Повесть о приходском священнике Продолжение 167

На братских могилах не ставят крестов...
Для Birute Dovenaityte

Неспешно шагая по засорённой, после весенних паводков алее, мы оказались в крохотном сельском парке, состоявшем из короткого ряда старых елей, единственно-уцелевшей скамейки, вернее то что от неё осталось, гранитного памятника с выгравированными именами погибших воинов-жителей села и невысокого обелиска, особо почитаемого в Анечкино герою. Ещё издалека, мы заметили согнутую фигуру старика, копошившегося возле обелиска. Подойдя ближе, нашему взору представилась довольно неприятная картина. Гранитный памятник и весь обелиск был раскрашен фашистскими и советскими символами, свастикой, надписями с призывами порицать советских гадов. Старенькую фотографию, крепившаяся на обелиске, неизвестные вандалы, раскрасили самым гнусным способом, от всей души надругавшись над тем, кто уже не сможет никак ответить на причинённую обиду.
-Господи помилуй,- прикрывая рот ладошкой, удивившись увиденному кошмару, проговорила Алиса.- Что здесь произошло? Кто это сделал?
Старичок, вытиравший безобразия с памятников, с помощью тряпки и какого-то раствора, разогнулся, пристально посмотрел на нас и тяжело вздохнув, ответил с дрожью в голосе:
-Вандалы, чудовищное порождение современной идеологии. Нынешнюю молодёжь мало интересует история, культура нашей страны. Они больше смотрят на запад, не понимая главного, что отрекаясь от наследия предков, они обречены на полное исчезновения, как нация.
Разорвав тряпку на несколько лоскутов, мы с Алисой решили помочь старику. Маринка с Марком принялись играть, наполняя весёлыми детскими голосами, пустынный парк.
-Завтра День Победы,- сказала Алиса.- Страшно подумать, ветераны, селяне придут, почтить память павших воинов, а тут такое.
-А никто не придёт,- с горестью в голосе, проговорил старик.
-Почему?- удивился я.- Помню, 9го мая всегда собирались у памятников посвящённых Великой отечественной. Выступали представители власти, ветераны, панихиду служили.
-Всё верно,- утвердительно покачал головой старик.- Так и было. Но, больше некому собираться, выступать. По крайней мере тут, в Анечкино. Тех кто помнит то время, почти не осталось в живых, или они настолько стары, что им не до этих церемоний. А власти, они гнутся в ту сторону, куда их клонят нынешние убеждения. В прошлом году, нас ветеранов, пригласили в Рассветное, на торжественный митинг, посвящённый Великой победе. И знаете что? Туда же пригласили ветеранов УПА, бандеровцев, каких-то непонятных людей в странной форме с непонятными наградами на груди. Никогда не думал, что когда-нибудь стану в одном ряду с теми, которые считались военными преступниками, убийцами, пособниками фашистов. Всё перевернулось с ног на голову. Вчерашние враги, теперь герои, а герои, как видите по унижению над этими памятниками, преступники и оккупанты. А вы знаете, кому был воздвигнут вот этот обелиск, над которым так искусно надругались?
-Нет,- пожал плечами я.- Много раз здесь ходил, обращал внимание, а кому памятник не ведаю. Мы вообще приезжие, многое тут ещё не знакомо.
Старик с задумчивым видом покивал головой, снял с головы кепку, сжал её в руках и пригладив на спех реденькие, седые волосы, сказал:
-Не только приезжие, уже из местных мало кто знает об Тамаре Павловной Левицкой. Томе…
-А вы что, с ней знакомы были?- поинтересовалась Алиса.
Старик задумался. Его взгляд стал какой-то строгий, немного отрешённый, будто он пытался вспомнить до мелочей что-то очень важное, дорогое. Он бережно развернул бумажный свёрток, лежавший здесь же на траве, рядом с видавшей виды хозяйственной сумкой, достал оттуда пышный букет белых и жёлтых нарциссов, и подержав их в руках, положил у подножия обелиска.
-Да, был знаком,- покряхтев, ответил старик.- Воевали вместе. Она мне, почитай, жизнь спасла, да и не только мне. Многим жителям этого села. В знак благодарности, после войны, решением сельсовета, был воздвигнут ей этот обелиск.
-М-да,- недоуменно покачала головой Алиса.- У благодарных жителей оказались неблагодарные потомки.
-Что поделаешь, таковы реалии современного общества. Мы долго жили в мире, не зная ужасов войны. Они такие храбрые, отважные, потому что слышали стрельбу лишь с экранов телевизора, да обучились искусно убивать в сюжете компьютерных стрелялок.- Старик немного помолчал, будто собираясь с мыслями, наконец добавил.- В странное время мы живём. Всё словно переплелось, запуталось. И не знаешь теперь, кто прав, кто виноват, кто враг, а кто достоин подражания. Вспомните мои слова, пройдёт очень короткое время и об этой Победе вовсе забудут. Придут иные правители и у них уже готовы, совершенно другие герои. Каждый режим, каждая власть выбирает тех идолов, которые им под стать, чтоб тем самым подчеркнуть, а иной раз и оправдать, свои убеждения.
-Вы говорили Тамара Павловна спасла жителей Анечкино,- сказал я.- А как это произошло? Вы были партизанами вместе с ней? Просто живёшь в селе и много чего не знаешь. Память, она не должна умирать, она обязана хранить такие факты, в назидание предкам, чтоб не повторялись такие вот проявления вандализма.
Старик приподнялся, посмотрел на нас с Алисой ласковым взглядом, слегка улыбнулся и осторожно присев на жухлой листве, заговорил:
-Партизаны здесь, конечно действовали, только они больше орудовали в окрестностях Сосновки, Привольцев, возле Рассветного. В Покровском у немцев располагался секретный объект, который тщательно охранялся, тем более железнодорожная станция и всё такое. Потом каратели партизан всех местных уничтожили.
В конце 43го года, в данной местности планировалось масштабное наступление советских войск. Про оборону немцев имелись весьма скудные данные. Посылали множество разведывательных групп, которые возвращались ни с чем, а в большинстве случаев, не возвращались вовсе.
-Ага, значит вы служили в разведке?- улыбаясь спросила Алиса.- Я угадала?
-Совершенно верно,- старик тоже не смог сдержать улыбку.- Сформировали несколько групп, укомплектовав их опытными бойцами-разведчиками и диверсантами. Наш отряд состоял из семи человек: командира, радиста, переводчика, сапёра, снайпера и двух бойцов, владеющих навыками рукопашного боя. Отряд был смеженным, друг друга никто толком не знал, и мы понимали, что задание предстоит сложное и очень важное. С Тамарой мы сразу нашли общий язык, она служила снайпером в одной стрелковой дивизии. На её счету уже числилось немало одиночных побед, в том числе из высшего офицерского состава. Ну, а я молодой сержант, прошедший полный и тщательный курс в разведывательной школе, не успевший ещё толком повоевать, зато имевшим горящее, отважное сердце, а вообще попал в отряд, потому как хорошо знал здешние места. Родом то я из Рассветного.  На задании общались мы мало, да и некогда. Бывало брели сутками, а то и вовсе ночью по болотах, непроходимых чащах, грязи. Имея весёлый и общительный нрав, я развлекал весь наш отряд, за что неоднократно получал нагоняи от командира. Он сердился, грозил наказать, но на самом деле, делал это для вида и порядка, так как сам с удовольствием слушал мои байки, или анекдоты. Не стану рассказывать что к чему, но нужные сведения для штаба фронта, мы добыли, и тут же передали важную информацию по рации. Оставалось теперь добраться домой.
 Погода совсем испортилась. Дождь лил непрестанно почти трое суток, под ногами грязь, лужи. В районе Анечкино сделали привал, сил не было больше ноги передвигать. Да и местность тут очень опасная, решили дождаться сумерек. Меня выставили в дозор. Помню продрог очень, желудок к спине прилип. Ребята там обедали, а я как проклятый, даже пороптал немного. Расположился на холмике, на опушке леса. Деревня вся как на ладони. Поначалу, всё вроде тихо было, но вдруг началось какое-то движение. Бабы, дети, старики, все спешно, неорганизованной толпой, направляются к громоздкому деревянному зданию- бараку, расположенному посреди пустыря. Видно, то здание как сушка для сена служила, или склад какой, уж не ведаю. Вдоль этой толпы и сзади полицаев человек десять, а за ними фашисты на автомобиле и мотоцикле. Тело дрожью пробило, понял, затевается что-то неладное. Бабы рыдают, дети орут- вой, полицаи ругаются, прикладами винтовок поддают в спины- не разбирая, ребёнок, старуха. Согнали полицаи людей в это здание, на засов снаружи закрыли и принялись соломой обкладывать.
Ну, я вестимо, тут же к командиру отправился. Говорю, так и так, объяснил ситуацию. Каратели, народ в барак загнали, скорей всего жечь будут. Командир подумал с минуту, после чего равнодушно сказал, нас это не касается. Мы должны в полном составе вернуться в расположение части, потому как приказ начальства: в вооружённые столкновения не вступать. Кто-то из ребят пытался убедить командира помочь мирным жителям, но тот и слушать не стал.
-Товарищ капитан,- говорю ему,- да там полицаи одни с карабинами. Они только перед бабами да стариками храбрые. Раз шмальнёшь, сразу разбегутся. А немцев гранатами закидаем. Главное, неожиданность.
-Отставить!- гаркнул капитан.- Прекратите говорить этот вздор! Вы, сержант, Воронко, хотите всё задание под удар поставить?! Повторять больше не стану! Продолжайте наблюдения, об малейшей опасности, сразу же доложите.
Тут вмешалась Тома:
-Товарищ командир, разрешите мне решить эту проблему?
-Какую проблему, вы о чём, Левицкая?- командир уже начал заметно нервничать.
-Вы уходите через лес, в сторону Привольцев. А я попробую освободить людей. Вы не волнуйтесь, сделаю всё аккуратно, комар носа не подточит.
-Да вы с ума сошли!- командир стоял багровый от злости.- Немцы услышат стрельбу и тут же подтянут подмогу. Что если они начнут нас преследовать.
-Не начнут,- сказал я.- По сведениям нами же и добытым, в данной местности нет никаких серьёзных подразделений врага. Полк обеспечения, интендантские группы и небольшие отряды местной полиции. Драпают фрицы, им не до нас. Тем более в лес они не сунутся, побоятся.
Командир задумался. Он молчал долго, не решаясь отдать приказ.
-Ну, скорей же, товарищ капитан,- умоляющим голосом проговорил я.- Они же постреляют их, или сожгут, а там дети, старики.
-Сержант Левицкая,- наконец произнёс командир.- Займите нужную позицию и действуйте по обстоятельствам. Ждите как можно дольше, дайте нам подальше уйти. Встречаемся вот в этом квадрате,- он ткнул пальцем в карту.- Там заброшенная хижина лесника. Если к завтрашнему утру, к семи часам не будете на месте, буду рассматривать вас, как пропавшую без вести, а это сами знаете, что значит. Вопросы есть?
-Никак нет,- взяла под козырёк Тамара.
-Тогда действуйте… И удачи вам!- потом он обратился к нам.- Остальным две минуты на сборы, уходим срочно.
Уже по дороге, когда мы пробирались сквозь лесные заросли, командир вдруг обратился ко мне сказав, глядя серьёзным взглядом прямо в глаза:
-Сержант, ты вернись, подсоби Левицкой. И возвращайтесь оба… Пожалуйста!
Я очень обрадовался такому приказу и тут же бросился к Томе. Немцы не спешили что-то предпринимать. Они развалились в автомобиле и на мотоцикле, и что-то бурно обсуждали. Полицаи, при этом бегали как угорелые вокруг барака, натаскивая туда сухие ветки, солому, какой-то горючий хлам. Наконец подъехал грузовик, в сопровождении двух мотоколясок. Полицаи открыли борта грузовика и оттуда стали спрыгивать ещё мирные жители. Этого мы никак не ожидали. Слишком много оказалось врагов. Вдвоём, могли не справиться.
-Ну, что делать будем?- спросил я у Тамары, глядя как каратели загоняют людей из грузовика в барак.
Та не раздумывая ответила:
-Спустись в низину, спрячься в кустах. Я сниму офицера и пулемётчиков. Ты вмешаешься лишь в том случае, когда мотоциклисты, или кто-нибудь на транспорте попытается скрыться. Никому нельзя позволить уйти, подставим наших. Если захотят обойти мою позицию, отсекай их короткими очередями. Удачи тебе.
Я незаметно спустился в вызубрину у подножья холма и залёг там, приготовив оружие к бою. Больно было смотреть, как каратели глумятся над людьми. Они то стучали по закрытым дверям, то орали на плачущих баб, то бросали что-то в узкие окошки, расположенные под самой крышей. Это их сильно забавляло, и нелюди гоготали, как умалишённые. Один из немцев подошёл к группе полицаев, обкладывавших барак сухостоем, что-то спросил у них. Потом он кликнул, кого-то из своих товарищей, сидевших в грузовике. Тот вытащил небольшой баллон, из которого выходила трубка с длинным стержнем. Полицаи прекратили таскать горючие вещи и отошли в сторонку. Фашист нёс к бараку огнемёт. Затем немцы, сидевшие в автомобиле, накатили шнапсу, оживлённо что-то пообсуждали и вмиг притихли. Наступила гнетущая пауза. Я прижал к плечу автомат, даже зажмурив глаза, ожидая выстрела Тамары. Вероятно, огнемётчик изрядно принял на грудь, для храбрости. Вяло шатаясь, он подошёл к бараку, поджёг фитиль и уже собирался направить адское пламя на здание с людьми. Смотреть на такое не хватало сил. И тут, наконец, прозвучал выстрел Томы. Офицер сидевший в машине каркнул и сник в обездвиженной позе. Каратели растерялись от неожиданности. Вторая пуля полетела в огнемётчика. Его ранец разорвало, поразив взрывной волной нескольких полицаев. Люди в бараке сильно испугались и принялись орать, плакать, колотить в дверь. В рядах карателей тоже воцарилась паника. Полицаи затеяли беспорядочную стрельбу, немцы же устремились к мотоколяскам, на них крепились пулемёты. И тут, наконец, пришло время вмешаться и мне. Я бросил одну, затем вторую гранату, отсёк свору полицаев от низины. Всё бы хорошо, только один фашист гад, добрался-таки до пулемёта, Тома не смогла его уничтожить. Противный треск, до сих пор его слышу в ушах. Очередь прошла по моей позиции. Ветки кустов, посохшие стебли сорняков, покрошило в капусту. Вмиг почувствовалась резкая боль в ноге, а затем в плече. Я лишь вскрикнул, дёрнулся судорожно, а дальше перед глазами всё поплыло и сознание отключилось. Очнулся от того, что мне трясли голову. Боль ужасная по всему телу, кричать хочется, но голос словно кто-то отобрал.
-Воронко, миленький, очнись. Слышишь меня, очнись пожалуйста!- я узнал голос Томы.
Увидев, как я зашевелился, Тамара обрадовалась и даже улыбнулась.
-Что случилось?- превозмогая нестерпимую боль, спросил я.
-Тебе ранило,- ответила она.
-А каратели?
-Мы справились, всё нормально. Людей я уже выпустила. Нам уходить нужно прямо сейчас.
-Мне не подняться. Уходи сама.
-Ну, уж нет. Пойдём вместе.
Тамара попыталась меня поднять, но боль казалась настолько сильной, что не в силах было её терпеть. Отчаянно вскрикнув, снова потерял сознание. Что происходило дальше помню смутно. Хрупкая девушка чуть выше полтора метра ростом, тащила меня, здорового мужика на себе, а я ничем не мог ей даже помочь. Очнусь, а она только тяжело дышит и твердит одно и тоже, еле слышно: «Господи помоги, Господи помоги». Так это «Господи помоги» въелось в сознание, что я тоже, как в бреду стал его повторять. Очнулся, в очередной раз, глаза открыл- кругом темнота, ночь уж наступила. Тома рядом сидит и плачет, прямо навзрыд.
-Что с тобой?- спрашиваю.
Она тут же приободрилась, слёзы смахнула, и улыбаясь как ни в чём не бывало, отвечает:
-Всё хорошо, всё хорошо. Вот сейчас передохну малость, и пойдём дальше.
-Навязался на твою голову. Хрупкая такая, таскаешь такого здоровилу, а я ничем даже помочь не могу.
-Ты не думай об этом. Всё будет хорошо. Сейчас пойдём, миленький, сейчас.
-Брось меня! Потом скажешь нашим, может вернутся за мной, кто покрепче.
-Не брошу и не проси. Мама писала в письме, брата моего, во время атаки, когда контузило, его медсестричка с поля боя на себе вытащила. Десять метров до окопа не дотащила, как её шальным осколком убило. Убило, понимаешь? Зато брат жив остался. Вот я долг хочу отдать.
Старик замолчал. Его губы тряслись и было видно, он едва сдерживал слёзы.
-Значит, Тамара Левицкая и вам жизнь спасла?- слегка коснувшись плеча ветерана, сказала Алиса.
Старик поднял голову и как-то особенно тепло улыбнувшись, ответил:
-Да… Дотащила меня Томочка, сдюжила. Правда надорвалась и пару недель в госпитале лежала. Я каждый день ей яблоки передавал медсестричками, которыми товарищи угощали. За успешное выполнение задания нам награды выдали и отпуск семь дней. Ребята отдыхают, а мы с Тамаркой, на больничных койках валяемся.
-Подождите,- сказал я.- Так получается, жителей спасла от смерти Тамара не одна. Вы являетесь непосредственный участник тех событий.
Старик отмахнулся, даже скривил лицо.
-Ай, молодой человек,- проговорил он,- какая от меня помощь. Морока одна и волокита. Столько времени прошло, до сих пор совестно, что здорового мужика хрупкая девушка, такой свет тащила, на своих плечах.
-Но, вы же раненый были.
-Всё ровно стыдно. Что ж мы за мужики то, если допустили чтоб наши женщины вместе с нами плечо к плечу воевали? Почти всю войну прошёл и ни одной немецкой бабы на поле боя не видел. Потому как они хоть и нацисты, но женщин своих берегли.
-А что потом было с Тамарой? Гляжу, дат на обелиске никаких нет. Вы потом встречались?- спросила Алиса, с присущим ей женским любопытством.
Старик неоднозначно пожал плечами. Его лицо заметно изменилось, сделалось загадочно-задумчивым.
-Погибла она,- сказал он, грустно и тяжело вздохнув.- Где-то под Будапештом, похоронена в братской могиле. После того задания наши пути разошлись, воевали на разных фронтах. По началу, даже переписывались, но потом как-то не до этого было. Война всё-таки, какая там любовь. После окончания Великой Отечественной вернулся к себе домой, в Рассветное. Благодаря совету ветеранов, да и при содействии местной власти, воздвигли данный обелиск. Про подвиг Тамары Левицкой только после войны узнали. Жители Анечкино это всю жизнь в памяти хранили. Каждое девятое мая митинг устраивали, нас ветеранов, приглашали. Мы очень переживали, за тех осво-бождённых селян. В Рассветном тогда, диверсанты комендатуру взорвали, вот фашисты лютовали, решили карательную акцию совершить. Опасались, что за наши проделки немцы ещё хуже отомстят. Через несколько дней началось масштабное наступление Красной армии, так что им уже не до того было. Но, как видите, время идёт. Как говорил уже, почти никого не осталось из тех, кто помнил. Я лишь приду сюда, подмету, поубираю, цветы возложу. Посижу, как на могилке, потужу и на сердце теплей станет.
Старик опять тяжело вздохнул, вынул из кармана носовой платок, насухо протёр глаза, после чего поднял свой букет из нарциссов, разделил его на двое и уложил оба рядом, там же у подножья обелиска.
-Странно,- сказал старик с задумчивым видом.- Только на войне довелось понять истинную цену жизни- как она прекрасна, дорога, не смотря на все её трудные перипетии, болезни и скорби.
-А этот букет кому?- осторожно поинтересовалась Алиса и тут же взглянула на меня виноватыми глазами.
Старик ответил не сразу. Он посидел с минуту, словно каменная статуя, складывалось впечатление, что он даже не дышал. Мы уже подумали, что вопрос оказался неуместным и хотели попрощаться, чтоб уйти. Но, вдруг ветеран поднялся, как-то по-стариковски кряхтя. Он медленно отряхнул брюки, после чего сказал:
-Молодые люди, мне очень приятно ваше общество. В последнее время, редко удаётся с кем-либо, вот так вот пообщаться. Старуха моя померла, дети разъехались. Живу как перст, словечком перекинуться не с кем. Разве, что с котом Рыжиком. Только боюсь, успел надоесть вам. Я-то могу болтать долго и без умолку. А вам, небось, по делам нужно.
-Да нет,- сказал я.- Мы так, прогуляться вышли. А с интересным человеком, разговор доставляет удовольствие.
Старик усмехнулся и слегка покачал головой.
-Знаете,- заговорил он,- можно сказать, я на войне дважды родился. Жив до сих пор, благодаря людской доброте, помощи и самоотвержению. В той проклятой войне, до самого Берлина дошёл, закончил её в звании младшего лейтенанта, имею много наград. Не однократно стоял уж на краю гибели, но смерть чудесным образом, обходила меня. В конце апреля 45го, наши войска подступили к столице Третьего Рейха. Началась кровопролитная бойня, которой, доселе, видеть не приходилось. Сражались буквально за каждый дом, за каждую улицу, каждый фонарный столб. Немцы оборонялись отчаянно, так как это был уже последний их рубеж. И несмотря на то, что противостояли нам, в основном, разрозненные отряды вермахта, подразделения СС, ополченцы из фольксштурма, да мальчишки из Гитлерюгенд, бои происходили невероятно тяжело и кровопролитно. Город практически изуродовали бомбардировками и артиллерийскими обстрелами ещё до начала штурма. Улицы сплошь и рядом были перекрыты баррикадами, разбитой техникой, грудами кирпича и бетона от разру-шенных домов. Большую эффективность наступлению, предавали танки. Они подавляли огневые точки врага, давая возможность более быстрому продвижению пехоты. Но, в условиях уличных боёв, танки подстерегала огромная опасность. На вооружении обороняющихся имелось большое количество фаустпатронов и панцерфаустов. Это такая немудрённая, но достаточно мерзкая штука, причинившая немало вреда нашей бронетехнике, во время взятия Берлина. С неё мог стрелять даже ребёнок, не имея особой подготовки. Высунется, паскуда, где-нибудь из окна, шмальнёт в танк, и танку конец. При попадании остаётся небольшое оплавленное пятно и дырка, размером с глазок. Жуть такая, не приведи Господь. Первый раз, когда увидел, двоякое чувство осталось. Стоит танк посреди улицы, абсолютно целый, а внутри все мёртвые.
-А это как?- спросила Алиса.
-Ну, как тебе объяснить?- почесал лоб старик.- Граната из фауст-панцера начинена такой дрянью специальной, кумулятивная смесь называется. Даная смесь, при попадании пробивает, или как ещё говорят- прожигает, любую толщину брони, которая имелась на то время. Насквозь пробивает, понимаешь? Раскалённые осколки этой са-мой брони уничтожают экипаж, если повезёт, то только ранят, или оторвут части тела. Хотя, как сказать, везение ли. Жуть, в общем. Это в том случае, если та граната, не угодит в район топливного бака, или ещё хуже, в область боеукладки. Тогда танк либо загорится, либо разнесёт его от детонации боезапаса, так что останки по всей улице собирать придётся. Танкисты навешивали на свои машины, так называемые, экраны сделанные из подручных средств- сетки с кроватей, и всё прочее. Но, такое мало чем помогало, да и времени не хватало. Приказы шли один за другим. Хотелось побыстрей взять город, и покончить с этой проклятой войной.
Для более эффективного продвижение бронетехники, формировали специальные отряды, задача которых состояла в том, чтоб выявить и уничтожить разрозненные и незначительные очаги сопротивление, главным образом, обезвредить фаустников, доставлявших немалые неприятности. Фаустников ненавидели особенно. Не важно, старик, или подросток, в плен их практически не брали, убивали на месте. Слишком много беды они доставляли. Вот в такой вот отряд попал и я. Помню, было такое ощущение, что в этом городе, всё, даже бездушные стены домов, и те против нас. Зашли в одно здание, нужно было проверить, не прячутся ли там фрицы, и тут мой товарищ, Колька, ну на ровном месте, как навернётся. А там горы кирпича, штукатурки, следы разрушений. Кубарем скатился. И что вы думаете? Руку вывихнул и ногу, в суставе, поломал, пришлось в госпиталь отправлять. Тут война, бои страшные, смерть по пятам ходит, а Кольке со поломанной ногой на койке валяться. Хотя, наверное, лучше, что так случилось, по крайней мере, живой остался.
Продвигался наш отряд довольно быстро, правда имелись некоторые потери. Нужно было быть очень внимательным, иначе сильно рисковали получить пулю в спину, или гранату вдогонку. Они ж гады, как? Попрячутся в щелях и только наблюдают. Потом уличат удобный момент, высунутся с окошка, или дверного проёма, та-ра-рах и ты труп.
Оказались мы на одной улице. Странное такое место, бой где-то в стороне, а тут более-менее тихо, иногда даже кто из жителей появится. Гражданским тогда тоже сильно досталось. Кто не успел укрыться, или не смог, могли погибнуть за просто так, от случайного взрыва, или шальной пули. Вот только стрельба более-менее притихнет, граждане вылазят изо всех нор, пытаются перепрятаться, просят помощи, бывали такие- ты им помочь хочешь, а он пистолет из сумки вытянет, и две дырке в груди тебе организует. Многие нас очень боялись, ненавидели, по многим причинам, в том числе, о которых не хочется и рассказывать. Случалось, находили целые семьи, покончившие жизнь самоубийством, в том числе родители детей с собой, на тот свет забирали. В одной квартире представилась страшная картина- там отец, видно солдат-инвалид, жена его, дочка на диване в обнимку безжизненно замерли. На полу сынишка лет пять убит пулей в затылок.
Так вот, зашли в дом, не высокий такой и почти целый, даже окна практически не выбиты. Здание, скорей всего не жилое, либо магазин, либо что-то в таком роде. В прихожей сразу две лестницы, одна на верх вела, вторая же куда-то в подвал. Командир, приказал всем проверить второй этаж, а меня в подвал направил. Только мы распределились, вдруг откуда-то сверху граната падает, прямо под ноги командиру. Рядом с ним ещё три бойца. Командир успел только выкрикнуть: «Ложись!» После чего, со всей силы, толкнул меня в бок. Произошло всё так быстро, смекнуть не успел что к чему. Помню только яркая вспышка, взрыв, я кувыркаюсь по бетонным ступенькам, сильная боль в голове, ничего не слышу, затем полное забвение.
Сколько лежал в беспамятстве не знаю. Глаза открыл, кругом темнота, только неподалёку мерцает тусклым светом огарок свечи. Всё тело болит, в голове гул, словно туда рой пчёл вселился, тошнит очень. Хотел было подняться, но тело пронзила острая боль, от чего громко вскрикнул. В углу кто-то зашевелился, и через минуту разглядел перед собой хрупкий, невысокий силует.
-Ты кто?- спрашиваю.- Где я нахожусь? Что со мной?
Ответа нет. Силует исчезает, но через короткое время опять появляется. Маленькие, холодные ладошки протирают лоб, затем поправляют влажный бушлат, на котором я лежу. Лишь теперь удаётся разглядеть исхудавшую девочку, лет двенадцати, с немытыми, светлыми волосами и очень грустным взглядом. Девочка что-то говорит по-немецки, прикладывая указательный палец к губам, одновременно показывая второй рукой на вход в подвал. Немецкий я немного знал. Не так хорошо, но более-менее мог понять о чём идёт речь. Моя мама работала учительницей немецкого языка в школе, а бабушка постоянно читала вслух германских классиков в оригинале. Со слов девочки, понял, что на верху эсэсовцы и мне нужно вести себя тихо, иначе нас обнаружат.
-Как тебя зовут?- на ломанном немецком спросил у девочки.
Та ответила не сразу. Видно не очень поняла что я говорю. Затем ловко взбежала на лестницу, ведущую на верх, прислушалась, после чего снова подошла ко мне, ответив:
-Моё имя Герда.
Я, почему то, улыбнулся, проговорил ласковым тоном:
-Прямо как в сказке.
Про сказку девочка также не поняла, но уточнила:
-Вы русский солдат? Вы говорите по-немецки?
-Как видишь.
Не знаю почему, но Герда очень удивилась этому. Она ещё раз вскочила на лестницу прислушаться, потом присев рядом сказала, когда стемнеет, выйдет на улицу проверить как там обстановка. Я прекрасно понимал, мне нужно поскорей выбираться отсюда, пробиться к своим.
-А где моё оружие?- спросил я у Герды.- Где автомат?
Девочка ничего не ответила, словно и не услышала мой вопрос.
-Мне нужно идти, понимаешь?- говорил я.- Где автомат?
-Вам нельзя вставать, будет кружиться голова, вы упадёте,- сказала Герда.- Нужно полежать, поправиться.
-Откуда знаешь, что будет голова кружиться? Контузило слегка, ничего, как-нибудь выберусь.
-Моя мама работала в больнице, я тоже помогала раненым в госпитале. Я знаю как.
-А где сейчас твоя мама?
Девочка пожала плечами и на её лице отразилась неимоверная тоска. Она взяла лоскуток, обмочила его в погнутой кружке с водой и протёрла мой лоб. Стало немного легче, перестало сильно тошнить и страшный гул в голове, сделался не таким сильным.
-Нужны бинты, лекарства,- сказала Герда, показывая на рваную рану на моей ноге, ниже колена.- У меня нет.
-Да какие лекарства?- усмехнулся я.- Мне б на ноги встать, а там уж в госпитале помогут.
Тело, как деревянное, но с неимоверным усилием решил заставить себя подняться. Только ничего не вышло. Спину, голову прошила резкая боль и я рухнул в беспамятстве. Очнулся от какой-то непонятной возни. В подвальной комнате, которой я находился, суетились люди в немецкой форме. Сердце буквально похолодело от необъяснимого чувства. «Вот и всё,- думаю,- надо ж такая нелепица. Война, почитай закончилась, а меня шлёпнут в каком-то подвале и не найдут даже». Мысленно попрощался с мамой, бабушкой, с друзьями. Вдруг, один из солдат остановился напротив меня и стал всматриваться.
-Курт!- окликнул он кого-то по немецки.- Здесь кто-то лежит.
Оказывается, они только сейчас меня заметили. Подошли двое, на вид подростки, с оружием, направленным в мою сторону. Зажгли больше света, теперь стали видны их лица. Практически дети, бойцы из Гитлерюгенда. В глазах любопытство, но больше ненависть, разбавленная страхом.
-Герда, это кто?- спросил один из подростков, обращаясь к девочке.
Та вышла из тёмного угла, прижимая к груди грязную игрушку. Она долго не могла ничего ответить, просто стояла и виновато смотрела на парня, сходившего, видать, за главного. Парень повысил голос и почти криком повторил:
-Я спрашиваю, Герда, кто этот человек?!!
-Русский,- еле слышно ответила девочка.- Его контузило, он упал с лестницы.
Тогда парень грубо схватил Герду за локоть и отведя немного в сторону, принялся орать на неё. Девочка иногда отвечала ему, тихим, испуганным голосом. О чём шла речь, понимал с трудом. Когда девочка говорила со мной, я ещё кое-как переводил речь, но когда они общались меж собой, разбирал лишь отдельные фразы, или слова. Удалось только понять, что парень из Гитлерюгенд, скорей всего, он приходился Герде родственником, очень зол на неё, на её нерасторопность и беспечность, и зовут его Курт. Он ругал её, за то, что она помогает мне, уверял- меня нужно расстрелять, потому как русские враги и пришли в их город истребить всех немцев. Он приводил цитаты из обращения министра пропаганды и гаулейтера Берлина, док-тора Геббельса. А Герда лишь просила, нет, умоляла об одном и том же- сохранить мне жизнь.
-Русские зло,- закончил Курт.- Гердхен, эти люди разрушили и сожгли город, они уничтожат всех нас. Его надо расстрелять.
Я лежал, не зная, что мне предпринять. Казалось предельно ясным, стояло мне резко зашевелиться, или попытаться подняться, меня тут же застрелят. Спор Курта с Гердой, продолжался достаточно долго. Девочка просила о чём-то, даже расплакалась. Стыдно признаться, но меня снова защищал слабый, хрупкий человек, которому по-настоящему страшно, который должен ненавидеть, по крайней мере, опасаться, русского солдата.
Наконец Курт громко выругался на девочку, грубо оттолкнул её и сдвинув затвор автомата, направился в мою сторону. Стало ли мне страшно, понимал ли я, что это конец? Вы не поверите, абсолютно нет. Душа оставалась, почему-то, спокойной, сердце не дрогнуло в безмятежности. Чёрное, бездонное дуло смотрело прямо в глаза. Не хотелось умирать, тем более так нелепо. Не знаю, почему, но я на сто процентов был уверен, здесь моя жизнь не закончится. Крепко зажмурив глаза, лишь прошептал пересохшими губами: «Господи, помилуй меня!» Почему именно, это произнёс, не пойму. Не спаси, Господи, не защити, а именно, помилуй. Тем более, религиозностью, никогда не отличался. Вот, только когда Тома тащила на себе, первый раз так неистово призывал Бога. А в тот момент, наверное, находясь на грани жизни и смерти, само-собой вырвалось.
И вдруг, маленькая Герда, опрометью подскочила ко мне. Она стала на колени между мной и Куртом, расставила в стороны руки, защищая от смертельной опасности и твёрдо, без малейшей доли страха, проговорила:
-Не стреляй, Курт, пожалуйста! Не нужно больше войны!!
В подвале короткое время царила страшная тишина. Даже показалось, что перестали рваться снаряды, бомбы, затихли залпы тяжёлых орудий. Все присутствующие замерли, и их взгляды были направлены на хрупкую двенадцатилетнюю девочку, пытающуюся спасти жизнь совершенно незнакомого человека, солдата вражеской армии, захватчика. Такое казалось немыслимым, странным, не поддававшимся никакому объяснению. То искреннее, человеческое, ещё не успело умереть в этом, по сути, ребёнке, сильно повзрослевшем, во время той проклятой войны. Отвага всегда удивляла и самых безжалостных врагов. Курт опустил автомат, кинул ненавистный взгляд в мою сторону и не произнеся ни слова отправился к лестнице. Его товарищи вяло поплелись за ним. Затем, он на мгновение остановился, порылся в небольшом ранце, висевшим у него на поясе, достал оттуда свёрток и бросил его Герде. Парень что-то сказал ей не очень внятно, после чего жестом головы приказал товарищам следовать за ним. В подвале снова стало безлюдно и спокойно. В свёртке, брошенным Куртом, оказались бинты, вата, какие-то лекарства. Герда перевязала мне ногу, заменив грязные тряпки на бинт и дала попить воды. Немного полежав, я в очередной раз, попытался подняться. Болела голова, спина, боль пронизывала суставы. Сжимая зубы от боли, решил всё же выбираться отсюда, так как не известно кто ещё может сюда нагрянуть.
-Я должен идти,- сказал я девочке.
Она посмотрела на меня жалобным взглядом и молча кивнула. Осторожно прокравшись вверх по лестнице, Герда просунулась сквозь стальную дверь и на какое-то время исчезла. Я даже начал переживать. Но, наконец, она снова появилась и позвала рукой, давая понять, чтоб я шёл за ней. Опасаться, не было причин. После того, как эта девочка спасла меня от верной смерти, вряд ли сможет теперь привести в руки врагов. В доме на верху, не наблюдалось никакого движения. На улице стояла глухая ночь, но несмотря на это, бои продолжались, уходя глубоко к центру города. В воздухе витал запах гари, размешанный с прохладой ранней весны.
-Здесь оставаться опасно,- сказал я, обращаясь к Герде.- Пойдём со мной. Там тебя накормят и перевезут в место где нет войны.
Но, девочка отрицательно помотала головой. Она сделала что-то на подобие учтивого поклона, ответив:
-Нужно дождаться маму, я боюсь потеряться.
В это время послышалась беспорядочная стрельба совсем рядом. Ярко блеснуло за углом соседнего дома и прозвучал взрыв. Девочка вздрогнула, присела прячась за грудой кирпича, но тут же мгновенно поднялась, проговорив:
-Погодите. Я сейчас.
Она исчезла в темноте, а я прижался ближе к стене дома, высматривая того, кто мог бы появиться со стороны шума. Никого не наблюдалось. Стрельба повторилась, только уже дальше. В это самое время, услышал приглушённый голос Герды, зовущей меня. Девочка стояла у входа в дом, где пряталась, держа за дуло мой автомат.
-Вот, возьмите,- проговорила она каким-то дрожащим, неуверенным голосом.- Это ваше, с ним будет безопасней. И…- она на миг запнулась, словно подбирая слова, наконец добавила.- И передайте, пожалуйста, русскому генералу, чтоб не стрелял по городу. Мне очень страшно.
Я, помню, тогда сильно растерялся. Хотелось прижать к себе этого ребёнка, закрыть её от всего того ужаса, который творился вокруг, как она закрыла меня там, в подвале.
-Хорошо, передам!- сказал я, не отрывая глаз от девочки.- Спасибо тебе за всё! Ты смелая Герда.
В общем добрался я к своим. Буквально, на следующем перекрёстке меня заметила санитарная бригада, искавшая раненых и убитых. Сразу отправили в госпиталь. Ранения незначительные- лёгкая контузия, ушибы, сотрясение мозга, да ногу и плечо осколками посекло. Тягостно было лежать на больничной койке, когда мои однополчане подавляли последние очаги сопротивления фашистов. Едва лишь оправился, принялся клянчить, чтоб выписали. Дескать, чувствую себя хорошо, готов для дальнейшего прохождения службы. А тут друг мой Лёшка, прибегает весь такой радостный, говорит Рейхстаг взяли, Гитлер с собой покончил, короче войне конец. Когда я вернулся в своё подразделение, все ликовали и радовались. Нас угостили кашей с американской тушёнкой и английской самогонкой.
Лёха предложил проехать к Рейхсканцелярии, посмотреть на мёртвого Гитлера. Мёртвого Гитлера мы не увидели, к тому времени туда уже никого не пускали. Прибыли высокие чины, комиссия, чего-то там решали, обследовали. А вот Геббельса его жену и шесть их детей, увидеть довелось. Я глядел на обгоревшие труп рейхсминистра и только теперь в полной мере осознавал- мы, наконец победили. Дво-якое чувство вызвали тела мёртвых детей Геббельса. Они лежали вряд, в светлых одеждах, казалось они просто уснули и сейчас очнуться, смутятся и испугаются шумливой толпы, глазеющей на них. Потом, я узнал, что их отравили собственные родители, или кто-то по их приказу, цианидом. А этот яд имел странное свойство, человек покрывался пятнами и лица детей, выглядели, будто живые с таким розовым оттенком. Помню, мне от этого зрелища даже поплохело и я отошёл в сторону. Войну прошёл, всякого насмотрелся, а здесь словно накрыло. Лёха спросил в чём дело, в порядке ли я. Но, я вдруг попросил его взять пару человек и сходить со мной в одно место. После увиденного, вспомнилась Герда. Возникла мысль, где она сейчас, что с ней? Нахлынули чувства, и я чуть не расплакался.
-Да ну,- говорил Лёха, еле поспевая за мной,- глупость какая. Её там уж и дух простыл. Неужели думаешь, что она до сих пор сидит и ждёт тебя? Горожане все уж повыходили из своих укрытий. Вон наши еду раздают, возле площади. Она скорей там.
-Ну, и чудесно,- ответил я.- Убедимся, что в том доме её нет. Я спокоен останусь. Она жизнь мне спасла, понимаешь?
-Эх, видно зря тебя из госпиталя выписали. Контузию твою полечить ещё малёк нужно.- Недоуменно мотает головой мой друг.
Тот дом, в подвале которого укрывала меня Герда, оказался немного повреждён. По-видимому, в него попал снаряд, или мина, так что задняя его часть превратилась в груду развалины. Я опрометью бросился в подвал, Лёха с двоими бойцами отправился наверх, по лестнице. Подвал наполняла абсолютная тишина и резкий запах разла-гающегося человеческого тела.
-Гердхен! Гердхен!!- кричал я, словно ошалелый, но в ответ ни слова. В углу, под самой стеной, обнаружил два тела- эсэсовца и обгорелого ополченца. Отважная Герда, продолжала помогать раненым бойцам, жаль, что безуспешно. Поднявшись на верх, я столкнулся лицом к лицу с Лёхой. Он долго, как-то недоуменно смотрел на меня, словно пытаясь понять, почему я так сильно переживаю, зачем мне эта чужая немецкая девочка. Потом, положил руку на плечо и негромко сказал:
-Пошли отсюда, нет здесь никого.
Старик вдруг замолчал. Губы его тряслись, на глазах выступили слёзы.
-А вы пытались её потом отыскать?- спросила Алиса.
Старик утвердительно покивал головой, ответив:
-Пытался, конечно. Только как её отыщешь? Знаете, сколько Герд в Берлине, а сколько сирот осталось? Да и не было такой возможности. Вскоре, нас передислоцировали в другое место, война несколько дней ещё продолжалась. А там, закрутило, завертело, тем более домой хотелось неимоверно. Не знаю уж почему в душу запал тот ребёнок, объяснить трудно, только осталось странное чувство до конца невыраженной благодарности. Сентиментально, понимаю, но такой уж я человек. Уже после войны, пытался разыскать Герду, в архивы ездил, друзья помогли непосредственно с посольством связаться. Всё безуспешно.
-Так и не нашли?- спросил я.
-Нашёл,- старик тяжело вздохнул, застыв задумчивым взглядом в тёмных оттенках надписей имён на обелиске.
-Ой, как интересно,- сомкнув пальцы в замок, сказала Алиса.
-В семидесятом, у нас произошла встреча однополчан. Встретились боевые товарищи, друзья, многих уже не было в живых. Мы с Лёхой тогда выпили чуток, разговорились: то, да сё. Вспомнили Берлин, победу и тут я снова за Герду завёл беседу. Как, до глубины сердца, тронула отвага маленькой девочки. Рассказал, как искал её безуспешно, как безгранично ей благодарен. Лёха тогда побледнел весь, расстро-ился даже.
-Что ж ты всё забыть не можешь?- говорит.- Сдалась тебе эта Герда?
Затем немного помолчав, добавил:
-Я, тогда, говорить тебе не стал, там в Берлине. Видел, ты как не в себе, словно помешался на ней. Нашёл я её. На втором этаже нашёл. На лице не написано было, как её зовут, но почему-то решил, она. Девочка лежала мёртвая, закрывая собой тело пацана с Гитлерюгенд. Кто-то из наших, вероятно при зачистке здания, без разбора пустил автоматную очередь. Пацан, по всей видимости, ранен был, у него рука от осколка раздроблена. Вот девчонка его собой закрыла. Так-то вот. Умерла твоя Герда, забудь уже!
Стало как-то грустно и тяжело на душе. Лучше бы Лёха ничего не говорил, лучше бы я ничего не знал. Удивительно, так получилось. Есть такой подвиг- спасать людей. Маленькая Герда, исполняла его до конца жизни.
Наступила тишина, не хотелось совершенно ничего говорить. Маринка, стоявшая всё это время рядом, молча положила к обелиску свой букетик весенних цветов и подойдя ко мне, уткнулась лицом в рукав.
Продолжение будет...