Глава 1. ВОЗВРАЩЕНИЕ
2 июля 2007 года во втором вагоне скорого поезда из Москвы, подъезжал к городу усталый мужчина средних лет.
В купе было жарко.
Волосы пассажира - темно-русые, на треть седые, пышной бетховенской гривой вздымались над высоким лбом. Очки в позеленевшей металлической оправе постоянно сползали с носа. Человек мучился как другие пассажиры от жары, истекал потом. Под стеклами очков прятались серо-голубые проницательные и бесконечно усталые глаза.
Проезжая мимо пятиэтажных кирпичных и панельных «хрущевок», поезд замедлил ход, поравнялся с тополиным привокзальным сквером и остановился.
Пассажир достал видавшую виды темно-синюю болгарскую, очень раздутую от вещей сумку с маленькой надписью «Тырнов» и пошел с ней до автобусно-троллейбусной остановки, ставя сумку на землю каждые сто шагов.
- Давно надо купить сумку на колесах, - бормотал он.
Эта сумка служила ему целых двадцать лет, с момента, когда он купил ее в Болгарии в 1987 году.
Звали человека Николай Васильевич Смолин. По работе он был начальником отдела в системе лесного хозяйства. Руководителем структурного подразделения. Половина его жизни, условно говоря, была отдана этому. Но не только. Она же вмещала в себя литературное и песенное творчество. За последний год прошло столько событий, что Смолин едва успевал за ними поспевать. Целый месяц он отсутствовал в своем городе, катаясь туристом по Франции и крутясь по делам в Москве.
Смолин сел на одиннадцатую маршрутку, доехал до улицы Красноармейской. Слез неподалеку от магазина немецкого хлеба. Сквозанул в густые заросли сирени и через двор детского сада, мимо девятиэтажек, дошел до своего подъезда, поднялся на лифте на восьмой этаж и в квартире обессилено переоделся, включил вентилятор и свалился на диван.
Как быстротечно время! Банальная фраза, но, увы, правильная.
До сорока двух лет жизнь его была бурной в личном и творческом планах, но в профессиональном плане развивалась медленно, последовательно, поступательно. Сойдясь после смерти матери – Лидии Сергеевны Смолиной со старой подругой – Надей, Смолин приобрел подобие семейной жизни.
Он чувствовал, что служебная жизнь потихоньку идет к завершению, а творческая – приобретает новые формы.
Усталость была в теле, но мозги работали четко. Нади дома не было.
Вначале с Надей была чарующая возвратная любовь, которая продолжалась около года. Беда в том, что Надя обладала очень хрупкой нервной системой. Ближе к весне или к осени она весьма странно реагировала на какие-то самые безобидные вещи. Иногда она пыталась учить Смолина жить, что было бессмысленно. Еще со школы Смолин знал – чем он будет заниматься. Надя все чаще говорила, что им пора расстаться, что она старше его на десять лет, что Смолину срочно нужно искать молодую женщину. Николай устал с ней спорить. Он старался спустить ситуации на тормозах, что-то невнятно бормоча в ответ на замечания Нади. А может быть, это были всего лишь ее уловки, чтоб покрепче удержать возле себя Смолина. Он знал, что может с ней расстаться, но не сейчас. Да и самой Наде Смолин был нужен.
В голове Николая Васильевича от Франции и Москвы осталась туго скрученная спираль впечатлений. Он знал, что раскручиваться она будет медленно. Можно было вернуться от московско-парижских впечатлений на свою землю.
Часа через три зазвонил телефон. Звонил Певец – певец и закадычный (в прямом смысле этого слова) друг Смолина. Конечно, звали его по-другому, но Смолин уважал его как артиста и певца. В трубке послышался знакомый голос.
- Привет! Ты сегодня можешь в кафе «Фуд-мастер» прийти?
- Да, сейчас уже могу. Отдохнул с дороги.
- Я сегодня там пою. И еще – солянку сегодня закажи – хорошая смена делала. Я узнавал.
- Хорошо.
- Как съездил?
- Великолепно!
- Встретимся – расскажешь. Часам к семи подходи.
- О,кей.
Кафе «Фуд-мастер» раньше до революции было рестораном «Медведь». Потом в нем были разные столовые, а сейчас – хорошее кафе с прилично отделанными стенами, выкрашенными в розовый цвет, белыми колоннами и сохранившейся богатой лепниной на потолке.
Смолин заказал солянку и пиццу «Чикениту-мини». Николай Васильевич имел слабость к солянкам и заказывал их во всех кафе и ресторанах, куда зазывал его вездесущий Певец. Самая дешевая была в кафе у «Киномира». Но качественная. В кафе гостиницы «Сибирь» солянку делали с каперсами. В кафе «Библиотека» при доме ученых – с несколькими видами колбасы. В «Фуд-мастере» к солянке подходили с душой и готовили на совесть.
Певец подсел к столику Смолина. Он был очень грузный, несмотря на юный возраст, но знал многое. Смолин передал ему новый текст. Певец написал шесть песен на стихи Смолина и с одной из них недавно стал лауреатом всероссийского конкурса. Певец побежал глазами текст, положил в карман. Внезапно спросил:
- Ты Сибирцева знал. Поэта.
- Еще бы. С ним очень много связано. И хорошего, и плохого.
- Какой он был? Я два раза приходил в писательскую организацию. Видел его. Но мало знаю.
- Я когда-то писал про другого поэта: «Бог и дьявол так за душу бились, что она не им совсем сдалась». Это можно сказать и про Сибирцева.
- А кому она сдалась?
- Любви.
Певец встал на свое место у бара и пел три часа. Смолин слушал, уйдя в себя.
Глава 2. ПЯТНИЦА ТРИНАДЦАТОЕ
Когда, за три месяца до этого дня, в пятницу 13 апреля Смолин пришел домой, он был в раздражении. Банк, на пластиковую карту которого последние полтора года спускалась его зарплата, выставил неподалеку от места работы Николая Васильевича весьма хреновый банкомат. Уже трижды Смолин пытался снять с него зарплату, но это был дохлый номер. А деньги таяли как мороженое в жару. Квартплата и покупка продуктов в течение месяца съедали скромные запасы финансов полностью.
К счастью в городе были и другие банкоматы этого банка. Пришлось съездить и снять деньги в другом автомате…
Дома Смолин устало сел на диван. Потом поднялся, поставил чайник. Когда он закипел, Николай Васильевич заварил свой любимый чай каркаде.
В 1999 году его угостили каркаде в Москве. В Союзе писателей России. Смолин заходил узнать, как продвигается вопрос о вступлении его – Николая Васильевича - в Союз. Смолин тогда выпил три чашки. Этот напиток из лепестков роз так понравился Смолину, что он предпочитал каркаде всем другим чаям. Благо вскоре каркаде попал и в их город. Кстати, напиток был полезен при гипертонии, что для Николая Васильевича становилось весьма актуально.
Зазвонил телефон. Звонил Боб Николаев, поэт, прозаик, учитель, друг, сосед по дому и наставник Смолина в литературе.
- Смолин, привет.
- Здрасьте.
- Ты новость то последнюю знаешь?
- Нет. А какую?
- О Сибирцеве.
- Кроме того, что выступал неделю назад у него на вечере в библиотеке, ничего не знаю.
- Не проведет он больше вечеров.
- А почему?
- А в морге он.
- Как так – в морге.
- Выбросился из окна. С шестого этажа.
- Как – выбросился?
- Хрен его знает. Я за что купил, за то и продаю.
И Николаев повесил трубку. Смолин знал, что Боб Николаев терпеть не мог Сибирцева, вражда была достойной книги рекордов Гиннеса, тридцатилетней. И, тем не менее, новость казалась идиотской шуткой.
Вскоре посыпались звонки от больших и малых писателей города. К Николаю Смолину, как к члену Правления писательской организации, члену редколлегии альманаха «Сибирская Эллада» и просто, человеку, близкому Александру Сибирцеву последние четыре года, сыпались вопросы.
Но Смолин сам знал очень мало. Он лихорадочно обдумывал ситуацию, пытаясь просто осознать факт, что Сибирцева нет. Тот казался вечным. Потом Смолин стал вспоминать события двадцатипятилетней давности. Свою литературную юность, собственно говоря.
Вот осень 1982 года. Восемнадцатилетний Николай Смолин, не поступив на биолого-почвенный факультет университета, трудится лаборантом на кафедре ботаники и усиленно готовится к поступлению в следующем году.
Николай в черном сатиновом халате протирал мокрой серой вафельной тряпкой доску, готовя аудиторию к практическому занятию по морфологии растений, когда Валентина Васильевна - преподаватель кафедры и страстный любитель поэзии одновременно, спросила:
- Коленька, ты вечером идешь на областной литературный семинар?
- Так я же не обсуждаюсь.
- А почему?
- Стихов мало. Да и уровень у меня пока слабоват.
- А просто посмотреть? Познакомиться? Пойдем.
Николай вытер доску до конца, промыл тряпку, помолчал и сказал:
- Можно и сходить.
Николай Смолин стеснялся не зря. Его скромные подборки стихов на обсуждениях в литературном объединении «Родник», руководимом томским поэтом Робертом (Бобом) Николаевым, пока, кроме жесткой критики никаких добрых слов не слышали. Смолин, в силу максимализма и юного возраста, редко соглашался с оппонентами, просто откладывал стихи в шкаф до поры до времени и приносил новые.
Валентина Васильевна повела его на литературный семинар. Приехали поэты из Москвы, главные редакторы журналов. Местные писатели приготовили рукописи. Перед обсуждением в зал зашел среднего роста энергичный длинноволосый сильно седеющий человек с черными усами, лет тридцати. У него были большие черные глаза и широкие скулы. Валентина Васильевна восторженно заволновалась.
- Смотри, смотри, Коленька. Сибирцев пришел.
- А кто это?
- Известный поэт.
Смолину эта фамилия тогда ничего не говорила. Отдельные книги городских писателей он читал, конечно. Валентина Васильевна покупала на свою скромную зарплату мэнээса – младшего научного сотрудника кафедры ботаники, книжки поэтов, выявляла на факультете пишущих стихи и дарила им эти книги с автографами авторов. Так он узнал стихи Боба Николаева и Миши Подгорного, а Валентина Васильевна выявила никому не известного рифмующего лаборанта Колю Смолина и привела его в ЛИТО «Родник».
Теперь можно было познакомиться со всеми небожителями наяву.
Началось обсуждение рукописей. Некоего поэта Чернохвостова упрекали в подражательстве Высоцкому. Участнику «Родника» Георгию Россолюбову долго втолковывали, что рукопись его очень большая и в восьмидесяти процентах из ста подражает он Есенину и Рубцову. Однако другому «родниковцу», Володе Жнину – повезло больше, его стихи отобрали для альманаха «Поэзия». Юный Смолин понимал, что его собственные стихи еще не очень тянут для такого солидного обсуждения, да и мало их пока. Но чувствовал абсолютно четко, что через пару лет обязательно представит свою рукопись на обсуждение.
Потом Смолин поступил в университет, и студенческая жизнь властно увлекла. Однако, поэзия никуда не ушла, а затягивала в свой сладкий омут все глубже и глубже. Тем более, что талантом Бог не обидел. Николай летом съездил в Ленинград, осмотрел много дворцов, и появились новые стихи. Смолину повезло и в том, что они с Бобом Николаевым жили в одном доме и подружились.
Прошло несколько лет. Николай окончил университет и был распределен инженером в лесозащитное предприятие. Поэзия шла параллельно работе.
Как-то раз Николай Смолин снес рукопись своих стихов в молодежную газету «Ленинец». Сидела там поэтесса Анна Римская. Они познакомились, и Николай отдал ей на просмотр свои стихи. Впоследствии она продала Смолину свою печатную машинку.
Анна взяла рукопись и пообещала что-нибудь найти и опубликовать. Довольный Смолин пошел домой. Каково же было его удивление и разочарование, когда месяц спустя в «Ленинце» появились «Иронические заметки», написанные Сибирцевым. Оказывается, Римская вскоре уволилась, а в газету вместо нее устроился работать Александр Сибирцев. Стихи Смолина были разделаны в статье под орех. Не называя его фамилии, Сибирцев вытащил из подборки Николая несколько строф и выдал их как произведения разных графоманствующих авторов.
Над заметкой красовалась подборка стихов поэтов из ЛИТО, возглавляемого Сибирцевым. Вот, дескать, как писать то надо. Николаев однажды говорил, что и из Ленина можно при желании сделать Мао Цзэ-Дуна. Если цитат надергать.
Но все равно, такой подлости Смолин не испытывал еще ни от кого. Он почувствовал, как в душу заползает гнев, а кулаки сами сжимаются. Смолин позвонил Николаеву. Тот попытался его успокоить.
- Сибирцев известный подлец. Ради карьеры он сметет любого. Плюнь.
Легко сказать. Когда гнев немного поостыл, Смолин пошел в писательскую организацию и стал ждать Сибирцева. Минут через двадцать тот стремительно вошел.
Смолин протянул ему газету с заметкой.
- Как это назвать?
- А вы кто?
- Я Николай Смолин. Член ЛИТО «Родник» Роберта Николаева. Вы понадергали цитат из моей рукописи и опубликовали свои заметки.
- Вот ваша рукопись. Здесь из восемнадцати стихов, подходит для публикации только одно. Я его птичкой пометил. Вот еще одно – под вопросом. Сокращать надо.
- А другим путем, нормальным, человеческим, без написания гнусных заметок, это нельзя было сделать?
Сибирцев насупился и ничего не сказал. Потом нехотя произнес:
- Если будет желание, приходите в мое ЛИТО.
Судя по всему, это надо было считать с его стороны попыткой примирения. Смолин взял рукопись и ушел.
Сибирцев понял, что нажил врага. Ничего. К врагам ему не привыкать. Без них было скучно. Да и какой серьезный враг из этого мальчишки. Так, шестерка Роберта Николаева.
К Сибирцеву в ЛИТО Николая сводил однажды Володя Жнин. Надо сказать, там было интересно. Народ собирался яркий. Некий пишущий студент-медик Сергей Кривда завывал свои стихи, воздевая кулаки к потолку. Скромный и молчаливый Миша Ястребов – талантливый и непризнанный поэт, грустно смотрел большими серыми глазами. Поэт Саша Поляков на обсуждении чьей-то рукописи говорил:
- Ну, вот это стихотворение, написанное в стиле «амфибрахий», автору удалось. А цикл из двух, в стилях «ямб» и «хорей» - совсем не вышел. И уж совсем провальное вот это, в стиле «анапест».
Для Смолина все было интересно, а названия звучали как музыка.
Другие поэты были энергичны, но меньше запоминались. Римская тоже читала (она тогда еще не уехала). Прочел свое стихотворение и Смолин. На него тут же написала пародию крупная женщина по имени Арина Озерова. Она враждовала с Римской. Чувствовалось, что Александр Сибирцев умело направляет их энергию, попутно разжигая честолюбие и соперничество.
Боб Николаев вел в институте ЛИТО по-другому. С мягким юмором, ненавязчиво. Но возможности Николаева с выходом на институтскую многотиражку, конечно, отличались от возможностей Сибирцева с выходом на областную молодежную газету «Ленинец». Он и литературным сотрудником туда устроился для этого.
Шло время. Первые два стихотворения Смолина однажды к его великой радости были напечатаны Бобом Николаевым в многотиражной газете института. Потом – в «Ленинце». Тоже два. Потом в областной газете «Знамя». Целых пять.
Два года пролетели незаметно, и наступил очередной областной литературный семинар. Туда Смолин уже решился предложить свою рукопись. Разделали ее приезжие руководители семинара опять же под орех. Сибирцев сидел за столом руководителей. С нескрываемой издевкой он произнес:
- Ну, это ж из ЛИТО «Родник». У Смолина мощная поддержка. Стихи опубликованы во всех местных газетах. Пусть Роберт Борисович о нем и скажет.
Николаев заступился. Возник спор, но потом перешли к обсуждению другого участника. Времени на обсуждение рукописей, как всегда, не хватало. Сибирцев дрался за членов своего литературного объединения. Старался ругать чужих.
После обсуждения рукописи Николая, Сибирцев заметил:
- Я сколько гадостей Смолину сделал, а он до сих пор мне руку подает.
Смолин подумал, что рад бы в харю плюнуть, да другого, такого как ты, по влиянию в писательской нет. Но он промолвил:
- Ничего, как говорил Николай Глазков, История покажет кто дегенеративнее.
- Сильно сказано – заметил Сибирцев.
- Не пробьешься, - подумал Смолин.
И он решил написать заметку в газету. Заметку назвал: «Чего я ждал от литературного семинара». Общий тон ее сводился к субъективизму руководителей. Заметка была опубликована в областной газете «Знамя».
Раздраженный Сибирцев, фамилия которого в ней звучала, откликнулся огромной статьей. В ней он буквально стирал Смолина в порошок. Чего там только не было. Называлась она «Аттестат не для всех».
Смолин впервые в жизни почувствовал жгучее желание взять в руки пистолет и пальнуть Сибирцеву куда-нибудь пониже живота. Чтоб мучился подольше.
Потом Смолин с ближайшего отпуска поехал в Болгарию по туристической путевке. В Софии ему повезло. Николай познакомился с болгарской журналисткой. Дал ей интервью. Постарался в нем размазать Сибирцева.
Но время в Россию пришло бурное. Перестроечное. Журналы стали публиковать непубликуемые острые произведения писателей прошлых лет, поднимая на этом тиражи. Литература текущего времени, как-то сразу стала стране не очень нужна. Болгар, как братьев по соцлагерю кинули. Прервались и литературные связи. Интервью напечатано не было. Может и хорошо.
Начиналось последнее десятилетие двадцатого века. И было оно таким, что многие пишущие не смогли его пережить. Эпоха перестройки закончилась. В стране начиналась эпоха построения бандитского дикого рынка.
Смолин правильно сделал, что не пошел в бизнес, как-то сразу поняв – это не для него. И занимался долгое время только двумя вещами: санитарным состоянием леса, как биолог и творчеством.
А с Сибирцевым все-таки пришлось искать контакт. Иначе в местную литературу было не пробиться. Александр был самым влиятельным писателем города, главным организатором всех творческих дел писательской организации: фестивалей, конкурсов, вечеров. Благодаря Александру увидела свет масса книг поэзии и прозы. Молодым литераторам он помогал издавать первые книги…
Своим фаворитам.
Смолин долгое время ничего не мог с собой поделать: когда видел Сибирцева, Николая трясло от злости. Потом стал учиться владеть своими нервами. Подавал Сибирцеву руку, хотя, если б знал, что за это ему ничего не будет… Воспаленное воображение, рисовало смачные картины.
Научился смотреть Александру в глаза, точнее, в переносицу.
По характеру Александр Сибирцев был не только сильной и волевой личностью, но и человеком-тельняшкой. Порой создавалось впечатление, что мир в его глазах жестко делится на своих и врагов, на черное и белое. Причем, врагов было процентов девяносто, а друзей - десять.
Прошло несколько лет, и Сибирцев организовал в городе первый городской конкурс поэзии. Вся пишущая братия собралась на него. Победил тогда поэт Коля Чернобуров. Смолин занял третье место и получил в награду белую куколку, покачивающуюся на манер китайского болванчика. С ним рядом в зале сидела черноглазая красавица Люба в бордовой юбке из велюра и черными чулками-сеточками на длинных красивых ногах. Любу Николай без памяти любил. Жизнь казалась прекрасной и удивительной.
- Дай, хоть руку пожму, - сказал Сибирцев, вручая приз.
- Ну, пожми, - ответил Смолин.
Прошло еще какое-то время, и свет увидела газета писателей «Сибирская Эллада». Основателем и главным редактором ее был Сибирцев. Выходила она вначале раз в квартал. В четвертом номере три стихотворения Смолина увидели свет. Одно время Сибирцев зависал в писательской организации с журналисткой Валей Хлебниковой. Потом отошел от нее и сблизился с прозаиком Аней Лавочкиной.
Это была женщина серьезная. Они постоянно сидели вечерами вместе в писательской организации – Сибирцев и она. Пили, закусывали, уединялись. Смолин иногда заходил. Вначале – с пустыми руками, потом что-нибудь покупал.
Однажды Смолин обратился к Сибирцеву, назвав его Сашей.
- С каких это пор он стал для тебя Сашей? – издевательски спросила Лавочкина.
- А что, нельзя? – спросил Смолин.
Аня явно шла на конфликт. Неожиданно сказала:
- Мужчина должен зарабатывать много денег, и жена не должна даже знать – где он их заработал.
- С такими взглядами, ты останешься на всю оставшуюся жизнь либо разведенкой, либо вековухой.
- Что ты сказал?! – покраснев от возмущения, спросила Лавочкина.
- Что слышала.
Смолин был раздосадован, что Лавочкина с подачи Сибирцева постоянно сидит в жюри конкурсов поэзии и судит его, Смолина, хотя поэтесса она никакая. И что в Союз Писателей вступила, хотя проза ее была скучна и однообразна. Сибирцев пробивал.
А впрочем, Смолин потом позвонил, извинился. Ссориться с Сибирцевым не хотелось. С его любовницей – тем более. Аня Лавочкина дулась долго. Зато поняла, что Николай Васильевич Смолин может достойно ответить, и никогда больше не подкалывала. С течением времени Смолин издал две книги стихов и стал мечтать о вступлении в Союз писателей России.
Если воспользоваться образным рядом из книги Александра Дюма «Три мушкетера», Сибирцев напоминал кардинала Ришелье местной литературы. Для него долго не находилось достойного короля Людовика Тринадцатого. Пока председателем писательской организации не был избран Роберт Николаев.
Д,Артаньян стал мушкетером благодаря королю, но патент лейтенанта королевских мушкетеров ему вручал кардинал Ришелье. Одну из трех рекомендаций в Союз писателей России Смолину давал Роберт Николаев, но в столичную печать и некоторые коллективные сборники, а также в круговорот выступлений по линии писательской организации, активную работу в «Сибирской Элладе», ставшей альманахом, а потом журналом, Николая вовлек Сибирцев. Продолжалось это лет пять.
Смолин никогда не был «человеком Сибирцева». Он всегда ходил в ЛИТО «Родник», которое вел Роберт Борисович Николаев. А в творческие дела Сибирцев обязательно вносил элемент соревновательности. И даже почти подружившись со Смолиным, Сибирцев видел в нем чужого поэта. И, как следствие, поэта второго плана.
Глава 3. ПОХОРОНЫ
Смолин шел на похороны вместе с местным авангардным поэтом Никитой Сазоновым. Этот человек, напившись, имел привычку звонить по ночам и читать стихи. Смолин не мог понять – что ему надо. У человека есть жена, трое маленьких детей, мать, несколько старых друзей, работа, две квартиры, дача, несколько любовниц. Его ближний круг был другим, чем у Николая. Ну, так и реализуйся в своем кругу. Хочешь печататься – печатайся. Стихов и неплохих, Никита написал за свою жизнь множество. Не хочешь публиковаться – читай стихи своим хмельным друзьям. Свою долю пьяных восторгов точно получишь. Но Никиту все время, периодически, манил именно Смолин. Лесной чиновник средней руки, не очень контактный, но весьма удачливый, в плане публикаций и выступлений, поэт. Не любящий алкогольных признаний и пьяных посиделок.
Пару раз Николай посылал его на три буквы. Тот энное время не звонил, потом повторял все снова. В эту ночь он позвонил с просьбой присоединиться к Смолину, чтоб утром идти прощаться с Сибирцевым. В этой просьбе Николай не мог отказать Никите. Хотя Никита мог прийти на похороны и самостоятельно.
Смолин в последние годы перехоронил изрядное количество местных писателей и поэтов. Некоторые были его друзьями, иные – приятелями, а кто-то – знакомыми. Тяжелее всего было хоронить ровесников. Несколько лет назад он бросал горсть земли в могилу отравившегося поэта-авангардиста, с которым был близок в последний год жизни того. Авангардист был на полгода моложе Смолина и ушел из жизни, не дожив до возраста Христа. Тогда было много народу. Грело теплое майское солнце. Двоюродная сестра авангардиста кричала о покойнике: «Дурак, дурак» и плакала.
А спустя четыре года пришлось говорить последние слова над коричневым гробом прозаика Паши, который исполосовал себя бритвой. Тому было тридцать пять. «Скажи что-нибудь», - попросил Сибирцев, и Смолину пришлось говорить, что покойник был очень талантливым человеком, и они публиковались в одних изданиях.
А за пару месяцев до этого – знаменитого фантаста с международным именем. Тот помер под душем в ванной в собственной квартире…
Сазонов и Смолин дошли до входных ворот университета. Их нагнал известный сибирский писатель Викентий Полыгалов. Он потряс в пожатии смолинскую руку и нараспев начал:
- Коленька, а тебе привет. С далекого Алтая. С Белокурихи самой. Догадываешься, от кого?
Смолин догадывался. Директор местного музея Тамара, замечательный человек, несколько раз публиковала в алтайских журналах и буклетах его стихи, после того, как Николай однажды на отдыхе в санатории познакомился с ней.
В ритуальном зале «Белый ангел» в малиновом плюшевом гробу лежал Александр Сибирцев. У гроба рыдала вдова. Она зачем-то одела покойника в черную рубаху. Сибирцева не отпевали. Несколько лет назад местные священники, за стихи, посвященные деве Марии и плотнику Иосифу, пропели Александру анафему.
В последние месяцы его лицо было, в основном сосредоточенным и хмурым. Или гневным. Или печальным.
А тут он лежал какой-то совершенно умиротворенный, почти улыбающийся, словно прыжок с шестого этажа собственного дома был для него самым долгожданным выходом из этой суетной жизни. Лицо не изболелось и если б не венчик на лбу, казалось, что поэт просто уснул.
При жизни Александр Сибирцев очень любил фотографироваться, сниматься по телевидению, выступать на сцене. Постоянный фотограф «Сибирской Эллады» и других газет и журналов, Владимир Выдрин, в последний раз фотографировал Сибирцева.
Привезли очередной номер журнала «Сибирская Эллада». Вдова стала листать этот журнал перед мертвым лицом Сибирцева, гладить ему лицо, рано побелевшие волосы и совать издание в неподвижные руки, крича:
- Вот он, твой проклятый журнал! Вот на что ты потратил лучшие годы своей жизни! Смотри!
И казалось, что Александр Сибирцев действительно, смотрел. Создавалось ощущение, что это дурной сон. Что поэт откроет свои большие черные глаза, возьмет журнал в руки, встанет и скажет, как обычно: «А хороший мы номер-то сделали. Лучше предыдущего».
Осознавать все это было так тягостно, что Смолин, выдержав минут двадцать, вышел на свежий воздух. Народу было много – писатели, художники, артисты. Смолин вспомнил, как год и три месяца назад он хоронил свою мать и в этом же ритуальном зале прощался с ней. Сибирцев играл тогда главную роль в похоронах.
Смолин вдруг с ужасом подумал, чтоб, упаси Бог, кто-нибудь не сунул новый журнал Сибирцеву в гроб. Он сказал об этом трем человекам.
Потом поехали на кладбище, где произносились речи и опять-таки, Смолин увидел, как одна восторженная и неумная дама все-таки пытается засунуть Сибирцеву в гроб проклятый журнал.
- Не кладите в гроб журнал! – закричал он.
- Нельзя, ничего нельзя класть в гроб. – Наконец-то послышались здравые голоса.
В журнале были фотографии местных писателей и его, Смолина, в том числе. Никакого желания быть утянутым в могилу раньше времени его многолетним врагом-другом у Смолина не было.
Смолин кинул ком земли в могилу и все счеты его с Александром Сибирцевым были закончены.
Глава 4. СБЛИЖЕНИЕ
Долгое время Смолин не был уверен в праве Сибирцева решать, кого пускать в литературу, а кого нет. Потому, что это касалось самого Николая.
В 1993-м он, Смолин, выиграл шестой областной конкурс поэзии, обойдя поэта Владимира Клинтуха – друга Сибирцева, а в 1994-м - принес в писательскую организацию коллективный сборник «Веди», изданный в Москве, куда вошли его стихи по результатам международного конкурса. Сибирцев тут же предложил войти со стихами в три коллективных сборника. В составлении всех этих трех и последующих сборников Сибирцев играл главную роль. И однажды Смолин допустил оплошность, сказав, что у другого его друга, в лучшем случае, всего три хороших стихотворения. Сибирцев не выносил, когда о его друзьях кто-то высказывается критически. В результате три года ход стихам Смолина в «Сибирскую Элладу» был закрыт. Его рукописи возвращались с издевательскими пометками. Сибирцев предпринял все возможное, чтобы Смолин не прошел в Союз Писателей, но это ему не удалось. Из песни слова не выбросишь. Все кончилось их дракой у театра «Интим» после творческого вечера Николаева. Сибирцев вышел на сцену, и в присутствии депутата Государственной Думы (бывшего первого секретаря обкома), обращаясь к Николаеву, прочитал:
«…И Смолин, словно, обезьяна, все время на его плече…»
Николай воспринял это как оскорбление.
На фуршете он подошел к Сибирцеву и бросил:
- Твой покойный фаворит Клинтух больше на обезьяну был похож.
- Что ты сказал?
- Что слышал.
- Выйдем?
- К вашим услугам.
Глаза Смолина стал застилать туман…
Они сцепились и свалились в сугроб. Их разняли. Разнимала, в основном, главный бухгалгер писательской организации – очень мужественная женщина.
Через день Смолин и Сибирцев принесли извинения друг другу, потому что занимались одним святым делом - поэзией. Николай протрезвел.
Смолину совестно было, что он упомянул рано умершего поэта Володю Клинтуха, хотя тот действительно походил на юного Кощея Бессмертного. Но это было его комплексом, к тому же о покойниках плохо не говорят. А Клинтух ничего плохого Смолину не делал. Хотя Сибирцев постоянно противопоставлял его Смолину. Сибирцев любил из людей делать соперников, а то и врагов. В этом была черная сторона его характера. А тут он говорил, что всего лишь сравнил Николаева со старым шарманщиком, а Смолина – с обезьянкой на его плече.
Это был для дурака сказ, но Смолин сделал вид, что согласился.
Смолин не мог не понимать, что с приходом рынка и возможностью за деньги издать любую книгу, будет цвести графомания. И в этом плане Сибирцев был очень полезен. Прежде всего, как опытный редактор.
Отношения с Сибирцевым очень медленно вновь стали налаживаться.
Смолин перечитал Дейла Карнеги и спросил самого себя: «Что мне в жизни нужно?»
И ответил себе: хочу публиковаться, и чем больше, тем лучше. А общение с Сибирцевым строить только по принципу: «Здравствуй - до свидания». И крайняя осторожность в словесных характеристиках других поэтов, как бы критично к их творчеству не относился.
В 2002 году на основании трех подборок Александр сделал страницу стихов Смолина в альманахе. В следующем году, накануне юбилея областной писательской организации Сибирцев спросил у Смолина, есть ли у него газеты и журналы «Сибирская Эллада» прежних лет. Когда Смолин принес ему гору газет и журналов – все номера, Николай впервые в жизни увидел, как Александр прослезился. Оказывается, Сибирцев их не собирал или собирал, но нерегулярно. А Смолин по натуре был собирателем. И даже когда враждовал с Сибирцевым, пересиливал себя и просил один экземпляр журнала для коллекции. И тот никогда не отказывал.
Выставка прошла триумфально. После этого Александр стал Смолина звать на заседания ЛИТО «Молодые голоса». Сибирцев возродил его в 1999-м при Политехническом университете. Звонил накануне каждого заседания, приглашал. Николай приходил, высказывался. Его публикации в «Сибирской Элладе» стали регулярными.
Сибирцев и Смолин сходились в том, что оба были деловыми людьми. Скорпион и Телец. Жестко деловыми. Сибирцев ценил эти качества в других людях. А как иначе делать журнал?
В 2004-м Сибирцев попросил придумать название к коллективному сборнику поэзии «Молодых голосов». Идея обложки и название «Поэтическое поле Политеха», найденные Смолиным, пришлись Александру по душе. Художник Константин Еремин для обложки с блеском реализовал это дело. В 2005 году Сибирцев по такому же принципу придумал названия других коллективных сборников «Молодых голосов»: «Поэты-политехники – Победе» и «Планета Политех».
Он ввел Смолина в редколлегию альманаха, вначале в качестве архивариуса, а позднее – члена редколлегии. Спустя какое-то время, Смолин стал членом правления писательской организации. Без отрыва от основной работы.
С возрастом Сибирцев становился мягче в общении, шире взглядом на творчество. Он изменился и внешне. Борода, абсолютно белые волосы, хорошие костюмы.
В январе 2006-го он принял большое участие в похоронах матери Смолина – Лидии Сергеевны. Этого Николай не сможет забыть никогда. Он потерял человека, с которым прожил с рождения сорок один год.
Глава 5. ПРЕДОТЪЕЗДНЫЕ ХЛОПОТЫ
Ноябрь 2004 года.
После работы Николай Васильевич Смолин, недавно ставший начальником отдела, вначале зашел в Сибинтур. Выкупил путевку, потом на троллейбусе доехал до магазина «Искра», зашел в аптеку поблизости, купил настойку боярышника и пошел в писательскую организацию.
Народу за столом было, как всегда, прилично. Смолин поздоровался и сел на свободный стул. Настойку смешали с водой и разлили по стопкам. Смолин предложил тост.
- Давайте выпьем за Париж.
- Давайте. А почему? - Спросил Сибирцев.
- А еду я туда.
За столом возникла тишина.
- В Париж?
- В Париж. Туристом. На неделю.
- Замечательно – просиял Сибирцев. Я потом тебе посылочку дам для передачи.
К Смолину робко подошла очаровательная юная поэтесса Ирочка – студентка факультета иностранных языков. За ней пытался ухаживать Сибирцев, но безуспешно. Когда Сибирцев искал название для коллективного сборника, они сидели втроем: Сибирцев, Смолин и она. Смолин мгновенно придумал эту комбинацию и поднял тост: «За поэтическое поле Политеха». - Ирочка воскликнула: «Так вот оно – название». Александр согласился.
А тут она потупилась, потом подняла свои прекрасные глаза.
- Николай Васильевич! Вы мне оттуда платок не привезете? Я деньги дам. И брошку. Какую-нибудь… маленькую.
- Привезу – улыбнулся Смолин.
Еще одна поэтесса, тоже Ира, даже, скорее, Ирина попросила:
- Коля, привези мне из Парижа, пожалуйста, газету.
- Газету? – недоуменно переспросил Смолин.
- Да, газету. Любую. На французском языке.
- А зачем она тебе? Ты ведь языка не знаешь.
- Ничего. Я просто хочу ее посмотреть.
- Ну, хорошо.
И тут в писательскую организацию зашел режиссер Луи. Француз. Хороший человек. Был женат на местной актрисе. Говорил своеобразно.
- Моя спектакля…взгляд зритель… могли получить полегче.
Позвал всех на просмотр своего спектакля, отснятого во Франции на пленку. В каком-то техникуме показывали.
Смолин съездил, посмотрел. Авангардно, однако, сцена с его женой была сыграна хорошо и запоминалась. Сибирцев тоже играл в этом спектакле, но на пленке его почему-то не было.
После просмотра Луи углубился в рассказы о Франции и вечер продолжился.
Когда все закончилось, Смолин вышел на улицу и стал ждать троллейбус. Но тут позвонил Певец. Зазвал в кафе «Буланже».
Таких кафе было несколько. Певец ждал его в пышном доме-новостройке на улице 1905 года. В «Буланже», кроме сборной солянки и грибного супа-пюре, недурно делали кессадилью с помидорами и сыром. На стенах - растительный орнамент, много сортов кофе. Но Смолин был равнодушен к кофе. Николай Васильевич обговорил с Певцом возможные гастроли по Франции. Если у спонсоров деньги будут.
Глава 6. СМОЛИН. ДЕКАБРЬ 2004 ГОДА. БЕРЛИН
В начале декабря 2004 года я решил сделать себе подарок. К сорокалетию. Возможность посмотреть Европу. Високосный год, как правило, бывает трудным. Для меня и этот исключения не составил. Уход из жизни двух друзей, больница, операция. Нужно было срочно поменять биополя и настроиться на позитив.
Путевка на туристическую поездку в автобусе по пяти европейским столицам. Поезд до Москвы.
Приятельница перед отъездом принесла три вкусных пирожка с печенью (за что большое ей спасибо – в дороге аппетит разыгрывается). И, как поет Александр Новиков: «Вези меня извозчик по гулкой мостовой».
В Москве - от Белорусского вокзала поезд до Бреста, знакомство с туристами и руководителем нашей тургруппы Валентиной. Рано утром - пересадка на автобус фирмы «Туртрансвояж», заполнение деклараций. Белорусские таможенники почему-то больше всего интересуются, есть ли у нас наркотики и сигареты. Штампы в загранпаспортах – и мы в Польше. Часов пять гуляем по старым кварталам Варшавы, потом – ночь в отеле.
С утра – завтрак. Хлеб, сыр, ветчина, кусочек масла, джем – стандартный набор. В стоимость путевки, кстати, входят только пять континентальных завтраков на пять стран. Люблю худеть в дороге. Кстати, в Европе какой-то, по особому «сытый» воздух, есть хочется мало. В России, и у нас в Сибири особенно, воздух «голодный». И калорий тратится много.
Сразу после завтрака – в автобус. Перед отъездом пытаюсь сфотографировать отель, но, увы - получается неудачно. Пасмурно и серо.
Мы в Берлине. Германия – очень ухоженная, чистая страна. Небо проясняется. Ехать на автобусе по европейским дорогам вообще и по немецким, в частности – одно удовольствие. Можно спокойно спать, даже прислонив голову к оконному стеклу – не тряхнет.
Сосновые леса за окном мало, чем отличаются от наших лесов.
Вначале обзорная автобусная экскурсия. Несколько остановок. В Трептов парке прохладно и свежо. Температура + 5+7 градусов по Цельсию. 15 минут на обход парка и съемку. Народу мало. Молодая женщина с ребенком. Группа немецких военных. Парк большой и красивый. Некоторые деревья зеленые. Вдали – знаменитая скульптура Евгения Вучетича – солдат с девочкой на руках. Едем дальше.
Народ лихорадочно фотографирует из окон автобуса остаток исторической берлинской стены, изрисованной, исписанной и сохраненной для потомков. Построена была в ГДР 13 августа 1961 года. Были побеги и жертвы. Стреляли. В ноябре 1989 года ГДР открыло границы, стена была разрушена, разобрана на сувениры. Снова остановка: ратуша, собор, Остров музеев. Жаль что сегодня не первое воскресенье месяца – посещение любого музея в этот день бесплатное. Времени на фотографирование мало, достопримечательностей много. Спасибо моему другу из Люберец, Тане, выручила своим фотоаппаратом «Зенит». Хорошая вещь, только настраивать кольца с непривычки трудно.
По историческим романам Германия для меня долгое время стойко ассоциировалась со знаком Овна. Огненный, воинственный знак. (Барбаросса и Гитлер, кстати, Овнами были). После окончания второй мировой войны, свыше полувека, это спокойная тихая европейская страна. Многолетнее целенаправленное трудолюбивое построение экономики обернулось золотым руном, которое в материальном плане осчастливило многих, в т. ч. эмигрантов.
Говорят, что после объединения Западного и Восточного Берлина экономики до сих пор не срослись окончательно. На мой, туристический взгляд этого не чувствуется. Экономика развивается очень хорошо. Впрочем, из моих одноклассников, два немца, две немки и примкнувший к ним русский через несколько лет после окончания школы уехали в Германию. Еще до объединения
Пешеходная экскурсия. В Берлине идет повсеместное оживленное строительство. Много велосипедистов. Для них по краям тротуаров – специальные красные полосы. На эти полосы желательно не заходить. И на красный свет переходить не рекомендуется – немцы любят порядок. Могут и оштрафовать.
В Берлине есть часы, которые показывают время одновременно для нескольких десятков стран.
Порядок и основательность – черты хорошие. Летом 1995 года по просьбе друга, занимавшегося пищевым бизнесом, показывал наш старый город его гостю – пожилому консультанту-хлебопеку из Германии Генриху. После основательной прогулки, зашли ко мне в гости. Пенсионерка-мама получила неожиданную возможность вспомнить английский язык, которому отдала свыше четырех десятков лет в Политехническом институте (кроме немецкого, гость говорил и по-английски). А гость щелкнул фотоаппаратом. На следующий день заехали за ним в гостиницу «Рубин». Он сел в машину, и вдруг извинился и попросил чуть подождать. Выскочил, и через пять минут вернулся с уже готовой фотографией. С автографом.
И в традициях немцев кое-что мне нравится. Например, если молодые супруги попросили бабушку посидеть с маленьким внуком, та может, во-первых – отказаться, а во- вторых, если согласна – попросить плату за это время. Может быть бабушке в кино сходить охота. В Германии развит институт нянь. Обычно немцы дружат семьями.
Мы гуляем по старым кварталам, которые, как в большинстве исторических городов, гораздо красивее современных. Старая церковь, фонтан с Нептуном и морскими нимфами, покрытыми благородной патиной, памятник Георгию Победоносцу. Над рекой Шпрее летают птицы. Проходим мимо здания Российского посольства по Унтер ден Линден («под липами»).
Когда-то мне подарили двухтомник Гете на день рождения. В старых кварталах Берлина, ощущение, что где-то поблизости пролетают Мефистофель и доктор Фауст.
Ругаю себя, что взял мало фотопленки. В Европе она значительно дороже. Доходим до Бранденбургских ворот. У рейхстага экскурсия заканчивается, и встаю в очередь, чтоб попасть внутрь здания. Подняться на купол можно с 8 до 22 часов.
Вход бесплатный. Долго проверяют на звон металлических предметов. Вроде вывернул все карманы, все евроценты выгреб, а все равно – звеню. «Может, коронки на зубах звенят?!» думаю отчаянно. Однако миловидная девушка наконец-то отпускает, и с облегчением сажусь с очередной партией туристов в лифт. Потом – спиралевидный пешеходный путь на купол рейхстага. Со смотровой площадки через систему окон можно посмотреть, как депутаты заседают. Панорама города – великолепна. На куполе есть бесплатный туалет (что немаловажно для Германии в частности и Европы вообще).
После выхода из рейхстага иду на остановку, сажусь на двухэтажный автобус № 100 и на втором этаже (где сверху видно все), еду до нашей стоянки на Банховцоо. Этот маршрут был открыт 26 ноября 1990 года, для того чтобы ознакомить жителей Восточного и Западного Берлина с объединенным городом. Место приметное - вокзал и берлинский зоопарк напротив. Идем в ресторан самообслуживания, где работает система бара-салата. Платишь не за салат, а за стоимость тарелки. Накладывать ассортимент салатов можно сколько угодно. Для нашего небогатого туриста (а богатые в автобусе вряд ли поедут) это удобно. Беру маленькую тарелочку за 2 евро и начинаю напихивать в нее салаты. Штук шесть уместил. Голоден ужасно. Консервы и бульонные кубики, кстати, надоедают довольно быстро. Потом не выдерживаю. К черту экономию. Беру и суп, и второе, и огромный кусок сладкого пирога с яблоками и корицей. А потом… ем все это часа три, потею, отдуваюсь, вытираюсь салфетками.
Замечаю, что на меня периодически оборачиваются и хихикают какие-то немецкие влюбленные пары. – Милые мои, - думаю я, - Попробовали бы пожить в условиях становления дикого рынка в России. Когда изначально были установлены грабительские правила игры, когда сэкономить при моей инженерской зарплате весьма проблематично, и делается это, в основном, за счет обуви, которую надо бы выкинуть еще два года назад, да экономного ношения одежды, используемой в три раза дольше положенного срока. Когда гармонию в душе сохраняешь с великим трудом и единственное спасение от глухой депрессии – поставленная цель. В данном случае – посмотреть Европу.
Поражаюсь аккуратности немцев – в магазине какая-то девушка в большом белом фартуке старательно подметала пол и прилавки.
Вечерний Берлин. А витрины хороши. Я даже внутрь магазинов не захожу. Вот какие-то девушки в черных бархатных костюмах готовят к закрытию ювелирный магазин, а вот – множество рождественских лавочек. Звучит музыка, а в воздухе стоит такой дивный аромат выпечки, и такие причудливые сувениры продаются, что только охаешь и ахаешь. Повсюду отсвет золотого руна.
Между тем, улицы пустеют. Не замечаю, как заблудился. Ноги гудят. Но потом встречаю какого-то старого немца, произношу ясно и отчетливо: «Битте…Банховцоо!». И он, ясно и деловито, ребром ладони о ладонь показывает, что надо пересечь – айн, цвайн, драйн штрассе и все будет зеер гут. Благодарю, иду и вот она – наша остановка. Автобус отправляется дальше.
Мой сосед по автобусу, откуда-то с золотых северов, с банховцоо вечером подошел веселым – забрел в пивной бар и оттянулся на немецком пиве по полной программе. Если бы я любил пиво как он – последовал бы его примеру.
Глава 7. СМОЛИН. ДЕКАБРЬ 2004 года. ПАРИЖ
Синяя птица мечты без финансовых перьев похожа на ощипанную курицу. Шесть лет я терпеливо взращивал на ней оперенье, откладывая деньги. В 2004 год, накануне года Петуха, галльский петух Франции, договорившись со своим звездным коллегой, соизволил наконец-то открыть мне двери в Париж.
Несколько дней в автобусе учил фразы на французском языке, написанные для меня очаровательной поэтессой Ирочкой русскими буквами. «Же сью ле поэт де ля Сибири. Сэ ля рюси. Жем ля Франс боку. Же мапэль Николя».
У моих любимых поэтов отношение к Парижу было разным. Сергей Есенин – Европу вообще и Париж, в частности – не любил. Напившись, громил отели, бил мебель и зеркала. Бедная Айседора Дункан расплачивалась. А чего не хватало? Отель Крийон, где они останавливались на Пляс де ля Конкорд, даже снаружи – глаз не оторвать. Окна – с видом на фонтан и сад Тюильри.
Маяковский любил Париж, с удовольствием туда ездил (судя по последним изысканиям – на чекистские деньги), но это детали. Даже воспел – бульвары Распай и Монпарнас. И отель Истрия, где жил. И тесноту номера (четыре метра). Понять поэта можно. В магазине косметики на авеню Опера, я зашел в бесплатный туалет. Поразился. Все впритык, каждый миллиметр площади рассчитан.
Владимир Высоцкий к Парижу по-разному относился. Первый приезд – восторг. Но хоть и ругал он французов впоследствии (и скупые они и т. д.), все-таки жил поэт во Франции со своей женой Мариной Влади месяцами. И выступал в нем неоднократно. И пластинки записывал. Конечно, когда в последний год своей жизни в клинике Шарантон от наркомании лечился, то и вовсе, надо думать – грустно ему было. Но, мнится мне – все-таки любил он и Францию, и этот город. В Париже, кстати, в 1976 году тибетский монах заговорил Высоцкого и его друга художника Михаила Шемякина почти на год от алкоголизма. А за этот год – сколько великих песен сложил наш бард и поэт.
Но это присказка. А сказка для меня началась с Монмартра…
Позади у нашей туристической группы, остались Варшава и Берлин. Переезд из Германии во Францию был ночным. Т.е., ночевка не в отеле, а в автобусе. Не люблю спать сидя, но в принципе, терпимо. Каждые 4 часа санитарные остановки. Туалеты по преимуществу, платные. Но иногда, и это не анекдот, экономили. Первый, по очереди, турист заходит, бросив монетку, но дверь по выходу не захлопывает. Те, кто за ним идут бесплатно. Каждый евроцент дорог. Кстати, рубли наши в Европе, за редким исключением никому не нужны. Менять рубли на евро нужно только в России. В дороге смотрим фильм «Френч-канкан» с Жаном Габеном в главной роли, о знаменитом кабаре «Мулен Руж».
Свободолюбивая душа моего соседа не вынесла испытания Парижем - исчез парень, как только в отель заселился. В автобусе было сорок три человека. Трое остались в Париже. Но у двух женщин – матери и дочери – в вечном городе были друзья или родственники. Дивно другое – виза то шенгенская всего на десять дней выдавалась, т. е. на время путевки. Впрочем, в столице Франции затеряться легко, правда – до поры до времени.
К Парижу, в основном, из-за автомобильных пробок, подъезжаем в районе трех часов дня, знакомимся с экскурсоводом Катей, которая ведет группу на Монмартр. Улицы от площадей отходят лучами и дома – словно куски торта. Нас сразу предупреждают – деньги и документы прятать подальше. Карманников в людных местах Парижа – пруд пруди. Африканцев очень много – вертятся у автобусов, и, услышав русскую речь, подходят и обращаются: «Земляк!» Сувениры суют. Маленькие Эйфелевы башенки на веревочках – прыг-прыг. Судя по всему, многие африканцы живут, в основном, без виз и полиция периодически «земляков» гоняет (в Версале видел).
Поднимаемся к церкви Сакре-Кер. Похоже, что французы очень любят собак. Под каждым каштаном собачьи экскременты. Белоснежное здание с памятниками Жанне д,Арк и Людовику Святому. Внутри храма красиво, торжественно и очень интересно. Фотографирую вид на Париж с Монмартра.
Мон мартрум – холм мучеников. Святой Дионисий был на нем казнен. Потом подходим к маленькой старинной церкви Сен Пьер де Монмартр, смотрим сквозь решетку на сохранившееся кладбище. После этого идем на площадь Тертр, где сидят самодеятельные художники. Останавливаемся у кафе, где когда-то, в период войны 1812 года кем-то из русских было произнесено слово «быстро», давшее название множеству бистро. У одной девушки из группы случайно выпадает фотоаппарат из рук и сильно стукается о тротуарную плитку. Сердце пронзает жалость – ведь вокруг столько интересного!
А потом… главное не заблудиться. Улочки на Монмартре живописные, но узкие. А народу много. Я стараюсь не терять из виду худенькую фигурку Кати в темно-зеленом пальто, зеленой шерстяной шапочке и коричневых перчатках с цветной вышивкой. Мы проходим мимо дома, где жил художник Утрилло, мимо кислых виноградников, что разбивали еще импрессионисты.
Фотографируемся у кабаре «Прыткий кролик», проходим мимо кафе, где работала героиня фильма Амели Пулен. У входа в кафе – экскурсионная группа. Надо сказать, по ночам на улицах Монмартра народ не церемонится. Следы людской мочи около исторических домов видны частенько.
Памятник звезде эстрады Далиде на площади ее имени (певица отравилась барбитуратами, не выдержав трех самоубийств возлюбленных). Поблизости – дом певицы. Памятник писателю Марселю Эмме работы Жана Маре. Эмме написал роман «Человек проходит сквозь стену» (в детстве я фильм смотрел по этой книге). А тут…писатель как бы выходит из стены. Каждый, кто хочет запечатлеться, может взять его за руку и, как - бы, помочь выйти.
Подходим к мельнице Мулен де ла Галетт (в девятнадцатом веке знаменитый трактир был). Это частные владения. Нам показывают точку, откуда лучше всего сфотографировать. Любуемся Стеной Любви, где надпись «Я люблю тебя» написана на многих языках. Живописная станция метро.
Множество сувенирных магазинчиков, продуктовых лавок. Проходя мимо сырных лавок, приходится задерживать дыхание – знаменитый сыр камамбер благоухает. Запах помойки, а вкус у этого сыра – чудесный, грибной. Сессиль – француженка, несколько лет жившая в нашем городе - угощала в свое время. В овощных лавках бросилась в глаза огромная клубника.
Цветы герани, в маленьких клумбах, смеются розовым цветом. А месяц – декабрь. Заканчивается экскурсия на площади Бланш, у того самого знаменитого кабаре «Мулен Руж» (в переводе – красная мельница), который воспел своими плакатами художник Анри Тулуз-Лотрек.
Садимся на автобус и едем на площадь Оперы. У театра Гранд Опера сходим и идем к магазину парфюмерии. Держат его китайцы, но парфюмерия французская. Духи, туалетная вода. Скидка двадцать процентов. Излишне говорить, что женщины группы с удовольствием погружаются в осмотр заманчивых витрин. Поддаюсь искушению и покупаю туалетную воду «Dior homme».
Гуляю по авеню, фотографирую со всех сторон прославленный театр. За два евро покупаю пакетик жареных каштанов. Продают их арабы, готовя на больших жаровнях. По вкусу каштан напоминает подгоревшую на огне подмороженную картошку. Подгоревший - подмороженный вкус мечты.
Едем по ночному Парижу. Скоро Рождество. Выходим у Дворца Инвалидов (для фотографирования). Любуемся подсвеченной Триумфальной аркой, Елисейскими полями в огнях. Жаль, не получилось фото Эйфелевой башни с площади Трокадеро.
Отель «Ибис» находится неподалеку от метро Порт д,Орлеан. Две звезды. Дай Бог нам такие в три звезды иметь. Увы, обслуга по-русски не понимает ни бум-бум. К моему соседу по номеру армянину Аре пришел его французский родственник Вахтанг и они, бурно поприветствовав друг друга, ушли. Армянская диаспора в Париже солидная. Спускаюсь вниз и пытаюсь по купленной телефонной карте дозвониться до французской художницы русского происхождения Наташи, чтобы передать книги и журналы от поэта и главного редактора альманаха «Сибирская Эллада» Александра Сибирцева. Ее рисунки неоднократно украшали альманах. Наташи нет дома. Скидываю сообщение на автоответчик.
Утро. На первом этаже – газета «Фигаро» и сувениры. Идем на завтрак. Шведский стол. Оформление ресторана – под деревенский стиль. В обслуге много африканцев и латиноамериканцев. Настоящий французский круассан, кстати, имеет дивный вкус сливочного масла и тает во рту. Культура хлебопечения во Франции на высочайшем уровне. Знакомый француз, попробовав томскую «французскую выпечку», улыбнулся: «Пародия». Потом подумал и добавил: «Вкусная пародия».
Автобус. Дневной Париж. Едем мимо Триумфальной арки, останавливаемся у артиллерийской школы, где учился Наполеон Бонапарт. Стоя спиной к конному памятнику маршалу Жоффру, фотографирую вид на Марсово поле и Эйфелеву башню. Далее маршрут идет по центру Парижа, вновь Гранд Опера, мимо магазина Галери Лафайет с изумительной рождественской иллюминацией, пляс де ля Конкорд. У букинистических лавок на берегу Сены дыхание захватывает. Афиши Эдит Пиаф, ансамбля «Биттлз»…
Заезжаем в подземный переход на площади Альма, где 31 августа 1997 года, спасаясь от журналистов, погибли принцесса Диана и ее возлюбленный Доди аль-Файед.
У Нотр-Дам де Пари выходим и осматриваем собор изнутри. Витражи необыкновенно хороши. Чудится, что рядом затаились Эсмеральда и Квазимодо.
А потом пешая экскурсия по Латинскому кварталу. Нас вновь ведет Катя, на этот раз она в черной куртке. Самое старое дерево Парижа - ложная акация робиния.
Растет с 1602 года. Помнит мушкетеров, Наполеона, Дюма и т.д. С уважением смотрю на это легендарное дерево, мимо которого, возможно, проходил Бальзак в мечтах об Эвелине Ганской. Старая церковь, отель Клюни, Сорбонна, и, наконец, Люксембургский сад. В этом месте у меня что-то случилось с пленкой в фотоаппарате. Она заела. Но несколько кадров сделал. Правда они оказались красноватыми.
Прощаемся с Катей и едем в Версаль. Гуляю по паркам Версаля, любуюсь на фигурные кусты – шарообразные, треугольные, кубические. Вокруг прудов - статуи морских красавиц-полубогинь. Покупаю летнюю и зимнюю футболки с надписями на груди в маленьком магазине. Идем в ресторан, где питаемся по системе бара-салата. Луковый суп довольно вкусен. Выпиваю пол-литра розового вина. А потом еще литр красного. По кафе ходит какой-то африканец, и, узнав русского, говорит ему: «Братан!»
А потом возвращаемся в Париж, где садимся на кораблик, плывущий по Сене. Ночной город в оперении рождественских огней великолепен. Звучат песни в исполнении Монтана, Азнавура, Пиаф. Поднимаемся на Эйфелеву башню и с высоты второго уровня (всего их три) любуемся на город. Каждый час башня переливается в течение пяти минут беглыми серебряными огоньками по общему злато-электрическому фону. Время возвращаться в отель.
А утром следующего дня, наш путь в Фонтенбло. Есть некое особое очарование в этом уголке – приюте королей Франциска Первого, Генриха Второго, императора Наполеона Бонапарта и т. д. Далее, едем на русское кладбище Сен Женевьев де Буа. По кладбищу нужно ходить медленно и желательно, либо одному, либо очень небольшой группой. А когда сорок человек бегут за экскурсоводом, и ты оказался в хвосте…
Все-таки постоял у могил Бунина, Мережковского, Галича, Виктора Некрасова. Могила великого танцора Рудольфа Нуриева напоминает разноцветный ковер из мозаики. Несколько усталых поколений великого времени России.
Возвращаемся в Париж, где выхожу у Лувра, спускаюсь под стеклянную пирамиду Пея вниз и пять часов хожу и наслаждаюсь великими творениями искусства. «Джоконду» фотографируют японцы. Времени на свободную прогулку остается катастрофически мало. Иду вдоль магазинчиков, в которых чего только нет! По бульвару Капуцинов выхожу опять-таки на площадь Оперы. В Галери Лафайет лавочки у магазина – с дешевыми сувенирами. А вот внутри – да на разных этажах – вещи фирменные, всех известных парижских торговых домов. Обувь, сумки, кошельки, зонты…
А какая роскошная женщина – манекен лежит в самой соблазнительной позе у входа. Черно-зелено-золотая.
К 7 часам вечера подходит Наташа (созвонились-таки). Передаю ей привет от поэта Сибирцева, вручаю журналы и книги. Наташа провожает меня до кабаре и спешит по делам.
Иду в маленькое кабаре «Белль эпок». А может – варьете. Во-первых, хотелось самому поучаствовать в действе (в отличие от знаменитого кабаре «Мулен Руж», где только смотришь), во-вторых – закусить. Отведать типичный французский ужин.
Французы любят и умеют отдыхать. Рестораны, кафе, кабаре…
Одних кафе в Париже более 800. Морщусь. Гардероб платный – два евро. Но как только захожу в зал, тут же две красавицы в зеленом и розовом нарядах берут под руки, и щелкает вспышка фотоаппарата. Усаживают за столик. Вместимость зала - 72 человека. Нам очень повезло – сидим у самой сцены. Я – даже впритык. Сцена маленькая. Нас, русских, за столиком семеро. В меню, вначале – кир – аперитив (смесь белого вина и черносмородинового ликера). Затем – тарелка с тремя ломтями разнообразных паштетов. Официант спрашивает – какое вино предпочитает мсье – красное, розовое или белое. Выбираю розовое. На каждого полагается по половине бутылки. Основное блюдо – картофель с мясом. Симпатичный ломтик сыра. Тарелка с тремя ломтями десерта. Кофе. Бокал шампанского. Ужин идет в течение двух часов.
Наконец, девушки выходят на сцену, и начинается действо. Знаменитый канкан. Станцевали, удалились. Входит ведущая. Зовут ее Элерис. Она знает понемногу на всех языках. За столами – представители десяти национальностей. Элерис дает возможность спеть по куплету каждому столику. Мы своим кругом поем хором «Подмосковные вечера». Потом она запела песни из репертуара французских шансонье. Интонации у нее – один к одному как у Эдит Пиаф. А после того как пропела первые две строчки знаменитой песни Пиаф «Я не о чем не жалею» и совершенно неожиданно поднесла мне микрофон, я продолжил песню. Языка не знаю, но с пластинки слушал ее раз двести и запомнил просто интонационно. «Вы француз?» спросила Элерис. Нет. Я русский. «А, рюси, рюси!»
Когда вечер подходил к концу, по просьбе Элерис и нашего столика, вместе с ней пою, осмелев, «Ехали на тройке с бубенцами». Разноцветными огоньками переливается по залу рождественская иллюминация. И в восторженных криках и аплодисментах многонациональных гостей я понимаю, что все мы очень близки на этой земле и что этот вечер – возможно, самый счастливый в моей жизни. Напоследок наслаждаемся канканом, и торопимся, чтоб успеть на метро, которое закрывается в 24 30. Раз пошла такая пьянка – режь последний огурец! Трачу семь евро на роскошный снимок с красавицами, прощаюсь с ведущей. Бон суар! В метро фотографируемся своей группой. По ночному Парижу идем в отель. А у меня ощущение, что лечу на крыльях. О чем жалею – надо было в ту ночь гулять по Парижу до утра…
С утра собираем вещи и покидаем отель. Выполняю просьбу Ирины и беру газету «Фигаро». Заезжаем на парфюмерную фабрику Фрагонар, узнаем, как делают духи. Стандартные серебристые и золотистые флаконы с ароматной продукцией, зазывно блестят. Брать на фабрике - значительно дешевле, чем в магазине, ибо восемьдесят процентов стоимости духов – цена фирменной бутылочки, разработанной дизайнером. Мы нюхали поочередно различные ароматы. Потом, когда вернулся, поэтесса Ирочка переводила названия крохотных флакончиков с духами, что я привез для мамы. Собственно, они не сильно отличались от оригиналов.
Эмилия – Эмили,
Далия – Далия,
Фрагонар - Фрагонар,
Фантастическая вода – Е фантастик,
Индийская мечта - Рев эндьен (вечерний аромат),
Южная звезда – Этуаль дю Сюд,
Медовая луна - Люн де мьель,
Ариелла – Арьель,
Мелодия – Мелоди,
Капуцино – Капюсин.
Себе взял крем в серебристой бутылочке.
Ожидая автобус, общаемся с колоритным бородатым клошаром. Посещаем современный квартал Дефанс. Французы – молодцы, старый центр новой застройкой стараются не портить. (Кроме центра Помпиду, башни Монпарнас, здания Новой оперы на площади Бастилии, Ла Галль, и еще нескольких, авангардных зданий, пожалуй, в старом городе и не встретишь. Впрочем ходил еще мало.) В огромном супермаркете – сотни сыров и тысячи бутылок с вином. В сумке у меня - три бутылки вина: белого, розового, красного и сыр «тар-тар». Париж, до свидания!
Белое полусладкое вино я выпил дома, розовое – в писательской организации, а красное – на работе, празднуя встречу Нового года.
Глава 8. ЧАЙНЫЕ ЦЕРЕМОНИИ
Иногда в писательской организации было весело. Даже не иногда. Довольно часто.
Однажды в октябре 2005 года Сибирцев позвонил Смолину домой.
- Николай Васильевич, заработать хочешь?
- Хочу. А сколько?
- Выпить хватит. Приходи.
После работы Смолин купил настойку боярышника и пошел по знакомому пути.
За столом, как всегда было шумно. Глаза Сибирцева горели.
- О, Коля пришел. Садись. Знакомься. Зинаида Ивановна – куратор группы из торгово-промышленного техникума. Белый дом проводит конкурс театрализованных представлений. Тема – чайная церемония. Сам бы сделал, но у меня времени хронически не хватает. Думаю, ты справишься. Сейчас тост поднимем за прекрасную женщину Зинаиду, а потом вы с ней все обсудите.
Они выпили, и Смолин с Зинаидой отошли в сторону.
- Николай Васильевич, мне нужны от вас стихи на чайную тему. Мои девочки будут одеты в индийские наряды. На столах будут скатерти. В действе будут звучать следующие слова. Записывайте.
Смолин взял бумагу и ручку.
- Стол – джамби. Будут стоять деревянные слоны. Скатерть на столе будет цвета фуксии. Ваза в виде ананаса. За столом – два стула, на которых сидят члены жюри. На членов жюри будут надевать сари из шифона, а сверху – гирлянды из цветов. Платья на девушках называются пенджаби. Танец – катха. Сорта чая: «дарджиллинг», «черный пион». Чай пьют с молоком и сахаром. Пряности добавляют. Сладости: гулаб-джамун, - сладкие шарики, хворост – джалеби. Цена – четыреста рублей, это все что мы можем заплатить. Сможете завтра принести сюда готовый текст?
Смолин пожал плечами.
- Попробую.
Дома он посидел, покрутил, помудрил и к позднему вечеру написал.
На следующий день с рюмками в руках Зинаида и Сибирцев внимали Смолину.
В церемонии чайной, где тосты отнюдь не слышны,
Этот сказочный стол называется попросту - Джамби.
И загадочно смотрят деревянные чудо-слоны.
И таинственны девушки в розовых платьях Пенджаби.
Цвета фуксии скатерть. И вазой на ней – ананас.
Что-то шепчут цветы, природнившись к тому ананасу.
Чай роскошного сорта – Дарджиллинг – сегодня для вас.
Катха - танец поднимет, взовьет настроение ваше.
Ароматные палочки будут курить фимиам.
От восточных, от сладостей очень поднимется тонус.
Мы представим вам чай под названием «Черный пион».
А к нему – Джалеби – тонкий, вкусный, изысканный хворост.
А еще – будут шарики сладкие – Гулаб Джамун.
Ярко сари блестят, и гирлянды цветов расцветают.
Сколько солнц проплывет над землей, сколько лун…
Просто Индия чайный волшебный огонь зажигает.
Зинаида просияла:
- Замечательно.
Сибирцев довольно промурлыкал:
- Я же вам говорил – Коля справится. Ну, за Николая Васильевича!
Довольный Смолин отдал Зинаиде бумажку с текстом, получил от нее четыреста рублей и счастливый (он умел радоваться мелочам) пошел домой.
Поздно вечером ему позвонил Сибирцев.
- Николай Васильевич, еще заработать хочешь?
- Очень.
- Завтра приходи с боярочкой в писательскую – поговорим.
В писательской организации Сибирцев свел Смолина с крупногабаритной тетей и сказал:
- Коля, это Клара Михайловна. У нее к тебе дело. Сейчас мы по рюмочке выпьем, и она объяснит.
Клара Михайловна отозвала Смолина в сторону.
- Николай Васильевич, мне для конкурса, очень нужны стихи на заданную тему. Справитесь?
- Не вопрос.
- Представьте себе. Великая Отечественная война. Из окопа в землянку приходят усталые после боя моряки. Девушка телефонистка. Деревянный грубый стол. Алюминиевые простые кружки. Несколько кусков сахару. Конфетки «Дунькина радость». Листья смородины, потому что настоящего чая нет. Горбушка хлеба. И мысли, мысли воина – о доме, о маме. Обо все об этом мне нужны некоторые стихи. Цена – не больше четырехсот рублей. К завтрашнему дню сможете?
- Попробую.
Дома Николай Васильевич посидел, помудрил, поколдовал и на следующий вечер принес Кларе Михайловне стихотворение.
Ароматный чай заварен
Из листов смородины.
И война идет пожаром
По просторам Родины.
На столе на плащ-палатке
Сахарок белеется.
Моряку от чая сладко
И от взгляда девицы.
Там вдали темнеет небо
И орудия бухают.
На столе – горбушка хлеба
Да и радость Дунькина.
Пусть подольше чай продлится
В кружке алюминиевой.
- Он вернется, он вернется! -
Заклинает милая.
Свечка, веточка березы
О любви заботятся.
Парафиновые слезы
Да по гильзе катятся.
Клара Михайловна взяла стихотворение, заплатила, и Смолин пошел домой. Прошло несколько дней. Александр Сибирцев позвонил и сообщил, что индийская тема на конкурсе заняла первое место, а военная – второе.
Глава 9. НАДЯ
Николай Васильевич взялся читать статью в литературном альманахе. Одну из тех бесполезных статей, которые печатают, ради того, чтобы что-то печатать. Очередные рассуждения о маленьком человеке. А какого человека считать маленьким? Смолин в начале жизненного пути тоже был маленьким. Но была цель. Был тяжелый труд в лесном хозяйстве. Было творчество. А тут еще заспорила Надя.
С Надей Смолин спорил редко, потому что вообще спорить не любил. Из-за давления.
Для Нади любой самый отдаленный намек на сумасшедший дом был болезненным. Родные дети пытались установить над ней опеку. Смолин выступал в суде, защищая Надю. Она выиграла процесс.
Утром Смолин скреб ложкой яйцо всмятку, запивая чаем каркаде. Разговор зашел о людях знака Близнецов. Надя родилась под этим знаком.
- А как ты ощущаешь Близнецов? - спросила она.
Смолин сказал:
- Близнецы – это братья Диоскуры – Кастор и Полидевк (Поллукс). Один живет днем, другой – ночью. Поэтому люди этого знака двуликие.
- Нет! – закричала Надя.
- Да, - ответил Смолин - И нервы у них слабые.
- Нет, не слабые. Не слабые нервы, а тонкие. Слабость – это намек на болезнь. А тонкость – это состояние натуры. Это разные вещи. И ты еще раз не прав. Близнецы – люди не двуликие. Это не Янусы. Они просто параллельно мыслящие. Но Близнец – сам по себе - человек цельный. Любого Близнеца спроси – он возмутится, если ему скажешь, что он не цельный. Ты путаешь понятия и обливаешь грязью Близнецов. Повторяю - это люди – параллельно мыслящие. Одну и ту же мысль они думают одновременно в разных направлениях.
Смолин замолчал. Он думал.
Слабый - Тонкий. Двуликий – Параллельно мыслящий. Потом он произнес:
- Я вспоминаю. У нас двадцать лет назад споры в ЛИТО возникали. Когда его вел Искандер Ирбисов. Иногда очень жаркие. В 1996 году было двадцатилетие ЛИТО «Родник». Ирбисов не руководил, но приехал в гости. После выступления, фуршета, посиделок у члена ЛИТО Ивана Овцова, мы пошли на следующий день к Виталику Докопадзе в гости. Когда слегка выпили и закусили – пошел разговор о России. А я тогда, незадолго до этого написал стихотворение «Полукровка». Время было бандитское, ельцинское. И у меня были строчки:
Полукровка-Россия несется
По бескрайнему, зыбкому дну.
И душа – расположена к солнцу.
Но приходится выть на луну.
Что тут началось с Ирбисовым. Он закричал, что Россия – цельное понятие. И нераздельное.
- Но ты то – полукровка, - возразил я ему. – У тебя мать – русская. Отец – татарин. А по стране-то – сколько кровей намешано.
- Ну и что. Да сколько бы ни было. Духовно – Россия – цельное понятие.
Впрочем – Ирбисов всю жизнь искал Бога. В силу полукровности своей, он был то буддистом, то мусульманином, то христианином. Для него ощущать Бога – было главным. Я то живу спокойно без этого. Религиозные люди болеют так же, как и не религиозные.
Надя помешала ложечкой сахар в чашке.
- А для тебя главным толчком для жизни и творчества что является? Для Ирбисова – поиски Бога. А для тебя?
Смолин долго думал. Наконец ответил:
- Природа, любовь, дом, здравый смысл. Как для Тельца.
- Но ведь Ирбисов – тоже Телец? Ты о нем как-то говорил.
- Ирбисов – исключение. Которое только подтверждает правило. Потом – он в силу особенностей своего таланта всегда подвергал и подвергает сомнению все. И рад бы не подвергать – талант требовал.
- А у тебя талант не требует?
- Требует. Но сомневаюсь я редко и религию в эти сомнения не включаю. Я о ней просто не думаю.
Глава 10. СМОЛИН. ИЮНЬ 2006 ГОДА. ПАРИЖ
Когда судьба отнимает дорогого человека, она, как правило, дает какое-то возмещение…
После смерти 8 января 2006 года мамы, я полгода не слазил с поездов, автобусов, машин, пытаясь забыться. Работа, командировки, фестивали. В нынешний отпуск решил реализовать очередную поездку по Европе. Маршрут: Париж – Ницца – Венеция.
Я и Лена – бывшая уроженка нашего города, а ныне москвичка – гуляли по столице, потом направились домой к Лене. Ехали на электричке от Курского вокзала по Серпуховской линии до станции Львовская. Оттуда - на такси - до остановки Колхозная.
Места вокруг морозовские – боярам знаменитым принадлежали когда-то. Церковь, а рядом – река Рожайка.
Ради чего провинциалы стремятся «покорить Москву»? Наверное, ради тех шансов, которые столица дает. Ради возможности выбора. Высокая красавица с кустодиевскими формами Лена в нашем городе была профессиональным тамадой на свадьбах, одно время играла в театре «Интим» (там и книгу мою первую «Любовь-переливницу» прочла да и взяла на память). Лена любит дикие травы для салатов и супов. Травяной аромат был дивным, салат и борщ - вкусными. Прелюдия к путешествию по Европе, зачин, так сказать, был дан.
А 1 июня – плацкартный вагон поезда «Москва-Брест» покатил сорок два туриста (и меня в том числе) на Запад. Ранним утром второго июня пересели на автобус уже знакомой мне фирмы «Туртрансвояж».
- А это наши славные водители. Они повезут нас в Европу! – возгласила Ольга – руководитель группы. Но, увы. На белорусской границе доблестные пограничники в полу между 8 и 9 рядами обнаружили запрещенные к провозу сигареты. Через белорусскую границу запрещено провозить также мясо, молоко, наркотики и что-то еще.
Шмонать автобус начали полной программе – с отвинчиванием разных деталей и заглядыванием во все дыры. Мимо проезжали другие автобусы, прошедшие досмотр, а мы грустно смотрели им вслед. В 9. 57 утра нам дали подписать бумагу на имя начальника таможни Нижний Буг: «Мы, нижеподписавшиеся пассажиры автобуса «Неоплан» к обнаруженным в полу 180 пачкам сигарет никакого отношения не имеем». После чего автобус был арестован. По причине прохладной погоды нам разрешили в него сесть погреться.
В 10.40 на улице потеплело, на душе похолодало. Клен с пятипалыми листьями грустно смотрел в окно. А фразы в голову приходили, как грибы в лесу. Когда складной нож в кармане – гриб. Когда блокнот в сумке – фраза.
В 14. 20 пришел другой автобус, и путь в Польшу был открыт. Провинившимся водителям с нами ехать было не суждено – наложенный на них штраф был конкретен и велик.
- Что же вы, ребята, из говна сметану делаете? - Посетовал им сердобольный белорусский пограничник. Ответа мы не услышали. Зато в Польше нас бесплатно, за счет фирмы накормили обедом – гуляшовым супом и скабовой (свиной отбивной в панировочных сухарях) с картошкой и свежей красной капустой. Нет худа без добра. В Варшаве времени оставалось только на туалет. Мы сели уже в третий автобус, который и был с нами все время в пути. На вопрос – работает ли в нем туалет, пожилой седовласый водитель улыбнулся:
– Та вы не волнуйтеся. Он ешчо нэ полный. Всэм хватыт.
В трехзвездном отеле «Барановский» ночевка. Комната мансардного типа. Идешь по коридору – свет включается. Прошел – потух. Утром завтрак – и в Германию. Знакомые сосны (проезжал в декабре 2004 года). В окно влетел маленький зеленый жук. Дождь. В Берлине – та же остановка у зоопарка, что и в декабре 2004 года. На сосне номер – 37. Подошел к соседнему дереву – 36. Молодцы, немцы.
Я люблю прохладную влажную погоду. Но дождь усилился не на шутку. Пришлось покупать зонт. (Дома зонт сломан). Огромный парк. Утки на пруду. Город готовился к чемпионату мира по футболу. Повсюду стройка. Возводят временные сцены и т. д.
Для оживления пейзажа по городу – всякие интересные штуки. Скажем, на Унтер ден Линден – огромные искусственные книги. За Бранденбургскими воротами – больших размеров мяч. В голове завертелись строки:
- Постою у ворот Бранденбургских.
О футболе мечтает Берлин.
На ломаном английском спросил полицейского – Как пройти к рейхстагу?
На чистом русском тот отвечает. Приятно встретить соотечественника, хотя и бывшего. Очередь в рейхстаг длинная. На крыше не по-летнему прохладно. Впрочем, начало июня.
Ночной переезд до Франции. Здравствуй, Париж!
Как я по тебе соскучился! Версаль. Вездесущие чернокожие «земляки», как они нас величают – продают сувениры дешевле, чем в магазинах и лавочках. Правда ассортимент у них невелик, а когда торгуешься с таким «земляком» следи за своими карманами, товарищи его могут, и кошелек ненавязчиво позаимствовать.
Бесплатный кораблик по Сене – все в счет вынужденного стояния на границе. В декабре 2004 года на таком же плыл ночным Парижем. Днем город не хуже. Вообще эта поездка – словно дополнение к той. Тогда зима, нынче лето. Сады Версаля зимой – грустные, дремлющие. Летом – оживленные, с фонтанами. Тогда - фабрика парфюмерии Фрагонар, нынче, в Грассе – Галимар. В автобусе в ту поездку – фильмы с участием Жана Габена, Пиаф, а нынче – Джо Дассен, Далида. Тогда любимым местом в Париже был театр Гранд Опера. Сейчас – другой конец авеню Опера – площадь Мальро, Комедии Франсез, отель дю Лувр. Тогда продавали жареные каштаны. В июне – кое-где, редко-редко на растущих каштанах видны оголенные свечи. Тогда я взахлеб бродил по русскому кладбищу Сен Женевьев де Буа, в эту поездку – по не менее интересному кладбищу - Пер ла Шез.
На авеню Оперы захожу в знакомый парфюмерный магазин, покупаю туалетную воду «Dior homme». Не то, чтобы я ретроград, я консерватор, но, попробовав парфюмерную продукцию разных фирм, пришел к выводу, что эта туалетная вода как раз для меня.
Отель Кампаниль. В прошлый раз был отель Ибис. Тоже двузвездочный, для небогатого туриста, но в Кампанильках – полулитровые кофейники, пакетики кофе, зеленого и черного чая, печенье.
Сосед по номеру, Володя – едет в Милан. Он там работает. Взял тур, чтоб заодно посмотреть Европу. Мы увлеклись великолепным португальским портвейном, сходили поочередно в ближайший магазинчик за углом. В 24 часа к нам заглянули в гости две молодые длинноногие спортсменки из нашей группы. Стало еще веселее…
В четыре утра пытаюсь заснуть, в пол седьмого – побудка по телефону. Автобусная, очень насыщенная экскурсия по Парижу. Теперь знаю, в каком доме жил шевалье д,Артаньян, на каких улицах – мушкетеры. Часов пять хожу пешком, фотографирую. Жарко. Пошел в направлении башни Монпарнас. Но на рю Бонапарт, точнее где-то рядом – сворачиваю в магазин русских сувениров, где продавец Лена, поит водой. Через улицу Риволи, прохожу мимо Лувра по саду Тюильри до площади Согласия. Потом немного прохожу по Елисейским Полям, возвращаюсь и обследую парижские мосты. Особенно красив мост Александра Третьего. Этот царь был франкофилом, однажды вытерпел даже, когда при нем играли революционный гимн Марсельезу. А куда денешься? Памятник Генриху Четвертому на Новом мосту. Фотографирую со всех сторон. Особенно красивы два старых дома напротив. Гуляю, как завороженный, у лавок букинистов.
На Мосту Искусств - выставка картин художника Газе. Весьма недурно.
Потом возвращаюсь к отелю дю Лувр и мы едем на Монмартр, где экскурсовод Володя на ломаном русском проводит экскурсию. По Монмартру я ходил в прошлую поездку, но с удовольствием вспоминаю предыдущий маршрут. У церкви Сакре-Кер много народа – праздник.
Гуляю по самым злачным улицам Парижа: бульвару Клиши, площадям Пигаль и Бланш. Раза три меня пытаются заманить в сомнительные заведения, особенно настойчив некий вкрадчивый темнокожий зазывала интеллигентного вида. Но, «русо туристо - облико морале» как говаривал Андрей Миронов в фильме «Брильянтовая рука». Объясняю зазывале, что знаю английский язык плохо, а французский – еще хуже. И вообще, у меня денег нет.
Но уверяю – сидеть на лавочке на бульваре Клиши и просто наблюдать за публикой – не менее интересно. Народ колоритный. Раз шесть туда сюда профланировал какой-то уморительный мужик лет пятидесяти, с чубчиком на голове. Напротив, прямо над «Секс шопом» на балкон выходит старушка лет восьмидесяти. А вот семья индийцев: муж в халате и зеленой чалме, жена в сари и дети – сын и дочь. А вот пожилая французская пара, причем, старичок держит старушку за руку, а она смотрит на него по-прежнему влюбленными глазами (такие пары в Париже я наблюдал раз пять). Семья для французов очень важна, это только обывательское представление о них как о людях легкомысленных. Попив газированной воды, возвращаюсь в сторону площади Бланш. Знакомый интеллигентный зазывала машет рукой уже как хорошему знакомому. Я в ответ тоже машу ему рукой…
Двадцать три часа вечера.
Меня ждало исполнение мечты, к которой готовился полтора года. В свой прошлый приезд в Париж я был в маленьком кабаре «Белль Эпок» на улице Пти Шан, неподалеку от авеню Опера. Тогда повеселился на славу, даже пел на французском языке, не зная его (слизал с пластинки Эдит Пиаф чисто интонационно).
А теперь я иду в знаменитое кабаре «Мулен Руж». Именно в нем зародился французский канкан. Завсегдатай этого кабаре, художник Анри Тулуз-Лотрек прославил его в бесчисленных смешных и точных картинах, рисунках, афишах. Очередь. Ольга-экскурсовод выдает билеты.
Столики. На них лампы с красными абажурами. Шампанское. Представления проходят ежедневно в 19, 21, 23 часа. Фотографировать запрещено. Гаснет свет.
Артисты пашут от души, танцы разных стилей, костюмы разных эпох только успевают меняться. Тут и питоны живые. И песни. И конферанс. Лично мне не хватало чего-то типично душевно-французского, что ли. А может, в свое время чересчур пристально смотрел фильм «Френч-канкан» с великим Жаном Габеном в главной роли. Там, кстати, пела и жила в кадре великая французская певица Эдит Пиаф. А сейчас… Зрелище богатое, но какое-то американизированное…
После полбутылки шампанского все встает на свои места. В два часа ночи едем в наш отель Кампаниль. Погода теплейшая. Проваливаюсь в сон.
Утром обнаруживаю, что в своем цифровике случайно фотографировал кабаре с функцией видео. Теперь извлечь снимки будет труднее. Их штук пятнадцать, но все равно жалко.
С утра после завтрака заносим вещи в автобус. Группа едет в Дисней Лэнд, а я – на знаменитое историческое кладбище Пер ла Шез. По дороге осваиваю метро. Ориентироваться в нем надо по конечной станции и цвету линии. В этот раз Париж был почти родным городом.
Часов пять со схемой гуляю по кладбищу. Бальзак, Айседора Дункан, Симона Синьоре, Ив Монтан, Эдит Пиаф. Ох, как интересно! Обилие красивых фамильных склепов, часовен. На памятнике Чехову в Томске, протерт нос. У Далиды на площади ее имени на Монмартре протерта правая грудь. Приметы. А у Виктора Нуара, застреленного Пьером Бонапартом, протерто место, которое пониже живота. Почитательницы постарались. Жуткие памятники жертвам концлагерей. И, на спуске с холма – могила Эдит Пиаф и ее последнего мужа Тео Сарапо. В день ее похорон была великая толпа. Иду дальше. Захоронения наполеоновских маршалов Мюрата, Массена, Нея. Вот актер Тальма, композитор Фредерик Шопен, вечные влюбленные Элоиза и Абеляр. Съедаю горячий бутерброд, ныряю в метро и гуляю, гуляю по Парижу…
Рю Бомарше. Магазин русской книги «Глоб». Выставка, посвященная космонавтам. Продавцы – пожилая, более чем с сорокалетним стажем Ольга Михайловна и молодая очаровательная Селин. Знакомлюсь, дарю свою книгу и кассету песен. В ответ Ольга Михайловна дарит книжку о Франции и традициях этой страны, а также газету «Русская мысль». Ольга Михайловна выражает обеспокоенность – теряются русско-французские литературные связи. Надежда на Мориса Дрюона. Поит меня водой (в Париже устаю и постоянно пить хочу), говорит, что газета «Книжное обозрение» доходит до Парижа и если в ней будет информация о моей книге, они могут быть заказаны магазином. Вспоминает, как в 1963 году в магазин заходил Юрий Гагарин. Ольга Михайловна бывает в магазине по вторникам и четвергам. Сегодня, к счастью, вторник. После часовой беседы выхожу на рю Бомарше с мыслью, что эти связи надо восстанавливать и делать больше активных движений с нашей стороны.
Дохожу до площади Бастилии, сворачиваю вправо на улицу святого Антония. В буланже Манон (ориентируюсь по запаху) в доме номер 4, покупаю десять вкуснейших круассанов. Эта улица перетекает в длинную улицу Риволи. Сувенирные магазины, в которых: береты, футболки, фартуки, ножи, шкатулки и множество разных вещей с символикой Парижа и Франции. В одном из сувенирных магазинчиков покупаю несколько крохотных блокнотиков в металлически-цветной пудре с разноцветными камешками на обложках для подарков друзьям.
Изрядно проголодавшись, ем в ресторанчике знаменитый луковый суп – алоньон, пока не подошел автобус. Он везет нашу группу дальше по Франции в Грасс.
В этом городке жил в эмиграции Иван Бунин. В декабре 2004 года, когда был на русском кладбище Сен-Женевьев де Буа, я поклонился его могиле. После революции писатель жил в разлуке с Россией. Но весьма недурно. В курортном городе. Рядом – любящая жена Вера Николаевна. Конечно, остаться несколько лет спустя после получения Нобелевской премии без оной – постараться надо. Попробуй, прокорми жаждущих из эмигрантского писательского окружения. Любовница Галина Кузнецова во внимании отказывала, лесбийские наклонности проявлять стала. Впрочем, я отвлекся…
Фабрика парфюмерии Галимар. Вот и лаборатория, где сидит композитор духов, творящий ароматы. Жизнь этих людей сильно приятной не назовешь – нельзя употреблять алкоголь, курить, пить чай, кофе. На пенсию они уходят рано, но зарабатывают много. В воздухе - ароматы эфирных масел, лаванды…
Из Грасса едем в Канны. Бульвар де ла Круазет. Знаменитый дворец фестивалей не поразил. Зато с удовольствием нашел отпечатки ладоней Шарля Азнавура, Катрин Денев. Пальмы на набережной красивые. Ну и отель «Карлтон» впечатляет. Говорят, в этом, самом богатом отеле Канн номер стоит 1000 евро, но за эту сумму могут организовать даже охоту на слонов. Бедные слоны.
С холма Ле Суке Канны прекрасны. Какие-то малиновые красивые кустарники, типа азалий, переливы крыш. С этого же холма можно увидеть острова Сент-Оноре и Сент-Маргерит (знаменитый узник «железная маска» на этом острове содержался, если верить Александру Дюма).
Едем в Ниццу, устраиваемся в отеле Реализ д’Акрополиз. Отправляюсь бродить по легендарному городу. Долго гуляю вдоль Лазурного берега по Английской набережной и набережной Соединенных Штатов. Дохожу до самого богатого отеля - Негреско. Среди гальки – шлифованные соленой водой зеленые стекла – может, с каких-нибудь затонувших кораблей? А утром отправляюсь на Замковый Холм, где на северной его стороне старинное кладбище с могилой Александра Герцена, родственников Джузеппе Гарибальди и т.д. Фотографировать запрещено, однако с холма делаю общий вид кладбища. Удивительные по цветовой насыщенности виды вокруг. Где-то здесь ходили Дюма, Бальзак, Флобер.
Спускаюсь с горы и по карте за час дохожу до русского православного Свято-Николаевского собора. Проект архитектора Преображенского. 1903-1914 гг. Странно видеть луковки-купола рядом с пальмами. Объявления на разных языках. Приглашение участвовать в жизни прихода, учиться печь просвиры (рецепт дадут), чинить одежды священнослужителям и т.д. Неподалеку – магазин русских сувениров «Матрешка». Вначале не понял, ибо французскими буквами это выглядит, как «Матроска». Высохшая вяленая рыбешка, красная икра, конфеты, матрешки, видеокассеты. Чувствуя прилив гордости, покупаю бутылку газированной воды «Буратино». Спрашиваю продавца, явно нерусского – сколько русских в Ницце живет. Затрудняется ответить. После долгого диалога, приходим к выводу, что не больше тысячи.
В 3 часа дня едем в княжество Монако, где осматриваем собор из белого камня и княжеский дворец. Правит княжеством много лет династия Гримальди. В соборе среди других представителей династии, захоронение актрисы Грейс Келли, ставшей женой принца Ренье Третьего под именем Грации Патрисии. Судя по фотографиям и портретам – удивительной красоты женщина. Погибла в автокатастрофе в 1982 году. Ее сын Альберт Второй в настоящее время правит Монако. Две сестры у него – Каролина и Стефания. О похождениях младшей сестры любит судачить пресса. Проходим по роскошному Малому саду во дворец. Фотографировать нельзя. Дают радиогид на русском языке – наушники и пульт.
Из двухсот с лишним комнат дворца, разрешено смотреть 15. Впечатляют. Бегу, чтоб купить сувениры и успеть на наш автобус, который направляется в Монте-Карло. Времени мало. Кто-то, вместо дворца, пошел в Океанографический музей, где 70 аквариумов, директором которого был когда-то Жак-Ив Кусто.
Знаменитое казино в Монте-Карло проектировал создатель парижской Гранд Опера Шарль Гарнье. Как внушителен имперский стиль! Бархат, позолота, картины. Покупаю фишку за пять евро, проигрываю, захожу в зал «одноруких бандитов» - игральных автоматов. Наблюдаю, потом иду к выходу. Идем мимо роскошного отеля де Пари, зала для приватных игр, красивого голубого фонтана – в автобус.
Гороскопически мне никогда не повезет в игре. Все – только через работу. Это, наверное, и есть эликсир счастья – ездить по миру и радоваться ему, пусть на малые, но заработанные деньги. Вечером гуляю по Ницце, захожу в ресторанчик Ла Салейя, в который заглядывал вчера.
Не очень комфортно чувствуешь себя, когда языка не знаешь, денег мало, а есть хочется. В ресторанчиках практикуются и комплексные обеды. Давно хотелось попробовать французский суп рататуй. Это французы его супом называют. Скорее, это рагу, даже для еды приносят не ложку, а вилку. Кабачки, баклажаны, перец и т.д. Впрочем, недурно, особенно под двести пятьдесят грамм красного сухого (ежедневная доза, которую мог себе позволить по финансам). Гид Ольга поясняла: французы в еде ценят качество, немцы – количество, англичане – манеру поведения за столом. (Забыл, что ценят русские). Качество рататуя мне понравилось. И черешня в Ницце хороша. Утром беру килограмм ее на дорогу и – в Италию.
Милан. Крепость. Дуомо - кафедральный собор готический на площади. Экран. Футбол. Рев страстных болельщиков. Галерея с магазинами. В центре галереи на полу выложен бык из мозаики. Местная примета: нужно встать на него и провернуться по часовой стрелке. Говорят – к деньгам. Встаю в очередь желающих. Верчусь. Выхожу к театру Ла Скала. У памятника Леонардо да Винчи думал, что скандал какой-то. Нет, просто маленький итальянец с пылом-жаром что-то объясняет своим друзьям. У магазина – женщина лет сорока в огромной красной шляпе. Смотрит на меня большущими черными глазами пристально, просто пронзает взглядом. Вдруг, резко разворачивается и уходит.
Живописный город. Желтые трамваи – старые, зеленые – новые. Вечером пробую в кафе одну из четырех десятков пицц под названием «Фанчитта». В России делают не хуже. Ветчина, маринованные шампиньоны, артишоки.
Утром едем в Верону. Местные жители должны бы Шекспиру памятник золотой поставить. Ибо жили Ромео и Джульетта в Вероне или нет – большой вопрос. Но дом Джульетты с балконом - вот он. Масса записочек влюбленных, прикрепленных к стене. И дом Ромео есть. И арена, где гладиаторы со львами бились и памятник Данте, у дома, где жил поэт. А запомнился больше всего аромат цветущей магнолии, цветов которой вообще никогда до этого не видел и не нюхал. Повсюду сувениры. Осознаю, что в моем городе нужно создать такого литературного героя, чтоб туристы валом валили. А дальнейший наш путь – в Венецию.
На карте этот город похож, то ли на пожатие рук, то ли на попытку двух рыб съесть друг друга. На катере плывем в старый город. Мастерская стеклодува Марио. Он выдувает сосуд под аплодисменты публики. Магазин полон чарующих произведений из венецианского стекла. Рюмки, фужеры, сосуды, люстры, безделушки всякие. Брожу по старым улицам. Сказочная красота. Русские поэты – Блок, Гумилев, Бродский и другие вдохновлялись этим городом. Даже Есенин в нем с пьянкой завязал месяца на два, когда Айседора Дункан его туда привезла.
Самая великолепная – площадь святого Марка. Дворец Дожей. И голуби, голуби. Идем мимо моста Вздохов – крытой галереи через канал.
Дома, где жили знаменитый путешественник Марко Поло и не менее знаменитый любовник Казанова – соседние. Водопровод с пресной питьевой водой. Маски, маски – повсюду - маленькие, средние, крупные. Баута – маска смерти. Шутовские маски - с колокольчиками. Дивная, вся в золоте – женская маска.
Гондолы на каналах. Двадцатилетняя моя мечта. Пять девушек и я плывем на черной гондоле по каналу Гранде. Молодой гондольер выпендривается, фотографируясь поочередно со всеми девушками. Проплыв тридцать минут вместо положенных сорока, хочет нас ссадить. Ольга, руководитель нашей группы, стыдит его. Он, что-то бормоча, везет нас дальше, делает вид, что хочет сбежать. Девчонки волнуются. Наконец мы покидаем гондолу и в это время подплывает свадебная гондола с женихом и невестой.
Ем спагетти, обильно политое томатной пастой и густо посыпанное тертым сыром. Голуби на площади святого Марка. Сказочно-вечернее небо Венеции.
Ночной переезд. Опять Германия. Дрезден. Дворец Курфюрстов. Река Эльба. Фильм «Встреча на Эльбе» сразу вспоминается. В дрезденской галерее выставка Лукаса Кранаха (1452-1553). Земпер-опера. Грязно-черные церкви (песчаник со свинцом). Кружка пива на прощанье.
Варшава. Старый город. Крепость. Храм с сердцем Шопена. До встречи, Европа!
Глава 11. ДУРНОЕ ВРЕМЯ
Ссора с его литературным наставником Робертом Николаевым произошла у Смолина еще в 2002 году. Возникла она из-за ерунды, но эта ерунда созревала долго.
Впрочем, Николаев отыгрался спустя несколько лет, написав роман «Засос Перепетуи». Прочитав его, Смолина охватило чувство, будто он окунулся в говно. Столько зла, желчи, яда, гнуси внес Николаев в образ злосчастного Вовы Смалева, списанного с Николая, что противно становилось.
Смолин понимал, почему Николаев это сделал. В 2002 году, в очередной раз зашизив на ворах, он принес к ним свой чемодан со шмотками. И покойная Лидия Сергеевна - мама Николая, сказала тогда: «Места нет».
Она пошутила. Если бы он вступил с ней в диалог, она естественно, разрешила бы ему оставить чемодан. Но он этого не сделал.
У Николаева злобно загорелись глазки, он схватил чемодан и заорал: «Ах, места нет! Ну и идите на х…!»
И убежал. Смолин нагнал его у лифта, но он был невменяем.
Пылился бы этот чемодан где-нибудь под кроватью, как пылился он года два, за десять лет до этого случая.
Хотя Николаев сам своими, далеко не безобидными шутками, способен довести человека до белого каления.
Так закончилась почти двадцатилетняя дружба Смолина с этим человеком.
Смолин не стал ему перезванивать, извиняться.
Потому что он к тому времени достал Николая Васильевича.
Смолину давно остохренело быть при нем адьютантом и выслушивать каждый вечер от него по телефону потоки грязи на Сибирцева. Одно время Николай ощущал себя унитазом.
В организационном плане Боб Николаев был человек нулевый. Маленький, завистливый, ехидный.
Он обвинил в романе в жадности Смолина. Такого скопидома как сам Николаев поискать.
Он обвинил в романе Смолина как пошляка, но такого похабника как Николаев тоже поискать.
За полгода до этой ссоры, Николаев пообещал отослать стихи Смолина в новосибирский журнал «Сибирские огни». Когда он стал членом редколлегии этого журнала вместо Сибирцева, Николай предложил отправить туда свои стихи. Сибирцев всегда так делал с наиболее яркими людьми своего ЛИТО.
- Ну да, буду я использовать сибирцевские методы – проворчал Николаев и отказался.
Смолин тогда пожал плечами, но ссориться с ним не стал, ибо не пришло еще подтверждение из Москвы о приеме его в Союз Писателей.
Прошло месяца три. Николаев позвонил и попросил стихи, сказав, что его упрекает редколлегия «Сибирских огней» – он член редколлегии и ничего из стихов своего города не шлет.
Николаев сказал, что пошлет стихи двух человек. Попросил сходить к Ивану Анатольевичу Овцову и попросить у него стихи для публикации. Сам идти не захотел.
Трижды Смолин ходил к Овцову. Пока допросился у того стихов. Овцов – человек бесшабашный, относился к своим стихам легко. Иногда, напившись, просил найти спонсора на книгу.
Шесть раз в течение полугода Смолин звонил Николаеву и спрашивал – отослал он их произведения, или нет. Ответом было – Отошлю завтра.
И в тот день, когда он прибежал к Смолину с чемоданом, Николай опять спросил – отослал он стихи или нет.
- Да отошлю я – сказал Николаев.
В романе Боб Николаев упрекает Вову Смалева что тот любит праздники и что пища для нежного желудка Николаева, была у Смалевых, видите ли, слишком тяжелой.
Битых десять лет ходил Николаев к Смолину на все праздники. Когда ел – смотреть было неприятно. Вечно голодный – поглощал пищу с жадностью. Брызгали слюни. Тогда ему не приходило, видимо в голову, что еда тяжелая.
Пришло время Смолину вступать в Союз писателей. Несмотря на противодействие Сибирцева, он вступил.
Полтора года Николаев боялся позвонить в Москву. Узнать о результатах приема для Смолина. Сибирцев позвонил. Узнал. Сказал, что приняли.
Год спустя Смолину позвонил Василий Иванович Шемаров - краевед, просил сходить с ним в общественную палату, выступить в поддержку кандидатуры Николаева почетным гражданином города.
- Какой он почетный гражданин? – ворчала мама. – Говно он собачье. И охота тебе переться в сорокоградусный мороз, голосовать за этого сморчка?
Но Смолин сказал самому себе – он провел меня в Союз, я постараюсь провести его в почетные граждане. И мы будем квиты.
Со второй попытки Николаев прошел. Теперь все моральные обязательства были исчерпаны.
Читая роман, Смолин думал, как отделить ему того веселого остроумного человека, к которому Николая Васильевича тянуло на заседания ЛИТО «Родник» (в семнадцать лет Смолин о членстве в Союзе, естественно, не помышлял), от нынешнего завистливого, неврастеничного, злобного старикашки, готового ради красного словца облить дерьмом любого. И не находил ответа.
Конечно, через несколько лет Николаев стал звонить Смолину. О чем-то спрашивать. Смолин отвечал. Сам Николай Васильевич ему никогда не звонил. Видимость отношений была восстановлена, но прежних, доверительных уже не было.
После смерти матери, Смолин особенно сблизился с Сибирцевым. Покупал настойку боярышника в аптеке и шел в писательскую организацию едва ли не каждый день. Народу собиралось много. Каждый не забывал взять пузырек. Стоила она тогда девять рублей. Настойку боярышника разводили, приблизительно доводя до тридцатиградусного состояния, и пили. А что – весьма недурственный напиток получался. Читали стихи по кругу, делились замыслами, редактировали журнал. Смолину было тяжко дома по вечерам. Первое время он даже не мог ночью без страха мимо маминой комнаты проходить.
Обедать домой он, как раньше, с работы не приходил. Согревал еду в микроволновой печи. Вечером шел в писательскую организацию.
Александр Сибирцев съездил во Францию, а потом – в Америку. Как поэт и редактор журнала «Сибирская Эллада». Он с гордостью показывал зарубежные публикации.
И все у Сибирцева шло прекрасно, пока тринадцатилетняя поэтесса Алла Смирнова в него не влюбилась. Ну, влюбилась – влюбилась. Мало ли учениц влюбляются в учителей. Шерше ля фамм.
Беда в том, что Сибирцев в нее влюбился. А это было значительно серьезнее. Смолин заметил, что с каждым годом Сибирцев понижал возраст своих любовниц.
С последней возлюбленной Акела промахнулся. Эта рыженькая, упрямая и довольно талантливая девочка, очень практичная, несмотря на возраст, поставила, похоже, себе цель добиться всего того, что до нее добивались другие любыми средствами. Естественно, в глазах окружающих, это выглядело некрасиво.
Хотя, и девочку понять можно. Когда ровесники голубеют или ширяются, найти подходящего партнера трудно.
Не учла она только того, что Сибирцева начнет грызть совесть. Ну, хотя бы к пятидесяти четырем годам… Он сам обо всем скажет в своей последней и самой интересной книге стихов, вышедшей уже после его смерти.
А этот год был годом расцвета альманаха «Сибирская Эллада». Александр Сибирцев – главный редактор и Евгений Алаев – коммерческий директор работали в паре. Альманах стал журналом, вдвое увеличил объем и стал выходить четыре раза в год. Почти каждый квартал проходили литературно-музыкальные вечера, организованные Сибирцевым. Смолин активно в них участвовал.
Желание опубликоваться в сибирских и столичных журналах никуда не проходило. И особенно хотелось войти именно в московские издания.
Терпимый ко многому человек, Смолин ненавидел в жизни и человеческих отношениях две вещи: подъебки и панибратство. Людей с такими качествами он к себе не подпускал. А если замечал такие черты в друзьях – немедленно рвал с ними. Николаев очень любил подкалывать, но Смолин долгое время терпел его как учителя и друга. Впрочем, друзей у Николая Васильевича Смолина было немного. И неожиданно, особенно после смерти Лидии Сергеевны Смолиной, в число их попал Александр Сибирцев.
В последние годы Сибирцев жил особенно бурно. Выпивал каждый вечер, просиживая многие часы днем за компьютером. Голубил свою ученицу Аллу. Приносил соленые и маринованные грибы, кои щедро урождались в лесу вокруг его мичуринского. Сибирцев собирал все съедобные и условно съедобные грибы, какие мог: сыроежки, волнушки, свинушки, опята и т.д. Каждый день приносил баночку грибов или икры, а также какой-нибудь затейливый овощ, вроде капусты кольраби или патиссона. Или ревеня. И творческий народ шел. Приходил пожилой Володя Белкин с настойкой боярышника. Поэт средний. Человек хороший. Он делал массаж красивым женщинам, кои вертелись вокруг постоянно. Похоже, тактильных прикосновений ему для счастья хватало.
Между тем, над Сибирцевым сгущались тучи. Ему было по силам очень многое. Но не все. Главной ошибкой была его ссора с коммерческим директором журнала «Сибирская Эллада» Евгением Алаевым. Хотя Александр писал предисловие к его первой книге. Редактировал ее. Алаев был не менее сильным руководителем, чем Сибирцев. Но, в отличие от него, не поддавался страстям. Женя, похоже, уже тогда хотел сменить престарелого Николаева и возглавить писательскую организацию. И ему нужна была поддержка.
В кафе «Двенадцать стульев» Алаев взволнованно говорил:
- Коля, ты пойми, что когда я возглавлю писательскую, лафа Сибирцеву отойдет. Он больше не будет прикрываться писательской для осуществления своих делишек.
- Женя, я ничего против не имею.
- Мы будем издавать «Элладу». Но это будет справедливое распределение денег. Мы введем должности главного редактора, ответственного секретаря, заведующих отделами поэзии и прозы. Как во всех нормальных журналах. С соответствующими окладами.
- Правильно. Сибирцев отслюнивает от своих щедрот сто-двести рублей и все. А работать то приходится много.
- Вот-вот. А за последний номер он положил в карман двадцать одну тысячу.
- М-да. Он из скромности об этом умолчал.
- Само собой.
Смолин хлебал солянку, чокался стопкой с Алаевым и лихорадочно думал. Что за человек Алаев?
В задумчивости он приехал домой и буквально, с порога, зазвонил телефон. Тембр голоса Сибирцева Смолин мог узнать где угодно.
- Коля, здорово! Этот гад Алаев что удумал. Он покушается на альманах. «Элладу» хочет закрыть. Меня уволить. Подходи завтра вечером к скульптору Леонтьеву в мастерскую. Поговорим.
После работы Смолин пошел к Андрею Леонтьеву. За столом, помимо скульптора, сидели Сибирцев, Смирнова и краевед Авилов.
Выпили по рюмочке, и Сибирцев показал Смолину лист бумаги, в котором Алаев расписал должности в журнале.
- Что ты об этом думаешь?
- В Кузбассе так.
- У нас не Кузбасс. Алаев увел деньги. Мои деньги. А то, что он пишет – ерунда. У нас нет денег на оплату этих должностей.
- Да, да, - подумал Смолин. – Денег нет. В карман себе класть находятся, а на это – нет.
Но вслух сказал:
- Ты прав.
Сибирцев вскочил со стула.
- Надо собирать правление. Надо уговорить посидеть на должности Николаева еще хотя бы полгода.
- А что изменится за полгода? – подумал Смолин.
Александр сверлил Смолина взглядом.
Алка жалась к Сибирцеву. Тот пошел с ней танцевать под песни Смолина с кассеты. Леонтьев любил слушать, как поет Николай. И постоянно крутил эти песни, делая под них скульптуры.
Смолин рассеянно смотрел то на бюст Сибирцева, работы Леонтьева, стоящий на полке рядом с другими скульптурами мастера, то на оригинал, шепчущий что-то Алке в танце. Потом они ссорились, ибо Алка не хотела уходить. Уперлась рогом, как это умеют делать люди знака Тельца, представителем которого она была. Смотреть на это было противно и Смолин, вместе с Авиловым пошел домой.
Через день Сибирцев вновь позвонил:
- Надо собрать правление.
- А какой вопрос?
- Приходи – поговорим.
Смолин купил в аптеке настойку боярышника и пошел. Вопросы были все те же.
- Николаев собирается передавать власть Алаеву.
- Каламбур. Хотя, его можно понять. Человеку семьдесят семь.
- Придет к власти проходимец.
- А кто этого проходимца в люди то вывел? – спросил Смолин.
- Да я вывел! Я!! Я ему предисловие к первой книге написал. Что мне все время этим тыкать?!
- Что ты предлагаешь?
- Позвони Николаеву. Попроси его. Все-таки ты его ученик.
- Да не будет он меня слушать. Если Николаев разозлится (а он истерик) и в залупу полезет – толку никакого. Его еще в тридцать седьмом напугали. Когда мальчишкой был. До сих пор боится.
- А все-таки попробуй.
- Попробую. Но если не получится?
- А может, ты согласишься возглавить писательскую организацию?
- Во-первых – кто за меня проголосует? А во-вторых – я так на работе устаю, что руководство не потяну. Я начальник отдела (а фактически – двух отделов) и в моем подчинении двенадцать человек. В двух областях.
- Почему – в двух?
- Кузбасс вошел в нашу зону обслуживания. Там слабы кадры защиты леса.
- Да ты бы просто номинально руководил.
- Саша, мне от матери перешло по наследству дикое давление. Ниже двухсот оно что-то не снижается. И таблетки не помогают. Спасибо. Я еще жить хочу.
Глава 12. КРИЗИС
А Сибирцев явно тянулся к Смолину. Впоследствии Смолин постоянно прокручивал события последних месяцев, пытаясь найти ответ на трагедию Сибирцева.
Вот второго января 2007 года Сибирцев зовет его в писательскую организацию с гитарой. Приехала из Лондона Уля, ученица Сибирцева по «Молодым голосам». Проклиная все на свете, Смолин спрыснул себя туалетной водой «Dior homme» и отправился в писательскую организацию. На улице был сорокоградусный мороз и Смолин с содроганием услышал противный звяк порванной гитарной струны из чехла, когда проходил мимо здания «Киномира». Пришлось петь под пять струн.
Вот шестого января Сибирцев зовет его к себе в школу, где Александр вел детское литобъединение. Но в тот вечер у Смолина была встреча с красавицей-поэтессой Ирой по их совместному выступлению, и он не смог.
Вот восьмого января Сибирцев упрашивает его прийти на заседание «Молодых голосов». Но в тот день была годовщина смерти матери, и Смолин справлял ее у себя дома.
А девятого января ему на работу после зимних каникул позвонил Алаев – враг Сибирцева, недавно избранный председателем писательской организации.
- Коля, ты можешь прийти на заседание Правления.
- Прийти то могу, но ты поздновато позвонил.
- Все равно, приезжай.
- А по какому вопросу?
- По вопросу финансирования издательских проектов нашей организации.
Смолин пожал плечами, но приехал, уже к концу заседания Правления. Он принес бутылку коньяка. За дверями стояла заплаканная Алла Смирнова, которую Алаев перед этим выгнал из зала. Она с мольбой и надеждой смотрела на Смолина. Он прошел в зал.
Из членов Правления за столом сидели Роберт Николаев, Сергей Константинов, Викентий Полыгалов.
- А, пришел. Вот ознакомься с проектом решения Правления, - сказал Алаев.
Смолин взял лист в руки. Сибирцев нервно ходил из зала в зал, изредка огрызаясь и поливая бранью членов правления. Пока слово не взял Полыгалов. Обращаясь к Сибирцеву, он сказал:
- Ну-ка ты, заткнись! Ты уже нами в свое время покомандовал. Выбрали человека, так не мешай. Не путайся под ногами. Шелупонь!
Сибирцев побагровел.
- Что ты сказал?
- То, что слышал.
- Я шелупонь?!
- А то кто ж. И сам ты шелупонь и журнал твой говенный.
- А ну, пойдем, выйдем.
- Стоп! – закричал Алаев. – Ставим вопрос на голосование. Кто за финансирование книг наших писателей?
Смолин увидел, как в воздух вздымаются правые руки всех сидящих в зале членов Правления. И все они смотрят на него Смолина. И Смолин почувствовал, как его рука сама тянется в воздух. Дьявол ли ворожил в этот вечер девятого января после новогодних каникул, когда в голове Смолина пронеслись за минуту все гадости Сибирцева по отношению к нему за долгие годы.
Вот и настала катастрофа для Сибирцева. Против него голосовал Константинов, который у него тридцать лет назад был свидетелем на свадьбе. Против него голосовал Роберт Николаев, ненавидевший его тридцать лет. Против него голосовал Викентий Полыгалов у которого тоже были свои счеты с Сибирцевым. И, совершенно неожиданно, словно на уровне подсознания, Смолин.
- Большинством голосов проходит решение о финансировании книг писателей – радостно возгласил Алаев.
- А может, маму мою помянем? – спросил Смолин, которому вовсе не улыбалась перспектива оставаться вдвоем с Сибирцевым.
- Коленька, ты человек хороший, так. И прими наши соболезнования, - сказал Полыгалов и пошел. И другие ушли.
Они остались втроем: Сибирцев, Алла и Смолин.
- За маму мою выпьем? – спросил Смолин.
- За твою маму я выпью.
В голосе Сибирцева чувствовалась угроза. Они молча выпили. И Сибирцев поднял на Смолина горящие карие глаза.
- Ты за что голосовал! – тихо спросил Сибирцев.
- За возможность издавать книги.
- Ты голосовал против журнала «Сибирская Эллада»
- Я голосовал за паритетное равное финансирование на журнал и книги, как предлагал Алаев.
- Тебя обманули как пацана.
- Почему же ты не предупредил, за что именно мне голосовать?
- Ты предатель! Хочешь на двух стульях усидеть?
- Давай разбираться. Журнал – твой коммерческий проект. Я зарабатываю деньги в другом месте. Здесь я иногда – раз в квартал - получаю весьма скупые гонорары размером со стоимость бутылки водки и все. Какие ко мне могут быть претензии?
- Претензии у меня, что гады вокруг. Подлецы и негодяи. Прохвосты и прохиндеи.
- Кто именно?
- А все. И ты в том числе. Я вас, гадов, к свету веду. Как Жанна д,Арк. А вы не хотите. Вам надо в говне своем провинциальном бултыхаться.
Алла гладила Сибирцева по седой голове. Он целовал ее.
Смолин выпил рюмку и сказал:
- Свет, по-твоему, в том, что ты печатаешь своих друзей-литначальников из других городов, а также из других стран. Тех людей, с кем ты пил. И любовниц своих. Впрочем, это твое дело. Ты же деньги на альманах выбиваешь. Ты двадцать пять лет гнобил своих врагов. Теперь это тебе аукается. От тебя устали. От фаворитизма твоего, от дружбы твоей, от вражды. Писателям надоело, что ты все время диктуешь. Пришел другой лидер. Сильнее тебя. Думаешь, я этому рад? Отнюдь. За четыре последних года я к тебе привык.
А вообще-то - мне кажется, надо стремиться к гармонии. Во всем. Здесь, в России и в мире.
- Алка! – страстно закричал Сибирцев. – Запомни, Рыжик, раз и навсегда – невозможно достичь гармонии в мире! Нет ее в природе. Гомо гомини люпус эст. Человек человеку волк.
- Вот это твоя главная ошибка, - сказал Смолин. – Ты живешь в состоянии затравленного зверя. И свои волчьи законы тащишь повсюду.
- Я тебя понял. Ты мстишь мне, за то, что я гнобил тебя в те давние годы. Но время тогда другое было. И Николаев твой тоже не сахар. Это пустышка.
- Да не мщу я тебе, - устало поморщился Смолин. - И насчет Николаева согласен с тобой полностью. Тем более, что ты и доброго для меня много сделал. Вот коньяк у нас окончился – это плохо. Пойду, схожу, возьму еще.
Он сходил в магазин «Виномаркет» и взял еще коньяку. Нельзя было оставлять Сибирцева в таком состоянии. У человека рухнула одна из важных частей финансового достатка семьи. Но консенсус Николай в тот вечер так с Александром и не нашел. Тем более, тот явно хотел остаться с Аллой наедине.
А вечером позвонила жена Сибирцева и стала орать:
- Что вы на Правлении с моим Сашей сделали?
- Ничего мы с ним не делали – устало ответил Смолин.
- Он отравился.
Она стала воспаленно кричать, и вдруг ее телефон отключился. Послышались гудки.
Смолин перезвонил ей, но гудки были частыми.
Потом Смолин часто вспоминал это заседание. Коля Алексеев и Сергей Григорьев, члены Правления, друзья Сибирцева, которые его поддержали бы безусловно – не пришли. Коля болел, Сергей был на работе. Впрочем, Алаев был благороден, он внес их голоса, как голоса «против». А Смолин колебался. Мог ведь не прийти на заседание Правления? Мог. И сохранить себя в глазах Сибирцева, как человека щедрого душевно и зла не помнящего, мог. А если б он поддержал Сибирцева на правлении – голосов было бы поровну: Алексеев, Григорьев, Смолин и сам Сибирцев. Против Константинова, Николаева, Полыгалова и Алаева. И журнал «Сибирская Эллада» сохранился бы.
Сибирцеву вызвали «скорую». Его откачали, но мир для него стал по-особому ярко-враждебным, причем «враги» составляли подавляющее большинство.
А Смирнова наглела. И Сибирцев кинул к ее ногам все. Хотя ума у нее, было маловато.
Паранойя в нем продолжала развиваться. Однажды он позвонил Смолину и сказал:
- Николай Васильевич, передай, пожалуйста, Сергею Григорьеву мою фразу:
«Не причем ни одна из женщин. А причем все женщины, что ты видел вчера».
Смолин ничего не понял, но позвонил и передал. Кажется, Григорьев тоже ничего не понял.
Надо сказать, что у Сибирцева был сильный диабет. Он часто колол себе инсулин. Может быть, паранойя была следствием диабета. Впрочем – кто знает, что первично, что вторично.
Дабы укрепить свою победу, спустя несколько дней, Алаев провел собрание, в отсутствии Сибирцева, предпринявшего попытку отравления. Большинством присутствующих было принято решение о снятии с журнала «Сибирская Эллада» бренда «Орган писательской организации». Главная вина Сибирцева в глазах писателей была в том, что он делал журнал, образно говоря, трансрегиональный, а большинство высказывалось за региональный журнал, отражающий богатую духовную жизнь сибирской провинции. Смолин голосовал против снятия бренда.
В «Сибирской Элладе» в последние годы публиковалось, в лучшем случае, треть писателей из организации, близких Сибирцеву.
Смолин был на работе, когда раздался телефонный звонок.
- Ну, что Смолин, сладкоголосый ты наш, как здоровье?
- Нормально.
- А как вы, Николай Васильевич, голосовали?
- Я голосовал против снятия бренда.
- А почему же вы не высказывались.
- А откуда вам это известно, господин Сибирцев, ежели вы в больнице лежали?
- Добрые люди сказали. А то я подумал – отравиться захочешь, так хочу совет хороший дать. Как лучше отойти, не мучаясь.
- Да я хотел бы еще лет сорок-пятьдесят пожить. И тебе того же советую.
- Невозможно. Гады вокруг.
- Твои проблемы. – И Смолин положил трубку.
Смолин вышел в коридор. Он не курил. Зашел в помещение, которое они использовали в качестве кухни, включил чайник и заварил каркаде. Этот напиток успокаивал его.
Был день рождения поэтессы Лены Климовой. Провести она решила его в писательской организации. Смолин захватил бутылку и пошел. В кабинете Смолин увидел Сибирцева и Аллу. Лены еще не было. Смолину сразу стало неуютно.
Он пересилил себя, протянул Сибирцеву руку.
- А вот не буду я тебе ее пожимать, – зверем посмотрел на него Сибирцев.
- Как угодно, - Смолин разделся и сел в кресло. – Я сотрудник, а не сообщник.
- Ты сотрупник, - блеснул образностью Сибирцев.
Он опять затянул старую волынку. Пришла Лена. Все сели за стол.
- А ведь я цыган по крови, - сказал Сибирцев. – Захочу Смолину в морду дать – дам. Захочу не дать – не дам.
Смолин знал, что Сибирцев на это способен. Он сжал нервы в кулак, нащупал спинку стула, прикидывая, как лучше отбиваться. Поднялся.
- Лена, я хочу поднять тост за тебя. Здоровья тебе крепкого.
Зазвонил телефон.
Сибирцев умильным голосом заговорил в трубку:
- Ларочка, да я ничего. Нормально. Да гады они у нас все. Кто говоришь, трубку положил, когда ты за помощью обращалась? Смолин?
В писательской организации висела напряженная тишина.
- Я трубку не ложил, – отчетливо произнес Николай.
- Говорит – не ложил. Ну, вообще-то, Смолин еще не самая последняя сволочь в этой организации.
Когда после нескольких рюмок Сибирцев повел свою юную любовницу в кладовку, Смолин быстро поднялся, оделся и ушел.
- Долго этот гад мне давление будет повышать? – думал Николай Васильевич Смолин – член Правления, член редколлегии журнала «Сибирская Эллада», начальник отдела защиты леса, садясь в маршрутный автобус.
Свой ближний круг Сибирцев еще не раз осыпал грубыми упреками. Несколько дней с ним было невозможно общаться. Некоторое время спустя он стал поправляться, и казалось, все вошло в привычную колею.
Очередную попытку примирения со Смолиным Сибирцев сделал на похоронах праха французского режиссера Луи. Тот был влюблен в Россию, поставил несколько спектаклей в их городе, женился на местной актрисе. В конце прошлого года он внезапно заболел и вскоре умер от пневмонии, завещав похоронить свой прах в этом городе.
Выступать на панихиде в мастерской Леонтьева пришлось и Смолину.
Потом поехали на кладбище, где кидали землю в могилу, пили водку. Потом поехали в кафе «Париж», где говорил слово и Сибирцев.
- Просьба, у меня к тебе будет – попросил Сибирцев к концу поминок, как ни в чем не бывало. – Надо просмотреть все номера журналов и подсчитать – сколько раз публиковались все те, кто голосовал против журнала на собрании.
Смолин присвистнул. Он посмотрел исподлобья на Сибирцева.
- А почему я должен это делать?
- Коля, ты хочешь участвовать в деле? Большом культурном деле. «Сибирская Эллада» - это и есть такое дело. Я обращаюсь к тебе как к архивариусу и члену редколлегии журнала. Мне нужна твоя помощь. Я был резок. Хотя меня тоже можно понять. Извини. Я потом перезвоню, и мы уточним фамилии.
Смолин ничего не сказал. Ему было противно общаться с Сибирцевым еще со дня рождения Климовой. Но Сибирцев и не думал от Смолина отстать. Он опять ему позвонил.
- Коля, это Сибирцев.
- Слушай ты, ублюдок вонючий, - сорвался Смолин. - Отъебись от меня со своим журналом и со своей шизой. Понял? Хочешь сдыхать – сдыхай – травись, давись, топись только других за собой не тащи!
- Коля, я хотел еще раз извиниться. Меня тоже понять надо. Я был на том свете.
Какое-то время Смолин сидел молча и тяжело дышал в трубку.
- Что тебе от меня нужно?
- То, о чем мы говорили на поминках по Луи. Ты запиши фамилии. Мне нужно только количество публикаций их всех. Приходи на «Молодые голоса» и приноси то, что нароешь.
Смолин достал сорок восемь номеров журнала «Сибирская Эллада» и углубился в работу.
На заседании ЛИТО он отдал Сибирцеву бумажку с фамилиями и цифрами. Сибирцев радостно потер руки.
- Хорошая работа. Убойный материал. Спасибо. Готовь свою подборку стихов для очередного номера. Да побольше. Пойдем, водочки выпьем.
Несколько дней спустя энергичный вечерний звонок телефона оторвал Смолина от телевизора.
- Николай Васильевич? Здорово. Я телевидение приглашаю. По поводу журнала. Нашего журнала. Алаев по телевидению провел пресс-конференцию. Он свой журнал создает. Мне нужна твоя помощь. Это будет завтра вечером. Приходи.
Смолин, в который раз пошел поддерживать Сибирцева. В писательской были: О. Куликсова, Е.Климова, С.Григорьев. Слова Смолина в сюжет не вошли. И хорошо, потому что два раза после этого ему звонил возмущенный Алаев с упреками, что Смолин поддерживает Сибирцева.
- Женя, он помог похоронить мою мать. И похоронить достойно. И мне много доброго сделал. И тебе, кстати, тоже.
- Но он параноик.
- Все бы параноики столько делали для нашей провинциальной и российской культуры.
- Я все понял. Ты за Сибирцева.
- Я за себя.
Смолин хотел добавить, что нельзя Сибирцева сейчас оставлять без поддержки, как грешно не помочь больному товарищу. Но Алаев уже положил трубку.
Проводились «Молодые голоса», заседания редколлегии, вечера. О том, что все это скоро оборвется, никаких внешних признаков не было.
Казалось, что Сибирцев вошел в привычную колею и подобных кризисов не повторится. Смолин написал большую статью о творчестве фаворитки Сибирцева, поэтессы Ольги Куликсовой. Статью правили они оба, и она пошла в номер.
Увы, гибельная страсть к Алле, не ушла никуда. В конечном счете, она и погубила даже такого незаурядного человека, как Александр Сибирцев.
Писательская организация переезжала в другое место. Сибирцев созвал на редколлегию поредевший ближний круг. Грустной была эта редколлегия. Половину шкафов уже перевезли. С Алаевым Сибирцев не общался, а если и доводилось – то исключительно матерным языком. Перестали приходить на огонек и многие бывшие друзья Сибирцева, кто голосовали против него на собрании и выглядели в его глазах предателями.
Смолину было странно. Ведь Сибирцев, каким бы он ни был, сделал этим людям много добра. Многих печатал в «Сибирской Элладе», пробивал в Союз писателей России. Что уж так предавать то человека. Кидать его. А сам Сибирцев? Ну, разве стоит эта Алка, чтобы из-за нее травиться. В пятьдесят четыре года.
Они вычитали гранки. Сибирцев заплатил за работу в редколлегии пятьсот рублей Смолину и восемьсот – Климовой. И оговорился, что этот номер «Сибирской Эллады», возможно последний. В глазах Сибирцева была усталость. К нему жалась Алка. Смолину вдруг стало жалко этого человека. Какое-то предчувствие трагедии повисло в воздухе. Смолин понимал, что в силу самоуверенности Сибирцев никогда не будет просить о помощи. Но как-то надо было его поддержать.
Когда остались втроем, Смолин спросил:
- Ну что ты так переживаешь? Кому, какое дело – был у тебя роман с Аллой или нет. Кто что докажет? Кто свечку держал? Возьми, уедь куда-нибудь. Пережди.
- Бежать предлагаешь?
Смолин пожал плечами.
- Отсидись где-нибудь, пока шум стихнет.
- А что они с нашим мэром сделали?
- Я не знаю, кто такие «они». Это, во-первых. А во-вторых - мэр сидит за взятки. Ты-то тут при чем?
- Нет уж. Я им как мэр не дамся.
В глазах Сибирцева горел лихорадочный огонек. Смолин понял окончательно, что перед ним больной, тяжело больной человек, которому надо лечиться. И болезнь эта – паранойя.
Спустя несколько дней, Сибирцев провел заседание «Молодых голосов». В новом помещении было прохладно, темновато и неуютно. Смолин купил настойку боярышника, но посидеть на новом месте было проблематично.
Сибирцев, Алла и Смолин вышли на улицу. Стояла грязь начала апреля.
- Ну, и что ты обо всем этом думаешь? – спросил Сибирцев.
- Пока хреновенько все. Может – обживемся. Хотя на душе погано.
- Может – зайдем куда-нибудь?
- Давай.
Они свернули в подворотню. Подошли к малярским козлам из досок. И втроем распили этот пузырек боярышника из горла по очереди. Без запивки и закуски.
Спустя неделю, Сибирцев позвал Смолина на свой вечер. Девушка Кристина приклеила Смолину целлофановый листик на гитару. Вечер получился хорошим. Сибирцев был с женой, читал свои лучшие стихи, давал попеть Смолину и другим. В глазах его было странное, слегка блаженно-задумчивое состояние. Создавалось ощущение, что он принял какое-то важное для себя решение и от этого ему хорошо на душе.
Глава 13. БЕЗ СИБИРЦЕВА
После похорон Сибирцева поехали на поминки в кафе «Мадрид».
Поначалу тихо было. Потом заговорили. Подходили выражать соболезнования вдове. Смолин понял, что не протолкнуться и пошел на улицу. Когда выходил из зала, он увидел Аллу Смирнову. И выразил соболезнование ей. Сказал, что она очень талантливая поэтесса. Это было правдой. Она сквозь слезы улыбнулась и благодарно посмотрела на него.
Потом человек двадцать попросились догоняться к Смолину домой. Знакомый актер советовал ему взять какие-то дела Сибирцева в свои руки. Четверо человек, и Смолин, в том числе, сели в лифт. И электричество отключилось. Минут тридцать прождали, пока лифт не наладили. Прощальная шутка Сибирцева.
Потом много говорили, пили, пели песни. Некоторые женщины плакали. Предполагали, что кто-то позвонил Сибирцеву накануне трагедии и пригрозил судом за растление малолетних. Что и послужило последним толчком к прыжку в никуда. Усугубилось это диабетом. Говорили, что Александр дождался, когда жена с внуком уйдут гулять. Выпил боярочки. Зашел в колясочную шестого этажа…
Он успел подготовить свою последнюю книгу стихов. Отредактировать и написать предисловие к первой книге талантливой парабельской поэтессы.
Актриса – автор музыки на стихи Сибирцева, просила не терять традиций. Взывала к нему, Смолину. Чтоб в гости звал. А что он больше мог?
На следующий день было заседание «Молодых голосов», памяти Сибирцева, на которое пришла его вдова. Пришла со скандалом и горькими упреками персонально ко многим писателям и Смолину, в том числе. Началась старая песня о телефонной трубке, которую Смолин якобы положил, когда Сибирцев травился. Со слов женщины выходило, что попытка накачать себя лекарствами, была у него не первой. И вешаться пытался. Николай Васильевич едва сдержался, чтоб не ответить. С его точки зрения, везти Сибирцева в клинику для душевнобольных вдова должна была сразу после первой попытки самоубийства.
Несколько дней спустя, Вусов позвал Николая Васильевича на редколлегию «Сибирской Эллады». Он предложил выбрать главным редактором Авилова.
Куликсова, Климова и Смолин согласились. Из материалов, не вошедших в предыдущие номера, а также новых, составили журнал памяти Сибирцева. В своем материале, Смолин попытался понять причины трагедии и приоткрыть их. Потом уехал по турпутевке в Париж. А когда по возвращении, увидел журнал – своего материала не обнаружил. Другие воспоминания рисовали Сибирцева так, словно никакой трагедии не было. Прекрасный муж, отец, дед, замечательный поэт, организатор литературной жизни.
Смолин понял, что в литературную жизнь города пришла другая эпоха. Следующий номер журнала Авилов делать отказался. По своим причинам. И главным редактором предложили быть Жоре Шашкину, местному журналисту и фантасту. Несмотря на то, что Шашкин в свое время брал у Смолина обширное интервью и неоднократно пил с ним пиво, Жора со спокойной душой выкинул из журнала весь состав редколлегии, и Смолина в том числе, а также вдвое уменьшил сам журнал.
Смолину все мгновенно стало ясно, когда он заглянул на пресс-конференцию Шашкина по поводу журнала. Как только Шашкин изрек, что его не устраивает, каким был журнал, и он будет делать другой журнал с другими людьми, Смолин поморщился, встал и почти демонстративно вышел. Краем глаза он заметил, что Куликсова пытается найти общий язык по журналу с Шашкиным. Подумал: «Глупенькая, ну кому мы сейчас нужны?»
- Пора создавать базу, – решил Николай Васильевич. – Сил на работу в лесном хозяйстве уже не остается.
В это время Смолин купил ноутбук, японский цифровой фотоаппарат и приличный сотовый телефон.
В течение 2007 года он откладывал деньги, добытые тяжким трудом по обследованию сибирских лесов, куда вошли командировочные за восемь месяцев, часть отпускных и премиальные и в Москве в издательстве «Академия Поэзии» издал свою толстую книгу стихов. Пятую по счету. Четыре предыдущих с интервалом в три года выходили в местных издательствах. За эту пятую книгу в столице на следующий год Смолин получил золотую есенинскую медаль.
Глава 14. СМОЛИН. ИЮНЬ 2007 ГОДА. ФРАНЦИЯ
Как быстротечно время! Банальная фраза, но, увы, правильная. Двадцать лет пыхчу я в нашей лесозащите. И не отметить это событие никак не мог. А посему… да да «Сибинтур», «Туртрансвояж», отпуск.
3 июня. В плацкартном вагоне горячо любимого поезда за двое с половиной суток притомили христиане-евангелисты, ехавшие дружной группой на какой-то свой съезд в Москву.
Мужеподобная выпендрежная тетенька по имени Вера, бывшая парикмахерша, которая недавно обрела Бога и с его именем ложилась и вставала, совала всем вокруг и мне в том числе, спецлитературу. Посылать назойливую мадам подальше было неудобно. Она говорила, что никто не дает ей ее сорока пяти, но я бы дал и пятьдесят. В Новосибирске подсели бабушка с шестилетним внуком Рауфом. Этот Рауф, похожий на маленького Богдыхана, затрахал своей энергией и желанием общаться весь вагон.
Вот наконец-то Ярославский вокзал. Столица.
Спешу в ЦДЛ с тяжеленной сумкой, спускаюсь в нижний буфет, открываю дверь и раздается радостный хриплый ор: «Смолин, ты откуда, друг?!» Это приветствует, бывший лесничий, а ныне журналист газеты «Губерния». Сразу попадаю в дружеский круг. Времени в Москве терять нельзя. Пропущенная минута общения сегодня может не повториться завтра. Тут же решаю литературные вопросы. Подъезжают мои друзья: писательница с мужем. Поговорили в нижнем буфете, попрощались. Потом рву в метро, стыкуюсь с Леной, ныне - москвичкой и мы едем до станции Выхино. Она переехала в этот район. Оттуда на 144 газели до остановки «Цветы». Час в пробке, потом – вот он дом Лены. И на шестнадцатый этаж пешкодралом. Лифт не работает…
У Лены делаем салаты, пьем вино.
Два дня бегаю по Москве…
8 июня попадаю в пробку, успеваю на Ярославский вокзал за двадцать минут до отхода поезда «Москва-Брест». Жрать охота дико, ничего съестного не успел взять. Пока добирался, от волнения не хотел есть. Аппетит проснулся в вагоне. Три интеллигентные и весьма пожилые дамы составили мне компанию в купе нашего плацкартного вагона. Москвички.
Алексей – руководитель группы, объясняет, что после того как мы не стали с 2005 года брать у поляков мясные изделия, по причине их низкого качества, наши польские братья в ответ не пускают через границу российские мясные и кисломолочные изделия. А посему, если у кого есть бутерброды с колбасой или сыром, их надлежит до завтрашнего раннего утра (поезд прибывает в Брест в 5 часов) съесть во избежание международного скандала.
Бедные бабульки! Они наготовили бутербродов дня на три. Поколение это напуганное. И стали они, давясь, поглощать бутерброды. Я терпеливо глотал слюну. Наконец одна из них обратила на меня внимание и робко спросила:
- Молодой человек, вы нам не поможете?
Изобразив сытый рыг, я пожал плечами.
- Ну, только из уважения к вам.
Бабулька внимательно и печально посмотрела на меня.
- Кушайте, кушайте молодой человек. Колбаска то микояновская… 390 рублей килограмм!
- Как я вас понимаю, - плача крокодиловой слезой сочувствия и поглощая огромный бутерброд, отвечал я.
В пять утра приехали в Брест, и пересели на экскурсионный автобус фирмы «Туртрансвояж». В автобусе с удовлетворением обнаружил, что мне повезло. Соседка моя Светлана, пожалуй, самая красивая женщина в этом транспортном средстве. А ехать предстояло почти две недели.
Границу прошли без приключений. Хочу сказать, что польские водители Вальдек и Янек были выше всяких похвал.
И покатили мы по Польше. До Варшавы 200 км. Походили опять-таки по Варшаве. Люблю я этот город. Восстановленная после войны старая часть города удивительно уютная. Марк Бернес пел в свое время: «Пани Варшава, товарищ Варшава». Жаль, что сегодня политика у властей по отношению к России прохладная. Одни наезды на бедного Войцеха Ярузельского, по сути спасшего в 1981 году свою страну, чего стоят. У памятника митинг с лозунгом «Свободу Чечне!» Стоят с десяток людей. Какой-то оратор верещит: «Тирания! Холокоста!» Б-р-р…
А потом в автобус и еще 500 км до польско-немецкой границы. Там устроились в отельчике «Холидейз» в местечке Слубич. Да, отельчики по нашему маршруту, в основном двузвездочные. Мой сосед по номеру Ювеналий (Юрий) Николаевич, семидесяти лет, хирург. Много поработал в разных городах и всяческих больницах, спасал людей. Долго жил в Новокузнецке. Овдовев, переехал с сыном в Москву. Сейчас появилась возможность посмотреть мир. Поначалу никак не мог запомнить мое имя.
- Так как вас зовут?
- Николай.
- Да. А я вот во Францию давно хотел. Вы Алеша, сколько раз ездили?
- Два раза. Правда, я не Алеша, я Коля.
- Извините старика. Так вы бардов любите. А Высоцкий вам нравится?
- Очень.
- А давай, Витенька, на «Ты» перейдем.
- Давай. Только я не Витенька, а Коленька.
10 июня в воскресенье – 115 км до Берлина. Ох, как хороши липы в Европе вообще и в Берлине в частности. Густые, обильно цветущие золотистым цветом. С наслаждением сел на траву у Рейхстага. Вид с крыши его на Берлин фантастический. Сфотографировался под соцветием липы так, словно это нимб. Липовый нимб. Богат русский язык.
В дороге обнаружил, что кружка моя эмалированная протекает, и в магазине сувениров, за рубли, что редкость (магазин держит выходец из России) купил роскошную кружку с изображением старых берлинских зданий.
Здравствуй, ресторанчик самообслуживания «Марш»! Привычно набрал салатов в тарелку по системе бара-салата, плюхнул туда - же хороший шмат поджаренной отбивной, взял роскошный кусок клубничного торта, бутылочку вишневого пива. При мне девушка выжала сок из апельсина в стакан. - Жизнь-то как хороша! – подумал я.
Потом гуляли с Юрием Николаевичем по старым улицам Берлина и вдыхали медовый аромат лип. Хотя, в Сибири липы пахнут сильнее.
А потом 750 км катили в Бельгию. Ночевали в недурственном отеле «Меркури» (единственный за весь путь на три звезды). Прошли через роскошный двор с летним ресторанчиком. Выпивка в мини-баре номера, увы, за деньги. Минеральная вода 4,30 евро, орешки, пиво, кола – 1,80. Крохотный пакетик с сосательными конфетками, правда, бесплатный. Городок Белефилд.
Соседи бельгийцев – голландцы, чистят каналы Амстердама в понедельник и четверг. Грязь приходит в Бельгию, соответственно, во вторник и пятницу. В эти дни бельгийцы на пляж не ходят.
Город Гент запланирован по программе не был. Но спасибо гиду Алексею, посмотрели. Дивный городок с роскошной старинной архитектурой. В Генте у ратуши (свадьба там проходила) отстала от группы пожилая тетенька (в этот же день нашлась - у другого места ждала). А потом, по нарастающей интенсивности красоты, перед нами предстал город Брюгге. Боже ж ты мой! Эти остроконечные треугольные крыши разноцветных домов!
А Брюссель! Слов нет. Начали осмотр города с собора святого Михаила. Потом галереи королей и королев, потом Гран Пляс. Эту красивейшую столичную площадь довелось видеть предрождественской зимой 2004 года. Но летом она не хуже. Памятник писающему мальчику всегда окружен туристами. Купил в магазинчике рядышком горячий тост с клубникой в сгущенном молоке. Обалдеть! Предлагают приобрести в качестве сувенира бельгийский шоколад. Потом любовался на памятник Дон Кихоту и Санчо Пансе. Напротив – памятник венгерскому композитору Беле Бартоку.
В автобусе Светлана угостила вишневым пивом. Настроение совсем поднялось. А потом покатили мы в отель «Кампаниль» в пригороде города Лилля. «Кампанильчики» вообще хороши. Двузвездочные отели, но в каждом номере есть полулитровые кофейнички. Пакетики желтого и травяного чая, кофе. Даже сливки, сахар и печенье есть. Подобная услуга включена еще только в одной сети двузвездочных отелей. В «Куриядах». Хотя, кто знает? Может, еще подобные есть. Нельзя объять необъятное.
А во вторник 12-го покатили в город Амьен. Там опять отстала, уже другая тетенька от автобуса. (Нашлась в Париже). Амьен небольшой город. В нем жил и творил Жюль Верн. И похоронен там же. Надгробие на кладбище, по словам гида, интересное. Вроде расколот камень и Жюль Верн выглядывает. Интересно ему, сколько его литературных выдумок реальностью стало.
Вдоль водоема фотографируемся. Статуя мужика стоит посреди воды. Собор весьма привлекательный. Когда стал фотографировать, какие-то женщина и двое мужчин запрыгали перед фотоаппаратом. Снял их на память.
Потом поехали в город Руан по Пикардии. Руан – столица Нормандии. Особенно интересны церковь на месте гибели Жанны д,Арк и руанский собор. Церковь очень странная. Крыша у нее похожа на крышу буддийской пагоды. Во всех соборах и церквях разноцветные свечи. Соборы везде преимущественно готические. Вообще, готическая поездка. Давно мечтал. Очень люблю готику. Католические храмы нравятся еще и тем, что посидеть в них можно. На улице Больших часов магазинчики, ресторанчики, кафешки. Народ. Около одного нищего - собака с кроликом. Везде изображения Жанны. Взял металлическую конную статуэтку.
Поехали в приморский городок Онфлер – излюбленное место отдыха художников и поэтов прошлых веков. Деревянная корабельная церковь. В этом городе меня прельстили ракушки. Купил бутылку сидра и бутылку вина. Сидр выпил в «Дин отеле» в городе Кане. Напиток весьма недурен. Чем-то квас напоминает. Если мокрый ты как выдра, то попей немного сидра. Глупые строки в голове вертятся.
А 13 июня поехали в городок и аббатство Сен-Мишель. Аббатство стал строить Обер Овраншский. Два раза ему приснился святой Михаил архангел.
Остров, дамба. Идем в гору. Магазинчики, кафе. Башня. Стены, поросшие мхами и лишайниками. Фантастический вид с высоты. Готический дворик.
Ходили долго. Потом заехали в супермаркет. В этот же день в автобусе Алексей сделал дегустацию. Попробовали помон (одна треть кальвадоса и две трети яблочного сока), чистый кальвадос и красное вино, серии Коте. На закуску на палочке, каждому – по кусочку сыра комомбер с колбасой.
Сен-Мало – главный пиратский остров. Первый пиратский флаг был красным. Любой капитан мог наносить на него любую символику.
Увы, в этом пиратском городе меня ждало несчастье – упал в соленую воду фотоаппарат. Виной мое любопытство. Флэшка в цифровом фотоаппарате заполнилась, перекинул в «Кодаке» на свою флэшку-брелок снимки. Очистил, то есть, фотоаппарат. И спустился с крепостной стены ближе к воде. У камней - водоросли, похожие на морскую капусту. Может, она и есть. Нагнулся за ракушкой и с ужасом увидел, как фотоаппарат вылетает из красного футляра, у которого я забыл застегнуть молнию, в воду. Фотоаппарат я тут же достал. Но, увы. Наглотавшись соленой воды, он уже не фурычил (говорили впоследствии, что надо было срочно вынимать батарейки, отключать, да подставлять его под струю холодной пресной воды).
Пришлось, для успокоения поесть мидий в вине в ресторанчике. Дали большую глубокую тарелку. Острый нож. В тарелке мидии – доверху. Желтые моллюски – в двойных черных ракушках. В такой же тарелке – картофель фри. Ну и бутылка красного «Мерло» оказалась как нельзя кстати.
А 14 июня осчастливили мы собой долину реки Луары. Смотрели королевские замки Шамбор, Амбуаз и Шенонсо с посещением оных. Перед этим заночевали в отеле «Звезда» в Туре. На эмблеме нарисовано 10 звезд. Только отельчик этот тянет в лучшем случае на одну. В последнее время наблюдается скверная тенденция в отелях – то полотенец недодадут, то мыло – одно на двоих. Может, русские туристы одолели? Но замки-то хороши.
С момента первого замка дорога в фотографическом флере для меня стала словно в красках импрессионистов. Понятно. Одна фотография цифровым фотоаппаратом в среднем тянет на 800 килобайтов, а теперь фотографировал телефоном – 80-90 килобайтов. Пока шли к замку Шамбор – хлынул дождь. Зонт хватило ума взять. (В Берлине купил в прошлом году). Недурно жили фаворитки французских королей. Обратно к автобусу шли – опять ливень хлынул, да какой!
Амбуаз – не только замок, но и город. Бросились в глаза огромные платаны. Отдельные стволы шириной с машину «Тойота-дуэт», и явно помнят еще королей Франциска Первого и его сына Генриха Второго. А также фаворитку обоих – Диану де Пуатье. Супруга короля Генриха, Екатерина Медичи долгие годы терпела соперницу. И после гибели последнего на рыцарском турнире, трогать не стала, только попросила оставить замок Шамбор. Взамен предложила другой. Диана согласилась.
В Амбуазе группу повели на дегустацию вин. Конечно, стояли мы у прилавка толпой и жадно тянули девушкам-продавцам бокалы для опробования очередного сорта вина. Самое вкусное – Моэле. По другому - Бархатистое. Название, кажется, пошло от русских туристов. Бутылку этого самого Бархатистого я приобрел, и она была выпита по возвращении, в гостях у друзей. А также, там же были доведены до ума кальвадос, помон, и маленькая бутылочка шампанского «Вдова Клико», взятая в Реймсе. Но до Реймса оставалось еще далеко.
По замку Шенонсо гулял долго, особенно по крышам его. Крыши старых зданий во Франции романтичные. А у старых замков – в особенности.
А какие витражи в Шартрском соборе! В Париж двинули с заездом в город Шартр. Из собора пошли к автобусу. Шумная бабушка из группы закатила скандал гиду, из-за того, что половина группы подошло к шести, а надо было в шесть двадцать. Недостаток гида: говорил в автобусе одно, а по приезде иногда быстро делал поправку и менял время. А толпа в сорок человек не всегда вовремя реагировала. Время надо проговаривать в таких случаях жестко. Мы с Юрием Николаевичем попросились в туалет в ресторанчике рядом со стоянкой автобуса. Нам разрешили, но официантка тоже попросила… заплатить, ибо в ресторане мы не обедали.
Поздно вечером приезжаем в Париж. Метро Кретей Префектюр на восьмой линии. Район Кретей. Отель Кампаниль. Здравствуй, Париж!
Пивнул винца, вчера купленного, бутербродики сварганил, поел и завалился спать.
С утра надо среди друзей клювом не щелкать. В группе сорок человек. Завтрак континентальный. Это значит – на столе несколько общих широких блюд. Допустим, с сыром. Брать с них желательно 1-2 кусочка. Наши берут по 4-5. Русские желудки – во-первых, и только завтраки включены в программу – во-вторых. Народ старается наесться впрок. Наученные горьким опытом, те, кто раньше опаздывал на завтраки, шел с утра пораньше, иначе только круассан достанется.
Потом сели в автобус и поехали по Парижу. Автобусные экскурсии лучше не пропускать. Каждый гид знает свое. Париж – город–энциклопедия. Сколько ни рассказывай – все мало. Покатались по старому Парижу, заехали в современный квартал Дефанс. Только на магазины времени не было, а жаль – продукты в супермаркетах там дешевле. Высадились на площади Мальро в центре Парижа, как в прошлом году. Заглянул в парфюмерный магазин, где есть бесплатный туалет. У магазина почему-то застенчиво улыбалась регулировщица в бело-синей униформе. Я направился в Лувр.
В Париже есть две серии магазинов с компакт-дисками: ФНАК и Вирджин. В Вирджине, под малой пирамидой Лувра, реализовал старую мечту, купил набор из 20 компакт- дисков Эдит Пиаф. 413 песен любимой певицы – это не баран чихал.
Потом пошли на пешеходную экскурсию. Вел Алексей. Путь проходил через Пале Рояль, внутренний двор Лувра, с выходом на набережную Сены, по мосту Искусств. Сфотографировал продавщицу сувениров. Замахала руками. Далее - по Новому мосту мимо памятника Генриху Четвертому, с заходом на площадь Дофина. Большая рыжая собака лежала на фоне памятника самому популярному из французских королей. Регулярно спрыскивал дождь. Потом опять сияло солнце. Температура держалась градусов восемнадцать-двадцать. Шли мимо старинного Дворца Правосудия и тюрьмы Консьержери, где ожидали казни королева Мария-Антуанетта, Робеспьер, Сен-Жюст и др. Вышли к Собору Парижской Богоматери. Увы, не заходили в часовню Сен-Шапель, а она красоты неописуемой.
Полезли на крышу Нотр-Дам де Пари. Экскурсия специальная. Слева от центрального входа очередь туда стояла. Перед этим – дождь ливанул. Успели зайти в собор. Винтовая лестница, чем выше, тем уже. Скандальная бабушка из группы устала и остановилась передохнуть в самом узком месте почти под крышей. А народ продолжал через нее идти. «Ногу отдавили!» – завопила она. В ступенях углубления, в углублениях на крыше – дождевая вода.
Бог мой, какой прекрасный вид на город с Нотр-Дам де Пари! Пространство обнесено металлической сеткой, чтоб соблазна выпрыгнуть не было.
А вокруг химеры. А морды у химер – недобрые. Я ходил по крыше вкруговую и фотографировал телефоном, просовывая руку сквозь крупную ячею сетки, хотя конечно снимки получились далеко не все качественными. Потом народ поехал на Монмартр, а кто-то – в кабаре «Мулен Руж». А я решил сходить в другое кабаре - «Паради Латен».
Находится оно в Латинском квартале. Я пытался найти ресторан «Тур д,Аржан», о хозяине которого слышал много добрых слов (что он к русским хорошо относится). Но, увы, ресторан был закрыт. Кабаре и станцию метро поблизости, нашел быстро.
Вернулся к Сене, погулял по мосту Искусств. В кабаре - к семи вечера. Долго пытался объяснить в книжном магазине, что хочу в туалет. Ничего не поняли чертовы продавцы. А может, сделали вид, что не поняли. Похожая ситуация случилась у меня в прошлом году в Германии, так в Берлине в книжном магазине продавцы оказались лояльнее.
А тут - побежал обратно к Нотр-Дам де Пари, но там туалет уже был закрыт. Нашел его в магазинчике сувенирном (китайцы держат).
Вернулся в собор. Шла служба. Играл орган, и доносилось прямо-таки райское пение. Сел на стул. Часа полтора слушал. Заодно отдохнул. Потом пошел в кабаре.
Вечер был с ужином. Хороший паштет (фуа Гра) с половиной лимона. Горячее: сыр и свиная отбивная с рисом – тоже весьма недурственны. Ну и вино с десертом. Шампанское типа Брют. Началась программа. «Паради д,Амур».
Вначале – шоу официантов. Потом выскочил юркий конферансье в красном костюме, быстро заговорил. Танцевали девушки великолепно, думаю парочка их из России – точно. Но техничнее всего была немного мужеподобная девица (а может – трансвестит). Черт их разберет. Когда одна из красавиц танцовщиц сделала шпагат, села, а потом легла на пол, я, сидевший за столиком у сцены впритык, ей подмигнул. Ее лицо находилось в метре от моего лица. Она подмигнула тоже. Над нами зависал акробат, прямо над столиками. Было жутковато, но интересно. И все-таки, в «Белль Эпок» в 2004 году было лучше всего. Для души, я имею в виду.
После программы, продолжавшейся час, пошел в метро. Ехал с пересадкой. Пока добрался до своей станции Кретей Префектюр, уже было полпервого ночи. Со мной сошло двое черных.
-Мсье, сильву пле. Эскюзе муа. Бон суар. У э л,отель Кампаниль?
Но попутчики испугано скрылись во тьме. Кстати, неграми их во Франции лучше не называть. Обидятся. Кажется, местные зовут их черненькими.
Пошел по огромному автобану. Вышел на мост. Далеко вдали горела желтая буква «М» - «Макдональдс». Где-то рядом и Кампаниль. Опять спустился в автобан. Увидел трех охранников. Обратился к ним. Один из них, итальянец, откликнулся особенно горячо. Подробно прожестикулировал. Я вышел на верный путь. Перелез через кусты, прошел по бордюру. В час ночи навстречу мне показался еще один любитель ночных прогулок. Похоже, тоже итальянец.
- Бонджорно! – радостно закричал он.
- Бонджорно, амиго! - не менее радостно заорал я, потому как ни единой души вокруг не было. Спросил и его о Кампаниле. Оказалось, я стою на задах у моего отеля. Ура!
Чернокожему портье показал номер комнаты. Тот выдал ключ.
Утром португалка бальзаковского возраста помогла мне дойти до метро. Вообще, простые люди в Париже относятся к туристам хорошо. Главное, улыбнуться и не забыть сказать волшебные слова: Здравствуйте, извините, пожалуйста, где находится то-то и то-то? На французском, разумеется.
Поехал до станции Монпарнас. Поднялся по эскалатору на улицу. Башня Монпарнас, сколь величественна, столь и уродлива. От башни пошел, ориентируясь по карте, на кладбище Монпарнас. Нашел могилу Сержа Гинзбура. С кладбища, по бульвару Распай добрался до исторических мест: кафе «Ле Дом» и «Ля Ротонда».
Кто только в них не сиживал: Маяковский, Сартр, Бовуар, Хэмингуэй. В «Ле Дом» не пошел – там рыбный ресторан, а денег у меня было не так много. А вот в «Ротонду» заглянул с удовольствием. В меню увидел, что чашечка кофе и кусок батона с маслом стоят 5 евро. Красное кафе, красно-золотые интерьеры внутри. На стенах - картины начала двадцатого века. Сделал заказ. Две пожилые парижанки с любопытством смотрели на меня. На смеси франко-англо-русских слов очень мило поговорил с ними. Одна была когда-то в Ленинграде.
Сходил в красивый туалет, расплатился и побрел по бульвару Распай дальше. Заглянул в симпатичный парк, потом по бульвару Сен-Жермен дошел до музея Орсе.
Дошел до кондитерской. На ступенях служебного входа сидела симпатичная девушка в розово-сером фартуке с нагрудником и что-то щебетала по сотовому телефону. В кондитерской были и другие продавцы. Я купил тарталетку с малиной и сгущенкой и с удовольствием проглотил ее. Вернулся к музею.
К двум часам туда подошла художница Наташа. С Наташей я познакомился в свой первый приезд в Париж в декабре 2004 года. Минут двадцать мы пообщались, она отдала свои новые рисунки. Мы расцеловались и расстались. Три часа я с открытым ртом ходил по музею. Понравилось очень.
Чем вообще близок Париж – это весьма романтичный и уютный город. В нем легко и что немаловажно, комфортно. Шел как-то раз по Арбату в Москве. Устал как собака. Ни одной скамеечки. Бомжи на них, дескать, ночуют. Хочешь посидеть - в ресторан заходи, где тебя обдерут как липку. Захотел в Москве выкинуть в урну бутылку из-под минералки. Два квартала, чертыхаясь, прошел – урн нет. Террористы могут бомбу сунуть. Ну, я же сибирский лапоть. Поставил бутылку у двери какого-то магазина. Дикость.
В Париже – вот кафе с плетеными стульями на улице, а вот скамейка. Причем двусторонняя. На металлической основе – дата – 1959 год. И стоит она с этого года здесь, позеленела уже. Не хочешь в кафе идти – садись, отдохни на скамейке. Кстати, если зашел в кафе и заказал чашечку кофе, можешь сидеть хоть целый день. Никто не попросит.
Мы в Европу пока заползаем тяжко…
После музея поехал на кораблике, потом просто гулял по площади Трокадеро. Сел у кафе на скамейку. И заметил особенность. Французы, когда надо обувь поправить, спокойно ставят ноги на сиденье лавки.
С утра завтрак, пакуем шмотки и едем в Реймс – столицу Шампани. Реймский собор выше всяких похвал. В нем короновали многих французских королей. Покупаю по маленькой бутылочке «Вдовы Клико» и еще какого-то шампанского.
Потом едем в Дижон – столицу Бургундии. На земле пластины с изображением совы. Сова символ города. Взял набор из двух баночек дижонской горчицы и черносмородинового ликера. А в кафе заказал фирменный напиток этой провинции – кир – смесь ликера с рислингом (если с шампанским – роял кир). Потягивал напиток. Хорошо. Прошел к театру, церкви, фонтану.
Заглянул в магазинчик.
- Что вы хотите взять, Николай? – спросила Галина из группы.
- Вина.
- Но ведь завтра дегустация.
- Но выпить-то я хочу сегодня.
Против этого довода она не нашла что возразить.
Не смог купить книгу на русском «По следам совы». А жаль. Вина Алексея. Он подтвердил, что магазин, где продается эта книга, работает до семи. И где есть бургундское вино – тоже. Было воскресенье. А если в магазине небольшого французского города в выходной на двери написано, что он работает до семи вечера и о том же говорит продавец – не верьте. В начале шестого уже все закрыто. А бургундского попробовать хотелось.
У отеля росла черешня. И мы – несколько человек с водителями сорвали вкусные крупные и очень сладкие ягоды. Ну и отельчик подходящий – «Курияд».
На следующий день поехали в Страссбург. Через винодельческие города Кольмар и Риквир. Здесь нас ожидала вторая дегустация. Хотя вина Эльзаса мне понравились меньше, чем вина Амбуаза. Сухое белое – Пино блан. Токай – Пино Гри, считается легким. Рислинг, не лучше молдавского. Самое популярное – Живюр Странинер. Сильванер – белое вино с цветочным ароматом. Пино Нуар – розовое. Мускат Эльзас.
А вообще, вина Эльзаса кисловатые. Я поклонник полусладких или полусухих вин. Или, если сухое, то такое как божоле. Кроме того, в винодельческом заводике явно ждали на дегустацию каких-то более важных и богатых людей. А посему, дав нам попробовать три сорта вина из имеющихся семи, постарались распрощаться. Однако сорок человек группы были настроены решительно, возмутились, закатили скандал и хозяева дали попробовать еще два сорта. Алексей пытался сгладить конфликт, но осадок остался.
В Страссбурге осмотрели огромный собор со старинными затейливыми часами и поплыли на кораблике по каналу через шлюзы. А вот «Бест-отель» в пригороде Страссбурга, своему названию – «лучший» – явно не соответствовал. Окно в номере приоткрывалось лишь слегка. В ночную духоту пару раз пришлось спасаться под душем.
Последний город на следующий день был немецкий город Ротенбург – старинный и очень уютный. Купил пива Дункель – я поклонник темных сортов. А в колбасном магазинчике взял две жареные колбаски. Потом не вытерпел и взял еще две. Весь день ехали по Германии. Ночевали в отеле «Барановский». Останавливались в нем в предыдущей поездке. Утром экономные поляки положили каждому на тарелочку по кусочку колбасы, сыру, булочке и никаких конфликтов не было. Впрочем, кто-то пытался стянуть с общей тарелке себе якобы лишнюю сосиску. Но припоздавший турист сорвал это мероприятие и свою законную сосиску съел.
На следующий день колесили по Польше. Долго стояли в очереди в кафе. Взял суп журок. Недурно, с копченой колбасой и яйцом вкрутую. Обратно мчали до Бреста. Заполняли бумаги с пожеланиями. Не выдержал, написал несколько замечаний по гиду. В Москву ехал в поезде на верхней боковой полке, за купе до туалета.
Глава 15. СМОЛИН. МАЙ 2008 ГОДА. ПАРИЖ-СКАНДИНАВИЯ
После презентации книги моих стихов в Москве в малом зале Центрального дома литераторов, на следующий день еду по туристической путевке «Париж-Скандинавия». Золотая есенинская медаль за книгу постоянно находится в моем кармане. В голове все время шизофреническая мысль – как бы медаль не исчезла из отеля во время моего отсутствия.
Места знакомые. Автобусом через Польшу-Германию во Францию.
В Варшаве ярко-малиново цветут (кажется) азалии.
Из всех персонажей польской истории, меня почему-то особенно пленяет Мария Валевская. Любила она Наполеона или нет – неведомо, но легенда симпатичная. Побывал я и в храме, где захоронено сердце Фредерика Шопена. Там служил когда-то Кароль Войтыла – будущий папа Римский Иоанн Павел Второй. У костела Кармелитов ремонт. Равнодушные каменные львы у Президентского дворца…
На гнойну (помойную) гору идти как-то не хотелось. Экскурсовод провела нас мимо памятника юному Повстанцу, потом – мимо памятника Яну Килиньскому и вышли мы опять на Замковую площадь к колонне Сигизмунда Третьего. Пора было возвращаться в автобус. А навстречу шла кукольно-красивая девушка, одетая с неким подчеркнутым вызовом по моде сороковых-пятидесятых годов. Глаза ее с длинными черными ресницами были опущены, малиновые от помады губы ярко светились, а по лицу блуждала загадочная улыбка.
Вообще, польские женщины изящно со вкусом одеваются, не забывая выделиться каким-нибудь аксессуаром.
В Польше хороший парк. Лазенковский. Один из нескольких восстановленных после войны. С дворцом, цветочными клумбами, павильонами, прудами, в которых плещется крупная рыба, павлинами, важно гуляющими на лужайках и время от времени распускающих роскошные хвосты к восторгу публики. Детские горки в виде разноцветных языков. Любители конного спорта – в отдельном месте.
Гид – пожилой важный с профессорской бородкой, дело свое знает и все закоулки парка тоже. Однако не преминул напомнить, что «назад шестьдесят четыре года Советская Армия не помогла восставшему польскому народу». Хотя вообще-то это восстание начала Армия Крайова, не согласовав своих действий с советским командованием.
Несколько часов любуемся старым центром Варшавы, потом едем к границе Польша-Германия. Город Жепин. Тридцать пять километров от границы. Мотель «У сосны».
Переночевали. Завтрак.
Берлин. Трептов Парк. Знакомые места. Времени на осмотр минут двадцать. Бежим сфотографировать памятник работы Вучетича.
Хорошо, что май. Цветут каштаны. Как это прекрасно – вся Европа в цветении каштанов. Огромный белый каштан у музея, каштан у Бранденбургских ворот и т.д.
А на следующий день – Париж!
У Эйфелевой башни повезло. Еще сохраняли дивный синий цвет древесные акации, набирали полную силу цвета белые и красные каштаны. Зеленые деревья молодой листвой отражаются в пруду.
Пестрые уточки гуляют по траве и головы их отливают зеленым же цветом. Серая птица, похожая на цаплю, важно помахивает желтым клювом. Здесь же ищут нехитрую добычу голуби.
На лужайках под весенним солнышком загорают парижане.
Закрутилось желтое колесо, и красный лифт повез на второй уровень Эйфелевой башни. Какая панорама!
Синий цвет акаций у Эйфелевой башни, над разноцветными двухъярусными автобусами…
Пешеходная экскурсия по городу по преимуществу – центру Парижа с обзором части квартала Маре. Белые свечи каштана у башни Сен Жак.
А вот тут Равальяком был убит король Генрих Четвертый.
Центр Помпиду. Церковь святого Евстафия, где сидел на паперти глава нищих Парижа бывший трактирщик Бонасье из романа Александра Дюма «Двадцать лет спустя».
Форум Ле Галль. Спорное сооружение. Но, по-своему, красивое, особенно в шарме зелени арок, розовом цветении деревьев, лазури ирисов.
На синей ткани выступали уличные артисты.
Банк Франции. Галерея Вивьенн. Подходим к Пале Роялю.
Движемся мимо красного каштана. Руководитель нашей группы дарит букет девушке и поздравляет ее с днем рождения.
Постепенно, вкрадчиво, в голубоватых серебристых тонах подходит вечер.
У нашего «Новотеля» цветут красные тюльпаны с белой и желтой окантовками.
С утра – дневная автобусная экскурсия по Парижу. Останавливаемся у церкви Инвалидов. Как обычно. Потом – к Эйфелевой башне.
В Лувре экскурсия заканчивается. Через пирамиду Пея спускаемся в музей и в магазине «Сваровски» покупаю для близкой женщины розовый хрусталик-сердечко.
От Собора Парижской Богоматери шествует большая демонстрация.
Музыканты играют у Сен Жермен де Пре.
В кафе «Де Флер» ем круассан и бриошь. Пью какао.
На этот раз я в Париже решил попробовать эскарго из улиток. С утра погулял по Латинскому кварталу и саду отеля Клюни.
Этот сад манит меня постоянно. В нем большую часть года все время цветут какие-нибудь цветы. Всегда найдется свободная лавочка – посидеть. А вообще – маршрут уже стал излюбленным. От Собора Парижской Богоматери, пройтись в сквер Вивиани, посмотреть на самое старое дерево Парижа – ложную акацию робинию. Потом дойти до фонтана Сен-Мишель. И от него совсем недалеко сквер Клюни. Вода в Париже из кранов течет питьевая. Я все время ношу с собой бутылочку с водой.
Прогулялся вокруг Сорбонны. Рядом – фотовыставка, посвященная событиям мая 1968 года в Париже. Студенты, баррикады, полиция.
Посидел у фонтана. Часы Сорбонны показывали без двадцати пять. На синтезаторе играл пожилой лысоватый музыкант с бородкой. По городу были развешаны афиши фильма «Джекпот». Пошел к Пантеону. Перешел через Рю Сен Жак.
Самостоятельно осмотрел Пантеон. Хотелось посмотреть могилу Виктора Гюго. Здание поразило своей величавой красотой. Постоял у статуи Вольтера. Жан Жак Руссо, Эмиль Золя, премьер-министр Франции в 1881-82 гг. Леон Гамбетта…
Постоял у маятника Фуко. Памятники и купола Сорбонны произвели удивительное впечатление. Когда вышел – часы показывали без пяти шесть.
Хорошо, что в Париже много часов.
Потом мимо церкви Сент-Этьен-Дю-Мон пошел в кафе – место сбора группы. На часах церкви было десять минут седьмого.
Дом номер тридцать восемь. Au Bistrot de la Montagne.
Милое кафе с желтовато-серыми каменными стенами и темно-коричневыми люстрами в три рожка с золотистыми кольцами. Зеркала в позолоченных рамах. В вазе – желтые лилии. По стенам – виды Парижа в темных рамках.
Здесь эскарго и попробовал. Вначале показалось - ничего особенного. Шесть виноградных улиток в петрушке, поджаренных на оливковом масле. Специальные щипчики для захвата улитки за раковину. Но когда вошел во вкус, то даже вытер хлебом с тарелки остатки масла. Красного винца граммов четыреста принял.
Сфотографировался с двумя музыкантами. Один играет на аккордеоне, другой – на гитаре. А потом пошел, почти побежал в кабаре «Белль эпок», в коем доводилось быть в 2004 году. Мимо Отеля-де-Виль и карусели рядом. В девять вечера начало программы.
Минут за тридцать добежал.
Улочка Пти Шан. Четыре года назад была радость открытия. Тогда приходилось петь. Сейчас довелось на одноколесном велосипеде постоять. Я и трезвым-то вряд ли проехал бы на таком, а сейчас был уже совсем никакой. Держась за плечи ведущего в коричневой бархатной рубашке и фиолетовых атласных брюках, повалял дурака. В пол двенадцатого надо было бежать в метро, что у Гранд Опера. Полтора евро – одна поездка. Десять билетов не стал брать из-за краткости пребывания в Париже.
С утра – в Центр Русской Культуры. Ориентир – площадь Виктора Гюго с фонтаном. Познакомился с симпатичной темноволосой девушкой-референтом. Она спросила, как долго я буду в Париже? Увы, скоро предстояло уезжать. Оставил книгу свою московскую для выставки русской книги намеченной на 17-18 мая.
А потом, от Триумфальной арки по Елисейским Полям – летел. Счастливый.
Вот тут останавливалась знаменитая русская балерина Анна Павлова.
И каштаны. Повсюду белые и красные каштаны.
В «Двух обезьянах» насладился салатом, бокалом розового, круассаном и кофе.
Все-таки тут работала Симона де Бовуар. А может – Жан Поль Сартр.
Брюссель. На Гран Пляс – ярмарка цветов.
Амстердам. Магнолия цветет. Рынок Цветов. Плывем по каналам.
Причудливый старинный корабль. Тюльпаны разноцветные. Музейная площадь.
С утра – город Бремен. Музей из красного кирпича.
Потом Гамбург. Осмотр начали с Ратуши и Парламента. Проходим улицу Репербан с кварталом «красных фонарей».
Плыву на кораблике. Белые лебеди. Вечером – пиццу ем в кафе.
Из Дании в Швецию плыли на пароме. В четыре утра поднялся на палубу, чтобы полюбоваться замком Эльсинор, где по преданию жил принц Гамлет. Удивительным было утреннее небо – розовато-золотистым. И серебристая вода.
На Стокгольм отводилось несколько часов. Посмотрел зал, где приветствуют нобелевских лауреатов. Вот старинная узенькая улочка. Вот дом, где якобы жили малыш и Карлсон из сказки Астрид Линдгрен.
Плыли на роскошном пароме из Швеции в Финляндию. Особенно хорош на нем шведский стол. Черная икра, увы, искусственная. Все остальное – натуральное и весьма высокого качества. В парфюмерном магазине купил свою любимую туалетную воду «Dior homme».
В Финляндии, у озера большой серый гусь типа казарки – с черной шеей, белой гузкой и белыми щечками.
Музей Сибелиуса. Храм. Памятник Александру Второму. Двадцать минут дают на осмотр площади и храма. Осознаю, что не успеваю. В храм не пошел. Почему-то я уверен, что обязательно побываю еще раз в Финляндии.
В рыбном магазине покупаю лосося горячего копчения и бутерброды из него. Пьем пиво. Садимся в автобус и пересекаем границу.
Ленинградская область. Фонтан с двумя медведями.
Глава 16. СМОЛИН. ОШИБКА ЛЕСОПАТОЛОГА
- Ты не мог бы пойти в отпуск на две недели позднее? – спросил шеф и раскурил трубку.
- Мог бы. А что?
- Хочу тебя послать в срочную командировку. Надо помочь коллегам из соседней области. У них конфликт. Между экологами и лесниками. Тонкость в том, что печать в командировочном тебе будут ставить экологи. Они вышли на нас. А жить предстоит у лесников, точнее у лесопатологов.
Никогда раньше не приходилось ездить на черном «Мерседесе». А именно на нем встречали меня, когда я приехал в другую область, сошел с поезда и вышел из вокзала.
Конфликт вышел оттого, что лесопатологом были отданы кедры в сплошную санитарную рубку. Экологи решили, что это неправомерно и кедры требуют только выборочной санитарной рубки.
Меня встречала директор местного филиала – ослепительная черноглазая красавица и молодой инженер-лесопатолог, с которым ранней весной довелось проходить в одной группе курсы повышения квалификации в городе Пушкино.
Он знал меня в лицо.
Пока ехали – я оценил удобство и комфорт «Мерседеса» - замечательная машина. С бумагами успел ознакомиться раньше, еще в своем городе, получив их по факсу. На следующий день после моего приезда, вместе с другими членами комиссии, мы должны были поехать в лесничество, где мне предстояло определить – кто прав – лесопатологи или экологи. Заехали в управление лесами, где познакомился с членами комиссии и мне поставили печати и подписи на командировочном удостоверении.
Потом меня привезли в филиал. Увы, пожилая женщина-лесопатолог, фактически полтора десятка лет пенсионер, была на тот момент едва ли не единственным знающим кадром. Директор незадолго до этого погиб. Новым директором стала его заместитель – молодая, красивая - юрист по образованию. Как договоры составлять – она знала, а вот знаний болезней и вредителей ей не хватало. Другие знающие кадры уволились. Директор набрала молодежь, но им надо было еще работать и работать.
Как они узнали, что я люблю жареную речную рыбу? Три красавицы накрывали на стол. На карасях я отвел душу.
Потом молодой лесопатолог Володя показал мне город с основными достопримечательностями, сориентировал, на каком транспорте добираться. Поселился я в небольшой гостинице при филиале. Удобства на общем коридоре. Спал один в четырехместном номере.
Пожилая женщина-лесопатолог – виновница конфликта - любила поэзию. Подарил ей книгу своих стихов, написал для нее по горячей просьбе стихотворение, не вошедшее в книгу.
Утром «волга» нас ждала. Ехали часа три. Погода была чудесной. Конец мая.
Предвкушение скорого отпуска делало мою поездку еще более приятной. Если бы не обследование.
Мы подъехали к симпатичному кедрачу. М-да…
Вблизи оказалось, что он пройден свежим низовым пожаром. И корневые лапы успели прилично обгореть. Причем пожар прошел уже после обследования, приведшего к конфликту. Ибо в акте, сброшенном по факсу, про пожар не было сказано ничего.
Как и стоило ожидать, все члены комиссии воззрились на меня.
От сердца немного отлегло. Не так то приятно признавать ошибку коллеги. Внимательно осмотрел стволы. Ходы короедов присутствовали. Даже нескольких видов. Но вели они себя в этом кедраче явно не так агрессивно, как в кедрачах нашей области.
Потянул время. Оказалось, это весьма интересно – чувствовать себя властителем чьей-то судьбы.
Я осмотрел двенадцать деревьев. Молчал. Члены комиссии продолжали на меня испытующе смотреть.
Старушка лесопатологиня делала это просто моляще. Потом не выдержала.
- Да вы посмотрите! Ведь это же гниль!
Она засунула руку в дупло одного кедра, потом другого. Она показывала нам труху, бегая от дерева к дереву. Но беда в том, что хотя кедр и слабое дерево, он и со стволовыми гнилями может стоять десятки лет. Да и крона зеленая.
Но пожар – дело другое. Мне доводилось десятки раз обследовать пожары в кедрачах и могу сказать с уверенностью, что гибнут кедры от самого малого нагара почти стопроцентно.
- Отчего пожар прошел? – спросил я у лесничего.
- Так ведь местные. Разве за ними уследишь. Окурок кто-нибудь кинул, и полыхнуло – ответил он, улыбаясь в усы.
- И прямо четко по спорному выделу?
- Судьба у него такая.
Потом долго осматривались от клещей.
- Ваше счастье, что пожар прошел – тихо сказал я пожилой лесопатологине.
- Господи, да я сама понимаю.
Потом часа три мы составляли акт, из которого следовало, что правы все-таки лесопатологи.
Потом ели уху из карасей и пили водку. Заночевали в лесничестве…
Потом, по моей горячей просьбе съездили в старинный город. Я давно хотел его осмотреть – все никак не получалось. Сфотографировал Кремль.
Руководительница филиала провожала меня на поезд. Когда женщина твоего типа красоты – это подарок судьбы. Крепко обнялись, расцеловались. Перед заходом в вагон, прошептал ей на ухо:
- Старайся все обследования держать под контролем и проверять. Изучай и вникай в биологию насекомых и болезней. А главное - гони эту старую перешницу окончательно на пенсию, пока она тебя под монастырь не подвела.
Глава 17. СМОЛИН. МАРТ 2009. ФРАНЦИЯ
С аэропорта Шарль де Голль автобус везет нас по отелям.
Снова Париж.
Я поселился в отеле «Централь». На пятом этаже. В пятом номере. Хоть и было у отеля три звезды, но тянул он самое большее на две. Все-таки, когда по шкафу ползет таракан, это как-то не очень приятно. Впрочем, на этаж вез лифт, правда очень маленький, с кабиной песочного цвета и зеркалом.
Но балконная решетка в номере была витая чугунная. Вид напротив - мансарда под крышей, а что еще надо поэту. Внизу была стоянка велосипедов.
Завтрак подавали в подземном этаже. Каменная серая стена, округло переходящая в потолок. Шесть столов с бело-оранжево-желтыми клеенками. Черные венские стулья. Черные светильники на стенах. Симпатичная смуглая официантка спросила, что желает мсье – чай, кофе, какао?
Выбрал какао, в силу его питательности. Все-таки оно с молоком. Булочка, кусочек масла, пакетик джема, круассан. Мой ежедневный завтрак.
Отель неподалеку от арки Сен-Дени. Это негритянский квартал. Чернокожих много – и утром и вечером. Люди шумные, но мирные.
А я пошел к площади Оперы. Середина марта. Каштаны и платаны, в основном, без листвы. От этого создается симпатичная графика. Узорные деревья ложатся на красивые светлые дома.
От арки Сен-Дени хорошо гуляется по бульварам. Париж потихоньку просыпался. Сбор желающих поехать на экскурсию был у Гранд Опера. Удивительной красоты здание, которое имеет для меня особое значение.
В 2004 году, в первый приезд в Париж, одна из первых остановок была у него. Париж начался для меня с площади Оперы. Здание Гранд Опера – дивное творение Шарля Гарнье – ярчайшая архитектурная жемчужина эпохи Наполеона Третьего манит как магнитом. Летом на ступенях Гранд Опера приятно и не зазорно отдохнуть, устав бродить по Парижу. Барон Осман, переделавший Париж в 60-70-х годах 19 века, прав был не во всем. Но все равно – в результате получился красивый, веселый город.
Любуясь на изысканные статуи, можно переждать дождь в пасмурную погоду. Если напрячь память, приятно ощутить гордость за нашего бывшего соотечественника Марка Шагала, расписавшего плафон театра. А если подключить фантазию, легко представить себе призрака оперы Эрика (актера, игравшего Мефистофеля). Говорят – в Лувре периодически встречаются призраки королей Генриха Третьего и Генриха Четвертого, а в годовщину Варфоломеевской ночи – тени жертв. Но Париж на то и Париж – вечный город, что каждый побывавший в нем получает в награду или в наказанье свою легенду. Это уж кому как повезет.
Подголовники кресел в автобусе желтые. На потолке салона – разноцветные узоры.
Люблю османновский Париж вдоль авеню Оперы. Поехали. Свернули вправо. Золотые буквы четырехзвездного отеля «Весминстер». Магазин Гарланд.
У Нотр Дам де Пари как всегда толпа туристов.
Автобус остановился у Люксембургского сада. Прошел к дворцу. На клумбах пробивались красненькие цветочки. Синие цветы вокруг позеленевшей скульптуры оленя с оленятами. Тюльпаны еще не расцвели.
Над Люксембургским дворцом по лазурному небу слегка сиреневые облака. Фотографируюсь у белой каменной вазы на фоне дворца. Удивительная графика деревьев и статуи королей и королев. Огромная лысая мужская голова из желтого металла явно портит пейзаж. Красная уборочная машинка ездит по парку. Голуби. Черная с позолотой ограда сада.
Садимся в автобус и едем дальше. У двух зеленых баков с мусором пригорюнилась молодая женщина из желтого металла в шляпе. Дом номер 92.
А это уже традиционная остановка у Дворца Инвалидов. Конусообразные самшитовые кустарники. Золотая дверь дворца. Спиленные частично ветви деревьев.
Потом едем к площади Трокадеро, откуда дивный вид на Эйфелеву башню. Выходим из автобуса и фотографируемся.
Густые белые облака. Африканцы с сувенирами.
Проезжаем мимо современного квартала Дефанс. Едем по Елисейским полям.
Бульвар Капуцинов, Гранд кафе. Высаживаемся. Экскурсия окончена.
Пешком дохожу до церкви, от нее по улице Пигаль до площади того же названия.
Три часа дня. Гуляю между площадями Пигаль и Бланш. Подхожу к «Мулен Руж». В этом году в последний раз идет спектакль «Феерия». Он шел десять лет. Я видел его в 2006 году. Не могу не сфотографироваться у светящейся вывески и фотографий танцовщиц с розовыми перьями.
Металлические синие туалеты. Женщина с собакой гуляет. Зеленые металлические узоры входа в метро «Бланш». Секс шопы. Музей эротики.
У автобуса с нарисованной черной гориллой на фоне буйной зелени начинается экскурсия по Монмартру. Ведет ее Людмила – наш гид-экскурсовод.
Поднимаемся к мельнице Мулен де ла Галетт. Потом на площадь Марселя Эмме, где памятник ему работы актера и скульптора Жана Маре. Человек пытается пройти сквозь стену. Потом заглядываем в садик с подстриженными самшитовыми кустами, где памятник святому Дионисию, держащему в руках свою голову. Зеленые ворота. Лавочки у кустов, взрослые и дети.
Потом идем на площадь Далиды, откуда спускаемся на улицу Сан Винсент. Мемориальная доска Ролану Доржеле. Кафе «Лапен ажиль» - «Прыткий кролик». Мэйзон розе.
Выходим на площадь Тертр, на которой традиционно сидят художники. Заглядываем в старинную церковь Сен Пьер де Монмартр с цветными витражами.
Огибаем и выходим к белоснежной церкви Сакре Кер.
Длинные кедровые ветви. Облака превратились в тучи.
Туристы на ступенях. Сквер Луизы Мишель. Спускаюсь по лестнице вниз.
Желтые, оранжевые, синие, красные цветочки по типу фиалок на клумбе.
Светящаяся карусель с лошадками.
Наступил вечер.
Кабаре «Фоли Пигаль».
Купил в магазинчике бутылку белого вина, и большой кулек жареных каштанов по пять евро.
Вечером с удовольствием оттянулся в своем «Централе».
Сложил каштаны на карту Парижа и налил в стакан вина.
С утра заморосил дождь. Пошел к Гранд Опера. Пережидая дождь, посидел под навесом на автобусной остановке. В Гранд Опера горели люстры. Было без пятнадцати восемь утра. Белые ягоды фонарных плафонов с цветком по центру более старого плафона у входа в театр – мокро мерцали. Под зонтами шли парижане.
Поехали к замкам Луары. Вначале – Шамбор. Сказочный замок фей. Два года назад, летом, я бродил по его залам, этажам и крышам. Попросил блондинку в коротком клетчатом желтом пальто сфотографировать меня. Разговорились. Муж подарил ей поездку в Париж. Хорошее дело.
Несмотря на голые деревья и тучи на небе, общее настроение на душе было серебристым.
Я купил в сувенирном магазине замка четыре округлых черных с золотыми опоясками и золотыми крышечками бутылочки с малиново-медовым ликером замка – для близких женщин и пошел вслед за группой, обойдя замок с левой стороны. Люблю покупать сувениры многомерные. Ликер можно со временем выпить, а красивая бутылочка останется.
На холме стояла белая церковь с серой крышей. Зеленела трава. По мокрому асфальту поехали дальше, мимо старого замка со своей легендой.
Белый двухэтажный отель. В ресторанчике с красно-золотыми стенами, тарелками на них, головой оленя, картинами, балочным потолком и белым камином, пообедали. Съел три тарелки лукового супа, так как очень проголодался.
Переехали в замок Шенонсо. Гобелены, камин с пылающими дровами. В замке прохладно. Залы времен Франциска Первого и Генриха Второго. Портреты Дианы де Пуатье – подруги этих королей. Кухня с медными сковородами на стенах, головой оленя. На этажах - букеты малиновых цветов, калл, лилий.
Белые вазы в саду Дианы де Пуатье. Пруд и круглые самшитовые кусты в саду Екатерины Медичи. При жизни эти женщины не любили друг друга. Время всех примиряет.
Посмотрел внутрь одного из кустов. Там сидела птица. По длинной аллее идем к выходу.
Замок Амбуаз. Красивый вид на трехэтажные дома. В часовне – могила Леонардо да Винчи.
Белые дома, острые серые крыши, красные трубы. Широкая Луара. Балкон, гобелены, красивые витражи на окнах.
Дегустация вин провинции Блуа. Купил пару бутылок. Возвращаемся в Париж.
На следующий день с утра сажусь в метро на остановке «Рю де Шато д,О» и еду в Центр русской культуры. Но когда я с вахты по телефону попытался напроситься на встречу с девушкой-референтом, она неназойливо отопнула. М-да, это не прошлый год, когда были рандеву и беседа. Ну и Бог с ней. Ведь я в Париже!
Иду от Триумфальной Арки по Елисейским Полям. По всему городу рекламные щиты – девушка в шляпке с глупым лицом посасывает указательный палец в перчатке-сеточке.
На клумбах пушистые перистые белые и сиреневые цветы.
Фотографирую мост Александра Третьего. Прогуливаюсь до площади Альма, у которой в автомобильном тоннеле, погибла принцесса Диана. Я тут был несколько лет назад. Золотой металлический факел, пальмы с засохшими листьями, многочисленные надписи.
Площадь Согласия. Отель Крийон. Прохожу мимо ресторана «Максим» в церковь на площади Мадлен. Заглядываю на старинный цветочный рынок. Продают даже цветы хлопка. Рядом - самый старый и красивый туалет Парижа. Ручки желтого металла, зелено-голубые цветы на дверях, круглое зеркало с деревянным ободком, лазурные в пять-шесть лепестков с желтыми тычинками цветы на потолках. Кожаное кресло. Сядешь в него – могут обувь почистить.
Зеленые декоративные решетки. Стиль Ар Нуво, который мне очень близок.
Зашел в церковь Мадлен, посидел на ступенях лестницы. Тепло. Помассировал голени, уставшие от ходьбы, и пошел до авеню Оперы и по ней – к площади Мальро, театру Комедии Франсез и Пале Роялю.
Когда я гулял по Пале-Роялю, у галереи Божоле, где находится старейший ресторан Парижа «Гран Вифур», с интерьерами времен Директории, около моей ноги со звоном упало и покатилось золотое кольцо. Какой-то темноволосый юркий человечек подскочил, поднял его и протянул мне. Я взял, прикинул на вес, посмотрел на окна. Прикинул, из какого окна могло выпасть кольцо. Но они были закрыты. Я положил кольцо обратно на землю, чувствуя, что здесь что-то не ладно. Человечек опять поднял кольцо и протянул мне. Я отрицательно мотнул головой и пошел восвояси.
По словам гида, этот изысканный вид жульничества привнесли в Париж польские цыгане.
Когда проходил мимо церкви Сен-Жермен л,Оксерруа, с которой в свое время били в набат, призывая к Варфоломеевской ночи, у моих ног опять покатилось золотое кольцо. Какая-то женщина подняла его и протянула мне. Я опять отрицательно мотнул головой и пошел к памятнику Генриху Четвертому на Новом мосту и скверу Вер Галан, постоянно оглядываясь. Мне казалось, что за мной идут. Но в густой толпе местных жителей и туристов не было каких-то подозрительных лиц.
Перешел через дорогу, мимо двух красивых домов доосманновского периода и сел на лавку на площади Дофин. Жулики от меня, вроде отцепились. Слава Богу!
(В мае за спиной Генриха Четвертого дивно цветет красный каштан). И я подумал – какой ловкостью рук надо обладать, чтобы так кинуть кольцо, что у человека создалось впечатление, будто он его выронил.
Ах, Париж! Даже твои жулики удивительно вежливый народ. Золотые кольца предлагают. Золото, правда, скорее всего, самоварное.
Желтые нарциссы у Нотр Дам де Пари. По Сене плывут катера.
На острове Сен Луи нахожу магазин с самым вкусным парижским мороженым «Бертильон». Покупаю шарик фисташкового мороженого, съедаю, потом беру шарик клубничного.
Иду к Латинскому кварталу. Сквер Вивиани. Ложная акация Робиния – самое старое дерево Парижа – смотрит на меня как на давнего друга. Беру в магазине серии «Никола» бутылку розового вина. Вечереет. Возвращаюсь в «Централь»
На следующее утро автобус в назначенное время не подошел. Он попал в пробку и запоздал. За счет фирмы зашли в кафе. Взял любимое какао. Опять дождило.
Наконец автобус подъехал, и мы понеслись в Нормандию. Народ подремывал. Дождь то утихал, то начинался снова. За окном – периодически наблюдались коровьи стада.
Проехали через мост, и вышли в городе Онфлер. Мостовая. Аккуратные двух- трехэтажные домики. Якорь.
В кафе заказал устриц. Принесли девять штук на широкой тарелке. В центре красовался кусок лимона. На стене позолоченная посуда и картины. Попробовал знаменитого сидра. Приятно. Крылья ската с картошкой и каперсами на второе. Похож этот скат по вкусу на нашу камбалу. Сладкое блюдо – остров. Нежное суфле из яиц.
Дегустируем разные сорта кальвадоса и заодно покупаем его по умеренным ценам. Затем осматриваем старую корабельную церковь и по узкой улочке выходим.
Пасмурно. На воде – яхты. Вдали – чайки. Едем в город Дувилль, где проходит ежегодный кинофестиваль.
Отлив. По песку проходим вдаль, и я собираю ракушки. Для сувениров друзьям. Впереди Ла Манш. Позади – кабинки кинозвезд с фамилиями: Элизабет Тейлор, Джек Николсон, Джон Траволта и т.д.
Фестиваль был с 11 по 15 марта. По тротуарной плитке идем к автобусу. А кусты начали зеленеть.
Фотографирую красивые особняки и слегка задремываю. Вскоре – Руан.
Знаменитый готический собор с могилой Ричарда Львиное Сердце. Огибаем его слева.
Корабельного вида церковь на месте гибели Жанны д,Арк. Вечер.
С утра идем в музей Пафюмерии Фрагонар. В нем я был пять лет назад. Приветливые китаянки продают косметику.
Потом проходим на фабрику бриллиантов. Чувствуется уважение к камням и драгоценным ювелирным изделиям. Красивые девушки в черных брючных костюмах и белых блузках. У каждой на одной руке – черная мягкая перчатка, чтоб лучше были видны алмазы при демонстрации их многочисленным туристам. Эти экскурсии для нас бесплатны.
С Людмилой прогуливаюсь до Лувра. Оттуда прошел немного вдоль Сены. У моих ног опять упало золотое кольцо. Какая-то девушка подала его мне. Она же, наверное, и метнула. Уже с улыбкой отрицательно качаю головой.
Может лицо мое жуликов привлекает? Через чур интеллигентное (за счет очков). Иду мимо церкви Сен Жермен л,Оксерруа в Латинский квартал. У терм Клюни смотрю на цветущие нарциссы.
Фонтан Сен Мишель.
Вечер. Возвращаюсь в «Централь» по улице Сен-Дени. Попадаю в квартал красных фонарей. Проститутки преимущественно, бальзаковского возраста с ключами на боку, лениво зазывают клиентов. Ни желания, ни денег.
Я могу позволить себе потратить не больше десяти евро в день на еду, поэтому питание мое состоит преимущественно из длинного батона и сыра. Иногда – мои любимые жареные каштаны. Вода – из водопровода. Она очищенная и бутылочка с ней всегда в моем пакете.
С утра иду от арки Сен-Дени по улице Сен-Дени. Читаю вывески. Паста папа. Секси центр.
Часы на церкви показывают двадцать минут десятого утра.
Бистро «Ромаин» с чьим то бюстом.
Башня Сен-Жак. Колонна. Сена. Голубь на еще закрытой лавке букиниста.
Иду в бесплатный муниципальный музей Карнавале. Во дворе старого особняка – позеленевшая статуя Людовика Четырнадцатого. Несколько часов гуляю по музею, расположенному в двух старых особняках. Потом гуляю по кварталу, дохожу до музея Коньяк Же. Фотографирую живописные вьюны на стенах.
Дохожу до кондитерской Буланжери, покупаю батон. На площади Вогезов сажусь на лавку и ем батон, любуясь на конусовидный самшит.
Конный памятник Людовику Тринадцатому. Выхожу на улицу Сент-Оноре, осматриваю церковь. Потом Латинский квартал, термы Клюни, бутылка вина «Барон де Лестаг» из магазина «Никола».
На следующий день – часовня Сент-Шапель. Сине-вишнево-золотая готическая сказка.
Мрачноватая старинная тюрьма Консьержери. Билеты в часовню Сент-Шапель и в Консьержери, лучше брать вместе – дешевле обойдется. Вход – через Дворец Правосудия. Захожу в Консьержери. Зал Гвардий, зал вооруженных людей, кухня. Поднимаюсь на следующий этаж. Камера королевы Марии-Антуанетты с ее восковой фигурой в весьма скромной одежде. Восковых фигур много – узники, тюремщики. Кабинет с фамилиями и именами жертв якобинского террора. В том числе, и развязавших его – Робеспьера, Сен-Жюста, Дантона, Демулена…
Камера, где содержались депутаты-жирондисты – двадцать один человек, гильотинированные также как король и королева. Выхожу во двор, где все узники прогуливались. Замок да и замок. Только стены высокие.
В Латинском квартале падаю за столик в кафе, съедаю луковый суп, пью вино. Прохожу мимо бистро Одеон. Еще 1900 года.
Фотографируюсь у деревянного моста у Нотр-Дам де Пари. Фонтан сфинкс с водой изо рта и колонна с золотой женщиной.
Дивный парижский закат над Сеной царствует минут двадцать. Непередаваемая красота!
Подсветка отеля дю Лувр. Площадь Мальро. Фонтан. Магазин «Никола». Стенд с флакончиками для духов.
На следующее утро – кладбище Пер ла Шез. На синем небе – трассы самолетов. Вид – словно белые кресты. Нашел могилу Марселя Пруста. Постоял у стены коммунаров. Могилы Мольера и Ла Фонтена.
Через Академию Поэзии я познакомился по Интернету с поэтом и журналистом Виталием Ильичем. Он долгие годы живет в Париже – очень умный и тонкий человек.
Созвонились. Он предлагал встретиться у фонтана Сен-Мишель, я – у своей любимой ложной акации Робинии, помнящей д,Артаньяна. Виталий Ильич сказал: «Николай, я не знаю, где находится самое старое дерево Парижа, а где фонтан – знаю». Кстати, и дерево и фонтан находятся неподалеку. Дерево – в сквере Вивиани рядом со старейшей церковью Сен-Жюльен-Ле-Повр.
Виталий Ильич – бодрый, энергичный человек за шестьдесят, с лысой головой и умными глазами, насмешливо глядящими из-под очков. Прогулку начали от сквера Клюни у музея Средневековья. Постояли у памятника Мишелю Монтеню, потом дошли до дома, где когда-то жил Осип Мандельштам. На этом доме установлена мемориальная доска поэту, что для французов, кстати, не очень характерно. Около университета, где преподавал Иосиф Бродский, зашли в кафе и за столиком на улице пропустили по бокалу Мерло.
Зашли в два магазина русской книги. В магазине на улице Сент-Оноре с удивлением обнаружил всероссийскую антологию бардовской песни. Я показал продавцу Лиле опубликованный в нем свой текст. Познакомились. В этом магазине проходят творческие встречи с писателями. Виталий Ильич долго водил меня по старому Парижу и Латинскому кварталу. Он открыл для меня серию винных магазинов «Nicola». В них была 20% скидка на вина Бордо. Дивные напитки.
Я давно мечтал посмотреть знаменитое и самое старое кафе Парижа «Прокоп». Благодаря Виталию Ильичу мечта осуществилась. Открытое в 1686 году, это кафе помнит Бомарше, Дидро, Робеспьера, Дантона. По дороге Виталий Ильич открыл для меня парижские дворы. Таких живописных дворов, наверное, нет нигде в мире. Это настоящая симфония с голубыми нотами окон, серебристыми нотами крыш, белыми нотами стен. Узоры плюща по стенам удивительно органичны. На парижские дворы можно любоваться бесконечно. Посидели у моста с видом на Собор Парижской Богоматери.
Виталий Ильич работал долгие годы на международном радио Франции RFI – вел новостийную программу и литературную передачу «Литературный перекресток». Идея записи на радио моих стихов возникла сама собой. Тем более, что через полгода он собирался уходить на пенсию. Из моей книги «Ходики дождя», Виталий Ильич выбрал шесть стихотворений: три о Томске, три о Париже и сориентировал, как доехать завтра до международного радио Франции.
Виталий Ильич просил подойти к шестнадцати часам, но приехал я туда к одиннадцати утра. Нашел огромное круглое здание «Радио-Франс». От станции метро по авеню Президента Кеннеди быстрым шагом идти минут двадцать. Это квартал Пасси, его южная часть. Мне давно хотелось погулять по этому району, зайти в бесплатный (что немаловажно для бедного туриста) музей Бальзака. В Париже есть еще несколько бес платных музеев: Карнавале (истории Парижа), Коньяк-Жэ (я в них был), Адама Мицкевича и т.д.
Уютный домик знаменитого писателя с садом и бюстом работы Родена. Посидел на лавочке. Видно турецкое посольство. Раньше в этом доме была психиатрическая клиника. В ней когда-то лечился Мопассан.
В марте в Париже все цветет. Полюбовался на дом Кастель-Беранже работы одного из создателей стиля ар нуво, архитектора Гимара. До трех русских изб построенных к всемирной выставке 1867 года не дошел - далеко, повернул обратно, смакуя каждый свой парижский шаг.
Здание «Радио-Франс». Дверь F. На первом этаже - только один улыбчивый полицейский. Звонить по внутреннему телефону не пришлось – Виталий Ильич ждал. Поднялись на пятый этаж. Он объяснял на ходу: «Это радио Китая. Здесь вещают на Японию. Тут - на Италию». Небольшие комнаты с двумя-тремя сотрудниками. Дошли до русского радио. Виталий Ильич сориентировал по вопросам. Закладки на нужных страницах книги я сделал загодя. Поднялись в студию. Двадцать минут было в нашем распоряжении. Минут пять подождали и передача началась. Никогда я не был таким счастливым. Запись прошла без сучка, без задоринки. По окончании спустились в кабинет. На компьютер все уже было передано, и сотрудница делала правки. Виталий Ильич предложил сходить с ним, посмотреть, как он будет вести программу новостей. Посмотрел. Он - профессионал экстра-класса. Ничего не скажешь.
Спустились на первый этаж. Зашли в кафе. Виталий Ильич взял для меня бакский пирог (удивительно вкусный), кофе и йогурт в керамическом стаканчике. Я смел все в момент, а стаканчик оставил на память. Вышли на улицу. Журналист сделал фото, и мы по авеню Президента Кеннеди пошли вдоль Сены. На уровне Эйфелевой Башни расстались.
Я летел по Елисейским полям как на крыльях. Это фигурально. А в буквальном смысле, из Парижа предстояло улетать завтра – срок моего тура заканчивался.
Надпись на стаканчике в переводе на русский язык – запах (вкус) прошлого (Saveur d, Autvefois). И вправду, вкус у йогурта особый, старину напоминает.
На следующий день – квартал Пасси. Нарциссы, красные серьги на тополе у Сены.
Я равнодушен к водке (после сорока понял - свою цистерну уже выпил), но очень люблю вина. Тем более, что на вина Бордо была двадцатипроцентная скидка, а если очень тонким вкусом не обладаешь, (духи «Шанель» по запаху по номерам не отличаешь), то хоть вина за четыре евро, хоть за сорок - бархатистость Бордо остается. Вот и брал я помаленьку каждый вечер по бутылочке Бордо за три-четыре евро. В магазинчиках серии «Никола». Увы, посещение винных магазинов Парижа сыграло со мной злую шутку.
Вечером я купил трехлитровую коробку Бордо. Завтра днем предстояло улетать, но сегодня весь вечер и вся ночь Парижа были в моем распоряжении. Необходимо было отметить запись на радио и весь мой парижский вояж.
Через Лувр, мимо Комеди Франсез, мимо фонтанов площади Мальро прошел к Опера Гарнье. Пожилой араб жарил на большой круглой жаровне каштаны. Жареные каштаны лучше брать в районе бульвара Клиши и площади Пигаль – там они на два евро дешевле. Но пилить туда пешком сорок минут только ради каштанов как-то не хотелось. Взял пакетик горячих каштанов, еще раз подошел к Опера Гарнье. Показалось, что с крыши мне подмигивает Эрик - призрак.
Полюбовавшись вечерним закатом, пошел в свой отель «Централь». И в своем номере потихонечку, под жареные каштаны, два литра Бордо выпил.
Утром с новым русским из Москвы под сыр Бри – допил. Потом подъехало такси и увезло меня в аэропорт Шарль де Голль.
Аэропорт Шарль де Голль находится в двадцати семи километрах к северу от Парижа. Аэропорт Орли – шестнадцать километров к югу от столицы Франции.
К моему ужасу, в аэропорту мне не дали сесть в самолет, а два улыбающихся полицейских препроводили в каталажку, судя по всему – французский вытрезвитель неподалеку от аэропорта. Я в российский то вытрезвитель никогда, слава Богу, не попадал…
Натуральная камера. Четыре метра в длину, четыре – в высоту, метра полтора в ширину, темно. Свет – достаточно тусклый, только из коридора через верхнюю решетку на двери. В правом углу – отхожее место. Не кормят. Попить из крана дали только после моих настойчивых просьб. Шнурки, ремень, очки – забрали. Каменная кровать с деревянным настилом. В районе головы – кровать приподнята. Два покрывала. Ночью гудят самолеты, а я с тоской думал, что мой самолет улетел. Вспоминал замок-тюрьму Консьержери и несчастных, что туда попадали.
Сутки проторчал я в этом заведении. Когда выпустили - ситуация была скверная: ноль на сотовом телефоне, два евро и мелочь в рублях в кошельке. Оптимист полицейский выдал мне все до копеечки. По-русски и по-английски, полицейские, кстати, не говорили.
Терминалы аэропорта Шарль де Голль – внушительные. Расстояния между ними – тоже. На специальной электричке ехать приходится. Стал просить дать мне сделать звонок по сотовому телефону. С пятой попытки какая-то португалка (дай Бог ей здоровья) дала позвонить. Связался с туристической фирмой. Выслушал хай. Сказали, что если не успел зарегистрировать сумку – ее могли взорвать.
Волосы мои поднялись дыбом! Четыре сувенирных бутылочки ликера «Шамбор», кальвадос, полусладкие вина – и это все взорвать?!
Слава Богу, я свою сумку вчера успел зарегистрировать. В багажном отделении сумку мне выдали. Уже хорошо. Дошел до стойки Аэрофлота. Долго объяснил ситуацию. Милая девушка по имени Сабрина поменяла билет. Сел на лавку и часов восемь прождал самолет. Самый большой страх был – чтоб изо рта вчерашним алкоголем не пахло. Хотя это уже была перестраховка.
В Москве рванул в ЦДЛ в нижний буфет и к моей великой радости встретился с друзьями. Ночь провел в доме творчества Переделкино а утром рванул в аэропорт. И в свой город.
Глава 18. СМОЛИН. ОКТЯБРЬ 2009 ГОДА. РИМ
Мой друг Ира – знаток иностранных языков - списалась по Интернету с Центром русской науки и культуры в Италии. Возглавляющая его пожилая Варшавянка – председатель центра – пригласила нас с Ирой в Рим, для проведения двух наших совместных концертов под названием «По дорогам менестрелей».
Все на свете выполнимо, если подойти к делу с душой. Мы с Ирочкой – очень недурственная команда. Мы провели совместно в своем городе восемь вечеров. На разных площадках. Первый вечер был в 2006 году. Ностальгия по Франции в которой я был, а Ирочка еще не была. Этот вечер по многочисленным просьбам повторился. И потом пошли выступления в библиотеке «Сибирская», в малом зале Политехнического университета и других местах.
Я пристыковал свой отпуск к нашему вояжу. В последний день перед отъездом в октябре 2009 года, послушал открытие Клюевских чтений в областной библиотеке, потом выступил в МКЦ ТПУ с номером «Золотое Руно» совместно с Барселонкой: моя песня и исполнение, ее танец. С этой красавицей у меня очень интересное творческое содружество. Потом – домой, вечером - в газель и в Новосибирск. Самолет до Москвы, переезд из Шереметьево 2 в Шереметьево 1, оттуда – в Рим.
Нужно было видеть счастливое лицо Иры, когда приземлялся самолет. Ради одного этого следовало лететь в Рим. Прилетели мы вечером.
С первого взгляда понять этот город я, естественно, не мог. Но со второго – на следующий день – понял. И понял моего двойного тезку Николая Васильевича Гоголя, долгие годы жившего в Италии. И, похоже, влюбился я в этот город на всю оставшуюся жизнь.
Меня иногда называют авантюристом. Доля авантюры есть в любом деле. Но только доля. Когда все продумано до мелочей, просчитан каждый шаг, каждый евроцент – нужно действовать.
Встретила нас в аэропорту подруга Иры, итальянка Сара – чудесный человек, очень недурно знающая русский язык. Ее отец пригласил в машину, и покатили мы в город. Меня определили на постой в монастырь. В женский. Улица Номентана. Сейчас кризис и монашки сдают за относительно невысокую цену номера в гостинице при монастыре. Старушка выдала ключ, Ирина и Сара провели меня на второй этаж в десятый номер, попросили ни к кому не приставать и мы распрощались до-завтра. Итальянский язык я знаю, как и французский – нулево. Келья оказалась очень недурственной – высокие потолки, окна, душ. Немного напрягало распятие над головой и изображение Мадонны на стене, но потом я нашел в этом свой шарм. Изрядно подустав с дороги, принял душ и залез в постель. И вырубился.
С утра, оставив гитару и ноутбук в номере, пошел знакомиться с Римом. Какие в этом городе замечательные парки! Вот парк вилла Паганини. Огромные сосны с шарообразными кронами, очень крупные шишки. Культурные собаки, культурные хозяева. Купил вкусный гамбургер с сыром и брокколи, налил еще в гостинице в бутылочку воду (вода во всех кранах и фонтанах Рима питьевая) и сел на лавочку. Важные вороны пролетали мимо, изредка опускаясь, чтобы порыться в мусорном бачке.
Перешел через дорогу в другой парк – парк Торлония. Остановка автобусная, кстати, напротив монастыря так и называется - Вилла Торлония. Парк Торлония вообще чудесный. Пальмы, кипарисы, оливковые рощицы, павильоны, бассейн. Принадлежал этот парк, говорят самому Муссолини. Я долго ходил по парку и фотографировал. Скоро должна была приехать Ирина. Час жду – нет. Совсем забыл, что время на час сдвинулось – переход на зимнее время. Дождался Иру и Сару. Ирина от долгого хождения по Риму устала. Сара уговаривала: «Ирочка, ну еще одно последнее старание…».
Мы съездили на вокзал Термини и там недурно поели в ресторанчике самообслуживания. Сара помогла приобрести телефонную карту, я положил на нее пять евро, и жизнь стала еще прекраснее.
Начиная со следующего дня, я выбирал по карте какой-нибудь храм или памятник культуры и методично его обследовал. Как забыть собор святого Павла, храм Марии Девы, площадь Испании, народную площадь, фонтан Треви, фонтан Наяд…
А Колизей и старый город с аркой Тита и аркой Каракаллы по которому взахлеб гуляли с усталой, но такой счастливой Ириной?! А потом дивно сидели в баре около Колизея, ели пиццу с вкуснейшими морепродуктами (фрутти ди маре) и запивали красным вином. А вечером фотографировали все подряд, пока не остановил полицейский – Ира по ошибке стала снимать здание Полиции. Попросили стереть. А на следующий день я пошел смотреть церковь Санта Мария Маджоре и еще один парк. Потом встретились в Римском университете с Варшавянкой, попили кофе, она провела по аудиториям, показала библиотеку.
На следующий день 30 октября выступили в зале иностранных языков, было шестнадцать зрителей. Сотрудник университета Марио подключил диск с нашим концертом 2007 года для проецирования на экран. Ирина очень хорошо ведет программы и красиво читает свои стихи – как на русском, так и в переводе на французский и итальянский языки. Среди гостей - даже бывшие студенты Ирины. Познакомился с Любой – журналистом и туроператором. Концерт прошел недурно, судя по аплодисментам и добрым надписям на афишах. Потом поехали в район Пантеона, где осмотрели выставочный зал – галерею Ла Пиния. Там открывалась выставка итальянских художников. Познакомились.
Оттуда заглянули вначале в магазин-мастерскую к портнихе Наталье Ивановне, затем в ресторан «Агриппа», где паста с морепродуктами была также весьма недурна. Официант-болгарин знал русский язык.
На следующее утро я приехал на площадь Венеции и пошел в район Пантеона. Очень красивая площадь Навона, где расположились художники и толпами бродят туристы.
В галерее за два часа до выступления, с ужасом понял, что гитара не строит. Вообще. Или размокла. Или Рима испугалась. Я попросил Сару помочь, мы вышли на улицу, где уличные музыканты, отец с сыном играли. Сара попросила мальчика-музыканта помочь подстроить мне гитару. Но, настраивая, он порвал нижнюю струну. Кошмар! Потом мы пошли с ним по улице, где не так шумно и он связал струну и кое-как подстроил. Я попробовал сыграть, но толку было мало.
Гитара объявила бойкот. Благо у меня было три минусовки уже записанных с музыкантом песен. Программу с Ириной строили как обычно, на диалоге наших стихов и песен. И когда заиграла первая минусовка и я запел, то понял, что значит петь в старинном итальянском здании возрастом в несколько столетий – акустика просто божественная. Это такое удовольствие!
Я спел все три песни, сорок человек публики – итальянцы и русские восторженно принимали. Вечер прошел на ура. Потом был фуршет, подготовленный заботливой Варшавянкой, потом Ира с друзьями ушли, а мы – Варшавянка, юрист Таня, я, Наталья Ивановна пошли в кафе, столы на улице в котором подсвечивались огнями. Милые итальянские соотечественницы заказали четыре разных сорта пиццы и вино. А потом…
Потом мы пошли в ночной театр к сеньору Энцо. Часам к десяти вечера. Этот человек держит свой театр сорок три года. Мы пришли чуть раньше основного спектакля. Энцо показал Ванде, Тане, Наташе и мне подземный этаж – еще древнеримских времен. В театре много маленьких залов и зальчиков. На любой вкус и аудиторию. А потом был Праздник песни протяженностью в три часа. До часу ночи! Сеньор Энцо дал гитару и мне. И я пел свои песни «Барселону» и «Нежность». А какие песни пел он сам! Таких прекрасных мелодичных песен я давно не слышал. А потом мы пели общую песню. Таня и Варшавянка ушли чуть раньше.
Когда с Наташей вышли на улицу - ярко горела луна. Был Хэллоуин. Разукрашенная шумная молодежь проходила мимо. А потом с Наташей, которая согласилась меня приютить, пошли в ее мастерскую, и женщина постелила мне на широком раскройном столе. Над моими ногами сияла старинная хрустальная люстра, и чувствовал я себя просто замечательно. Этот рай продолжался до шести утра, когда затрезвонил мой сотовый. Ирина спрашивала:
- Коля, ты где?
- Я в районе Пантеона.
– Ну, ты даешь! Что ты там делаешь! Монашки беспокоятся.
- А что беспокоиться? После одиннадцати вечера они все равно не принимают - хоть из пушки стреляй. Дверь железная. Но зато беспокоиться всю ночь будут.
Утром попили чаю с норвежским хлебом, напоминающим нашу медовую ковригу, и Наташа сориентировала, как пройти правильно к автобусу. Даже проводила немножко. Расцеловались. Она приветственно махнула перчатками:
– Приезжай!
Но был спортивный праздник, марафон и улицу перекрыли. Дошел до Колизея, доехал на метро.
Вечером пошел в Ватикан к собору святого Петра. Там встретил Варшавянку и Любу, походили по собору. Потом с Любой - в кафе, потом - в еще одно кафе где она взяла интервью и я пошел в монастырь. А утром – на вокзал Термини и в аэропорт Фьюмечино. Чуть не опоздали с Ириной в самолет, мечтая за чашкой кофе - как хорошо не работать, а заниматься только творческим трудом. Только бы успела электричка! Успела…
Через три минуты как вошли в самолет, он взлетел.
Глава 19. СМОЛИН. МАРТ-АПРЕЛЬ 2010 ГОДА. ХУРГАДА
Однажды зимой посмотрев из окна на оснеженную лиственницу, ахнул – на ней, словно выросли алые причудливые живые плоды. Снегири.
Откуда, из какого ближайшего леса прилетели эти чудо-птицы? Украшение области. На ветви держится крепко, может даже зависать спиной вниз. В марте вьет в лесу круглое, как чаша гнездо, обычно на ели, вблизи тех мест, где кормится.
Красиво то красиво, но захотелось на юг. Потому что я, в отличие от снегиря, стал зимой испытывать потребность в тепле.
По Интернету Ира списалась с Египтом. С Хургадой. Нас приглашала русская школа. Я разделил отпуск на две части и решил поехать в марте. Ира не смогла. Она дала мне координаты этой русской школы и ее директора Лотты.
Я прилетел в Москву и встретился с Певцом. Он жил на частной квартире и любезно дал мне возможность несколько раз переночевать. Мы заходили с ним в РАО – российское авторское общество, в нижний буфет ЦДЛ – центрального дома литераторов и во многие другие места.
В этот раз я не сходил в свой любимый театр оперетты, куда хожу во все свои приезды в Москву. Я страстно люблю этот жанр. Несколько раз удавалось попасть на концерт солистов театра оперетты, где Татьяна Шмыга блистательно пела с Герардом Васильевым дуэт Сильвы и Эдвина, бисируя несколько раз. Она так пела «Помнишь ли ты?» в свои восемьдесят лет, что на глаза наворачивались слезы.
В этот раз в Театре Эстрады было прощание с певицей Валентиной Толкуновой. Певец ходил на похороны. На следующий день был концерт Ольги Зарубиной. Я пришел. Певец со своим продюсером меня ждали.
Душой отдохнул. Потом купили с Певцом французского черносмородинового ликера из Дижона, две бутылки шампанского и кирнули. Сделали напиток Кир. Как в Дижоне. Помянули Валентину Васильевну, обсудили концерт, поговорили. Жизнь продолжалась.
Я попытался пристроить свой родимый, второй по счету, диск, который записывал в своем городе полгода с самым лучшим аранжировщиком, вложив в него всю душу, на бесплатное радио. Девушка по телефону обрадованным голосом сказала, чтоб я подождал внизу, пока она выйдет. Ждать пришлось долго, а скамеек у них не было. Наконец она спустилась, взяла диск и сказала перезвонить завтра, когда придет человек, занимающийся распределением записей в эфир. Я позвонил, она ответила, что он вышел, но скоро будет. Я позвонил еще раз. Он был на совещании. В третий раз позвонил. Он куда-то выехал, но скоро будет. Короче, после восьмого звонка я понял, что если они не выбросили мой диск в урну, то это хорошо.
Певец записывался в Москве и вбухал в свой диск и в презентацию его миллиона полтора спонсорских денег. Я сопровождал его на другие – платные радиостанции. Он также ждал внизу, а когда спускалась девушка, давал ей, кроме диска – бумагу, за подписью своего продюсера. Хотя толку все равно было мало. Видимо, нужны были другие деньги.
Зато я выступил в Болшево под Москвой. Принимали в областной библиотеке очень хорошо, все книги и диски раскупили, напоили чаем с бутербродами. Организовала Юля – мой старый друг.
Красная площадь. Столовая номер пятьдесят семь. Очень вкусно готовят, по московским ценам не так дорого. И аромат хрущевско-брежневских времен. Газированная вода из автомата, виноградный сок из воронковидных сосудов.
С Белорусского вокзала на экспресс. Едет он в аэропорт Шереметьево. Долго ждали газель. И когда реально стало казаться, что самолет улетит без нас – долгожданное транспортное средство подъехало.
Лечу в Хургаду. Со мной в самолете по соседству молодая женщина тоже по имени Юля с дочкой Полиной. Египет. До этого я в арабских странах не был. И вообще, в азиатских странах, кроме Киргизии и Казахстана (на пять часов двадцать пять лет назад в Алма-Ату заглянули) не заезжал. Народу в самолете очень много – чтоб его заполнить, отменили несколько рейсов.
В аэропорту Хургады проставили визу. Долго ехали на автобусе по городу. Турфирма Пегас. Представитель – некий Георгий.
Я брал не пятизвездочный отель, а три звезды с плюсом. Санаторий «Десерт Инн». В Интернете разные высказывания о нем. И плохие и хорошие.
Напротив корпус другого санатория – «Самака бич». Но в этой же системе.
Администратор в оранжевой униформе повел меня в номер.
Одноэтажные корпуса. В номере не было ни туалетной бумаги, ни телевизора, ни стаканов.
Ночью выяснилось, что летают комары. Много.
Ночью я попытался соорудить из простыни типа шалаша но, увы. Намучившись, поспав часа два, вышел на свежий воздух.
В холле отеля попросил другой номер.
Туалетная бумага появилась. Комаров не было. Телевизора и стаканов тоже.
Время завтрака с семи до десяти. Время ужина – также с семи до десяти вечера. Я при оформлении тура брал завтрак и ужин, не включая обед. Полупансион.
Завтрак «шведский стол» понравился. Я не привередлив. Холодный каркаде, сок манго, огурцы, помидоры, булочки с маслом, медом и джемом. Четыре вида салатов. Рис. Фасоль. Омлет.
Наевшись, пошел к морю. Надо было пройти через бассейны нашего санатория, выйти к Самака Бич, пройти сквозь него и вот оно – Красное море.
Голубые бассейны. Пальмы. Птицы в клетках. Кустарники с белыми, желтыми, малиновыми цветами. Фонтаны. Желтый корпус санатория.
Пляж. Море. Грибки.
Юркий арабчонок принес матрац. Попросил денег. Я отрицательно помотал головой. В Хургаде много жуликов. По-русски арабы говорят хорошо, вкрадчиво, без акцента, ловят интонации. Делают деньги на всем.
Синее небо. Голубая вода. Две белых цапли с хохолками.
В первый день забыл о том, что кожа у меня не бронзовеет, а краснеет. Два раза искупался. Сгорел. Залез в свое бунгало и не высовывался до вечера, когда становится прохладно.
Пошел по вечерней Хургаде. Арабы навязчивы. Лезут, что называется, в душу.
Санаторий Гранд Ризорд. Три фонтана. Кожаные стулья, соединенные по два. Неожиданно запросились наружу стихи. Хорошо пишется.
Ночью пришел в отель. У своего номера увидел птицу типа козодоя. Сфотографировал.
Холл в нашем санатории просторный. Зеленые диваны. С представителем фирмы Дмитрием – рыхловатым в очках - долго разговаривали о местных достопримечательностях. За что платить, за что не платить.
Но одну туристическую поездку сделать было необходимо – деньги я отложил. Египетские пирамиды.
Попробовать он советовал си фут – рыбный суп. В ресторане «Стар фиш».
В два часа ночи меня взял автобус. Взял на ресепшене сухой завтрак. Дорога в Каир. Ветер. Пожухлые пальмы. Едем на автобусе турфирмы Пегас. Название для меня приятное. Гид называет нас хабибушки.
Раннее утро. Перекусили в летнем кафе сухим завтраком и едем дальше. Вдоль Красного моря. Везде строительство.
Нил довольно серая, хотя и широкая река. Живут там крокодилы или нет – не знаю. Сфотографировался на зеленом мосту. Внизу проплывали пароходики.
Египетские пирамиды. Автобусы. Туристические группы. Верблюды. Ишак. Купил три футболки, килограмм желтого чая.
Фотографируюсь на фоне пирамид. Смотрю на памятник Сфинксу.
Минареты. Фабрика масел. Слушаем лекцию женщины средних лет. Взял «Рамзес», «Цитрусовое» и «Барака» (бронхит лечить).
Фабрика папируса. Показывают – как обрабатывается папирус. Купил закладку. Древесная акация у музея. Толпа народу. Множество статуй из захоронений фараонов.
По возвращении в отель несколько дней пытался дозвониться до Лотты. Оказалось – она сменила номер. Дозвонился.
Договорились встретиться. Черный Фольксваген подъехал к отелю. Когда увидел черноволосую красавицу – обомлел. В сорок два она выглядит на двадцать восемь.
Повезла в свою школу, где она директор. Двухэтажное здание. Классы небольшие. Три-пять учеников. Русская школа в Хургаде. Зеленая лестница. Фонтан. Подарил свою книгу, диск и миниатюрную антологию. Закусили беляшами с чаем. Продумали – как я выступлю. Показал на компьютере фото видов природы и архитектуры, чтоб слайды пустить.
В машину сели еще две учительницы. Лотта поставила мой диск.
- Какие приятные песни. А кто автор?
- А вот он сидит.
Ахи, охи. Но было приятно.
Мой номер в отеле - 329. Каждый день я покупал литровую коробку сока манго и соленый миндаль.
На пальмах в Самаке Бич – сосуды и корзины.
Я хотел наконец-то попробовать египетский рыбный суп. Очень люблю уху. Лотта дала мне такую возможность. Водит машину она отменно. Зашли в магазин, где купил более дешевые сувениры и восточные сладости в другом магазине. Уложился в двадцать долларов.
Мы ехали по золотисто-вечерней Хургаде. Осмотрели старые и новые районы. Из-за кризиса – дома – в полуфабрикатном состоянии. Заглянули в ресторан «Стар фиш». Рыбный суп - состоит из четырех видов рыбы, крабов и кальмаров. Лимонный, точнее лаймовый напиток. Хлеб с кунжутом – эйш. Баба Гануб – закуска из кунжута (соус).
На площади русские названия. «Не проходите мимо». «Елки-палки».
Наконец настал день моего выступления в школе. Учеников человек сорок. Четверо учителей. Я читал, пел под гитару. Слушали очень внимательно. Даже подхлопывали и подпевали. Поужинали: «Оливье», печень с рисом, компот из лимона.
А в восемь утра я рванул к ресторану Литтл Будда. От него отходит двухэтажная яхта «Принцесса Тамара» на райский остров. Вода сказочная – теплая и бирюзовая. Лотта обещала подъехать позже. Сказала, что должна подойти женщина в голубой бандане.
Туристы подходили, но женщины не было. Наконец, подошла. Зовут Светлана. Работала когда-то у Лотты в школе преподавателем физкультуры. Теперь работает на яхте. А вот и Лотта.
И Лотта, и Светлана любят купаться и плавать. Я их понимаю. Красное море. Мимо проплыла яхта «Маша-Наташа».
К яхте привязана лодка. Над ней летают чайки. Приплыли на Райский остров. Действительно райский. Песок с мелкими ракушками. Синяя вода.
Деревянная отделка яхты. Часы в виде якоря. Золотистая салфетка. Сиденья красные с узорами.
Лотта, Светлана и туристы плавают в Красном море. Остров Малый Гифтун.
Кораллы.
На острове Бенигибаль женщины уговорили меня спуститься на воду. Жилет, маска, трубка. Медленно спускаюсь в воду.
Плыву. Светлана держит мою правую руку. Смотрю на лимонных рыб, на мурену. Минут через тридцать я попросился обратно. Светлана достала на яхту две большие ракушки. Сфотографировались с ними, и она их выбросила обратно в воду. Брать их запрещено.
Приплыли обратно к берегу. Древесная акация.
Лотта сказала, что у нее есть заветная мечта – чтобы кто-нибудь написал для школы гимн. И посмотрела на меня. Я улыбнулся, но ничего не сказал.
На следующий день проспал как убитый одиннадцать часов. Потом два дня продолжал загорать и плавать. Только загорал теперь не больше тридцати минут. Покупал воду в пятилитровых пластиковых сосудах. Вечерами сидел у трех фонтанов. Однажды три сухопарых немки в очках как сели рядом, да как закурили одновременно – пришлось пересесть.
И однажды меня прорывает. Запершись в своем бунгало, я пишу подряд без остановки шесть стихотворений. И о Лотте. И о Светлане. И о России. Это настоящая Болдинская осень, точнее весна. Вот пробиваются слова. Слова гимна. Гимна школы.
Когда протянул ей кипу исписанных листков, она обомлела. Говорил об оплате, намекая, что один квадратный метр земли в Египте я бы купил, если оплата за него будет за гимн. Лотта смеялась. Она оплатила мне экзотическими маслами. Шесть сортов для меня взяла. Всем трудно.
Еще раз едим с Лоттой рыбный суп. В аквариуме плавают экзотические рыбы. Заезжаем на остановку, берем клубничный и тростниковый соки – еще одно приятное напоминание об арабском курорте. Лотта показывает мне Хургаду: Мэмши – отельная линия, Саккала – туристический центр, Дахар – центр для местных жителей.
Лотта смотрит сияющими прекрасными глазами, и мы целуемся на прощанье.
- Надеюсь, не жалеешь, что в Хургаду приезжал?
Я перебираю ее пальцы.
- Не жалею. Ни единого дня не жалел. Ни единой минуты.
Мы договариваемся увидеться, если получится, в будущем году. Фольксваген скрывается за поворотом.
Глава 20. БАРСЕЛОНКА
Как обычно Смолин проснулся от будильника, который почти сорок лет будил его, начиная с детсадовских времен.
В автобусе Николая кто-то похлопал сзади по спине. Он обернулся и увидел Светлану. Когда-то учились в одной группе университета. Она долгие годы пыхтела в институте кедра, была весьма въедливой, но справедливой. На душе отчего-то стало приятно. Улыбнулись друг другу, но через пару остановок надо было выходить.
Смолин как обычно дошел до четырехэтажного здания на улице Шевченко 17. От проспекта Фрунзе мимо памятника Семье с колоннами, мимо памятника Волку из знаменитого мультфильма «Жил-был пес». Обычно возле этого памятника сидели либо бомжи, либо дети. В этот раз никто не сидел. Когда двадцать с лишним лет поднимаешься по одной и той же лестнице – испытываешь странные чувства.
Последний год Смолин страстно хотел уволиться. Творчество захватывало полностью. Странные реформы в лесном хозяйстве потихоньку вытесняли романтиков этого дела. Пришло прагматичное время. Лесхозы ликвидировали, как пережиток ушедшей эпохи социализма. На лесозащиту возложили массу работ, сходных с лесоустроительными – угрюмые, скучные и нудные. По полгода приходилось работать в лесу.
Удерживал от ухода только кризис. И зарубежные туристические поездки, которые начальник отдела Николай Васильевич Смолин мог себе позволить на 2 недели, чтоб полгода - год затягивать поясок. Продукты покупал на самом дешевом рынке или в оптовых магазинах. Верная Надя терпела четвертый год, но на еду хватало. Смолин был ласков и спокоен отчасти от наследственной гипертонии, отчасти потому что уставал на работе и спорить не любил.
Смолин все время анализировал. Глупо было бы уходить, отработав двадцать три года на одном месте и получая в настоящее время по высшей ставке четвертого уровня первой категории. Надоедала начальственная неврастения, постоянный страх начальства по поводу лишения премий. Хотелось заниматься чистым творчеством, но в провинциальном городе на это прожить не было возможности. Приходилось готовить запасные аэродромы.
Надо было заработать хотя бы право на минимальную пенсию. Год лаборантства, двадцать три года лесной работы – до четверти века оставались совсем пустяки. Смолин уже гласно и негласно считался ветераном. Но и этого было мало. Последние три года, ежемесячно, с каждой зарплаты, львиную долю, Николай Васильевич откладывал на книжку, понимая, что слабеет здоровье. И этого было мало.
Помимо книги, изданной в Москве в 2008 году и диска, записанного в 2009 году, вышло десять публикаций в журналах и альманахах по всей стране. Матрицы книги и диска были в ноутбуке и на флэшке. А значит – всегда можно было допечатать тиражи, когда имеющиеся разойдутся.
По линии культуры он участвовал почти каждую неделю в каких-то концертах и вечерах, его везде звали. Многие талантливые люди города умерли, кто-то уехал в Москву и на немногих оставшихся звезд был спрос.
Кстати, обмывали золотую есенинскую медаль и удостоверение члена-корреспондента Академии Поэзии Николай Васильевич и Певец в кафе «Фуд-мастер». На собрании Женя Алаев сказал, что Академия эта опереточная и поднял Смолина на смех. Это очень обидело Николая Васильевича. Сибирцев мог бы дать за это Алаеву в морду, а по поводу вручения удостоверения пил бы месяц. Увы, пришла другая эпоха. Смолин ничего не сказал Жене. А что говорить? Жесткий прагматик, Алаев стал литературным начальником. Однажды Женя подкинул Смолину творческий калым на весьма приличную сумму. А Николай Васильевич помнил добро.
Он успокоился вместе с Певцом. Последний налево столик, уютные диваны. Певец всегда старался сесть в ВИП отделе. Смолин вначале удивлялся, а потом привык и стал даже уважать Певца за целеустремленность. К этому моменту Певец стал лауреатом международного конкурса эстрадной песни, о чем написали с десяток средств массовой информации. Песню исполнял на стихи Смолина.
Песни Николай Васильевич писал как для других исполнителей, так и для себя. Постепенно Смолин нашел свою нишу, зная в лицо около двух сотен поклонников. А еще он полюбил. Неожиданно и сильно. Для себя он назвал эту женщину Барселонкой. Красивая цыганистая - она никакого впечатления поначалу на Смолина не произвела. Ну, танцует на уличном фестивале. Ну, дочь ее поет.
А потом 31 августа съездили небольшим коллективом (где была и Барселонка) в поселок Бакчар. Она услышала его песни со сцены у библиотеки, у стадиона, плясала под них на банкете. Потом пели всю обратную дорогу песни под смолинскую гитару, и так он прикипел к этой разбитной очень моложавой черноволосой красавице (на год его моложе), что вскоре – 9 сентября, за два часа написал «Испанскую» песню и посвятил ее Барселонке. Это был тот случай, когда совпало горизонтальное движение чувства и вертикальное движение творческой энергии с небес. И началось…
18 сентября на ЛИТО в Доме Искусств, Николай сделал премьеру песни в присутствии Барселонки. Ей многие стихотворцы города посвящали стихи. Только уровень их был не очень высоким…
Сердце сладко сжалось. Николай посмотрел в огромные зеленые глаза красавицы, голос набрал природный ревер и завибрировал от счастья…
Смолин так спел, что женщина подошла и прилюдно поцеловала его в губы.
Потом пошли с ней и несколькими прилепившимися поэтами по городу, пели песню во все горло. Танцовщица ее почти мгновенно запомнила.
У магазина «1000 мелочей» встретили Певца с двумя его друзьями, пошли в кафе «Ферганская кухня», где заказали замечательные свиные антрекоты, водку и стали бурно обсуждать предстоящий возможный клип на эту песню: костюмы, мотивы фламенко, свет, звук и т.д.
В субботу 27 сентября был праздник улицы Шишкова. Во дворе Дома Искусств поставили сцену-машину, ближе к концу вечера объявили выступление Николая. И он грянул «Испанскую»…
Вначале Барселонка танцевала под песню на асфальте, сочиняя по ходу свои танцевальные па. Потом, танцуя, поднялась на сцену и под последний припев легла на нее, распластавшись у ног Николая. Он был в красной рубахе, Барселонка в красном платье. Номер снимали зрители в пять фотоаппаратов. Бурные овации.
Потом компанией в шесть человек, сидели в кафе «Чайка», потом в кафе «Фуд-мастер», где под пение Певца Николай наплясался с возлюбленной до упада.
Песня оказалась на редкость удачной. Творчество поэта приобрело новую грань. А жизнь – новые краски.
На следующий день в зале Искусств Пушкинской библиотеки Николай и Барселонка вновь повторили номер на «ура».
2 октября на вечере поэтессы Компотовой в Доме Искусств под винцо и маринованные белые грибы, Николай опять рванул «Испанскую» и Барселонка начала танцевать. Потом они шли с Николаем до ее дома и у Лагерного сада опасно перебежали через дорогу.
4 октября она позвала Николая на осенний бал в Политехнический университет, где была бесподобна в белом платье с золотым парчовым поясом. За наряд получила одно из трех призовых мест. С Барселонкой, ее подругой Татьяной и ее другом индусом, пошли в гости к Смолину, где ели сваренный им борщ.
12 октября ходили с Барселонкой к ее подруге на улицу Мокрушина, где Смолин час пел. Сидели до двух часов ночи. Репетировали будущий творческий вечер Барселонки.
18 октября там же продолжили репетицию.
20 октября у Смолина дома. Он написал мелодию под стихотворение любимой.
21 октября в Доме Искусств отметили день рождения этой дивной женщины.
22 октября – дома у Смолина.
И так далее. Он спел эту песню на творческом вечере Барселонки в Библиотеке имени Пушкина в зале Искусств.
В литературных кругах города песня постепенно становилась брендом.
В зале университета, а также в киноконцертном зале «Аэлита», где часто дебютировали неизвестные молодые таланты города, дуэт вновь опробовал песню. И опять с успехом.
После этого Смолин всерьез задумался о видеоклипе. Но до этого песню надо было аранжировать. Николай созвонился с аранжировщиком и композитором Георгием. На квартире у него Николай напел песню под гитару. Георгий внес произведение в компьютер и, прощаясь, попросил перезвонить недели через две.
Через две недели Георгий скинул Николаю на флэшку чудесную аранжировку «Испанской» песни. Николай заплатил музыканту и показал «минусовку» трем друзьям, помимо Нади и Барселонки и все были единодушны – с такой аранжировкой песню не стыдно представлять и в Москве.
Позвонив знакомому барду, Смолин спросил координаты какого-нибудь видеооператора. Тот дал телефон. Так Николай Васильевич вышел на пожилого оператора Василия Григорьевича.
Тот три года работал на областном телевидении. Сейчас подрабатывал видеосъемкой свадеб.
Смолин расписал на бумаге возможную натуру и содержание будущего клипа.
Главное было – найти в их сибирском городе испанские места. Виды. Дома, похожие по архитектуре.
Вначале Смолин зашел к Барселонке. Она ездила в Испанию туристом и скинула ему на флэшку фотографии. Потом Николай пошел гулять по городу. Долго искал и нашел-таки подходящие дворы, дома и виды.
Потом они вместе с Барселонкой пошли по городу. Николай хотел, чтобы она посмотрела, удобно ли ей будет танцевать на такой натуре.
Кончался август. Со съемкой надо было поторопиться. Конечно, можно и не заморачиваться. Примитивно то на сотовый телефон записать видео – проще пареной репы, но на телевидение такую работу не предложишь.
Главное, чтоб состыковались свободное время Смолина, Барселонки, Василия Григорьевича, а еще – чтоб хорошая погода была. И теплая.
Ура! 30 августа у всех состыковалось время. С утра, правда, на небе шерстились облачка. Но днем по радио передали – без осадков.
Смолин взял гитару, ноутбук, заказал такси и поехал к танцовщице. Она прихватила два платья.
Главную натуру Николай нашел во дворе Дома Искусств. Самый первый дубль сделали еще до дождя. Но как только Барселонка стала повторять, по закону подлости, заморосил дождь. Пока было можно, Василий Григорьевич снимал, но когда капли посыпались нешуточные, пришлось прервать. Он отснял лежащую на скамье гитару, Смолина с ней. Второй этаж Дома Искусств выдавался над первым и в небольшом сухом закутке Василий Григорьевич отснял Барселонку с ее коронным номером – поднятием розы ртом с земли.
Потом дождь прервался, отсняли совместную проходку Николая и его возлюбленной. Она берет его под руку, и они идут от ворот Дома Искусств. Сын Василия Григорьевича довез счастливый дуэт до ее дома, где Барселонка основала парикмахерскую. Были отсняты: разговор Николая по сотовому телефону на улице и она, отвечающая ему, колдовавшая над волосами дочери. Потом она на камеру слегка подстригла Смолина.
Следующую съемку провели 12 сентября.
Потом он отснял ее в другом платье.
Но любовь то продолжалась. А значит – продолжались и песни.
Глава 21. ХЛОПОТЫ
Смолин не стал заморачиваться с базой данных сегодня – больно много было других дел. Посмотрел засохший сеянец кедра. Определил, что это повреждение жука черного корнежила. Проконсультировал коллег из Кемерово по питомникам. Коллег с Алтая проинформировал по болезням пихтовых лесов. Определил трех вредителей осины: осиновую минирующую моль, березовую подвижную тлю, березового синего блошака по запросу губернатора и ответил вопросов на сто своей подчиненной Али. Прединсультное состояние от стресса с диким прыжком давления осталось вчера – сегодня была только слабость.
Медленно шагая, пошел домой. После сорока лет, Смолин сам не мог понять – откуда взялась у него эта величавость и размеренность в движениях. Возраст.
Не на шутку встревожился Валера – друг-поэт из Кемерово 252 на 114 не хухры- мухры.
Подчиненные орлы-инженеры уехали в лес. 700 рублей на покупку репеллента от кровососущих насекомых для них сегодня в бухгалтерии на банковскую карту Николаю Васильевичу скинули. Он снял деньги и передал парням.
Смолин чувствовал усталость и удовлетворение одновременно. Его мечта, о которой он никому не говорил жила с ним. Бывшая любовь эсэмэсила из Анапы чтоб берег себя, нынешняя Муза справлялась о здоровье, верная Надя тушила мясо и делала летний салат. В принципе все было как надо.
По жизни Николай Смолин был домашним котом. Для него все люди делились на собак и кошек. Конечно, в жизни все было значительно сложнее, но Смолин сложностей не любил. А сейчас он выжидал. Караулил обстоятельства. Терпеливо. Как кот у мышиной норы.
На следующее утро прибежал шеф со студентом, попросил помочь тому в подборе материалов для дипломной работы. Вздохнув, Смолин пошел в архив. После сорока минут проработки бумаг, нужные были найдены. Смолин вернулся в кабинет и стал набирать на компьютере для замдиректора таксационные материалы. Но шеф, спустя два часа снова пришел и принес кучу сухих сеянцев. После реформы в круг обязанностей Смолина это не входило, но в лесничестве умоляли по старой памяти посмотреть – отчего они погибли. Смолин посмотрел сеянцы и буркнул:
- Болезнь. Шютте обыкновенное.
- С чего ты решил? – встрепенулся шеф.
- Апотеции – ответил Смолин и показал нижние сухие хвоинки с черными точками стадии развития грибной болезни.
Потом позвонила музыкант Анна, которая попросила быть поручителем при ее займе денег. По кредиту. Смолин терпеть не мог давать взаймы. И сам не брал. А тем более – стать поручителем. Пришлось мягко отказать, но пригласить на свой концерт попеть и пообещать чуть-чуть коньяку, до которого Анна была величайшая любительница.
Следом за ней обратилась за помощью Надя – сожительница Николая Васильевича, судившаяся со своими собственными детьми. Она просила пять тысяч рублей на адвоката. Но дело о разделе ее квартиры было сугубо ее домашним делом, а терять пять тысяч просто так Смолин не мог. Через день он уезжал в командировку, однако пятьсот рублей Наде оставил. Исходя из ста рублей командировочных в день. Это было жестковато, но на сто рублей в день с голоду не пропадешь, а Надя с детьми потенциально могла помириться, и необходимости в тратах не было бы. Потом Надя спросила, когда он будет и что приготовить?
- Картошки пожарь, пожалуйста – ответил Смолин.
Позвонила Барселонка. Спрашивала, когда они будут репетировать совместный номер. Едва Смолин, улыбнувшись, назвал дату и время, позвонила Ирочка по поводу их совместной поездки в Рим.
Смолин вновь сел к компьютеру, но набивать таксационную хрень желания не осталось. К тому же до конца рабочего дня осталось пятнадцать минут.
На Ирочку у Смолина были планы, он собрался ей спонсировать перелет туда - обратно. Три года назад Смолин делал ей предложение, но получил отказ. Сейчас Ира поумнела, погрустнела и вполне созрела для объяснений в любви под знойным небом Италии, где у них предстояло два совместных концерта. Ради этого Николаю приходилось карнать сберкнижку. Как писал Евтушенко «Последняя попытка стать счастливым». Смолин грустно усмехнулся, но факт оставался фактом. Наде пятьдесят пять. Вся ее негустая пенсия уходит на вражду-примирение с детьми. Как содержал ее Смолин, так и продолжал содержать. Последний месяц они спали с ним в разных комнатах. Надя приревновала его к Барселонке, потом – к Ире. Смолин с грустью замечал, что Надя постепенно слабеет физически и психически. У нее вырабатывалась подозрительность, что проявлялось в обычных бытовых разговорах. Вот и сегодня. Она жаловалась на сына. Смолин вспомнил, что в лесном хозяйстве очень хорошие люди работают, поэтому он и не увольняется.
- Ты что хочешь моих детей на лесоповал отправить – спросила она.
- С чего это ты взяла? – спросил Смолин, прихлебывая каркаде.
- А что это вдруг о лесе заговорил?
Надю прорвало. Она боялась, что родной сын упечет ее в сумасшедший дом, чтоб не делить квартиру, а установить над матерью опекунство. Это стало кошмаром Надиных дней и ночей. Николай не знал, как ей помочь, ибо ее сын был в обиде на мать. Не исключено, что из-за ее сожительства со Смолиным и переезда в его квартиру.
Потом она подошла к окну. Моросил осенний дождь.
- Давай, на Новый год приготовим гуся – сказала Надя.
Смолин запомнил ее просьбу, а потом, некоторое время спустя на Дзержинском рынке стал выбирать птицу.
Смолин любил этот рынок. Он был не очень далеко от его дома. Вначале нужно пройти по старому кварталу деревянных домов. Потом через Преображенский сквер, где стояла белая с золотым куполом Преображенская часовня памяти местных жителей, работавших на чернобыле. Летом здесь гуляли мамаши с детьми, сидели на скамейках пенсионеры. Выгуливали собак. Играли в шахматы. Один раз проводили конкурс дворовой песни.
Рядом с часовней росли две рябины. В тот год ягод на них было много. Смолин долгие годы ходил на этот рынок. Кажется, его держали азербайджанцы. Хотя время от времени торговцев обвиняли в обвесах покупателей, люди продолжали на него ходить. Цены на нем были ощутимо дешевле, чем на других рынках. Даже с учетом обвесов.
Он выбрал основательного ощипанного и выпотрошенного гуся по двести девяносто рублей за килограмм и принес его домой. Тридцать первого декабря достал с балкона пихту и стал ее устанавливать. Для этого Смолин ежегодно приносил деревянную табуретку, ставил ее вверх ногами. Брал пятилитровую банку и наполнял ее холодной водой почти полностью, за исключением пространства, которое может вытеснить пихта по закону Архимеда. И ставил ее в банку.
В Новый год Смолин любил наряжать не елку, а пихту. Она долго сохраняла хвою, не осыпаясь. Игрушки в квартире Николая Васильевича собирались еще с 1968 года. А может – и раньше. Вот – оранжевый, зеленый, малиново-прозрачный фонарики на серебристых трубочках. Это игрушки бабы Оли. Вот домик из медово-желтого стекла с малиновыми оконцами и искусственным снегом на крыше – игрушка середины двадцатого века. Вот зеленый матовый огурец, металлически-зеленый огурец, золотая кукуруза, лиловый баклажан. А это игрушки на прищепках: мухомор, белый гриб, две девочки - Красных Шапочки, дед Мороз. А это небьющиеся бутафорские лимончики в одиночку и парами. От бабы Раи остались – маминой матери. Длинные разноцветные бусы. Николай Смолин очень любил эти игрушечки. Когда какой-то шарик в детстве разбился, Смолин рыдал часа два. Он страдал от невозможности восстановить красоту. Будет шарик, но уже другой. А этого то уже не будет.
Еще были две световые гирлянды из лампочек. Одну сделал отец, когда они с матерью еще не развелись. Сам составил ее из мелких лампочек, сам покрасил их разными красками. Гирлянда служила лет сорок.
Вторая, в виде разноцветных снежинок, более хрупкая, была привезена мамой из Воронежа. Лидия Сергеевна уезжала туда на повышение квалификации.
Начиная с шести вечера, Надя положила гуся в духовку. Прошел час, другой, третий. Гусь не становился мягче. Подходило время Нового года. Поставили на стол другие закуски. Гуся отключили. Новый год отметили.
Утром духовку опять включили. И приготовился гусь только к двенадцати часам дня. Но получился очень вкусным, даже слегка подкопченным.
- Однако год будет интересным – подумал Смолин.
Глава 22. 2010 ГОД. РАБОТА. ПРОЩАНИЕ С ИЛЛЮЗИЯМИ
В тот год все сошлось. Вырвалось наружу то, что копилось годами. В один прекрасный день сорокашестилетний Смолин понял, что сидеть на работе у компьютера с 8 30 до 17 часов он не может. А вал бумаг абсолютно глупой отчетности этого требовал. Последние лет двадцать перед глазами бегали темные пятнышки. Смолин догадывался, что это возраст и наследственная от матери гипертония, но до поры до времени не обращал внимания. К этим пятнышкам Николай Васильевич почти привык. Потом участились мигрени. Когда лет в шестнадцать перед глазами юного Смолина появился огненный червячок, постепенно разрастаясь в огненный зигзаг – Николай ничего не понял. Потом зигзаг ушел, и дико заболела половина головы. С тех пор на протяжении многих лет это повторялось где-то раз в квартал.
С 2007 года, после реформы, когда количество бумаг удвоилось, а потом утроилось, ушестерилось и усемерилось – мигрени стали повторяться в среднем раз в месяц. Потом – раз в две недели.
Ежемесячно необходимо было услать два отчета в Москву, три отчета в областное управление и двадцать шесть отчетов в районы. Ежеквартально – четыре отчета в Москву, четыре – в область, пятьдесят два – в районы. А когда приходила пора Нового года, то тут наступал полный звездец. Общее количество бумаг, которые надо было отправлять в столицу, дотягивало по весу до килограмма. А, учитывая, что филиалом, подчиняющимся смолинскому, основному по профилю, отделу, были еще и сотрудники другой области, то количество этих бумаг удваивалось. Из другой области приходили бумаги, настолько глупо составленные, что приходилось отпинывать их по электронной почте на исправление и доработку раз по пять-шесть за день. В такие дни все сотрудники смолинского отдела просиживали на работе уже не до пяти вечера, а как минимум, до семи, а то и до десяти и до двенадцати ночи. Отчетность была идиотской, дублирующей отчетность области, но за нее платили зарплату и премии. И поэтому главным страхом, главной угрозой, кошмаром, был страх, что в Москве за несвоевременную подачу отчетов срежут премию директору, а он срежет ее всем сотрудникам, включая бухгалтерию, техничек и шоферов. И непосредственным отвечающим за своевременность всего этого выпало быть Смолину.
Пятидесятидвухлетний директор мечтал только об одном – нормально доработать до пенсии, чтоб до этого времени не сняли с должности. О том же мечтал его пятидесятишестилетний заместитель. После того, как в столице первых руководителей наделили большими полномочиями, в поступках директора, под началом которого Смолин проработал без малого двадцать три года, Николай Васильевич стал все чаще замечать негативные черты.
Тот мало-помалу стал превращаться в Цербера. Изначально трусливый, он маскировал это свое качество всю жизнь всеми силами, например, наряду с молодежью, лазил по деревьям в экстрим-парке на дне работника леса – ведомственном профессиональном празднике. Но натура – мелкая, неврастеничная - все - равно проступала. Шеф был из тех, кто, обжегшись на молоке, постоянно дул на воду. А давление, после разносов, поднималось у Смолина. На недосягаемую ранее высоту. На прединсультную.
Но информационно-аналитическая отчетность была только половиной айсберга. Второй его половиной являлась собственно лесопатологическая работа. Работа отдела. Защиты леса и лесопатологического мониторинга. В Интернете и на бумаге – их предприятие состояло из двух отделов. А на деле – из одного. Ибо денег на создание информационно-аналитического отдела Москва не давала. А по лесопатологической работе планы были просто фантастическими в сотни тысяч гектаров. К тому же, людям когда-то надо было и в отпуск уходить. А в такие дни кататься по лесам приходилось самому Смолину. И не только в такие.
Хорошо если лес был парковым. Но в сибирской тайге, где поваленные деревья, болота, таежные речки отнимали все силы, Николай Васильевич с каждым годом ходил все хуже и хуже. Многолетняя усталость сказывалась и не проходила, несмотря на то, что Смолин по два раза в год, разбив отпуск, отдыхал. Он в тридцати метрах перестал различать ель и пихту. Он не менял очки, думая, что близорукость перейдет в дальнозоркость как у его отца и матери, но она не переходила.
Ради чего все это делается? – думал Смолин. – Зачем мы лазим по болотам, закладывая, так называемые постоянные пробные площади в гнилых или совсем молодых осинниках?
Из Москвы спускались достаточно глупые недоработанные компьютерные программы. Смолинские сотрудники вгоняли данные, очередная программа их не хавала, инженеры снова вгоняли, и это продолжалось бесконечно.
Семеныч, заместитель директора, главный вгоняльщик, взывал к Смолину:
- Ты в смысл вникни, Василич! В смысл всей этой хрени. Поймешь смысл – все нормально будет.
Но в этот пресловутый смысл Смолин вникнуть не мог. Он сидел напротив стола замдиректора и с тоской ждал, когда этот трудоголик заткнется. А тот, как правило, меньше сорока минут не говорил. В кабинете Смолина ждали масса бумаг и отчетности.
Он переделывал для шефа по три-четыре раза каждый документ, каждую бумажку. Остохренело это Смолину до крайности. Справедливости ради, надо сказать, что так же переделывали для него бумаги сотрудники всех отделов. Шеф придирался к каждой запятой.
После того, как в Москве уволился первый руководитель ФГУ, а новый прислал два абсолютно глупых приказа, Смолин понял – пора мотать, и как можно скорее. Всего того, что творилось, душа просто не выносила. Два раза – 2006-м и в 2008-м годах Смолин подавал заявления об уходе. В первый раз это случилось, когда шеф докопался, что бумаги, принесенные ему Смолиным на подпись, скреплены не сцеплером, а скрепкой, и наорал на Николая Васильевича. Потом извинился, направил Смолина на повышение квалификации в Москву, зная, как любит Николай Васильевич столицу. Смолин против ничего не имел, в группе был самым ветеранистым, вечерами ходил в театры. Особенно в свой любимый – театр оперетты. Экзамен сдал на «отлично».
Года два все было тип-топ. Со временем Смолин стал понимать, что начальнику просто нравится повышать ему адреналин по мелочам. Мелкоебистый садизм начальника, был его второй натурой. Во второй раз, Смолин также хотел уйти из-за того, что в Москве за несвоевременность подачи отчетов начальнику срезали премию, а он срезал ее всем сотрудникам, включая шоферов. Смолин накатал заявление из пятнадцати пунктов на двух страницах. Тогда начальник снова уговорил Николая Васильевича не увольняться, ибо подходящей кандидатуры на замену Смолину просто не нашел. Дело в том, что память Николая Васильевича хранила много чего за долгие годы, и он был нужен шефу, ибо от молодых инженеров толку было пока маловато. А Смолин еще не накопил минимального количества денег на первое время для ухода на вольные хлеба. В очередной отпуск Николай Васильевич уехал в туристическую поездку. Снова в Париж.
В 2010 году Смолин думал доработать до сентября. До дня работника леса. Найти место руководителя ЛИТО в каком-нибудь институте тысяч за семь в месяц и вести его, выявляя юные дарования. Но уйти пришлось в середине июля.
С раннего утра они вчетвером с сотрудниками центра поехали в дальний район области. За рулем был шеф. Смолин вспомнил, как почти двадцать три года назад, только устроившись на работу, он, вот также поехал с шефом (тогда еще старшим инженером) в этот же район.
Несколько недель назад с инсультом слег в больницу лесничий того самого лесничества, в которое они ехали. В лесничестве был кедрач. В этом кедраче, самом лучшем в области, периодически, раз в пять-десять лет возникал очаг сибирского шелкопряда. За время работы Смолина в лесозащите, этот кедрач приходилось спасать от верной гибели раз семь. Полчища гусениц грозили его попросту съесть. Кедрач опрыскивали из аэрозольного генератора, с самолетов и т.д.
В этом году лесничий слег с инсультом, потому что после сокращения лесников, вся тяжесть авиаборьбы по сути легла на него. Однако, часть гусениц осталась и весьма подпортила кедры. Это было видно и с земли. Голые, местами полностью усохшие ветви. Шеф вспомнил шишкобойную молодость и на пару кедров залез. И остучал на парашютный полог с ветвей гусениц. Очень поздно вечером они вернулись в город.
На следующее утро шеф несправедливо наорал на Смолина, после чего тот немедленно написал заявление об уходе. Этот ор явно был причиной страха начальника. Непосредственно, он не отвечал за объедание кедров. Но все равно, ответственность никто не снимал. Еще два года назад, шеф звонил Смолину, услав его в командировку сюда:
- Найди кого-нибудь, чтоб на кедр слазил. Дай тыщу. Не найдешь - ну как-нибудь. - Как-нибудь не получалось.
А после авиаборьбы разговор был уже другой.
- Николай Васильевич, а почему это областное управление подает численность гусениц 4000 штук, а мы - всего 900? Как так получилось?
- А потому что лазить на кедры было некому. А проколотить кроны с земли мы можем только у деревьев диаметром не больше 20 см. А на таких деревьях гусениц не больше 800-900. И вам это отлично известно.
- Получается, мы делаем ненужную работу.
- Лесную реформу вводил не я. Лесозащиту делил между федерацией и субъектом тоже не я. А работу мы делаем ту, что с нас трясут. И отчеты по ней. Но область дает данные по клеевым кольцам на больших деревьях. И когда у дерева диаметр 44 см, то максимальная численность гусениц будет именно такой, какую дают они.
Смолин помнил, что за двадцать три года из их конторы по разным причинам уволилось уже тринадцать сотрудников. Шеф любил им иногда «повысить адреналинчик» как он выражался.
Смолин был последним, кто мог с шефом говорить на «ты» в неформальной обстановке и работал так долго, потому что никогда с ним не спорил. Шеф терпел сотрудника, пока тот не становился, с его точки зрения, балластом.
Смолин со временем (последние три-четыре года) стал замечать, что у него самого вырабатывается «синдром боязни служебной ругани» как он это состояние называл. Каждое утро Смолин шел на работу, ощущая легкое подташнивание. Постоянно думая о том – что сегодня не сделано, за что опять начнется выволочка, к чему прицепится директор. А директор был паническим трусом. Нет ничего хуже, как быть под началом труса и неврастеника.
В детстве Смолина кусала собака. С тех пор, как бы Николай Васильевич не убеждал себя, что собачка добрая и хорошая, на крупных силовых собак адреналин выделялся сам собой. А сейчас адреналин выделялся на ожидание стресса. По такому же механизму испортилось здоровье у Лидии Сергеевны, матери Николая. Давление у нее повышалось от страха. И привело в 1978 году к инсульту. Во многом благодаря сыну, она прожила после этого еще двадцать семь лет.
Одна знакомая поэтесса делила всех без исключения поэтов на служивых и проклятых. Смолин, небезуспешно пишущий стихи, по ее терминологии, относился к служивым поэтам, в силу всей своей биографии, отношения к миру, окружающим людям и т.д. Больше всего на свете Николай Васильевич боялся бедности, поэтому всегда пытался хоть что-то откладывать про запас. Он не очень верил в штампы. Долгое время. В штампы, что «поэты – люди без кожи» и т.д. Но теперь он это осознал и почувствовал на своей шкуре.
- Да не волнуйся ты так, Василич – говорил и успокаивал заместитель директора. – Херня все это. Херня, Василич.
- Я после этой херни сутки в себя прийти не могу. Давление стрессовое – 240. Это шутки, что ли?
Однако внутри Николая Васильевича копилось. И прорвалось.
Больше повышать себе адреналинчик Смолин не хотел.
И спускать шефу больше не следовало.
- Я срежу премии всему отделу! – вопил шеф.
- Давай, давай – думал Смолин. – Засунь эти премии себе в задницу!
Кровь ударила ему в лицо. Смолин был добрый, но крайне злопамятный. Сердце дико застучало. Рисковать здоровьем в тайге под клещами, возвращаться домой затемно, и слушать этот ор. К тому же шеф орал в присутствии дочери своей любовницы, кою год назад принял инженером, в присутствии другой начальницы отдела. Чистый лист бумаги лежал прямо под рукой Смолина и Николай Васильевич с великим удовольствием взял ручку.
Глава 23. УВОЛЬНЕНИЕ
Странно чувствует себя человек в последние два недели перед увольнением. За эти дни Смолин частями вынес домой из своего стола массу бумаг, черновиков, мелких рукописей. Были времена, когда на работе оставалось свободное время и писатель Смолин, обложившись деловыми папками, делая вид, что работает над служебными документами, сочинял стихи. Делал он так на протяжении всех двадцати трех лет, что работал. Кто-то из сотрудников мог в такие периоды перекуривать до посинения (Смолин не курил).
Николай Васильевич вдруг вспомнил, как три года назад, в писательской организации, Сибирцев, после победы Лыгина, также выгребал свои столы, вынося массу рукописей хороших и разных литераторов, прошедших в публикациях через журнал «Сибирская Эллада». Тогда, перед последним заседанием редколлегии. Смолин вспомнил – какое при этом у Александра Сибирцева было лицо. Задумчивое, грустное, сосредоточенное. Конечно, там все было по-другому. Человек уходил в никуда. Человек сам подписал себе приговор. Хотя делать этого не надо было.
Нет, ситуация у Смолина была другая. Все-таки уходил руководитель структурного подразделения. Но в чем-то она неуловимо напоминала то время. Секретарь Ирина принесла «Ведомость остатков материалов».
Ботинки модель 701
Кепи летнее Гретта
Коврик специальный полевой
Комплект телохранитель
Костюм повседневный камуфляжный
Костюм противоэнцефалитный с сеткой
Сапоги рыбацкие
- Вам, Николай Васильевич, все это надо сдать, - виновато улыбаясь, сказала она. – Да, чуть не забыла, еще спальник. Я вам его в этот список вставлю.
Все это имущество было зимой закуплено на каждого инженера-лесопатолога и на Смолина, как на начальника отдела, в том числе.
- М-да, вся музыка на семь тысяч рублей. Ириш, так в ботинках-то модели 701 я май-июнь отходил по лесам, когда феромонные ловушки на короедов развешивали. Это ничего? Кто другой-то их после меня оденет?
- Это ничего. Вы их, главное, сдайте. А то Тамара Васильевна ревизию ждет.
Смолин вспомнил, как Начальник ставил ему в пример главного бухгалтера Тамару Васильевну, то, как у нее поставлены дела. Какая дурь! По лесам то не Тамара Васильевна ходит, а Смолин со своими сотрудниками.
Из всех женщин - сотрудников центра Ирина больше всего нравилась Смолину. Высокая, немного сутуловатая тихая красавица-брюнетка. Тихая-то тихая, но машину водила, наряды каждый день меняла. Она, похоже, умела очень хорошо чувствовать мужчин и подстраиваться в общении под них.
Смолин в глубине души думал, что какую-то часть имущества из ведомости, хотя бы ботинки, за ним оставят. Заслужил за годы безупречной службы. Будет в чем за грибами в лес ходить. Увы…
Николай Васильевич все принес из дома и сдал. Отныне Смолин ничем не был обязан своей бывшей работе.
Прощайте, двадцать три года работы, прощайте, девять научных статей о новом для Сибири виде насекомого, которое Николай Васильевич Смолин описал. Восемь статей опубликовано в России, одна – в Польше.
Наука оказалась ненужной в эпоху реформ. Не было времени и желания, да и не приветствовалось новым Лесным Кодексом заниматься наукой на производстве. Для нее институты есть.
Внешне приличия были соблюдены. Смолин увольнялся 14 июля. Странно. День взятия Бастилии. Как Франция то на судьбе Николая Васильевича проигралась.
Смолин купил вина, водки, закусок. Справлять дни рождений, каких-то очень важных дат было у них на работе традицией. Буквально накануне его ухода уволился компьютерщик, инженер-программист Николай. Тезка. Специалист очень грамотный. Он много доброго сделал для смолинского ноутбука. Стол тогда был замечательный. Но Коля проработал всего год, был очень молод, и это казалось в порядке вещей. Тем более – зарплата здесь у него была маленькая, и уходил он в хорошее место.
А сейчас за столом царили тишина и смущение. Уходил один из тех людей, на которых держалось производство. Шеф, теперь уже бывший, долго и витиевато говорил, как много он почерпнул знаний, работая с Николаем Васильевичем. Выразил надежду, что и Смолин чему-то у него научился. Заместитель директора, хитро прищурившись, сказал:
- А ведь ты, Василич, еще три года назад, тогда, в Кузбассе, уходить хотел. Видно было, что тебе это все уже обрыдло.
- Тогда в Кузбассе еще легко было. В сравнении с тем, что сейчас.
- Да, херня, Василич!
Николай Васильевич вспомнил, как лазили они тогда по горам Шерегеша, отыскивая старые плюсовые деревья кедра. Эти деревья не могли давать хороший орех для питомников и требовали списания. Не вырубки, а выводу их из плюсовых деревьев. Именно там, в горах, сердце однажды кольнуло так, что не вздохнуть. Сейчас, однако, Смолин промолчал.
Потом он вспомнил, как сразу после подачи заявления, директор пригласил многолетнего сотрудника в свой кабинет и долго говорил, как всегда, прыгая с пятое на десятое, оправдывая себя.
- Ну, понимаешь, ты не начальник. Не начальник отдела. Ты кто угодно, но… Начальник отдела должен виться ужом. Уметь прогибаться. Это должность скорее политическая. Хочешь – останься простым инженером. В зарплате потеряешь немного.
- Нет уж, спасибо. Простым инженером быть не хочу. Я им шестнадцать лет был. Я даже дворником здесь оставаться не хочу. Прогибаться, извини, не умею. А уйти хочу красиво. Два начальника в Москве, два - тут надо мной. А еще и пятый появится. Дудки.
Потом Смолин осознавал слова начальника и молчал, наливаясь краской. Он был от природы косноязычен, особенно при волнениях. Ему хотелось сказать, что когда семь лет назад директор ставил его на это место, повышая в должности, вопрос – начальник Смолин или нет – не стоял. После шестнадцати лет работы инженером-лесопатологом, после шестнадцати лет блужданий по тайге и массы всего, кто, кроме Смолина мог тогда возглавить отдел? А потом начались глупые реформы и то, чем Смолин занимался двадцать лет – передали в область. А их фирму сделали федеральной.
Со временем шеф даже не давал ему высказаться до конца, словно зная, какую фразу скажет Смолин. Спорить было бессмысленно.
Директор обладал счастливой способностью спихивать собственные ошибки на подчиненных, поливая их потоком демагогии и выгораживая себя. Но вовлекаться в спор означало для Смолина заниматься самооправданием, а он этого не хотел. Он хотел только одного – никогда больше не работать с этим человеком.
А сейчас, за прощальным столом, возникла пауза. Молодые сотрудники отдела молчали. А что они могли сказать? Что могла сказать Аля, которая собственно и делала гору отчетов, а Смолин их просматривал, выявляя ошибки. Иногда – пропуская ошибки, так как цифр было тысячи, а зрение слабело.
Николай Васильевич вспомнил, как на Новый год в доме культуры ГРЭС-2, бегал за ней, одетой в яркое платье с тигриным хвостом. Согласно шутливому заданию, в предстоящий год Тигра, надо было схватить его за хвост. Не догнал. Аля бегала очень быстро. Тогда в голове отложилось – не догнать ему в лесном хозяйстве новую эпоху. Сил нет. И желания нет.
Последнее, на что надеялся Смолин, вдруг шеф вспомнит о нем и представит на медаль «Почетный работник леса». В результате всяких реорганизаций, лесное хозяйство потеряло несколько ведомственных значков. На них в разные годы представляли Смолина, но по закону подлости, никак не срасталось. А эта медаль еще сохранялась.
Последние три года шеф любил выделываться показным демократизмом и либеральностью. В новогодний праздник заводил специальную бутылку из-под шампанского, и подчиненные сбрасывали туда записочки со своими пожеланиями на следующий год. Смолин в разные годы просил для себя в записках, то внешний Интернет, то колонки для компьютера.
А накануне 2010 года на банкете в новогодних пожеланиях написал, что считает для себя необходимой медаль. Скорее всего, шеф обалдел от такой наглости. Тем более, что совсем недавно получил такую медаль сам. Смолин понял, что со временем эту медаль получит заместитель шефа, обладающий аналитическим умом и разбирающийся во всяких компьютерных программах.
Смолин с его образным литературным мышлением, очень рассеянный (все задания шефа записывавший на бумагу), абсолютно не разбирающийся в сложных компьютерных программах (полушарие в голове не то работало) становился балластом. Как предыдущие, уволившиеся сотрудники. Хотя, кто знает, может, если бы Смолин стал директором – своего нынешнего шефа он бы тоже превратил в балласт.
Не спасали даже знания болезней растений и насекомых. Эти знания отошли на второй план. Они только мелькали в отчетах в виде названий вредителей и болезней и площадей очагов в гектарах. Хотя за два с лишним десятилетия работы Смолин ни разу не ошибся в определении того или иного вида.
Головному предприятию стали нужны роботы, винтики, исполнители, производители бумаг…
Впрочем, стараниями шефа, их контора была где-то в середке, среди других филиалов по России. Другой вопрос – была ли эта середка золотой.
Балласт… балласт…
Смолин вспоминал о тринадцати других сотрудниках, что за последние двадцать лет руководства шефа уволились. Как правило, они не просили вступиться за них, просто полностью разочаровывались в начальнике. Как разочаровалась сотрудница Кетского лесопатологического куста, которая, проработав двадцать три года (как Смолин), мечтала стать заслуженным лесоводом России. Не дождалась. Николай Васильевич молчал тогда. Он всегда молчал.
Да и в областном управлении лесами на пенсию поуходили многие. Кого Смолин знал.
А может – дело в том, что как-то неожиданно подошел этот кризис среднего возраста. Все молодой инженер, Коля, Коля, а потом как-то незаметно – и Николай Васильевич. И вот уже двенадцать подчиненных, и все молодые, зубастые. Одной работу подавай, да побольше. Другой поболтать должен вволю – иначе работать не может. Третий в начальство метит, может и за спиной интриговать. Четвертый – работящий, да проверять по пять раз надо – ошибки поправлять.
Справедливости ради, надо сказать, что начальник часто шел навстречу просьбам Смолина, когда тот брал отгулы для поездок на фестивали или вечера. Смолин за эти годы успел выпустить пять книг стихов, два диска песен. Но начальнику то это творчество по барабану. Он за производство отвечал. И требовал исполнения. С него тоже требовали. Но Смолин то никогда не подводил.
Деньги не скоплены до конца. (Впрочем, денег всегда мало). Давление скачет. Гипертонию то в таких размерах, Смолин приобрел как раз на работе. В последние годы. Из-за реформ. Хотя, опять-таки, это после реформ деньги появились. А в 1998 году Смолину пришлось взять отпуск без содержания, после того, как зарплату не платили пять месяцев. Хорошо – премьер Кириенко в три раза удешевил деньги, а Примаков стал долги по зарплатам выдавать.
Николай Васильевич очень не хотел жалости к себе.
Смолин услышал однажды по радио от Бориса Гребенщикова, что к сорока пяти годам у мужчины меняется кислотность. Ему хочется что-то поменять. Смолин ничего бы не менял, если бы не добавились все эти перемены в работе. Устраиваться на биржу труда как безработный он не планировал еще, как минимум, год. За это время надеялся найти работу, живя на сбережения. И хотел написать еще три книги.
- Начальство от Бога, - говорила мать. Смолин никогда не мог с этим согласиться, но, пока мать была жива, молчал.
В недоработанных компьютерных программах, шеф не разбирался. А песочила Москва за них. Но ему в них и не надо было разбираться. Зачем, когда можно спихнуть на других. Поэтому, поощряя заместителя, сидевшего на программах и их внедрении, шеф формально был прав.
Хотя времена могли измениться.
Но несмотря ни на что, работа очень важного отдела была отлажена для новых условий лесного хозяйства. Леса обследовались. Отчетность создавалась и усылалась. Заслуга Смолина в этом была неоспоримой.
Кто-то скажет, что за такую работу (зарплата, поездки, лес) держаться надо было руками и ногами. Смолин и держался. Пока мог.
Глава 24. РАЗРЫВ
Барселонка по жизни все раскладывала по полочкам. В жизни. В своем сознании. Венера, управляющая знаком Весов, кое-чем ее одарила. Женщина очень хорошо танцевала. Действительно хорошо. С огоньком. (Хотя, по мнению Нади – как ворона). Но, кроме этого, Барселонка писала простые, манерные стихи с ураганными страстями и бурной ревностью. Выпустила книжку. Сама ее проиллюстрировала. Рисунки ее и картины были примитивны, однако, не без претензии. Барселонка напоминала не до конца ограненный алмаз. Она хотела, чтоб Смолин дал ей рекомендацию в Союз Писателей, написал предисловие для ее второй книги. Возможно, Николай Васильевич на это и пошел бы. Он любил танцовщицу. Возможно, пошел бы. Если бы хватило терпения.
Друзей-мужчин Барселонка тоже раскладывала по полочкам. Один был друг с хорошими руками. Мог все починить, прибить, привинтить. Полезный человек. Периодически исповедывался ей по телефону, при своих проблемах. Но дружба на то и дружба, что тебе дорог человек и ты его выслушиваешь. И она выслушивала и давала хорошие советы.
Другой был талантливым певцом с машиной. Всегда мог подвезти. Очень сильный. В танце мог поднять Барселонку на руки и кружиться с ней. Этого можно было сделать любовником, тем более, что от его ласк она действительно млела. Так и случилось.
Еще один был душа компании и балагур. От шуток его становилось действительно смешно. Тоже полезный человек.
Для Николая она отвела место друга, вечно (как она думала) влюбленного в нее человека и сотворца, для которого она была Музой. Любовницей такого человека становиться по ее мнению не следовало (зачем стравливать людей), но подачки делать было просто необходимо, например – бесплатно стричь. Это она умела делать, как профессиональный парикмахер. Иногда с ним можно было ходить в люди, в особенности – на концерты. Смолин к тому времени стал для своего города почти брендовым человеком, и быть с ним рядом было не зазорно.
Он посвятил ей семь песен, пробил, записал и оплатил альбом, оплатил и срежиссировал их совместный клип. Конечно, клип этот был местным, провинциальным, созданным старичком-видеооператором, калымящим на свадьбах. Но клип. И, по провинциальным меркам – хороший. Во всяком случае – знакомые люди хорошо отзывались. Барселонка пробила его на местное телевидение и человек пять знакомых посмотрели. А Смолин с помощью Певца – разместил в Интернете в ю-тубе. И за два месяца оказалось восемьдесят просмотров. Все это было сделано во имя любви.
Барселонка танцевала под эти смолинские песни, с удивлением убеждаясь, что в рамках прежних примитивно-цыганских движений ей уже тесновато и неинтересно. А эти песни постоянно будили на творческий поиск. И она искала новые танцевальные движения. И находила. И заказывала костюмы.
Как она была хороша! То в греческом наряде. То в богемно-парчовом. То в восточном. То в белоснежном с золотым поясом. То в красном испанском. То в черно-красном цыганском.
Но Смолину было тесно на какой-то отведенной ему полочке. Он действительно любил Барселонку. Хотел с ней сойтись. И бросить Надю был готов в любой момент. Тем, более, что они не были зарегистрированы. Уже давно не спали вместе. (Когда было невыносимо - Николай звонил знакомой менетчице, и все вставало на свои места). Надя готовила, стирала, иногда убирала квартиру. Поэтому Смолин эту женщину и терпел.
Надя была Смолину необходима. Двадцать четыре года она преподавала в художественной школе. Разбиралась в цвете. Она будила его мысль. Постоянно. И в силу этого, наталкивала на неожиданные ходы в творчестве. А сейчас бедная Надя все - равно ревновала. У нее болели ноги. И фрикции она делать не могла. Надя считала, что Смолин еще не все решил с ней. А что было решать? Должен он ей ничем не был. Помогать – как мог и чем мог – помогал. Так и жили вместе, пока живется. Точнее, не вместе, а рядом.
Барселонка же была красавицей и очень тонким человеком. И понимала мужчин хорошо вообще и Смолина, в частности. Она знала, что его нужно чаще хвалить. Николай Васильевич от похвал таял. Но хвалить именно за что-то реально сделанное. Смолин был достаточно проницательным, чтобы отличать лесть от похвалы.
Барселонка могла пойти навстречу неожиданно. Когда выступали однажды в планетарии, взяла Смолина за руку, и они ходили по зданию – умиротворенные и счастливые.
Но когда Смолин пел, а она танцевала – Николай Васильевич распахивался полностью. И хотел ее. А она, после концерта, уезжала с другим. И так два года. Ситуация банальная. И однажды Смолин зашел к ней, в квартиру-парикмахерскую и долго убеждал сойтись с ним. В это время ей позвонил телефон. Она стала успокаивать какую-то приятельницу по вопросам ее личных дел. И произнесла фразу.
- Не ложись никогда с тем, кого не любишь. Утром будешь чувствовать себя обгаженной.
Смолин ничего не сказал, ушел, потом позвонил и проговорил, что пока они с Барселонкой в одну постель не лягут, он в рамках их совместного проекта даже рта не откроет.
Год Тигра. Тигр не дипломат. Он ставит все конкретно по полочкам. Да – да. Нет – нет.
Барселонка поперхнулась, но ничего не сказала и положила трубку. Недавно расставшись с нелюбимым мужем, она покушаться на свою личную свободу не позволяла никому. Так все и закончилось. Нет, они не ссорились, продолжали здороваться. Время от времени Николай Васильевич у нее подстригался. Но Барселонка Смолину больше не звонила. В графоманском коллективном сборнике в своей подборке, которая нарочно была выделена крупным шрифтом, написала стихотворение, явно посвященное Смолину. Где говорила, что все кончено, что все разбито одной его фразой. А она думала, что это будет длиться вечно – сочетание дружбы, любви и творчества.
Ничего вечного нет. Есть биологические законы.
Копалуха откладывает яйца после песен глухаря. И тетерка после песен тетерева. И во всем биологическом мире так. А когда поешь, содрогаясь от любви, а женщина уходит к другому человеку – это Смолин для себя считал мазохизмом. Не без основания. Пора было переходить на новый уровень общения. На семейный. Смолин так считал.
Он говорил, представляя себе Барселонку:
- Лапонька, пять минут оргазма с тобой для меня дороже пятидесятилетней бесполой дружбы. Есть люди-кошки и люди-собаки. Одна прекрасная женщина говорила мне, что любит она меня за то, что я очень похож на ее покойного персидского кота. Такой же лохматый, пушистый, ленивый.
Ради чего нужно заниматься искусством? Живым искусством. Ради любви.
Просто Барселонка умела разделять творчество и любовь, а Смолин – нет. Может быть, поэтому, она во всех своих творческих проявлениях оставалась любителем, А Смолин – профессионалом. Хотя, танцовщица была человеком толерантным, пыталась свести Смолина со своей красавицей-подругой, работавшей у нее в парикмахерской.
Станет Барселонка женой после двухлетнего близкого творчества? Год Тигра отрицательно ответил на этот вопрос.
Из-за дикого давления Смолин часто лежал на диване, отдыхал. О женщинах мыслей не приходило.
Николай грустно вспомнил, что императрица Екатерина Вторая пропускала потенциальных фаворитов через свою камер-фрейлину Прасковью Брюс. Но Смолин считал, что если любить, так королеву. Хоть это и банально. Хотя подруга Барселонки была очень красива, отнюдь не дура, а вот чего-то не хватало.
Однако, они все-таки не поссорились. В запасе у Николая были новые песни, потенциально подходящие для танцев. Смолин знал, что со временем все вернется на круги своя.
К тому же рядом с ним оставалась Надя. Преданная, но нелюбимая.
Глава 25. ДРУГ ДЕТСТВА
Утром Смолин сел завтракать. Он потянул носом аромат омлета с гренками и облизнулся. Внезапно раздался звонок в дверь, и Надя пошла открывать.
- Коля, к тебе друг детства – пропела Надя.
Смолин вышел в коридор.
- Николай, войти можно?
На пороге стоял Андрей Дьяконов. Недоучившийся художник, ровесник Смолина афганец и алкоголик. Лицо его было землистым.
- Входи.
Дьяконов с похмелья всегда выглядел жалко.
- Я ключ потерял. От своей квартиры. Я не пил сегодня.
- А чего перегаром несет?
- Я пил вчера. Друг приходил.
- Много выпили?
- Ерунда. Кажется, пол-литра.
- Может, ноль семь?
- Может.
- На каждого?
- Да.
Смолин вздохнул.
- Пошли в кухню.
Николай заварил каркаде, снял с плиты и придвинул ему сковородку. Дьяконов поморщился.
- Я не хочу есть. У тебя что-нибудь выпить не найдется?
Смолин знал, каким становится Дьяконов, когда выпьет. В лучшем случае – надо оставлять ночевать.
- Нет ничего. Только чай. Я торможу с этим делом. Давление. Кстати – этот чай – кисленький. Может – с похмелья будет в самый раз?
Дьяконов поморщился. Потом слабо улыбнулся.
- Пока шел к тебе - видел двух наших ровесниц. Ты знаешь - они используют молодые слова.
- А какие слова ты называешь молодыми?
- Жаргон. У тебя монеты есть?
- Нет.
Надя и Николай заставили Дьяконова выпить каркаде и хотя бы немного поковырять еду. Взгляд Андрея стал тоскливым.
- Я в больницу ложусь. Печень. Цирроз.
Что тут можно было сказать? Повторять все то о чем говорил Андрею Николай и в двадцать пять, и в тридцать пять, и в сорок пять. Водка для тебя – гибель? Не умеешь пить – не пей? За долгие годы общения это все как-то смазалось и шло своим чередом. Потом, если здоровье крепкое, можно пить и в восемьдесят лет. Все-таки, водка полезнее, чем наркотики. Жидкий хлеб. В юности их поколения могли упиваться, но не кололись. При социализме это было почти невозможно.
Сценарий подобного разговора был одинаков, с небольшими нюансами. Начиналось все у Дьяконова с резкой самокритики, как сказали бы китайские коммунисты. С клятв не пить, устроиться на работу охранником. Но охранником он работал не больше месяца, до ближайшего алкогольного срыва или опоздания. Жил он на помощь матери, на крохотную пенсию за Афганистан, и на небольшие творческие калымы или продажу картин (что было крайне редким явлением). В последние годы Смолин общался с Дьяконовым очень редко, ничего ему не советовал, времени хронически не хватало.
- Ну, люблю я ее! – кричал Дьяконов про водку, когда другие аргументы были исчерпаны.
Они шли по улице – Надя, Андрей, Николай. Андрей шел угловато, вихляющейся походкой. Андрея пробило на похмельный тяжелый монолог. Но мысли прыгали.
- Надо этюдник взять, купить. Практику дома проходил. Я не пью. Не пью!! Написать тоже хотелось, а этюдник пять «рублей» стоит. Дома есть этюдник – ножки поломаны – такая тема. Надо новый этюдник. Надо автопортрет напоказ на себя. Это тоже аура - энергетически буду заряжаться. Целый день сидел. Картинку написал. Корейца проводил. Чай допивал. Пару десятков яиц еще купил, и два килограмма огурцов, и пачку чая взял, и килограмм сахару. Пенсии не хватает. Устроюсь в охрану - будет зарплата хоть небольшая. Я еще тогда тебе работку написал. На картоне, правда, но это ничего, не слишком много места займет. По поводу твоего портрета еще хотел поговорить. Поэзия, цветочек, гитара. Те портреты я давно написал. Двадцать лет назад. А сейчас ты член. Ха-ха, член Союза. Я не член, но я сущность. Художественная сущность. Когда давно не пишешь, но начал писать – сразу вряд ли получится. Я бывшему начальнику, правда, дешево продал. С багетом проблема. Нет твердой уверенности в мазке. Я чуть-чуть небо подчеркнул, а надо было смазать. Это большой экзамен. Конечная цель - она дышит, живет, радует, возбуждает как ребенка. Именно для оформления она возбуждает – это и плюс. Пить нельзя. Нельзя. Выпить можно. Напиваться нельзя. Менты, когда останавливают – спрашивают – С какой Абхазии, Азии приехал? А я местный.
Смолин думал, что теперь он безработный, как Дьяконов. Но у того была пожилая, но энергичная мать, которая снабжала сына картошкой, кислой капустой и платила за квартиру. Смолин пока жил на сбережения.
Глава 26. ОКСАНА
К Смолину позвонил Никита Сазонов. Почти ровесник, на четыре года моложе. Он всегда звонил Смолину, когда напивался, накануне ухода в окончательный аут. Интонации были знакомыми, с неким постоянным упреком.
- Николай Васильевич?
- М-да.
- Это Никита звонит. Сазонов. Знаете такого?
- Да как не знать.
- Ну, мы с вами, когда водку-то пить будем и баб трахать?
- Да когда угодно.
- Ну, так я приду к вам?
- Приходите, Никита Владимирович.
После этого можно было не беспокоиться – Никита не придет. В девяносто восьми процентах из ста, он ложился спать.
В этот раз, однако, он был трезвее.
- Николай Васильевич, я хочу к вам прийти с хорошим человеком. С поэтом. Он очень любит ваши стихи. Диму Орла знаете?
- Знаю.
- Так мы придем?
- Так, восемь яиц у меня есть и четыре помидоры. Хлеба и спиртного нет.
- Хлеб и спиртное мы принесем. А четыре яйца у нас у самих есть. По два у каждого. Шутка.
- Жду.
- Едем.
Смолину не шибко то хотелось общения с алкашами. Но это были знакомые алкаши, точнее, бытовые пьяницы, каждого из которых он знал по двадцать с лишним лет. Почти ровесники, нормальные работающие люди. И весьма талантливые. Стихи писать могли. В отличие от Дьяконова – не алкоголики. Но и не художники. Просто, завели семьи, зарабатывали на хлеб насущный. Смолин и сам это делал. Только семью не завел. Точнее, суррогат семьи. Прикалываясь, они называли друг друга на вы и по имени-отчеству. Дима спросил.
- Николай Васильевич, а вы, с какого года рождения?
- С шестьдесят четвертого. А вы?
- С шестьдесят шестого.
- А я с шестьдесят восьмого – сказал Никита.
- Мы четные – произнес Дима.
- Какой образ – обалдеть – воскликнул Никита.
Они еще долго сидели на кухне у Смолина. Николай давно бы попросил их, но он хотел узнать у Сазонова – как живет Оксана Попова. Лет десять назад они со Смолиным познакомились. Несколько раз встречались на протяжении трех лет. Ездили на бардовские фестивали. И хотя характер у нее был далеко не сахар – что-то не давало Николаю Васильевичу забыть о ней.
Когда Дима зашел в туалет – Николай спросил у Никиты об Оксане. Тот пошутил, потом дал Смолину ее номер телефона.
Несколько лет назад они ездили на дачу к Дьяконову. Его женщина Лида была еще жива. Они вчетвером весьма недурно провели сутки – жарили картошку на угольках, пили легкое вино, пели песни, купались в озере. Потом легли все вместе на широкой кровати и уснули.
Неделю спустя, Николай и Оксана ездили к Андрею в Академгородок. И там тоже все было неплохо, за исключением того, что женщины в три часа ночи захотели купаться в реке и пошли туда. Несмотря на уговоры захмелевших Дьяконова и Смолина. Лида и Оксана вернулись утром. Оксана легла рядом со Смолиным и заснула, трясясь от холода. А потом долго дулась, что Андрей и Николай не сопроводили их на реку.
Потом Оксана как-то пропала из виду.
И сейчас, Смолин ей неожиданно позвонил.
Она встретиться отказалась. А через неделю – сама позвонила.
Смолин заказал такси и поехал. Жила Оксана в районе Спичечной фабрики. Смолин предполагал увидеть худую длинноволосую красавицу, каковой она тогда. А тут...
Она весьма располнела, подстриглась.
В те годы, ее колючий взгляд терялся в общей привлекательности. Но сейчас он только подчеркивался.
Она поставила чай и заговорила тем знакомым воспаленным голосом, от которого Смолину было неприятно. Оксана говорила тоном, не терпящим возражений. Подходила ночь.
Оксана постелила Смолину в другой комнате, и он лег, размышляя, зачем ему понадобилось приезжать к этой даме.
Оксана преподавала в музыкальной школе. Утром ей было необходимо ехать в Академгородок. Там проходил конкурс, в котором участвовали и ее воспитанницы. Оксана вскипятила чаю, и Смолин насладился горячим напитком, пока Оксана бегала и переодевалась.
Смолин и Оксана сели в маршрутное такси и минут через тридцать приехали. Смолин никуда не спешил. И мог сопроводить Оксану. В доме ученых Николай пошел смотреть выставку картин. Ее воспитанники играли в четыре руки.
Потом они заехали к Смолину в гости. Оксана вела себя экзальтированно. Вела бурные разговоры со слезой. Когда Смолин повел ее провожать – она захотела за него замуж. Смолин снова поехал к ней в гости. Спали уже вместе.
Потом он уехал в район выступать. Она хотела замуж. Звонила. Тиранила Надю. Пришлось сказать ей по телефону, что Надю он не бросит.
Оксана обозвала его нецензурным словом, и они расстались.
Глава 27. ПЕВЕЦ
Смолин купил два килограмма картофеля, вилок капусты, свеклу, морковь, зеленый лук. Мясо в холодильнике (куриные грудки) было. Сказал Наде:
- Сделай, пожалуйста, борщ. Но сделай его вдумчиво.
- Вдумчиво не получится. Мясо не то.
- А ты сделай его вдумчиво на растительной основе. – Подумал, улыбнулся и добавил - На основе густой растительной вдумчивости.
Смолин хлебал борщ и думал, что нужно найти работу, не связанную с руководством. Чтоб никем не руководить и никому не подчиняться. И стрессы не приманивать. Единственным достойным делом, помимо творчества, показался валютный рынок «Форекс». Смолин не был азартным человеком. Пока выбор сделан правильно. На его век разнообразной валюты хватит. Может быть. Он создал депозит и купил обучающую программу из восьми компакт-дисков.
Весь октябрь месяц Смолин ходил на подготовительные курсы. С начала ноября бывший начальник отдела начал работать на учебном счете.
Прошло две недели. Николай Васильевич стал работать на реальном торговом счете. Первые несколько мелких сделок были со знаком «минус». Убыточные сделки. Смолин, однако, не падал духом, и удача к нему пришла. К концу ноября он удвоил депозит. Это была первая победа. Смотреть, как свечи графика направляются в нужную для него сторону, стало для Николая Васильевича таким же наслаждением как женщина или творчество. В конце концов, сидеть у компьютера, совершать сделки, гораздо приятнее, чем ходить по тайге, особенно в клещевое время.
Без денег в России ничего не сделаешь. И ни в одной стране не сделаешь. Квартплата, еда, одежда. Женщины, цветы, конфеты. Если творческий человек: книга, диск, картина. Все требует денег абсолютно.
Экономно прожить Смолин мог.
Если бы на горизонте не возникал Певец.
Он был вдвое моложе Николая Васильевича. Певец родился под счастливой звездой. Под знаком Водолея. Был талантливым человеком. Выигрывал во многих песенных фестивалях. Смолин написал для него несколько текстов, Певец подобрал мелодии и с одной из песен стал лауреатом во всероссийском и международном фестивалях.
Большую часть своих гонораров Певец предпочитал пропивать и проедать в ресторанах.
Ему нужен был постоянный собутыльник. С опытом. Умеющий хорошо поговорить про творчество, знающий разные сферы искусства. Во многих областях. Знаток и сочинитель тостов.
Член Союза писателей России Николай Васильевич Смолин как нельзя лучше подходил для этого. Какое-то время спустя, года за два-три, в городе почти не осталось ресторанов и кафе, где бы друзья не побывали.
Но у них были разные мнения по многим позициям.
Отношение к деньгам. Певец любил пропивать. Смолин экономил, зачастую живя на хреновенькие проценты. И когда они сидели с Певцом в кафе, платил Певец, на других условиях Смолин не соглашался. Но все равно, сотни две-три улетало. Смолин с удовольствием пролежал бы это время на диване перед телевизором, но Певец вечно звал.
Отношение к друзьям. Водолей Певец без друзей не мог. Телец Смолин мог обходиться без друзей в девяносто пяти процентах из ста. Ему вполне хватало женщины. А друга надо было выслушивать, поддакивать, делать вид, что он тебе не безразличен. Пить с ним, наконец. Придумывать тосты за великого Певца.
Отношение к алкоголю. Смолин вполне мог обходиться без спиртного продолжительное время. Особенно, из-за давления. Он пил как нормальный, среднестатистический мужчина. Певец каждый день начинал с бутылки шампанского.
Отношение к женщинам. Певец друзей предпочитал женщинам. Смолин – наоборот.
Смолин не любил яблоки с кислинкой. Кто-то когда-то сказал, что в России любят яблоки с кислинкой. Николай Васильевич любил сладкие яблоки. Где-то после тридцати восьми, резко понизилась любовь к мучному сладкому, которое долгое время было для него как наркотик и успокоительное. Однако, так и до диабета недалеко. Но чай без сахара он по-прежнему не мог пить больше трех-четырех дней подряд. Просто переключился на фрукты и мед. Полезнее. Вес чуть сбросился. На три-четыре килограмма.
Глава 28. ДРУЗЬЯ
- Коля, давай сходим в больницу к твоему другу детства.
- А ты знаешь, где он лежит?
- Знаю.
- Давай. Смолин пока ничего на сегодня не планировал. Но день был симпатичным, летним. Почему бы и не сходить?
Больница находилась неподалеку от лагерного сада. В нее не пускали, но можно было обойти дом с другой стороны и покричать в окно на втором этаже, из которого взирал на деревья задумчивый Дьяконов. Он лежал с циррозом печени.
Андрей им очень обрадовался. Показал несколько новых акварелей. Рисунки показал.
Минут сорок пообщались. Потом оставили на вахте передачу. Надя – фрукты, а Смолин – желтый чай, привезенный им из Египта и отсыпанный частично для Андрея. Это не чай листовой, а проросшие зернышки какого-то растения, весьма поднимали иммунитет Николая Васильевича.
Потом они с Надей шли по городу – медленно, наслаждаясь.
Смолин довольно быстро привык, что не надо просыпаться каждый день на работу под звук будильника. Он заносил в ноутбук фрагмент романа или новое-старое стихотворение. Иногда – из черновиков. Вдохновение работало как бы на небольшие дистанции. На одну - две страницы. Оно и хорошо. Можно было поработать над стилем, до чего раньше руки доходили редко и долго. Николай Васильевич и поэтом то стал из-за миниатюрности жанра, недостатка свободного времени и возможности вложить в малое количество строк максимума информации. Стихи – сгусток информации. Так было для Смолина. А тут – крупная вещь. Но крупную вещь пишешь главами. А это – вполне посильно. Он понимал, что вероятность публикации романа невелика. А вероятность получения гонорара – тем более. Но он не мог не писать. Как не мог не писать Дьяконов очередную картину.
Друзья существуют в нашей жизни, даже если встречаешься с ними два раза в году. Они есть как данность. И даже если жизнь давно пошла по другому сценарию, все равно, друг напомнит о себе. Дьяконов для Смолина был именно таким человеком.
Смолин не любил алкогольных слюнявостей. Он никому никогда не клялся в дружбе. Зачем? Артист Виталий Соломин пел когда-то: «Клясться в дружбе – это дело зряшнее. Просто надо другом быть всегда».
Глава 29. ПРИГОТОВЛЕНИЯ
Надо было выбирать. Ехать ли в Москву, выступить в день города. Кое-что заработать. Через Певца. Или в Италию во второй раз с Ириной. Или остаться в своем городе, с провинциальными выступлениями и отсутствием великой цели.
Гоголь в своем романе «Мертвые души» называл таких как Смолин, господами средней руки. Не совсем точно для Николая Васильевича, но весьма близко.
Между тем звонок Певцу выявил нецелесообразность длительной поездки в Москву. По причине малой оплаты. Свой город Смолину изрядно поднадоел. Оставалась Италия.
Смолин ездил по странам, так как не мог не ездить. Пока есть деньги. В Европе ездят пенсионеры. У нас – увы. И еще. Он ездил за впечатлениями. Чтоб было, что вспомнить. За будущей памятью об этих поездках.
Он жил экономно. Покупал в магазине продукты с надписью «Выгодная покупка». Знал точно – что где стоит. Что дешевле? Насколько? На рынке, в универсаме, в кулинарии «Неженка». На рынке были дешевле овощи и фрукты. В универсаме следовало покупать макаронные изделия, крупы, сахар, хлеб и повидло. А в кулинарии оказались доступнее по ценам яйца, мойва, кабачковая икра, куриные наборы для бульона. Таким образом, с каждой покупки удавалось сэкономить рублей двадцать. В универсаме пользовался скидочной картой и никогда не брал их пакетов. Имел свой.
Начиная с весны и до глубокой осени – старался в пределах двух-трех километров по городу ходить пешком. Смолин недурно знал свой город, знал, когда и где можно срезать, пройти более коротким путем. Параллельно фотографировал город, его укромные уголки и старинные улочки.
А главное – Николай Васильевич приводил в виртуальное состояние свой огромный архив. У него скопилось очень много черновиков, не доделанных на работе. Вбивал в ноутбук стихи и прозу, дорабатывая то и другое, а бумагу рвал и использовал по назначению. Как туалетную.
Они с Ирой несколько раз ходили в туристический центр. В Политехническом университете. Оформляли документы. Заезжали в нотариальную контору.
Смолину пришлось сбегать на свою бывшую работу, справку взять.
Заходили в кафе «Фуд-мастер» где Ира брала свое любимое блюдо – фахитас курицу с луком под соусами в маленькой горячей сковородке с тонкой лепешкой, а Смолин – солянку и чикениту-мини. Подолгу обсуждали детали предстоящей поездки.
У Ирины в гостях выясняли по Интернету наиболее дешевые гостиницы. Некоторые фразы на итальянском Николай старался запомнить, чтоб в Венеции, Риме, Неаполе было легче общаться с местными жителями.
Дове си трова – где находится?
Дове си поссомо компраре – где можно купить?
С прошлой поездки запомнилась простота итальянцев.
Финансовые расходы у Ирины и Николая были раздельные. Хотя это и не способствовало сближению. Но тут был один нюанс. Николай не видел в глазах Ирины доброты. Щедрости. Только неизменный калькулятор. И жажду поймать в свои сети богатого итальянца. И поэтому он не думал сходиться с ней. Во всяком случае – пока не кончится вторая Италия. Смолин хотел понаблюдать за ней вблизи. А просто так, позаниматься любовью можно было и с Надей.
Николай Васильевич поймал себя на мысли, что по натуре он занимается исповедью. Не проповедью, а именно исповедью. Для проповеди было еще рановато.
Глава 30. СМОЛИН. АВГУСТ 2010 года. ИТАЛИЯ
Поезд везет нас с Ирой до Москвы. Конечный пункт – Италия. Целый год мы продумывали два наших выступления, соответственно, в Риме и Неаполе. Вновь, нас приглашала Варшавянка от Центра Русской Культуры в Риме. Выступление в Риме было запланировано 18 сентября в галерее Ла Пиния. А потом - ждал Неаполь. Общество друзей Максима Горького. Тут мы должны были выступить 24 сентября. Самыми большими друзьями Максима Горького в нашем городе оказались Ирина и я. Позади увлекательное планирование дней в дороге, утомительное собирание документов, оформление виз и т.д. Все лето ушло на эти весьма важные дела.
Мы в соседних купе плацкартного вагона фирменного поезда. Прекрасный вагон. Два биотуалета. Работают без санитарных зон на остановках. Соседи Ирины - семья киргизов. Мать с двумя заневестившимися дочерьми. Одной весьма понравился мой нож на кнопочке, подаренный на день рождения знакомым поэтом. Своего ножа у них не было. Нож весьма нужен в дороге, поэтому подарить его я не мог. В утешение я подарил девушке диск своих песен.
Приехали на Ярославский вокзал. Перешли на Ленинградский, где на втором этаже несколько часов ждали поезда «Москва-Петербург». Лезла в глаза назойливая световая реклама с огромного экрана. А все равно – вокзал культурный. Симпатичный. Купил в книжном магазине схему ленинградского метро. Ею тут же завладела Ирина.
Ночь провели в поезде и в пять утра мы в Санкт-Петербурге. Сфотографировались на фоне памятника Петру Первому. И – на метро. Как только оно открылось. Станция Площадь Восстания. На станции Технологический институт пересели и - до станции Московской.
В аэропорту Пулково во время регистрации на самолет, содрали двадцать евро с меня, и пять с Ирины за багаж. Она прошла, то ли как студентка, то ли как аспирантка. Заставили вписаться в программу бонусов на перелет самолетами компании Эир Балтик. Пока шмонали – всю душу вытрясли – прицепились к маленькой баночке из-под таблеток энгилока, в которой я вез соль. Тетка в синих перчатках заставила перерыть всю сумку. Нашел этот пузырек – думали – наркотик везу.
Жор в самолете платный. Тоска. Но самолетик маленький и в нем у меня совершенно не закладывало уши. Единственный плюс этого перелета. В Риге пересели на другой самолет этой же компании – до Венеции. Аэропорт Марко Поло. Ирина все время лезет садиться к окну, даже если у окна мое место. На понятное возмущение говорит – ты мне сам обещал. Обещал, каюсь.
По причине скудости финансов, мы не заказывали отель в самой Венеции, а забронировали места в отелях двух городков по соседству с Венецией.
Доехали до города Местре. Кое-как нашли улицу, где Иринин отель. Ирина расспрашивала всех подряд. Итальянец местный помог. Он как увидел Ирину, так сразу свои услуги предложил. Прошел с нами длинный путь до уютного частного отельчика. Хозяин – похоже, музыкант. Все увешано фотографиями джазовых музыкантов. Пианино. А так – уютно. Садик. Зелень. Симпатичная тенистая улочка.
Ирина вселилась, и мы поехали в город Мергере, где был мой отель. По причине незнания мной итальянского языка – Ирина сопровождала меня. Сумка моя, хоть на колесах, вконец оттянула руки. Плюс гитара. Ира иногда брала гитару. Гитару при перелетах всегда укладывал на полки самолетов. Умещалась. При переездах – держал на коленях. Долго шагали по длиннющей улице Фрателло Бандьеро. С километр проехали на частном автомобильчике, с водителем которого договорилась Ирина на автостоянке. Вот он – дом номер 194. Отель «Нова Аврора». Ирина долго вела переговоры с портье. Потом расстались мы с Ирочкой, и я на прозрачном лифте поехал в свой номер. Впрочем – в номере недурно и весьма уютно.
Утром дубоватый портье – новый – долго не мог понять, почему в номере записана Ирина, а вместо нее вселился Николай.
В конце концов, он понял и я, купив в магазинчике билет, пошел на автобус, чтоб ехать в Местре на встречу с Ириной и осчастливить, наконец, Венецию нашим приездом. На остановке – реклама с собакой таксой. Вдали трубы какого-то завода. Мимо проходят огромные грузовые машины, перевозящие товары для дальних рейсов. Приехал немного раньше условленного срока и пошел гулять по Местре. Уютный городок. В парке полюбовался на тенистые деревья и фонтан. Встретились с Ириной на остановке Виа Миранезе, купили билеты до Венеции и поехали. Народу в автобусе много.
Естественно, в Венеции моим фотоаппаратом сразу же завладела Ирина. Снимала все подряд, как она обычно любит – вывески, дома и себя любимую. Тут уж без меня никак обойтись нельзя. Но все непросто. Ее надо было снимать исключительно снизу вверх. По мнению Ирины, она так лучше получается. Конечно, перед женщиной надо вставать на колени. Иногда. Но после того, как я встал перед ней за день раз семьдесят – меня это начало подзатрахивать.
А так – мосты, каналы, старинные дома – да кто спорит – уникальной красоты город. Лучший город в мире – безаппеляционно восклицала Ирина. (В прошлом году лучшим городом для нее был Рим). А тут я бы сказал – один из лучших городов мира. Я был в Венеции четыре года назад, в рамках автобусного тура «Париж-Ницца-Венеция». Конечно, всего пять часов. Но на площади Сан Марко побывал. И в мастерской стеклодува и у дома, где жил Казанова – тоже.
В конце концов – захотели есть. Сели в ресторанчике, купили кварту белого вина. Я взял пиццу с морепродуктами, Ирина – спагетти с ними же.
Бедная Иришка! Бутиков так много, а денег так мало. Облюбовала в магазинчике роскошный кофейного цвета вельветовый пиджак с шелковыми розами. Когда продавщица накинула на нее поверх пиджака соболиное манто – просто отпад. Не выдержал, сфотографировал. Когда Ирине пришлось отдавать пиджак, так и не купленный – на ее лице была почти детская обида. Впрочем, простое черно-белое платьице Ирочка все же купила. Если б мне не приходилось в этой поездке считать буквально каждый евроцент, чтоб хватило на проживание нам обоим, взял бы я ей и этот пиджак, и ее любимую камею. Выбор их был широчайший. Особенно в магазинчике на мосту Риальто. Но, увы. Я недавно, буквально перед самой поездкой, уволился с работы, не выдержав многолетних мелкоебистых издевок начальства. По документам в эту поездку я ехал еще как начальник отдела. Хотя по существу…
А что делать – визу то оформлять надо было. А это тоже деньги.
Мы долго шли каналами и старинными улицами к автобусной остановке. В Местре купили самые дешевые из возможных билетов до Рима, Ира пошла в свой отель, а я, после долгого ожидания, сел на пятнадцатый автобус. Доехал до Мергере (до начала улицы Фрателло Бандьеро) и - пешком к отелю. За полчаса дошел, благо погода была дивная.
На следующий день опять в Венецию поехал. Без Ирины. Шагал по городу уже другим путем. Красота! С наслаждением посидел у фонтана в виде древесного пня, со смехом наблюдая, как голубь и воробей, рядышком, пьют из одной струи. Не надо по сорок-пятьдесят минут ждать в бутиках, пока Ирина вволю не насладится примеркой разных платьев.
Вволю фотографировал. Толеттини, академия, площадь Сан Марко. Голуби и две чайки. Оркестр. Огромная реклама шампанского «Моет». Договорились ведь вчера встретиться с Ириной на мосту Риальто в пять часов вечера. Полтора часа прождал. Все камеи в магазинчике рассмотрел. Ирины не было. Позвонил ее подруге Саре в Рим. На всякий случай. Сара трубку не брала. Скинул эсэмэску. Возвращался к автобусной остановке, ориентируясь по табличкам с названиями улиц и указателям со стрелками, как вчера Ирина.
Вечером Сара позвонила мне в отель. Упросил позвонить ее в отель к Ирине, чтоб та мне позвонила. Тонкость ситуации была в том, что у Ирины не было итальянской телефонной карты. Экономила. Хорошо, у меня хватило ума купить итальянскую карту в прошлом году, когда она стоила десять евро. В этом – уже двадцать пять. На моей карте оставалось два евро. По моему телефону с Сарой и общались. В режиме жесткой экономии. У Ирины в Италии появилась уникальная возможность практиковать итальянский язык в разговоре. Моя предусмотрительность и бережливость очень помогла, когда выезжал из отеля.
Беспокойство об Ирине не проходило. На следующий день пошел гулять по Мергере, не думая уже о Венеции. Ура! Ирина позвонила мне на сотовый. Попросила телефон у кого-то. Хорошо ездить куда-то с красивой женщиной. Красота – страшная сила. Слова Раневской из фильма «Весна» актуальны очень. Ирина сказала, чтоб ехал к ней в Местре для встречи на ее остановке Виа Миранезе. Я забормотал, что не планировал сегодня Венецию. – Как не планировал – возмутилась Ирина - Последний день мы в Венеции, вечером уезжать, а мы еще путем города не видели! Приезжай. В одиннадцать часов я тебя жду.
Поехал. Странно, в Венеции, видел только один супермаркет. По пути в него и зашли. При моих скудных средствах, отовариваться лучше в нем. За три евро семьдесят один цент, взял моцареллу, четыре булочки, копченую колбасу. Нормально. Снимали с Ириной друг друга до умопомраченья на фото и видео. Хотелось запечатлеть детали разнообразных, не похожих и похожих друг на друга мостов, вьюны на стенах старинных домов, какие-то виньетки. Я стал проникаться состоянием Ирины. Вспомнил свое состояние, когда полтора года назад поэт и журналист Виталий Ильич показывал мне Латинский квартал в Париже. Прочел фрагмент своего стихотворения «Венеция» на видео. Но мой голос был почти перекрыт шумом моторной лодки, проплывающей по каналу.
- Бон джорно! – говорила нараспев Ирина. – Абраччо де Венеция.
Я шел за ней с фотоаппаратом, почти бежал по узеньким улочкам и влажным камням этого прекрасного старого города.
Вечером уложил сумку и спустился вниз. Но дубоватый портье, тот, что не мог понять, почему живет не Ирина, а Николай, стал требовать с меня деньги за проживание. Все заплачено при вселении, говорил я на русском, который он не понимал. Квитанцию в первый день я по усталости и непредусмотрительности не взял. Вне себя от ужаса, что не знаю языка, не успею в Местре на поезд, что вызовут карабинеров, позвонил Саре. Только бы не была занята! Сара взяла трубку и стала ему говорить на итальянском. Пока шли их переговоры - деньги закончились на моем телефоне и почти заканчивались на ее. Наконец этот тип все-таки нашел нужные бумаги. – Арогатто, арогатто.
Я понял, что могу быть свободен, и вышел на улицу. Шел дождь. К счастью, на остановке стоял автобус, ехавший как раз до Местре. Хоть тут повезло.
Постоял у вокзала. Туда и обратно бродил дед бомжеватого типа. Лавок не было. Я прошел на перрон, но услышал пьяную русскую речь какой-то компании с требованием идти с гитарой к ним и вернулся на прежнее место. За час насмотрелся разных персонажей. Особенно умилил какой-то буддист. Он долго раскладывал коврик, снимал обувь. Потом кланялся, молился, сидел неподвижно. Потом обулся, свернул коврик, прошел несколько шагов, и все повторилось сначала. Наконец-то я увидел знакомую фигурку Ирочки и воспрял духом. На перроне сели и слегка перекусили. Ирина, долго не могла понять – на какой поезд садиться.
Шестиместное купе. Места, естественно, сидячие. Мягкие полки, с синей обивкой. Все заняты. Напротив – чернокожая пара. Женщина явно ехала без билета. На одной из остановок подсел итальянец и стал требовать свое место. Видимо, африканец его уговорил. Смотреть, как они с чернокожим уместились на одном месте, было очень забавно. Потом женщина вышла. Видимо – подальше от контролеров, которые два раза проверяли билеты. Заснуть в эту ночь я не мог. Страшно трудно засыпаю сидя. Ранним утром приехали на вокзал Турбентино, пересели на другой поезд. Доехали до вокзала Термини. О Термини! Как приятно приехать в знакомое место. Здравствуй, Рим!
Отель Ирины должен быть неподалеку. Пошли искать. Долго брели под мостом, потом по нескончаемым мостовым и тротуарным плиткам, мимо свалок с мусором и машин. Ира ориентировалась по моей карте Рима, предусмотрительно приобретенной в прошлом году и взятой в дорогу.
Все. Дошли. Ирочку встретила какая-то женщина, они зашли в здание. Через тридцать минут Ирина вышла. Договорились встретиться уже в художественной галерее Ла Пиния в семнадцать часов. Ибо сегодня должен был там состояться наш с Ириной концерт. Мой телефон с часами в нем взяла Ирина, чтоб время смотреть и на случай, если позвонит Сара. И пошла отсыпаться. А я взял карту и целеустремленно пошагал к галерее. Борясь со сном. До концерта оставалось часов восемь. Собственно, Ла Пиния – это Сосновая улица, в переводе на русский язык. Весьма родное для меня название, учитывая двадцатитрехлетний стаж в лесном хозяйстве области.
Конечно, без часов непривычно. Фраза «Вот тайм из ит?» вспомнилась из школьной программы и периодически, добавляя – Скузатте, синьора (или синьор), я ей пользовался. Отдыхал на узких остановочных лавках. Колеса моей весьма вместительной (от дисков и книг) сумки стучали по тротуарной плитке и асфальту Рима. Наконец то вдали показался знакомый силуэт Колизея. Облегченно вздохнул. Тут проще. Дошел до площади Венеции, потом вглубь и налево, потом направо к Пантеону. Масса туристов. Есть где присесть. Черноволосая девушка изображала сидящий на стуле костюм, спрятав голову. Привычно набрал воды из фонтана в бутылочку и стал ждать.
Художник, по соседству со мной торгующий своими акварелями, попросил пять минут посмотреть за ними. Я понял его сбивчивую англо-итальянскую речь, утвердительно кивнул головой. Со мной была гитара в чехле. Проходящий мужик с аккордеоном покосился в мою сторону, видимо, подозревая конкурента. Но гитару я из чехла не вынимал и он успокоился. Особенно тяжело было ждать последние два часа. Даже в Пантеон пришлось зайти, когда слегка моросящий поначалу итальянский дождичек, стал набирать силу. Но ожиданию тоже приходит конец, и я с великим облегчением покатил сумку к галерее. В полпятого подошел хозяин галереи – милый седоволосый человек. Увидел меня, узнал с прошлого года, обрадовался, затряс руку, пригласил проходить.
Я вытащил из сумки часть дисков и книг. По моим скромным подсчетам выходило, что если не удастся после концерта сегодня продать хоть что-то, питаться несколько дней предстоит святым духом.
Пришла Варшавянка. Обнялись, расцеловались, и она стала делать фуршетный стол. Я пытался найти колонки для моего ноутбука, чтобы под минусовку спеть, как в прошлом году. Увы. Их куда-то убрали. Но зато – чудо – гитара строила нормально (в отличие от прошлого года). Пройдя через самолеты и поезда.
Ирина с подругой Сарой запоздали. Я уж думал начинать один. Сара забыла свою видеокамеру. Я объяснил, как отснять на мой фотоаппарат. Все-таки двенадцать минут времени видеозаписи на него умещается. Конечно, можно было сделать резкость слабее, и вошло бы минут сорок. Но хотелось покачественнее съемку. Сара умница – сделала все как надо. А потом был концерт. Стихи Иры на нескольких языках звучали красиво и звонко. А какое наслаждение петь без микрофона в этом старинном здании. Народу было много. И пришедшие специально на наш концерт. И оставшиеся после просмотра выставки картин (слава те Господи, хоть за аренду зала не надо было платить пятьдесят евро). Были зрители и с прошлогоднего концерта. Такое внимание дорогого стоит.
Максим из Кировограда делал снимки для сайта Центра Русской Культуры в Риме и русскоязычной итальянской «Нашей газеты». А потом был фуршет. Дорвался я наконец-то до красного вина и бутербродов после усталой бессонной ночи в поезде и голодного дня. Конечно, Варшавянка, после концерта, польстила мне, назвав молодым (молодость относительная), но было приятно. Четыре книги и два диска было продано, и с шестьюдесятью евро в кармане чувствовал себя гораздо увереннее.
Вволю пообщавшись в рамках отведенного времени, стали расходиться. Ирина – в свой отель. Варшавянка, я и еще четверо гостей зашли в привычный и родной ресторанчик «Агриппа» рядышком с галереей. Мы сидели за столом около выхода на улицу. Платить, таким образом можно было меньше (не доплачивая за столик на свежем воздухе, но, пользуясь им, так как дверь была открыта). Среди гостей был и бывший музыкант Большого театра. А как мы пели песни из раннего репертуара Муслима Магомаева! Каждый заказал какую-нибудь пиццу, и все обменялись ломтиками для разнообразия. Ну и винцо было очень даже недурственным. Сбросились по десять евро.
Поздно ночью ехал к Варшавянке домой. Она гостеприимно разрешила переночевать у нее. У меня не хватило денег для брони отеля на эту ночь в Риме. А из пяти наших с Ириной римских дней, только сегодня можно было выступить в галерее. Этот день Варшавянка и организовала. А ехать в Италию и не выступить в Риме – для меня было немыслимым. Думаю, для Иры тоже.
Вся квартира у Варшавянки под завязку забита книгами. Вечером принял душ. Сразу полегчало. Долго разговаривали о культуре, истории, литературе. И я провалился в сон.
Утром Варшавянка напоила кофе. Показала свой садик (она живет на первом этаже) и пожилую кошку Ми-ми. Вышли на улицу. Варшавянка купила мне весьма солидный кусок пиццы «Маргарита» и мы доехали до улицы Буонарротти.
«Трани-Хостел». Двор-колодец, как в Питере. Варшавянка помогла вселиться. Хозяйка – молодая женщина Маргарита (как все совпадает). Кажется – румынка, говорящая немного по-русски и, по крайней мере, понимающая.
Варшавянка сказала, как дойти до собора Сан Джованни и мы расстались. Наслаждаясь красотой, фотографировал собор. Потом прогулялся по скверу, посидел на каменной лавочке под сосной. Попил воду из фонтана. Прошел до большого сквера и хлынул настоящий ливень. Заскочил в галерею с магазинами. Хостел – две минуты ходьбы, а носа не высунешь. Переждал.
Комнатка маленькая, но очень уютная. С утра – кофе или чай с круассаном. Молоко. Хлопья.
Конечно, итальянские круассаны французским далеко не родня, но когда считаешь каждую копейку – какими вкусными они кажутся. Ирина говорила, что завтрак не включен, но видимо, хозяйка не крохоборка, и смотрит на перспективу. Может – еще раз приеду и остановлюсь. Подумать об этом стоит. Во-первых – дешево. А когда не сезон, так еще на десять евро дешевле. А во-вторых – самый центр Рима. В этот раз услугами метро я не пользовался из экономии. А зачем? Десять минут ходьбы до Санта Мария Маджоре. Двадцать минут – до Пантеона. Сорок минут – до площади Испании. Очень удобно. Я человек непритязательный – стол, стул, кровать. Желательно – двуспальная. Впрочем – другие кровати в отелях Европы, к счастью, не встречались. У Ирины отель был роскошным, но на окраине. Добираться – тоска.
С утра Ирина опоздала на сорок минут на вокзал Термини. Купили опять-таки самые дешевые билеты до Неаполя, и пошли гулять по Риму. Общим желанием было вновь увидеть площадь Испании. Шли от Санта Мария Маджоре. А потом – бутики. Купил на три евро самый маленький пакетик жареных каштанов. Как я их люблю! М-да, когда Ира в течение двух часов примерила в одном из магазинов поочередно шесть платьев, я взвыл. – Мне лучше идет с пелеринкой или без пелеринки? – невинно спросила Ирочка. – Солнышко мое, ты во всех нарядах хороша!
Для меня понятие фирменной одежды никогда не было на первом плане. Когда из-за какой-то, пусть модной нашивки нужно платить сумасшедшие деньги – это нонсенс.
Перекусили в кафе. Я в эту поездку полюбил пиццу «Маргарита». Одна из самых простых, но вкусных: тесто, сыр, помидоры, зелень. Дешевле только «Марианна» - но это лепешка с томатным соусом. А «Маргарита» - очень хороша. Исторически знаменита. В Неаполе даже мемориальная доска этой пицце есть.
Золотистый вечер. Расстались у Пантеона. Ира спешила на метро.
С утра – двинулся на площадь Венеции. Посмотрел две бесплатных выставки, базилику. Потом прошел через район Пантеона на площадь Навона. Там был митинг каких-то левых. Судя по флагам – коммунистов. Покричали пару часов и разошлись. Но Бог мой, какие красивые пузыри выпускала девушка! Огромные! Какой-то мужик мелкие пузыри выпускал, но это он продавал игрушку. А тут – чудо! Очень недурно играл уличный оркестр. Зашел к Наташе-портнихе, что приютила в прошлом году 31 октября после концерта в Ла Пинии и вечера в театре у сеньора Энцо. В этом году зайти на наш концерт не смогла. Очень усталая. Много заказов. Летом обшивала актеров Венецианского фестиваля. Напоила кофе и я пошел в свой «Трани-Хостел».
С утра – пешком к метро Пирамида. Это надо дойти до Колизея, обогнуть его, свернуть налево и минут тридцать идти хорошим шагом по широким улицам. Ванда запоздала на полчаса. Я давно хотел посмотреть старинное итальянское кладбище Тестаччо. Оно оказалось неподалеку. Варшавянка чудесно провела по древнейшей части кладбища. Потом прошли по старой части кладбища. Затем - по современной части погоста. Подошла Ирина, которую встретил у ворот.
После погоста Ирина уехала, а мы с Варшавянкой, перекусив у барной стойки какого-то фешенебельного кафе, поехали на Виллу Боргезе. Я страстно хотел посмотреть памятники Пушкину и Гоголю. У памятника Пушкину почитал стихотворение под видеозапись Варшавянки на мой фотоаппарат. Рядом памятник Гоголю работы Церетели. Может ведь хорошо памятник сделать, когда захочет. Дошли с Варшавянкой до автобусной остановки, и она уехала. А я пошел гулять по этому удивительному парку, пока не вышел на нужное мне направление.
На следующий день в 11 часов съехал из «Трани-Хостела» и пошел к привокзальному скверу. Там есть одна лавка у фонтанчика. Сел, поставил рядышком сумку, прислонил к ней гитару. Ждать предстояло часа четыре. Вначале подсела какая-то баба гермафродитного типа с обкуренным взглядом. Спросила – не итальянец ли я. Периодически вставала, куда то уходила неподалеку. Возвращалась, постоянно закуривала и опять уходила, пока не исчезла совсем. Потом присоседилась какая-то пожилая супружеская пара. Интеллигентно поговорили, отдохнули полчаса и ушли. Вскоре присели, судя по всему, отец с сыном. А когда оставался последний час моего ожидания, на лавку бухнулась в уматину пьяная худая с бланшем под глазом тетка. Поставила недопитую бутылку пива на землю, сняла черные колготки и стала деловито расстилать их в сантиметре от меня. Презрительно посмотрела в мою сторону и подняла при этом громкий хай на итальянском языке. Пришлось покидать лавку на сорок минут раньше времени и идти на вокзал Термини. Рандеву с Ириной у нас обычно происходили (и в прошлом и в этом годах) у книжного магазина напротив кафе. Но, увы, там нет лавок. Ирина опять запаздывала. Но вот она позвонила, минут через десять показалась Сара, за ней Ирина и мы пошли на перрон. Сара проводила нас, а мы сели на электричку и покатили в Неаполь. Первые пятьдесят минут стояли в тамбуре. Потом пассажиры стали выходить. Мы сфотографировали друг друга, и присели на лавку. На Ирину пялились сразу шесть итальянских особей мужского пола. Она весело щебетала на итальянском языке.
Вечером сошли мы – два неутомимых литературных авантюриста в Неаполе на площади Гарибальди. Неаполь поразил горами мусора, ревом мотоциклов. Нам надо было найти виа Сан Никола Дея Козетти. Ходили взад-вперед очень долго, постоянно спрашивая. Спрашивала Ирина. У меня в голове звенел ее голос – Скузатте, синьора… Грация, грация…
Наконец, нашли длинную узкую улицу, и дом номер пять. На втором этаже был отель «Робби-хауз». Ирина вселилась в розовую комнату. Я - в зеленую комнату. Дверь на балкон в моем временном неаполитанском жилище была открыта, соседний балкон в доме напротив был в двух метрах от моего, и оттуда доносилась русская речь с хохляцким акцентом и магнитофонный голос Шуфутинского. Я помылся под душем и вырубился.
Утром раздался стук в дверь и голос нараспев хозяина отеля: «Брекфе-е-ст». Робби внес поднос с йогуртом, круассаном, стаканом кипятка, шестью пакетиками с чаем и баночкой с сахаром.
Позавтракав, пошли с Ириной к театру Сан-Карло. Неподалеку находилось Общество итальянско-российской дружбы под руководством итальянца с русским именем Иван - «Максим Горький». Иван – лет тридцати восьми – высокий, худой, черноволосый, веселый – ждал нас с Ириной у театра. Дал ключи от помещения, где нам предстояло вечером выступать, и ушел. Сели в лифт.
Просторный зал. Почти во всю стену – книги. Уникальные издания, в т.ч. многотомное собрание сочинений Ленина. Бюст Горького. Красивый резной деревянный стол. Резной деревянный диван. Сфотографировались. Прикинули – как будем выступать. И пошли отдыхать в отель.
Братья Иван и Антон любят Россию. Жили в Москве. Отец – депутат, левых взглядов.
Вел вечер бывший артист театра имени Алишера Навои. Представил наши с Ириной регалии, и понеслось.
И в Риме и в Неаполе я презентовал свою книгу, вышедшую в Москве и компакт-диск собственных песен, Ирина – свое творчество.
Вечер прошел с большим успехом. Стихи Ирины в любой аудитории звучат недурно, тем более – на разных языках. Мои стихи и песни принимались тоже очень тепло.
Есть над чем подумать. Хотя бы тот момент, что среди зрителей нашего неаполитанского концерта были итальянцы, вообще не говорящие по-русски, в отличие от братьев Ивана и Антона. И они покупали мои книги и диски. Ну, песни – ладно. Тут мелодия и голос. А книга? Четыреста страниц поэтических текстов. Это надо, как минимум, язык знать.
Удивительная атмосфера продолжилась и на фуршете. Белое и красное вино. Антон довез до нашей улочки. Попутно заехали в книжный магазин Фильтринелли, где кофе с пирогом угостились.
А с утра нас на площади Гарибальди ждал Иван. Он работает гидом. С русскоязычными группами. И поехали мы на электричке в город Помпеи. За окном лил нешуточный дождь. В дороге я накидывал заметку для газеты.
Планируя свои отпуска таким образом, чтобы совместить туризм и творчество, дуэт из Сибири старается привносить красоту и гармонию в наше непростое время.
Обществом «Максим Горький» запланированы творческие встречи, посвященные славянской культуре в течение всего года, и творчество Ирины и Николая стало своеобразной презентацией этого проекта.
Такие вечера весьма содействуют дружбе между народами, и мы приглашаем всех творческих людей, живущих в Италии, следить за объявлениями и приходить в гости. Есть возможность показать свое творчество в поэзии и других видах искусства.
Иван предусмотрительно дал зонт. Я свой забыл взять. В вестибюле ресторана ждали.
Иван познакомил нас с Эмилио - издателем итальянской русскоязычной «Нашей газеты». Тот подарил по экземпляру свежего номера Ивану, Ирине и мне. Иван пролистал страницы.
- Вы уже в вечности.
Оказывается объявление о нашем вечере в Неаполе опубликовано.
Подошла тоже русскоязычная экскурсовод, бывшая балерина Большого театра. Сфотографировались. Автобус повез нас на исторические развалины. Иногда дождь затихал, но потом вновь принимался лить. С новой силой. Ирина снимала моим фотоаппаратом, я держал над ней зонт. Иногда с зонта на Ирину лился холодный душ, и она весьма остро на это реагировала. Два часа экскурсии пролетели не сказать, чтоб незаметно, но весьма познавательно.
Промокнув и продрогнув, сели обедать в ресторан. Спасибо Ивану – угостил. Очень недурственное спагетти с ракушками, приличный кусок отбивной. Вино красное. Кофе с пирожным. Поехали в Неаполь, где сошли с автобуса. Дождь кончился. Ирина пошла по делам. Я продолжил экскурсию с Иваном.
Кафе Гамбринус. 1860 года основания. Федор Иванович Шаляпин сиживал здесь. Боже ж ты мой, какой кофе! За евро можно взять чашечку бразилиано и во рту будет сказка. Я не сильный любитель кофе. Оказалось – просто не пил настоящего.
На следующий день гулял по Неаполю. Дышал морем. Лечил бронхит. Говорил по телефону с Варшавянкой. Гулял по длинному парку. Ирина каталась с итальянским поклонником на мотоцикле по всей южной Италии.
Денег, вырученных за книги и диски, хватило на две сувенирных бутылочки итальянского напитка Лимончелло и пару коробок сухого красного. Несколько дней Ирина подкармливала меня печеньем с римского фуршета.
Проснулся я очень рано. Ждал. В четыре часа послышался шум мотора на улице и, две минуты спустя, звук шагов. Приехала Ирина. Ее итальянский поклонник довез нас до аэропорта. Ирина была в боевом красном платье. В глазах Ирины я увидел такую страсть к этому итальянцу, что захотелось плюнуть. Впрочем, я вспомнил влюбленные глаза другой Ирины, из другого города, десять лет назад. Этот взгляд был обращен ко мне. И ненавидящий взгляд соперника. Все повторяется.
Мы сели с Ириной на самолет и полетели до Венеции. Оттуда по маршруту: Рига – Санкт Петербург – станция Тайга. На электричке приехали в город.
Глава 31. СМОЛИН. УСТАЛОСТЬ
Как же я устал! Поезда, самолеты, короткий сон, волнение, недоедание. Приехал из Италии худой с дикими глазами. Хронический авитаминоз. Устал так, что даже не хочу всероссийской славы, с мыслью о которой живу ежедневно последние два с половиной десятилетия. Наше совместное разговорное общение воспалилось за несколько встреч так, что превратилось в гнойник. Хотя, ты права, что выходишь замуж за этого итальянца. Может быть – ради этого и ехала в Италию.
Он богатый. Сможет тебя обеспечивать. К тому же – мой ровесник. Но он не жил в России. Он не знает, что значит честно жить в этой стране. Это – быть бедным. Когда каждый месяц думаешь – чем заплатить за квартиру. Когда продаешь диск и распределяешь эту сотню до копейки. Самый дешевый стиральный порошок, сода, макароны, хлеб.
После сорока вечерами все больше привязанности к телевизионным детективам. Потому и не звоню. Недавно у меня выпало два пародонтозных зуба. Шатались-шатались и выпали.
Понимаешь, глупенькая, у Нарцисса лепестки опадают. Хотя я по цветочному гороскопу Портулак. А он красивый, нежный, требует заботы и ухода. Я хотел бы тебя попросить. Поливай меня влагой внимания, а я буду влагать в тебя всю любовь, какой меня одарила природа. И ты сама расцветешь еще краше. Я буду петь многоцветную радужную песню – семь нот, семь красок. Тебе нужен блеск? Ну, так блести, отраженным от меня светом, преломляй его, поглощай. Понимаешь, я всегда буду блестеть и постоянно искать блеска. Во всем. Я не виноват, что люди летят на него, как бабочки на огонь. Если ты будешь достаточно тактична, чтобы это понять и не критиковать, мы проживем вместе очень долго.
Но ты не выполнишь мою просьбу. Тебя ждет Италия. Хочу пожелать тебе быть такой же прекрасной, желанной, манящей, удивительной, лучистой, сияющей – самой необходимой женщиной. Тебе нужен партнер – спокойный, сильный, уверенный в себе человек. Чтобы рядом с ним ты чувствовала себя желанной, спокойной и нужной ему. Чтобы он радовался твоим успехам и помогал тебе, а ты – радовалась его успехам, и помогала ему. Выращивайте любовь вместе. Моя мама была очень красивой женщиной в молодости и всех ухажеров, кроме отца, отвергла. А когда они развелись, когда она постарела и все бывшие друзья стали один за другим уходить в мир иной – она спохватилась. Не повторяй чужих ошибок. Хотя я всегда помню о тебе.
Глава 32. ПЕРЕЛОМ
В час ночи раздался телефонный звонок. Из трубки доносился пьяный голос Дьяконова. Как всегда в таком состоянии, он не договаривал фразы, говорил с пятое на десятое. Но был очень взволнован и Смолин, с глубоким вздохом настроился на беседу.
- Николай, мне стыдно за себя! Да, я обладаю знанием, да я могу, но опять. Это некрасиво, когда человек обладает знанием, но ведется. Это некрасиво. Ты тоже обладаешь знанием. Я возобновил себя в отношениях. Я думал, что герой, а оказался. Ты для меня всегда будешь, был и есть. Ты был всегда моим другом. Ты – есть друг. Если кто-то скажет – плюнь ему в глаза. Надя – другая тема. Приезжай без нее. Я простой человек. Я уединенный человек. Никого не пускаю в дом. Кроме близких друзей. Это думают, что у меня крыша поехала. Ко мне приходил, ты его знаешь. Спрашивал – не наркоман ли я? Ха. Я не наркоман, я алкоголик. Мне бы хотелось поговорить. Я телефон пропил. Но я не пью. Не пью! Так, выпиваю…
В трубке послышались рыдания.
- Я совсем один – кричал Дьяконов. – Приходи в гости. Я буду ждать. У меня перелом позвоночника.
- А что случилось?
- У подъезда отморозки напали.
- Я постараюсь прийти.
И опять - что мог сказать Смолин слабовольному алкоголику? Они были друзьями с детского сада. Больше сорока лет.
Прийти-то можно. Но первое, о чем попросит его Андрей – о бутылке. И тут Дьяконов продемонстрирует чудеса изощренности, не хуже приличного актера в театре. И что ему на это сказать? То, что Андрею ни водку, ни пиво, даже нюхать не стоит? То, что ему после Афганистана водка память отшибает? Так он и так это хорошо знает.
Разные люди бывают. В районе живет бывший подчиненный Николая Васильевича. Инженер-лесопатолог. Ему шестьдесят лет. Лицо у него все время ярко-свекольного цвета.
- Как живешь, Николай Михайлович?
- Да я, Василич, все в одной поре.
Однажды в командировке, Смолин понял, что для Михалыча «одна пора» означала две бутылки водки на одного в день. По чуть-чуть, но с утра и до вечера. Михалыч был худой, легкий на подъем. Он быстро ходил по лесу. Лес был его стихией. Ума не пропивал. Был очень трудолюбив. Водка была для него, как топливо для машины. Опять же продукты деревенские, свои. Молоко от своей коровы. Николай Михайлович смущенно говорил Смолину:
- На юбилее моем, ага, папка мой, ему восемьдесят девять, говорит, что из трех сыновей я самый старший и самый непутевый, пью, дескать. А я ему – папка, больше пить не буду. Он заулыбался. А я продолжаю, ага, - а меньше – не могу.
- И что отец?
- А что ему сказать? Тьфу! И все.
Смолин тогда подумал, что где-то он эту фразу уже слышал. От кого-то из юмористов. Но где и от кого – из памяти выпало.
Две бутылки водки на одного в добрые времена (до тридцати восьми лет) и Смолин мог выпить. А потом проспаться, воды попить и на работу идти.
Половина стены в квартире Николая Смолина была завешана картинами Андрея Дьяконова. Одно время он дарил Николаю свои картины на каждый день рождения. И они энергетически весьма подпитывали Николая. Верная Надя постаралась развесить их в максимально выгодном ракурсе, когда свет от одной перетекал в другую. Они создавали в квартире уют – то главное, что ценил Смолин, и то, что ценили его друзья. Ближний круг. Раз в квартал Смолин звал их в гости.
Но навестить Дьяконова надо было. Позвоночник – дело нешуточное. Хотя – у Андрея скорее ушиб. Но все равно.
Смолин обязательно сделал бы это, если бы…
В тот вечер он сидел на Форексе. Зазвонил Певец и попросил сводить его в редкий фонд библиотеки университета. Друзья посмотрели старинные книги, и Певец повез Смолина в загородный ресторан. И ночью, выходя из такси, Смолин упал и сломал правую руку. Правое плечо. Подскользнулся и свалился у подъезда. Дикая боль накрыла уже в квартире. Попросил Надю дернуть за плечо. Слава Богу, она не стала этого делать. Вызвала скорую. Там наложили шину. От плеча до кисти.
Смолин начал осваивать левую руку.
Проще всего, оказалось, научиться писать. Вначале получалось коряво. Потом постепенно, улучшилось.
А труднее всего, оказалось, резать хлеб левой рукой.
Смолин сел на творожно-молочную еду. Стал принимать кальций-Д 3 никомед.
Спустя две недели, пошел в поликлинику. Но на рентген записали, аж на пятнадцатое марта. Раздосадованный Смолин сел в трамвай.
Дома налил в красивую чашку с изображением царицы Клеопатры, привезенную в прошлом году из Египта холодного чаю каркаде, также из этой благодатной страны, и с наслаждением отхлебнул. Потом мазнул около большого и указательного пальца левой руки капельку ароматного масла Тутанхамон и с наслаждением втянул сладкий аромат. Жизнь показалась не такой паскудной, как была еще недавно. Несколько дней назад по телевизору показывали бунтующих египтян, требующих свержения президента Мубарака. Смолин вспомнил, как хорошо отдыхалось в Египте год назад. Почти год после этого пил он чай каркаде, килограмм которого привез из Египта. Прошла сердечная аритмия. Почти год после Красного моря Николай Васильевич не простывал. Очень укрепил его и желтый чай, килограмм которого Смолин также привез из Египта. Этот чай больше походил на проросшие зерна какого-то растения. А по вкусу – на горох.
Сняли гипс. В поселок Яр пригласила бывший лесопатолог Светлана. Сейчас она работала в культуре. Приближалось ее пятидесятилетие. Смолин наскреб денег на поезд и поехал.
Встретила она его радушно. Когда-то Светлана и Николай были просто инженерами. Потом он подрос по службе, стал начальником отдела, и она ему подчинялась. Но хорошие отношения сохранились.
Прошло много лет. Им было, что вспомнить. Он прожил у Светланы целую неделю.
Светлана держала корову. И сейчас, на молоке и твороге Смолин быстро восстанавливался. Он провел вечер в библиотеке, продал с десяток дисков, много пел на юбилее у Светланы. Когда сидели на кухне за чаркой легкого мускатного вина, спросил:
- А почему ты тогда уволилась? Ведь рано еще было.
Светлана помолчала, потом ответила:
- Ты ведь помнишь, как я работала. В лесу – с утра и до вечера. Все здоровье там оставила. И хотела только одного – стать заслуженным лесоводом. Двадцать пять лет стажу у меня было. А начальник - то ли боялся чего-то, то ли сам хотел это звание получить. И не представил меня. А потом придирки начались. А ты, почему уволился?
- Много причин. Но медаль я тоже получить хотел. Почетного работника леса. Знаешь, я, может быть, не тяну на заслуженного лесовода – нет лесного образования. Я энтомолог. Но на почетного работника леса, именно работника, учитывая те тысячи километров, что исходил, тяну вполне. Эта медаль сейчас у него. Наградили.
- На наших костях в рай въехал.
Глава 33. ТЯЖЕЛЫЕ СОБЫТИЯ
Время потихоньку шло. Но когда рука стала подживать, случилась новая беда.
Николая Васильевича настиг ишемический инсульт. Как у матери. Только у той в сорок девять, а у него – в сорок семь лет. Произошло это после вечера памяти Сибирцева. Чертовщина какая-то. Сидели в Доме Искусств, выпивали, вспоминали. Потом зазвонил Певец. Пригласил в кафе «Фуд-мастер». Там Смолин продолжил выпивать. Хотя надо было бы закончить. Потом пошли гулять по району Заистока. Смолину стало плохо. Он уехал домой. Он не знал, что именно в эту ночь давленье подскочит до 270.
Правая нога действовала на девяносто процентов, правая рука – на пятьдесят. И весьма повредилась речь. Первые четыре дня Николай был в реанимации. Тяжелее всего было ходить в утку. В первый день ему даже надели катетер. Во второй день – сняли. Когда томографию головы сделали во второй раз и дело явно пошло на улучшение – перевели в общую палату.
Двадцать третьего апреля прошел концерт Певца в большом концертном зале. Он спел двадцать пять песен, в том числе на стихи Смолина. Смолин должен был выступить в концерте, поздравляя Певца и читать стихи. Увы.
А на следующий день, на Пасху, случилось страшное событие. Горе. Умер Дьяконов. Его мать позвонила Смолину и сообщила о смерти Дьяконова так, как если бы сказала, что он попал в вытрезвитель. Смолин лежал под системой на кровати и читал книгу. Он закрыл глаза и стал вспоминать.
У Андрея был цирроз печени. Но в прошлом году он пролечился в больнице и когда Николай и Надя приходили к нему – был весьма неплох. Показал новые акварели и рисунки. Очень даже недурственные.
Незадолго до этого Дьяконов ходил к врачу. Хотел оформлять инвалидность. Третью группу. Все-таки контузия в Афганистане и т.д. Врач посчитал его здоровым. Не смотря на все его болячки.
А на следующий день, 24 апреля в Пасху, его сестра Светлана принесла ему пирогов – мать испекла. Он купил бутылку водки, позвонил матери, поблагодарил за пироги, сказал, что водки ни грамма. После этого налил стакан, выпил и у него пошла горлом кровь. Нашли Андрея через четыре дня. Мать вызвала слесарей – те взломали железную дверь.
Конечно, за долгие годы мать устала выкупать его из вытрезвителей, но все-таки не всегда же он пил. А когда Андрей не пил – он рисовал. И писал. Картины. Хорошие картины. Они не тянули до работ известных местных художников. Так считали искусствоведы областного музея. Но они рассуждали с точки зрения своего опыта и большого количества просмотров работ разных живописцев. Смолин и Надя смотрели на работы Дьяконова с точки зрения оценки его, как развивающейся личности.
А картины Дьяконова были выше любительского уровня. Дьяконов и Смолин были ровесниками и знали друг друга с детского сада. Из сорока семи лет – сорок три года. Конечно, ровными отношения не назовешь. И конфликты случались. Даже дрались однажды. Но пронести дружбу через столь долгое время они смогли.
У Смолина сохранились письма Андрея. Из Афганистана. 1983-85 годов. Висел в золотой раме портрет Смолина. Целая стена картин. Семнадцать. Одно время Дьяконов на каждый день рождения Смолина дарил ему картину. Самая красивая была подарена на сорокалетие. Желтое небо. Зеленое море. Белый парусник. И во всех картинах краски были яркими, сочными. Причем все творчество Дьяконова было как бы в динамике. Вот ранняя резьба. Вот деревянная икона – очень набожный Андрей сделал в юности. Картины. Пять роз – очень воздушная работа. Радуга во ржи. Еще один портрет Смолина. Натюрморт с цветами. Девяносто первого года. Тогда Андрей подарил натюрморт и реальный букет. За два недели букет увял. Но на картине он продолжал цвести. Девять пейзажей. Краски везде яркие. На деревьях – оттенки. И только последняя работа – два дерева отраженные в воде – несли в себе гибельно-зеленый, уходяще-зеленый цвет.
В больнице Смолина не пустили на похороны. Хоронили Дьяконова в закрытом гробу. Народу было человек пятнадцать. Это мать потом рассказала по телефону.
Смолин вспоминал и вспоминал.
Между тем три недели прошли и Николая выписали. Накануне, дней за пять да выписки, Певец завез ему четыре сумки с продуктами. Через Надю Смолин постепенно отправил их домой. Ну, что-то съел, конечно.
Смолину было тягостно лежать. Глотать ежедневно по четырнадцать, а потом по десять таблеток. Но среднее время пребывания в больнице – три недели. Видимо этот срок окупается страховым полисом.
Николай долго думал – может, Андрей прожил свой век, все сделав. Сорок семь лет – это ведь не двадцать пять. У него есть сын. Он написал много картин. Некоторые хранятся в частных собраниях. А официальное признание? Так Дьяконов к нему не стремился никогда. Хотя – кто знает? Это не Смолин с его честолюбием и всепобеждающей жаждой славы. Иногда под хмельком Дьяконов говорил: «Вот ты член, а я не член, но я сущность».
Дьяконов часто говорил о времени. Но никогда – о своем уходе. Может – выпил он от отчаяния, что не дали инвалидность? Но он пил и без этого.
А восстанавливаться надо было. К Николаю четыре раза приходила Валя – массажист. Она до стона заводила Смолина проникая массажем в самые потаенные уголки смолинского тела. Валя была к Смолину неравнодушна. Она сама лечилась в больнице и приходила в перерывах.
Смолин стал заниматься с логопедом. Труднее всего давались буквы «ш», «ч». Буква «р» приобрела в речи Смолина французский прононс.
По утрам Смолин тренировался на гитаре. Пока с очень скромными успехами. Потом садился у ноутбука и пел под минусовку. Чуть лучше. Иногда хотелось выть от отчаяния. Рука не повиновалась гитаре. Она двигалась, совершая примитивные движения. Но перебор струн – достаточно сложный процесс. Смолин смотрел по ноутбуку собственные видеозаписи, где он играет на гитаре автоматически и громко, с томным ревером, поет. После инсульта ревер пропал. Из глаз текли слезы.
С утра Смолин пошел в книжный магазин «Водолей». Туда еще два года назад были отданы пять книг Николая Васильевича. Из пяти книг продалось только две. Смолин посидел в сквере на площади Революции. Тоска. Две книги за два года. Поговорил со знакомым экологом. Зашел в магазин, где работала подруга Лида. Она работала в магазине кожаных изделий. На витринах лежали сумки, кошельки, перчатки самых разных расцветок. Лида приходила к Смолину в больницу. Сейчас обрадовалась. Они обнялись, расцеловались. Лида показывала покупательнице разные сумки.
- Вот эти за тысячу пятьсот. Вот эти, проще фасоном – за девятьсот. Вот эти, с гипюровыми вставками… - И Николаю - Ты посиди, сейчас поговорим.
Они еще какое-то время занимались просмотром сумок. Покупательница ушла, ничего не купив. Лида поставила сумки обратно на витрины, вскипятила чайник, сыпанула туда кофе и сахару.
У ней самой был недавно небольшой инсульт. Она пролечилась. Сейчас Лида угостила Смолина татарскими ленивыми пирожками.
- Ты возьми пуговицы и перебирай их. Они задевают разные точки и помогают при инсультах.
Вечером у Смолина видимо рассосался какой-то небольшой тромб в голове. Потому что струны стали поддаваться перебору. На правой стороне лица мышцы чуть лучше задвигались. Улыбка стала растягиваться вправо. Это была первая небольшая победа.
На следующий день Надя купила слоеного теста и напекла в духовке пирожков. Сделала это очень хорошо. Разложила их на большое старинное блюдо. Смолин даже сфотографировал.
В это утро Смолин вспомнил фамилию и имя солиста «Песняров», что пел песню «Вологда». И вулкан Попокатепетль. Решил, что в этот день лучше помнятся названия.
Бутылка олифы стояла в углу. Ее они думали отнести Дьяконову. Для живописи. Не отнесешь…
В том, что он умер, была какая-то несправедливость, неестественность. Человек в сорок семь лет умер – это же дикость. Хотя Тулуз-Лотрек умер в тридцать шесть. От той болезни, что и у Смолина. Умереть то можно и от цирроза, и от инсульта. А на самом деле – от алкоголизма.
Надя поставила ранний портрет Смолина работы Дьяконова в карандаше. Хороший портрет. А вот деревянную икону, которую Дьяконов вырезал в том же возрасте – убрала в кладовку. Дерево, не покрытое лаком, считала она, может принести несчастье.
Смолин в это не верил. Но у нее были свои нюансы.
Николай вспомнил, как приходил к Дьяконову, когда он жил в Академгородке. Они сидели на балконе, Андрей рассказывал о своей пестрой жизни. Показывал деревянные фигурки, которые вырезал из ножки стула.
Кажется, в 2007 году Дьяконов уехал из Академгородка. Доконали криминальные личности, к которым он всегда имел слабость. Ему помогали переезжать Роман – его друг и Николай.
В 2004 году умерла Люда – женщина Андрея. Она умерла в ванне. Но почему-то под глазом был синяк, когда она лежала в гробу. Дьяконов запил почти на год. По большому счету Андрей так и не восстановился после этого удара.
На новом месте он жил один.
Николай вспомнил, как после похорон Люды они с Романом рыдали пьяными слезами. Она была очень хорошим человеком.
Он вспомнил, как Дьяконов предлагал ему написать портрет. Два портрета двадцатилетней давности висели на стене у Смолина. Андрей предлагал портрет с гитарой. Но Николай отказался, потому что надо было платить за краски, холст и т.д. К тому же Дьяконов обладал одной особенностью. Он писал портреты Смолина старше лет на двадцать. И сейчас эти два портрета Николая Васильевича как раз соответствовали его нынешнему возрасту.
Когда Николай Васильевич приходил к матери Андрея на сорок дней, она подарила ему автопортрет сына. Удачный.
Обычно Андрей стригся и брился. Он был очень аккуратным. А тут - обнаженный по пояс. Длинноволосый и бородатый Андрей смотрел огромными глазами. Со слезой. Лик Христа. Но во взгляде была обреченность. Смолин повесил портрет, и домашняя галерея из семнадцати картин была завершена.
Смолин набрал в ноутбуке страницу воспоминаний, измерил давление. Оно было высоким. Смолин съел таблетку и лет на диван.
Глава 34. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Наверное, инсульт случился из-за личных переживаний. От мыслей. Барселонка сошлась с певцом. Ирина – с итальянцем. Барселонку Смолин любил. К Ирине был дружески привязан. Надя уже не вдохновляла. Хотя больше всего сделала для Смолина. А с Барселонкой и Ирой Смолин связывал не только творческую, но и личную судьбу.
Барселонка вдохновила его на диск. Ирина соответственно, на две зарубежные поездки в Италию и концерты.
Смолин похудел на пятнадцать килограммов, помолодел. Он старался думать только о хорошем.
А может – инсульт пришел с небес, чтоб Николай Васильевич переоценил ценности, перерыл свой архив, дописал те вещи, которые не дописаны.
В студенческие годы он две курсовых и дипломную работы посвящал жужелицам. Это красивые жуки, мелкие и крупные. Настоящая жужелица, по латыни – карабус. Вот и Смолин привык себя отождествлять с карабусом. И девиз на своих работах, которые посылал на конкурсы, он тоже называл этим именем.
А давленье то Смолин заработал в лесном хозяйстве. В защите леса. Да и постоянные думы о хлебе насущном не способствуют хорошему здоровью.
Хотя директор бывший звал обратно. Энтомологом. На пихте нашли уссурийского короеда, которого путали с пальцеходным лубоедом. Его обнаружили, вскоре, после того как Смолин уволился. А специфических знаний у сотрудников центра не было. По лесу ходить – сколько угодно. А лесным энтомологом, как Николай Васильевич, надо родиться. Так говорил Максимыч – старый лесопатолог, с которым Смолин обошел не один километр. Он тоже увольнялся на заслуженный отдых – болячки давали о себе знать.
Тем временем прошло совещание и техническая учеба лесопатологов Сибири и Дальнего Востока. Банкет решили сделать в сосновом лесу, на свежем воздухе. Шеф пригласил Смолина как ветерана. Были накрыты столы. Горел костер.
Смолин подсел к Максимычу. После того, как несколько тостов было произнесено, Николай Васильевич спросил:
- Почему увольняешься?
Максимыч, как всегда, пошутил:
- Помнишь, я говорил когда-то, что если в животе ускорение, то в жопе обязательно будет перестройка. А недавно я говорил, что надо идти к окулисту, выправлять глаза и бумаги писать. А сейчас этих бумаг так много, что глаза устают. Мне шестьдесят. Поработал бы – романтики не стало. Ты это понял и правильно ушел. Хотя еще молодой.
Подсел заместитель директора и, хитро улыбнувшись, спросил:
- Вернуться не тянет?
Смолин тоже улыбнулся и сказал:
- У меня сейчас голова светлая-светлая. А на душе так легко. Гора с плеч свалилась.
- Понятно. Хотя все это – херня, Василич.
Директор еще больше располнел, получил генеральские петлицы. Для работы в центре защиты леса было уже четыре машины.
На банкете посвященному совещанию лесопатологов Сибири и Дальнего Востока, директор весьма льстил Смолину. Совещание проводила московская лесная генеральша. Хорошая тетка. Старая полевичка, очень любящая водочку. Она была уже давно на пенсии, но отличалась хорошим здоровьем, разбиралась в своем деле и в ней нуждались. После трех-четырех тостов у гуляющих попер лесной патриотизм. А Смолину было по барабану. Речь еще была медленной, корявой. Он говорил тост, читал стихи. Он вспомнил, как однажды позвонила Светлана из поселка Яр. Она спросила:
- Ты на работу возвращаться хочешь? Сердцем к ней тянешься?
Смолин улыбнулся и ответил:
- Нет, Светлана. Сердцем я к ней не тянусь.
Смолин вспомнил, как четырнадцать лет назад, в санатории «Прометей» где был областной съезд лесничих, на который приезжал министр, шеф в своем докладе сказал, что пока есть такие специалисты как Светлана, Максимыч и Смолин, он за санитарное состояние областных лесов спокоен.
Все уволились.
Телефон опять зазвонил. Незнакомая женщина спросила Николая Васильевича. И начала.
- У нас будет вечеринка. В ресторане «Вечный зов». Но это гей-вечеринка. Вы как к геям относитесь?
- Я натурал.
- Озвучьте вашу сумму за выступление.
Смолин озвучил.
- А вы, сколько стихов и песен споете. Таких, чтоб не впрямую о любви к женщине было, а опосредованно о любви вообще.
- Шесть стихов и одна песня.
- Две песни.
- Хорошо. Но у меня голос после инсульта еще слабый.
- Нас устраивает.
- Ладно.
- А вы в стрингах не могли бы прийти?
- А это что такое?
- Нижнее белье.
- Нет, извините.
- А подыграть вам вы можете. Тут будут не только геи, но и лесбиянки.
- Нет, боюсь это мне не под силу.
Смолин улыбнулся, вспоминая этот разговор о несостоявшемся концерте. Доброе имя дороже. Можно было сделать любопытные снимки. Воспоминанья приносят дивиденды в виде фото и дивиденды в виде фото воспоминания дают.
Смолин назначил встречу Ирине в кафе «Золотой ключик». Он сел за столик у окна. Заказал чай. Иришка немного опаздывала, как всегда. Но вот она пришла, и артисты разложили бумаги на столе и стали намечать программу. Она давала зачин, читала первое стихотворение, а Николай подбирал свое, продолжающее по смыслу. Так минут за пятьдесят они составили основную канву. Потом стали думать о названии. Хотелось, чтоб не Италия, не Франция и не их город. Наконец и это было преодолено. К Ирине пришла мать и женщины ушли.
Смолин вышел на улицу. Июль в этом году выдался прохладным. Дождь и солнце чередовались.
Утром Смолин хотел сырой капусты. Но Надя капусту потушила. Отварила рожки. Сделала, однако, хорошо. Давно бы выгнал, если бы не умела готовить. Но экономка так экономка. Смолин заварил каркаде и принялся за завтрак.
Через два дня Ирина пришла к нему домой, и они отчитали программу, внося в нее необходимые коррективы. С утра Николай Васильевич сделал в ноутбуке афишу, доводя руками непослушную фотографию. Ирине фото не понравилось. Она попросила другую фотографию, сделанную в Неаполе. Смолин поворчал для вида, но после ее ухода выполнил просьбу. Ирина показала новую визу в паспорте. Смолин только пожал плечами. Об их гастролях в Италии появилась статья в Интернете. С фотографией.
А в эти дни Смолин обзвонил несколько алтайских санаториев на курорте Белокуриха, и в трех из них ему удалось организовать свои концерты.
Ирина же уезжала в Италию. Выходить замуж. Смолину было тяжело. Люба – старый друг и любимая женщина всей жизни Николая Васильевича – слала сообщения из Анапы, чтоб отпустил ее мысленно, не держал зла. Люба волновалась за его здоровье.
Она была права. Ирочка – эгоистка до мозга костей – хотела в жизни только одного – выйти замуж за богатого иностранца. Итальянца или француза. Каждой Мазине надо найти своего Феллини.
Николая Васильевича напечатали в «Зоологическом журнале». В Москве. Большая статья, которую он отослал еще два года назад. Когда работал. Десятая по счету опубликованная статья. Но его судьба выстраивается по другому сценарию.
Этот совместный концерт Николая и Ирины был тринадцатым по счету. Не исключено, что последним. Смолин хотел обязательно его провести перед гастролями в Белокурихе.
Концерт прошел сносно. На лице Николая Васильевича была видна усталость. И в голосе тоже. Ну, а Ирочка была великолепна. Особенно, в своем малиновом платье. Смолин взял ее итальянский номер телефона и электронный адрес. Расстались друзьями.
Потом Смолин и кучка приятелей-зрителей выпивали на берегу реки. Стихи читали.
Вечером Певец зазвал на летнюю веранду ресторана «Славянский базар». В нем делали очень вкусный заварной луковый хлеб. Недурно селедку под шубой. Хорошее чешское пиво. Отдельно селедку с отварной картошкой.
Николай сделал для Певца сбереженье денег, уговорив знакомого барда не занимать у него двадцать тысяч на резиновую лодку. У Певца было восемь кредитов и лишние проблемы ему были ни к чему. Хотя для друзей Певец был готов на многое, но тут он сам попросил об этом Смолина. Благодарный Орфей заказал для Смолина два бокала дорогущего вина «Бордо». Коньяк и водку Николаю Васильевичу теперь, после инсульта, было нельзя.
В эти дни Смолин звонил в РАО – российское авторское общество, членом которого был, пытаясь выяснить номер телефона работы с филиалами. Ему отвечали, что он попал не совсем туда и давали новый телефон. С восьмой попытки Смолин дозвонился до нужных людей.
Николаю Васильевичу необходимо было выяснить – подавал Певец или нет в РАО данные о своем концерте в их городе, где он пел песню на стихи Смолина. Двадцать третьего апреля. Все-таки концерт был платным. Пришло шестьсот человек зрителей. Пусть сумма была маленькой – сто пятьдесят два рубля. Но это были деньги Смолина, заработанные за его творческий труд. Орфей говорил – что такие сведения он подавал.
Николаю Васильевичу уже давно надоело вставать ночь-полночь, чтоб ехать в очередное кафе, произносить тосты за великого Певца и в четыре утра возвращаться домой. Тому нужен был бесплатный тамада. Смолин ездил, потому что был рабом своего желудка.
Люди из РАО все-таки пробили Певца. Певец, возмущенный, перезвонил Смолину.
- Мне из РАО звонили. Спрашивали о концерте.
- Так ты подавал им бумагу или нет? – спросил Смолин.
- Подает бухгалтерия. Да мы с тобой пропиваем и проедаем в кафе в несколько раз больше – беспечно ответил Орфей.
- А в бухгалтерию кто?
- Они с меня бумагу не спрашивали.
Мрак. Значит – не подавал. Николай Васильевич так до конца и не выяснил, то, что хотел. Но знал, что непременно дожмет это дело до конца. Не хотелось бы жертвовать дружбой с Певцом. Они с ним сходились в главном. Во взгляде на русскую песню, которую оба беззаветно любили. И на лучшие образцы советской эстрадной песни, русского шансона, романса.
Дружба – понятие не экономическое. Смолин прожить не мог без денег и женщин. А без друзей – мог.
Певец купил БМВ. Подержанную, но БМВ. Прокатил Смолина.
Было и печальное событие. Вслед за Дьяконовым умер Леша Бакчаров, журналист, хорошо разбиравшийся в компьютерах. Он сделал к четырем книгам Смолина оригинал-макеты. Ему исполнилось шестьдесят лет. Однажды позвонил Смолину. Но его не было дома. Леша переговорил с Надей. Он сказал, что сделал очередную книгу Смолина. Пожаловался, что поел ягод и у него заболел живот. Надя посоветовала ему обратиться к врачу. Недели через две он попал в больницу. А еще через три недели – умер. В гробу у него было очень спокойное лицо, но весьма желтого цвета. Врачи констатировали цирроз. Женя Алаев достал Смолину двухнедельную путевку в санаторий. Из-за инсульта. Как члену союза писателей. Смолин был ему благодарен. Он был добрый, злопамятный, но всегда благодарный.
Санаторий располагался у холма. Лес, сосны, кедры, четырехразовое питание. Бассейн, кислородный коктейль на основе напитка из шиповника и солодки, хвойные ванны, электрическая расческа д,Арсонваль (лечить хроническую ишемию головного мозга), аромотерапия, музыкотерапия – все это благотворно подействовало на Николая Васильевича. По вечерам были концерты, пение отдыхающих под караоке. Смолин разрабатывал голос.
Смолин провел в санатории свой творческий вечер с песнями и стихами. В актовом зале голос и мелодии с флэшки звучали недурно.
Николай Васильевич начинал новую жизнь.
В Союзе Писателей он провел свой творческий отчет. Тоже неплохо. Лена Климова оппонировала. Алаев хотел, чтоб писатели знали – кто что пишет. Правильно.
Смолин разработал концертную программу, которая состояла из двенадцати песен диска. Между ними поставил самые известные свои стихи. Тоже двенадцать. Потом он поколдовал с ноутбуком и сделал билет и афишу на свои будущие концерты. Николай Васильевич подолгу слушал голоса Лидии Руслановой, Эдит Пиаф, Тамары Гвердцители, Хулио Иглесиаса, Демиса Руссоса и других певцов, изучая их певческие интонации и пытаясь свои возможности воплотить как можно более полней. Так же, тридцать лет назад он изучал интонации разных русских поэтов, стремясь найти свою.
Диск покупали разные люди. Он как бы распространялся вширь. И приобретал признание.
Восьмого октября Смолин поехал в Белокуриху. В восемь утра. На автобусе. Автобус шел пятнадцать часов, через Новосибирск и Бийск. В Новосибирске Николай Васильевич купил два горячих бутерброда с колбасой и солеными огурцами. Взял стакан зеленого чая.
В девять вечера приехали.
В санатории «Катунь» был роскошный зал с баром. Смолин походил по сцене. Афишу и билеты он отдал молодой женщине Ирине. Она сидела напротив столовой и зазывала отдыхающих на концерт.
И прошел концерт недурно. Программа называлась «Сибирский чардаш». Билеты стоили двести рублей. После концерта ему выдали две тысячи триста рублей. Две пятьсот взяли за аренду зала, пятьсот пятьдесят – за работу кассира, двести взял звукооператор. Усталый Смолин понял, что дорогу он окупил.
Он гулял по Белокурихе, пил целебный воздух. Иногда присаживался на скамейку около санатория «Сибирь». Напротив был санаторий «Эдем».
Следующий вечер Смолин провел в санатории «Белокуриха» в литературно-музыкальной гостиной. Пришлось петь под минусовки с ноутбука.
Следующий концерт был в санатории «Старый замок» в вестибюле. Мест не хватало. Слушало сорок четыре человека.
В школе и библиотеке Смолин сделал бесплатные вечера. Но диск покупали.
Заработав прожиточный минимум, Николай Васильевич приехал в свой город и организовал концерт в санатории «Синий утес». Приехал туда на рейсовом автобусе. Организатор вечера – Катя – повела гостя ужинать. Проглотив салат и два тефтеля с гречкой, Смолин пошел в зал и начал настраивать звук. Флэшку с минусовками Катя вставила в ноутбук. Микрофон был старым и весьма хреновым. Чтобы извлечь из него звук, Смолину приходилось держать микрофон у самого рта. Час концерта прошел в героической борьбе с микрофоном. Получив гонорар и продав две своих книжки, Смолин пошел одеваться. Надо было не пропустить последний автобус. Падал снег. Через сорок пять минут озябший Смолин в легкой ветровке и батнике понял, что автобус сегодня не придет. Позвонил Кате. Она пристроила его в гостевой номер санатория, где Николай Васильевич лег отдыхать.
Часа четыре Смолин спал, потом проснулся. Сон не шел и Николай Васильевич стал продумывать свои гастроли по Кузбассу. В каком городе с кем созвониться, как и с кем повести разговор.
В шесть утра он выехал вместе с охранником санатория. У охранника был свой мебельный цех, а в санатории – подработка, пока не расплатился с кредитом. Но подработка оказалась несложной, а лишние семь тысяч не мешают. Наконец-то Смолин оказался дома.
Закусив и подремав, Смолин пошел на литературное объединение к Роберту Николаеву. Тот вчера его пригласил. Уровень литературных объединений Смолин давным-давно перерос и ходил туда, если приглашали, поделиться литературным опытом. Возвращаясь от Николаева, Смолин вспомнил, что забыл положить ключи от квартиры в кошелек. Он позвонил по сотовому Наде, но та не отзывалась.
Смолин побежал по улице Красноармейской, в Немецкий дом, думая, что Надя там, на курсах немецкого языка. Но было воскресенье и курсов не было.
Николай Васильевич звякнул Певцу, надеясь, что тот где-нибудь в кафе. Но Певец тоже не отзывался. Тогда Николай позвонил Стюардессе, которая жила неподалеку, и к счастью застал ее дома. Стюардесса когда-то ходила к ним в ЛИТО. Писала очень простые, но добрые стихи и была явно неравнодушна к Смолину. Сейчас она вышла на пенсию, сошлась со своим одноклассником, купила участок земли неподалеку от аэропорта и все лето пробыла там. Стюардесса была всем хороша, но очень много курила. Некурящий Смолин от этого страдал.
Отогревшись чаем, он долго рассказывал про свои зарубежные странствования. Стюардесса купила его диск и книгу, и Смолин совсем повеселел. Тут позвонила Надя, и благодарный Смолин побежал ее встречать.
Очередной тяжелой утратой оказалась смерть отца. Бравый ветеран финской и Великой Отечественной войн, а также японского конфликта августа 1945 года, Василий Смолин жил в Краснодаре, дотянул до девяносто трех лет и восьми месяцев. За неделю до смерти, позвонил Николаю. В основном с Николаем говорили его сын и жена, с которой он прожил сорок лет. Василий Гаврилович говорил очень слабым голосом. Болезнь скрутила этого несокрушимого человека в неделю.
Следующим был концерт в санатории «Ключи». Роскошный санаторий, большие рыбы в аквариуме. В детстве Смолин в нем отдыхал вместе с мамой. Таких замечательных корпусов, как сегодня, тогда еще не было. Концерт прошел тоже неплохо.
Смолин заметил, что если на концерте бывает, допустим, тридцать зрителей, то после одной - двух песен три - четыре человека обычно уходят. Но оставшиеся зрители слушают очень внимательно и остаются до конца концерта. Это нормально. Кто пришел с открытым сердцем на концерт, свои эмоции получит. И улыбнется, и повеселится, и задумается. Говорят, что к поэзии упал интерес. К тем стихам, что Николай Васильевич декламировал между песнями, этого не было. Они задевали эмоции.
После удавшихся гастролей по Белокурихе и другим выступлениям, Смолин понял, что его призванье, его основная жизнь – это концерты. Пока еще под правой щекой выделялась слюна после каждой песни. Последствия инсульта давали о себе знать. Но слова в стихах и песнях звучали уже отчетливо. В голове налаживались новые связи. Николай Васильевич не знал, сколько еще судьба ему отмерила. Концертная жизнь пока не сулила больших денег. Но она – эта жизнь – и концертная, и всякая другая - продолжалась.
Содержание:
Глава 1. Возвращение
Глава 2. Пятница тринадцатое
Глава 3. Похороны
Глава 4. Сближение
Глава 5. Предотъездные хлопоты
Глава 6. Смолин. Декабрь 2004 года. Берлин
Глава 7. Смолин. Декабрь 2004 года. Париж
Глава 8. Чайные церемонии
Глава 9. Надя
Глава 10. Смолин. Июнь 2006 года. Париж
Глава 11. Дурное время
Глава 12. Кризис
Глава 13. Без Сибирцева
Глава 14. Смолин. Июнь 2007 года. Франция
Глава 15. Смолин. Май 2008 года. Париж-Скандинавия
Глава 16. Смолин. Ошибка лесопатолога
Глава 17. Смолин. Март 2009 года. Франция
Глава 18. Смолин. Октябрь 2009 года. Рим
Глава 19. Смолин. Март-апрель 2010 года. Хургада
Глава 20. Барселонка
Глава 21. Хлопоты
Глава 22. 2010 год. Работа. Прощанье с иллюзиями
Глава 23. Увольнение
Глава 24. Разрыв
Глава 25. Друг детства
Глава 26. Оксана
Глава 27. Певец
Глава 28. Друзья
Глава 29. Приготовления
Глава 30. Смолин. Август 2010 года. Италия
Глава 31. Смолин. Усталость
Глава 32. Перелом
Глава 33. Тяжелые события
Глава 34. Возвращение
Искушение Коли Карабуса
© Copyright: Николай Хоничев, 2019
Свидетельство о публикации №219081500414
Свидетельство о публикации №219081500414
Рецензии