И в схватке с целым морем бед

Непрерывный писк дрожащего птенца пропитывал некрепкое скопление соломенных прутьев, как растопленное масло корку свежего хлеба. Птенец выглядывал из гнезда, раскрывая аккуратный клюв навстречу тучам, и пытался докричаться до матери, беспечно бросившей его умирать в ловушке, будто среди стали. Черные перья вздымались с малейшим дуновением ветра. Язва-буря смачным плевком отбросила комок к стволу дерева и накрыла шальной соломой, норовившей вырваться из схемы гнезда.

Ворона-мать сбросилась с неба камнем и точным движением – хруст – выклевала птенцу правый глаз. Тот судорожно задрожал, неистово, истошно разрываясь в криках боли. Ручейки крови побежали в укрытие по мягким черным перьям.

Ворона величественно вскричала, обращаясь к миру. Она поднялась в воздух, расправила крылья, на секунду закрыв меланхолично белый свет неба, каркнула, распахнула широкую кровожадную пасть и проглотила птенца.

Щедро раскрашенное красным, перо отлетело и прилипло к стволу сосны.

Делакруа мечтал потерять сон, как иные жаждут богатства, славы или женщин. Его разбитый снами разум давно уже воспринимал потерю, как вывернутое наизнанку приобретение.

Он открыл глаза...глаз, бессмысленно уставился в потолок, приподнялся с матраса, покрытого хвоей, застыл в неверии (который раз) перед зеркалом. И, наклонившись, двумя руками, растягивая в разные стороны веки, раскрыл правый глаз.

Опять закатился. Пришлось поправлять. Неестественно синяя радужка, отблески на стекле, он каждый раз чувствовал себя марионеткой, запутавшейся в собственных нитях. И каждый раз он тянул за них, пытаясь освободиться, и отрывал, лишая себя возможности двигаться. Одну за другой.

Тик-так. Скрип.

Деревянные полы заскрипели, когда он пятками в дырявых носках зашагал по полутемному дому, в порыве грустных детских мечт покачиваясь на пятках.

Но стены не смеялись. Они оглядывали Делакруа, как чужака, вернее, смотрели на его стеклянный глаз и замолкали, застывали, затвердевали, словно средневековые руины. И он, угрюмый, согласно понурил голову, с заметным усилием оставаясь на ногах – их подкашивал сухой и отчужденный воздух.

Мать ушла на работу, оставив за собой на кухне облако щекочущих ноздри духов и давно остывший завтрак. Ее попытки вывести сына к свету за прошедшие три месяца с возвращения лишили немолодую женщину последней надежды и она зажила сама, по-новому, закрывшись от своего единственного чада так же плотно, как и он от нее.

Деревянный дом посвистывал на сквозняке, вздыхая временами о своей пустоте. Призрак Делакруа.

Да, скоро его по голову накроет сосновыми иглами. Они забьются в нос, уши, рукава, глаза… глаз.

Парень спрятался на чердаке, в проеме между шкафами, обхватив себя побелевшими костяшками пальцев.

Промозглый ветер.

Вид из окна, его высота напоминали о море. Делакруа в приступе бессильной ярости задернул занавески, едва не сорвав их напрочь. Не жалея.

Сложно забыть о море, о кораблях, о прошлом, живя в прибрежном городке. Он вовсе не хотел вспоминать. Впрочем, он и так все отчетливо и прекрасно помнил. И забивался в свой угол между шкафами, зажмуривая единственный живой глаз. Второй, не моргая, безразлично уставился в стену. Зрачок не двигался. Пустота.

Ему некуда было возвращаться, кроме как в пропахший пылью, хвоей и холодом мавзолей заглохших мыслей и разговоров. Делакруа на кухне мерещился запах мертвечины. Он давно не ел и свитер на нем был словно обвисшая вторая кожа, не стиранный больше недели.

Ему было страшно. Он вздрагивал от малейшего шума и жался от тишины.

Рваная соленая форма синеватого цвета выцветала на подоконнике. Над ней порхали мотыльки с рваными крыльями.

— Делакруа, на воронье гнездо, — услышал парень в громогласном потоке указаний. Он взобрался на пост, перебирая по памяти балки лестницы — сильный ветер не разрешал смотреть на мир без слез. Судно раскачивало, как бумажный кораблик. Делакруа едва не слетел в объятья морской пены, но вовремя ухватился за перила, свесившись на наблюдательном посту. Паника сжала товарищей, шариками раскидывая их по палубе.

Волна-гигант.

Блекло-синие волны разбежались по сторонам. Они захватывали реальность, захватывали ее в водоворот. Их ярые всплески звучали криками в облачном штормовом небе, отдававшим серым свечением.

Море носилось американскими горками, котлами и чертями, крутилось, вздымалось, пыхтело, пытаясь затопить небо.

Делакруа не заметил, когда корабль накрыло. Команда медленно опустилась на дно. Тела, одно за другим, плавно падали на песок, вокруг них скапливались тучки рыб, а дьявольский танец стихий оставался над ними — перед мертвыми у них больше не было власти.

Столб опасно качался, оторванный от судна. Делакруа, обездвиженный и парализованный, уставился на горизонт, который уже был почти не различим. Потеря товарищей была слишком свежей, чтобы разбить ему сердце. Зато волны яростно визжали, обещая сделать это, как только дотянут мокрые и холодные языки до его хрупкой человеческой плоти.

Он не различал уже, где были его руки, где перила, словно они стали единым целым. У Делакруа не было мыслей — только волны, вспыхивавшие в его искрящихся глазах.

Он едва не выпустил перила. Увидел лицо.

Нет, морду.

Морду, заслонившую все небо и горизонт, покрытую крутящимися шариками глазных яблок. Их было сотни, тысячи — несчитанное множество, вертящихся во все стороны, заставляющих душу прятаться под взглядами в пятки, вздрагивать и изворачиваться, стыдливо ожидая тени.

Бог бури и шторма заревел. Только где его рот — про себя воскликнул Делакруа.

Морда уставилась на Делакруа, все глаза сразу. И он затрясся в первозданном испуге.

Из моря выползли десятки тонких рук. Одна из них, обогнав прочие, рванула к лицу юноши, замерла на секунду, будто прицеливаясь, и…

Хрусть.

Вырвала глаз.

В истошном крике бросаясь на колени, прижимая руку к заполненной кровью полой дыре на лице, Делакруа не увидел, как глаз его море налепило на божью морду.

Он выпал из вороньего гнезда, растворенный в морской пене. Зловещие волны выбросили его на пляже родного городка. Несчастный очнулся уже в мертвой хватке матери.

Дверь хрипло скрипнула под неуверенным толчком Делакруа. В одних дырявых носках он засеменил по влажной земле, то и дело припадая к соснам, чтобы опереться. Парень с мукой поднимал голову к небу, следя за ровной прямой птичьего полета. Его правый глаз больше не мог выдавливать из себя слезы. За него скупыми смолянистыми каплями рыдали родные сосны.

Нетвердой походкой Делакруа пробирался сквозь лесную чащу, в ее глубоких, отзывающихся эхом, звучаниях. Он побоялся сгнить в деревянном домашнем гробу, быть похороненным под елью. Страх сковал его запястья и потянул за собой.

Отросшие волосы веером приподнялись с порывами ветра и подпрыгнули с рыком грома. Левый глаз широко раскрылся.

Делакруа резко выдохнул и сорвался с места. Внезапно обретшие силу ноги скоро понесли его вперед.

Он побежал в испуге, не оглядываясь. Ноги несли его, как крылья. Он спотыкался, едва не падал, но бежал дальше против ветра.

Движение захватило его сосуды, разливалось по ним вином, он того и не заметил. Бежал, вспоминал, снова бежал и вспоминал, а мимо него проносились титаны-деревья.

Каждая клеточка тела отзывалась в этом беге, отвечала ему с убежденностью и готовностью

Предатели-ноги принесли к обрыву. Море расслабленно и самоуверенно плескалось под Делакруа.

Туман расстилался по сине-зеленой водяной глади и по живой радужке юноши. Ему хотелось обругать море, бросить в него что-то, даже самого себя.

Но он промолчал. Вспомнил корабль, бурю, дом, мать, сосны. Белых мотыльков.

Поросшие мхом скалы вздрогнули. Морда многоглазого бога сверкнула на горизонте.

6.04.2019