Невинный принцип

            НЕВИННЫЙ ПРИНЦИП

    Уловить тон, дуновение? Это если тебя не раздирает на части. Иначе- и ловить не приходится, лишь бы удержаться в этом шквале, не помереть, не исчезнуть.

   Пишется… Пишется жизнь. Как она есть или как была, или как могла бы быть. Бытиё- и есть Сознание. Никто никого не определяет…
         
   Дед откинулся на спинку садовой скамьи. Как он любил этот свой пригорок! И как презирал сплошные заборы. Прямо за загородкой, метрах в двадцати- крутой спуск к речке. За нею- лес, всё выше и выше, там садилось летом солнце, там эта тихая домашняя река вспучивалась солнечными брызгами на несколько минут- полчаса и погружалась в небытиё. Её и днём- то никто не слышал. А ночью, к тому ж, и не видел никто. К ней надо было подойти, спустившись по склону, угадывая по памяти тропку, и тогда она принимала к себе, играя в хорошую погоду звёздами или топя гостя в тишине своих берегов в непогоду.

   Дед любил философствовать. Этот пригорок сделал его философом. Здесь он вступал в любовные отношения с мудростью, ведь так примерно переводится «философия». Он был искушённым философом. Во- первых, потому что никто не видел в нём философа, а во- вторых, чтобы любить- надо ощущать дистанцию. У каждого предмета или явления, да и у человека, она- своя, и дед никогда бы не принял свои размышления за некий продукт своей жизнедеятельности, но, напротив, готов был восхищаться ими, как полотном гениального художника, немея и преклоняясь.

   Мудрость была для него живой, прекрасной и бесполой в обычном понимании этого слова. Он даже ощущал некие родственные отношения, но отношения меньшего или зависимого. Иногда, поразившись вдруг очередному открытию, он замирал, ощущая всем телом нежное, будто прохладное, прикосновение, и слёзы какой- то неизъяснимой благодарности стояли в его уже не столь зорких глазах, проявляя будто, как линзы, многое вокруг, давно уже так ясно не виденное.

   Жена давно махнула на него рукой. Хозяйство держалось как- то, всё необходимое он делал. Но необходимости- то растут, а он будто так и остался в подростковом возрасте Необходимостей. Всё, что когда- то казалось богатым и изысканным, со временем обернулось набившим оскомину или пресным, как ты его не обновляй.
- На, съешь, праздник же! - она протянула ему кусочек Даров. Этому почти безбожнику, вперившемуся в красоты своего края, как ей казалось. Он иногда говорил с ней о чём- то непонятном, она кивала, удивлялась. Но через минуту забывала, как забывают отговорки от чего- то действительно важного и единственно достойного внимания…
- Ты чего?..
Дед пережёвывал угощение. «Как ребёнок за столом в родительском доме»,- подумалось ему. Он будто почувствовал чью- то ладонь у себя на голове, будто Некто гладил его и приговаривал. И так хорошо ему и тихо, так понятно и чисто всё вокруг. И так это хорошо и правильно- вкушать Дары, что будто ничего во всём мире больше и не надобно, да и не стоит весь этот мир этого простого действа. Да и сам он только за тем и существует… Так «говорила» ему эта ладонь, это прикосновение…
- Болит ли что? – не унималась жена.
Но он только мотнул головой. Как передать ей, как поделиться?
Когда- то мудрость скажет ему: «Если жена до конца- жена, то все твои плоды- и её.»
 
   А ей всё казалось, что её обманули. Какой боевой- то был: и дом построил, и детей выучил и пристроил, и пенсия- что у иных зарплата. Только и пользы- то. Не тот уже. Как подменили. Всё раньше возил куда- то, на отдых, на экскурсии. Теперь вот сел и вперился в одну точку. А мне ещё пожить хочется…

   Река подёрнулась рябью. Берег за нею наклонился будто в одну, другую сторону. Вздохнула листва и опять приумолкла. Тучки, похожие на лёгкую дымку, собрались будто ниоткуда, дождик заморосил, мелкий- мелкий, на туман похожий. Дед сидел и всё не мог унять слёз, то ли с жизнью прощался, то ли, наоборот, пробуждался к жизни. Другой. Где сознание и есть бытиё, где одно не парит над другим, не превозносится. Где вообще нет ни того, ни другого. А только Одно. Настоящее.

   «Давно уж будто за стеной живём,» - думалось иногда ему. Вопрос отношений- тоже ведь философский и в чём- то риторический. Кто- то производит идеи, миры, даже живые существа… А кто- то- присваивает. «Не женщина- мать,- думалось ему,- а мужчина. Да и он- лишь носитель жизни, а не источник. Источник жизни, Он… Очень далеко. А мы- лишь его посланники. Попробуй- ка скажи кому- нибудь, что женщина- не мать… Пусть так и думают, раз уж такое представление необходимо.»  Дед способен был рассуждать о всеобщем благе и о благе других. Пусть остаётся этот «обман во благо», тем более, что даже и развенчанный, не перестанет существовать. Услышав, можно узнать только сплетни. А чтобы знать нечто… Знать- значит всякий раз перерождаться, становиться. Это как со спящего стягивать одеяло. Кому же это понравится? Да и нет теперь наук таких.

   «Мир присваивает души, которые не творил, и внушает им своё и отцовство, и материнство. Ложь становится принципом, невинным и общепризнанным. Но кто же этому поверит?!»

   Как часто умиление сменяется горечью. Дед откуда- то знал такие вещи, которые человек знать не может. Которые не проверяются экспериментально и не рождаются из опыта. Река ли навеяла или некая его тайная способность?

   Незаметно начинало темнеть. В доме засветилось окно. Хозяйка собирала ужин. «Отработанный материал,» - почему- то подумалось ей. И опять стало неспокойно, будто на рынке обсчитали, будто вселили кого- то в её жилплощадь. Будто мир не для неё создан. А для кого?..

     13.08.19