Иван Терпович

                Иван Терпович
1.
 «Нет ничего, что не может быть восстановлено, кроме смерти, но и она — лишь момент перехода в другое состояние», — подумал Иван Терпович Певтор, собирая свои гулкие  кости по ступенькам супермаркета, с которых он, поскользнувшись, упал на тротуар, жестоко и навсегда спаянный гасторбайтерами, этими неизменными любителями горизонтальных архитектурных паттернов,  этими защёлкивателями последних пазлов в бетонные  гештальты городов, городов, стремящихся закрыть своей мёртвой плотью и траву, и поле, и лес, чтобы слиться  в один мегалополис, монстр-спрут,  своими  инфернальными щупальцами высасывающий  из душ  натуральное тепло и злокозненно вынашивающий идею  удушения человечества.  Но вернёмся к Ивану.
 Купленные две бутылки вина, разбившись, залили его белые брюки, так, что получилось, будто  он где-то брёл по колено в крови.  Даже не переодевшись, он снова вошёл в магазин и восстановил то, что может быть восстановлено, при этом забыв, что сомнительная философема, промелькнувшая в его голове в момент падения, относилась не к вину, а к безвозвратно погибающей жизни деятельного человека.
Три дня назад Иван Терпович потерял беременную жену с ребёнком в утробе, которому не удалось сделать даже один самостоятельный вздох в этом мире. Она возвращалась с тренинга начинающих матерей, и её сбил автомобиль. Паренёк, по вине которого это было совершено, на корточках сидел возле серебристого «Rojo», держал своё лицо, которое, как ему  казалось, вот-вот у него отвалится, и молчал. И когда его  увозили гаишники, он так и не сказал ни слова, не отнял от щёк трясущихся ладоней, сел в серый полицейский «коробок», и уехал, как будто унося бессловесную безликую судьбу Ивана Терповича в двух судорожных горстях виновника ДТП. Иван представил, как  он потом, когда захочет убрать руки, снимет так же  приросшее к ним лицо, и здесь  выглянет Скелетиха, безносая бабка, последняя гостья каждого.
Надо сказать, что Терпович  до сих пор  не поверил в произошедшее. Недавно ещё было всё в порядке, была  семья, готовящаяся  к пополнению, на работе – карьерный рост после удачно заключённого контракта,  прекрасное здоровье, перманентный энтузиазм, и вот всё это счастье развалилось и разлетелось в один миг, как бутылка красного вина,  выпачкавшая  красной кровью подлого бытия  белые духовно-справедливые мантии добродетельного  крылатого   ареопага,  вроде бы висевшего  над Ивановой семьёй, но теперь отлетевшего  в ужасе и стыдобе в небесную прачечную.
Сейчас же  Иван Терпович, подобно  внезапно оглохшему чечёточнику,  выщелкав каблуками на подъездных плитках полтора периода одичалых синкоп   и с саксофонным визгом шарниров отворачивая  лист дверного металла, заходил  в свою квартиру. Запозавчера?  Нет, сто лет назад бывшую полной чашей семейного счастья, квартиру, ныне  превратившуюся в затхлый чулан одиночества, подсвечиваемый лишь затухающими глазами пьяного Ивана. В этих глазах кроме больного огня не было ничего, и этот огонь не только не мог разжечь новую будущую жизнь, но и даже был не в состоянии осветить прошлое.
 Зазвонил телефон, заиграв гитарным сиплым голосом мелодию вальса Сеговии, нагло спёртую какими-то финнами. Вальсок был так себе, одним пальцем в три часа ночи его можно было сыграть с завязанными глазами, и, хоть бы испанцы, но при чём тут финны?
Номер не определился/ unknow
— Алло, — сказал Иван, не узнав свой голос, втёкший в динамик, как только что втекло красное вино в его тоже красную глотку, перед тем как он подставил к уху, догадайтесь, какую, трубку. А вот и нет, синюю.
—Карл! Восемь, пять, медведь-батарея, макрель-форель, копипаста!  Приём, — прокаркали  на том конце эту несусветную чушь и потребовали пароль.
Иван Терпович пароля не знал.
— Вы ошиблись номером, — сказал он, и нажал «отбой».
Через секунду он уже забыл об этом.
Раньше мир  был комплементарен Ивану Терповичу,  и относился к нему хорошо, так же как и он к миру, всё получалось легко и с первого раза. После смерти жены физический мир заупрямился и стал неуклюж. За что бы ни взялся Терпович, всё словно стало сопротивляться всякому  воздействию, и приходилось прилагать тройное усилие, чтобы сделать то, на что раньше с лихвой хватало и половины. Вчера собирая  диван, он покатил на колёсиках его движущуюся часть. У Ивана болела спина, и толкать приходилось стоя на коленях, но проклятое колесо зацепилось за вылезший из пола гвоздь и не ехало. Иван, что называется, психанул. Он с прыжка рухнул всем весом на половину дивана, и раздался хруст. Диван сломался и стоял как некое животное с перебитым хребтом, на одних лишь передних лапах. Шкаф, куда Иван убирал подушки и простынь с одеялом, стоял не по уровню, магнит не доходил до железки на двери, из-за чего дверь всё время открывалась. Когда-то он бы даже этого не заметил, и не замечал никогда, но сегодня его взбесило так, что он ударил ногой несчастную  дверь, и она кракнула и сломалась пополам, высыпаясь опилками и кусками ДСП на коричневый крашеный пол. Решив успокоиться и попить чаю, Иван пошёл на кухню и подставил пластмассовый цилиндр чайника под кран. Из крана вырвался необычайно мощный столб воды и облил всё вокруг. Всё же сколько-то воды попало в нутро этого тупого гаджета, и мокрый Иван в сердцах ухнул его на белеющий в полумраке квартиры круг подставки. Чайник не закипал. Закипал разум. Собственно, чай, хранящийся в высоком картонном тубусе, оказался в самом дальнем углу настенного шкафа, заставленный какими-то разноцветными баночками, скляночками и коробочками  со странными подписками,  как то: «Трава, повышающая потенцию», «стевиозиды», «арахис Кракатук», «Успокоительный сбор № 29,5», «диуретики», «Вулканическая соль», «Восьмой чёрный горький котловой ройбуш», «Искусственное кофе», почему-то «Эстрадиол», «Кувыртская клетчатка»,  и прочей чепухой. Как только Иван потянул тубус на белый свет, вся эта чепуха ожила и вывалилась на пол. Терпович пнул её ногой и отвернулся. Поняв, что чая ему не попить, он решил починить диван (Иван чинит диван) и лечь спать, хоть на дворе было ещё бесцветное утро. Он открыл полку в столе, где была отвёртка и саморезы. Но, кроме нужных вещей, там лежало ещё много всякого железного хлама. Иван Терпович начал в нём копаться, отыскивая отвёртку, при этом не выдвигая полностью полку. Она вдруг оказалась короткой, и, отцепившись от стола, рухнула на пол, рассыпав железки по кухне. Терпович эти железки собирать не стал, и они лежали на полу, как кишки какого-нибудь киборга и огорчённо поблёскивали. Ни с того ни с сего Ваня решил побриться, и надо ли говорить, что если бы он ретроградно пользовался опасной бритвой, то мы бы минуты в три потеряли такого ценного героя.  Всё обошлось, и  герой, в крайнем раздражении на полупобритом лице, лёг на перебитый диван как на шезлонг, поднял недоконченную  бутылку вина, стоявшую тут же,   и вылил остатки красной жидкости себе в рот. Часть густого месива выплеснулась на неубранную простыню  возле его головы, и Ваня стал похож на убиенного монаха – юродивого времён Иоанна четвёртого. Ко всему прочему у него ещё заболел зуб, который его не беспокоил очень давно. Зуб этот был несколько кривоват, пломба была поставлена на скорую руку полудиким  врачом в стране пятого мира. Видимо, этот горе-стоматолог не до конца прочистил каналы, и надо было бы по идее перепломбировать, но было всё как-то некогда, да и Маша говорила, что ему так идёт.
«Когда это началось»? —  спрашивал себя Иван уже три дня подряд, — «из-за чего»? Его аналитический ум даже в хмельном угаре  исправно работал. Вот он жил, всё было хорошо, на работе всё прекрасно, два повышения за год, путёвка в Наземан, город Кадингирра,  и тут вдруг всё рухнуло. Нет, так не бывает.
«Из-за смерти Маши», — подумал он вдруг, — «это из-за её смерти».
 Но тут его осенило, что это всё началось гораздо раньше, чем случилась эта трагедия, даже более того, –  смерть жены и была следствием ЭТОГО. Он не заметил, как провалился в сон, тяжёлый и густой как красное дешёвое вино. В этом сне было, что он пошёл почистить зубы в ванную, и дверь ему открыл какой-то длинный худой мужик с птичьей головой.
— Спасибо, Сместитель!— поблагодарил его Ваня, ничуть не удивившись факту присутствия постороннего человека в квартире. Он зашёл в ванную и достал с полки щётку и тюбик, на котором было написано «зубная копипаста»
«Копипаста»! — про себя хмыкнул Иван, и выдавил белую фтористую  личинку  на взъерошенный ворс щётки.
«Ну ладно, вроде ничо», — подумал он, и взглянул на себя в зеркало. Оттуда на него смотрело незнакомое лицо. Это лицо ощерилось; из-за периферии зрения вылезшая  рука вытащила передний зуб, который был с резьбой на конце.
— Карл, дорогой, будешь чай? — раздалось из кухни.
— Не! — крикнул Иван. Почему-то ему было безразлично, что его назвали чужим именем, и что он теперь без зуба.
Мужик с птичьим лицом закрыл за ним дверь в ванной. Ваня протянул ему зуб.
— Спасибо, СМИситель, — сказал ему мужик, и Ваня проснулся.
—Надо же, какая чушь присниться может, — сказал он вслух  и пошёл в ванную умыть лицо. Неделю назад он поставил новый смеситель, и теперь в ванной не капало.
«Прикинь, а смеситель похож на какую-то птицу, и я её тяну за клюв», — сказал сам себе  Иван, открывая воду.
 «Копипаста. Тупое слово прицепилось», — выругался он, когда брал в руки тюбик колгейта, чтобы почистить зубы. Когда он кидал обратно в стакан щётку, зуб снова напомнил о себе.
Потом Ваня стал собираться в магазин за вином.
Насмешливый день прошёл просто так, будто тупыми ботинками  прогулявшись по  глазам  вечно занятых всякой ерундой людей, но Ваня знал его боль и страх, Ваня отслеживал каждую его злокачественную  тень, живой тряпкой переползающую из одного угла в другой. Ссыхающаяся  порой до ничтожества, до жалкой прихвостни её отбросившего предмета,  ползучая планиметрическая   мразь помнит, что её унижения не бесконечны, так как всепоглощающий мрак уже тянется к городу, и скоро будет здесь, вберёт в себя её и ей подобных,  зачерняя сверкающего гуляку.
   Вечером, когда уже начала концентрироваться темнота, Иван  почувствовал потребность выйти во двор. Накинув на себя пальто, он прошёл под горбом дверного прострела в сгущающиеся сумерки.
Сев на скамейку, он неожиданно для себя самого закричал. Крик отделился от него и стал подниматься в небо как чёрный дым. В это время холодная пустота внутри него стала горячей и плотной. Крик этот будто отдалил его от реальности, и он стал одинок по отношению к самому себе.
«Ну, всё прохладимшись и буде», — порассуждал Иван, удивившись несколько  профаническому стилю собственной  мысли. Позже эта дикость разговаривать  с самим собой станет его привычкой, разговаривать-то больше не с кем, никого ведь нет!
Когда Иван зашёл в подъезд, случилось то, отчего он чуть было не сошёл с ума. Подходя к своей квартире, он заметил в полумраке тамбура  какое-то движение. На него шёл человек.
«Сосед, наверное», — мысленно промычал Ваня, — «не буду здороваться, не нравится он мне, вообще козёл».
Но это был не сосед. Ещё не до конца воспринимая видимую картину, Иван столкнулся взглядом с… Машей!
— Маша? – спросил он тихо, и его спина прилипла к стене. Мимо него проходила его умершая жена и отводила глаза. Она шла как в замедленной съёмке. Ивану казалось, что она не касается грязного пола подъезда.
Она  зашла за угол, и только тут Ваня встрепенулся.
— Маша! – закричал он, и побежал за женщиной, поднимающейся бегом по лестнице.
Терпович бегал отнюдь не плохо, но тут он опоздал. Захлопнулись двери лифта на втором этаже, и тяжёлый железный короб начал поднимать наверх счастье Ивана, со скрежетом тросов ускользающее из его рук.
Он бросился вверх по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки. Сколько этажей он пробежал, Иван не знал. Остановился он только тогда, когда где-то наверху в пустой тишине хлопнули открывающиеся двери лифта. Звук эхом прокатился вниз и накрыл Терповича как миномётный шквал. Ваня схватился за голову и присел на корточки, спиной прочертив толстую полосу на белёной стене. Ему показалась, что теперь Маша ушла от него навсегда.
«Да как же это может быть»? — заскулил он внутри, — «я же сам был на похоронах».
Он живо вспомнил тот холодный тёмный день, плачущих родственников, затянутых в чёрные одежды, слёзы, похоронную процессию, жирным ужом скользящую меж кривых памятников. С ним тогда осталось мерзкое ощущение гнилой земли, приросшее к его руке на несколько дней. Последней земли. Земли, оторвавшейся от его пальцев и с гулким стуком упавшей на обтянутый красным крепом гроб.
«Всё, что-то не то, надо успокоиться, ещё галлюцинаций не хватало». «Может это была её сестра, бывают же близняшки, у неё была сестра?», — спрашивал сам себя Иван Терпович и не получал ответа.
«Нормально. Нормально всё», — думал он, — «надо спуститься домой, надо успокоиться».
На его этаже плохо горела лампочка, и он, щуря глаза, подошёл к двери своей квартиры. Дверь была приоткрыта, и  пласт света вертикально разрубал подъездный мрак.
«Когда я её успел открыть, а может, когда ходил на улицу не закрыл»? — недоумевал Ваня, захлопывая стальной лист и защёлкивая его на все замки. В квартире он увидел тот же беспорядок, который стал для него почти родным, ведь Ваня был его создателем. Но беспорядок этот был теперь какой-то зловещий, будто кто-то побывал здесь в его отсутствие.
Внезапно от самого себя Терпович решил посмотреть телевизор. Нашёл пульт и включил стоящий в тёмном углу плоский монитор. Из его светлеющего зева отделились лучи и легли на Ванино лицо,  и он почувствовал, как  некая  мутная жижа начала проникать к нему в глаза. Ваня сел на сломанном диване как оглушённый, и вперился в экран.
 По центральному каналу показывали новости.
— Сегодня лидер государства генералиссимус Тывар Сетер вернулся из своей поездки из-за рубежа, где он встречался с главами союзных стран.
Показали самого Сетера. Он дурно улыбался, и его улыбка была похожа на оскал.
«Надо же», — подумал Иван — «чёрный как сволочь».
Властное чёрное лицо генерала Сетера на экране ужимчиво морщилось, вероятно, генерал говорил что-то очень важное,   но Ваня убрал звук кнопкой mute на пульте, и вояка  лишь открывал рот, блестя мелкими паршивыми зубами.
 «Ну нафиг он нужен, щас войну развяжет с какими-нибудь кувыртками, а есть такая нация, интересно, — кувыртки, — на ушлёпки похоже», — спрашивал себя Ваня, хотя знал что такой нации нет.
«Это как страна должна называться, Кувыртия», — лениво думал он, и мысленно посмеивался над нелепым названием. Когда чёрная как голяшка рожа Сетера исчезла, он включил звук.
— Страну захлестнула волна беспорядков, — участливо-грустно говорила красивая женщина-диктор. В столице Кувыртии проходят марши протеста, протяжённостью много километров, протестующие ломают стёкла, бросают бутылки с зажигательной смесью и крушат витрины. Напомню, позавчера такая нелегальная деменструация была разогнана при помощи резиновых пуль и баллонов со слезоперчивым газом.
Ивана посетило какое-то странное чувство. Ему показалось, что эта реальность не являлась настоящей, как будто когда-то давно он жил в другой стране, которую возглавлял другой президент. Там не было никаких кувыртков, не было чернорожего генерала, и вообще он там был не Иваном, а чёрт знает кем, или вообще не был.
 Но на всё это накладывался некий внутренний общий шаблон,  архетип, наподобие юнгианской «тени», благодаря которому Ваня чувствовал себя уверенно в этом информационном потоке, и даже, кажется, знал больше, чем простой тутошний  обыватель. Но на всё должно быть логическая реакция, иначе может съехать крыша, и для Ивана она было сегодня такой, ноющей  как маразматическая старуха, потрясающая сухонькими кулачками в дошлом коммунальном воздухе:
«Вот что с людьми пьянство делает! Алкоголики, етить вашу за ногу, анчихрис! Хоспаде простиии!
Под эти мысли Иван снова переключил канал.
« … другим темам,  генералиссимус Сетер продолжает возглавлять поиски своего бесследно пропавшего брата Ямира Осирова, бывшего президента нашей страны, напомню, он исчез в октябре запозапрошлого года, на западе республики Андостан, куда иммигрировал, попросив политическое убежище, после того, как были получены санкции на его импичмент. Как вы помните, он обвинялся»…
«Опять эта семейка, кругом про них», — клацнул пультом Иван.
Тут у него промелькнула мысль, что, вроде бы, генерал сам казнил своего брата, да ещё прилюдно, но эта мысль была тут же поглощена мутным потоком, вытекающим с экрана.
«… тер вчера посетил саммит большой девятки и подписал документы о переходе земель на востоке Кувыртии в пользование Астросоюзом. Наша страна вступила в этот союз в январе прошлого года. Господин Се….»
«И тут про черномазого! Не нравится он мне», — размышлял Ваня, — «мутный какой то, всю страну распродал, да что распродал – так раздал».
 Потыкал ещё каналы, на одном показывали какую-то чушь, мексиканское мыло, прародителем которого стал Южно – Андостанский писатель Гаврила Герасимович Марков. Но, если б он узнал о том, что станет с его романом «36500 дней аутизма», то сжёг бы, наверное, к чертям собачьим, как Коля Моголь второй том «Живых Тел».
 Ещё на одном канале показывали фитнес, Иван полюбовался на хорошие ноги аэробичек, на их обтянутые розовым латексом маленькие груди и, сладко вздрогнув, переключил канал, вспомнив о Маше и ребёнке. По FTV показывали жену бывшего президента, Айсис Озерову. Репортаж был о её прошлом. Она 30 лет прожила где-то на севере, и всё это время содержала детский дом.
«Наверное, грешки муженька замаливала»? – сарказмировал Терпович, и вспомнил, что где-то читал, что она на самом деле сбежала от него на север, потому что он изменил ей с её сестрой, актриской какой-то что ли, то ли нахлестался и перепутал, то ли специально хотел.
 «А, наверное, это интересно — с близняшками», — подумал Ваня, но снова оборвал себя мыслью о Маше. Актриска эта потом без вести пропала, на сайте говорилось, что её просто слили, чтоб не дискредитировать президентскую семью, но Изида не смогла простить Ямира и сбежала от него на север. А там вообще экстремисткой стала, и на какие-то острова.
«А это кого тогда показывают», — удивился Ваня.
Тот сайт потом сразу же закрыли, и когда Ваня захотел опять на него зайти, ни один поисковик не давал похожей ссылки. Хотя Иван Терпович слыл среди коллег чуть ли не кибермошенником, тут ему не улыбнулась удача.
«Наверное, всё как всегда, настоящую Айсис-то убили каины,  а это вместо неё двойник, мне-то не надо лапшу на уши вешать! Да вообще как они-ть  надоели, эта возня вся, они же не могут жить, как нормальные люди, страсти кипят там, у власть имущщих, заставить б их целым дням кули с цементом грузить, некогда было бы ерундовиной заниматься, с жиру бесютси». Так орала его внутренняя бабка, та самая с кулачками.
 «Э»! — осадил  Ваня разбушевавшуюся старуху.
Потом он решил посмотреть какую-нибудь развлекуху, обычно такие к программы располагались за  тридцатыми  каналами.
На 35 - ом показывали маразматический мультик «Птицемыш» про уродливую крысу и полуощипанную ворону, у которых было одно тело на двоих, бедные звери  срослись задами. Мышь всё время рвалась в сторону, а ворона вверх, как в поэме  Джона Вингса,  и из-за этого они стояли на месте. В этой серии их хотели отрезать друг от друга, и даже над ними была уже занесена нарисованная бензопила, но дружба победила. Заканчивался мультфильм тупой песней, от которой сразу атрофировались лобные доли, а Ивану захотелось вмазать метр водки:
 «Я лечу, а ты не спишь,
 Я упал, а ты молчишь,
 Мой малыш, мой птицемыш,
 Мой любимый Кибальчиш
 Слыыыыыыш?...
 Птицемыыыыыыыыыш…».
«Маразм, сплошной маразм», — в мыслях ругался Ваня, опять обрастая букольками и высыхая кулачками, даже, кажется, трусы  его стали разрастаться и уже  превращаются  в вечный засаленный передник,  — «да! Из наших детей имбецилов и неандерталов делают, это выгодно, потому что боятся, боятся нас».
Он почти физически ощущал, как чёрная зомбирующая масса вытекала на него из плоского экрана, и, раздваиваясь, змеями  заползала в зрачки.
В одной программе он увидел рекламу туристического агентства, которое продавало туры в Египет. Только называли его почему-то как в древности: Мисраим, наверное,  рекламный ход такой.
Терпович не стал переключать и оставил радующий глаз переливающийся желтизной пейзаж: громадные здания Каира, пирамиды, бедуины в тюрбанах, пьющие зелёный чай; на него нахлынули воспоминания о том, как они с женой год назад ездили отдыхать. Он с горькой улыбкой вспомнил, как Маша настояла на походе к стоматологу, заботясь о Ване, хотя через два дня они уже улетали домой. Какое было золотое время! Любовь к Маше переполняла тогда Ивана Терповича, это был их медовый месяц, а  раньше она стала Мария Певтора, взяв его фамилию. «Где это всё теперь!» — мысленно воскликнул Иван, и бросил пустую бутылку из-под вина в стену. Бутылка громко звякнула, но не разбилась, отскочив.
Ему снова захотелось выйти поорать. Он встал, накинул пальто на плечи, и как был в трусах и тапочках, вышел во двор. Снова нечеловеческий крик огласил пустой двор. Начали по одному загораться окна в тёмной стене многоэтажки, кто-то закричал:
— Щас милицию вызову!
«Полицию», товарисчи, полицию. Народное ополчение сгинуло в веках», — зло подумал Терпович.
Откуда-то появились двое полицейских.
«Опа, два двадцать пять, надо же, как ждали будто», — удивился Ваня, но удивления не испытал.
— Так, чего кричим? — кинулся один полицейский к Ване.
— Документы, — строго потребовал другой.
— А я не ношу с собой документы, — пьяно сказал Ваня, — пройдёмте со мной в отделение моего жилища, там я вам предъявлю, — мстительно пообещал он.
— Это вы щас с нами пройдёмте, — сказал мент, и по рации, которая шипела всей гаммой шумов, вызвал патрульную машину. Через минуту пригрохотала «коробочка», крашенная сине-серым по гулкой жести. На боку было написано «Полиция», причём было видно, что синей краской зарисовали «мил» и сверху подписали «пол», и сделано это было так грубо, так неаккуратно и неряшливо, что вызывало только смех.
«Мил пол мил пол пил лол», — как какую-то песню повторял Ваня», — надо же какое всё деревянное у них, ничего не изменилось».
— Дайте хоть домой зайду, штаны одену, — сказал Иван толстому менту.
— Они те не понадобятся. Там один хер сымут.
— Ладно, всё, мужики, я вот тут живу, отпустите, пойду домой, спать лягу.
— Поехали, у нас поспишь.
— Я вообще-то юрист, — сказал Ваня угрожающе.
— Соболезную, в машину!
Неожиданно для себя самого Иван сбросил с плеч пальто, и, швырнув его в лицо толстому менту, бросился наутёк. В его правой руке чудом остался ключ от квартиры. Пока полицейский чертыхался, выпутывая из чёрного кашемира свои жирные щёки, Ваня уже был возле  подъезда. Пикнул сигнал домофона, и загорелась табличка open.
«ореп» — нет такого слова ни на одном языке, хотя на каком, много ты языков знаешь», — успел про себя подумать Ваня.
— Стой, стрелять буду! — кричал, мент, но не стрелял, а пыхтя, подбегал к крыльцу, с уже исчезающим с него  Иваном.
Доводчик на двери в подъезде был сломан, и тяжёлая железная дверь захлопнулась у мента перед носом.
Ваня вбежал в тамбур и улыбнулся, представив, как сейчас негодует мент, поцеловав холодное чёрное железо двери.
 «Пока они дозвонятся до своего отдела и по оперативным данным пробьют через домоуправление код подъезда (потому что так им никто не откроет, ещё не перевелись нормальные граждане), а в пятнадцатиэтажном доме по четыре квартиры на клетке, это 60 квартир, и потом, может я через чердак ушёл», — думал Ваня, уже не спеша открывая дверь своей квартиры. Дверь была металлическая и добротная, вся надёжная и неприступная, как заслонка банковского сейфа с алмазами. На окнах – решётки. «Теперь только министерство опасных ситуаций  болгаркой распилит с санкции прокурора. Мой дом — моя крепость», — пафосно  думал Иван, и у него поднималось настроение. От этой пробежки, от свежего воздуха, от избытка адреналина у него разыгрался аппетит. Он открыл холодильник, достал кусок сыра и впился в него зубами.
 «Копипаста», — от чего-то опять вспомнил Ваня. «Что за фигня эта копипаста, надо бы узнать что это, а интернет отключили».
 Доев сыр, он почувствовал, как на него навалился сон, и начал склеивать  ему веки. Его мысли, растянувшись,  повисли в пустоте, в которую он уже падал вдоль них,  и они все были как скользкие направляющие. Но  вдруг одна согнулась, отвердела и впилась ему якорем в горло:
«Вот урод! Вот я урод!! Я же паспорт в пальто оставил, ну всё мне хана»! Якорь ослаб,  вышел и разогнулся, свистнув полосой:
«ЗАВТРА».
Ночью Ване  опять снились какие-то люди с птичьими лицами, смеситель в ванной и копипаста. Причём копипаста была добродушной женщиной с красивым лицом и лучистыми глазами.
Она пела песни:
Пол
 мол
 поп
 лоп
— Ааааааа, дак вот ты какая, а я думал какая ты! — радовался Ваня, — а я от ментов убежал!

2.

Иван Терпович проснулся от звонка в дверь. Звонили долго и настойчиво, а под конец, видимо, заклинили кнопку звонка, так как верещащий звук вообще перестал прекращаться, ведь ни один человек в мире не в состоянии так долго держать палец на звонке.
«Надо было вчера туда кусок иголки вплавить, палец бы проткнули», — засыпая, подумал Иван. Когда он в очередной раз проснулся, звонок также истошно орал, но и в дверь тарабанили, что есть силы.
Ваня прислушался. Издали, как сквозь туман, долетали какие-то невнятные крики. Встав с дивана, он подошёл к двери и обрезал провода звонка большими ножницами. Стучать сразу перестали, ну,  и, разумеется, пропал звонок.
— Брат, это я — Зимин, ты живой там вообще или умер?
Голос за листом железа казался размазанным как кетчуп по куску хлеба.
Стоящий там понимал, что к двери подошли. Произошло наслоение энергетических коконов. Энергия не знает преград.
 — Эй, чувандрелло, подай признак жизни, а то буду ждать, пока завоняет.
Иван Терпович хотел посмотреть в глазок, но почему-то вспомнил, что обычно туда стреляют из пистолета и не стал смотреть.
— Гарыныч, это ты?! — крикнул он, прячась за косяк. Пули должны были пробить дверь, и сделать её чем-то наподобие тёрки, а вот с бетоном такое представление чёрта с два.
— Да, я, открывай, человек! — раздалось из-за двери глухое похаркиванье, как из чугунного котла, закрытого крышкой.
— Если это и вправду ты,  в каком классе мы в кабинете домоводства бражку ставили и нас поймали?
— В седьмом!
— Как кличка у нашего физрука?
— Пиноккио! Ты что брат! Ты нормальный вообще? — озабоченно спросили из-за двери.
Только после этого Иван заглянул в глазок. Там стоял Зима, его бывший одноклассник,  и испуганно смотрел на дверь.
— Тебе там часом крышу не оторвало? — участливо спросил он, разглядывая Иванов глазок.
В глазке его вечно смеющаяся рожа расплылась, и нос был похож на жёлтый переспевший огурец.
Только полностью разглядев, что это, действительно, его бывший одноклассник Игорь Зимин, а ныне и сосед по совместительству, Иван пошёл искать ключ. Ключа нигде не было.
«Да куда же я его вчера девал»? — озабоченно думал он. Тут он его увидел. Ключ висел на гвозде в спальне  и был почему-то жёлтого цвета и какой-то не той конфигурации.
«Странный какой-то», — подумалось Ивану Терповичу.
— Ну, ты где там, открывай, — ухал за листом железа Гарыныч-Зима, — трубы горят!
Замок, звякнув три раза, открылся, и Зима зашёл в квартиру.
— Привет, мэн! – сказал вошедший и ударил хозяина квартиры по плечу.
— Здорова.
— Ты тут совсем спарился, давай рассушимся, — сказал Зима, и взмахнул поллитровкой водки.
— Не. Я что-то вчера перебрал, — пробормотал Ваня и нахмурился.
— Тем более надо, у тебя стопки есть?
— Только кружки.
— Годнота,  тебя тут погром египетский, что тут делал-то?
— Да, надо убраться в квартире.
— А у меня, короче, новость такая, — сказал Зима, усаживаясь на поломанный стул, гордо возвышающийся на куче железного хлама, — у жены вчера брат нашёлся, ты представь, про него уже все забыли, а он раз, и как из кустов на лыжах, ну, давай, вздрогнем, людь.
Он вскрыл нольпяшку, разлил по кружкам  прозрачную  жидкость, хитро подмигнув Ивану.
Чокнувшись, выпили.
Иван Терпович смотрел на своего одноклассника и видел, что он какой-то не такой, что-то изменилось в его лице, как-то он стал себя вести по-другому.
«Может, просто я с ума схожу, как-то всё странно, надо пить бросить».
А Зима всё рассказывал, про жену, про свояка, который нашёлся, когда про него почти все забыли.
Через час допили водку.
— Слушай, сапиенс, я ещё за одной сольюсь, что-то не дошло, а?
— Может, хватит?  — усомнился Иван.
— Нет, ну ты что, не по-джентельменски это, я быстро, ты приберись пока, — сказал Зима и был таков. Иван только успел закрыть за ним дверь.
Тут он печально посмотрел на полуразрушенную квартиру, на поломанный диван, на валяющиеся железки, и его пронзила такая депрессия, что стало дурно.
— А, плевать, потом уберусь, — произнёс он вслух, распростёрши «властную длань над «египетским  погромом».
 Зазвонил телефон. На дисплее высветилась надпись: «Мама».
«Мама?» — отрешённо подумал Ваня, — «Какая ещё мама, чья мама»?
— Алло, — сказал он куда-то в зеркальную поверхность сенсорного экрана.
— Карл, сынок, ну как ты там? Когда ты уже заберёшь свои вещи, найди всё же время, приедь, это ведь недолго, хватит уже этим прошлым жить, я не могу так, ты должен начать всё заново, их  не вернуть! — заныл какой-то гнусный голос, напомнивший Ване тот, старушачий, что ныл вчера у него в черепе.
— Вы ошиблись номером, — учтиво сказал Иван Терпович, и, не успев даже удивиться, завершил вызов.
Он  ещё не выпустил  телефон из рук, как тот снова зазвонил. Надпись несгибаемо декламировала  «Мама».
«Что за…», — занервничал Ваня, как будто его закусали блохи, и снял трубку.
— Алло, — с некоторой долей раздражения в голосе сказал он.
— Карл, ты что пьян, перестань пьянствовать, брось свои дурацкие шутки шутить, я тебе не девочка, когда заберёшь свои вещи?
— Я не Карл, здесь нет такого, вы не туда позвонили, — еле сдерживая гнев, произнёс Ваня, и прервал соединение.
В третий раз он звонок не принял.
«Что за Альцгеймер, какая ещё мама? Моя мама умерла пять лет назад», — думал он, — «кто вообще этот телефон туда забил, я его удалил давно уже, белую горячку я, что ли, поймал?»
Его размышления прервал стук в дверь. Барабанили, видимо, ногами, гулкое железо двери ходило ходуном.
«Зима обнаглел, однако, балбес, ломится, как к себе домой».
 Иван вставил ключ в скважину и четыре раза провернул по часовой.
Из проёма на него упали два больших тела в синей форме и смяли его своим весом.
— Вы задержаны по подозрению в хулиганстве, в учинении массовых беспорядков, а так же как лидер незаконной организации, вы имеете право хранить молчание, все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде, вы имеете право на адвоката и на один телефонный звонок, — сказало тяжёлое мясо, пристёгивая к себе Ваню наручниками. Два рослых полицейских рывком поставили  бедного нашего героя на ноги и вывели в подъезд, пока один держал Ивана Терповича за плечо, другой замкнул его дверь ключом и положил его в карман.
«Чёрт, попал», — вспомнил вчерашнее Ваня.
Пока его заталкивали в «коробок», он успел увидеть лицо недоумевающего Зимина, выронившего пакет на асфальт при виде страшного для всякого гражданина транспорта.
Мощно и низко проревел мотор, и «бобон» тронулся.
«Эх, по этапу, по этапу тук, тук, тук», — пропел чей-то хриплый голос в Ваниной голове строчку из незнакомой песни, пока новоиспечённый задержанный осматривал полицейских.
«Ну, надо же, с каких это пор их стали так добротно одевать», — разглядывал Ваня качественные сюртуки, отороченные по воротникам норковым мехом. Он видел наручники, блестящие и мощные на вид, как хомуты нефтепровода,  и дубинки, угрожающе свисающие с толстых кожаных ремней.
 «Видно, зря я на них вчера подумал, что они убогие».
Его привезли в отделение полиции и посадили в решётчатую камеру, предварительно вынув ремень из брюк и вытащив шнурки из ботинок. Камера была чистой, станы заштукатурены, пол был ровно покрашен коричневой краской.
«Я не понял, я что, в  Андостанской тюрьме, щас ещё проституток малолетних приведут», — иронизировал Иван и безуспешно пытался вспомнить, что бывает за попытку сопротивления при задержании.
«Вроде административка»,  — копался он в своей памяти, но кто-то будто начисто стёр оттуда все статьи из всех кодексов.
— Вы будете совершать ваш законный звонок? — спросил его дюжий полицейский из-за решётки.
«Звонок? А кому я позвоню, мне некому, Зиме что ли, и скажу, купи мне водки, Зима, мне плохо». Иван Терпович ничего не ответил полисмену в синей одежде.
«Чёрт, как спать-то охота, прямо веки слипаются», — успел подумать он, проваливаясь в яму сна.

3.
Ивана кто-то тронул за плечо.
— Эй братан! — услышал он хриплый голос, своим тембром напоминающий сломанный древний проигрыватель, ржавая игла бесконечными кругами исследует виниловый диск.
Ваня обернулся и увидел какого-то человека, блестящего железными зубами в смрадной копоти изолятора.
— На, накати чифирьку, — сказал железнозубый, и протянул Терповичу дымящуюся кружку.
Ваня потянулся к кружке, но зубатый спрятал её за спину.
— Фарик, тебя всё равно расстреляют, зачем тебе уаджет, — сказал он.
Только тут Иван увидел, что его каким-то непостижимым образом перенесли в другую камеру, пока он спал. Здесь уже было много людей, а сама камера была такой грязной и неухоженной, что, казалось, даже стены пахли мочой, потными подмышками и ещё неизвестно чем.
Ваня, ошеломлённый такой быстрой сменой обстановки, не мог прийти в себя.
— Тебя расстреляют, и это так же верно, как тепи джу эф…. копипаста, короче, — сказала ему рожа с железными зубами, и начала исчезать в тумане.
— Карл Олдридж, проснитесь! Карл! Это к вам!
— А, что, где, кто? – вскричал Иван Терпович, подскакивая.
Он не заметил, как уснул на скамейке в изоляторе временного содержания, свесив голову вниз.
Когда он открыл глаза, на него из-за решётки смотрел настоящий негр.
Ваня испугался страшного лица, синеватых белков и большой, на четыре секции решётки чёрной головы. Это ещё было ничего. Когда голова, блеснув белыми зубами, начала говорить, Ваня словно оказался в детстве, когда его, пятилетнего мальчика притащили на фильм ужасов.
— Масса Олдридж, это к вам, — вымолвило чёрное лицо в скупое пространство камеры.
Иван Терпович от такого испуга чуть было не обмочился в штаны,  но  пришла спасительная мысль. Он  закрыл глаза в надежде, что негр исчезнет,  как исчез железнозубый. Негр не исчезал. Вдруг когда-то омытое тропическими  дождями тело властно оттолкнул некий большой мужик в погонах, которые чуть ли не свешивались с его плеч наподобие крыльев.
— Ну что, доигрался!!! — заорал мужик на Ваню, — позор!! В каталажку попал, алкоголиком стал, матери нагрубил, — кричал мужик, и его страшная рожа метала искры. Казалось, он сейчас от злости разогнёт прутья решётки, в которые вцепился двумя руками. Даже нет, зубами разгрызёт.
— Мужик, ты кто, я тебя не знаю, — прикрыв глаза, проскулил  Ваня.
— Сопляк, ублюдок, щенок, — тяжёлым басом  изрёк крылатый мужик в погонах, — жаль не удавил тебя в детстве.
Ваня не знал, кто этот тип, и по какому праву он на него орёт, как бешеный. Но ему уже было безразлично, он отчего-то сильно устал той усталостью, которая граничит со смертью. Иван снова начал засыпать, не в силах поднять чугунную голову от груди. Сквозь сон он слышал, как этот в погонах о чём-то разговаривал с негром, но не мог разобрать слова. Очнулся Иван от стука ключей. Решётчатая дверь камеры открылась, и негр, разлепив толстые серые губы, сказал:
— Масса  Олдридж, на выход.
Ваня понимал, что это относится к нему, но не пошевелился. Он ждал, что негр уйдёт. Негр не уходил.
— Мистер Карл, выходите!
Только тут Ваня понял, что это какое-то высшее издевательство, надругаться над человеческим именем, напялить на него чужую роль, а нового носителя этого имени   посадить за решётку за чужой грех. 
«Карл, чёрт возьми, Карл! Чужим именем называют,  это что творится, не уйду отсюда, пристегнусь к решётке, но чем»? — думал глубокомысленный правозащитник  у Ивана внутри, — «ты чё, сухарик, тебе бошку оторвало, с чего бы?   Напасывался ты с Зимой, помним,  крайник фунфырик уработал, но  это было-то когда», — вещала там же какая-то деревенщина, или даже нет,   худший представитель дегенеративного уголовного контингента, потому что таких слов Ваня не употреблял. Благородный правозащитник  мысленно шикнул на разбушевавшуюся сявку.  Но  сявка, хоть и тупая и деградированная, на деле оказалась   практичной, и спасла из обезьянника общее для всех тело со словами:
«Яйца успеешь ещё к брусчатке прибить, а щас канай отсюда, редиска,  пока дают», — сказала она.   И Ваня,  послушавшись дегенерата  и поднявшись со скамейки, пошёл на выход. Возле двери стоял этот в генеральских погонах – крыльях и с отеческой ненавистью смотрел на него. Скрипнула дверь, негр отдал честь подозрительно розовыми  пальцами, и Ваня с генералом вышли на улицу.
— Сынок, что ты делаешь? — почти ласково спросил Ваню этот лютый вояка. Его плащ скрёб по земле, собирая грязь на полы. Погоны хлопали по плечам от ветра, и, казалось, что сейчас генерал  взлетит.
«Да они больные тут все», — думал Терпович, пока шёл по дорожке за грозным типом к его джипу. Громадная машина выросла, как чёрный острог в детских страшных снах. Ваня, отработанным движением, словно делал это много раз, сел в салон вместе с генералом на заднее сиденье. На переднем размещался ещё один негр.
«О, боже, где они их набрали, прямо Гарлем какой-то».
— Сынок, ты должен вернуться на работу, я поговорил с твоим начальством, у них не хватает кадров. Кстати, нашёлся твой старший брат, он исчез в детстве, и своей бестолковой жизнью ты обязан ему.
«На работу, о прикольно. Брат? Хм», — отстранённо подумал Ваня, но промолчал.
— Ты встал на кривую дорожку, массовые беспорядки, участие в демонстрациях, тебя скоро под суд отдадут за терроризм, одумайся, пока не поздно, ещё немного, и я буду бессилен тебе помочь, — сказал генерал, повернувшись к Ване.
«Какие беспорядки», — думал Иван Терпович, — «это, что ли, что я во дворе вчерась орал?»
— Не вини себя в её смерти, ты не виноват, что ушёл, она была наркоманка, и погубила твоего сына. Он из-за наркотиков родился мёртвым.
«Кто наркоманка»? — лениво работал Ванин мозг.
Джип набирал ход, и за стеклом летели автострады.
— Задумайся о моих словах, вернись на работу, у тебя такая работа благородная, ты людей спасаешь, Карл, сынок.
«Сынок», — подумал Ваня, и это прозвучало в его голове как «Конец».
— Позвони маме, извинись перед ней, — продолжал генерал, — мы же тебя не помним таким, ты таким никогда не был.
И тут в голове Ивана Терповича раздался взрыв, который затмил всё. Он, не помня себя от тоски, разрывающей грудь, заорал с каким-то бульканьем, как будто у него шла горлом кровь:
— Да кто вы все!!!? Кто!!?
 Он хотел со всей силы вдарить черномазому, который сидел рядом с ним на сиденье, и тут его как будто парализовало.
Генерал положил тяжёлую и шершавую, словно вырубленную из ятобовой баклуши  ладонь на Ванин лоб и быстро сказал водителю:
— Так, давай в больницу.
— Да какая больница, вы зачем все ко мне привязались, я домой хочу, — сказал Ваня как маленький мальчик.
— Ничо, ничо, успокойся, Карлуша, — ласково сказал генерал.
Непостижимым образом Ваня снова уснул. Проснулся он от необычайной белизны, которая проникала  сквозь веки. Всё вокруг было белым, как будто цвета слились в один луч.  Мало по малу Иван пригляделся.  Он увидел, что лежит на кровати в какой-то бело комнате, или,  точнее, палате, и  понял, что в больнице.
 Возле кровати горой стояли пакеты. Их было так много, что они погребли под собой убогую больничную мебель и валялись по полу вокруг. За окном стоял такой гул, что дрожали стёкла. Гул опадал и поднимался, словно там работал  дирижёр. Ваня встал к кровати, подошёл и к окну и  выглянул, чтобы посмотреть, что там за шум, и увидел толпу, конца – края которой не было видно. Больница по периметру была оцеплена полицейскими, но их было так мало, что патрульные терялись в человеческой пёстрой массе. Эта толпа и издавала звук, так поразивший Ивана в первую минуту пробуждения.
 Внезапно захотев есть, он начал копаться в пакетах, которыми был усыпан стол и завалено почти полкомнаты. Ваня открыл какой-то красный свёрток с рекламой пива и заглянул внутрь. Там лежали фрукты. Он взял кроваво-красное яблоко и начал вгрызаться в него. Тут он захотел пить. Нашёл в другом пакете бутылку красного вина и, сняв с неё фольгу, наткнулся на пробку, неприступно сереющею ему из зелени стекла.
«Как же открыть-то её», — думал Ваня», — «штопора нет».
Он подошёл к батарее, сунул горлышко между секциями и отломил его. Припал сухим ртом к бутылке и, не отрываясь, выпил почти половину. На зубах захрустело стекло. Приход он ощутил почти сразу. Мысли не путались, в желудке разлился огонь.
«Как же меня угораздило, что же я сделал? Не помню, ну, от полиции сбежал, ну и что же, я преступник теперь что ли»? — горестно рассуждал Иван.
Он лёг на кровать, и, догрызая  яблоко, принялся вспоминать, что бывает при сопротивлении аресту, но, как ни странно, не мог высветить в своей памяти ни одну статью из уголовно-административного кодекса, хотя почти 10 лет отдал юриспруденции.
«До трёх лет походу, что ли, с конфискацией, если без огнестрела и мокрухи», — озабоченно морщил он лоб. «Три года! Но за что?! Хрен им, не буду я три года сидеть». Иван Терпович вскочил с кровати, озабоченно подхватил обезглавленную бутылку с тумбочки и в один залп допил красное вино. На зубах снова заскрипело.
«Надо бежать отсюда!» — осенило его.
Он на цыпочках подошёл к двери и аккуратно открыл её. Дверь чуть скрипнула. Проклятые шарниры. В щель он увидел длинный коридор, крашенный до потолка зелёной эмалью, какие-то лавочки, видимо для посетителей, и двух полицейских во всеоружии, стоящих чуть поодаль от двери.
«Чёрт, обложили», — поморщился Ваня, — «как же свалить то, через окно, но пятый этаж».
Он аккуратно  приподнял  дверь и закрыл её, став  ходить по палате. Только сейчас он заметил, что одет в пижаму и мягкие тапочки.
«Когда меня переодели»? — недоумевал его разум, существующий как бы отдельно от него самого, в то время как он сам раздумывал над тем, как ему отсюда убежать. Не хотел он в тюрьму. Ох как не хотел.
Чуть позже Ваня, почувствовав разочарование в своих мыслительных изысканиях, стал рыться в пакетах в поисках спиртного. Он неистово рвал разноцветный целлофан, выбрасывал себе за спину тортики, фрукты, овощи, и всякую прочую чепуху, как-то проприоцептивно чувствуя, как за ним вырастает гора продуктов. Вина всё не было. Желание пить было настолько сильным, что вытеснило все остальные мысли. Кроме того болел зуб. Наконец, когда Терпович уже перелопатил почти половину пакетов, об ноготь большого пальца правой руки звякнуло коричневое стекло.
«Футнянский коньяк», — блестела надпись.
«О, мечтяк»! — подумал Ваня, про себя удивляясь, откуда он вообще мог знать такое слово.
Чпокнула пробка, и из горла завоняло сивухой, наболтанной нелегалами в грязной кастрюле где-нибудь в Лемуртии в городе Скрижальск по улице мира три.
Ваня выдохнул и сделал глоток. Вонючая жидкость ворвалась ему в горло, обволокла гортань и комком провалилась в желудок.
«Фу, отрава, не люблю коньяк», — подумал Иван, чувствуя, как в желудке нестерпимо зажгло и от этого в голове прояснилась. Всё стало так просто и понятно.
«Да ладно, что я беспокоюсь-то! Надо спать».
Он пронёс своё непослушное тело к больничной кровати с высоко задранной спинкой и грохнулся всем весом на неё.
Он уже почти спал, как сквозь сон увидел страшную картину. На его глазах часть стены отделилась, открыв узкий квадратный проход.
«Что это ещё за», — сказал сам себе Ваня.
В проходе появились две толстых руки, и, взяв двумя пальцами вторую полипропиленовую плиту, аккуратно поставили её на пол рядом с первой. На свет показалась мощная бритая голова, причмокнутая с макушки серо-голубой шапкой, и часть бычьей шеи. Голова сделала выразительное лицо, искажаемое гримасами, а руки замахали, загребая воздух.
Ваня хмыкнул, встал с кровати и подошёл к проёму, изображая из себя заинтересованного зеваку. Под воздействием коньяка он уже ничего не боялся. Даже наоборот – его всё это начинало смешить. Лицо в нише преданно и любяще смотрело на Ваню. Из полутьмы показался корявый палец и прислонился к толстым губищам. Ваня стоял не шевелясь. Лицо раздражённо завозилось в норе, и внезапно появившаяся вторая рука железной хваткой впилась в Ванину пижаму. Мгновением позже Иван оказался в дыре. Там он увидел прямоугольное, сплющенное сверху туловище человека. Из-под туловища торчали  мощные тупые коленки.   Руки указывали  куда-то вверх. Голова вращалась. Ваня неосторожно подвинулся и локтём сшиб шапку с головы. Огромные как колонны руки аккуратно взяли полипропиленовую панель и защёлкнули её на место, за ней последовал второй подобный жест. Только потом руки подняли с пола квадратную голубую шапку и надели её на лысый череп.
«Формовка», — вспомнил Ваня какое-то забытое слово.
 Тело в формовке выпрямилось, залезло  наверх и начало продвигаться по узкому тоннелю,  Жирные пальцы отчаянно жестикулировали. Вот всё пропало. 
«Вентиляционная шахта», — промелькнул в мозгу Вани отрывок из дешёвого шпионского романа, когда Ваня уже лез вслед за бритым.
Долго продвигались куда-то вверх, потом вниз, потом вбок. У Вани до дыр стёрлись все колени на брюках, а пижама превратилась в грязную рвань. Наконец, когда уже можно было стоять в полный рост, бритый, который наконец-то собрался в одно целое, замер перед  тяжёлой дверью. На двери висела цепь. Бритый оттеснил Ваню спиной назад, и, разбежавшись, двумя ногами впечатался в дверь. Она рухнула, разметав вокруг столбы грязной пыли. Лысый посмотрел на Ваню и толкнул его вперёд. Иван переступил невысокий порог и оказался в тёмном подвале. Раздался писк. Из-под его ног разбежалась стая мерзких животных. Бритый достал фонарь, и в его слабом свете стал виден мрачный чёрный тоннель. Ваня вопросительно посмотрел на лысого.
Тот раздражённо махнул рукой в сторону тоннеля, и Ваня пошёл по коридору, нагибаясь под трубами, с которых капала вода ему за воротник. По углам копошились какие-то твари, не то крысы, не то мутанты-тараканы размером с воробья. Ваню перекосило от омерзения. По стенам прыгал бледный луч фонаря, вырывая из темноты надписи, сделанные копотью свечи.
«Здесь был уася», — злобно подумал Иван.
Через некоторое время повеяло сыростью. На трубах, местами обмотанных стекловатой, появились капли воды. Лысый напирал сзади. Скоро пар стал уже виден в луче фонаря, режущего мерзостный ржавый мрак подвала.
«Теплообменник протекает», — подумал грамотный Иван Терпович. Он помнил такую аварию у себя в доме, тогда ещё он сам с сантехниками спускался в подвал своего дома и даже подал ключ на тридцать два.
 Крысы исчезли и почти перестали попадаться. И тут Ваня почувствовал, что уже идёт по щиколотку в воде. Он чертыхнулся и посмотрел на этого нелепого формовщика, но тот был невозмутим. Он бодро шагал, разгоняя лужи, как будто всю жизнь лазал по подвалам, в которых протекают теплообменники. Дальше было хуже. Липкая  вода поднялась и уже достигала колен. Луч плясал по стенам и отражался в грязной водной глади.
Вдруг Лысый схватил Ивана за сзади рукав и остановился. Ваня перестал идти.
В твёрдой тишине ясно раздался мужской стон, потом бульканье воды. Потом снова стон, но уже чуть слабее. Лысый завернул куда-то вбок и пошёл на звук. Ваня двинулся вслед за ним. Они миновали узлы труб, пролезли под низкими перегородками и вышли в прямой коридор. Стон уже более отчётливо раздавался где-то сбоку. Луч фонаря ударил в проем, прорвав мрак. В смежной комнате было что-то наподобие бассейна с кристальной водой, в которой плавало нечто, от вида чего Ивана стошнило коньяком и яблоками.
В центре бассейна, распластав грязные, поросшие бурой шерстью конечности, плавало существо, похожее на осьминога. У осьминога было человеческое лицо. Это чудовище подтягивало к себе шерстяные лапы и резко разгибало их, отчего и происходил этот звук, так похожий на стон. Ваню рвало. Лысый, его спутник, выругавшись, достал из-за пояса пистолет, и, страшно крича и обнажая лошадиные жёлтые зубы, начал палить по бесформенному кому. Ком завыл. Когда кончилась обойма, а в воздухе стояла пороховая гарь,  уши у Вани совсем заложило. Фонарь елозил лучом света по кровавой дымящейся куче. Вода в бассейне быстро краснела.
Лысый взял Ваню за рукав, и, выведя из коридоров, направлял нежными тычками вперёд.
Через десять минут вода схлынула, и подвальные путешественники оказались возле стены, к которой была приварена стальная лестница. Лысый полез вверх, хватаясь за железные перегородки. Ваня за ним. Там, наверху, здоровенные руки упёрлись в потолок, и в туннель хлынул дневной свет. Лысый вылез по пояс из люка и легко отбросил тяжёлый диск на несколько метров.
Когда Ваня вышел на белый свет, он был похож на грешника, восставшего из зада. Его промокшая насквозь пижама была в грязи и ржавчине, руки он все оборвал, лицо было оцарапано, как будто его драли кошки. Лысый, напротив, выглядел так, будто он только что вышел из ресторана. Он оказался необычайно приземист и квадратен в плечах. На его черепе, несмотря на лето, туго сидела цилиндрическая шапка из облезлой норки, крашенной в голубой цвет. Из-под шапки с двух сторон тёк жёлтый пот.
— Карл!!! — заорал бритый, и обхватил бедного Ваню своими ручищами.
Проходящие мимо люди озирались на них, как на полоумных.
Как только Ваня обрёл способность говорить, он оттолкнул от себя этого лысого и бешено закричал на него:
— Ты кто такой, чёрт тебя возьми! Ты что, урод! Не трогай меня! Я никакой ни Карл, кто вы такие, что бы вас разорвало, сволочи!
 Его трясло. Квадратный посмотрел на него удивлённо, и, блеснув в вечернем свете потным затылком, потянулся рукой ко лбу Ивана проверить температуру.
— Что ты, ты что, Карл, всё в порядке, ты много пережил, — заговорил он успокаивающим голосом.
Ваня с отвращением откинул потную длань, и, успокаиваясь, сказал:
— Ладно, всё хорошо. Скажи мне только кто ты.
Квадратный с изумлением на лице промолвил:
— Да ты что, забыл меня, я - Вена, Дональд Веников, твой соратник, мы тебя спасли, у мусоров только что отняли.
— Хорошо, Веников, веди меня, куда ты там меня ведёшь, только у меня условие — я хочу вина.
— А! Знаем! Это мы знаем! Это мы щас, – обрадовался квадратный и скрылся за углом.
Пока Веников ходил за вином, Ваня огляделся. Нет, этого района города он положительно не смог припомнить, кругом всё было какое-то чужое. Трамваи насквозь прошивали городскую твердь, кругом цвели акации, высились многоэтажные дома.
 «С каких это пор в городе такие многоэтажки? Что за чушь», — думал Иван, морща лоб, измазанный подвальной ржавчиной.
 Через пять минут лысый вернулся, неся в толстенных руках кривую глиняную бутылку. Ваня взял странный кувшинчик, отломил горло и начал глотать красную пахучую жидкость. Не  стал заморачиваться над пробкой. Опыт. Вдруг размахнулся и разбил кувшин у ног Веникова.
— Что с тобой? — спросил тот испуганно.
— Зуб болит!
Лысый не шевелился и зачарованно смотрел на Ивана Терповича.
— Эй, — пощёлкал Ваня пальцами возле тяжёлого квадратного лица, ты что уснул, куда идём?
— На метро, — очнувшись от ступора, сказал Веников.
— На какое метро, ты что, родной, ты бредишь, у нас в городе нет метро.
— Ну если хочешь, Карл, поедем на трамвае.
— Да не Карл я, тварь, не Карл, ты понял, тварь! — заорал Ваня вне себя от гнева и схватил квадратного за воротник. Тот испугался. Хотя мог бы при желании убить Ивана одним пальцем.
— Ладно, ладно, не Карл, не Карл, а кто тогда? — спросил он.
— Моё имя – Иван Терпович Певтор, и я исконно-русский человек, — прошептал зловеще Иван, приблизив своё гневное лицо к губастой морде Веникова.
— Понял, понял, Ваня, пошли на трамвай, Ваня, а то нас щас мусора примут.
— Ты вроде умный, кто меня в таком королевском наряде в трамвай пустит, — съехидничал Иван Терпович. Давай Веник, найди мне нормальную одежду.
Веников достал пустой пистолет и подошёл к скамейке, на которой сидел студент и ел пирожок.
Помахав пистолетом, он раздел студента до трусов и, взяв ворох одежды, пошёл к Ивану.
«Вот он деревянный», — подумал Ваня, — «однако стреляет метко», —вспомнил он сцену в подвале, и его передёрнуло.
Скинув ржавую пижаму, он  надел  тонкие брюки, кроссовки и вельветовую курточку, и сразу стал похож на студента юрфака, которому ничего не светит в жизни, кроме бесславного поприща  делателя бутербродов в фаст-фуде.
— Пошли, Веник, — бросил он тупому губачу, который опять завис.
Через час они вышли на какой-то остановке неизвестной Ивану, и Вена повёл его куда-то через дворы.
— Эй, Сусанин, ты куда меня ведёшь? – мрачно спросил Ваня.
— Дык это, в штаб, — промямлил тот толстыми губами, — в бункер, ты чо не помнишь, там ты будешь в безопасности.
— А, так ты повстанец, пошли, пошли, — толкнул Терпович снова начавшего было зависать Веникова.
За дворами начинались гаражи, за ними — спуск к реке. Возле реки гнило болото, охватившее своей зацветшей водой кусок земли в полтора гектара. На берегу Вена подошёл к куче мусора и потянул за верхушку. Под бутафорской кучей оказалась сложное устройство с кнопкой в центре. Веников нажал на эту кнопку и опустил кучу обратно. Грязная вода в болоте начала уходить и впитываться в землю, и вскоре пред ними открылся металлический люк.
«Надо же», — подумал Ваня, — «какие технологии».
— Идём, — сказал Веников и спрыгнул на стальное перекрытие, сверкавшее хромированным металлом из-под зелёного ила. Нажав на какой-то скрытый механизм, Веников открыл люк и полез внутрь.
Ване всё это не понравилось, но он тоже последовал  за лысым.
 После пяти минут ходьбы по коридорам они оказались в просторном бункере.
Горел свет, похожий на дневной, везде сновали какие-то люди. Они все чем-то занимались.
— Тепи джу эф! Карл снова с нами! — во всё горло заорал Веников, и люди, бросив свои занятия, побежали к Ване. Они закричали, схватили его за руки и за ноги и начали подкидывать вверх.
Ваню затошнило.
— Аааааа! — закричал он, — поставьте меня на место!
 Толпа аккуратно поставила Ваню на металлический пол. Он, пошатываясь, огляделся.
На стенах висели какие-то портреты и лозунги, вдоль  них стояли рыцарские доспехи в полный рост. Люди вокруг были все разодеты в пёстрые одежды.
Ваня дико озирался.
— Карл! Карл! Карл! — скандировали обитатели бункера и опять начали пробираться к Ивану, видимо, с намерением его качать.
— Нет! — закричал он, отбегая от своих мучителей, — я устал и хочу спать.
— Спать! Спать! Спать! — снова закричали люди, а из дверей появились какие-то рослые мужчины, одетые в странный наряд, видимо, местная охрана. Они, оттесняя толпу, повели Ивана куда-то вглубь железных коридоров. Охранники были в просторных халатах. В прорезанные рукава высовывались кисти их рук.
 «Кунтуш», — вспомнил Ваня старое  слово. Эти, в кунтушах повели его дальше.
Иван разглядел в коридорах какие-то портреты, смазанные полумраком. Везде висели громадные буквы, напечатанные на трёхметровых холстах:
«Свободу странникам Четырнадцатого Мира Банкнала.» «Да прибудет с нами правда Маха Сунны». «Миры Банк Нала, соединяйтесь!» «ЧМБ – форэва!!!»
Во весь потолок коридора тщательно был намалёван какой-то худой мужик, с пером в руке. Его пальцы были все унизаны кольцами, как будто этот худой, с детства мечтал о кольцах, и, когда дорвался до бесплатного, одел их на каждую фалангу. Ваня разглядел надпись под потолком. «Теодор Ефратский – первый безмолвный странник четырнадцатых миров маха сунны».
«Что за бред, какая махасунна», — думал Иван, устало бредя за мужиками в кунтушах.
 Человек в сером открыл дверь, над  которой было написано: «Меньше ешь, меньше спи, меньше говори». Ваня увидел постель во всю комнату.
Человек махнул рукой в сторону постели, и Иван, не раздеваясь, рухнул на кровать. Сквозь навалившийся сон он почувствовал, как человек, открывший ему дверь стаскивает с него ботинки, которые Вена отнял у студента.
«А, плевать, жизнь – это сон».
 Это была последняя мысль Ивана, который провалился в тяжёлое забытье, как только его тело приняло горизонтальное положение.
 Человек в кунтуше закрыл дверь в спальню с кроватью под весь периметр, и, подойдя к такому же как он одетому в непонятный красный халат, сказал:
— А че, Дмитро Миколыч, чтой-тось Карлуха те не в дусі. Неначе з глузду зьихав.
Миколыч, такой же рыхлый, как и его напарник, только чуть пошире в плечах, разгладил аутентичные усы и сказал:
— Да он вообще с ума сошёл, не признаёт никого, Вена рассказал, что даже его не узнал, даже батю своего не признал, генерала.
 — Та щчо, можна зрозуміти його - жынка взмерла.
— Да, это из-за неё.
— А хто вона була те? Шче таке гарна дивчина?
— Да наркоманка, колёс объелась, в ванне вены вскрыла и умерла.
— А Відень чтой?
— Он его из больницы вытащил.
— А жинка ця откель з'явилася?
— Карл раньше был спасателем, работал на пляже, она тонула, он её спас. Потом она забеременела, но алкоголь как лошадь понужала, наркоту принимала, ну и ребёнок-то того.
— Взмер?
— Так. Он бросил её, но потом ему не по душе стало, и он вернулся на квартиру, а она уже в ванне с перерезанными венами.
— Нг-о ось відтоді він і підстібав трошки, але так-то не було ніколи, щоб все забути, це як же надоть.
— Дональд говорит, даже город не узнаёт.
— Скоро його надоть би його до Федосу звозити, це у нас найближчий мандрівник тут, він би йому допоміг.
— Он, небось уже спит, пойди к техникам, скажи свои мысли.
— Гаразд.
Ваня спит и ему снится странный сон, как будто он не Ваня вообще, а какая-то красивая женщина с длинными рыжеватыми волосами. Он видит свою большую налитую грудь с торчащими возбуждёнными сосками, проводит рукой по пышным стройным бёдрам и не может ничего понять.
Зеркало отражает красивую шатенку с греческим профилем, с прямым носом и пухлыми красными губами. Он стыдится этой наготы и надевает халат. На кухне свистит закипевший чайник. Ваня идёт туда, чувствуя, как колышутся груди под тонким шёлковым халатиком.
«Чай или кофе, кофе или чай», — думает он. «А, нормально - чай! С лимоном!»
Ваня видит, как тонкие пальцы, унизанные перстнями и заканчивающиеся ногтями «френч» режут маленьким ножом жёлтый лимон. Кидают кусочек  в золочёную кружечку, и льют из глиняного заварничка чёрный пахучий чай. Ваня наливает чай в низкий бокал, ставит его на блюдечко и, достав из шкафа клубничные крекеры, идёт в комнату и включает телевизор. Потихоньку откусывая крекер, он попивает чай и листает каналы. Вдруг раздаётся сигнал домофона. Он смотрит на экран, в объективе камеры двое мужчин, как один похожие друг на друга. Ваня как будто их знает, такое у него чувство. У одного в руках букет цветов. Ваня нажимает на кнопку «Ореп». Где то он уже это видел, это несуществующее слово, де жав ю? Иван кладёт трубку домофона. Через минуту гости входят в дверь. Ваня закрывает за ними и поворачивается. Один мужчина тянется к нему своим бритым hello, хайлом, то есть, простите,  симпатичным лицом, и целует Ваню в губы, потом дарит цветы. Немного постояв, он обнимает Ваню и ещё раз и снова целует, проводя пальцами по набухшим Ваниным соскам. Он что-то лопочет на незнакомом языке, потом обнимает Ивана за талию и гладит ладонью по ягодицам. Второй в это время стоит как истукан, но Ваня знает, что так должно быть.
«Это не очень приятно», — думает Ваня, — «но, все-таки, что происходит, кто эти люди»?
Первый близнец увлекает Ваню на террасу, и в глаза бьёт лазурью море, бесконечно убегающее вдаль. На террасе — маленький столик, уставленный бокалами с цветным содержимым и четыре пляжных стула. Второй близнец стоит в стороне и отворачивается от них.
«Так, стоп, что за ерунда, где-то я это уже видел, порно какое-то, что-то снимают. Что за…
Красивый мужчина подходит к Ване и, полуобнимая, начинает его раздевать. Снимает тонкий халатик и ласкает грудь. По Ваниному телу пробегают электрические разряды. Второй продолжает стоять в стороне, отвернувшись. Проворные руки первого поднимаются всё выше и выше, потом опускаются и добираются до трусиков. Длинноволосый вдруг впивается в Ванин рот своими губами.
«Это бред, остановите эту ерунду, это чушь какая-то»! — кричит что-то у Ивана внутри, между тем, тело исходит в ласковой истоме.
«О нет, что это», — вздыхает Иван, когда жаркие руки прикасаются к его пылающей вульве.  Мужчина снимает штаны, крепко прижимается к Ване спереди, и его горячее естество проникает внутрь Ивана.
«О, чёрт!» — кричит и стонет Ваня, — «что за бред»! Мужчина движется всё быстрее и быстрее внутри Ивана.
«О нет»!  — закричал Ваня, — нет!! И … проснулся.
Он  лежал поперёк на большой, во всю комнату кровати. Но он был не один. Он в испуге отшатнулся, и увидел юную девушку, которая распростёрлась рядом с ним. Он мотнул головой в другую сторону и увидел эту же девушку, только постарше. Та сложила руки и завопила:
— Умоляю вас, господин! Это моя дочь, Элеонора, мы члены партии, не оставьте нас! Прошу!
Ваня испуганно улез в угол кровати подальше от этих двух. Они лежали, и, судорожно вцепившись в простыни, смотрели на него испуганными глазами загнанных ланей.
В коридоре раздались крики и какая-то возня. Вдруг распахнулась дверь,  и в неё влез крупный мужик в бейсболке.
— Кто пустил, вы что! — заорал он кому-то назад, краснея лицом.
Ваня приготовился дать ему по роже.
— Дак это, традиция, — испуганно сказали сзади от бейсбольщика, и вскоре из-за его плеча высунулся тот кунтуш, который стащил ботинки с Ивана.
— Мистер техник, там ещё ждут, это же кодекс, там сказано:
«…любая женщина, член партии, имеет право получить от полководца семя, дабы рожать воинов на благо партии».
— А, ну ладно, — сказал красномордый в кепке и закрыл дверь.
И тут Ваня не выдержал. Он подскочил на кровати, схватил маму за руки и бросил её на подушки, потом сорвал с неё одежду и, не помня себя, навалился на неё всем телом. Женщина, высвободилась и, подтянув к себе свою юную дочь, сунула её под Ивана.
Ваня ревел как бык на бойне. Он рвал и метал, раскидывая тела как тряпки по кровати, его жёг изнутри чёрный стресс, накопленный им за три безумных дня жизни, этой сумасшедшей непонятной жизни. Он не мог перенести этого горя, этих слёз, истерики. Крик разрывал его изнутри. Женщины стонали от наслаждения, как от нестерпимой боли, и, когда он спихнул их в проём изнахраченных и лохматых, человек в сером кунтуше сунул ему ещё двух, и Ваня мял новые тела, вдавливая их в кровать, как дикий зверь, избывая тоску по утраченному навсегда разуму. Остановился он только на пятой или шестой, он уже не помнил их лиц, не знал имён, ему было всё равно. Через два часа он, спихнув ногой последнюю юную жертву между кроватью и стеной, сел как адское божество на груде развороченной постели и крикнул самому себе не понятные слова:
— Эй, холопы! – хватит ясыря, несите мне чару фряжского!
Кунтуши где-то там забегали по коридору и в открытую дверь всунули ему банку красного вина. Ваня запрокинул голову и вылил себе в рот полбанки, остальное выплеснул на постель и заплакал, чувствуя в себе пожизненную мерзость, поселившуюся в нём навсегда, и растворившую в себе остатки мёртвой памяти о Маше. Предательство обожгло его изнутри и опалило последние честные чувства. Ваня завыл и, размахнувшись, разбил банку себе об лоб. Потом  упал порезанным лицом на бесформенную груду грязного белья, перепачканного красным вином и кровью девственниц.
— Ну ничо, нечо, — говорил за дверью один кунтуш другому, — перебесится, завтра нормально будет, пошли, оставим его, надо сказать, чтоб завтра ему опохмел принесть.
И два человека, одетых в длиннополые плащи с разрезанными рукавами пошли потихоньку в коридор, и тьма поглотила их.
4.
Раннее утро оглушило Ваню своей тишиной. Он проснулся среди обломков стекла весь в крови на перевёрнутой постели, у него болел лоб. Примерно пять минут ушло на то, чтобы вспомнить, кто он и что. Ещё пять он думал, что делать дальше. Подтянувшись к двери, которая начиналась в аккурат на конце кровати он тихонько попинал её ногой. Почти сразу же она открылась на размер человеческого тела, и оттуда показался серый кунтуш. Его выпученные глаза смотрели радостно и удивлённо.
— Что смотришь, пучеглазый, – неожиданно злобно сказал ему Ваня.
Кунтуш ещё больше обрадовался.
— Карл, ты в порядке? — спросил он, поддёрнув порезанные рукава, в которых торчали кисти его рук.
— Ещё раз назовёшь меня Карлом, получишь в лоб, понял?
— Хай живи, батько, — сказал кунтуш, меня Дмитро зовут, а как нам теперь тебя-то звать?
— А, зовите Иваном, коли брат – славянин.
— Ладно, Иван, ну как ты?
— Да что-то нездоровится.
— Ещё бы, нам Вена рассказал, вы вчера из такого пресса выбрались.
— Кто рассказывал?
— Да Вена, Дональд Веников, это тот, кто тебя из больницы достал.
— Не знаю, — сказал Ваня, — мне бы в душ, — и с отвращением посмотрел на грязные простыни, на кровь, смешанную с вином, на весь этот бедлам. Ему стало дурно.
Этот в плаще завис, глядя на Ваню преданными собачьими  глазами.
— В душ бы говорю, есть душ, а? — рявкнул Иван.
Кунтуш подпрыгнул от неожиданности и стал собирать простыни.
— Да, да, — засуетился он, — а правда, нам Вена сказал, что ты память потерял, и не помнишь что было до того, как тебя взял?
— Кто говорил?
— Ну, Веников.
— А этот губошлёп что ли, да пошёл он, каззёл!
— Конечно, ты ничего не помнишь, менты тебя ведь пытали, наверное били, это же ведь сволочи ещё те, они танковый шлем на голову оденут и будут дубинкой метелить, там не только как тебя звали забудешь, а и мать родную. Ведь тебя пытали, мне-то признайся — я не скажу никому, ты же наш герой.
— Да пытали, пытали, — сказал Ваня, неожиданно успокаиваясь, — ну что там с душем, а Димитрий?
— А щас, это мы вскорости организуем, это мы сейсекунд, — засуетился кунтуш ещё быстрее.
Пока он набирал на ручной панели какие-то кнопки, от чего постель улезла в стену, пока вызывал лифт, в Ванину голову как сквозь какой-то желтоватый туман проникли воспоминания. Он вспомнил одноклассника Зиму, какого то мужика в погонах, который орал, решётки, негров…
— Слушай, у меня к тебе один всего лишь вопрос. У меня, понимаешь, амнезия, мне менты по голове ударили, и я ничего не помню, скажи кто мой отец?
У кунтуша из рук упали матрацы, и он растерялся.
— Дык это цеж, генерал Олдридж, он тебя и свёз у больницу, коли б не он, из тюрьмы бы нам тебя не достать, — сказал он.
— А ответь, отчего так много негров, — вспомнил Ваня чёрное лицо, маячившее ему из решётки.
— Так косят проклятые, косят, подделываются под него, под Бородача, генерала Сетера, специально кто красит личину, абы как… чтоб его черти уташшили.
— И последний вопрос, уже лично к тебе.
Усатый повернулся и посмотрел на Ваню.
— Ты откуда вообще вылез, ты что мамонт что ли так разговаривать,  ага, угу, коли, либо, ты что индеец что ли! — гаркнул Иван прямо в усатое лицо.
Усатый прикрылся руками, и совсем не обиделся, он даже обрадовался.
«Больные они какие-то», — печально подумал Ваня, — «зависают постоянно, тормозят чего-то».
Пока они ехали в лифте, Иван понял, что они его почему-то боятся и даже уважают и любят.
«Надо брать инициативу в свои руки».
— Ты это, Дмитро, там ни кому не говори, что я память потерял, не зачем им это знать, — сказал он кунтушу, — да и я уже что-то начинаю вспоминать.
— Да нет, нет, я могила ты что Карл, ой, то есть Иван, — поправился он, увидев страшный взгляд Терповича, — понял это твоё новое конспиративное имя.
—Конспиративное.
—Более мерзкого имени трудно выдумать…
— Ну ты это, давай там, без вот этого вот, куда едем-то?
— Дак сначала в ультразвуковой душ, а потом уже на пятый уровень, там наши техники, у нас же мероприятие, тебя повезут намедни к Федосу.
— Любопытно, а это кто? — вполоборота нагло спросил Ваня, пользуясь легендой об амнезии.
— О, это наш главный странник, он из четырнадцатого мира банкнала, он глухонемой, но в нём живёт правда.
— Понятно.
—О, приехали, выходим. 
Открылась дверь лифта, и  Иван с Кунтушем вышли в стальной коридор.
«Надо же, какое здесь всё … Большое, мы только на лифте минут пятнадцать поднимались», — промелькнула испуганная мысль в голове Ивана.
Они шли по коридору ещё минут пять, и провожатый Ивана открыл дверь с надписью «Ультрадушевая».
— Слушай, и ещё тебе вопрос, ты же всё знаешь, — взялся Ваня за косяк двери, — что за фигня у меня с зубом, болит, собака, раньше как-то не беспокоил, а теперь ещё торчит вперёд куда-то?
Кунтуш испуганно посмотрел на Ваню. У него задрожала верхняя челюсть.
— Да ты что, да ты что, — это же нельзя забывать, там же в зубу датчик. У нас у всех так! Чтобы зомби не стать этого черномазого. А ещё, если это, поймают, чтобы, когда пытать будут, не сдать никого, его если закусить, то смерть сразу, — пролепетал Кунтуш и его лицо покрыл холодный пот.
«Ясно, они тут все помешанные», — подумал Иван, — «больные, типа повстанцы, шпионы, явки, мрак. Короче, Джеймс Бонд».
Ваня зашёл за дверь душевой, которая сразу же закрылась за ним.
Он снял с себя одежду и, подойдя к крану, открутил зелёный барашек. Ничего не произошло. Воды не было. Вдруг Иван почувствовал такой прилив свежести, что с минуту блаженствовал. Кабину наполнял какой то газ, невидимый и без запаха.
«Точно, газ», — думал Ваня, и с него будто  как лезвием ножа снималась какая-то невидимая грязь. Исчезали тревоги, пропадал страх.
«А, плевать, я этих тупорогих обману, мне бы на поверхность вылезти, там уж я от них слиняю», — думал он, пока тело его тряслось от наслаждения, или типа как осенний лист.
Он вдруг захотел домой. Пусть в пустой дом без Маши, в этот бедлам, который он там устроил, в эту разруху, в свой дом с переломанной мебелью, только б выбраться и сбежать от этих. Внезапно Иван почувствовал такой прилив сил, который у него вряд ли когда-то был в жизни.
«Класс», — думал Ваня, — «теперь всё, кого я испугался, у меня есть дом и у меня есть я, а это круто».
 Все страхи и сомнения улетучились за один миг, словно кто-то вывернул его тело наизнанку и вычистил всё до основания, не оставив ни грязинки.
«Ах, значит Карл, значит повстанец, ну теперь держитесь»! — весело думал он.
Из душевой Иван вышел в новом костюме с надписью «тепи джу эф», он его нашёл в шкафчике вместо своей обрыганной и разорванной на локтях студенческой одежды, залитой красным вином вперемежку с кровью девственниц.
«Позор, прости меня Маша», — промелькнуло в голове.
 Одежда был впору. В коридоре стоял Кунтуш и улыбался.
— С лёгким паром, — услышал Иван сквозь туман покоя.
— Не понтуйся, пошли дальше,— сказал он.
Вскоре Кунтуш подвёл Ваню к железной двери и, поклонившись, нажал на какую то кнопку. На двери была надпись – «психотехники».
Ваня смело вошёл в кабинет, где за светящимися мониторами сидели какие-то лысые лобастые типы.
—Тепи джу эф! — сказал Иван, заходя в этот технический вертеп, напичканный электроникой.
—Неб! — в один голос сказали лысые, — с возвращением Карл, — добавил один «техник», привстав со стула.
— Одно, пожалуйста, в целях конспирации и для блага нашей партии, называйте меня Иван.
— Как скажете, — в один голос ответили лысоголовые.
«Хоть имя отвоевал», — подумал Ваня, — «а эти-то поумнее, сразу видно, кто правит бал».
— Ну что, когда у нас мероприятие, когда мы едем к Федосу? — взял он быка за рога.
— А вы уже окрепли? Нам сказали, что вы немного не в себе.
— Чушь, — сказал Ваня, — я в порядке.
— Приступим, — поднялся один из лысых, и властно встал, — вызывайте транспорт.
Второй лысый снял трубку с рычага.
— Четырнадцатый, я «физик один», приём.
В рации зашуршало.
— Приём, нам машину, первый едет к Федосу.
— ШШШОерж, — сказала рация,
— Всё, на выход, — сказал Ивану техник, — пять минут и транспорт будет.
Как только за Ваней закрылась дверь, один лысый техник повернулся ко второму и сказал:
— Что-то не нравится мне это, он вроде будто не в себе.
— Да, говорят, никого не узнаёт, амнезия.
— Вена вчера его вытащил из мясорубки. Но он как-то странно себя ведёт, как бы нам операцию не сорвал.
— Да нет, всё по плану идёт, к Глухонемому сейчас съездит и поправится, — улыбнулось в полумраке мрачное безволосое лицо.
— Да «Альфа четыре» без сбоев работает.
— Может его убрать, не нравится он мне.
— Да ты что, нам нужно его лицо, на него же молятся. За ним идут. Всё готово. Скоро выходим.
— Когда?
— Сигнал дадут. В конце лета.
— Жду-не дождусь.
— Я тоже.
Полчаса спустя Иван уже ехал по длинным улицам, сидя на переднем сиденье в бронированном Яскарте  с колёсами от трактора и смотрел за лобовое стекло.
«Поразительно, как изменчива жизнь», — думал он, — «нам всё время приходится бороться за что-то, за свои права на воздух, на жизнь, на смерть, но именно эта борьба и есть смысл жизни».
Больше всего на свете он хотел одного — оказаться дома. О, как он хотел этого.
«Но ничего, скоро всё изменится», — утешал Иван сам себя, — «из этого подземного бункера сбежать нельзя, так я тут удеру».
Автомобиль, набирая скорость, мчался по серым каменным улицам.
Напряжённый  ум разговаривал сам с собой.
«У меня же должен быть план, я сбегу от этих тупорогих повстанцев, для них же кроме тупой скотской преданности ничего нет. Разве я не умнее их всех, этих, вместе взятых? Допустим, смогу ли я сейчас прямо сбежать»? — покосился он на своих мордатых бритоголовых спутников.
 «Все жлобы и бычары, как на подбор», — сокрушённо сказал кто-то внутри Ивана.
Водитель был здоровее всех, и под кожаной курткой у него угадывался бронежилет.
«Шкафы тупые, но таких уронить нереально», — сказал Иван сам себе. Он хоть и ходил в спортзал, но до такого ему ещё было очень и очень далеко.
Горестные мысли почти вжали Ваню в сиденье. Он сидел, опустив плечи, и от его энтузиазма не осталось и следа.
И тут вдруг он увидел такое, отчего все его мысли, включая самые грустные, оборвались, и возникла мысленная  пауза.
Автомобиль заворачивал на некую улицу, выгибающуюся наподобие большого кармана между двумя проспектами. Иван чуть не разбил лбом боковое стекло. Его взгляд был поглощён страшной картиной бескрайности, убегающей вдаль.
 Это было море.
 Иван тёр и драл свои глаза,  но море не исчезало а только уносилось за горизонт, омывая жёлтый берег гребнями больших волн.
«Море, о боже мой, море, я схожу с ума», — думал Ваня, и его душа скулила как собака на помойке.
Иван не знал, заметили ли его конвоиры его изумление, поэтому пока решил не выражать эмоций.
Мало-помалу морской пейзаж, исчезнувший так же внезапно, как и появился, сменился картинами каких-то мрачных гор, устремляющихся в голубое небо подобно исполинским грудям каменной женщины.
Машина, прошуршав шипованной резиной, остановилась возле ворот, стоящих на крутом пригорке, настолько крутом, что ворота, для того, чтобы они не открывались, были привязаны на проволоку. На створках висела табличка «Городское кладбище номер 7».
«Мне ещё рано, наверно», — подумал Ваня, горько вдохнув.
Дюжие парни сняли проволоку, и ворота, проскрипев деревянными створками, открылись и провисли вниз. Столбы, к которым были приделаны створки ворот, нависали над дорогой градусов на сорок пять.
«Как же сюда покойников заносят?», — подумал Ваня, когда танк-Яскарт, роя рыхлую землю, заезжал по склону, чуть ли не вставая вертикально.
 «Должно быть, на верёвках затаскивают», — продолжал свои умственные изыскания Иван, пока автомобиль, набитый головорезами ехал по старым могилам, ломая кресты. Иван попал под власть философской беседы с самим собой, он словно спрашивал себя, и тот, другой Иван, который был значительно взрослее и богаче духовно первого Ивана, снизойдя до него, отвечал.
«Вот, смотри, — одни могилы такие богатые, как будто в них лежит какой-то царь, там колонны и прочее, а другие такие несчастные, разрушенные, будто сто лет никто не приходит сюда. Скажи, почему?»
«Этим ничего не измеряется», — отвечал второй Иван первому, — «Не имеет значения, кто они были в этой жизни, и сколько у них было денег, всё уравнивается. Ты вот порой печалишься о том, что кто-то тебя огорчил, недостойно отнёсся к тебе, а какая разница, если и ты тоже когда-то будешь так же лежать. Хоть пинай тебя, хоть вешай! А почему бы уже теперь не включить безразличие? В сущности, никто не имеет компетенции отнять твоё настроение. Оно-то и есть – счастье. И оно не там где – то. Только здесь и сейчас».
«Ты, конечно, прав », — отвечал первый Иван второму, — «но почему – то всем плохо, только смерть – хуже всего ».
«Ты ещё очень молод и глуп, ты всё поймёшь», — сказал второй Иван первому и внезапно исчез.

В конце кладбища, возле второго выхода, ведущего в лес, непостижимым образом прикрепившись к склону горы, стояла какая-то котельная, и, не смотря на лето, из чёрной закопчённой трубы шёл грязный дым.
— Всё приехали, — сказал водитель – верзила, — вылазим.
— Ты уж ему-то не груби, как-нибудь полегче – немой ведь, — заискивающе попросил Ваню здоровый амбал, сидевший слева от него.
— Не умрёт, — нагло ответил ему Иван, вспомнив о своём плане независимого поведения.
— Ээх, — вздохнул верзила, — злой ты всё-таки Карл.
И тут же он чуть не растаял от свирепого Ваниного взгляда.
—Вас же просили.
—Извини, Иван.
Минуту спустя все четверо  поднялись по лестнице, грохоча засаленными перилами, к которым Иван побрезговал прикасаться руками. В коридоре, своим низкими потолком давящим на психику, Иван остановился.
— Вы остаётесь здесь, — сказал он двум амбалам, затянутым в кожу, а сам смело вошёл в маленькую каморку.
Эти трое, несмотря на слова Ивана, тоже протиснулись под низкой аркой в комнату.
За столом, спиной к вошедшим, сидел коротко стриженный человек, и его силуэт утопал в иллюзорном свете экрана. Рядом со столом стоял пустой стул.
Ваня в нерешительности остановился перед порогом, размышляя над тем, что ему дальше делать.
Один верзила шёпотом, свистящим как у туберкулёзника, просипел Ивану в правое ухо:
— Иди, — и легонько подтолкнул его в спину. Ваня дёрнул плечом, картинно вскидывая левую руку, как будто жестом говорил: «стоять, собаки», и перешагнул порог.
Человек не пошевелился. Ваня сделал ещё шаг, но дальше не пошёл.
Он стоял и стоял, не зная, что ему делать.
 Пауза начала затягиваться.
Иван, поняв, что это глупо выглядит, смело подошёл к сидящему и присел на второй стул, прямо напротив него.
Человек, не глядя на Ваню, повернулся к двери и жестом показал верзилам, что ими лучше уйти, да ещё и закрыть дверь, с той стороны, разумеется.
Только после этого он посмотрел Ване прямо в глаза.
Внезапно Ваню посетила светлая грусть. Какая -то печальная далёкая тишина охватила его сердце. Может ностальгия, а может, боль. Как будто что-то ушло безвозвратно и уже никогда не придёт назад.
«Может, это из-за Маши», — полыхнула утихшая боль в Иване. Но именно эти печальные образы в нём молчали, как будто медный оркестр горечи и утраты, некогда затмевающий блеском начищенных инструментов само солнце, теперь молчал своими тромбонами и трубами. Флейты, когда-то руладами взрезающие тёмный воздух вечной потери, теперь были зачехлены, а большой барабан четвертями не рубил мимо такта ударам сердец. Тарелки не сокрушали сытую вековую тишину, и только скрипка, которая по идее не должна была бы входить в этот состав, где-то далеко оплакивала навеки ушедшее. Высокая печаль едва теплилась маленьким огоньком свечи, рассеивающим густой кладбищенский мрак. Как будто Ваня был на могиле Маши, но через пятьдесят лет, когда уже тоска превратилась в освобождение, а печаль была стёрта временем, которое безжалостно ко всему на свете.
Кажется, Ваня задремал. Он уронил голову на сложенные на столе руки, и как ребёнок тихонько сопел. Он устал. Он смертельно устал от этой сумасшедшей жизни, от этой гонки, от этого бреда. Эти события, меняющиеся, как картинки в калейдоскопе вдруг распались и ушли куда-то вниз, в самую глубь за невидимую грань памяти. Ваня спал и всё было снова хорошо. Человек сидел за столом и что писал. На экране появлялись буквы. Вот он легонько толкнул Ваню по локтю и отечески потрепал его по голове, тем самым давая знак к пробуждению. Обновлённый Иван встал и, не глядя ни на кого, пошёл к двери. Дощатая хламина распазилась и за ней показались недоумевающие амбалы.
— Едем, всё, — сказал им Ваня железным голосом, не допускающим возражения.
— Ты бы хоть, ему до свиданья сказал, — посетовал один амбал.
Ваня презрительно посмотрел на него и сказал:
— Странники Банкнала не прощаются.
Эта встреча с глухонемым кладбищенским сторожем удивительно взбодрила его. Ультрадуш по сравнению с этим был просто детским лепетом. Как нельзя сравнить героиновый удар по мозгам с дешёвым приходом от того, что ты встал с кровати и пошёл куда-то, из-за недостатка красных кровяных телец чувствуя слабое головокружение. Ваня стал спокоен и уравновешен. Амбалы радостно улыбались, и, поворачивая свои каменные бошки, переглядывались. Автомобиль-трактор съехал по склону горы в висящие створки ворот и выехал на дорогу.
«Надо же как всё», — думал Ваня, — «надо же». Вскоре его взгляд, разбегающийся по унылому пейзажу, снова утянуло синее море с белоснежными бурунами. Он уже не удивился, он знал, что так должно быть. Иван было  совсем расслабился, но вдруг у него снова заболел зуб.
«У них должны быть стоматологи, надо сказать начальству вдруг, не дай бог, яд просочится, и я умру».
Возле бункера, на спуске, стояла толпа людей. Ваня вдруг совсем вошёл в роль. Он открыл люк в потолке, вылез в него, и, расставив руки в стороны, и так ехал, обдуваемый ветром.
— Тепи жду эф! — закричал он, когда автомобиль поравнялся с толпой.
— Неб! — заорала толпа.
— Тепи жду эф!
 — Неб!
— Вишь как правит, — говорил внутри машины один амбал другому, когда Ваня стоял в люке, и они видели его тело до пояса, — а то приехал, ментами подмоложенный, не то ни сё, больной, память отшибло, а щас как огурчик.
— Да-а, правят жестоко эти странники, — отвечал водитель, — но нам с тобой это не грозит.
— Потому что мы и так в норме.
—Тепи джу эф!
—Неб!
Водитель притормозил и начал съезжать к реке. Толпа орала, и, пестрея одеждой, провожала автомобиль с торчащим из люка Ваней, пока Яскард  не въехал в ворота.
Постепенно Иван освоился. Он начал изучать структуру и порядки этого сообщества. Приникая всё глубже в эту сеть, он не переставал изумляться. Ему становилось понятно, почему он, прожив на белом свете почти тридцать лет, ещё ничего не слышал об этих повстанцах. Это была глубоко  законспирированная организация. Она вся делилась на небольшие ячейки, которыми управлял один старший. Этот старший выходил на своего связного, который не знал его лично, руководители ячеек не знали друг друга, так что когда их ловили, они, кроме своей ячейки не могли никого сдать властям. Когда хватали связных, цепь обрывалась. Те не знали никого, кроме своей группы. Тот, кто разработал это общество, был гением конспирации. Дальше стояли звеньевые, которые управляли десятью ячейками. Была ещё семья, которая безвылазно жила в бункере. Интересно, что власти знали о бункере, но ничего не могли сделать. Но больше всего поражали воображение Безмолвные Странники. Они были чем-то вроде психологов, лекарей и подпольных идеологов одновременно. Со всей страны собирали глухонемых, слепых и просто немых и возводили их в ранг святых, оберегали и охраняли их. К ним привозили павших духом бойцов и руководителей, чтобы пропитать их идеей, что они-де борются за правое дело. К одному такому Страннику по имени Федос и возили Ваню, когда он начал нервничать. Считалось, что эти странники – родом с планеты Банкнал, находящейся в системе Махасунна, там никто не разговаривает, ни слушает и не смотрит, а люди общаются сердцами. Тот, кто изобрёл это общество повстанцев, был безжалостен и очень умён. Ваня в эту чушь с планетами не верил, кому ещё, как ни ему, было хорошо известно, что никакой планеты Банкнал не было вообще. Но Иван помнил, как его успокоил визит к глухому Федосу.
«Наверно это просто энергетическое лечение, есть же медиумы всякие», — думал он.
В этом обществе существовал кодекс, была своя геральдика, своя форма делений на касты. Трудно сказать, обрадовался Ваня или опечалился, когда узнал, что является чуть ли не иконой этого движения. На него молились, его портреты висели на стенах, матери приводили ему своих дочерей, чтобы он их осеменял. И Ваня, что уж тут греха таить. Осеменял.
Милитаристская машина чёрного генерала Сетера давно уже подмяла под себя весь мир. Только оставались какие-то островки забытые богом в Пацифическом океане, не имеющие стратегической важности и поэтому не нужные генералу. Генерал уже не тратился на военные действия, давно не марая рук. Он просто зомбировал людей. Всё шло в ход. Телевидение, средства массовой информации, мировая интернет-паутина. Массовый психоз, гипноз. На возвышениях стояли какие-то датчики и посылали некие сигналы высокой частоты. У всех членов партии сопротивления были зубы, в которые были вмонтированы датчики, гасящие эти колебания. Тысячи стоматологов нелегально работали по бункерам и ямам по всему миру, освобождая граждан от зомбированной жизни. При мысли о зубах, Ваню посещали какие-то страшные догадки. Он вспоминал поездку в Египет, настойчивые просьбы Маши пойти к стоматологу, и в его голове что-то шевелилось. Но он гнал от себя эти думы. Не может быть, это не имеет отношения к нему и к его умершей жене. Во имя её памяти, он им всем покажет говение моркови, а потом вернётся домой.
Постепенно Ваня привык к этой жизни. Ему понравилось быть лидером. А кому это не понравится. За ним толпами ходила молодёжь, ему смотрели в рот, ловили каждое слово, беспрекословно подчиняясь любому его приказу.
Не мог он привыкнуть к одному – к панибратству этого Веникова. Он был очень туп. Он хлестал Ваню по плечам своими ручищами и орал:
— Братан, а помнишь, как мы в подвале этого урода замочили, а помнишь студика я раздел!
У него как у лошади были большие квадратные зубы.
— Слушай, — говорил иронично ему Ваня, — а у тебя что такие зубы, там тоже типа того датчики? Да?
— Аха! — ухмылялся Веников, — это я ещё в другой жизни, когда пахал на государство, в части вставил бесплатно. Но наши смотрели – говорят левых сигналов нет, только инфракрасники, ну там чтобы машину заводить, там прогноз погоды слушать, там тёлок сымать и тэдэ.
 Веников вовсю пользовался этими достижениями науки. Он открывал двери своей комнаты, зажигал свет, включал компьютер, даже ставил будильник в зубах.
— А ещё вопрос, — говорил Ваня, — у тебя тоже там датчик, который колебания гасит, чтобы зомби не стать?
— Ты чё   меня проверяешь, что ли? — я делу партии предан, — обижался Вена.
— Не, я серьёзно, — улыбался Ваня.
— Конечно, — вот в четырнадцатом зубе.
— А ты знаешь, что будет, если его раскусить.
— Ну ты шутник, Карлуша, конечно, знаю, сразу сигнал пойдёт, электрический, он не совпадает с биотоками тела, и ты умрёшь, это лучше чем, как в древние времена было, – ампулы с ядом туда пломбировали, Ты думаешь, если я нигде не учился, кроме школы, то тупой такой, и истории не знаю?
— Да нет, ты что, а если вдруг случайно как-то свернёшь?
— Та ни, — это исключено, это как надо челюсть вывернуть, это тока чтобы пыток избежать, знаешь, какие там они зверьё эта гэбня всякая.
— А ты прикинь, как из гроба выбраться не знаешь?
— А зачем оттуда выбираться?
— Ну, вдруг зароют живьём, будет у тебя летаргия, а тебя зароют.
— Что за ужасы ты говоришь.
— А что, ко всему надо быть готовым.
— Говори.
— А ты посмотри вот, — сказал Иван и включил планшет. Он  поймал сигнал и вышел в сеть. Ввёл адрес, и, дождавшись загрузки страницы, повернул монитор к Вене.
Веников со страшным выражением лица начал читать.
«Если вас заживо закопали в гробу?
Это может случиться с каждым. Человека закапывают в гробу, чтобы напугать или чтобы избавиться от него. В последнем случае надейтесь только на себя.

1) Не тратьте воздух. В классическом гробу запас воздуха — на час, максимум два. Глубоко вдыхайте, медленно выдыхайте. Вдохнув, не глотайте, это вызывает гипервентиляцию. Не зажигайте спички или зажигалку, это отнимает кислород, зато фонариком пользоваться не возбраняется. Не кричите : крик усиливает панику, учащается сердцебиение и дыхание, а значит и расход воздуха.

2) Расшатайте крышку руками ; в самых дешёвых гробах из ДВП можно даже сделать дырку (обручальным кольцом, пряжкой ремня…)

3) Скрестите руки на груди, схватив ладонями плечи и стяните с себя рубашку вверх (см. рис.) завяжите её узлом над головой ; вися мешком у вас на голове, она защитит вас от удушья при попадании в лицо земли.

4) Сбивайте крышку ногами. Дешёвые гробы успевают сломаться под весом земли сразу после того как их закопают!

5) Как только крышка сломается, направляйте землю от головы к ногам, когда места станет мало, пытайтесь ногами прессовать землю в разные стороны.

6) Во что бы то ни стало попытайтесь сесть, земля заполнит пустое место и сместится в вашу пользу, не останавливайтесь и продолжайте дышать спокойно.

7) Вставайте!

Помнит: земля в свежей могиле всегда рыхлая и «бороться с ней относительно легко», гораздо сложнее выбраться во время дождя : мокрая земля плотнее и тяжелее. То же самое можно сказать о глине.»
— Ну ты жестянщик вообще, — сказал Вена, — я о таких ужасах и не думаю.
— Да ладно, это же всё чушь, невозможно из гроба вылезти, ты же понимаешь, там тонны земли. Ну, у тебя же зуб есть, чтобы от удушья не мучиться.
Веников поморщился и отвернулся.
 «Что-то не нравится мне вся эта идея с зубами», — думал Ваня, вспоминая, что слышал по телевизору. Вроде зубы стали бесплатно ремонтировать. Он тогда в Египте сказал Маше, что приедем, мол, домой сделаем нормально. Но Маша его жалела.
«Болит же», — говорила она, «ещё два дня целых, как же ты бедный мой будешь-то. Зай.
Ваня грустил, когда думал о ней. Но про зубы, это ему не нравилось, воля ваша.
К концу лета организация готовила митинг на центральной площади города. Власти разрешили этот марш протеста, с условием, что он будет проходить между улицей им. Сетера и проспектом Хентиаменти.
Оппозиционеры планировали проводить митинг на более открытом месте, на площади Энки и Энлиля.
«Это совсем рядом с центральной площадью, там вы будете мешать движению транспорта, работе важных органов власти, — говорил техникам представитель правительства, — и к тому возле площади есть дом престарелых, вы же понимаете, нельзя пожилым людям мешать доживать».
Руководителями оппозиции было принято решение принять условия правительства.
«Вы все дураки», — писал в своём блоге один зомбированный гражданин. Он не был членом партии, и поэтому никто его не воспринял серьёзно.
 «Вас заманивают», — читал Ваня его свежий пост в «Новом Журнале», — «там же всего два выхода, по аркам, вас поймают всех и передавят как щенков, поверьте старому солдату, войны за независимость 14 года! Не поддавайтесь, вам конец, вы не знаете, что ли, вероломства нашего правительства».
Ваня распечатал эту запись и принёс лист техникам.
— Вот, смотрите, что-то мне не нравится это всё, как будто правду пишет.
— Да ты что, — сказал лысый психотехник, он же без защиты, он зомби. Там нормальная улица, — выходов хоть отбавляй, чего ты, ты даже не знаешь, сколько таких лузеров в мире.
Ване не понравилась реакция психотехников, и он решил сам съездить на площадь и посмотреть.
Утром он подошёл к комнате Веникова и постучался. Щёлкнул замок, открылась дверь, потом закрылся рот Веникова.
— Тепи джу, — сказал Ваня.
— Неб! — ответил Вена.
— Слушай, Дональд, я вот тут одну ерунду нашёл, это о нашей акции, пишут тут, что нас заманивают.
— Кто пишет?
— Да тут юзер один.
— Нук, дай почитать.
Ваня протянул ему мятые листы.
Пока Веников читал, он оглядел его жилище. Всё было тут, как говорится «упаковано». На стенах висели какие-то аппараты, всё выдвигалось и задвигалось с помощью зубов Веникова.
— Что, зачитался, — спросил хозяина комнаты Ваня, — поди разучился уже читать-то? Буквы знакомые ищешь?
— Пашшол, ты, — сказал Веников, — ну и что, что он тут пишет, у него же «Альфа четыре» нету, — и, зубом выдвинув мусорную корзину, швырнул туда листы. Корзина задвинулась обратно.
— Я думаю, надо съездить, посмотреть, ты со мной?
— Ну, поехали.
Через полчаса, они уже стояли в одном конце улицы Сетера, и смотрели на дома, плотно прижатые друг к другу.
— Да, — задумчиво протянул Веников, — точно не густо, сваливать-то не куда. А как зажмут?
— Но вот, я тебе и говорю о том же, по дворам только если уходить, но будет же тьма народу, передавят сами себя.
— А начальство-то что говорит? — нерешительно подёргал лицом Вена, — я ишо с армии привык, им-то там видней.
— Не знаю, мне не нравится, — сказал ему Ваня, — пошли в кабак.
— Пошли, — согласился Веников, — а хотя зачем в кабак, я тебе щас луччи место покажу. Идём. Тут рядом.
Они свернули куда-то во дворы, И Ваня увидел крыльцо гостиницы.
— Это что? — спросил  он, приостанавливаясь.
— Я тут номер снял, на всякий пожарный, пошли, там напаснёмся, у меня там есть.
Они прошли вестибюль. Вена улыбнулся толстой консьержке в рецепции, и провёл Ваню к лифту. Подойдя к дверям, Дональд картинно задрал пальцем верхнюю губу. Двери разъехались.
— Прошус, — развёл он руками.
«Неприятный тип», — подумал Ваня, — «и шапка у него уродливая».
Номер Веникова очень походил на его комнату в бункере. Всё так же задвигалось и выдвигалось при помощи излучателей, встроенных в зубы.
«Больной он», — рассуждал Иван, глядя как Веников открывает внушительный бар и брянькает стеклом бутылок — «ну и шут с ним».
К реке они возвращались уже затемно. Они оба были пьяны. Вена выл тоскливым гнусным голосом армейские песни и разбивал себе бутылки на голове, волоча ногами свою формовку.

5.
….Толпа рванулась и завыла как дикий зверь, мечась в узком проходе улицы Акера, она налетала на стены, расплёскиваясь по ним. Люди уходили в прощелины между домами, но эти зазоры были так малы, что забивались телами. Стоял треск костей смешанный с шумом трепета флагов и транспарантов. Крики, стоны, всё поглощал гул.
Люди давили сами себя. Когда начали стрелять полицейские, загородившие с одной стороны улицу чёрными хаммерами с ветвями на бортах, толпа, ещё минуту назад бывшая организованной, обезумев, рвалась вперёд. С другой стороны стояли танки. Люди выли и кричали, мечась туда-сюда в каменном мешке. Когда раздались выстрелы из крупнокалиберных пушек, зазвенели стёкла. Кто-то разбивал окна, но на первых этажах они были забраны решётками, и люди падали с выступов и исчезали под орущей и бегущей массой. На улице творилось страшное.
 Саббер, в кузове которого ехал Ваня впереди демонстрации, стоя и держась за решётку багажника, перевернули, и Ваня оказался на асфальте. Он, не устояв на ногах, упал и, ощутив на себе страшный груз чужих тел, начал барахтаться, пытаясь выбраться. Чьи-то ноги его топтали, били по голове. Он уже почти обессилел, как вдруг почувствовал, что его взяли за шкирку как щенка и потянули вверх. Какая-то непреодолимая сила вытащила его из-под страшной массы человеческих тел.
— Обхвати себя за локти, чтобы не раздавили, и не вздумай падать! — заорал Веников над Ваниным ухом, — растопчут!
— За мной! — крикнул он, и начал прорываться вперёд, раскидывая людей, словно это были какие-то бумажки. Иван шёл за ним по коридору, освобождаемому руками и ногами Веникова. Постепенно Ваня и Вена прижались к правому краю улицы и упёрлись в стену дома. Вена откинул несколько человек, барахтающихся возле самой стены, подпрыгнул и вцепился в решётку, которой было забрано окно на первом этаже. Дальше он поднялся выше и, держась одной рукой за решётку, второй схватил Ваню за шиворот и поднял его над толпой. Ваня нервно вцепился в железные прутья. Веников подтянулся и разбил стекло на втором этаже. Вскоре он уже был в квартире. Перегнулся через подоконник и затащил Ивана в квартиру. Квартира была пуста.
— Суки, ты был прав, брат, нас кинули! — орал Веников, надо бежать, надо вырываться из окружения! Он был страшен. Его губы были изрезаны стеклом, как будто он грыз его.
Иван озираясь, метался  по чужой квартире.
— Иди за мной, не отставай! — рявкнул Веников и кинулся к двери. Иван Терпович побежал за ним в прихожую. Веник всем своим телом с разбегу вмазался  во входную дверь. Она вылетела вместе с косяками и частью стены. Тогда Веников встал и рванулся вниз. Ваня за ним. На первом этаже подъездная дверь так же вылетела от мощного Вениковского пинка, который наверное, бы и слона свалил с ног. Во дворе стоял полицейский САЗ. Беглецов сразу же заметили. Из САЗа выскочили охранники и бросились в погоню, на ходу стреляя в воздух. Иван и Веников юркнули в соседний двор.
Толпа на улице орала всё громче и громче. Раздавался треск автоматов. Ухающие выстрелы крупнокалиберных орудий давно затихли. Ваня и Дональд бежали по дворам. В каждом стоял САЗ, и из него сразу выскакивали полицейские и открывали огонь по бегущим. В одном дворе САЗа не было. Но плохо было то, что со всех сторон, треща моторами, съезжались патрульные автомобили. Возле одного из подъездов Вена вдруг обернулся к Ивану, и, схватив его за талию, с грохотом бросил в мусорный бак. От удара о железное дно, Ваня на какое-то время потерял ощущение времени. Веников накрыл его сверху каким-то ящиком, из которого на Ваню потекла вонючая жидкость. Иван слышал, как Вена крикнул:
— Сиди тут, один я уйду!
Иван, будучи вне себя от страха, различал выстрелы, рёв моторов, и ничего не понимал. По нему текла грязная слизь. Нестерпимо пахло нечистотами.
Неизвестно сколько Ваня просидел в мусорном баке, время утратило для него значение. Он был словно в бреду. Снаружи он слышал крики, стрельбу, кто-то бегал, кричал, ревели моторы, но его это словно не касалось. Он был будто отгорожен от мира непроницаемой стеной. Кажется, он просидел мусорном баке около суток. Два раза он плакал, когда вспоминал, что их подставили и просто заманили в этот узкий проход между улицами, чтобы безжалостно расправиться. Однажды к нему пришла мысль вылезти из бака, но страх быть обнаруженным не позволил этого сделать. Когда Ваня в третий раз заплакал от тоски и безысходности, он услышал грохот мотора совсем рядом, и весь сжался в один комок. Он вдруг почувствовал, как какая-то сила поднимает его вместе с ящиком куда-то вверх. Ничего не понимая, Иван даже не испугался. Вскоре ящик накренился, и Ваня  вместе с мусором начал вываливаться вбок. Падая, Иван Терпович успел подумать, что это наверное, вывозят мусор. Упал он на что-то мягкое, сверху на него посыпался коробки.  Вдруг Иван почувствовал острую боль в ноге. Он еле сдержался, чтобы не закричать. На ногу упал кусок бетонного перекрытия, и, кажется, нога была сломана. Ваня, скрипя зубами, освободил её. Вокруг него был мусор, он был сам в мусоре, испарения миазмов и боль в ноге лишили его сознания. Падая в чёрную дыру, он почувствовал, что его увозят.
Когда он открыл глаза, у него от ужаса зашевелились волосы на голове. Прямо на него в упор смотрело страшное существо. Над несчастным Ваней нависала квадратная рожа, заросшая грязными волосами до самых глаз, смотрящих гнойно и ненавистно из-под припухших век. Изо рта, больше походившего на пасть, исходило зловонное дыхание.
— Ааа!!!! — заорал Терпович.
Мутант вскочил и, размахивая руками, исчез из поля зрения Вани. Иван подтянулся, превозмогая боль в ноге, сел и стал оглядываться.
Вокруг него простирался фантастический пейзаж из кошмарного фильма про Апокалипсис.
 Далеко, насколько хватало глаз, лежал мусор, его было так много, что, казалось, вся земля состоит из него. Мусор был землёй, он был небом, он был горизонтом. Какие-то банки, мешки и кастрюли загораживали обзор. В некоторых местах мусор лежал просто на земле, в некоторых — стоял горами, всюду летали птицы, они были бесчисленны, они затмевали небо. Они верещали и носились повсюду. Какое-то количество мусора горело, и в небо поднимался удушливый кислый дым.
 Иван вырос и прожил всю жизнь в городе, но не знал, какой кошмар может соседствовать с чистыми улицами.
«Гринворлд. Какой там гринворлд, он умер здесь»! – внутри  себя закричал он. Это был Армагеддон. Наверное после Конца Света Земля будет выглядеть именно так.
 Вдруг Ваня увидел, как три тени отделились от ближайшей кучи мусора и направились к нему.
            «Так, спокойно», — сказал сам себе Иван, отползая назад. Он увидел ржавый остов автомобиля и начал заползать в него. Чудовища приближались. Ваня засунул руку в карман и нащупал там шестнадцатизарядный  Вальснер, который ему дал перед митингом Веников. Внезапно, подошедшие стали подпрыгивать и нечленораздельно кричать. Ваня смог их получше разглядеть.
 «О, боже, неандертальцы», — ошеломлённо подумал он. Когда-то в школе он в учебнике по биологии он видел такие морды. Но там они не были такими страшными. Все трое были обмотаны какими-то тряпками, лица покрывала многолетняя грязь, но самое страшное было то, что они плясали. Среди них был какой-то низкорослый, видимо ребёнок, с маленьким тельцем и непомерно большой головой, на которой не было ни волоска. Когда он прыгал пред Ваней, с него упала грязная накидка, и в воздухе болтался живот.
           «Рахит», – подумал Иван, — «у него нет члена, и к тому же, он – гидроцефал».
 Пока Иван разглядывал человекоподобных существ, как в книжке «Пещерный лев» самый крупный из них приблизился к нему примерно на пять метров. Этот страшный, нестерпимо воняющий тухлой селёдкой мутант, задрал голову вверх и закричал что-то вроде «агу, агу». Он стучал себя кулаками в грудь.
             «А вдруг они людоеды», — спокойно подумал Ваня, — «возьмут и сожрут меня, когда спать буду».
                Он достал «Вальснер» и выстрелил в воздух. Неандертальцы разбежались.
 «Как же я отсюда выберусь»? — размышлял Иван, оглядывая весь этот бесконечный апокалиптический пейзаж, горы мусора, чёрный дым, прокопчённых чаек, орущих и летающих над мрачным полем задворок человеческой индустриализации.
Он напрягал память, но не мог вспомнить, далеко ли была городская свалка от его дома.
Он поймал себя на мысли, что даже никогда не думал о том, куда увозился мусор, который он бросал в целлофановых пакетах в баки. Ему казалось, что он чудесным образом дематериализуется.
                Нога болела и распухла.
         «Наверное, перелом», — думал Иван, сидя в ржавом остове автомобиля. Пять минут спустя он попробовал было поползти, но чуть ли не взвыл от нестерпимой боли.
         Ваня прислонился к дверям автомобиля. Он ещё ничего не успел подумать, или как-то среагировать, как слева от него метнулась тень. Страшная горилла в телогрейке, выскочив из-за кучи железного хлама, бросилась пред Ваней ниц, что-то протягивая ему в левой руке. Не успевший даже испугаться Ваня, разглядел, что это была замызганная бутылка.
          «Это типа знак дружбы», — подумал он. Его чуть не стошнило, но бутылку он взял.
        «Не надо аборигенов обижать, должна быть дружба народов». Брезгливо обтерев горлышко, он приложил его к губам, сделал глоток, и его глаза чуть ли не вылезли из орбит. Боль в ноге тут же прекратилась.
         «Нифега се», — подумал хмелеющий Иван, — «вот это пойло, уран чистый, Абсент отдыхает»!
           Абориген подполз к нему ближе и положил свою заросшую грязным волосом голову к ваниным ногам. Потом что-то глухо крикнул в мусор. Ваня ещё глотнул. Из-за ближайшей кучи показались ещё двое нелюдей. Рахит и другой. Они тоже подошли и упали ниц перед Ваней.
       «Охо! Вот я уже начальником бомжей стал», — пьяно смеялся он, и горестно оглядывал тоскливый пейзаж.
        «Надо как-то уходить отсюда», — успел подумать Иван, проваливаясь в глубокий сон. Бутылка выпала из его рук. Он уже спал и не чувствовал, как эти трое осторожно взяли его и перенесли в некое подобие шалаша, положив на ржавую кровать, застеленную соломенными пучками.
         Утром Ваня проснулся так, как просыпался всегда – беспечно, и, потянувшись, зевнул. Но тут же его прошиб холодный пот. Он вспомнил  вчерашнее. Иван оглядел себя, убедился что цел, и людоеды не отъели у него ногу или руку, и поругал себя за то, что так бездумно уснул вчера. Вальснер  тоже был на месте. Ничего не понимая, Иван оглядывал этот шалаш, ржавую кровать. Вдруг откинулся полог и самый большой бомж, которого Ваня окрестил Пятницей, протянул ему настоящий свежий хлеб! Иван удивлённо взял ещё тёплую булку и отломил кусок. Так и есть, сомнения не было, это -хлеб.
         — Слышь, мужик, ты говорить-то хоть умеешь? – спросил Ваня, пережёвывая во рту это тающее великолепие.
        — Дык а чё, дык а но, а я, а о я ы…— сказал Пятница.
        — Понятно, где ж ты хлеб взял?
        — Дак а я а, а но а ы…
       — Ясно, — сказал Ваня, и откусил ещё один кусок серого настоящего хлеба.
        Так он и начал жить среди бомжей на городской свалке. Они кормили его, уходя каждый день на «промысел», где собирали бутылки, сдавали металл, и приносили Ивану еду и спирт, разведённый тараканьим мелом и таблетками димедрола, от которого Иван каждую ночь смотрел цветные мультфильмы галлюцинаций. Он пытался выяснить у них, далеко ли жильё или город, но эти братья постапокалипсиса, принявшие его за  бога (не меньше), так плохо говорили, что было невозможно что-либо у них выведать. От безделья Ваня начал учить их разговаривать. Пятница был самый способный. Хуже всех был Рахит. А третий, которого Ваня называл Ленином, потому что тот отрезал куском стекла жидкие волосёнки на подбородке, (вот это тримминг!), был вообще ни рыба, ни мясо. Ване подтащили какое-то кресло, приделали к нему дырявый зонт, и новый Учитель Социального Дна целыми днями сидел под ним как царь, вечером ухрамывая в палатку из брезента и старых сухих веток вперемежку с тряпками.
Пятница, Ленин и Рахит, сидели перед ним на корточках и учились.
— Скажи зонтик, — говорил Иван Рахиту, пальцем сенсея указывая на облезшие дерматином рёбра над своей головой.
— Жоонтикь, — тянул Рахит своё негритянское безволосое лицо.
— Зёнтииг, — вторил ему Ленин.
— Дык это но, ога, да, не прально вы, — зонтк, — перебивал их гордый Пятница. Потом, размахнувшись, бил по плешине Рахита и ногой пинал Ленина.
«Несомненный лидер», — думал Ваня, — «однако, не стоит развращать его властью».
— Ты что делаешь, так нельзя, ¬— говорил он, — это твой брат.
Как-то Терпович нашёл полуистлевший букварь и стал показывать австралопитекам картинки и вслух называть вещи, изображённые на них. Аборигены собирали по свалкам предметы, похожие на эти картинки и приносили их Ивану.
Ваня вроде бы привык уже к ним, но всё же держал  Вальснер  наготове. На ногу он наложил что-то вроде шины, обложив перелом с двух сторон двумя рейками и перемотав их куском верёвки. Он почти уже мог стоять и даже, хромая, передвигаться без посторонней помощи. Из штакетника, найденного среди куч мусора, он сделал себе костыли.
Бомжи кормили его вполне нормальной пищей - свежими овощами, поили его спиртом, он их учил разговаривать, в надежде выспросить, далеко ли до цивилизации, но они все ещё очень плохо разговаривали.
У него в кармане лежали деньги, зашитые им ещё до демонстрации. Он мог бы дать их Пятнице, но боялся, что тот не знает, как ими пользоваться, что у него их отберут, или он потеряет.
Он учил этих аборигенов Свалочного Мира, эти Социальные Задворки отношению друг к другу.
Видя как они его кормят, как заботятся о нём, Иван не мог перенести того презрения, с которым раньше относился к бомжам, бродячим алкоголикам и прочим людям низкого сословия.
Однажды он, доведя себя этими мыслями до совершеннейшего исступления, вскочил с кресла и заорал в пьяном бреду:
— Вы твари, живущие там, в своём городишке, в своей чистой уютной жизни, вы мудаки, ослы, вы мразь! — и, достав Вальснер, начал палить в воздух.
Бомжи разбежались и испуганно выглядывали из-за куч мусора.
— Простите, родные, простите, — сказал Ваня и сел.
 Как-то раз Пятница вытянулся по струнке и пролепетал:
— Пать дык это, но а, километыров пооо лес.
— Пять километров по лесу? — перевёл Иван.
— Дык, — ответил Пятница, и утвердительно кивнул.
 «Не дойду», — печально подумал Иван, — «надо костыли нормальные».
Однажды ночью Ваню кто-то разбудил, тормоша за плечо.
 Это был Рахит.
— Бядя дяда Бяда, вроги вруги, — повторял он и тихонько скулил.
Ваня проснулся.
— Что ты говоришь? — спросил он.
— Там, — сказал Рахит со страхом в глазах, и показал на выход из шалаша.
Ваня встал и вышел в проём.
Перед ним предстала баталия. Возле кучи мусора высотой в три человеческих роста стояли Пятница с Лениным и махали палками. На них нападали четверо грязных оборванцев.
«О, надо же, у меня есть все шансы стать героем свалочной войны», — сыронизировал Иван, и поковылял к куче, на ходу доставая Вальснер.
Среди чужаков был явным лидером здоровый бабуин, заросший грязным седым волосом по самые глаза.
«О, мечьтяк, ща я ему ногу нахер прострелю», — подумал Ваня, но вместо этого закричал, и выстрелили в воздух. Чужие бомжи разбежались.
— Что им надо? — спросил Иван у Пятницы.
— Хочат, дык это, но ага, нас выгночь,…
— Всё уже, они убежали.
Пятница обрадовался и начал танцевать и петь на незнакомом языке.
«Да, передел влияния конкурирующих банд», — в уме сказал Ваня.
Между тем его аборигены изменились. Пятница выкупался в реке, отрезал бороду горлышком бутылки, нашёл где-то сносный брезентовый плащ и стал собирать книги, и складывая их большой стопкой возле палатки.
 А однажды он пришёл с полным рюкзаком продуктов. Там была настоящая водка, варёный картофель, огурцы и ещё множество всякой снеди.
— Работьять, дык я там, — произнёс он, и показал рукой куда-то вдаль, — там брёвана таскать.
Ваню пробила слеза, в носу защипало, и он ушёл в палатку, чтобы никто не увидел слабости лидера.
Как-то утром он проснулся и потрогал ногу. Она больше не болела. Иван осторожно отвязал верёвку и сбросил шины. Опухоль спала, и нога гнулась в колене.
«Всё. Пора», — подумал он.
Иван взял костыли-штакетники и вышел из палатки. Бомжи сидели возле его кресла и занимались кто чем. Пятница читал книгу, Рахит пришивал заплатку к штанам. У него опал живот, потому что Ваня запретил ему поедать землю,  мотивируя это тем, что Гаврила Марков нам не брат, и даже не потому, что нобелевку слупил, а просто, не брат, и всё тут.
Ваня проковылял к друзьям и опустился в кресло.
— Братцы, — начал он грустно. Бомжи повернулись к нему, чувствуя необычную интонацию в голосе.
— Братцы, настало время мне вас покинуть, я должен идти. Бичи сразу погрустнели. Ваня встал. Они, увидев, что у него больше нет громоздкой повязки, тоже поднялись на ноги.
— Вы должны мне обещать, что никогда не будете прежними. Не будете бомжами, обещаете?
— Да, — сказал Ленин, — не будем, и стряхнул скупую слезу с морщинистого одубевшего лица.
— Не пейте спирт, молитесь, работайте, обещаете?
— Дык это но ага.
— Всё, братва, мне пора, — проговорил Ваня и повернулся в сторону леса. В его сердце что-то свербило, что-то мешало ему дышать.
— Мы проводим, — сказал Рахит, надевая самодельные штаны.
Пятница достал из палатки рюкзак с продуктами, которые он заработал, помогая строить забор какому-то фермеру. Пятница отдал рюкзак Ване.
— Спасибо, — сказал Иван, — пора идти.
Все четверо пошли по спрессованному мусору. Мало по малу вдали завиднелся лес. Мусора под ногами становилось всё меньше, появилась трава. На опушке леса бичи остановились.
Ваня повернулся.
— Прощайте, — сказал он им, — помните, вы обещали! И тёмная чаща поглотила его.
Он шёл по лесу, ещё долго слыша стихи за спиной. Что-то там:
Дык мык
Разбыбык
Ты нас сделал чоловык.
Через некоторое время лес начал редеть. Показались строения, деревянные избы и огороды, колышущиеся буйной зеленью. Иван подошёл к ограде и увидел плечистого мужчину, с энтузиазмом копающегося в земле.
— Слушай, уважаемый, далеко ли до города?
Мужик встал во весь рост и оказался огромен.
— До города километров двадцать будет, а зачем те туда? Заработать не хошь?
— Да нет, надо просто, а на чём отсюда уехать, у меня деньги есть.
— Да на перевозчика  садись, вниз по реке и уплывёшь.
— Спасибо.
— Да не за что, сам что, не местный?
— Нет, городской.
— А, — ухмыльнулся великан и снова сел на корточки, сразу уменьшившись.
Ваня начал пробираться к реке. Внизу он увидел причал, на приколе стояла моторная лодка, в которой сидел человек в брезентовой куртке.
«Зюйдвестка», — подумал Ваня, спускаясь к причалу.
— Слышь, любезнейший, до города добросишь? У меня деньги есть, — сказал он угрюмому на вид лодочнику.
Этот в зюйдвестке с сомнением оглядел Ваню с головы до ног и, затянувшись папиросой, сказал:
— Сидай, коли не брешешь.
Ваня бросил рюкзак с продуктами в лодку, и мужик завёл мотор.
И они плыли. Постепенно пейзаж начал меняться ещё больше, исчезли деревья, появились каменные дома. Вскоре незаметно пропала вообще вся природа, и остался один бетон. Ваня задремал.
— Приехали, — разбудил его мужик, — дальше мне ходу нет, оштрафуют ироды, гривни гони.
Ваня залез во внутренний карман и вынул несколько купюр.
— Сколько? — спросил он у лодочника.
— Та хватит, — сказал тот и забрал деньги.
Ваня вышел на бетонный парапет и огляделся.
«Как же теперь пробраться в бункер»? — думал он. Ни адреса, ни телефонных номеров он не знал. Он только лишь помнил, что там было какое-то болото.
 «Надо бы у кого-то спросить».
 «Вон в трамвай сяду и там у кондукторши спрошу», — решил он.
Брякнул  звонок, и открылась дверь. Ваня зашёл в трамвай, встал в угол. Трамвай тронулся. Люди в трамвае озирались на него, и, делая брезгливые лица, отворачивались. Заплакала маленькая девочка.
К Ивану подбежала кондукторша и заорала:
— Пшёл отседа, секиль замухрянский!
— Да вы что! — возмутился Ваня, — что вы себе позволяете, я оплачу проезд, — и полез в карман.
— Вон!!! — заорала страшная бабка, крашенная в охру.
Ване захотелось достать Вальснер, засунуть его полированный ствол ей в рот, и размазать старушачьи протухшие мозги по трамвайному стеклу. Он невероятным усилием воли сдержался от этого неприглядного мочилова.
Трамвай остановился на половине пути до остановки, и взбешённый Ваня как пробка вылетел прямо на трассу. Он, нагло игнорируя сигналы мчащихся автомобилей, поднялся на тротуар.
«Да я бы её засудил», — зло думал он, — «это же полный произвол, — так человека на проезжую часть выкинуть, как кулёк семечек, а если бы авария была»?
Вдоль улицы протянулись сигаретные ларьки и витрины магазинов.
Иван ходил мимо людей с желанием заговорить с ними, но все  шарахались от него и презрительно морщились ему в лицо.
С большим трудом он купил в ларьке карту и стал искать на ней болотистые местности в городе. Болота, такого большого, какое помнил Иван, нигде не было.
«Да это вообще какой-то город незнакомый», — с тоской подумал он. «Что же делать»?
Он шёл где-то около часа по извилистым улицам, пока от усталости и непривычной нагрузки у него не заболела нога. Решив отдохнуть, он присел на бордюр. Он почти погрузился в какую-то тёмную муть, во что-то вроде сна, как вдруг в толпе прохожих он разглядел знакомое лицо.
— Кунтуш! Это же Кунтуш! — вскричал Иван, и побежал к мужику. Тот уже был не в кунтуше, а в кожаной куртке, но на голове у него сидела какая-то древняя шапка, с которой свисал лисий хвост.
«Шлык», — вспыхнула ненужная информация в голове у Ивана.
Ваня бросился к человеку в нелепом колпаке и закричал:
— Дима, Дима, стой! Это я!
 Тот испугался и бросился прочь от Ивана.
— Ты что, это же я! – орал Ваня вдогонку убегающему.
В спине беглеца что-то переменилось, он остановился, развернулся вполоборота, и теперь  дико вызверился на Ивана.
— Карл? — с ужасом спросил он.
— Да! — заорал Иван.
— О боже, ты жив, но что они с тобой сделали?
— А что?
— Пошли, пошли отсюда, — заторопился вдруг человек в колпаке и схватил Ваню за руку. Через пять минут он завёл его в какой-то подъезд и вызвал лифт.
Пока железный короб грохотал вверх, этот Кунтуш, как ещё очень давно прозвал его Ваня за его странное одеяние, о чём то думал.
— А их всех убили, — сказал он вдруг Ване.
— Кого? – удивился тот.
— Наших, — грустно пояснил Кунтуш.
На пятом этаже они вышли из лифта.
— Что, совсем всех? — спросил Иван, вспомнив толпу, давящую саму себя, улицу, не вмещающую людей, танки и смертельный ужас.
— А Веников? — спросил он у Кунтуша.
— Его схватили. Он застрелился, чтобы никого не выдать под пыткой.
— А как же зуб? – спросил Ваня, вспомнив про страшный подарок повстанцев, который был в его рту всё это время.
— Он его вырвал вместе с остальными. Его по зубам нашли. Там были датчики. Они всё это время через него за нами следили.
— Он спас меня, — сказал Ваня. И ещё нас кто-то сдал, и что никого не осталось?
— Никого, но я ищу, тебя вот нашёл, — горестно сказал Дмитро-Кунтуш.
 Проведя Ивана через длинный коридор, он запустил его в квартиру с железной дверью. Щёлкнул замок,  и соратники оказались внутри квартиры.
— Ванная там, — сказал Дмитро Ване, показывая пальцем куда-то в сторону, — а я пошёл ставить чайник.
Ваня снял грязный брезент. По полу стукнуло.
— Ты что, сдурел! — сказал Ване Кунтуш, — со стволом ходишь, менты примут!
— Это ещё тот Вальснер, — сказал Иван, — мне его Веников дал, я сохранил.
— Дай мне его, не нужен он тебе, сейчас, иди, мойся — невозможно дышать, — с презрением на лице проговорил Кунтуш и забрал у Ивана тяжёлый зарядный пистолет.
Ваня зашёл в ванную и чуть не упал в обморок. На него из зеркала смотрел страшный неандерталец, по глаза заросший толстым волосом. Кожа лица была чёрной, как нефть. Иван открыл воду, снял с себя одежду и залез в ванну. Два часа он тёр своё тело мочалкой, поливал кипятком, шоркал наждачкой для пяток, и, когда вылез из ванны, на белой эмали остался несмываемый налёт.
«Радиация незаметна», — подумал он.
Когда он вышел из комнаты, его соратник уже налил чаю, коньяк по рюмкам,  и уставил маленький столик всяческой едой.
— Ого, а борода? — спросил он, увидев Ваню.
— Да пусть пока, — у тебя всё равно бритвы нет.
— Есть там, в полочке опаска, хоть тебе это не нравится, надо бы побриться.
— Ну, потом, — сказал Ваня, присаживаясь за стол.
Выпили.
 — А сколько меня не было? — спросил Иван.
— Два месяца, — сказал Кунтуш.
— Два месяца, — грустно повторил Иван.
Он вяло пожевал какой-то картошки, попил горячего чаю, и почувствовал, что плывёт.
На него вдруг навалился такой сон, что он чуть не упал под стол.
Кунтуш, увидев это, потормошил ничего не соображающего Ваню и сказал:
— Слушай, иди, ложись спать, там в спальне кровать, а я отлучусь ненадолго, ты никуда не выходи, жди меня.
«Ага, сейчас, размечтался, Иуда», — подумал Иван сквозь сон. Он встал, и покачиваясь в полусне и опираясь на плечо Дмитро, пошёл в спальню. Там лёг на кровать, и притворился спящим. Он слышал, как предатель щёлкнул замком, уходя за двери.
Полежав ещё несколько минут и борясь со сном, Иван встал, подошёл к двери, и открыл её изнутри.
«Какой тупой, хоть бы закрыл меня на ключ», — подумал он.
Выглянув за дверь, Ваня увидал наверху чердачный люк. Он вышел в подъезд, поднялся по лестнице на чердак и откинул люк. Когда он оказался на чердаке, засунул в дужку, где должен быть замок, ржавый гвоздь, который он нашёл на чердаке. Потом подошёл к месту где скос крыши соединялся с полом чердака, лёг на линолеум и стал смотреть в щель. И не заметил, как уснул.
6.

Когда Иван проснулся, то вдруг почувствовал, что-то было снова не так. На подушке краем глаза он увидел прядь рыжих волос. Он поднял руку и нашёл у себя грудь.
«А, опять этот сон», — успокоено подумал он,  переворачиваясь на кровати,— «ну что ж поспим ещё».
«Стоп, я же на чердаке, какая кровать»! — сверкнула в голове отчаянная мысль.  Иван  вскочил на ноги и увидел, что находится в той же квартире, куда его привёл Кунтуш.
«Что опять с моим телом»?
Ваня подскочил к зеркалу в ванной и глянул в него.
Не может быть. Из зеркала на него смотрела хорошенькая молодая женщина с серыми глазами и рыжеватыми длинными волосами, которые были обрезаны спереди. Всё было на месте. Грудь, широкие бёдра. Ногти на ногах были как в том сне, где к ней приходил длинноволосый парень, накрашены красным лаком. Ваня больше так не мог. Он бросился к двери и хотел выйти в подъезд. Но снаружи было заперто на ключ.
«Я же ходил уже отсюда на чердак», — мелькнула отчаянная мысль в хаосе паранойи.
— Ты сошёл с ума, у тебя белая горячка, и ещё из-за смерти жены – психоз, — легко и просто сказал кто-то в его голове страшные слова.
— Сейчас ты сидишь дома, пьёшь водку с Зимой, а это все тебе кажется. Повстанцы эти, и то, что ты – женщина.
— Но ведь боль то настоящая, — попытался протестовать Иван этому голосу.
— А какая она должна быть, ты же ведь не знаешь, ты никогда не сходил с ума, — говорил ему голос в голове.
— Что же делать?
— А что при белой горячке делают, ты знаешь?
— Нет, я же никогда до такого не допивался.
— Чтобы за тобой, когда придут, не смогли тебя взять, надо жизнь покончить.
«Как это я раньше-то не догадался», — обрадовался Ваня, вот дуралей. «Точно»!
«Но как»?
Его память как на листе бумаги выписала ему по пунктам всё, что она знала о самоубийствах:
1 вскрыть вены в ванной. з.ы. обязательно в ванной, а то иначе кровь запечётся(или запекётся, это же не булочка). з.з.ы. ещё лучше водки выпить, или чего-нибудь хмельного, чтобы давление повысить. з.з.з.ы. вены резать исключительно повдоль.
2 наестся таблеток (но каких, и где их взять)?
3 повешаться (но, говорят это в домашних условиях больно и долго, когда на эшафоте вешают, там вес тела шею ломает от рывка, а так душиться глупо).
4 выброситься из окна (но если только высоко, а то калекой останешься).
Ваня выглянул в окно. «О, двадцатый  этаж. Хватит».
Из всех способов Иван выбрал самый наименее болезненный и лёгкий, как ему казалось – он решил вскрыть вены. Пошёл в ванную открыл кран и заткнул пробкой сливное отверстие.
В холодильнике на кухне он нашёл начатую бутылку коньяка,  и, взяв со стола нож, пошёл в ванную. Пока ванна наполнялась водой, он выпил полстакана виски. В голове зашумело.
Пронеслась мутная мысль, что это когда-то с ним уже происходило, если не с ним, то с кем-то очень знакомым, почти родным.
В ванной комнате Ваня случайно увидел в зеркале красивую женщину с бутылкой в руке.
«О, это же я», — подумал она и сделал большой глоток из бутылки, - «какая красивая, как же я тебя люблю»!
Он оглядел идеальной формы грудь и засунул руку в трусы.
«Ооо»! — вырвалось у него. Он неожиданно для себя перевозбудился, и начал теребить маленький клитор, потом упал на пол и минут  две  оргазмировал. Ну а что, перед смертью не грех, да ещё такое тело.
Ванна побежала через край.
«Всё прощай, подруга», — пьяно подумал Иван и полез толстой подтянутой задницей за эмалированный край. Он поставил бутылку на пол и чиркнул бритвой по левому запястью. Крови не было. Ничего не понимая, Ваня резанул ещё раз. На предплечье оставались глубокие порезы, заполненные чем-то белым.
«Не понял, у меня что, крови нет»? — лениво подумала он и резанул по правой груди. Там крови тоже не было.
«Ах вы так», — сказал неизвестно кому Иван, — «ну сейчас я вам»!
Он вылезла из ванны и на красивых стройных ногах поплёлся на кухню.
«Аптечка!», — думал кто-то в голове, — «у нормальных людей должна быть аптечка».
На кухне он открыл шкаф и вытащил коробку с надписью «медикаменты».
Высыпал содержимое на кухонный стол и начал злобно выковыривать разноцветные кружки и шарики, не особенно разбираясь в названиях. Потом всё это начал толкать себе в рот. Он давился и глотал, запивая мерзкую горькую массу виски из бутылки. Он ел таблетки до тех пор, пока не почувствовал, что в него больше не лезет.
«Всё, сейчас, надо подождать минут тридцать и всё».
Через 30 минут ничего не произошло. Только отрезвление.
«А, ну уроды, ну тогда я щас»! — злобно пообещал Иван и побежал в прихожую. Там он открыл шкаф, как будто уже сто лет тут жил и знал, где всё лежит. С полки он достал красную бельевую верёвку. Выйдя в зал, он залез на стул и привязал один конец за люстру, а на другом сделал петлю Линча. Не зря в детстве в кружок альпинистов ходил.
«Ха, куклус клан жив»! — сыронизировал Иван.
«Надо, наверное, одеться, что это я голая буду висеть, некультурно как-то», — и пошёл в зал. Там открыл платяной шкаф и нашёл джинсы и футболку-стрейч.
«Надо бы спортом заняться, что-то я разжирела совсем», — ползли в его голове какие-то отдалённые мысли, пока Ваня с трудом влезал в джинсы - резинки. Футболка была в пору. Синтетика приятно облепила тугую грудь.
«Ну ладно, вроде сгодится», — успокаивал кто-то Ивана изнутри.
 В зале он снова залез под люстру и продел голову в петлю. Затянул узел и, качнувшись, отпнул от себя стул и повис.
«Сейчас, наверное, как всегда. Провод оборвётся и всё».
Но провод не обрывался, а Ваня висел на люстре и качался как маятник.
«Ну где уже»? — сказал он мысленно и вдруг с удивлением обнаружил что дышит.
«Вроде бы я дышать не должен, может петля не затянулась».
 Иван поднял руки и пальцами ощупал верёвку на шее. Узел был как камень. В это время оборвалась люстра. Ваня больно упал на пол и вскочил вне себя от гнева.
«Уроды!», — орал он про себя, — «ублюдки»!
«Ну точно, это белая горячка, как же я не умираю»?
В окно Ваня прыгать не стал. Ему показалось это неэстетичным, и к тому же он боялся высоты.
Его осенило, когда он сидел на полу на кухне и допивал виски.
«Зуб! зуб, чёрт меня дери! Веников говорил, что если его вырвать, то какой-то электрический сигнал по телу пойдёт, и наступит смерть».
Ваня выдвинул полку на кухне и достал пассатижи. В ванной он открыл рот и сразу нашёл искомый зуб. Тот торчал вкривь и вкось, и было сразу видно, что это что-то постороннее в ванином рту.
«Вот халтурщики эти стоматологи повстанческие, получше-то нельзя было запрятать», — подумал он, поднося пассатижи к зубу. Зуб оторвался сразу и очень легко. На вид это был простой прямоугольник.
«Корней нету»,¬— озабочено думал Ваня.
 «Интересно, а когда смерть, через сколько»?
Ничего не происходило. Иван пожал плечами и положил зуб в карман джинсов.
Вдруг он услышал какую-то возню на лестничной клетке и скрежет ключа в замочной скважине.
«Это эта гнида вернулась, надо бы спрятаться, может он не один».
Иван пометался по квартире в поисках места, где бы он мог спрятаться от посторонних глаз, и, не найдя ничего лучше, отдёрнул штору, вылез в окно и встал босыми ногами на карниз.
В квартиру зашли.
— Это точно она? — спрашивал грубый мужской голос.
— Да! – скулил Кунтуш.
— А где она?
— Да здесь была, я её на замок запер, не могла она никуда деться.
— Нет её, — говорили грубые мужские голоса, интонации которых для Димы – Кунтуша ничего хорошего не предвещали. Ваня радовался и боялся одновременно. Этого Дмитро в этот момент он готов был убить.
— Ты что, падла, шутки шутить вздумал?
— Я... А! Нет! — завизжал Кунтуш.
Раздался хлопок и в квартире повисла тишина.
— Зачем ты его? — спросил кто-то у кого-то.
— Да он уже давно врёт, всех своих посдавал, и теперь решил в виртуальную реальность поиграть. Мы ведь всех почти грохнули тогда.
— Да, ты прав, ну что куда его девать-то?
— А пусть лежит, полицию пришлём, на разбой спишут, пошли отсюда.
Хлопнула дверь, и по лестнице раздался звук удаляющихся шагов. Ваня подождал немного, может они имитировали свой уход, а сами находятся с этой стороны двери. Но долго стоять на карнизе тоже было нельзя — окно выходило на двор, и Ваню могли увидеть.
Он скользнул в квартиру и остановился, унимая бешено стучащее сердце. Потом осторожно вышел в коридор. Там лежал Кунтуш в кожаной куртке и бессмысленно цеплялся за трюмо. Из его груди толчками выходила кровь. Увидев Ваню, Кунтуш – Дмитро, подлец и предатель, протянул к нему руки. Ваня плюнул в него, надел в прихожей туфли на высоком каблуке и вышел в подъезд. Спустившись на три этажа ниже, он сразу же увидел их.
Охранники в чёрной форме с нашивками в виде позолоченных ветвей стояли на лестничной клетке и смотрели куда-то между этажей. Ваня побежал вверх.
Охранники рванулись за ним.
— Первый, первый, я Аммарус, объект уходит в подъезде наверх, — кричал кто-то по рации. Иван слышал гулкие шаги. Бежали за ним.
Ваня бежал наверх и молился, чтобы там было чердачное окно, и оно не было на замке. На последнем этаже он увидел его. Проём был полуоткрыт. К нему вела маленькая лестница, сваренная из тонких металлических труб. Ваня наступил ногой в жёлтой босоножке на вторую трубу и в два прыжка поднялся наверх. Упёрся руками в крышку и со всей силы рванул её вверх. Ему на голову посыпался сухой голубиный помёт. Ему показалось, что это всё уже когда-то он точно видел, но как будто это был не он, а кто-то другой. Может это вообще в кино было? Ваня заскочил на чердак и, захлопнув крышку, побежал по хрустящему полу в другой конец чердака. Летали встревоженные голуби. Беглец открыл второй люк. В подъезд посыпался скрученный колечками навоз.
Ваня прыгнул вниз и повис на руках, держась за крышку. Ногами он нашарил железные перекладины и спустился. Потом начал сбегать вниз по лестнице, грохоча каблуками.
«Только бы они не окружили дом», — думал он, и вспоминал, что это был за фильм, где вот так же герои бегали по чердакам, а их преследовали. Вроде учёные там какие-то ещё фигурировали.
Вдруг снизу он услышал топот бегущих ног.
Его сердце провалилось куда-то в глубину. Он как затравленный зверь заметался по площадке.
«Что делать», — пульсировала в его голове тяжёлая дума.
На этаже Иван увидел приоткрытую дверь, он хотел войти в квартиру, но его остановила какая-то мысль.
«Стоп», — сказал он сам себе, — «это не кино, где-то я это уже точно видел». Ваня не стал сразу входить и остановился перед дверью. Ощущение дежа вю разрослось в нем настолько, что он даже, кажется, мог с уверенностью сказать, что будет дальше. Но это ощущение переросло в чувство «де жав ю в де жав ю», и он вспомнил, что когда вот так же думал, что вспомнит, что дальше будет, вспомнить не мог, и дальше ничего не было.
Грохот ног бегущих уже раздавался ближе. Ваня, не колеблясь, открыл дверь. Она сразу же захлопнулась.
 — Ну что, привет, киска, — сказал чей-то голос позади Ивана. Кто-то схватил его за руки и потащил внутрь квартиры. Там ему одели на голову мешок и ударили по голове чем-то тяжёлым. Ваня провалился в небытие.
Очнулся он от того, что кто-то лил на него воду. Он открыл глаза. Нестерпимо болела голова. Его руки были связаны за спиной, а ноги растянуты в разные стороны. Между ними нестерпимо жгло. В полумраке комнаты он увидел двух мужчин, сидящих за маленьким столиком. Сощурившись, Ваня разглядел как минимум трёх человек, которые расплывались в полумраке квартиры. Один был здоровый как горилла и заросший щетиной, второй был маленький, лысый и нервный. Рядом с ними с ведром стояла женщина средних лет и смотрела на Ивана.
— Мужики, птичка очнулась, — сказала она и повернулась.
— Я больше не могу, — сказал горилла, — а ты? — обратился он к нервному.
— А я ещё ничего, — ответил маленький и, поднявшись, направился к Ване.
— Ну, как насчёт такого ожерелья, — спросил лысый, подойдя к Ивану. И вдруг схватил его за горло. Что-то захрустело. Иван, дёргаясь всем телом, почувствовал, что задыхается. Душитель тут же ослабил хватку и, вытащив нож, начал яростно колоть лежащего Ивана. Удары приходились в грудь и в живот, но боли не было. Только холод, адский холод, жёг его внутренности. Второй рукой маленький дистрофик снова схватил Ваню за шею и большим пальцем надавил на кадык. Горло хрустнуло и провалилось внутрь шеи. Ваня опять потерял сознание. Снова его ведром окатила женщина. Воздуха не было, Иван не мог дышать.
— Ну а как насчёт такого ожерелья, спросил откуда-то сбоку громила и чиркнул Ивана по горлу ножом. В образовавшийся порез хлынул воздух. Ваня с удивлением смотрел на кипящую на его груди кровь. У него появился как бы второй рот, и он мог говорить обеими.
— Уберите эту падаль, — эй, Саломея, неси целлофан.
Ваня всё слышал и видел, но не мог пошевелить и пальцем. Большой разрезал верёвки на ногах и руках Ивана и начал заворачивать его в агропромышленную плёнку.
— Подгони машину, Шустрый, — приказал он маленькому.
— Я чё тебе холоп?
Здоровяк повернулся и гневно посмотрел на маленького. Тот буркнул что-то непонятное и убежал.
Гориллообразный взял Ваню на руки и вынес на улицу. Стояли сумерки.
«Сколько же я был в отключке»?— думал Иван. Он понимал, что умирает, но страха не было.
«Вот и прекрасно, хотел же».
Его закрыли в багажник, и машина тронулась. Сколько ехали, Иван не помнит. Перед его глазами проносилась вся его жизнь как в быстро прокручиваемом ролике. Больше всего его поражало то, что внутри не должно быть света, но Ваня, напротив, отчётливо видел яркие далёкие образы, расплывающиеся в темноте. Наконец машина остановилась. Ивана вытащили из багажника и бросили в кювет. Хлопнули дверцы, и гул мотора растворился в тишине. Полежав немного, Иван почувствовал способность двигаться. Сначала он пошевелил рукой, потом ногами. В животе так же стоял невыносимый холод, как будто его набили снегом. Из второго рта булькала кровь.
Очень долго и осторожно Ваня выпутывался из окровавленного целлофана, а потом начал ползти по обочине вверх.
«Помощь, мне нужна помощь», — стучало у него внутри вместе с ударами сердца. За Ваней тянулись какие-то верёвки, что-то висело и мешало ползти. Он знал, что это его вывалившиеся внутренности, но не подбирал их. Он вылез на дорогу и стал смотреть вдаль. Вскоре твёрдую осязаемую темноту разрезал свет фар. Ваня поднял искалеченную руку и проголосовал. Машина не остановилась и, набирая скорость, промчалась мимо.
«Наверно, это на фильм ужасов похоже, и я в главной роли», — подумал Ваня как не о себе, а о ком-то другом.
 «Я в таком виде, никто не остановится», — пульсировала мысль.
 Иван ослаб. Не будучи в состоянии стоять на четвереньках, он ничком лёг на асфальт. Сон, глубокий и последний, склеивал веки, тянул тело вниз, хотя оно и так уже лежало пластом на дороге, чувствуя все её неровности. Сквозь какое-то марево Иван услышал вой сирен. Вскоре на него брызнул яркий свет. Чьи-то руки подхватили его и понесли. Сирена выла не переставая. Ваня нёсся сквозь ночь вдаль.
— Не закрывай глаза, не закрывай свои прекрасные серые глаза, милашка, поговори со мной, — кто-то монотонно бормотал Ване. Это было похоже какую-то молитву.
Он напряг зрение и увидел мужчину в белом халате.
«Скорая», — медленно проявилась мысль, тут же исчезая в небытие.
— Открой глаза, открой свои прекрасные глаза, — слушал Ваня сквозь сон шёпот непонятной мантры, и засыпал, навсегда улетая в тот край, где нет беды.
Внезапно заскрипели тормоза, и фургон скорой помощи остановился. Ваня услышал звуки за стеклом.
— Откройте дверь, — приказал чей-то властный голос.
— У нас пациентка в критическом состоянии, — булькали и шипели звуки в Ваниной голове.
— Откройте лицо.
 Глазным дном Иван ощутил сквозь муть луч света.
— Так. Олегова Карина Равильевна, разыскивается федеральной полицией за экстремизм, за противогосударственную деятельность, за измену родине. У нас приказ арестовать её немедленно и доставить в следственный изолятор.
— Да вы слепой что ли, посмотрите у ней кишки наружу, какой изолятор, зашьём, потом везите, куда хотите.
— Приказ есть приказ.
— Да ты что тупой, мудила, сказано тебе, она умирает, скоро судить будет некого.
— Капрал, арестуйте подозреваемую.
— Пошли вон, собаки вы, а не люди!! Не дам, только через мой труп.
— Не чините препятствий, господин врач, иначе отдам приказ стрелять по колонне. Это опасный государственный преступник.
Ваню грубо взяли чьи-то руки и потащили из фургона. Пронесли по улице и положили на что-то мягкое. Машина тронулась. Неизвестно, сколько Ваня ехал, холод всё больше сковывал его, и конечности уже почти не шевелились. Вскоре машина остановилась, и Ивану в глаза ударил свет прожектора. Как сквозь какой-то сон, Иван услышал лай собак и чьи-то разговоры. Он попытался повернуться, но не смог.
Чьи-то сильные руки подняли его тело и занесли в какое-то сырое здание. Пронеся несколько коридоров, положили на кровать. Клацнул замок двери и Иван оказался в маленькой камере без окон с тусклой электрической лампочкой, забранной в решётку, сваренную из проволоки. Ваня спиной почувствовал что-то твёрдое и холодное.
Кажется, целую вечность, он балансировал на грани сознания. Он не знал, жив ли он или мёртв, спит он или бодрствует, день сейчас или ночь.
«Наверно, это смерть», — думал кто-то внутри него. Иван видел себя как бы со стороны, словно в удаляющемся кадре старого кинофильма. Перед ним снова вставало его детство и юность. Его жизнь казалось ему пустой и никчёмной. Он помнил себя маленькой песчинкой на берегу океана, он был ветром, сухим древесным листом, унесённым океаном. Он был ничтожеством. Через минуту эта правда выросла в нём, и, не могущая больше жить в этом маленьком теле, как и его душа, начала выходить наружу.
Где-то сбоку он увидел свет. Он легко повернул голову, чему очень удивился. Возле чёрной закопчённой стены стоял длинноволосый человек из его сна и смотрел прямо в глаза.
Человек приблизился и положил свою тёплую ласковую руку на лицо. И больше не было ничего.