Друг

Было тихо. На берегу озера пахло болотом и водорослями. Тёплый затхлый пар тягостно, как от трупа, отделялся от воды. Да и сама вода была противно тёплой.

Зритель сей давящей картины поднялся с сухой земли, потянулся, разминая затёкшую спину и конечности, и поплёлся вдоль берега, огибая водоём. На другом бережку он заприметил деревья и кусты, обещавшие убаюкивающую прохладу. Но студёной воды не нашлось, зато откуда-то появилась пара комаров и принялась настойчиво кружить над ним. В досаде и лёгком огорчении он вяло отмахнулся от них и продолжил бродить вдоль озерца, скользя взглядом по непривычно спокойной глади.

Наткнувшись на оставленные у воды удочки с заброшенными поплавками, а затем и на болтающих в высоких травах осоки рыбаков, он состроил почти ту же мину, что и при встрече с комарами. Завидев его, один из удильщиков толкнул локтем другого, некрасиво указав на пришельца пальцем. Второй, подмигнув, поднял с покрытой травяным пушком земли стопку и, протянув её в сторону незваного гостя, лукаво произнёс: «Третьим будешь?»

Гость поглядел на прозрачную жидкость молча, даже поверхностно, не обратив внимания на лёгкую издёвку, и, развернувшись, устремился на другой, безлюдный, край озера.

Здесь начинался песок: мягкий и тёплый — он спускался с отвесной горочки к воде. Текучая субстанция воспроизводила смирное, редко голубое небо и искрилась от неустанно горящего солнца.

Его глаза, отразив угольными зрачками блеск воды, заиграли надеждой и предвкушением. По какому-то, не зависящему от него наваждению и внутреннему зову, он, не раздумывая, припустил вниз и с разбегу, стремительным ножом разрезая безмолвие воды, влетел в озёрную пучину. Он разбудил волны, раздробив на осколки ослепительных брызг водное зеркало…

Жидкое стекло вновь было целым, а он плыл и плыл, плыл и плыл, до изнеможения. Вода обдавала его мокрой пылью, при неосторожном и сильном гребке заливала нос и рот, и он кашлял, чихал, на секунду останавливался и плыл дальше.

Телу над поверхностью снова сделалось жарко, вода больше не охлаждала, а он всё плыл, всё искал… Добравшись до середины озера, он прекратил своё сражение с неподатливой массой воды и принялся вращать головой из стороны в сторону, точно высматривая кого-то.

Он видел, как друг – самый лучший, самый преданный – заплыл когда-то сюда, на это место. Прошёл год: озеро покрывалось противной, царапающей до крови, холодной ледяной коркой; потом, весной, потрескавшись, словно в зияющие на раннем, свежем апрельском солнце раны выплёскивало себя, своё застоявшееся тело, пускало первую кровь. А друг всё не возвращался.

И сейчас оно такое, как тогда. Зрелое, зовущее, радостное и тёплое. Горячее, или это у него горячка? Самое время узнать, понять, найти…

– Смотрите-смотрите! — раздалось с берега. Хотя до ближайшей песчаной полоски было далеко. Наверно, поблизости ходит лодка. Он не отвлекался на такие мелочи. Ещё один комар, назойливая муха, ещё один путающийся под ногами любопытный прохожий. Точнее, проплывающий. Нельзя отвлекаться, нельзя дать сбить себя с толку. Душно. Ему стало нестерпимо душно, будто слёзы подступили к горлу и, сдавливая, душили его. Но он не плакал. Никогда. А она часто плакала, такими солёными и горячими каплями, будто словами. Да, его лучший друг был девушкой и носил смешные, торчащие вверх косички.

А как забыть тот день, когда она в первый раз поцеловала его, стиснула в объятиях, чуть не задушила?! Он, не привыкший к подобному проявлению чувств, отпрянул от неё и лишь глянул недоверчиво. Но она не обиделась. Покачала головой и улыбнулась… Как она ему улыбнулась!

У него закружилась голова, и – больше не в силах бороться с зыбкой, переменчивой стихией, – он перестал грести…

– Он же тонет! — услышал он и пошёл ко дну, прохладному, пахнущему илом, принимающему в себя всё и вся, будто к родной матери. Угасая, он почувствовал вибрации, словно неподалёку от него что-то тяжёлое и шумное погрузилось в воду.

Родная мать? Он начинал бредить, он звал её, он стремился к ней. Когда он видел её последний раз? В детстве? Помнил ли он её? Грустный взгляд, тёплый материнский живот, в который можно было уткнуться носом. Он жаждал сна и забытья, даже смерти, но…

Солнце совсем расшалилось и разбрасывало свои щедроты во всю ширь дня, одаривая собой всех и вся, не спрашивая, нуждался ли хоть кто-нибудь в подобной заботе. Он лежал на чём-то твёрдом. Горбатая, искривлённая поверхность заставила его позвоночник пылать; мышцы затекли и одеревенели. Уши будто заложило ватой. Открыв глаза, он невидяще, с полным безразличием, окинул прищуренным взглядом небо. Ни облачка. Ни ряби ветра. Безжизненное.

«Я умер?» — эта мысль невольно пронеслась в его голове. Его тело мерно раскачивалось. Он напряг слух и наконец различил лёгкие шлепки, а за ними и плеск невыносимой воды.

– Очнулся! — довольный голос ворвался в его сознание, а над самой головой, создавая лёгкую тень, нависла круглая усатая морда. Она дико улыбалась. — Эх ты, утопленник! Кто ж так далеко заплывает да при такой жаре? Нагрелась макушка, и тю-тю! Передавай привет предкам и пиши завещание потомкам.

– Бедненький! — ещё один голос. Только звонче и выше. Он приподнялся и различил девочку с белыми косичками. Она сидела на носу обшарпанной старой деревянной лодки и с нежностью глядела на несостоявшегося утопленника. — Совсем ослабел. Пап, как причалим, давай отведём его к нам?

– Какой – к нам! Мать нас незнамо с кем на порог не пустит, да и Джульбарс увидит — сгрызёт. Не любит он чужих! — Отец, орудуя вёслами, недовольно поморщился. — Ещё бродяг нам не хватало, — прибавил усатый себе под нос, но звонкий воздух, отразив сказанное от воды, сделал его слова достоянием присутствующих.

Девочка посмотрела на отца с осуждением и покраснела: ей стало стыдно, что он ведёт такие речи при постороннем, да ещё попавшем в беду. Искоса она поглядела на лежавшего в лодке, и её бирюзовые глаза наполнились солёной влагой. Совсем как у НЕЁ! Он потянулся к девочке, да что там — он бросился к ней с такой неистовостью, с такой любовью…

– Ш-ш! Приблуда! Лодку перевернёшь! — зарычал отец и замахал лапами…

– Сам чуть не утоп и нас решил за собой! — плевался, стоя на берегу, усатый и с негодованием и даже яростью выговаривал спасённому. По наполовину мокрым штанам усатого скатывалась вода.

Девочка с косичками опустилась возле несчастного утопленника на колени и погладила его по лохматой морде. В благодарность тот тихо гавкнул что-то ласковое и нежное.

  – Лиля, отойди! Может, блохастый, или лишай у него! — буркнул недовольно отец.

– Ты же его на руки брал, когда из воды вытаскивал! — возразила умная девчушка и сурово сверкнула бирюзовыми глазками.

– Так то – в воде! Все блохи попрятались или утопли! Идти надо. Ещё обсыхать придётся — все сиденья в машине зальём! — усатый оттащил лодку к кустам и принялся разбирать снасти.

Лиля окинула спасённого долгим проникающим взглядом и, виновато улыбнувшись, последовала за отцом, уже двигавшимся с рюкзаком в сторону автомобильной стоянки…

Он бросил последний взгляд вслед босым белым ступням. Длинные, тонюсенькие ножки постепенно удалялись по усеянной сосновыми иголками дорожке, унося с собой другую. Да, другую. Отвернувшись, он смерил умным тёмным глазком гладкую поверхность ничего не выражающего озерца. Снова стало тихо. Как в тот раз.

Вздёрнув короткий обтрепавшийся хвостик, он затрусил в противоположную сторону.