4. Палачи республик и делатели королей

«По крайней мере он уже не таился от самого себя; знал, чего хотел! Ожидая смерти бездетного царя, располагая волею царицы, наполнив Думу, двор, приказы родственниками и друзьями, не сомневаясь в преданности великоименитого иерарха Церкви, надеясь также на блеск своего правления и замышляя новые хитрости, чтобы овладеть сердцем или воображением народа, Борис не страшился случая беспримерного в нашем отечестве от времён Рюриковых до Феодоровых: трона упразднённого, конца племени державного, мятежа страстей в выборе новой династии, и твёрдо уверенный, что скипетр, выпав из руки последнего венценосца Мономаховой крови, будет вручён тому, кто уже давно и славно царствовал без имени царского...»

Н.М.Карамзин. История государства Российского. Том X, глава II (о Борисе Годунове).

*     *     *

Приступая к новому рассказу из истории древней и не очень, полагаю крайне необходимым ещё раз отметить, что темой всех публикуемых мною в данном цикле исторических обзоров является история в её строгом смысле, изображение исторических примеров (как правило и к сожалению, это отрицательные примеры – впрочем, читатель может оценивать их как ему угодно). Рассуждений на тему философии (и тем более, моей собственной философии) в этих моих статьях нет или почти нет (вынужденно пользуясь в качестве источников трудами таких авторов, как Плутарх – который был философом гораздо в большей мере, чем писателем-историком – я не имею возможности вовсе уклониться от философских пассажей; но, повторяю ещё раз, эти добавления не являются ни перво-, ни даже третьестепенной темой для данной сводки статей и тем более не могут всегда совпадать с моими собственными философскими взглядами). Даст Бог, для философии вообще и для философского осмысления поступков людей, в том числе, людей во власти, у меня найдётся время на особые повествования (в данном случае, я согласен с Плутархом, который для этих мыслей и вопросов предлагает другое, отдельное сочинение – см. его цитату ниже по тексту). Эти же мои небольшие по объёму статьи призваны не столько дать подробную информацию или сформировать ту или иную твёрдую точку зрения у читателей, сколько пробудить и усилить в читателях интерес к исторической науке, особенно, к первоисточникам.
 
Примеров той категории людей, о которых я буду говорить в данной статье, во всей мировой истории наберётся очень мало (чтобы их перечесть, может быть, хватит пальцев даже одной руки). Причина в том, что подобные политические деятели имеют особую, повышенную силу проявлять себя лишь в условиях, когда потенциально могущественное государство внезапно оказывается в положении поразительных перемен и невероятных потрясений, граничащих с гибелью или (что близко) с полным перерождением; в таких условиях, когда сама форма государства становится иной, неузнаваемой до неповторимости, чтобы действительно явиться однажды и более не появляться. О первом подобном человеке я уже коротко упоминал в предыдущем рассказе. Вся его жизнь прошла в Римском государстве.

Луций Корнелий Сулла, позже получивший прозвище «Счастливый» (Felix), для истории известен именно под этим коротким именем – Сулла. Между тем, однозначно объяснить значение этого имени сейчас уже никто не в состоянии (так же, как это произошло с некоторыми другими римскими именами, используемыми и в нашем языке, особенно, имевшими для римлян иноземное – греческое или этрусское – происхождение, например, Сергий, Игнат); пыль веков покрыла эти знания слишком плотным, непроницаемым слоем.
Так же, как Нумантийская война римлян в Испании воспитала Югурту, дав ему основные начатки тех сил, которыми он воспользовался через двадцать лет в войне с Римом в Африке, так и Югуртинская война на чёрном континенте позволила выдвинуться Сулле. Это именно Луций был тем молодым квестором, который, рискуя собственной жизнью, отправился в логово противников, в ставку царя Бокха, где ему с небольшим отрядом римлян удалось захватить и пленить Югурту.
Прошло ещё не менее двадцати лет, Сулле уже исполнилось пятьдесят, когда его впервые избрали консулом – на высшую должность в государстве римлян.
Плутарх, посвятивший этому человеку особую главу в своих «Жизнеописаниях», рассказывая о делах Суллы в Каппадокии в середине 90-х годов I в. до новой эры, приводит интересное замечание: «Когда Сулла стоял у Евфрата, к нему явился парфянин Оробаз, посол царя Арсака. До тех пор оба народа [то есть, парфяне и римляне – Д.К.] ещё не соприкасались друг с другом; видимо, счастью своему Сулла обязан и тем, что первым из римлян, к кому обратились парфяне с просьбой о союзе и дружбе, оказался именно он. Рассказывают, что Сулла поставил три кресла – одно для Ариобарзана, другое для Оробаза, третье для себя – и во время переговоров сидел посредине. Оробаза парфянский царь впоследствии за это казнил, а Суллу одни хвалили за то, что он унизил варваров, а другие хулили за наглость и неуместное тщеславие». Картинка с тремя вождями, на встрече сидящими в полном облачении в трёх креслах ничего не напоминает? Скажем, лидеров СССР, Великобритании и США на антинемецких конференциях во время войны, в 1940-х годах?
А помните, кто из них там, на сохранившихся фотографиях, обычно сидит посредине, на наиболее почётном месте?
Далее Плутарх, по-видимому, используя текст до нас не дошедших «Воспоминаний», оставленных самим Суллой (да, и в то время уже писали мемуары!), даёт характерные портреты личностей времён гражданских войн в Риме, а заодно и подробности некоторых событий (похода на Рим – именно тогда, впервые в своей истории, Вечный город был взят собственными войсками (!), которыми предводительствовал Сулла), в итоге приведших Суллу к верховной власти:
«Марий тем временем заручился поддержкой народного трибуна Сульпиция, человека, не знавшего себе равных в самых гнусных пороках, так что не стоило и задаваться вопросом, кого он превосходит испорченностью: можно было спрашивать только, в чём он испорченнее самого себя. Жестокость, дерзость и жадность делали его нечувствительным к позору и способным на любую мерзость: ведь это он, поставив посреди форума стол, не таясь, подсчитывал деньги, вырученные от продажи вольноотпущенникам и пришлым прав римского гражданства. Сульпиций содержал три тысячи вооружённых мечами бойцов и окружил себя толпой готовых на всё молодых людей из всаднического сословия, которых именовал антисенатом. Он провёл закон, по которому сенаторам запрещалось иметь долг, превышающий две тысячи драхм, а сам оставил после себя долгов на три миллиона. Этот-то человек, обратившись по поручению Мария к народу и нарушив силой оружия весь ход дел в государстве, предложил несколько вредных законопроектов, одним из которых он передавал Марию командование в Митридатовой войне. Это вынудило консулов объявить неприсутственные дни; тогда Сульпиций во время собрания, созванного консулами у храма Диоскуров, возмутил против них толпу, и в числе многих других на форуме погиб молодой сын консула Помпея. Сам Помпей бежал и скрылся, а Сулле, загнанному погоней в дом Мария, пришлось выйти к народу и отменить решение о неприсутственных днях. Поэтому Сульпиций, который Помпея отрешил от должности, у Суллы консульства не отобрал, но лишь перепоручил поход против Митридата Марию и тут же послал в Нолу военных трибунов, чтобы те, приняв войско, привели его к Марию. Но Сулла, бежавший в лагерь, успел опередить трибунов, и воины, узнав о случившемся, побили посланцев Сульпиция камнями, а приверженцы Мария в Риме со своей стороны принялись избивать друзей Суллы и грабить их имущество. Появились изгнанники и беглецы: одни пробирались в город из лагеря, другие из города в лагерь. Сенат, который уже не был свободен в своих решениях, но руководился предписаниями Мария и Сульпиция, узнав, что Сулла идёт на город, послал двух преторов, Брута и Сервилия, чтобы те запретили ему двигаться дальше. Преторы говорили с Суллой слишком дерзко, и воины, кинувшись на них, хотели их растерзать, но только изломали ликторские прутья, сорвали с преторов окаймлённые пурпуром тоги и после многих оскорблений отослали их назад. Вид преторов, лишённых знаков отличия, и принесённое ими известие о том, что усобицу уже невозможно сдержать и положение непоправимо, произвели тяжёлое и страшное впечатление. Марий был теперь занят подготовкой к борьбе, а Сулла, располагая шестью полными легионами, вместе с товарищем по должности двигался от Нолы; он видел, что войско готово немедленно идти на город, но сам колебался, испытывая страх перед опасным начинанием. Однако когда он совершил жертвоприношение, прорицатель Постумий, протянув к нему обе руки, потребовал, чтобы его связали и до сражения продержали под стражей: он-де готов пойти на казнь, если все дела Суллы не придут к скорому и благополучному завершению. Да и самому Сулле, как рассказывают, во сне явилась богиня, чтить которую римляне научились от каппадокийцев, – это то ли Луна, то ли Минерва, то ли Беллона. Сулле снилось, будто богиня, представ перед ним, протягивает ему молнию и, называя по имени каждого из его врагов, повелевает поразить их, и, поражённые молнией, они падают и исчезают. Доверившись этому видению и рассказав о нём товарищу по должности, Сулла, как только рассвело, повёл войско на Рим».

О делах Суллы в Риме, приближаясь к концу своего сочинения, Плутарх повествует следующее:
«Три тысячи неприятелей прислали к нему вестника с просьбой о пощаде, и Сулла обещал им безопасность, если они явятся к нему, прежде нанеся ущерб остальным его врагам. Те поверили, напали на своих, и многие с обеих сторон полегли от рук недавних товарищей. Однако всех уцелевших, как из нападавших, так и из защищавшихся, всего около шести тысяч, Сулла собрал у цирка, а сам созвал сенаторов на заседание в храм Беллоны. И в то самое время, когда Сулла начал говорить, отряжённые им люди принялись за избиение этих шести тысяч. Жертвы, которых было так много и которых резали в страшной тесноте, разумеется, подняли отчаянный крик. Сенаторы были потрясены, но уже державший речь Сулла, нисколько не изменившись в лице, сказал им, что требует внимания к своим словам, а то, что происходит снаружи, их не касается: там-де по его повелению вразумляют кое-кого из негодяев. Тут уж и самому недогадливому из римлян стало ясно, что произошла смена тиранов, а не падение тирании.
Марий с самого начала был крутого нрава, и власть лишь усугубила его прирождённую свирепость, а не изменила его естество. Сулла же, напротив, вкусив счастья, сперва вёл себя умеренно и просто, его стали считать и вождём знати и благодетелем народа, к тому же он с молодых лет был смешлив и столь жалостлив, что легко давал волю слезам. Он по справедливости навлёк на великую власть обвинение в том, что она не даёт человеку сохранить свой прежний нрав, но делает его непостоянным, высокомерным и бесчеловечным. В чём тут причина: счастье ли колеблет и меняет человеческую природу или, что вернее, полновластье делает явными глубоко спрятанные пороки, – это следовало бы рассмотреть в другом сочинении.
Теперь Сулла занялся убийствами, кровавым делам в городе не было ни числа, ни предела, и многие, у кого и дел-то с Суллой никаких не было, были уничтожены личными врагами, потому что, угождая своим приверженцам, он охотно разрешал им эти бесчинства. Наконец, один из молодых людей, Гай Метелл, отважился спросить в сенате у Суллы, чем кончится это бедствие и как далеко оно должно зайти, чтобы можно стало ждать прекращения того, что теперь творится. «Ведь мы просим у тебя, – сказал он, – не избавления от кары для тех, кого ты решил уничтожить, но избавления от неизвестности для тех, кого ты решил оставить в живых». На возражение Суллы, что он-де ещё не решил, кого прощает, Метелл ответил: «Ну так объяви, кого ты решил покарать». И Сулла обещал сделать это. Некоторые, правда, приписывают эти слова не Метеллу, а какому-то Фуфидию, одному из окружавших Суллу льстецов. Не посоветовавшись ни с кем из должностных лиц, Сулла тотчас составил список из восьмидесяти имён. Несмотря на всеобщее недовольство, спустя день он включил в список ещё двести двадцать человек, а на третий – опять по меньшей мере столько же. Выступив по этому поводу с речью перед народом, Сулла сказал, что он переписал тех, кого ему удалось вспомнить, а те, кого он сейчас запамятовал, будут внесены в список в следующий раз. Тех, кто принял у себя или спас осуждённого, Сулла тоже осудил, карой за человеколюбие назначив смерть и не делая исключения ни для брата, ни для сына, ни для отца. Зато тому, кто умертвит осуждённого, он назначил награду за убийство – два таланта, даже если раб убьёт господина, даже если сын – отца. Но самым несправедливым было постановление о том, что гражданской чести лишаются и сыновья и внуки осуждённых, а их имущество подлежит конфискации [как видно, и эти меры, в том числе, лишение прав родственников осуждённых, первыми придумали отнюдь не большевики, хотя, конечно, они использовали такие меры гораздо чаще и шире, чем римляне – Д.К.]. Списки составлялись не в одном Риме, но в каждом городе Италии. И не остались не запятнанными убийством ни храм бога, ни очаг гостеприимца, ни отчий дом. Мужей резали на глазах жён, детей – на глазах матерей. Павших жертвою гнева и вражды было ничтожно мало по сравнению с теми, кто был убит из-за денег, да и сами каратели, случалось, признавались, что такого-то погубил его большой дом, другого – сад, а иного – тёплые воды. Квинт Аврелий, человек, чуждавшийся государственных дел, полагал, что беда касается его лишь постольку, поскольку он сострадает несчастным. Придя на форум, он стал читать список и, найдя там своё имя, промолвил: «Горе мне! За мною гонится моё альбанское имение». Он не ушёл далеко, кто-то бросился следом и прирезал его.
Тем временем Марий-младший, чтобы избежать плена, покончил с собой. Сулла прибыл в Пренесту и приступил к расправе: сперва он выносил приговор каждому в отдельности, а затем, не желая тратить времени, распорядился всех пренестинцев (их было двенадцать тысяч) собрать вместе и перерезать. Он подарил прощение лишь хозяину дома, где остановился. Но тот, с большим благородством сказав Сулле, что никогда не захочет быть благодарным за спасение своей жизни палачу родного города, постарался затеряться среди сограждан и добровольно погиб вместе с ними. Самым неслыханным, однако, был, видимо, случай с Луцием Катилиной. Ещё до того, как положение в государстве определилось, он убил своего брата, а теперь просил Суллу внести убитого в список, словно живого, что и было сделано. В благодарность за это Катилина убил некоего Марка Мария, человека из стана противников Суллы. Голову его он поднёс сидевшему на форуме Сулле, а сам подошёл к находившемуся поблизости храму Аполлона и умыл руки в священной кропильнице.
Но, не говоря об убийствах, и остальные поступки Суллы тоже никого не радовали. Он провозгласил себя диктатором, по прошествии ста двадцати лет восстановив эту должность. Было постановлено, что он не несёт никакой ответственности за всё происшедшее, а на будущее получает полную власть карать смертью, лишать имущества, выводить колонии, основывать и разрушать города, отбирать царства и жаловать их, кому вздумается. Сидя на своём кресле, он с таким высокомерным самоуправством проводил распродажи конфискованных имуществ, что, отдавая их почти задаром, вызывал ещё большее озлобление, чем отбирая, так как красивым женщинам, певцам, мимическим актёрам и подонкам из вольноотпущенников он жаловал земли целых народов и доходы целых городов, а иным из своих приближённых – даже жён, совсем не жаждавших такого брака. Так было с Помпеем Великим: желая с ним породниться, Сулла предписал ему дать прежней жене развод, а в дом его ввёл дочь Скавра и своей жены Метеллы, Эмилию, которую беременной разлучил с Манием Глабрионом. У Помпея она и умерла от родов.
Лукреций Офелла, тот, что успешно осаждал Мария в Пренесте, стал домогаться консульства и выступил соискателем. Сулла сперва старался не допустить этого. Но, когда Офелла, пользуясь поддержкой толпы, ворвался на форум, Сулла послал одного из своих центурионов зарезать его, а сам, сидя на своём кресле в храме Диоскуров, с высоты наблюдал за убийством. Люди схватили центуриона и привели его к креслу Суллы, но тот велел возмущённым замолчать и сказал, что так распорядился он сам, а центуриона приказал отпустить.
Захваченная у Митридата добыча, великолепная и дотоле невиданная, придавала триумфу Суллы особую пышность, но ещё более ценным украшением триумфа и поистине прекрасным зрелищем были изгнанники. Самые знатные и могущественные из граждан, увенчанные, сопровождали Суллу, величая его спасителем и отцом, потому что и вправду благодаря ему вернулись они на родину, привезли домой детей и жён.
Когда торжество уже было закончено, Сулла, выступив перед народом, стал перечислять свои деяния, подсчитывая свои удачи с не меньшим тщанием, чем подвиги, и в заключение повелел именовать себя Счастливым – именно таков должен быть самый точный перевод слова «Феликс» [Felix]. Сам он, впрочем, переписываясь и ведя дела с греками, называл себя Любимцем Афродиты. И на трофеях его в нашей земле написано: «Луций Корнелий Сулла Любимец Афродиты».
И настолько вера Суллы в своё счастье превосходила веру его в своё дело, что после того, как такое множество людей было им перебито, после того, как в городе произошли такие перемены и преобразования, он сложил с себя власть и предоставил народу распоряжаться консульскими выборами, а сам не принял в них участия, но присутствовал на форуме как частное лицо, показывая свою готовность дать отчёт любому, кто захочет».

И, наконец, не могу не привести слова греческого историка о погребении и чествовании памяти диктатора:
«Многие поднялись и сплотились, чтобы лишить тело Суллы подобающего погребения [сравните с похоронами Кромвеля и последующим издевательством над его костями!].
Но Помпей, хотя и был недоволен Суллой (из своих друзей тот обошёл в завещании его одного), преодолел сопротивление одних просьбами и обходительными речами, на других воздействовал угрозами и, доставив тело в Рим, дал возможность похоронить его без помех и с почестями. Надгробный памятник Сулле стоит на Марсовом поле. Надпись для него, говорят, написана и оставлена им самим. Смысл её тот, что никто не сделал больше добра друзьям и зла врагам, чем Сулла».

Переходя ко второй части, к рассказу о английской революции и о её главном деятеле – капитане, а позднее, генерале Оливере Кромвеле, считаю необходимым заметить, что титул «лорд-протектор», присвоенный Кромвелю, в Англии в течение нескольких предшествовавших веков носили такие примечательные фигуры, как Симон, граф де Монфор (дворянин французского (аквитанского) происхождения, во время войны с королём Англии впервые в 1265 году созвавший парламент в его классическом виде); Роджер Мортимер, воевавший с королём Эдуардом II, а позднее добившийся его свержения и убийства; герцог Глостер (впоследствии король Ричард III). Тут же надо сказать, что Ричард, граф Уорик (получивший прозвище «Делатель королей» – ведь в тот период 1470-1471 годов – редкий во всю историю Англии период, когда толком было не известно, где валяется королевская корона, фактическая власть над страной оказалась у названного графа), обошёлся и без этого титула.
Итак, Кромвель не был первым лордом-протектором. Однако именно с Кромвелем, как в случае с Суллой и должностью «диктатор», название «лорд-протектор» связано неразрывно. Действительно, похожи ли англичанин и правитель Древнего Рима? Вначале оба они были, можно сказать, обычными гражданами; затем, уже в зрелом возрасте, сделали военную и одновременно политическую карьеру; оба получили власть в государстве только к 50-ти годам (и Сулле в 88-м году, и Кромвелю в 1649 – в год казни короля – было пятьдесят лет); оба прославились тем, что восстановили для собственного правления давно забытую, но звучную должность; оба правили недолго – около девяти лет – и скончались от тяжёлых болезней в не слишком старом возрасте; оба республиканцы, однако правили без оглядки на сенат и парламент – такими уж были их политические эксперименты; наконец, оба, имея возможность передать власть собственным сыновьям, фактически этого не сделали – Сулла сложил полномочия перед смертью, а по поводу настоящей последней воли британца существует немалое количество легенд и гипотез – ведь его бумаги также утрачены либо спорны в своей подлинности. Впрочем, ведь Ричард Кромвель правил настолько недолго – менее девяти месяцев (пожалуй, это было одно из кратчайших правлений в истории страны, тем более странно, что сам Ричард прожил чрезвычайно длинную жизнь – оставив руководство державой в 32 года, скончался на 86-м году; то есть, на данный момент, среди правителей Англии по признаку долгожительства его «обогнала» только ныне здравствующая королева Елизавета II), что этим сроком можно и пренебречь.

Говоря собственно о Кромвеле, невозможно не вспомнить его кровавые меры в отношении и англичан (сторонников короля), и расправу с самим королём (вероятно, именно король явился для генерала тем человеком, каким был Гай Марий для Суллы – хотя, в отличие от римлян, оба англичанина были примерно одного возраста, но король-то получил верховную власть лет на двадцать раньше, чем Кромвель – значит, и в этом они сравнялись), и репрессии в отношении соседних народов – ирландцев и шотландцев (чем это отличается от погромов и убийств, которым Сулла подверг греческие города? (о чём у Плутарха можете прочесть дополнительно)).
Пожалуй, ещё одним Кромвель особенно напоминает древнего диктатора – реформатор войск, он воспитал в своём окружении многих способных полководцев и привёл их близко к власти; вот только после его смерти эти вояки (в частности, Монк и Ламберт) занялись дележом этой самой власти, то есть, почти тем же, чем занялись в своё время былые приспешники Суллы Красс и Помпей...

В заключение, необходимо сказать, что, хотя все перечисленные персоны не основали новых династий (как видно, они по сути и никому из наследников не передали прочно своей власти – вся власть кончилась со смертью их самих), не получили возможность править страной достаточно долго, не закрепили существующий при них порядок для последующих поколений, тем не менее, роль их была важна для истории – хотя бы как роль ниспровергателей того политического устройства, той системы (республиканской), которая уже отжила своё и, сохраняясь в неизменном виде, могла вести страну только в тупик, а лучше сказать – в пропасть.