, шаг за шагом, упорно продвигались к Башне.
   Первые ряды ворвались в нижние этажи, но были встречены шквальным огнем горцев.
   Одни пали, другие откатились назад.
   Пользуясь заминкой в атаке, с батареи заслали несколько разрывных снарядов по пристрелянной цели.

   Одна из гранат попала прямо в амбразуру и взорвалась, сокрушив и разметав все вокруг.
   Когда дым рассеялся, оставшиеся в живых мюриды, встретили поднявшихся из завалов и набегающих на них солдат шашками и кинжалами.
Али-бек, с саблей в руке, едва сделал шаг в сторону возникших впереди солдат, понял, что ему мешает, повисшая на сухожилиях, его левая рука.

- Руби её! - Крикнул Али-Бек, оказавшемуся рядом, молодому горцу.
   Тот отшатнулся от Али-Бека.
- Нет. Не могу…
   Тогда Али-Бек, наступив на неё ногой, сам отрубил повисшую руку, и ринулся в бой, где продолжал сражаться, пока не истёк кровью и не рухнул замертво на склон, вместе с зарубленным, его единственной рукой, солдатом.
   Мюрид Ахмад, муж беременной сестры Шамиля - Фатимат, с оторванными ногами, полз в сторону группы несущихся мимо солдат.
 Те не стали его добивать, пробежали мимо. Он, не выпуская из руки кинжала, прополз несколько метров до стены башни, упёрся спиной в стену и, с трудом протягивая кинжал в сторону пробегающих мимо солдат и, как бы, умаляя их подойти поближе, с одним лишь желанием, унести с собой, ещё, хотя бы одного из них. Так и ушёл…

                37. Утёс у Бетлетской дороги
Рыхлый и малоподвижный, лет пятидесяти, Шамхал Тарковский, Командовавший отрядом горной милиции, в погонах генерал-майора, расположившийся на высотах, около поворота дороги на Бетлетскую гору, отдавался своему всегдашнему увлечению, наблюдать в подзорную трубу за ходом сражения. На этот раз ему несказанно повезло, такого зрелища он не видывал:
Окровавленный мюрид, отброшенный взрывом к подножью башни, собрав остаток сил, дотянулся до пытающегося перезарядить винтовку, солдата и
с последним своим вдохом вонзил в его грудь кинжал.
Так оба и остались лежать, обнявшись, как родные братья.

                38. Утёс под горой Шулатлулго.
    
      Остужев взял за плечо старого солдата:
    - При отступлении останешься со мной.
    - Так точно, вашбродь.
    - Возьми с собой пару смелых орлов.
    - Так точно! – поняв замысел Остужева, ответил старый солдат.

    С наступлением темноты, прозвучала команда «Отбой» и, штурмующие вынуждены были отойти. Под скалами, в разных расщелинах скрытно осталось, несколько десятков смельчаков.
    Остужев со старым солдатом и с совсем ещё юным, недавно призванным, остались под высокой скалой прямо у Башни, когда отряд отступил и тьма мгновенно накрыла горы.
  Они затаились в небольшой расселине, наблюдали и прислушивались.
  Завыли шакалы, идущие на запах крови.
   В темноте раздавались стоны раненых и умирающих, хрипели, выли, булькали кровью, раздавалась тихая речь из-за стен Башни.
    Слышна была молитва, затем несколько человек, крадучись, спустились со стен, чтобы забрать своих умерших и раненых.
   Было слышно, как добивали солдат, сдавленные крики, слабое сопротивление, короткие предсмертные схватки.
   Затем установилась полная тишина. Только какое-то гудение над рекой, между горами, звучало непрерывно.  Унывно выли шакалы,
словно воспевали на своем языке - хвалебную песню Смерти.
   - Барин,- вдруг спросил солдат у Остужева,- а за какое дело в солдаты   
      угодили?
   - За окаянство,- ответил Остужев.
   - Убил кого?
   - Хотел. Царя убить хотел.
   - Царя? За что царя-то?
   - Чтобы народу лучше жилось.
   - Царь – помазанник Божий! Он перед Богом… за нас, за отечество всё ответствует, а вы его убивать!? Не по-людски это. Мы ж… за царя, за отечество, жизни свои… а вы его… Как же так, барин?
   - Прав ты солдат… возможно…-  сказал Остужев,- доживем до рассвета – договорим.
   - Дасть Бог, доживем! – со вздохом, добавил старый солдат.
 Из-за горы появилась луна и всё вокруг обрело какое-то неземное очертание… Это глубокое, фиолетово-синее  небо и эти горы, которые, каждую секунду меняли и цвет, и форму, и даже высоту, потому что луна, которая выкатилась из-за синей горы  уже полностью, была такой огромной, что горы оказались совсем даже и не горами, а какими-то чудными дворцами.
- Братцы, я ведь… никогда такой красоты и не видел… - со слезами на глазах и с комом в горле, сказал молодой солдат, с прядью курчавых, соломенного цвета волос,-  там, где я вырос, кроме степей – ничего… глазу не во что упереться, а здесь... куда не глянь… лепота… Если бы ни смердение это, адово, то чистый рай...
- Тс-с-с… договоришь завтра, Славян, а сейчас - отбой,- приложив палец к своим губам, тихо прошептал старый солдат и, поуютнее устроившись у скалы, стал наблюдать за причудливыми тенями, образовываемыми огромной, молочного цвета, луной.
Остужев улыбнулся, глядя на действительно огромную, низко плывущую луну и, уйдя в мыслях во что-то очень личное, закрыл глаза.


                39.  Мечеть.
После штурма все наибы собрались в мечети. Здесь же за войлочной загородкой, уже находились и раненые.
С большим сожалением имам сообщил о героической смерти Али-Бека, Ахмада и других достойнейших воинов, после чего он прочитал молитву и перешёл к вопросам, решение которых не допускало отлагательств.
- Несмотря на то, что лучшие из нас, сегодня предстали перед Аллахом,- Свят Он и Велик,- день показал, что наши расчёты верность и сопротивление столь мощной армии, не только  возможно, но и при слаженных тактических действиях всех наших сил и, с помощью Аллаха, мы наверняка добьёмся самых неожиданных успехов.
 Собравшиеся внимательно слушали Имама, не обращая внимание на сдерживаемые стоны  и тяжелое дыхание раненых воинов, которых расположили в большой молельной комнате мечети, где их обихаживал Дауд, давая каждому по глотку своего отвара, наливая его из небольшого серебряного кувшина. Отвар явно успокаивал раненых - стон утихал.
- День был тяжёлый, все очень устали, и я не хочу вас утомлять словами, без которых мы можем обойтись. Вы все знаете, кому и что надо делать и поэтому  пусть каждый скажет своё слово и на этом закончим совет. Слишком много дел…
Мюриды, по одному, высказывали самые важные, с их точки зрения, замечания, касающиеся  прошедшего штурма. И тут же делали предложения, которые смогут принести лучшие результаты, при таких же условиях ведения боя.
 Закончив с ранеными, Дауд снял с плеча свою сумку, где находилось всё необходимое для лечения больных и, положив её у стены, присел у края полога между комнатами.  Придерживая одной рукой кувшин, он перебирал четки,  иногда посматривал на Шамиля, видя только его одного, не слыша слов, которые произносили другие.  Трудно было догадаться, о чем думает этот человек с обожженным лицом.
 Мюриды продолжали делиться своими мыслями, не обращая внимания на  Дауда, который, приподнявшись на корточки к нише в стене, где находилась посуда, взял оттуда медную пиалу, с тонким узором по краю, из которой всегда пил Шамиль, налил в неё отвар из кувшина и, вдавив тута бусинку из своих чёток, поставил её рядом с рукой Шамиля. Затем он налил свой отвар ещё в несколько глиняных и медных  пиал и так же поставил их на коврик, перед каждым из собравшихся.
После тяжёлого дня мюриды, с удовольствием вдыхая аромат божественных трав, мелкими глотками пили освежающий отвар Дауда.
 Шамиль тоже преподнес  чашу к губам, сделал глоток и внимательно посмотрел на Дауда.
 Дауд, наполнил последнюю чашу, медленно поднёс её к своим губам и, сделав один глоток,  мельком посмотрел на Шамиля. Потом глотнул ещё.

 Они сидели вполоборота друг к другу, посматривали друг на друга, отпивая каждый из  своей чашки.
   Затем глаза их встретились, глаза Дауда, темные,  полыхающие ненавистью и гневом и глаза Шамиля, светлые, словно светящиеся изнутри.

Неожиданно Дауду стало трудно дышать, он сделал несколько глубоких вздохов, затем быстро-быстро стал глотать воздух короткими вздохами.
    Все с тревогой и удивлением посмотрели на Дауда, кто-то бросился ему помочь, но тот оттолкнул его руку, вскочил, и выдернув откуда-то из складок своей одежды клыч, когда-то подаренный ему генералом Граббе, вытянул его перед собой, с ненавистью глядя в глаза Шамиля, сделал шаг вперёд и, начал пятиться назад. От напряжения глаза его наполнились кровью. Его всего затрясло, словно лоскут на ветру. Упав на войлочный ковёр, которым был устлан пол, он стал кататься по нему, схватившись за горло, словно его душил кто-то железными руками. Шамиль сидел спокойно, смотрел, как бьется в конвульсиях и затихает Дауд.
    Когда все было кончено, и тело покойного лежало у порога, Шамиль встал, и обойдя его, вышел из мечети.
Наиб Ахверды-Магома проводил взглядом имама, посмотрел ещё раз на тело Дауда, перевёл взгляд на Сурхая, других наибов, затем медленно вышел вслед за Шамилём.
                40.   Расположение русских войск. 
   40. 1. Солдатам выдали водку. Ею промывали раны, протирались кровавые ушибы, а кое-кто заливал  и внутрь, чтобы восстановить силы, забыться, уснуть.
   Группа солдат готовила для следующего боя деревянные щиты, оббитые войлоком. Что не говори, а защита… практика доказала.
   Горели костры, готовилась каша, варилась баранина. Спасибо Ермолову, при нём солдатам стали давать мясо, чего прежде никогда не бывало.
    40.2. Егорка Дудко, от казаков, прибился к пехотинцам подвозить воду и продукты.
   С ним всегда была дудочка.  Пользуясь тишиной и временным покоем, он заиграл щемящую, полную тоски и горечи казачью, расставальную.
   - Отставить печаль!- рявкнул наказной атаман Алмазов, прибывший к штурмующим для охраны, от подошедших из дальних аулов горцев,-
Играй плясовую.
     А Егорке только скажи!

   40.3. 
    Казалось, не до плясу, устал солдат… В тоску впал, но услышал плясовую и, куда всё ушло… в пляс потянуло.
 - Не грустить да печалиться, мертвые сраму неймут, а живым – живое.
 - Не тосковать братушки!  К скалам жаться, да смерти завтрашней ждать? 
   Не по-нашему это! Нука давай шипче… шипче… шипче!
   А-ах ты жизнь моя солдатская, да разудалая-я-я!

                41. В Т О Р О Й  Ш Т У Р М. 4 июля. Утёс, напротив горы Шулатлулго.

Из-за горы появилась сотня Хунзахской милиции. Впереди, как всегда, её командир, Хаджимурад. Он знает, что с минуты на минуту начнётся штурм. Как всегда - сосредоточен. Поднявшись на пригорок, он достал подзорную трубу и навёл её на противоположную гору.
 В 14.00  с адской точностью началась бомбардировка Башни.
   Все укрепления в мгновенье скрылись за дымом и пылью.
Но пушки были пристреляны и били точно по цели. От стен летели огромные куски и скатывались вниз.
   Внизу стояли солдаты со щитами, обитыми войлоком, ощетинившись штыками,  сомкнув ряды, и ждали сигнала.
Милицейские кони, не раз бывавшие во всякого рода переплётах, слышали непрерывную пальбу, от чего приходили в явное беспокойство. Перебирая ногами, они рвались в бой, но команды такой не получали.
 . В 17.00 прозвучал сигнал к атаке, и русские пошли наверх.
Хаджимурад опять поднял подзорную трубу и внимательно вглядываясь, продолжил наблюдать.
    Путь был усыпан обломками камней, бревен, валялись бесформенные трупы, весь склон был скользким и  бурым от крови.
   Казалось Башня мертва, но стоило подступиться ближе, как в наступающих снова полетели камни и бревна, заготовленные заранее, открыт ружейный огонь с близкого расстояния.
   Отчаянное сопротивление мюридов вынудило наступающих откатиться на прежние позиции.  Не дав горцам возможности закрепить свой успех, снова заработала артиллерия.
Хаджи-Мурат опустил подзорную трубу. Всё было видно и невооружённым взглядом. И что означала странная улыбка, не к месту возникшая на его губах, было непонятно… то ли радость от падения Сурхаевой башни, то ли, гордость за героев, защищающих её.
 Когда-то почти  отвесный подъем преобразовался в отлогий.
Вершина Шулатлулго исчезла, разбитая артиллерией.
   Поднявшимся теперь на вершину солдатам, никто уже не оказывал сопротивления.
   Защитники или были мертвы, или заживо погребены под завалами. Оставалось только добивать умирающих, чтобы облегчить им муки.
  В считанные минуты солнце ушло за гору, и в горах наступала кромешная темнота.
   Солдаты возвращаются в полной темени. Перекликаются, помогая друг другу ориентироваться в пространстве.
   Звучат выстрелы. С Нового Ахульго стреляют на звук.  Казалось, бесполезное дело, но то там, то там раздаются вскрикивания и стоны…

                42.  Новое Ахульго.
  Ночь.
 Несмотря на кромешную тьму, всегда возникавшую в этих местах после захода солнца, Новое Ахульго продолжало светиться кромками своих границ, видимо, сохраняя энергию дневного солнца и тысяч снарядов, разрывавших его в течение всего дня.
Люди, населявшие Новое Ахульго, с наступлением темноты, от мала до велика, вышли из своих укрытий и без разговоров занялись каждый своим делом. Кто-то из полуразрушенных укрытий нёс раненых, кто-то тащил на себе огромные брёвна для укрепления разрушенных стен и бойниц, кто-то подкатывал огромные валуны, разбросанные взрывами гранат и тяжёлых ядер, кто-то заряжал винтовку…  Работали все, и дети и женщины и старики.
- Ты где был!?- прижав маленького Джамалуддина к груди, спросила Патимат, поймав пробегающего мимо, сына.
- Я заряжал винтовки дяди Осману,- быстро выпалил Джамалуддин, освобождаясь от крепких объятий матери,- он ранен, пусти меня, я за дедушкой… 
- Подожди, Джамалуддин… Дедушка сейчас очень занят… вон сколько раненых. Где Осман? Пойдём, вместе с тобой донесём его до мечети.
- Пойдём, он здесь.
Джамалуддин схватил руку матери и они исчезли в темноте.
А вокруг, словно в муравейнике, продолжалось движение людей в разные стороны, где каждый знал, куда и зачем он спешит.
Вдруг, от мечети донёсся высокий  голос муэдзина, призывающий к молитве. И тут же все работы прекратились и каждый, найдя себе место, приготовился к молитве.
Ещё не взошла луна, когда грустная мелодия молитвы, медленно поднялась над Ахульго, пролетела над укреплениями  и, скользнув по разрушенным за день стенам, устремилась вниз по ущелью.
 Она опустилась на расставленные вдоль гор посты, усиленные к ночи, где протяжно перекликались друг с другом караульные солдаты и полетела дальше по всему ущелью, где, в укрытых от выстрелов местах, горят костры, у которых сидят, уставшие от нелёгкого дня, солдаты. Кто-то из них чистит винтовку, кто-то точит шашку, кто-то поправляет щит, кто-то перевязывает рану.

                43. Расположение Российских войск.
Солдаты, штурмовавшие Сурхаеву башню первыми, только сейчас возвращались обратно, сопровождаемые грустной мелодией, завораживающей сознание, мусульманской молитвы. Освещаемые слабыми всполохами костров, они медленно тянулись к местам своих расположений.
 Рыжий солдат без головного убора помогает раненому товарищу, забрав у него ружьё, подставив ему под руку, своё плечо. Следом за ним уже немолодой, но крепкий казак, надеясь на лучший исход, тащит на себе залитого кровью, земляка, приговаривая:
- Ты не шуткуй, брат… вместе пошли, вместе нам и возвращаться.
Новый фершел у нас, говорять, головы пришиваеть, не токмо…
 пулю сковырнуть… Ты, Понкрат, не шуткуй… Я твоему батьке слово давал, я тебя ему и доставлю… слышишь?... только живым и здоровым!

Под всполохи огня, прямо из- под скалы, вливаясь в мелодию долетевшей сюда молитвы, тихо зазвучала грустная казачья песня, которую подхватили ещё двое, затем, ещё… и, покатилась она по всему, освещённому кострами  лагерю.               
  У одного из костров, сидят несколько  солдат  и совсем ещё молоденький офицер  Кабардинского полка. Неторопливо ведут беседу:               
- Мне бы на этого Шамиля, братцы,  хотя бы краем глаза глянуть.
- Пять лет, почитай, на Кавказе,  а Шамиля, ваше благородие, так и не видел,-  сказал первый солдат.
- Свирепый, говорят, до смерти,- сказал молодой офицер.               
- Освирепеешь тут… столько лет воевать  в этих горах,- мрачно добавил второй.
- Недолго ждать, увидим и Шамиля,- сказал  офицер.               
 - Им, говорят, есть нечего, ваше благородие… траву едят, аки агнецы божьи, - сказал третий солдат.
 - А я слышал жареные зёрна пшеницы… от такой еды…  малярия промеж них пошла, - добавил ещё один.
- Малярия – это промеж нас, а они привыкши.
- Эх, братцы, надоела мне эта война,- потягиваясь, глядя на луну, жизнерадостно прорычал огромных размеров солдат,- Воюем, воюем, а чего воюем?..
- А пока, Вась, ты ентого самого Шамиля в полон не скрутишь, война не закончится. Ты с энтим, Василь Игнатич, не тяни. Только на тебя и расчёт. Десять тыщ… за поимку обещано, да... –  на полном серьёзе  поддержал разговор третий солдат.
- Неплохое вспоможение к солдатскому пайку… и дров стряпному за лишнюю пайку не надо будет рубить… я подумаю…
- Ага… держи карман шире! Когда Шамилю сказали, что против него 15 тыщ наших, знаешь, что он ответил?... «Я врагов не считаю, я их бью»,- сказал  второй солдат.
- Похожи мы с ним,- задумчиво ответил здоровяк,- Я им,- царство небесное,- тоже, счёта не веду.

                44. Окраина Нового Ахульго.

Пост горцев, стоявший на возвышенности, среди расщелины скалы с зияющим темным входом в пещеру был неприступен ни для штурма, ни для пули.
   Несколько горцев вглядывались в мелькание русских костров, вслушивались, в волнами доходившие до них, чарующие звуки хоровых переливов.
   - Что там происходит? – спросил горец товарища, стоявшего на камне.
   - Молятся!- уверенно ответил, вслушивающийся в происходящее у костров, горец.

                45. Саперы.
Под началом молодого подпоручика графа Нирода Михаила Евстафьевича и прапорщика Лаврентьева саперы творили чудеса.
При всей ограниченности материальных средств днём и ночью на каменистой местности саперы продолжали работы, постоянно придумывая новые и новые  решения, чтобы преодолеть возникающие препятствия.
Горцы тоже не сидели, сложа руки. Из скрытых своих бойниц они постоянно, при малейшей возможности обстреливали сапёров.  Регулярные, то здесь, то там, вылазки и налёты были для саперов смертельной угрозой.
   Летели со скал мантелеты, возводимые крытые галереи, прорубленные в скалах ходы рушились, но упорство саперов не могло не иметь соответствующих результатов.
                46.  Новое Ахульго.
У входа в мечеть, которая с увеличением количества раненых превратилась во временную лечебницу, Патимат, отдала Джамалуддину, маленький глиняный кувшин воды.
- Передай это Осману, ему вода сейчас очень нужна, и позови сюда дедушку, только быстрее, он мне очень нужен.
Джамалуддин, кивнув, моментально исчез за узкой дверкой мечети, из-за которой через несколько секунд вышел взволнованный Абдул-Азис и, увидев, не менее взволнованную дочь, подошёл к ней и, пристально вглядываясь в её глаза, тихо спросил:
- Что? Что-то случилось? Ну, говори, Патимат.
- Отец, я этого не перенесу! Он, как и его отец, лезет в самую гущу боя… Помоги мне… Скажи Джамалуддину, что он тебе очень нужен здесь… Пусть он помогает раненым! Если с ним что-нибудь случится, я этого не перенесу,… Он тебя любит и не сможет тебе отказать, если ты его попросишь…
- Как ты меня напугала… Я думал, что-то у тебя пошло не так. Конечно, я его попрошу… Только ты не волнуйся, тебе совсем нельзя волноваться, Иди, иди, здесь много работы. Джамалуддина я оставлю здесь. Иди.
Отец обнял дочь и моментально возвратился в мечеть, а Патимат, тихо прочитав короткую молитву, быстро направилась в сторону своего жилища.

                47. Т Р Е Т И Й   Ш Т У Р М   (16 июля подступы Ахульго).
На крепость было нацелено 30 орудий и мортир.
С рассветом все батареи открыли огонь по укреплениям горцев.
   Затем батальоны Врангеля пошли на приступ. Под шквальным огнем мюридов убитые и раненые падали шеренгами, но, вдохновляемые командирами солдаты упорно шли вперед.
   Буквально в считанные минуты передовые отряды прошли ров и оказались в укреплениях.
 
… А на Ахульго горцы, буквально прилипнув к своим бойницам, прицельно били по врагу. Но, несмотря на то, что почти каждый выстрел, достигал своей цели,  противника не становилось меньше. Женщины быстро заряжали ружья и передавали их мужчинам, которые тут же стреляли и возвращали их обратно. Каждому мюриду помогало по две, а то и по три горянки. Это были и жёны, и сёстры, и просто способные к этой нехитрой работе женщины.
… Штурмующих было много! Они   неслись со всех сторон, устремляясь в узкий,  длинный проход, обгоняя друг друга.
Внезапно среди штур мующих произошла заминка.
Вдохновленные примером передовых отрядов, остальные подразделения бросились на штурм раньше времени.
   Напрасно пытался их остановить сам полковник Врангель, шедший с передовым отрядом, его голос тонул в криках битвы и выстрелах.
 В результате на перешейке столпилось около 1500 солдат и офицеров, представлявших из себя прекрасную мишень для горцев.
   Мюриды обрушили на атакующих град пуль из множества бойниц и завалов.
   Все население крепости принимало участие в обороне, камнями, бревнами бросали они в солдат, а кто мог держать оружие - сражался.
.. Неся огромные потери, батальоны ринулись было вперед, но за небольшой площадкой оказался второй глубокий ров, находившийся,
под перекрестным огнем из двух каменных саклей, хорошо оборудованных для ведения боя и прицельного огня.
                48. Новое Ахульго.
Ядро угадило прямо в стену, правее Гасана, свалив часть стены и подняв облако пыли, но он продолжал прицельно стрелять из ружей, заряженных заранее, а когда в нише не осталось заряженных ружей, он продолжал стрелять из пистолетов.
Фатима располагалась левее отца и, так же, как отец, вставив ружьё в окошко бойницы и, внимательно выследив цель, нажимала курок. Каждый её выстрел был точен и валил с ног, то одного, то другого солдата, несущегося через ров.

                49.  Позиции Русских.
Положение русских солдат стало катастрофическим.
Узкий путь для отхода был завален трупами убитых и раненными.
Практически не осталось офицеров и командиров, они были или убиты или ранены, так как предпочитали идти в бой вместе с солдатами, и представляли собой прекрасную мишень своим золотым шитьем и офицерскими  эполетами.
Сам Врангель был ранен и завален трупами и ранеными солдатами.
Многие солдаты в невероятной толкотне срывались, и падали в пропасть.
                50. Позиции Русских.    
Ночь. Солдаты вытаскивают раненых.
Ванька-Шайтан ищет своего командира, полковника Врангеля,
находит его, заваленного телами, и вытаскивает полуживого с неимоверными трудностями и риском для жизни, под огнём ночных горных стрелков.
                51. Новое Ахульго.
Солнце уже совсем скрылось за горами и слабые  тени быстро исчезали, погружая горы во всё большую темноту. Аккуратно уложив в ниши всё подготовленное к предстоящему бою оружие, Фатима сняла тонкий пояс с кинжалом,  черкеску и аккуратно уложила всё это поверх оружия. После чего затянула на бешмете широкий кожаный пояс, отданный отцом и,  взяв в руки два больших медных кувшина, поспешила вслед за отцом к краю скалы со стороны Андийского Койсу.
Здесь Гасан, накинув особую петлю и затянув узел на широком поясе  Фатимы, помог ей спуститься в расщелину у края обрыва и, подав ей один кувшин, упираясь плечом в скалистый выступ, со словами: «Бисмиллахи рахмани рахим», медленно стал опускать дочь ниже и ниже в пропасть, к бушующей реке.
Фатима наполнила кувшин водой и, стукнув по верёвке дважды, стала подниматься вверх, удерживая на плече довольно тяжёлый кувшин с водой. Достигнув расщелины и закрепившись в ней она подала отцу свой кувшин и, быстро приняв пустой, опять исчезла в тёмной бездне пропасти.  Гасан, не без волнения дождался условного сигнала. Луны ещё не было, но вершины гор бледно-голубым светом, обозначили её скорое возникновение.
Уже доносились раскатистые звуки одиночных выстрелов и приглушённые крики солдат, когда Фатима, дважды ударила ладонью по натянутой верёвке. Отец, быстро перебирая верёвку, стал поднимать Фатиму на верх. Когда она оказалась в расщелине, её уже было, достаточно хорошо видно. Она, быстро подала кувшин отцу, который, в долю секунды поставил его рядом с другим, ухватил дочь за руку, вырвал её из этой расщелины, словно пушинку и тут же опустил на землю.  Тяжело дыша и, пытаясь скрыть своё волнение, отец схватил её за острые плечи и, сглотнув густую слюну, вглядываясь ей в глаза, тихо спросил:
- Что!? Всё хорошо?
Фатима взяла ладонь отца, крепко прижала её к губам и, смущённая волнением отца, которого он никогда раньше не обнаруживал, опустила глаза. И сразу, увидев струйки воды, маленькими фонтанчиками, бьющие из, насквозь пробитого кувшина, тихо сказала:
- Ой! В кувшин попали… - она растерянно опустилась на колени, прижала фонтанчики руками, словно раны, из которых бьют фонтаны крови.
- Иди, отнеси это к Саадуле,  у них много детей…  и сразу иди спать...
я скоро приду.
Фатима подняла кувшин и, оторвав руку от одной из пробоин, попросила отца:
- Попей отсюда. Жалко. Она вытекает.
 Гасан встал на колено, прильнув губами к струйке, сделал несколько глотков, и тут же, прижав эту струйку маленькой ладонью дочери, сказал:
- Иди. Береги каждую каплю. Там женщины, дети, им очень тяжело без воды. Иди, я буду скоро,- достав из кармана кусочек сухаря, он сунул его в рот дочери, а сам, подняв другой кувшин, поспешил в сторону мечети.
                52. Новое Ахульго. Сакля Шамиля.
Небольшая комната, освещённая тусклым светом масляного светильника.   
              Детская люлька, со спящим ребёнком, небольшой столик, на котором 
             лежали новые газыри, пояс и два заряженных, капсюльных пистолета
 Периодически покачивая люльку с ребёнком, Патимат - старшая жена Шамиля, шепотом объясняет Джавгарат - младшей жене имама, необходимость успеть сделать всё в срок и, только так, как надо. Спокойно, но очень серьёзно она говорит, что от этого, во многом, зависит жизнь их мужа и благополучие их семьи. Они, чётко, без лишних слов и движений, как это было и триста лет назад, готовят одежду супруга к предстоящему бою, пока   мужчины спят в соседней комнате на ковре, прикрытые легкой тканью, так как лето выдалось жарким и душным.
   Шамиль лежал на спине, откинув правую руку в сторону, на которой, так же, лёжа на спине, посапывая, спал Джамалуддин.  Плотно прижавшись к плечу отца и, крепко обняв его руку за жилистое запястье, он улыбался во сне, спокойный и уверенный в завтрашнем дне. А Гази-Магомед, совсем ещё маленький, спал на животе, словно полз к отцу и уснул, протянув ручку к руке отца.
Тусклый свет, исходящий  от масляного светильника высвечивает подвижные пальцы Патимат, которые привычно вынимают газыри из старой черкески, на которой явные следы прошедшего боя.  Специальным дозатором Патимат  заправляет газыри порохом, оборачивает пулю льняным  лоскутом, затыкает её в газырь, уплотняет остатком лоскута  и, закрыв  сверху серебряными колпачками, передаёт  Джавгарат, которая аккуратно, но под незаметным контролем Патимат,  вставляет их, в специальные кармашки  новой черкески.  А те газыри, которые уже были смяты пулями и надрублены саблями, заменялись на новые, крепкие,  медные и железные, чтобы опять могли принять на себя тяжесть, предстоящих боёв.
 Закончив с черкеской они занялись папахой, традиционная белая повязка-тюрбан на которой,  так же была  посечена, видимо, саблей.  Когда Патимат размотала тюрбан на папахе, то на ней, по всему периметру, обнаружилась цепь из стальных пластин, несколько  звеньев которой позади  папахи, своеобразным хвостиком спускались сантиметров на тридцать.
Патимат уверенными и умелыми движениями повязала папаху новым белым полотном, придав ему форму тюрбана, под  которым исчезла стальная  защита воина, после  чего, нежно и бережно повесила папаху на прежнее  место.
А в Ахульго ночь. В свои жилища возвращаются молодые джигиты, после печальной работы, которую они проделали этой ночью. Они хоронили своих друзей, братьев, соплеменников, которых присмотрев засветло, искали и находили ночью и, найдя, прочитав короткую молитву, предавали тела земле, на заранее присмотренном место для могилы.
Но, несмотря на прохладные ночи, не убранные трупы, продолжали источать смрад, укрыться от которого, было, практически, не возможно. Кто-то от этого заболевал, а кто-то, обмотав лицо тканью, пытался уберечься от тошнотворного запаха, пытаясь уловить редкие порывы лёгкого ветра, приносящего спасительный, чистый, горный воздух.

                53. Расположения Русских войск.
Возникли трудности обеспечения огромного войска.
Обозы не всегда доходили до места, так как все дороги, в той, или другой степени, контролируются горцами.   
Между  рядами трупов, ходит однорукий священник, размахивая кадилом.
   - Прими, Господи, души убиенных рабов твоих!...
    Стонут раненные, между ними мечутся фельдшера со своими зелеными ящичками с медикаментами. Отдельно лежат заболевшие, их число всё увеличивается. Воздух наполнен гниением непогребённых трупов и всевозможных, иногда немыслимых ран.
Всё это, и жара, и долгая стоянка на одном месте, со всеми вытекающими последствиями, не могут не ослаблять боевой дух армии.

                54. Новое Ахульго. Мечеть.               
В мечети собрались все наибы и решали, как им быть дальше и что делать в сложившейся обстановке. Отсутствие воды, еды, смрад, исходящий от разлагающихся трупов, лежащих в труднодоступных местах вокруг Ахульго. Все эти и другие обстоятельства вынуждали мюридов принять   решение, которое могло бы изменить ситуацию.
 Опытными и умудренными жизнью, наибами, были предложены разные варианты, но одного решения для выхода из всех этих обстоятельств так и не могли найти. Одни предлагали драться до последнего, другие – прорываться из окружения. Шамиль, больше не надеялся на помощь от турецкого султана Махмуда второго и египетского паши Мехмета-Али, которую он должен был получить, но все еще не терял надежды на то, что ополченцы скажут свое слово и на то, что сам Граббе не выдержит долгой осады.
Маленький Джамалуддин, молча, сидел у стены позади Шамиля и внимательно слушал всё, что говорили наибы.
Тихо прикрыв за собой дверь, Большой Саид подошёл к Имаму и что-то шепнул ему на ухо. Шамиль, в ответ, кивнул головой, и  Саид, приоткрыв входную дверь,  впустил человека.
Им оказался Джамал,  чиркеевский старшина.
- Салам Алейкум закрыв за собой дверь, сказал Вошедший.
- Валейкум Салам,- ответил Шамиль и лёгким жестом руки указал ему на свободное место. Джамал быстро сел и сразу начал деловой разговор:
- Я встречался с Граббе… и передал ему всё, как ты хотел.
Я убедил его, что, во избежание лишнего кровопролития,  необходимо провести мирные переговоры.
Я убедил его, что ты, как и прежде, не хочешь войны с Русскими, а потому готов к переговорам и примешь его условия.
Члены меджлиса переглянулись и сосредоточились, ожидая реакции имама.
- Что он ответил?- сам, не ожидая ничего хорошего от ответа, задал вопрос Шамиль.
- Вот его письмо,- Джамал протянул имаму белый конверт.
- Читай,- не взглянув на бумагу, сказал Шамиль.
Джамал осторожно вскрыл конверт, извлёк оттуда сложенный вдвое лист бумаги и, окинув всех сидящих острым глазом, со вздохом начал читать:
- Я готов вступить в переговоры не иначе,- у Джамала запершило в горле,  откашлявшись, скользнув острым глазом по лицам мюридов, он продолжил читать дальше,- как в том случае, если Шамиль…
 намерен покориться Русскому правительству, и в знак искренности этого намерения, выдаст предварительно, сына своего, в аманаты. Это первое.
Джамал замолчал, едва взглянув на побледневшее лицо имама. Джамалуддин, сидевший прежде спокойно, вдруг, напрягся, но старался не подавать виду.
- Читай,- не меняя взгляда, сказал Шамиль.
- Второе. Шамиль и все мюриды, находящиеся ныне в Ахульго, сдаются русскому правительству: жизнь, имущество и семейства их остаются неприкосновенными; правительство назначает им место жительства и содержание; все прочее предоставляется великодушию государя императора.
- Третье. Все оружие, находящееся ныне в Ахульго, отдается нашему правительству.
- Четвертое… Оба Ахульго считать на вечные времена землёю императора Российского, и горцам на ней без дозволения не селиться.

Возникла тяжёлая пауза. Шамиль молчал, а все остальные смотрели на него.
- Ну, что скажет… уважаемый меджлис?- после долгой паузы, сказал Шамиль.
- Из тех слов, что я услышал, можно сделать только один вывод – они готовы к переговорам. А раз это так, то в случае с Граббе, это может значить только одно - он не очень уверен в своих силах, иначе, этот Граббе, и не подумал бы о перемирии…  А в положении, в котором мы сейчас находимся, это не мало. Нам нужно немного время, чтобы залечить раны, восстановить то, что разрушено, привести в порядок оружие и ударить самим, они сейчас, явно этого не ждут…- со свойственной ему уверенностью, рассудил Ахбердилав.
- Они тоже не сидят сложа руки. Их сапёры работают и днём, и ночью. И пушки их уже везде, куда не брось взгляд. Так что много времени у нас уже нет.   Следующий штурм, будет тяжелее намного, не сомневайтесь.  Я, конечно, буду рад, предстать перед Всевышним… с оружием в руках, а не в постели,  но дети… детей и женщин… надо переправить в нижние аулы – это будет нашим первым условием Граббе.
А то, что он требует Джамалуддина в заложники… чего бояться? Все мы в руках Аллаха и, отдавая сына врагу своему, ты, всё равно,  вверяешь его лучшему из хранителей! Лишь Аллах вправе решать, что будет с каждым из нас,- донося каждое слово, сказал Батирхан.
            - Никого и ничего им отдавать не надо,- не выдержал Султанбег.-
               Как они себя поведут, они даже сами не знают…  их обещания, как   
               вчерашний ветер – услышал и забыл.  Потянем время,  хорошо
               подготовимся… а  потом… шашки в руки и Аллах Акбар!

- Верить им, конечно, не стоит,- включился в разговор Джамал,- но переговоры вести надо. Пока вы здесь будете восстанавливать силы, укреплять стены, жилища… я попробую убедить Граббе, чтобы он дал возможность вывести отсюда детей, женщин, стариков… я знаю, на что надавить. А шурм будет, в этом сомнения нет. 
Но к нему нужно достойно подготовиться, это верно, и не только вам… По всему имамату разосланы люди, призывающие мусульман оказывать тебе всестороннюю помощь. Усиливаются наши отряды в горах, повсеместно захватываются армейские обозы, разрушаются дороги, мосты… Уже сегодня их войско испытывает трудности с обеспечением.  Граббе долго не выдержит.
    Я ему скажу, что ты готов к переговорам, но меджлис должен обдумать детали, а на это нужно время. Так мы сможем выиграть день, другой, а дальше,- ин шаа-Ллах,- будет видно.
 Шамиль сидел задумчиво, с полуопущенной головой и слушал.
Когда Джамал закончил свою речь, Шамиль, в свойственной только ему манере приподнял бровь и, не поднимая головы, окинул взглядом всех членов меджлиса.
Сурхай, Батирхан, Ахбердилав, Султанбег, Муртаза и каждый из наибов, встретившись взглядом с имамом, положительным кивком головы, отвечал на молчаливый вопрос имама.

… А русские саперы готовили крытые галереи, прорубали в скалах проходы и закладывали взрывные мины.
Как с одной, так и с другой стороны, всё это время велась непрерывная стрельба.
                55. Ашильта. Штаб Граббе. 
Склонившись над небольшим медным тазиком, Граббе плеснул на лицо холодной водой, услужливо политой цирюльником из небольшого медного кувшина и, подхватив, протянутое ему мягкое, льняное полотенце, приложил его к лицу. Возвращая его обратно, он задал вопрос вошедшему, с папкой в руке, Милютину.
-Ну, что там, Дмитрий Алексеич, что за шум?- Накидывая на плечи сюртук, и выглядывая в открытое окно, задал вопрос Граббе.
Цирюльник, быстро подхватив свои нехитрые принадлежности, кивнув генералу и полковнику, вышел из кабинета
- Прибыла депутация от Андаляльского общества с письмом от Тилитлийского кадия, Кибит-Магомы. Он вызывается теперь быть посредником в переговорах, между имамом и русским начальством…
Граббе, погладив только что выбритое лицо и поправив усы, отошёл от окна и, садясь в своё кресло, вдруг заговорил громче обычного: 
- Кто он таков, этот Кибит-Магома? Он такой же проходимец и прохвост, как и этот… Чиркеевский староста… такой же поборник Шамиля, и им обоим место в Сибири…  гони вон эту депутацию, а сюда позови этого, как его… Биакая, что из Чиркея. Человек он, конечно… тоже дерьмо, но для них, он – дерьмо ещё больше… А потому, на сегодняшний день, он лучшее  из трёх зол. Зови его.
                56. Новое Ахульго.
На несколько часов было объявлено перемирие и прекращена перестрелка.
На Ахульго велись восстановительные работы. Не было сомнения в том, что штурм повторится. Всё оружие приводилось в идеальное состояние, чтобы оно не подвело в самое неподходящее время.
А  в мечети, большим количеством, меджлис имамата, продолжал обсуждать, что делать дальше. По их лицам, перевязанным рукам и ногам, по их посечённой одежде, было видно, что все эти кровавые дни не прошли для них легко.
Действительно, положение на Ахульго было крайне тяжёлое. Сейчас наибы  высказывали своё мнение…  много разных мнений, но ни одного из них Шамиль принять не мог.
- Сейчас нужно принимать любое условие, - сказал Абакар-Дибир Аргванийский, весь израненный и иссечённый пулями, но уверенно  стоявший на ногах, который в свои 46 лет, выглядел глубоким стариком,- Главное, мы должны спасти детей. Без еды и воды они уже умирают. Их необходимо вывести отсюда.
А зачем тогда всё,…  если некому будет продолжить начатое нами дело?

- Там, где дело касается Родины, благоразумие – враг,- остановил 
  рассуждения, имам,-
  Если у вас возникло сомнение - уходите… 
  там вас примут, накормят и обогреют!   
  Но если вы не хотите позорной памяти потомков,
  найдите в себе силы и сражайтесь…  до последнего своего часа!   
  Смерть в священной войне – это дар Аллаха,   
  который даётся не каждому, его надо заслужить!

 В дверь мечети тихо постучали. Большой Али, сидящий недалеко от двери, моментально вскочил и, приоткрыв дверь, выслушал сообщение от вооружённого человека. Прикрыв дверь, Али подошёл к Шамилю и, склонившись над его головой, что-то ему прошептал. Шамиль на секунду задумался и потом сказал:
- Зови его сюда.
Али положительно кивнул в ответ и тут же, вышел из мечети.
- Граббе прислал Биакая,- задумчиво сказал Шамиль.
- Этот  чиркеевский лицемер!?  От него ничего хорошего ждать  нельзя…- недовольно добавил Батирхан.
- Сколько достойных людей он убедил перейти на сторону Русских? Я выйду отсюда, иначе, я вырву ему язык,- вскипев от гнева, сказал Хихи-чиркеевский силач. 
- Сиди спокойно, Хихи, - успокоил Шамиль вскочившего с места мюрида,-
и не проявляй своего гнева на недостойного земляка своего, это слабость.
 А то, что он убеждает кого-то  принять недостойное решение, говорит только о его способности убеждать… этому надо учиться. Вот и поучимся сейчас у него…
Дверь открылась, ослепив всех ярким солнечным светом, и в неё вошёл большой Али, а следом за ним, Биакай.
- Асалам Алейкум, уважаемые, мир и благословение вам и семьям вашим,-  сказал вошедший.
- Ваалейкум Салам,- ответил Шамиль,- Какая звезда привела тебя к нам и чем мы можем тебе помочь?- не предлагая Биакаю сесть, спросил Шамиль.
- Я прислан к вам с ответом его превосходительства, генерал-адьютанта Граббе… С этими словами, Биакай вынул большой белый конверт из грудного кармана и, сделав шаг вперёд, протянул его имаму.
Амирхан, секретарь имама, резко встав перед Биакаем, взял у него письмо.
- А почему не Джамал?- задал вопрос Шамиль.
- Джамала больше не будет. Он  был  уличён в лицемерии и подстрекательстве горцев к неповиновению правительству.
Он арестован и отправлен в Темиркан-Шуру, где будет предан суду.
Кадий  Кибит-Магома, предложивший свои услуги – тоже был отвергнут генералом. Отныне все переговоры от имени его превосходительства будут производиться только через меня. Вы можете отказаться от моих услуг,
но другого переговорщика, извините, нет.
Зная ситуацию в русских частях, скажу вам, что время играет не в вашу пользу. Каждый день… к Граббе пребывают всё новые и новые силы, это и милиция, и казаки, пехота, артиллерия, а вам ждать помощи неоткуда, все дороги блокированы. Вы должны мне доверять, у меня с вами одна цель – как можно скорее прекратить эту войну…
- У нас не может быть одной цели, потому что задачи разные. Мы делаем всё, чтобы построить своё государство, а ты делаешь всё, чтобы построить собственное благополучие,- сказал Шамиль.
Амирхан, вскрыл письмо  и, вынув из конверта, белый лист бумаги, сложенный вдвое, протянул его Шамилю. Имам, не взглянув на письмо, сказал:

– Читай Амирхан. Все должны знать, что нам ответили Генералы.
Амирхан развернул письмо и, когда он увидел написанное  в горле у него резко запершило.
- Если…- Амирхан прокашлялся и затем продолжил,-
если, к вечеру 16 августа Шамиль не выдаст сына в аманаты, то 17 августа начнется новый штурм.

Шамиль, не поднимая головы, исподлобья, взглянул на Сурхая, Батирхана, на Ахвердилава, Урус-Бека, на других, а затем сказал:
- Ну, что ответит Генералам, светлейший меджлис?
Все напряжённо молчали.
- Ладно, мы всё услышали. Али, проводи «уважаемого» гостя… прости, что без угощений.
 А мы подумаем… и решим, какой дать ответ… твоему генералу.

      57.  Ч Е Т В Е Р Т Ы Й   Ш Т У Р М. ( 17 августа)
С рассветом 17 августа загрохотала артиллерийская канонада.
Через 2 часа на штурм передовых укреплений горцев опять бросились три колонны в количестве 5 батальонов Апшеронского и Куринского полков.
Батальон Куринского полка, несмотря на град камней, брёвен и пуль, первым прошёл по крытой галерее и быстро начал подниматься на скалу, где стояло Новое Ахульго.
Как только солдаты, укрываясь от несущейся лавины камней, всё-таки, достигли подножья стены, с гребня скалы на них, вдруг полилась, какая-то чёрная, скользкая жижа, проникая сквозь щиты, одежду, сапоги и, заливая весь путь, по которому, они ползли. Уже не имея возможности удержаться  на скольких почти вертикальных скалах, несколько человек, сбивая друг друга, полетели вниз. Но как только их место заняли другие, пытаясь, как можно быстрее преодолеть это жуткое место и взобраться на стену, вся эта чёрная жижа внезапно вспыхнула бурым пламенем и с невероятной скоростью устремилась вниз, приводя в клокочущий, чёрно-бурый ужас, всё, что попадало  на пути. За считанные секунды, вся эта часть крепости была освобождена от штурмующих. Тоже самое повторилось и с другой стороны, на более пологом склоне.
    Каменная башня, та, что стояла ближе к Старому Ахульго, уже была, напрочь разбита пушками. Здесь вместе с горцами дрались и женщины.
Они подкатывали огромные камни от разрушенной башни к краю обрыва и скатывали их вниз на головы ползущих вверх врагов.
   Но натиск Русских был невероятной силы и ярости. В нескольких местах Куринцы и Апшеронцы, пройдя крытые галереи, всё-таки, преодолели скалу и, преодолев пробитые пушками проёмы в мощной каменной стене, оказались уже на Ахульго.
Здесь, путь атакующим преграждало каменное укрепление с засевшими в нём 100 мюридами во главе с Сурхай-Кадием. Увидев противника столь близко, дагестанцы, сделав залп в упор, скрылись в пещерах, вырытых под утёсом, откуда и открыли убийственный огонь по врагу. Периодически горцы с диким отчаянием врывались в боевые порядки царских войск, где и погибали на штыках. Кровопролитный бой длился до полудня. Почти все мюриды, в том числе и сам Сурхай-Кадий были убиты.
 
Успех позволил Куринцам закрепиться в непосредственной близости от Нового Ахульго. В свою очередь, Апшеронцы атаковали поселение с другой стороны. Выстрелы звучали всё реже, так как времени на перезарядку ружей практически не было. Повсеместно бои переходили в рукопашную и становились более кровопролитными. Скрежет металла, перекрывал крики и стоны людей. Шашки и штыки, рубили и кололи беспощадно всё, что могло двигаться в ту, или другую сторону. 
К полудню сопротивление горцев было подавлено, исключая редкие, то здесь, то там, отдельные рукопашные схватки.
Уцелевшие защитники Ахульго настолько обессилели, что многие открыто молили о смерти. Палимое солнцем скалистое плато было покрыто трупами, над ними низко кружили вороны, а те, кто еще держался на ногах, в основном женщины, пытались отогнать их от мертвых.

 Теряя надежду отстоять Новое Ахульго, Шамиль, ровно в час дня, выставил белый флаг, послуживший сигналом к прекращению огня, с обеих сторон.
               
                58. Русские позиции.
- Братцы, белый флаг! Они сдаются! Конец войне, братцы! – с невероятной радостью воскликнул солдат, осторожно вглядываясь в колеблющийся флаг, воткнутый в расщелину на уцелевшем клочке крепостной стены на краю Ахульго.
 Выбив штыком, из руки кинжал и, ударом приклада свалив обессилившего  горца наземь, старый солдат занёс над ним, блестящее острое лезвие своего штыка, но на секунду замер и, сделав шаг назад, сказал, тяжело дыша:
- Ладно… живи… брат!...
Прозвучала труба, дающая отбой атаке. Старый солдат, опустился на камень. Молодой горец с удивлением смотрел, не понимая, что произошло.
- Вон… вон флаг… конец войне, брат-басурман… иди с богом,- и, указав на флаг, слегка подрагивающий на слабом ветру, старый солдат помахал ему рукой, мол, уходи-уходи.
 Молодой горец огляделся, что-то понял, и осунувшись, зажав руками глаза, опустился на дно расщелины, в которой, он минуту назад чуть было не отдал Богу душу. Старый солдат посмотрел на него, опять махнул рукой и медленно пошёл вниз по откосу скалы.
                59.  Новое Ахульго.
На протяжении всех последних дней, Джамалуддин, по-возможности всегда был рядом с отцом. И в мечети во время молитвы, и во время совета меджлиса, и во время боев, он всегда был в шаге, позади отца.
Они обошли раскалённое солнцем и огнём плато Нового Ахульго, где не  увидели ничего, кроме развалин каменных стен и бойниц… и окровавленных  тел, порубленных, посеченных и пробитых штыками, лучших своих товарищей. Здесь на залитых кровью, камнях, под разбитой пушками башней, среди  других погибших, и русских, и горцев, Шамиль, вдруг увидел улыбающееся лицо дорогого ему человека. Отбросив в сторону лежащего на нём солдата, Шамиль встал на колени и, только подняв голову убитого, понял, что  ошибся, что Сурхай, его лучший друг и сподвижник - мёртв. Шамиль прикрыл его серые, всегда хранившие  в себе массу интересных идей, глаза и повернулся вполоборота к Джамалуддину:
- Джамалуддин, мальчик мой, иди домой, успокой мать, я скоро подойду.
- К маме я пойду позже, а сейчас, я хочу быть с тобой.
Джамалуддин встал на колени рядом с отцом. Они  вместе прочитали молитву над телом Сурхая-Кадия. Джамалуддин взглянул на отца, который, склонил голову, пряча заполненные слезами  глаза.
- Отец… ты говорил, что смерть в бою, даётся не каждому, что это дар Аллаха и его надо заслужить.  Я очень любил дядю Сурхая, но не нужно расстраиваться, из-за того, что он принял этот дар, раньше, чем мы бы этого хотели.
Шамиль посмотрел на сына и удивился тому, что он не заметил, как его сын, стал совсем взрослым, что эти два с лишним  месяца полной блокады, штурмов, смертей и переживаний, изменили его, даже внешне…
   И ещё, я хочу тебе сказать, что я, совсем не боюсь русских,
и пойду к ним… сам.  Я не маленький и знаю, что надо делать.
Я всегда помню, чей я сын и хочу, чтобы ты, никогда не сомневался в этом…
Стоя на коленях, Шамиль прижал сына к груди и  тихо сказал:
- Твой плен, долгим не будет…  не сомневайся, пробьёт час, мы опять будем вместе.  Там, где ты будешь - веди себя достойно, будь мужествен и терпелив. Это будет нелегко, но настанет день — и эти качества, наравне с шашкой пригодятся тебе в бою… когда мы опять будем рядом.
В это время со стороны мечети, к ним подошли Юнус и Урус-Бек. Шамиль с Джамалуддином поднялись на ноги.

- А сейчас, тебе нужно идти к маме. Она тебя очень ждёт. А мы должны, как положено, предать земле наших братьев, а потом решить, кто с тобой пойдёт к русским… и, что будем делать дальше.

                60. Новое Ахульго.
Патимат, стояла у порога, сжав обе руки в кулак, прижимая их к губам, когда её сын, свет её очей, Джамалуддин в белой черкеске с серебряным кинжалом на тонком ремешке и белой овечьей папахе подошёл к имаму, стоящему напротив их сакли среди группы мюридов, под тремя знамёнами. Джамал ещё раз посмотрел на мать, улыбнулся ей и повернувшись, пошёл рядом с отцом, сопровождаемый группой мюридов. Но этого Патимат уже не видела. Глаза её мгновенно заполнились слезами и она, резко повернувшись, исчезла в тёмном проёме двери.

У разрушенной башне, от которой начинается единственный, пологий спуск с Ахульго. В сопровождении трех самых почтенных отцовских наибов, Юнуса, Талжика и Эски-Наиба,  мальчик покинул Ахульго и направился в расположение русских войск. Наибы несли мюридские знамена, под их сенью мальчик шествовал впереди, один. Посреди вьющейся серпантином горной тропы, впервые не опасаясь попасть под перекрестный огонь, заложника ожидала группа офицеров русского штаба. Улыбаясь, они весьма дружелюбно протянули ему руки, но мальчик отвернулся, с трудом сдерживая слезы. Он знал, что не должен плакать.
Наибы, в знак последнего приветствия, опустили знамена, и мальчика повели к палаткам, в которых расположился генерал Граббе. По дороге он все время смотрел вверх на разрушенный аул, где рыдала его мать. Он тщетно пытался отыскать ее взглядом, увидеть развевающуюся на ветру чадру среди тех, кто столпился у изрешеченных пулями зубчатых стен. А вот отца он видел — тот стоял, как каменное изваяние, немного в стороне от той самой разрушенной башни, которую, когда-то помогал строить и он сам, Джамалуддин.   
Шамиль не сдвинулся с места, пока там, внизу, мальчик не исчез из виду, затерявшись среди людей, лошадей и палаток.

С наступлением ночи лагерь озарился огнями, напоминающими жуков-светляков, пунктиром рассыпавшихся по долине. Время от времени оттуда доносились то сигнал трубы, то звуки походной песни, то взрыв смеха. Солдаты отмечали прекращение огня и пленение столь важного заложника. Наконец-то осаде конец, говорили они, опрокидывая выданную по такому случаю дополнительную мерку водки.
А окаменевшая фигура продолжала неподвижно стоять на развалинах, глядя из темноты вниз и, лелеять слабую надежду, на благополучный исход переговоров, на помощь Аллаха, в деле прекращения этой кровопролитной войны и, возвращения его народа, к мирной и спокойной жизни, пусть даже и под покровительством Русского царя, что в принципе, возможно, при искреннем желании понять, и пойти навстречу друг другу. 

                61.  Переговоры.
Генерал Пулло со свитой прибыли на место встречи значительно раньше
чем представители горцев.
   По мере движения переговорщиков в определенных местах расставлялись вооруженные группы солдат и несколько летучих отрядов казаков под предводительством атамана Толстова, управляемые энергичным урядником Чалым.
   На довлеющих высотах были установлены легкие орудия, готовые открыть огонь шрапнелью в случае необходимости.
Два молодых офицера, недавно прибывшие в распоряжение отряда генерала Граббе, весело переговаривались между собой, не чувствуя никакой опасности, хотя скалы были усеяны высыпавшими горцами.
1: А ведь Шамиль может попытаться захватить генерала в аманаты и, уж   диктовать свои условия с другой диспозиции.
2: Зъисть-то он зъисть, да хто ж ему дасть?
1: Вон сколько их, огогоо! Их и пушки не берут, как тараканы.
2: А ты присмотрись внимательней.
1: На что?
2: Безусые и безбородые мюриды – это дети, мальчишки.
1: А за ними?
2: Старики… с крашеными бородами. Но, своё дело они делают не хуже молодых, будь уверен, и беды от них будет не мало. И бороды красят, чтобы их не жалели, как стариков, а шли на них, как на равных. Они выстроились там, чтобы показать нам, что их ещё много…  Но беда, не от числа их, а от духа и веры… и побить мы их сможем… только духом и верой.
   Расположились у большого плоского камня, на который постелили ковер, скорей для торжественности, чем по необходимости.
   Генерал Пулло был совершенно спокоен.
   Он слушал, как молодой офицер, только вернувшийся из Петербурга, смеясь, рассказывал, что там происходит, в связи с последними событиями Кавказской войны:
   - Это просто невообразимо! Молодые офицеры бредят Кавказом, рвутся сюда. В свете, мода на все кавказское. Полагают, что здесь эполеты висят на деревьях, словно груши.
   - Должно, большой всплеск патриотизма?
   - У кого-то и так, но больше, пожалуй, наоборот. Тут пример свободы и крамолы, что привлекает молодые умы, вся Европа бурлит бунтами и идеями революций. Ведь все, только и говорят, что об идее свободы, равенства и справедливости, что проповедует новый Пророк - Шамиль.
   - Они полагают, что у него есть учение?
   Но продолжение светского разговора, на этом оборвалось.
Среди народа произошло внезапное волнение. Послышались крики, выстрелы в небо и, совершенно неожиданно из-за скалы появился рослый мужчина в белой папахе и тюрбаном на ней, а чуть впереди и по бокам с ним следовали вооруженные горцы - мюриды.
   Сам Шамиль был спокоен, могло показаться - вызывающе спокоен.
  Он остановился перед генералом. В трёх шагах от него, полукольцом, его охрана.
   Генерал Пулло предложил сесть на плоский камень, покрытый ковром.
   Сам сел первым, откинув широким жестом полы походной шинели.
   Шамиль тоже сел, вполоборота, и оказалось, случайно или намеренно, сел на полу генеральской шинели.
   1: А вот сейчас короткая атака - и Шамиль – наш. Мюридов порубать и  конец войне, а нам - вечная слава! А?
   2: Ему и так конец. А слава без чести, - не приведи Господь,- плохая слава.
   1: Победителя не судят.
    2: Уж лучше - пусть судят, чем осуждают…

   Шамиль дослушал, о чем говорил ему, мягко улыбаясь генерал Пулло, и ответил, по - кумыкски, которым владел  генерал:
   - Я прочёл это в послании генерала Граббе.
Но я, отдал вам в аманаты своего сына и не имею более намерения воевать с вами… никогда. Мы готовы пойти с вами… на серьёзные уступки, только, мы бы хотели услышать ваше слово по этому поводу.
   - Вот и прекрасно! Мы, господин Шамиль, предлагаем вам встретиться с генералом Граббе у нас, и обговорить лично, условия смягчения нашего ультиматума.
Ш: - Это ультиматум? Это не переговоры? Очень жаль, Генерал…
Вы представляете здесь лицо государства, а слова своего не держите.  Я отдал своего сына в заложники! Это ли ни есть доказательство того, что я не намерен с вами воевать? Если мы не смогли раньше сесть за стол переговоров, то почему сейчас это не сделать? Ведь цену этой гордыни, не измерить ни кровью, ни годами… это… не будет иметь конца… никогда!
 Силою оружия, своих порядков, вам здесь не установить.
Это ошибка, генерал. Это очень серьёзная стратегическая ошибка.
Нужны переговоры. И я к ним готов. А сейчас я здесь с одной лишь целью - просить вас, оставить меня и мюридов в течение месяца
в Ахульго, отвести отсюда войска и разблокировать дороги. 
А ровно через месяц, я обещаю лично, явиться к Граббе, для дальнейших переговоров, куда ему будет удобно.
Зачем проливать столько крови, тратить столько государственных средств, когда все противоречия, можно снять, сев за стол переговоров.
Или вы думаете иначе?

П: - Я, с вами полностью согласен, и, чтобы предотвратить сейчас большее зло, генерал Граббе настаивает на личной встрече… Вам необходимо обсудить все детали вышеоговорённых условий… у нас в штабе. Я лично готов сопроводить вас туда.
   В рядах мюридов возникло напряжение, они как бы образовывали единое магнитное поле, сердечником которого являлся Шамиль.  А Шамиль тяжело вздохнул и, пригладив бороду, ладонью левой руки, медленно опустил её на рукоять своего кинжала.
   Дальше ожидался взрыв.
   Напряглась и охрана генерала и, казаки изготовились к атаке, медленно подняв пики.
   Но вдруг, словно по чьей-то команде сверху, из Нового Ахульго, донёсся протяжный и звонкий призыв муэдзина Ибрахима,
к вечерней молитве.
   Шамиль резко встал. Встал и генерал.
   - Время молитвы,- сказал Шамиль,- придётся переговоры перенести на другой день…  Да сохранит вас Аллах,- повернулся и, в сопровождение своей охраны, пошел к скале, где его поджидала основная группа мюридов.
   Мюриды за имамом, плотно сомкнули свои ряды, словно закрыли занавесь сыгранного спектакля.
   - Что-то рано для молитвы,- сказал атаман Алмазов,- так не бывает.
   - Хлопнул дверью,- подытожил переговоры генерал Пулло.

                62. Новое Ахульго. Сакля Шамиля.
Бледная и исхудавшая Джавгарат сидит в углу комнаты  не кушетке и, прижимая ребёнка к груди,  пытается его накормить, тихо шепча молитву, в которой она просит всевышнего дать её сыну силы пережить, посланные на них, испытания. Он мирно сопел, не открывая глаз. Джавгарат не заметила, когда в саклю вошла Патимат. Снимая с головы, большой платок, она тихо поделилась радостной новостью:
- Я нашла немного воды и почти целую горсть пшеницы… - но Джавгарат, погружённая в свои переживания, её не услышала. Патимат подошла к ней и, едва коснулась её плеча, как Джавгарат от внезапности вздрогнула и, повернувшись к Патимат, обнаружила, полные ужаса и слёз, глаза.
- Что ты, Джавгарат, это я… Я принесла воды и пшеницы, теперь ты можешь не бояться, твой сын будет сыт. На попей сразу,- Патимат вложила в руки Джавгарат, небольшой кувшинчик с водой,- И не смей плакать.  Саид же всё чувствует.
- Да, он всё чувствует…  он чувствует, что у его матери нет молока, при этом он даже не ворчит… Не я его, а он меня жалеет,- Джавгарат уже не могла говорить. Слёзы вновь хлынули из её больших глаз, и она спрятала их, прижавшись лицом к сопевшему сыну.
- Ты успокойся… и пей, пей…- Патимат заставила Джавгарат сделать несколько глотков, затем,  развернув маленький платочек и, пересыпав его содержимое в небольшую керамическую пиалу, протянула её Джавгарат.
- Поешь, тебе кормить воина,
 Возвратив кувшин, Джавгарат взяла из пиалы три зёрнышка пшеницы и, сунув их в рот, медленно начала  жевать.
- Спасибо, Патимат. Поешь и ты, тебе это нужно не меньше, чем мне…
- Нет, нет. Это всё тебе.  А я пойду. Пока перемирие, там не стреляют. Может, ещё принесу воды… а может, увижу… моего Джамалуддина,-
 с трудом сдерживая опять нахлынувшую боль за отданного в неизвестность сына, Патимат накинула на себя платок и, прихватив у порога большой, медный кувшин, вышла из сакли.

                63. Ашильта. Штаб Граббе. 

Генерал Пулло стоял у окна второго этажа и слушал распалившегося начальника, который ходил от стены к стене по своему кабинету и негодовал:
- Переговоры!? Какие ещё могут быть переговоры, да ещё «за круглым столом»!? Может, тогда мы с ним, и в картишки раскидаем «за круглым столом», под коньячок… в дурня… на желание…  Авось, ему там повезёт…
 А все остальные игры им проиграны… какие ещё… «Мирные переговоры!?» Капитуляция! Полная капитуляция, генерал, и другого слова не будет
                64. Новое Ахульго. Мечеть.
Шамиль позвал секретаря:
- Амирхан!
   В комнату вошёл человек, лет тридцати, высокий, сухой, с большим кинжалом на тонком ремешке, плотно стягивающем узкую талию. С письменными принадлежностями в руке и бесценной бумагой, которая хранилась у него в особой кожаной папке.
 Секретарь открыл начатый текст и приготовился слушать.
   Имам посмотрел на арабскую вязь текста и ткнул пальцем в одну из завитушек.
 Секретарь смутился и стал аккуратно подчищать ошибку тонким ножичком.
 Шамиль сел напротив секретаря и продолжил по-арабски:
«…я вручил Вам моего сына в той уверенности, что я уже вступил в подданство Российского Государя, и думал, что мне остается оправдать последующим поведением своим - верность мою…»
   Ни один мускул не дрогнул на лице секретаря.
   - Прочти предыдущую строку,- по-аварски продолжил Шамиль.
  Секретарь нашел нужную строку и прочел по-арабски:
«…прошу Вас не быть слишком взыскательным ко мне,- по домогательству, может быть, каких-нибудь недоброжелателей моих,- и не требовать того, чего исполнить я не могу».
   Голос у секретаря был тихим и спокойным.  Шамиль, слушая его, тщательно проговариваемые слова, почему-то невольно сжимал чернильницу, наполненную зелеными чернилами, для писания особо важных бумаг.
    Когда секретарь дочитал это предложение, Шамиль так сжал чернильницу, представляющую из себя кувшинчик, вырезанный из цельного камня, что она треснула, словно яйцо и зеленые чернила  потекли между пальцами имама и пролились на стол, образовав лужицу на белой бязевой ткани.
   Шамиль резко смахнул чернила рукой. Остался след, след, напоминающий зеленое знамя, с кровяным древком, образовавшимся
 от проколотой осколком чернильницы раны на ребре ладони.
   Секретарь, человек с явными задатками учёного и провидца, молитвенно сложил руки и провел вдоль лица то ли опасаясь гнева имама, то ли от увиденного им символического образа войны…

                65. Новое Ахульго.
Уже было темно, когда Фатима, как обычно, спустилась в тёмную расщелину  на краю обрыва и, протянув руку, приняла от отца большой, медный кувшин.
- Осторожно, не греми кувшином,- тихо сказал Гасан
- Я стараюсь,- Фатима, поправила на плече своём, округлённую ручку кувшина и, сделав шаг назад, скрылась в глубине расщелины.
Гасан, как всегда, упёрся плечом в край скалы и, медленно перебирая руками верёвку, медленно опустил дочь в тёмную бездну за живительной влагой от недостатка которой, уже умирали люди.
Раненный в руку, Халид, с небольшим кувшином в руке подошёл к Гасану. Положив кувшин на землю, он, молча, присел на корточки, не имея сил стоять. Гасан стоял напряжённо, держа натянутую верёвку и сосредоточенно ожидал условного сигнала. Те несколько коротких минут, когда исчезает солнце и до восхода луны  горы утопают в кромешной темноте, уже заканчивались. Уже видны были силуэты передвигающихся по Ахульго людей, когда Гасан получил из тёмной бездны, долгожданный сигнал, в виде двойного удара по натянутой верёвке. Он медленно начал поднимать Фатиму, подтягивая к груди плетённую, специально для этого случая, длинную верёвку. Халид, видя напряжение Гасана, медленно поднялся, взяв рукой край  верёвки, попытался ему помочь, но тут же пошатнулся и тут же упал на колено.
Вдруг внизу началась стрельба. Послышались крики. Гасан, не меняя темпа, продолжал тянуть верёвку, перебирая её затёкшими от напряжения руками. После одного выстрела верёвка резко дрогнула. Гасан на секунду замер, но тут же собрался и потянул верёвку как можно быстрее. Наконец, появилась Фатима. Она с невероятным усилием протянула отцу кувшин. Одной рукой Гасан принял кувшин и быстро опустил его на землю, а второй подхватив дочь, буквально, вырвал её из расщелины. В следующую секунду, она уже была в объятиях отца.
- Нога…- сказала Фатима и её голова тяжело упала на плечо отцу.
- Халид, попей воды и отнеси людям,- сказал Гасан и немедля понёс дочь к лекарю.
- Кому, Гасан, кому отнести воду?- испуганно спросил Халид уходящего Гасана, словно в кувшине была не вода, а сказочные сокровища мира.
- Кому-ни будь… Раненым,- ответил Гасан и исчез в темноте.
Халид сел у кувшина и наклонил его на себя, сделал несколько небольших глотков и, с трудом отдышавшись, словно  преодолел огромную гору, обратился к проходившему мимо человеку:
- Муртазали, это ты? Подойди сюда, помоги мне налить воду в маленький кувшин, совсем нет сил.
Подошел Муртазали из селения Мачада.
- Вода!?- удивлённо спросил он.
- Да, это Фатима, дочка Гасана подняла. Её ранили. Гасан понёс её к табибу…  Помоги.
Муртазали наполнил небольшой кувшин Халида.
- Это я понесу в мечеть, раненым, а ты, подели это…  здесь…
   Халид, с трудом поднял свой кувшин и медленно пошёл в сторону мечети.
                66. Новое Ахульго. Мечеть.
У мечети Халид, потеряв силы, присел на колено и, увидев  вышедшего из мечети муэдзина Магомеда-Али, тихо позвал его.
- Магомед-Али!
Магомед-Али подошёл к Халиду.
- Вставай, Халид. Я помогу тебе.
- Нет, вот вода. Дочь Гасана добыла. Это для… тебе виднее, для кого… возьми, а я пойду к себе... очень устал.
Магомед-Али взял кувшин, как драгоценный  кристалл.
- Вставай, я помогу тебе.
- Нет-нет. Ты иди. Я сам, потихоньку...
- Ну, смотри,- Магомед кивнул головой и осторожно ступая по каменистой земле, вошёл в мечеть, дверь которой была открыта.
В мечети находилось несколько мюридов.
- Это вода. Как её использовать, решайте вы.
- Что тут решать? Отнеси её раненым. Им она сейчас нужнее.
Магомед-Али отодвинул ковёр, отделяющий маленькую комнату, в которой находятся мюриды, от большого молельного зала, который сейчас был заполнен ранеными горцами. Было темно, лишь два маленьких масляных светильника слабо освещали лежащие на войлочных коврах тела раненых. Магомед-Али бережно передал кувшин лекарю Абдул-Азису, находившемуся среди раненых и сказал:
- Это вода. По глотку, может хватить всем.
 Абдул-Азис кивнул, принял кувшин и тут же склонился над пожилым, тяжело дышащим  наибом. Но тот, категорически отказался пить, отстраняя кувшин слабой рукой и, указывая на лежащего рядом молодого воина, сказал:
- Я не хочу. Дай вот Мухаммаду, сыну моего друга, Балая. Он молодой, ему она больше принесёт пользы.   
- Пей,- сказал Абдул-Азис, приподняв голову Мухаммада. Тот жадно вдохнул воздух из кувшина и сделал несколько слабых глотков. Затем,Абдул-Азис перешёл к следующему. Тот тоже сделал глоток и передал кувшин дальше. Следующий раненый поднёс горлышко кувшина к губам и, вдохнув свежесть холодной воды, передал его дальше. Так он прошёл через всю мечеть и каждый раненый отпил из кувшина, сколько мог.  Мюриды, находившиеся в другой части мечети, заметили, что стоны прекратились. Вскоре из за войлочного коврика появился Абдул-Азис с кувшином в руках. Он протянул кувшин Ахбердилаву, тот взял его и удивлённо посмотрел на Абдул-Азиса.  Кувшин был полон. 
- Ты не дал им воды?
- Они сказали, остальное пусть допьют те, кто ещё может воевать,- тихо ответил Абдул-Азис

                67.  Хаджи-Мурат.
Хаджи-Мурат ранним утром со всей своей сотней, расслабив лошадям подпруги, спустился к реке. Лошади, по колено войдя в холодную воду, с жадностью всасывали, живительнейшую влагу утреннего Койсу.
- Хаджи-Мурат,- спускаясь с горы, обратился к Хаджи-Мурату Ахмед, который, после вручения Хану Мехтулинскому – генеральских эполет, называл себя теперь не иначе, как адъютантом его превосходительства генерала,- оттуда, по ущелью, движутся сюда люди Ташова-Хаджи.
 Их больше сотни. Они хорошо вооружены и с ними уздени наших верхних селений. Они ведут Шамилю больше десяти  навьюченных лошадей, сушёного мяса и столько же зерна и боеприпасов. Хан сказал, что будет нехорошо, если они нарушат ход переговоров.  Мы бы и сами могли их встретить, но хан говорит, что он не простит себе, если с Ахульго удастся сбежать,  хоть одному бунтовщику.
И ещё он сказал, что всё их имущество – это его благодарность тебе за верную службу.  Ты поспеши, а то они здесь будут раньше, чем ты напоишь лошадей.
Хаджи-Мурат механически  бросил взгляд в ту сторону, куда указывал «Адъютант генерала», и спокойно ответил:
- Я тебя услышал.
- Ну, тогда я возвращаюсь,- сказал «Адъютант генерала», развернул коня на месте и ускакал обратно.
- Может, тогда не поить лошадей,- сказал стоявший рядом Умар,- тяжело им будет.
- После  скачки – нельзя, а до – ничего страшного.  Ты, Умар, Абакар и Хусейн… остаётесь здесь и, чтоб, за время моего отсутствия, ни одна собака здесь, не прошла незамеченной. А ты, Кула-Магомед, со своими людьми идёшь со мной…
Допоив лошадей, Хаджи-Мурат и два десятка милиционеров подтянули подпруги и, вспорхнув в сёдла, лёгкой рысью потянулись вверх по ущелью. 
Сразу за поворотом Хаджи-Мурат короткими жестами указал им дальнейшее направление движения и, вся колонна, без слов, разделившись на две половины, галопом, разошлась по разные стороны ущелья, а сам Хаджи-Мурат, легкой рысью, продолжал двигаться прямо.
Вскоре свернув в узкую расщелину, между двумя не высокими, скалистыми холмов, он оказался нос к носу с большой колонной вооружённых людей, растянувшихся, метров на сто. Одни из них были верхом на коне, другие -пешими.
Хаджи-Мурат перевёл коня на шаг и, когда до них оставалось шагов десять, остановился, подняв свою правую руку вверх. Передние всадники также остановились. Утыкаясь друг в друга, остановились и другие.
- Я – Хаджи-Мурат… из Хунзаха. Где Ташов-Хаджи?- громко, но спокойно прокричал Хаджи-Мурат.
- Чего тебе нужно?  Я за него,- не  очень дружелюбно ответил всадник, опустив руку на пистолет, торчащий из-за пояса.
- Мне не нужно ничего. А вам я скажу, что вы слишком поздно пришли на помощь имаму.
От вас ему уже ничего не надо. Сейчас он разговаривает с тем, от кого зависит дальнейшая судьба имама и всего имамата.
 Если они договорятся, то всё, что вы привезли - им не понадобится,
а если не договорятся, то это им не понадобится никогда.
Поэтому сейчас вы спокойно разворачивайте своих лошадей и тихо возвращайтесь по своим аулам. Здесь пролито уже много крови правоверных, и я не хочу, чтобы она пролилась ещё. Я не могу держать эту руку долго, она устала, и если  она опустится - никто из вас, отсюда… живым не уйдёт. Я всё сказал.
Возникла мёртвая тишина. Вся колонна внимательно стала осматривать окружающие их, ближайшие скалы и кусты, откуда на них смотрели, «случайно» показавшиеся стволы ружей. 
Передний всадник ещё раз взглянул на Хаджи-Мурата, который продолжал стоять с поднятой рукой и, развернув коня, медленно поехал обратно. Все остальные, последовали его примеру. Развернувшись, они двинулись обратно вверх по ущелью. А Хаджи-Мурат всё так же продолжал стоять с поднятой рукой и смотреть, на отдаляющуюся группу вооружённых людей.

                68.  Ашильта. Госпиталь.
Полковник Соколов прибыл с обозом в личном экипаже, в экипаже были только необходимые вещи, сам же он следовал верхом на прекрасном жеребце.
   Путь ему указали встретившие обоз казаки, указали и палатку, где находилась дочь его, Анна.
   Полковник, оставив экипаж, взяв с собой казака в проводники, поскакал впереди надоевшего скрипучего обоза.
   Остужев лежал в палатке перебинтованный и бледный.
   Рядом с ним сидела Анна, держа его за руку с мокрыми от слез глазами.
- Нет, нет, Александр Николоевич, я вас не отпущу! Вы ранены, вы тяжело ранены. Вас срочно нужно лечить. Сколько крови потеряли!  Мы  вместе поедем в Темиркан-Шуру, вот, только мост починят.
 Там хороший доктор, папин друг, он быстро поставит вас на ноги. Вам нельзя сейчас возвращаться в полк. Я не пущу вас,- Анна прижалась к груди Остужева.
Если вас убьют, я этого не перенесу… я этого не перенесу.
Александр Николаевич, милый, вы уже сделали всё, что могли, вы сделали больше! Вон у вас всё тело в шрамах. Вы герой!
   - Помилуйте, Аннушка! Я государственный преступник, я пять лет ходил в кандалах, я рядовой, лишенный дворянского звания, всех прав. Всё, что у меня осталось – это честь и право достойно умереть на том поприще, которое определила мне судьба, а если даже и победить, то только сегодня…  а завтра будет всё так же, как и вчера и прежде. Зачем вам это?
Отпустите меня, моё место там...
- Я люблю вас, я хочу быть только с вами. Или я буду с вами в этом мире, или я буду в монастыре! Без вас, мне эта жизнь не нужна.
Я попрошу папа, он заслуженный человек… он добьётся, чтобы вам возвратили дворянство, я знаю! Он умеет убеждать! Если понадобится – он дойдёт до...
- Не заблуждайтесь, милая Аннушка. Поверьте, я знаю жизнь. Только за то, что я, рекрутированный каторжник, позволил себе говорить с вами, тем более - полюбить вас, я уже достоин серьёзного наказания. Как только ваш отец узнает об этом разговоре, он либо убьёт меня, либо, опять отправит на каторгу.
- Я с вами и на каторгу… с радостью… Там живут женщины, я знаю.
- Неет, каторги мне хватит, - улыбнулся вдруг Остужев и погладил Анну по щеке,- Я вам верю, но больше туда не пойду. Я военный человек. Этому учился, это люблю, этим живу, этим и закончу… А когда? Одному Богу известно.
   По пологу палатки похлопали ладонью и, выждав момент, в палатку вошел усталый, измученный полковник Соколов.
 - Папа! – бросилась к нему Анна,- папочка!
    Они обнялись и так остались стоять, затем Анна стала шептать отцу что-то на ухо, а полковник, слушая дочь, исподлобья поглядывал на Остужева.
У Анны на глазах появились слезы, но она их не замечала.  Крепко обнимая за шею отца, она что-то горячо шептала и шептала. Наконец, полковник не выдержал ее горячего шепота, отстранился, достал платок, вытер вспотевший лоб, вытер остатки слез дочери, откашлялся и сказал:
   - Твоя судьба, тебе решать!
   Анна взвизгнула, как ребёнок, поцеловала отца и тут же  бросилась на грудь Остужеву:
   - Я говорила! Я говорила! Всё будет хорошо!
   Полковник оглядел походную палатку, сделал пару шагов туда-сюда, остановился перед Остужевым, которого Анна держала за руку, счастливая и вся в слезах, и снова сказал:
   - Поправляйся… герой,- и слегка ущипнув дочь за щеку, вышел из палатки.
   За тонким пологом палатки раздался шум, крики, ржание лошадей и звук сигнальной трубы, началась подготовка к последнему штурму.
Остужев поднялся и, накинув на себя солдатский сюртук, обеими руками, крепко сжав руку Анны, поднёс её к губам и, поцеловал в ладонь.
- Я благодарен богу, Анна, за то, что в моей жизни, теперь есть вы!
Ничего не говорите…  Я должен быть там…
Остужев, прихватив у выхода, ружьё со штыком, быстро вышел из палатки, а Анна, не успев ему возразить, прижала руки к губами и, растеряно глядя ему вслед, медленно опустилась на кровать. 

                69.  П Я Т Ы Й  Ш Т У Р М (21 августа)
  . Артиллерия с близкого расстояния кромсала укрепления, летели камни, а от разрыва гранат  все заволокло густым дымом, было сделано еще
несколько залпов наугад и артиллеристы, взяв банники, стали охлаждать и чистить жерла раскаленных пушек.
    От пушек шел пар, к ним нельзя было прикоснуться.
- Наяривай,- подбадривал унтер Ананьев, - а то заклинит, всех порвет Маруся.
    Капитан Копейкин невозмутимо разглядывал в подзорную трубу произведенные им разрушения.
. Трудно было что-то разглядеть сквозь дым и поднятую разрывами пыль, но подул ветерок и кое-какие детали стали наблюдаться: то там, то здесь шевелились люди, кто-то вытаскивал исковерканные трупы, кружился на месте контуженый горец, закрыв уши руками, словно молясь, а может и молясь, бился в конвульсиях умирающий, бегала насмерть перепуганная девочка, появившаяся неизвестно откуда, летел пух от перьевых подушек и смрадным, черным дымом несло от горящих шерстяных изделий кошм и ковров, имевшимся в большом количестве в жилье горцев.
С рассветом начался штурм. Батальон Кабардинского полка приступил к взятию своеобразного бастиона, две заглубленные сакли, соединенные крытой траншеей.
    Оборону возглавлял наиб Магома.
    Вскоре левая сакля была взята штурмующими.
     Правая сакля была настолько укреплена, что защитники легко отражали атаки штурмующих, не зная, однако, что ночью русские саперы вырубили галерею в сплошной глыбе камня и заложили фугас.
 Как только, защитники сбились в последнем оплоте своей защиты, фугас сработал, произошел сильнейший взрыв, разнося саклю вдребезги и унося жизни лучших защитников Ахульго.

.. Увидев этот взрыв и его непоправимые последствия, Шамиль, медленно повернулся к мюридам, стоящим справа от него и, спокойно сказал:
- Всем переходить в Старое Ахульго… Всем.

Четверо мюридов быстро разошлись в разные стороны, а сам Шамиль, ещё раз окинул взглядом весь передний край фронта и спокойно, словно на прогулке,  двинулся вдоль разбитой стены укрепления. Саид, Бек-Султан и Бек-Нурдин последовали за ним.
                70. Новое Ахульго.
Шамиль, в сопровождение трёх мюридов, спустился в свою саклю.
Вся семья его напряжённо сидели в углу комнаты. Как только вошёл Шамиль, все встали. Ужас всех последних дней, со всей очевидностью, отражался на их лицах. Бледные, обессиленные, уставшие и иссохшие от зноя и голода, они смотрели на Шамиля. Шамиль подошёл к Джавгарат, которая была настолько напугана происходящим, что, казалось, она, вот-вот потеряет сознание. Она сидела у детской люльке, крепко прижав к груди ребёнка.. Шамиль,  взял из её рук ребёнка, которого она не хотела отрывать от своей груди и спокойно сказал:
- Сейчас все уходим в Старое Ахульго, Али, Бек-Султан, помогите.
Мюриды подхватили уже приготовленные вещи и все быстро направились к выходу.
Выйдя из сакли, они сразу оказались в эпицентре боевых действий. Из дыма возникший перед ними, молодой солдат, едва успел замахнуться прикладом на оказавшегося впереди Али, тут же сам, был зарублен шашкой.
Сквозь дым, пыль, треск и грохот,  прижимаясь к земле,   они прошли по краю обрыва до того места, где уже не было дыма и пыли и, откуда было видно всё, что происходит на Ахульго.
Шамиль, неожиданно остановился и, окликнув Али, сказал:
- Али, не останавливайтесь… веди их вдоль обрыва,  встретимся на старой башне,- и обратясь к Джавгарат добавил: Мы с Саидом скоро вас догоним.

Все заспешили за Али.  Когда Патимат поравнялась с Шамилём, она сказала:
- Он совсем плох, оставь его нам,- и протянула руки, чтобы забрать ребёнка.
- Его уже нет,- крепко сжимая тело ребёнка, шёпотом ответил Шамиль.
- О, Аллах!- словно удар молнии, пробил сознание Патимат.
На мгновение она замерла на месте, но тут же, подчиняясь жесту руки удаляющегося мужа, шёпотом читая молитву, поспешила следом за уходящими мюридами и Джавгарат, которая послушно следовала за Али, держа маленького  Гази-Магомеда за руку.
  Русские ворвались в Новое Ахульго.
   Первым был унтер-офицер Куринского полка Костенецкий.
В ауле разгорелась ожесточенная схватка.
                71. Новое Ахульго.
Саадула и его сыновья пятнадцати и тринадцати лет, стреляли из винтовок и пистолетов, плотно прижимаясь к бойницам, а Хутай и младший сын заряжали винтовки и пистолеты, даже маленькие девочки нашли себе здесь дело. Они подавали заряженное оружие братьям и отцу, а отстрелянное подносили к матери и младшему брату.
      Несколько десятков мюридов заперлись в саклях и продолжали ожесточенное сопротивление.
      
                72. Новое Ахульго.
Фатимат уже плохо передвигалась, она была тяжела.
   Старший сын её, Газимухамад, забежал, чтобы ещё раз повидать мать и отдать ей маленький бутыль  воды.
   Он был весь в пыли, порохе, оборван и окровавлен.
 - Все кончено, ма! Нас там осталось всего несколько человек.
 - Что будет?
 - Всё, ма… если сможешь – беги. Сбереги моего брата! Расскажешь ему всё,-  Газимухагамад улыбнулся и, прижав к груди мать, добавил,-
Всё… уходи… уходи… Пусть хранит тебя Аллах, ма…
Мать не разжимала объятий.
- Я буду ждать тебя здесь…
- Нет, уходи в Старое Ахульго. Русские сейчас будут здесь.  Они не щадят никого! Униженье, бесчестье  и, смерть, или вечная ссылка… другого не будет.  Ма, - он протянул ей кинжал,- не попади к ним живой.
- А не смогу?
- Ты сестра имама!
Он  вложил ей в руку кинжал и тут же, со словами: «Аллах Акбар!», исчез в развалинах башни.
   Фатимат стояла за камнем, держа в руках кинжал, скрытый под одеждой.
   Кругом творилось светопреставление: солдаты стреляли, рубили, кололи, били прикладами и теснили горцев.
   Женщины и дети оказались между ними, но солдаты отшвыривали мешавших жителей, врывались в сакли, бросались на завалы.
   Вокруг стояли крики, стоны, вой, визг и плач.
      На ее глазах женщина, выбежавшая из сакли с детской люлькой в руках, остановилась перед возникшими перед ней солдатами. Она попыталась уйти в сторону, но и там уже были солдаты. Тогда она рванулась в сторону офицера, стоявшего у края обрыва и что-то кричащего вдаль. С разбегу, ударив его в бок  детской люлькой и увлекая его за собой, полетела в пропость.

   Фатимат достала кинжал из-под одежды и, прикрывая его платком, двинулась на возникшего из дыма, оглушенного взрывом, качающегося солдата.
   Но тот пришёл в себя и только отмахнулся от нее, прикладом, сильно ударив в плечо:
   - Куды прёшь, тетка?!
      Фатимат упала на землю, тут же попыталась встать на ноги, но едва поднялась и опять оказалась на земле. Ей было плохо. Это состояние ей было знакомо. Не сумев подняться, она поползла туда, где меньше было людей  и вскоре оказалась в небольшой ложбине на краю обрыва, откуда никого не было видно.  Редкая пожухлая трава скрыла её от постороннего глаза.
От невыносимой боли, на какое-то время, она потеряла сознание, но тут же, собственный крик, возвратил её к реальности. А когда она открыла глаза, с ужасом она увидела перед собой... страшное лицо русского солдата. Он стоял над ней, размахивал винтовкой с окровавленным штыком и тоже чего-то кричал, странно шевеля губами.
Фатимат закрыла глаза, накинув на лицо край своего платка и, тяжело дыша, подавляя невыносимую боль, сквозь накинутый на глаза платок,  смотрела на солдата.
- Мать твою ити, рожаить кажись! Оно, так и должно, вам рожать, а не воевать надо! Помогите, баба рожаить! Эй, ты! Куды? Хто нябудь, сюды, сюды!- но никто его в этом хаосе не слышал. Все куда-то неслось,  всё стонало, дымило, визжало и свистело.
- Не до тебе им. Ты уж, баба, сама. Я бы тябе подсобил, но в этим деле я не…
Пытаясь жестами что-то  объяснить ей, он сделал короткий шаг в её сторону, но вдруг, Фатимат резко оттолкнулась от земли и, прокатившись по плоскому камню в сторону обрыва, сорвалась и полетела в бездну. И в ту же секунду, послышался громкий  крик родившегося ребёнка. 
Солдат не поверил произошедшему, виновато развёл руками и, посмотрев вслед  улетевшей женщине, удивлённо качнул головой и, едва не наступив на маленький бутылёк, побежал вдоль обрыва, дальше в сторону Старого Ахульго. 
           73. Новое Ахульго.
А Гасан всё продолжал стрелять и каждый его выстрел достигал своей цели. Тяжёлое ранение в бедро, которое Фатима получила, когда добывала воду, не давало ей возможности стоять у бойницы и стрелять, но она не опускала рук. Быстро и умело заряжая винтовку, она отдавала её отцу, принимая из его руки уже отстрелянную, которую тут же заряжала. Вокруг всё рассыпалось и рушилось от непрерывной стрельбы из винтовок и пушек противника. Уже вся одежда, руки и лицо Гасана, были посечены осколками от разлетающихся камней, а он всё продолжал стрелять, утирая кровь, смешанную с потом и пылью. Вдруг, в тот момент, когда Фатима только приняла у отца очередную винтовку и подала ему другую, ядро осадной пушки прямым попаданием разнесло стену, из-за которой стрелял Гасан, едва он успел сделать шаг к другой бойнице, как следующий снаряд разорвал его в клочья.
Фатима, сжав кулаки и стиснув зубы, поползла к обрыву, который обнаружился за, разрушенной несколько секунд назад, стеной. Здесь она увидела штурмовые лестницы и поднимающихся по ним солдат во главе с офицером.
Выстрелом из ружья, Фатима убила офицера и, тут же, ударом отцовской сабли, она свалила с лестницы ещё одного солдата.  Но следующий, ударом штыка, выбил из её рук саблю и, только он успел замахнуться на неё штыком, как она, камнем, упала на выставленные штыки и унесла с собой в пропасть, ещё несколько человек.
Вскоре сопротивление было сломлено. Кто-то из оставшихся в живых горцев бежал, пытаясь скрыться в ущелье Ашильты, другие, находили убежище, в пещерах.
                74.  Новое Ахульго.
После очередного залпа орудий капитан Копейкин, разглядывал
в подзорную трубу, то, что осталось от столь мощного обстрела Ахульго из всех тех орудий, которые были приведены сегодня в действие.
 Вдруг что-то привлекло внимание капитана, он отстранил трубу, вгляделся в клубящийся дым, снова приложился к трубе.
   -Эй!- позвал он Ананьева,- глянь.
    Подошедший Унтер Ананьев взял трубу и всмотрелся в указанном направлении.
   - Кажись он!- оторопело сказал унтер и снова вгляделся в странную фигуру, медленно движущуюся по заслоняемой дымом кромке скалы так, что казалось, словно она плывет среди черно-серых волн, то ныряя, то всплывая, как мираж.  Фигура прошла по кромке скалы, спустилась чуть ниже, на небольшой выступ и остановилась.
- На чалме белое, с хвостом позади и борода рыжая, вижу!
   Ананьев сунул трубу капитану и бросился к пушке.
   … Стало четко видно, что этот горец, сидя на выступе скалы, обеими руками прижимает к своей груди ребёнка, завернутого в тонкое белое одеяльце и, смотрит прямо, в ствол пушки.
Через считанные минуты был забит заряд шрапнелью и Ананьев навел ствол на пристрелянное место.
   Унтер ждал команды.
   Капитан Копейкин смотрел на это странное зрелище и молчал.
   - Господин капитан!- нетерпеливо воскликнул унтер Ананьев.
 Капитан Копейкин подошел к орудию, посмотрел прицел, поправил его, глянул на цель.
   Шамиль с сыном продолжали сидеть так же неподвижно, и только легкое колыхание одежды говорило о том, что это живой человек, а не изваяние из камня.
   - Пли!- скомандовал капитан Копейкин.
    Запал! Прыснул дым пороха, ухнула земля, и снаряд с ревом вырвался из жерла.
     Все замерли.
 Снаряд улетел далеко вверх, над головами стоявших на скале и улетел совсем в никуда, в пространство, даже взрыва от него не было слышно.
   Капитан Копейкин кивнул сам себе. Он смотрел куда-то туда, куда улетел снаряд, смотрел и слезы его лились, то ли от ветра, свистящего на возвышенности, то ли порох разъел так глаза капитана.
                75. Новое Ахульго.  (Похищение Шамиля Мюридами).
Шамиль, обеими руками, прижав к груди тело маленького Саида, продолжал сидеть на выступе горы, когда к нему, задыхаясь от дыма, спустился Ахбердилав.

- Имам, мы должны уходить…
- Уходи, Ахбердилав. Оставь меня. Я ничего больше не хочу.

- Имам, разве не ты говорил: «Проиграть битву - не значит, проиграть войну»?

 - Там, где нет веры – не может быть победы.
- Ты жив, а значит, мы не проиграли…

К ним подбежали Урус-Бек и Саид и, подхватив Шамиля под руки, быстро подняли его на гору, за которой тут же исчезли в дыму и пыли.

                76.  Батарея Копейкина.
В ауле шел бой,  и от батареи Копейкина было видно даже невооруженным взглядом,  что штурм заканчивается, но, тем не менее, дотошный унтер-офицер пристально разглядывал подробности исхода боя.
   Артиллеристы, со знанием дела, занимались поработавшими орудиями.
   После долгих артподготовок орудия требовали чистки, а то и ремонта. Мелькали банники, песком с водой отдиралась копоть, въевшаяся в стволы, перебивались колеса, для прочности  скрепленные медными обручами и полосками.
   Работы было много и пушкарям некогда было наблюдать за боем.
Эти коренастые загорелые взятые из деревень парни, наиболее сметливые и выносливые, с шутками и смешками управлялись со своей военной работой, и здесь они выглядели, как выглядят крестьяне, занятые какой-нибудь постройкой.
   Лишь изредка они реагировали на комментарии унтера и то, скорей ради почтения и должностной субординации, нежели из интереса.
    Тем более расшифровать восклицания унтера, переживавшего бой, словно сам в нем участвовал, было непросто:
   - Ах ты, мать твою пятачок, едритт твою в корешок, опять пошла Дунька по кукурузе!- эти выражения не несли, кроме эмоций, никакой иной информации.
     Сам Копейкин безучастно сидел в тенечке, образовавшимся от одинокой разлапистой ветки на совершенно голом стволе дерева, и играл в шахматы сам с собой.
   Казалось барин сидит у себя в имении и, от нечего делать, после завтрака, балует себя затейливой игрой.
   Игра эта тоже вызывала улыбки у подчиненных.
 Шахматные фигурки изображали два войска - русское и турецкое, видимо, с недавней войны вывез Копейкин трофей. Фигурки были затейливыми, словно в кукольном театре, и у пушкарей создавалось впечатление,- поскольку ни с какой игрой, кроме как в кости они не были знакомы, что Копейкин сбрендил и играет в куклы. А поскольку это накладывалось на его легкомысленное поведение перед боем, странно по месту и времени занятие, то Копейкин был бы обесславлен вконец. Если бы не вековая православная традиция, видеть в юродивом мудреца. Но, любя его,
 и понимая его странный талант, подчиненные принимали эти его странностистранности с любовью и даже мистическим почтением, как это бывает, когда юродивый пророчит и к словам и действиям его прислушиваются, внимают и гадают их значение.
   Часовой, на всякий случай, охранявший батарею с тыла, вдруг подал признаки жизни:
   - Кто идет! Стой.
   - Свои, православные,- раздалось из-за замшелого огромного камня, -   
       из штаба, к капитану.
   Из укрытия вышел такого вида православный, что солдат чуть не бросился на него со штыком.
   Это был Магомедка, а ему нравилось, какой эффект он производит на русских солдат:
   - Что, испугался, штаны твои драные, смерти боишься?
   - Испужаешься тут! Харя-то как у басурманина, да еще хуже, пожалуй. Приснится, подушкой не отмахаешься!
   - На свою-то давно смотрел? – ухмыльнулся Магомедка.
   - А что на нее смотреть, не девица чай...
   - А что голова у тебя, как тыква, говорили тебе?
   - Ты с тыквой не шипко, а то я тебя ею и прилажу… не первой чай…
   - Да, такой, если приладить - мало не будет.
    Так беззлобно переругиваясь, Магомедка и часовой, торопились к капитану Копейкину.
Копейкин  недовольно посмотрел на Магомедку, предчувствуя какие-то изменения в своём комфортном существовании.
   - Господин капитан! Из штаба приказано открыть огонь.
   - Там же тьма наших!- возмутился Копейкин.
   - Потому и приказано вам. По сакле на горе, когда атака схлынет, там их скопище, оттуда идет шквальный огонь, приказано погасить.
   Но Копейкин уже не слушал, он смотрел в свою трубу и, что-то бормотал себе под нос.
   И вдруг, как заорет:
   - Я кому сказал!
   Унтер, беспечно стоявший невдалеке,  зная гневливый характер капитана, тут же подскочил к командиру.
   - Орудие, одно, орудие, товсь!
   - Третий номер! Орудие товсь!- скомандовал унтер.
   Пушкари словно вздохнули облегченно, все дело! Надоело шкрябать медь, скучное дело для настоящего пушкаря.
   В мгновение ока орудие стояло готовое на позиции и уже в его страшную жадную пасть забрасывали: порох, пыж...
- Пристрелочным… заряжай!
  Копейкин, важный при своем карикатурном образе и потому особенно смешной, подошел к орудию и принялся прикидывать и что-то вычислять, только ему ведомое.
   Наконец, все было готово к выстрелу.
   Копейки перекрестился:
   - Пора кончать канитель! Пли!
    Ствол зашипел, казалось, раздуваясь, и вдруг выплюнул беззвучно круглое ядро, а затем раздался оглушительный гром, и все заволокло пороховым дымом.
   Ядро со свистом и воем устремилось к серовато - черному строению, отсюда, с батареи, казавшемуся игрушечным домиком.
   Ядро ударило в самый низ сакли. Из огромного коренного камня, использованного под фундамент, высекло искры и, срикошетив, унеслось вбок, куда-то в горы и там исчезло, не принеся никому вреда.
   - Разрывными гранатами заряжай!- скомандовал тихо Копейкин, и его тихая команда сразу же была торжественно сдублирована Унтером:
   - Разрывными! По цели, заряжай!

                77. Новое Ахульго. Сакля-бойница.
   …Осыпались камни с потолка. От сотрясения попадали многочисленные предметы, висевшие на деревянных колышках по стенам: кувшинчики, тарелки, связки и пучки травы, оружие.
   Практически это было прямое попадание.
   - Это первый,- прокричал по-русски Урус-Бек,- сейчас забросают!
   Шамиль наблюдал за приготовлением на дальней батарее.
   Он видел, как залегли, затаились солдаты в ожидании артподготовки, чтобы после пристрелочного мощного удара  тяжёлого ядра, чтобы с новыми силами продолжить штурм.
   Мюриды, приближенные Шамиля, спокойно и сосредоточенно готовились принять бой.
   Делалось самое главное дело, заряжались все стволы, всего имеющегося разнообразия огнестрельного оружия: пистолеты самых разных марок и назначений, а так же ружья, пищали, винтовки, все требовало пороха, пыжей и пуль.
   Порох брали мерками из зеленого ящичка, отбитого у русских, хорошего пороха, не дающего осечки.
   - Сейчас начнут бить разрывными гранатами,- отойдя от маленького окошка, сказал Урус-бек,- Несколько попаданий, и от башни ничего не останется.  Надо уходить.
 - Шамиль, нужно уходить,- тронул Шамиля наиб Ахбердилав, могучий и спокойный, словно скала.
- Идите, - жёстко сказал Шамиль.
 - Эта траншея ведёт к черной скале. Там есть пещера. Твоя семья тоже там. Иди имам, не тяни.  Азис и Урус-Бек тебя доведут, они хорошо знают этот путь. А мы догоним вас… если Аллах не примет нас раньше,- улыбнувшись, добавил Ахбердилав.
Шамиль холодно посмотрел в глаза Ахбердилава и, взяв из ниши две винтовки, устроился у узкого окошка.
- Шамиль, ты должен жить, ты должен продолжать начатое дело, ты нужен имамату, ты нужен всем нам, иначе всё это… зачем, во имя чего!?
Шамиль вгляделся пристальней: стоящая впереди батареи пушка, окуталась дымом, бабахнул гулкий далекий выстрел и граната, свистя и визжа, понеслась к ним и, тут же, раздался неимоверно оглушительный взрыв и, огромная стена обрушилась, позади Шамиля, завалив тяжёлыми камнями несколько человек, включая Батирхана, дядю Шамиля и молодого помощника табиба Азиза, который перевязывал раненое плечо Батирхана.
Сотни осколков, словно иглы, прошили все пространство, устроив какофонию из визгов и воя, высекая искры из камня.
   Раздались стоны, но кто ранен, кто убит было не видно, дым и пыль заполнили все помещение.
- Аллах Акбар!- прокричал Ахбердилав и, вместе с Саидом, подхватив под руки Шамиля, потащили его по крытой траншее, куда-то  вдаль. Урус-Бек и ещё пятеро мюридов, последовали за ними.
   Остальные бросились к бойницам и окнам, выставляя пистолеты и ружья для прицельной стрельбы:
      - Урааааааааа! - донеслось из-за разрушенной стены.
   Громким «Аллах  Акбар» и  шквальным огнем, мюриды встретили штурмующих.

                78. Ашильта. Госпиталь.

 Слыша раскаты пушечной канонады, Анна не находила себе места.
Её женская душа, была переполнена чувствами и призывала к решительным действиям. Она, то и дело, выходила из своей палатки и вглядывалась туда, откуда доносились эти ужасные и нескончаемые взрывы.

                79.  Пятый штурм. Продолжение.
      Сопротивление уже нельзя было называть таковым. Скорее, это было отчаяние, которое имело совершенно противоположные действия: одни горцы были явно сломлены и, опустив руки, ждали своей участи, другие, продолжали бежать в ущелье Ашильты и прятаться, где возможно, а кто-то, заперевшись в том, что ещё вчера было саклей, продолжал ожесточенно отстреливаться до последней возможности, но исход уже был очевиден…
       Бой распался на отдельные рукопашные схватки.
                80. Новое Ахульго.
У развалин стены, где ещё вчера были хорошо укреплённые бойницы, словно ветряная мельница, работая кинжалом и шашкой, Саадула из аула Орота, отражал наступающие ряды солдат.
Зарубив шашкой двоих, возникших из бездны, солдат, он, вдруг сам получает тяжёлый удар прикладом и тут же, острый штык пронзает ему грудь. Он замирает, на месте, уперевшись в холодную стену и тут же лёгкий артиллерийский снаряд разрывает ему плечо. Когда к нему подбежала его жена Хутай, Саадула успел только показать взглядом на свою шашку.
 Поняв желание мужа, Хутай, тут же схватила шашку и бросилась на апшеронцев, возникающих один за одним из-за отвесных скал. Вонзив шашку в шею, возникшему перед ней солдату, она рукой отбила направленный на неё штык другого солдата и едва замахнулась, чтобы рубануть его сверху вниз, как тяжёлый удар приклада поверг её наземь.  Истекая кровью, она протянула руку к дочерям, пяти и семи лет, прижавшимся к стене и наблюдавшим за всем ужасом, развернувшимся на их глазах. Обе дочери подбежали к матери, не обращая внимания на проносившихся мимо солдат. Хутай произнесла лишь одно слово:
- Помогите…
Дочери помогли ей доползти до обрыва, куда она указывала. Оказавшись на краю пропасти, Хутай столкнула детей, чтобы они не оказались в руках врагов, и сама полетела следом за ними.
К полудню в Новом Ахульго не осталось ни одного живого защитника.
                81.  Бой в Старом Ахульго.
Батальон Апшеронского полка ворвался в Старое Ахульго.
    Бой был ужасным. Целые семейства были погребены под развалинами сакель, но не сдавались.
 Огромная толпа женщин, стариков и детей скопилась на краю обрыва, теснимая солдатами, которыми командовал майор Тарасевич.
   Солдаты пытались отсечь жителей Ахульго от перехода и загнать в узкую расселину между скалами… 
Они натолкнулись на ожесточенное сопротивление горцев и совсем непонятные им поступки и действия.
   Одна женщина бросилась с обрыва, крепко зажав в объятиях пожилого солдата. Другая, совсем ещё юная, ударила кинжалом, внезапно возникшего перед ней солдата и тут же была повержена, мощным ударом приклада в голову.
   Тарасевич, потрясенный увиденным, приказал отрезать путь горцам к обрыву.
   Марьям, жена погибшего Мухамада, стояла неподалеку от бездны, прикрывая юбкой ребенка.
   Тарасевич, потрясённыйувиденным, приказал солдатам не подпускать людей к краю обрыва, а когда сам  он приблизился к Марьям, чтобы оттеснить её в сторону, она  бросила своего ребёнка в пропасть.
Майор успел только охнуть, как женщина проткнула его кинжалом насквозь! Яростные от боя и крови солдаты подняли ее на штыки, но Марьям только плевала на них и проклинала, пока руки её не ослабли и не повисли, как плети. А глаза, так и продолжали смотреть, приводя в небывалый трепет, видавших виды, солдат.

 22 августа, к двум часам дня, 80-ти дневная эпопея Ахульго   
            закончилась.

                82. Поиски Шамиля. (23 августа- 29 августа)
     Неимоверных усилий стоило выбить оставшихся горцев из пещер, находившихся на отвесном обрыве, над берегом Койсу.
    Приходилось спускать туда солдат на веревках.
   Многие укрепления были взорваны пороховыми зарядами и исчезли навсегда.
     Мелкие боестолкновения происходили повсеместно и в самых неожиданных местах.
     Но ни среди раненных, ни среди убитых Шамиля не было.
     Поиск его, не дал результатов, однако, лазутчики сообщили, что он скрылся в одной из пещер в ночь с 22 на 23 августа.
    Поиски продолжались.
                83.  В пещере.
В пещере было темно и сыро. Она уходила глубоко вниз, где расширялась и образовывала довольно большое пространство. Всех вместе, здесь было, не менее тридцати человек. Женщины и дети располагались в дальнем конце пещеры, куда свет почти не доходил вовсе, но откуда можно было ориентироваться в пространстве по силуэтам, мерцающим на фоне дальнего, узкого входа в пещеру, который был заложен огромным валуном и, который открывали только ночью, или, в том случае, если нужно было пронаблюдать за расположением, передвижением и количеством солдат и офицеров. 
  Джавгарат дрожала от, уже второй день, терзающей её, лихорадки. Тяжело дыша, она нежно прижимала к груди свёрнутое детское одеяльце, словно грудного ребёнка. Патимат, сняв с себя большой тёмный пуховой платок, укрыла им едва сдерживающую стон Джавгарат.  Шестилетний сын Патимат, Гази-Магомед, сидел, прижимаясь к матери  и понимающе, наблюдал за всем происходящим.
. Прильнув к узкой щели, через которую пробивался яркий луч солнца, Ахбердилав внимательно осмотрел всё, что он мог увидеть.
- Солнце уже перешло на тот берег, - сказал Ахбердилав и, обхватив своими руками огромный камень, приподняв, оторвал его от прежнего местаи тихо опустил на землю. Пещера моментально наполнилась ярким светом, осветив лица, сидящих на камнях, Шамиля и нескольких верных мюридов.
Ахверды-Магома, опустив камень, поднялся и, не приближаясь к образовавшемуся яркому окошку, стал внимательно наблюдать за происходящим на другом берегу реки.
Шамиль продолжал сидеть, слушать и о чём-то напряжённо думать. А старый лекарь Абдул-Азис, продолжал тихо говорить:
- Еды нет, воды нет. Есть больные, раненые, Усман и Кокав уже предстали перед Аллахом… мир их душе. Время работает против нас. В любую минуту, они нас могут здесь обнаружить. Нужно мелкими группами попытаться уйти отсюда. Кто-то попадётся, а кто-то… сможет уйти…

Мюриды слушали Абдул-Азиса, взвешивая каждое его слово.
Здесь были Газияв, Муса балаханский, несколько мюридов из разных аулов Дагестана и Чечни. Здесь же сидел Султанбег и Тагир из Унцукуля.
Из темноты пещеры подошёл Юнус  и протянул Шамилю длинную, кривую палку, с подвязанным зеркалом на конце.  Шамиль взял эту палку, поднялся с камня и, подойдя к ярко светящему окошку, оглядел всё, что можно было видеть на освещённом солнцем противоположном берегу Андийского Койсу. Затем, медленно высовывая в окошко зеркало, внимательно вглядывался во все уголки, окружающего его пространства. Он медленно поворачивал зеркало в разные стороны. Солнце смотрело в противоположную от пещеры сторону, и потому не было опасения, от того что кто-то увидит блик отражённого солнца, но, тем не менее, опасность была очевидна, и нужно было сохранять максимальную осторожность, абсолютно во всём. Осмотрев всё, что можно было увидеть, Шамиль, так же не спеша, вынул зеркало обратно и, оставив его на камне, прошёл на прежнее место. Мюриды внимательно смотрели на имама и, по их глазам было видно, что Шамиль сейчас принял важное для всех решение.
Выдержав, довольно долгую паузу, Шамиль сказал:
- Вот что…
                84. Скала у пещеры.
В эту же ночь, в углублённой расселине, которая не просматривалась ниоткуда, только если, при пристальном внимании, с противоположного берега - был налажен всход. Всход этот представлял из себя  довольно узкое  бревно длиной - метра четыре, с множеством сучков, напоминающих мелкие ступени. Оно давно было заготовлено для такого случая, и дожидалось своего часа внутри пещеры.
Бревно плотно поместили  в углублённую седловину, словно специально сделанную, на самом краю узкой дорожки,  под утолщённую часть этого бревна. А верхняя его часть, с помощью верёвки, плотно привязанной к его концу, была аккуратно опущена и упиралась, в такую же узкую дорожку, но на метра три с половиной, выше. Это была козья тропа, недавно, уничтоженная горцами, чтобы лишить неприятеля  возможности воспользоваться ею в своих целях.
Установив этот всход, своего рода, лесенку и, закрепив конец верёвки на выступающем из скалы уступе, Тагир повернулся к Юнусу, стоящему тут же, за его спиной и тихо сказал:
- Алхам дулилла… всё готово.
- Бисмиллахи рахмани рахим,- со вздохом, тихо ответил Юнус и тут же, спиной прижимаясь к скале, по узкой террасе, быстро стал перемещаться к пещере.
Где-то, далеко внизу, виднелись горящие костры постовых караулов, откуда доносилась старая, солдатская песня, акомпонируемая бурлящим шумом, несущегося, Андийского Койсу.
                85. Уход Шамиля из пещеры.

- Всё готово!- Шепотом, но довольно громко прокричал Юнус, войдя в пещеру.
Шамиль, освещаемый слабым фитильком масляной лампы, сидел на корточках в изголовье, тяжело дышащей Джавгарат. Сухие губы её, которые смачивал лекарь Азис влажным лоскутом, словно во сне, шевелились, а полуоткрытые глаза её, были совершенно неподвижны.
- Вы идите,- почти шёпотом сказал Шамиль, подойдя к стоящим неподалеку, мюридам.
 Я вас догоню. Ахбердилав, проследи за тем, чтобы никто из женщин и детей не пострадал в пути, им хватит этого на три жизни. Мою семью я доверяю тебе. Я вас догоню попозже.
В последний час я должен быть с Джавгарат.
    Шамиль передал Ахбердилаву Гази-Магомеда, которого держал на руках и продолжил:
Идите. Время не ждёт.
- Это невозможно,- ответил Ахбердилав и возвратил сына обратно имаму.
Без тебя мы никуда не двинемся. Нам нужен имам. Имамату нужен имам!
В это время подошёл лекарь Азис и тихо сказал:
- До утра она не доживёт. Идите. Я побуду с ней, а потом…
- Я должен…- возразил Шамиль.
- Мы все знаем, что ты должен,- сказал Абдул-Азис,- но разве не ты говорил, когда мы решили отсюда уходить, что это дело почти невозможное, но мы должны! Разве не ты говорил,  чтобы из-за одних не погибли другие, если кто-то будет ранен и не сможет идти, остальным - не останавливаться и двигаться дальше.
- Я останусь с ней,- оборвал разговор молодой унцукулец Тагир,-
 я знаю, что делать дальше. Доверьтесь мне. Один я,- инша Аллах,-  отсюда выберусь, когда тому придёт время…
- Шамиль, нас не мало… Летняя ночь коротка... Мы не успеем.
Последние аргументы Ахбердилава убедили Шамиля в справедливости их требования.
Приняв, в этой ситуации, единственно правильное решение, поддержанное одобрением  мюридов, Шамиль вынужденно направился к выходу из пещеры. У выхода привычными, но мудрёными  движениями, длинной верёвкой он привязал за плечами маленького Гази-Магомеда и, осторожно протискиваясь, выбрался из пещеры. 
Юнус стоял на маленькой площадке с внешней стороны пещеры и помогал всем, выбирающимся наружу.  Узкая терраса, от пещеры до сооружённого из бревна всхода, заполнилась людьми.
Шамиль остановился перед бревном и, оглянувшись назад, спросил:
- Кто пойдёт первым?  Не услышав ответа, Шамиль  подправил на плечах башлык, снял с ног свою обувь и, произнеся «Бисмилахи Рахмани Рахим», зажал её зубами и медленно стал подниматься по бревну, обхватывая его то руками, то ногами.  Поднявшись наверх, он прошёл по узкой террасе несколько метров, остановившись у выросшего из скалы куста, развязал концы верёвки на поясе и, спустив Гази-Магомеда, он надел свою обувь и сказав сыну, чтобы тот не двигался, возвратился к бревну.  Он помог ступить на землю поднявшемуся Султанбегу и,  сбросив вниз конец верёвки, тихо сказал:
-  Пустите пока женщин и детей… только крепче их подвязывайте.
Скоро вся терраса была заполнена людьми.
Тагир дёрнул верёвку, которая, как-то хитро, крепилась на твёрдом уступе, и медленно стравливая её с помощью Юнуса, который поднялся наверх последним, стал опускать верхний край бревна на узкую террасу.
- Да сохранит вас Аллах,- тихо сказал Тагир, когда Юнус, догоняя уходящих, исчез в темноте.

                86. Ашильта. Госпиталь.
Анна продолжала смотреть в ту сторону, где всё небо было перекрыто чёрным пороховым дымом и, поднявшейся до небес, бурой пылью.
Вдруг, Анна почувствовала, что всю её женскую душу которая, теперь полностью и  без остатка заполнена только им, Александром… вдруг, всю её душу залило каким-то невыносимо горячим огнём… и тут же, с ощущением стеклянного скрежета, резко остудило холодным потоком, леденеющей острыми иглами, воды.
Не осознавая, что она делает, Анна побежала туда, откуда мимо неё, несли окровавленные тела мёртвых и раненных, мимо несущихся куда-то солдат, казаков, милиции.

                87.  Путь Шамиля от пещеры.
Держа в руке обнажённую саблю, с двумя пистолетами за поясом, ружьём на плече и привязанным сыном за спиной, Шамиль осторожно шёл впереди длинной вереницы людей.
 Узкая, козья тропа проходила вдоль крутого  склона. Малейший неосторожный шаг мог оказаться последним для каждого идущего, но все были максимально осторожны. Наконец, тропа эта, вывела их к берегу реки, которую в кромешной тьме не было видно, но радостный шум несущихся камней и чарующая влажность  воздуха уже кружила голову и какой-то  магической мощью тянула к себе.
- Пить,- прозвучал чей-то детский голос, и тут же из-за холма, раздался выстрел. Все залегли, а впереди, в нескольких метрах от берега реки, один за другим стали зажигаться костры, которые обнаружили в немалом количестве солдат, что могло означать только одно – дальше дороги нет.
Шамиль склонился за камнем. Наблюдая за движениями у костров, он решал, что делать дальше. На фоне этих костров хорошо был виден силуэт офицера, всматривающегося в сторону, где залегла вся группа Шамиля.
- Держишь его? - спросил Шамиль Юнуса, целившегося в офицера.
- Держу.
 Шамиль, спокойно развязал верёвку, снял со спины сына, передал его матери и, затем, что-то шепнув  Султанбегу из Дылыма,  который, кивнув головой, тут же скрылся в темноте, тихо скомандовал  Юнусу:
- Стреляй!
 Раздался выстрел и все громко закричали, укрываясь за камнями: Аллах Акбар!
В ту же секунду со стороны костров ударил шквальный огонь, и, только защёлкали шомпола, забивающие в стволы новые заряды, мюриды
 с обнажёнными саблями и кинжалами кинулись на солдат.
Перелетев через костёр, Шамиль перехватил рукой, устремившийся в его сторону штык, и коротким движением рубанув вдоль шеи возникшего на его пути солдата, вихрем пролетел дальше. Вскочивший из-за камня солдат, чудом успевший зарядить ружьё,  почти в упор, выстрелил в Шамиля, но Султанбег из Дылыма, резко выпрыгнув вперёд, грудью защитил имама.
Рубя направо и налево, мюриды пробились через кордоны и уже были далеко от этих костров, когда решили спуститься к реке, чтобы, в конце концов, утолить жажду. Реки не было по-прежнему видно, но шум бурлящей воды привёл их прямо, к долгожданному берегу.
- Много не пейте,- сказал  Шамиль и тут понял,  что его жены и сына здесь нет. Он сразу же решил вернуться обратно, но Юнус из Чиркея, остановил его.
- Я пойду. Без них не вернусь,- сказал Юнус и мгновенно исчез в темноте.

- Там дальше их пост,- настороженно сказал Ахбердилав, указывая рукой вниз по течению.- Не думаю, что сейчас они будут спать…
- Какие есть предложения,- спросил Шамиль стоящих рядом мюридов.
- Понизу мы не пройдём, нужно идти верхом, но уже рассветает, незамеченными нам не пройти,- сказал ашильтинец Курбанали.
- Там дальше есть небольшая заводь, туда всегда течением наносит деревья, палки, кусты… Мы сделаем плот и запустим его. Они знают, что у нас другого пути нет, вот, пусть и  встречают, а мы пойдём верхом и, если на то будет воля Аллаха, утреннюю молитву мы проведём уже в салатавских лесах.
- Клянусь Аллахом, я знаю, что в эту ночь, ты не погибнешь, имам,- сказал Ахбердилав.
- Откуда ты знаешь?- спросил Шамиль, вслушиваясь во все звуки ночи.
- Я видел сон… Я видел, как огромной силы, дождевой поток… нас всех унёс из Ахульго. Ты, я и ещё несколько человек… перенесло на чиркатинскую сторону. Я думаю – это к спасению.
- Инша Аллах…- сказал Шамиль и оглянулся на звуки приближающихся шагов. 
Мягко ступая по мелким камням, к ним подошёл Юнус, держа за плечами Гази-Магомеда.
- Что с тобой? Мой маленький лев так устал, что не может идти сам? - принимая в свои объятия сына, улыбаясь, спросил Шамиль.
- Один… меня вот сюда, штыком ударил, а мама его кинжалом… Мне совсем не больно, но ходить я, уже не могу… я просил маму и Юнуса просил бросить меня в реку, как ты приказывал, а они…
 Прихрамывая от усталости, следом за Юнусом, подошла Патимат и, пытаясь скрыть, заполненные слезами глаза, встала на плоский камень у реки и, со словами:  «Бисмиллахи Рахмани Рахим», зачерпнув руками холодную воду, плеснула ею на своё  лицо, зачерпнув ещё раз, смочила лицо сына, нежно проведя ладонью, по его  лицу и губам. И тут же набрав полные ладони, дала ему глотнуть из своих рук.
- Какая сладкая вода!? Я такой никогда не пил… - захлёбываясь от удовольствия, сказал Газимухаммад. Шамиль склонился у воды.
- Пей ещё,- сказала Патимат, опять поднеся полные ладони к губам сына.
Гази-Магомед сделал один глоток и, подведя, своей рукой ладони матери
к губам отца сказал:
- А это тебе.
  Шамиль, так же как и Гази-Магомед, глотнул воду из ладони Патимат, придержав их руки у своих губ.
- Да, действительно, такой сладкой воды я не пил никогда… 
Ну, теперь пусть попробует эту воду мама и мы,- Инша Аллах,-  пойдём дальше, а то, когда рассветёт, нам не все здесь могут быть рады.

                88. На развалинах Ахульго.

 На развалинах Ахульго в полной темноте среди убитых и раненых, с факелом в руках, переходя от одного завала к другому, искала знакомую серую черкеску, в которой ушёл Александр, и перевязанную белой марлей голову, но найти не могла.
В развалинах стен и укреплений, теперь ужи изредка, возникали одиночные выстрелы, которые тут же подавлялись. Рукопашные, так же носили единичный характер.
Вдруг, у стены, у самого обрыва, под телом залитого кровью, горца, в свете факела, она увидела руку, с зажатой в ней рукоятью сабли, на конце которой, свою, шёлковую, розовую ленту, недавно, ею же самой привязанной.

- Александр! Саша! Нет! Нееет!
 Воткнув факел меж камней, Анна, с невероятной лёгкостью, отбросила в сторону, тело убитого горца… и, ей открылось нечто, что не имело ничего общего с её Александром…  вся голова и лицо его, были совершенно чёрными от сажи, грязи и крови. Черкеска так же не имела своего прежнего цвета, а была какой-то  буро-землистой.
Но сомнения не было,  это был именно он, он, кто  ещё, совсем недавно был живым, красивым, умным, верным своей присяге и долгу. Он, кто не счёл для себя возможным с тяжёлым ранением оставаться в лазарете, когда его товарищи идут на штурм, и ушёл, но зачем!?
- Зачем!?
Она стояла на коленях и, нежно лаская лицо Александра, громко рыдала, заливая его нескончаемым градом слёз.
- Зачем ты ушёл!? Зачем!? Чего ты добился!? Я же не смогу теперь жить… Саша, не хочу!
То ли от громкого плача, от слезы упавшей на его ресницу, глаз Остужева дрогнул и медленно открылся.
               
                89. Хаджи-Мурат преследует Шамиля.

Ночью Хаджи-Мурат поднял хунзахскую милицейскую сотню в седло, и шагом, вглядываясь в каждую кочку, скупо освещенную узкой луной, в каждый уступ на своём пути, верхней дорогой двинулся вниз по течению Андийского Койсу.
- Не стрелять! Я должен взять его живым! Мне он нужен только живым,- повторил команду  Хаджи-Мурат и перевёл коня в лёгкую рысь.
- Другого пути у них нет… К рассвету он будет у слияния двух рек… Я там его подожду,- обернувшись к милицейской сотне, строго скомандовал Хаджимурад и переводит коня в рысь.

                90. Уход  Шамиля от Хаджи-Мурата.
План Шамиля сработал. Запущенный по реке плот, как и ожидалось, привлёк внимание, расположенных поблизости постовых.  Все посты открыли по нему шквальный огонь, полагая, что мимо них на этом плоту пытается
незаметно скрыться коварный Шамиль.
А Шамиль, тем временем, прямо над головами стреляющих постовых,
вдоль склона по узкой, козьей тропинке вместе с мюридами, женщинами и детьми тихо прошёл, никем незамеченный.
Вскоре они спустились  с горы и шли теперь уже вдоль правого берега Андийского Койсу.
Уже рассветало, что не сулило им ничего хорошего. Тем не менее они дошли до места, где сходятся Андийское и Аварское Койсу, когда зоркий глаз молодого ашильтинца Курбанали заметил группу, несущихся по верхней дороге всадников.
- Имам, Там много всадников. В нашей одежде. Несутся сюда,- коротко доложил он.
- Хан мехтулинский…  Давно он хотел этой встречи, - с улыбкой сказал Шамиль, глядя на поднявшую пыль, спускающуюся с гор сотню хунзахской милиции и, тут же перевёл внимание на длинное бревно на противоположном берегу реки. Оно было далеко, невозможно далеко.
- Аллах ещё раз нам посылает возможность, избавиться от сомнений в себе, и проявить свою веру… и её силу...
Уже доносились выстрелы  от спустившихся с крутого склона всадников, и те, поднимая пыль,  во главе с Хаджи-Муратом, во всю прыть неслись в сторону преследуемых.
Шамиль подтянул на груди концы верёвки, которой был привязан к спине Гази-Магамед и, разогнавшись, взлетел над рекой, словно орёл, и в следующую секунду к удивлению всех, он уже был на другом берегу.

Здесь быстро развязав верёвку, он опустил сына на землю, подтянул к берегу длинное бревно и, крепко связав более тонкую  его сторону, бросил край верёвки на другой берег. Всадники уже были совсем близко, когда мюриды, подтянув этой верёвкой бревно к своему берегу, привязали его к крепкому уступу и, по одному, стали перебегать на противоположный берег. Двоим из мюридов, не суждено было дойти до спасительного берега. Застигнутые милицейской пулей, они рухнули с бревна и, омытые чистыми водами слившихся рек, перешли к чистоте Его милосердия. Последним перебежал Ахбердилав и тут же, ударив по краю бревна ногой,  сбросил его в реку. Один из выстрелов, достал плечо Ахбердилава, другой, на вылет пробил руку  Урус-Бека.
Все женщины и дети, едва ступили на землю, моментально скрылись за камнями и скалами, а мюриды, с винтовками и пистолетами в руках, встали плечом к плечу, образовав полукруг, в центре которого, с саблей в руке, стоял сам Шамиль.
 Шамиль узнал Хаджи-Мурата, когда он, только появился из-за скалы.
Хаджи-Мурат был разгорячён, и глаза его горели, словно два вулкана, готовые залить своим гневом всё, что охватывалось их взором. Осадив своего коня у того места, где ещё секунду назад  была переправа, он не мог поверить, что добыча, которая уже была у него в руках и, которая должна была стать свидетельством его, Хаджи-Мурата, доблести и удали -  на глазах его аскеров, уходит от него.
- Асалам Алейкум, Хаджи-Мурат. Ты хороший джигит, и конь у тебя достойный. Но если ты и мужчина, то  прыгай сюда и убей меня в честном бою.  А если не хочешь сейчас, то давай отложим это на потом… 
Хаджимурад  с нескрываемой ненавистью смотрел на Шамиля и, скрипя зубами, тяжело и громко дышал, словно тигр, упустивший свою добычу. 
Я тебя понял, Хаджи-Мурат. Жди меня, клянусь Аллахом, я скоро вернусь.
А надумаешь - приезжай ко мне сам … Аллах свидетель…  я всегда буду тебе рад! Мир тебе и благословение Аллаха!
Шамиль вставил саблю в ножны и, повернувшись спиной к Хаджи-Мурату, и уверенно пошел вперёд.
Мюриды в одно мгновенье сошлись за спиной имама, образовав собой, как обычно, плотную, защитную стену. Тут же следом за мюридами, выйдя из своих укрытий, потянулись раненые,  женщины и дети.
- Не стрелять,- процедил сквозь зубы Хаджи-Мурат, глядя на удаляющихся людей,- я сказал - только живым… он мне нужен только живым!
Хаджи-Мурат, жестко «двинул» коня и, не отводя глаз от противоположного берега, медленно стал удаляться от места своего поражения. Как только милицейский отряд скрылся за скалой, Ахбердилав, Юсуп ашильтинский и Тахир унцукульский, убедившись, что Хаджимурад со своей сотней милиционеров, уехал, вышли из-за укрытий и, закинув за спину ружья, устремились  вслед за  своими товарищами, в сторону, где уже высились горы лесистого Салатау, откуда до Чечни было рукой подать.

                91. Ущелье в Чечне.
Шамиль с сыном за спиной, шел далеко впереди небольшой вереницы  бесконечно уставших людей, состоящей из и двенадцати его мюридов, трёх женщин и детей, общей численностью не более двадцати человек.
Путь их теперь пролегал по узкой горной тропинке, идущей вдоль обрыва
 и, с благословения Аллаха, вела их в спасительные земли горной Ичкерии.
Вдруг, буквально в двух шагах от Шамиля, подняв облако пыли, ударился оземь, огромный горный орёл и тут же взмыл опять в небо, унося в когтях чёрную, извивающуюся змею. Тяжело размахивая крыльями, орёл, на секунду  завис в воздухе, оказавшись прямо в центре солнечного круга, затем, скользнув, по его верхнему краю, устремился вдоль огромного в длинных тенях ущелья, освещённого утренним прохладным солнцем, в ту сторону, откуда, с огромной болью в душе, уходил сейчас он, имам этой земли.
Шамиль смотрел вслед улетающему орлу икак-то странно кивал головой то ли ему, как вечному властителю этих гор, то ли ему, как посланнику Пророка, всегда возникающего на его пути, в самые сложные и важные моменты жизни. Имам кивал в знак согласия и понимания того, что ему предстоит ещё долгий и тяжкий путь, который он когда-то избрал для себя - это путь борьбы за веру, свободу, равенство и справедливости и, который никто кроме него не сможет пройти, и повести этим путём, всех тех, кто, с благословения Аллаха, встанет рядом с ним.
Слегка прихрамывая, к Шамилю подошёл Юнус.
- Имам, не стоит идти так открыто, может укроемся, дождёмся ночи.
Я хорошо знаю эту дорогу, в темноте не заблудимся.
- Теперь всё будет хорошо, Юнус, я знаю. Теперь всё будет хорошо, пойдём,- сказал Шамиль и, подправив рукоятку сабли, чтобы она  не задевала раненую ногу сына, опять пошёл по узкой тропинке.
- Дай мне Гази-Магомеда, я его немного понесу.
- Ничего, брат, пусть поспит. Я ещё не устал.
Когда они вышли на чеченские, ещё не лесистые, но густо поросшие сочной зеленью, земли, несмотря на невыносимую усталость, ноги их стали нести  почему-то быстрее.  Шамиль, с сыном за спиной, и Юнус оторвались  от всей остальной группы, шагов на сто, когда, свернув за небольшую гору, они вышли на дорогу, ведущую в сторону чеченского аула Зандак. Здесь они встретили старика, сидящего на траве, с пастушьей палкой в руке. Неподалеку от него, ниже по склону, паслась небольшая отара овец. Увидев незнакомцев, старик встал и внимательно разглядывая их сказал по-чеченски:
-  Мир вам и благословение Аллаха… не с Ахульго ли вы идёте, случайно?
- Да, отец, ещё вчера мы были там,- чуть замедлив шаг, ответил Шамиль.
- Какие новости об Ахульго, вы знаете?... Да вы подождите! Скажите, что с Ахульго?
- Шамиля убили, а Ахульго взято,- остановившись на секунду, сказал Шамиль и продолжил своё движение дальше.
Услышав это, старик побледнел, встал, дрожа всем телом, пробежал несколько шагов вперёд, упал лицом вниз и заплакал. Но, ни Шамиль, ни Юнус уже не видели страданий бедного старика, оставив его позади.
Когда же, длинной вереницей, сюда подошли другие, старик поднялся весь в слезах и со слабой надеждой на ошибку спросил, обращаясь ко всем сразу:
- Это правда!? Скажите, правда, что Шамиль пал? Правда, что имама убили!? 
Ахбердилав, видя искренне расстроившегося пожилого человека, ответил ему:
- Нет, отец, имам жив. Он, один из тех двоих, которые прошли сейчас мимо…
Старик, без папахи, босиком побежал за имамом. Добежав до того места, где имам с Юнусом присели отдохнуть, обхватив руками колени имама, старик опять заплакал и сказал:
- Дай Аллах, чтобы для нас не настал день, когда ты умрёшь!
На глазах имама, тоже появились слёзы.
Ахбердилав, подойдя к ним, подал старику его папаху.
- Отец, вы потеряли папаху… там…
- Мы потеряли папаху, но мы не потеряли надежду.
Там, сынок… - принимая папаху, быстро заговорил старик,-
Там бараны. Восемь, что чёрные - это мои. Семь из них я с радостью дарю вам… за хорошую весть!... О, Аллах, какие же вы все огромные! Что для вас семь баранов… режьте всех… моих баранов,- хлеба пока только вот это,- старик извлёк из-за пазухи лепёшку плоского чурека и сунул её в руку впервые растерявшегося, Ахбердилава,-  и запомните, вы проиграли битву, но вас не победили! – с этими словами, босиком, старик побежал в сторону своего аула,- Слава Аллаху, слава Аллаху!
- Отец, об этом никто не должен знать, отец…- но старик уже был далеко! Слова Ахбердилава он, конечно, услышал, но дальше бежал, и громко себе приговаривал:
- Об этом должен знать, каждый правоверный мусульманин…  каждый честный человек… каждый, для кого слово – Родина – не пустое слово…
К имаму, у которого на колене сидел, проснувшийся от крика старика,  маленький Гази-Магомед, подошли все остальные, оставшиеся в живых, горцы. Они окружили имама. Их осталось не много, но они поняли сейчас, именно сейчас, что перед ними длинная дорога, которую надо одолеть,
что другого пути у них нет, и быть не может.
А эхо всё множило и повторяло слова старого пастуха, несущего в аул радостную весть

                К О Н Е Ц     Ф И Л Ь М А