Вина и искупление III

Подписи к фотографиям:

1: «На 10 лет, без права переписки сослан на Крайний Север» - таковым было разъяснение, которое она получила после исчезновения её мужа. Теперь нашла она его в одном из массовых захоронений.

2: Ежедневно — такие потрясающие сцены. Украинки оплакивают своих, убитых НКВД, родственников.

3: Место захоронения в Парке культуры. Большевики не постеснялись над 4 000 убитых украинцев оборудовать поляну для празднеств с качелями и каруселями.

4: Эта женщина теперь знает, что и она была обманута, когда ей сказали, что её муж сослан на 10 лет на принудительные работы.

5: Одежда убитых была развешена вблизи могил, чтобы облегчить родственникам опознание.

6: Винницкие епископы на месте ужаса. [ Слева (в фуражке) - городской голова профессор А. А. Севастьянов — Н. К. ]



8.

8-го декабря 1937-го года арестовали Михаила Павловича Сидорука.
Красивый Михаил, 21-го года, сын колхозника из Лозны, каждому, кто ехал или шёл улицами в окру'ге Винницы, бросался в глаза. Лицо, опалённое украинским солнцем, сверкающие глаза, дождём и солнцем выбеленные волосы, которые являли все краски - от платины через золото до коричнево-каштановой — напевая или насвистывая выполнял он свою работу дорожного строителя. В день исчезновения он разгребал лопатой снег.

Его сестре Люции, у которой он проживал, перед самым Рождеством сообщили, что Михаил арестован. Он, сказали ей, находится в районной тюрьме в Уланове. Она приходила туда дважды и передавала ему бельё; видеть или говорить с ним возможности не было. В дальнейшем говорилось, что он находится в Виннице. Она повезла ему и туда бельё, но взяли у неё только малую часть от собранного ей. После этого она ничего о нём не слышала.

Один знакомый рассказал ей, что он слышал будто бы Михаил был арестован, так как, подобно его отцу, принадлежал к обществу «Истинных греко-православных крестьян».

9.

8-го февраля 1938-го года был арестован художник плакатов Пётр Петрович Кузьмич.
Рано утром этого дня появились сотрудники НКВД в квартире Кузмича: Винница, улица Петра Могилы, 18. [И такой улицы в 1938-м году не могло быть: автор приводит названия улиц где - советского, где - оккупационного времени. — Н. К.] 77-летний отец, в прошлом - кулак, как и его 44-летний сын  были дома. Сначала это выглядело так, как будто акция предназначалась для отца, потому что  подозрительным мог выглядеть лишённый собственности кулак, в то время как сын до сего дня с режимом конфликтов не имел. Но когда служащие увидели, насколько старым и хилым оказался отец, обратили они интерес к сыну, конфисковали сначала две английские и две французские книги, паспорт сына, составили об этом протокол, кратко посоветовались друг с другом и решили взять с собой сына.
С этого мгновения пропал всякий определённый след Петра Петровича Кузмича. 
О том, что произошло после ареста, рассказал престарелый отец на запротоколированном допросе [это, надо понимать, в период вскрытия тайных захоронений НКВД — Н. К.] 29-го июня 1943-го года следующее:

«После ареста доставили моего сына в городскую тюрьму. Как я слышал от одного потом отпущенного заключённого, сидевшего вместе с сыном, моего сына вечерами многократно забирали в тюрьму НКВД и там пытали, чтобы принудить к показаниям. Так, ему зажимали в дверях пальцы, били железной штангой по подбородку и тем самым расшатали зубы. На его вопрос, что он однако должен сообщить, ему, по рассказам этого сокамерника, ответили: что' он знает и что' он не знает. Имя этого сокамерника я не могу назвать. Я хотел моему сыну принести в тюрьму одежду, но он вроде бы её не взял, объяснив, что не нуждается в ней. Продукты питания передавать я не имел права. Приблизительно через три месяца мне объяснили, что моего сына отправят, как только будет транспорт для заключённых. В последующее время я много раз ходил на вокзал, когда отходили транспорта с заключёнными, но моего сына обнаружить не смог. Когда я позднее ещё раз справился в городской тюрьме, мне было сказано, что сын отправлен на десять лет на Крайний Север, без разрешения вести почтовую переписку.
Моя жена через пять месяцев, из-за горя в связи с исчезновением нашего сына, умерла.»

10.

26-го марта 1938-го года арестовали Григория Михайловича Антоняка.
Уже намного раньше этого стало заметно, что Антоняк пел не так бодро, как раньше, что он стал молчаливым и скрытным, выпивал охотно что-то в одиночку. Его спрашивали, чего ему недостаёт, и он отвечал: «Ничего». Его оба швагера Савицкие особенно заводили его и насмехались. Антоняк будто бы влюбился в одну юную девушку в Виннице. Этих обоих швагеров арестовали ещё в ноябре; утверждали, что они вели запрещённую переписку с заграницей. Антоняк сообщил о своей болезни. Он говорил, что его глаза стали настолько слабыми, что он уже не в состоянии надёжно управлять тяжёлым автомобилем. Его послали к врачу, но тот однако ничего не смог установить.

Антоняк проживал в Широкой гребле, в 60 км от Винницы. Когда однажды он оттуда намеревался ехать в село, названное ему ранее как цель доставки транспорта, его арестовали у двери его дома. Обыскали его дом и конфисковали его бумаги. А его самого доставили в сельскую тюрьму милиции.

В милицейской тюрьме шло ещё некоторым образом по-человечески. Антоняк мог видеться с женой, получать от неё продукты питания, не имея возможности с ней поговорить. Но после ощутил Антоняк, как это, когда по двадцать или по тридцать в связке и с кляпом во рту, под брезентом транспортируют в тюрьму. Так он очутился в винницкой городской тюрьме. Когда его жена там о нём справилась, было ей сказано, что её муж отправлен. Она написала прошение в Москву. Ответ получила она через два года. В нём было сообщено, что мужа депортировали на Крайний Север на десять лет, без права переписки.

Как основание ареста Антоняка также была названа предполагаемая переписка с заграницей братьев Савицких, его швагеров.

11.

14-го апреля 1938-го года был арестован Григорий Т. Павлюк.
Павлюк был на работе вместе с колхозниками и находился по пути домой. Одна команда из НКВД арестовала его и посадила в подготовленную автомашину, другие энкаведисты провели обыск в доме. При этом были конфискованы его документы.
Павлюка доставили в районную тюрьму в Уланове. Жена Павлюка от ужаса и возбуждения заболела, так что посещать его там она не могла; из тюрьмы прислали к ней человека, чтобы забрать для мужа одежду и бельё.
Когда жене Павлюка стало лучше, захотела она сама передать ему еду и бельё. Но сказали ей, что Павлюка больше нет, его отослали.

Одновременно  с мужем арестовали трёх братьев жены Павлюка, все были также колхозниками в деревеньке Петрикивки.
Никаких оснований для ареста трёх братьев не высказали. Что касается Павлюка, то он вроде бы был врагом народа.

12.

17-го апреля 1938-го года был арестован Андрей Антонович Соловьёв.
Последние три месяца прожил он, как и всё время, той же наивной, бодрой жизнью безобидного труженика. Даже господин Фельд не мог замутить его юмор. Этот господин Фельд был, собственно, прокурором, проживавшим в доме Соловьёва квартирантом; это означает, что как квартиранту господину Фельду его комнатка стала недостаточной по площади и что он предъявил право на весь дом. Вследствие этого начал господин Соловьёв его воспринимать мешающим ему, сначала - как квартирант.

Была также и госпожа Фельд, которая однако из-за недостатка площади не проживала вместе с господином Фельдом. Господин Фельд утешал её, что случай скоро приведёт всё в порядок. Что должно в это время произойти? Госпожа Фельд заявила, что она болеет и должна подлечиться на курорте. Идея была хороша, но она требовала денег. Откуда взять деньги — мучительный вопрос для прокурора в большевистской России. Фельд придумал гениальную уловку: занять у Соловьёва 2 000 рублей и ими  финансировать поездку жены на лечебные воды.

Против ожидания, сказал Соловьёв «нет».
Соловьёв не имел страха перед прокурором. Как директор государственного банка чувствовал он сам себя государством. Кроме того, были его оклады не того рода, чтобы он просто так отдал 2 000 рублей. И если господин Фельд имел в виду, что он - как директор банка - 2 000 рублей может взять из какого-то хранилища, чтобы такому надёжному человеку, как господин прокурор Фельд, одолжить их, то тот как раз по этому поводу заблуждался.

Это было 10-го апреля. 17-го же апреля, в 12.30 дня, как только Соловьёв собирался отлучиться из своего кабинета, чтобы быстро перекусить, появились двое служащих НКВД и объявили его арестованным. В 14 часов сидел он уже в поезде, направлявшемся в Винницу, и тремя часами позднее был доставлен в тамошнюю тюрьму НКВД. При домашнем обыске, состоявшемся в то же самое время, были конфискованы старое охотничье ружьё и маленький крестик; они послужили доказательствами того, что Андрей Антонович являлся врагом народа.

Жене Соловьёва объяснили, что мужа сослали на 10 лет на Крайний Север, без права переписки. После этого она ничего не слышала о её любимом, нежном, бодром Андрее, с красивым голосом, который каждый хотел бы иметь. Так — до 1940-го года, когда от неё потребовали доставить все без исключения одёжные вещи её мужа.

13.

9-го мая 1938-го года арестовали Бориса Павловича Джеванецкого.
Его жена, Тамара Борисовна Ванзецкая, Винница, улица Моравского 20, рассказала об этом в запротоколированном допросе от 2-го июля 1943-го года:

«Мой муж — Борис Павлович Джеванецкий, родившийся 2-го февраля 1902-го года, по национальности - украинец был арестован 9-го мая 1938-го года. Он был главным бухгалтером в госбанке Винницы. Основания для его ареста не были сообщены; только через полгода после этого сказали мне в НКВД, что он был приговорён по § 54,  пунктам  2, 10 и 11. 22-го мая 1938-го года, когда я он нём справлялась, было мне сказано, что он отправлен.

Мой отец Борис Ванзецкий, украинец, был арестован в один день с мужем. У меня — девичья фамилия, так как я перед самой свадьбой получила новый паспорт и следующий смогу получить только через пять лет.»

14.

13-го мая 1938-го года арестовали Ивана Павловича Годлевского.
Ещё в феврале опытный кочегар локомотива получил 1 500 рублей премии, потому что его машина всегда была в наилучшем порядке. Позднее, однако, в апреле и мае исчезли около шестидесяти мужчин из деревни Жмеринка, все мужчины в лучших годах и все как один железнодорожники. Говорили, что угрожает война и железнодорожники будут требоваться везде. Годлевский оставался весёлым и беззаботным даже когда услышал, что неожиданно бесследно исчез его племянник.
Только при получении 13-го роковой записки с требованием явиться в ближайшее отделение НКВД, возникли у него мрачные предположения. Он сказал Катерине, жене: «Кто знает, или я сюда вернусь.»
И он действительно не вернулся никогда.

Его жена совершила различные поездки по его следам, даже в Киеве она была, всё это оказалось напрасным. Она оставалась настойчивой и наконец получила обычное сообщение: сослан на Крайний Север, без права переписки, на десять лет.
Как основание указано, что муж — враг народа.

15.

Так исчезли в течение полугода двенадцать сильных, весёлых, умных и симпатичных мужчин из бодрой, радостной трудовой жизни, из их семей и из круга их друзей, из их страны. Вместе с ними исчезли тысячи и тысячи. Медленно вытекал мозг из страны. Украинскую нацию сделали бессильной, настолько бессильной, что она сама этого даже не заметила.

Цвет нации находился во время этих ужасных месяцев в тюрьмах НКВД, кто — короткое время, кто — недели, месяцы. Выстрел в затылок свирепствовал, некоторые однако были сбережены от него до последнего. Так ещё торчали Белецкий и Козак, живые трупы, в тюремной специальной камере 11, когда Джеванецкий и Годлевский были помещены туда же. Безусловно каждый из них мог ещё дюжины знакомых найти среди жертв террора. Иронией судьбы оказалось то, что мужчины, бывшие среди той компании, которая бесконечно далёким летним вечером встретилась в домике Скрепки, находились теперь в одной и той же камере.

Но за прошедшее время всё из них исчезло, все силы, вся весёлость, звонкость голоса; большинство предпочитали теперь только шептаться.

Большой, невидимый палач ждал только, когда они созреют для бойни. Рано утром 16-го мая 1938-го года двенадцать были связаны между собой. Со спутанными ногами и с завязанными глазами были они введены во двор, где находились гаражи. Там поставили их в один ряд на колени. Запустили все имеющиеся вокруг моторы - и будто зазвучал адский хорал, делающий любого глухим и беззащитным. И во время бушевания хорала проходил бесчувственный челнок от человека к человеку, от одного коленопреклонённого к другому, подводил раскалённое отверстие пистолета к затылку и нажимал на спусковой крючок. Другие едва слышали звук выстрела, однако они чувствовали каждую секунду толчок, когда один из них падал вперёд на землю. Так сосчитал Андрей Антонович одиннадцать раз, пока он ощутил сам двенадцатый ужасный удар, после которого мир для него рухнул.
Никто из них не защищался.

Они - ещё тёплые, иногда ещё вздрагивающие - четырьмя руками бросались в кучу и в автомобиль, который, нагруженный ими, быстро направлялся в один из фруктовых садов в Долинках. Их выгружали и бросали в последнюю открытую яму, в которой было ещё немного места. На тёплые тела падал песок, падала земля.
Это была последняя экзекуция по запланированному НКВД убийству украинского народа.

Поэтому над массовыми захоронениями свыше 3 000 мёртвых украинцев выровняли землю, посыпали её удобрениями и разрыхлили. После этого над могилами посадили молодые фруктовые деревья. Позднее сняли также заборы.

И захоронения в «Парке культуры» были освобождены от заграждений. Здесь у Соколинского возникла особая идея, с восхищением одобренная Левицким: над 4 000 мёртвых украинцев оборудовали поляну для празднований. Над трупами убитых, отцов и братьев, должны были здесь танцевать красивые, юные винницкие девушки.
Однако в украинском народе распространялась молва: кто на новой поляне танцует, тот танцует в смерть. И саженцы во фруктовом саду не хотели расцветать, большинство из них засохло.

В десятках тысяч могил скученная вина кричала об искуплении.

ЧЕТВЁРТАЯ ГЛАВА

Голгофа.

Шло время.
Если Москва намеревалась путём её методов добиться полной смерти всей страны, парализовать всё истинно украинское, чтобы позднее парализованное уничтожить окончательно, то её расчёты удались. Весёлая, беспечная, красивая страна представилась неожиданно такой, как будто её поразила чума. Люди сторонились друг друга, не разговаривали. Из каждой семьи исчезли родственники, которых семьям не хватало,  и никто не осмеливался, по случаю потери, пожаловаться.

Шло время, пришла война. Законы стали строже, террор — более охватывающим. Все молчали. И однако были голоса', голоса', которые ничего не имели человеческого - какой же человек осмелится об этом говорить - голоса', которые сообщали о чудовищных злодеяниях, случившихся в Виннице. Откуда пришли эти голоса'? Что это были за голоса'? Непостижимо, неосязаемо, неотчётливо шепталось об этом по стране. Террор оказался бессильным. Однако террористы начали догадываться о том, что вся страна что-то ощутила, ощутила то, что ей сказать могли только мёртвые…

Шло время, пришла война, явились немцы.
20-го июля 1941-го года Винница была освобождена от большевиков.
Потянулись тревожные дни и недели, так как страна была ещё в зоне боёв. Люди как бы представились мёртвыми. Никто не хотел попасть между двух огней. Только наиболее смелые в сумерках скрытно пожимали немцам руки.

Фронт откатил на восток. Замолкли рев и грохот моторов самолётов. Советские танки ржавели на улицах города. С сомнением смотрели украинцы на немцев: останутся ли они? Сброшенные с самолётов листовки, партизаны, парашютисты-десантники подстрекали население к сопротивлению: немцы не останутся. Но они остались, немцы.

Медленно, очень медленно возникло нечто, что выглядело как доверие. Медленно возвратилась обратно жизнь, глубокая жизнь, духовная жизнь. Люди вспоминали: что' случилось? Кто это сотворили с нами? Кто забрал их у нас, наших любимых, отца, брата? Мозг и душа, которые так долго были парализованы, начали снова работать, изучать, размышлять. Не было никакой справедливости? Не было никакой силы в мире, чтобы помогла праву победить?

Ещё лежало много обломков на улицах. Немецкая армия, немецкое гражданское управление вынуждено было сначала настроиться только на борьбу, на потребности этой борьбы. Потом наступил порядок в стране, которая поверила в победу победившего, и сама победителю должна была довериться. Пришла новая организация аграрного хозяйства, которая крестьянам  снова дала землю, собственное подворье, собственный скот. Свобода пришла в города, в промыслы. Многое пришло снова, всплыло, чего так долго не доставало; только десять тысяч «сосланных» остались исчезнувшими.
Надо было об этом немцам рассказать?

Самые смелые говорили сначала между собой. Осенью 1942-го года положение настолько стабилизировалось, что новое, не большевистское городское управление могло начать совместную работу. [Городское самоуправление появилось годом раньше. — Н. К.] С большим усердием принялось оно за дела.
И возникли перед новыми служащими единичные граждане, интересующиеся тем, не сохранились ли где-нибудь акты, доказательства об исчезновении этих десяти тысяч?
Не было никаких актов, никаких доказательств.

Однако беспокойство не улеглось. Справедливость была на марше. Приходили другие граждане к служащим. Говорилось о слухах. Что' за слухи? Слухи, что в Виннице имеются массовые захоронения. Но где в Виннице? Винница была большой. Это были слухи, предположения были слишком неопределёнными.

И тут дал о себе знать садовый сторож Афанасий Тимофеевич Скрепка.
Скрепка что-то знал. Он знал, по меньшей мере, одно место в Виннице, где определённо были массовые захоронения.
Вокруг фруктового сада, соседнего с его садом, ещё оставался забор. Однако как раз этот солидный забор понравился кавалерийскому соединению. Фрукты имелись также в других местах, выгон для выпаса лошадей отсутствовал: кони во фруктовом саду сожрали последние остатки украшений из листьев.

В действительности, фруктовый сад имел ужасный вид. Однако Скрепке пока не верили, что под мертвыми деревцами лежат человеческие трупы. Это выглядело бы абсурдным. Скрепка, кроме того, знал о некой другой яме, которая находилась недалеко от городской тюрьмы, между бульваром Ленина и железнодорожным вокзалом. Она была вырыта тогда же — и в ней также находились убитые служащими НКВД. Он сам сходил туда и убедился в наличии ямы. Там обнаружили трупы 60 мужчин, пять - шесть из которых были связаны проводом вместе.

Теперь поверил Скрепка в то, о чём ходили слухи. Но это было, к сожалению, слишком поздно. Наступила зима, ударили сильные морозы, сделавшие земляные работы невозможными. Надо было ждать.
Между тем, для любого в области стало почти достоверностью, что его любимые, которых он напрасно искал по всей необъятной России, лежат в массовых захоронениях на территории города Винница, зарытые неглубоко, словно сдохшие собаки.

Нетерпеливо ожидали тысячи приближение весны. Но длительные морозы позволили начать земляные работы только 24-го мая 1943-го года.

Чтобы успокоить народ в том, что всё будет полностью объективно, комиссаром области была создана комиссия, состоявшая поначалу из судебных медиков, представителей городского самоуправления и руководителей винницкой украинской прессы. Эта комиссия направилась к фруктовому саду в Долинках, на Подлесную улицу №1. В отношении этого места концентрировалось больше всего подозрений. Была осмотрена территория площадью примерно в один гектар. Когда начались раскопки, быстро выяснилось, что массовые захоронения закладывались по траншейному принципу. При этом выбранная земля использовалась для закрытия новых выкопанных и уже заполненных могил.

Уже при первых раскопках было твёрдо установлено, что ямы очень глубоки. На глубине двух метров натыкались сначала на одежду убитых. Приблизительно на один метр глубже находился первый слой трупов. Местами они были пересыпаны цементом, местами — известью, но - заметно - в спешке и небрежно. Везде там, где
извести насыпано было мало, одежда сохранилась очень хорошо, так что особенности тканей, цвета и выделки можно было отчётливо опознать.

Хотя ужас обнаруженного у железнодорожного вокзала захоронения стал вроде бы уже привычен, это первое массовое захоронение во фруктовом саду представляло особенно страшный вид. Видны были между одеждой льняные рубахи с украинской вышивкой, крестьянские пальто, меха, постельные покрывала, крестьянские коврики, мешки, в которых находилось ещё хорошо сохранившееся сало, миски с маслом, пачки махорки — и между ними только небрежно раскиданные, словно отбросы, навоз, без всякого уважения к человеческой жизни, к вообще человеческому, мёртвые.
Потрясённые рассматривали члены комиссии эти одежды, эти узлы с последними передачами, которыми заключённые не воспользовались, а взяли с собой в могилу. Это было также доказательством того, как рьяно пытались служащие НКВД замести следы своих злодеяний.

Ещё до идентификации отдельных жертв было ясно, по одежде убитых, кем они являлись. В подавляющем большинстве это были украинские колхозники или рабочие совхозов. Окончательная идентификация показала, что 80 процентов трупов принадлежали к колхозникам, 15 процентов — к трудящимся других профессий. Остальные пять  процентов мёртвых — священнослужители и представители бывшей интеллигенции.

Три дня работала комиссия  в этом ужасающем саду. За это время были эксгумированы 1286 трупов. У всех этих трупов судебно-медицински было установлено, что руки связаны крепким пеньковым шнуром, что они убиты выстрелом в затылок, с типичными признаками выстрелов с близкого расстояния. Этим была выполнена только первая треть работы. Приблизительно в два раза большее число трупов должно было находиться в более глубоких слоях массовых захоронений.

Кто были убитые? Как долго находились они в могилах? Были ли они идентичны тем десяти тысячам пропавших, были ли они действительно жертвами до сих пор только предполагавшегося, только предчувствовавшегося убийства народа служащими НКВД? Ответ на этот вопрос был решающим для мировой общественности, которая должна была сказать последнее слово о кровавой вине большевизма перед всем украинским.

Уже при начальных раскопках захоронений возникли первые потрясшие всех сцены. Известие о захоронениях широко распространилось по области и отовсюду осиротевшие дети, овдовевшие женщины отправились в путь, чтобы после длительных мучений неопределённости, по крайней мере, пусть она и будет горькой, узнать достоверность. Тысячи этих несчастных блокировали Подлесную улицу, тысячи окружили участок земли, от которого распространялась противная волна разложения, отравляющая всю территорию.
Внезапно закричали две женщины. Один из рабочих снова откопал два пиджака и их, чтобы показать комиссии, держал особенно высоко. В этот момент узнали стоящие в сторонке Лонгина Алоизовна Гаштелана и Юлия Михайловна Гарлинска одежду их мужей.

Их провели вперёд, чтобы перед комиссией безошибочно идентифицировать находившиеся около трупов предметы. Их допросили: выяснилось, что оба мужчины - как Франц Брониславович Гаштелан, инженер управления строительства дорог в Виннице, так и Казимир Антонович Гарлинский, повар в ресторане «Савой» - были в апреле 1938-го года арестованы и после - как предполагаемые враги народа - сосланы «на Крайний Север, без права переписки».

Эти первые идентификации, которые полностью подтвердили до того только возникшее подозрение, показали, что должны обязательно последовать дальнейшие сотни и тысячи идентификаций. Как немецкому, так и украинскому управлениям города было ясно, что большевики предпримут всё, чтобы кровавую вину отвести от себя, что они особенно немцев будут винить в совершении убийств, как бы не было это обвинение бессмысленным.
Изобличение преступников должно быть полным, без пробелов.

Управления исходили из того, что сперва надо выявить другие места, которые обозначались народной молвой как возможные места массовых захоронений.
Раскопки продолжились в юго-западной части военного кладбища на Литинском шоссе и в центре «Парка культуры». И там были найдены новые массовые захоронения. Всего было открыто 80 массовых захоронений, которые в среднем содержали по 130 трупов. Так подтвердилось число 10 000, которое определялось по слухам.

Теперь можно было ускорить идентификацию трупов. Снова и снова наблюдала комиссия потрясающие картины, когда небольшая группа женщин, по их косынкам распознаваемая как крестьянки, отделялась от зрителей, чтобы робко и нерешительно войти в сад. Боязливо спрашивали они украинских полицаев, плача переходили они от могилы к могиле. В заключении оставались они стоять перед ограниченным квадратным участком, внутри которого были разложены сотни штук одежды из захоронений.

Одежду выкладывали, потому что трупы в могилах разложились до неузнаваемости, редко случалось - как с Еленой Ольховской, которая по искривлению правого мизинца смогла узнать мужа, как с Анастасией Козак, чей муж был одноруким инвалидом -, что женщины опознавали своих близких.

Ищущие бросают взгляды на полотенца для рук, меховые пальто, украинские рубашки. И тогда приходит к ним со страхом ожидаемый, ужасный взгляд на очевидное. И держит женщина в руках рубаху, тужурку, ею самой зашитую, вышитую, украшенную. И видит она её монограмму, иногда полное имя. Пять лет тому назад они эту рубаху, этот мех привезли и отдали в тюрьму НКВД, чтобы бедным во время их тяжёлой работы в принудительном рабочем лагере было, защищённым от холода, теплее. Теперь видят они, что в тюрьме всё это время им бесстыдно и цинично лгали, что они были обмануты. «Враг народа, сослан на Крайний Север, без права переписки» … всё ложь, всё, всё ложь…

Здесь — правда: бессмысленно, зверски убит, обесчещен!

Продолжение: http://www.proza.ru/2019/08/22/13.