Три книги. 7

СЕДЬМАЯ  КНИГА  РАССКАЗОВ

Содержание
-Толстый и трое
-Светотень человека
-Рок
-Обкраденный труд
-Советский Союз. Таки не надо жалеть?

___________________________________________


Толстый и трое

Толстого били втроем. Топтали суставы рук, пинали по ребрам, с разбегу прыгали на распростертое на земле тело. Старший из нападавших все время  норовил попасть в лицо ботинком на толстой подошве.

Толстый лежал на животе, плотно прижавшись к сухой, еще не смоченной первым дождем земле. Он  закрывал  голову обеими руками. Под ребрами у него что-то хлюпало, а серый школьный пиджак вздрагивал в пыли вместе с грузным телом. 
       
Врагов было трое. Круглому едва стукнуло пятнадцать,   Гене было чуть больше, а младшему хулигану не исполнилось еще и четырнадцати.

Летом и зимой Круглый ходил в старой кожаной куртке, нарочито хромая, раскачиваясь, как бывалый моряк. Но он не был  счастливым "моряком"! Мать лежала в параличе. Отец  сильно пил.  Как все невезучие,   Круглый         очень стыдился  своего несчастья.
Зло  судьбы и кошмар невезучести он вымещал на Толстом, —  бил его со всей серьезностью, на какую только был способен.

Вторым нападавшим был Гена —жирный, мордастый, с могучими плечами и душой потерявшейся собаки. Всю свою недолгую еще жизнь он искал хозяина, более сильного, жестокого и наглого, чем он сам. Искал того, кому можно было безоговорочно подчиниться и служить  преданно, безропотно, с любовью.

Сейчас его хозяином был Круглый. Служить надо было ему.

Вдруг, точно опомнившись, все трое отскочили от лежащего. Несколько мгновений они смотрели,  как тяжело и неловко ворочается в пыли большое тело, слушали, как стонет жертва. Потом снова, не сговариваясь, словно повинуясь безмолвному приказу, снова бросились вперед, точно волки на поверженного лося.
«Добей его!» — крикнул кто-то. Круглый шумно выдохнул и  изо всех сил ударил распростертое тело носком ботинка.

Удары сыпались на Толстого со всех сторон. В какой-то миг он перестал их замечать, словно все происходило не с ним, а с кем-то другим. Толстый  больше не слышал ни топота ног, ни своего тяжелого дыхания. Зато он слышал и слушал трели птички, которая, радуясь весне, легко, светло и  беззаботно пела на росшем неподалеку тополе,

У птички было радостно на душе. Суета и безумие людей не привлекали ее внимания. Она торопилась жить. Жить весной прекрасно!

Толстый стал медленно подниматься. Так встают пьяные: сначала на колени, потом на левое колено и ступню правой ноги. Потом на обе ступни, отталкиваясь от  земли руками.   "Троица"  уже устала от него и не мешала ему  вставать.

Он огляделся. В овраге по-прежнему никого не было. По склону вдоль дороги бежали две собаки. У тополя лежало круглое бревно. Хорошее бревно!  До него было метров пятнадцать, не больше.

Вдруг Толстый неожиданно  быстро затрусил к дереву, ловко ухватил бревно обеими руками и  ринулся с ним обратно, к опешившим троим.               

Он не испытывал ни ярости, ни злости. За все шестнадцать лет своей жизни он ни разу не рассердился по-настоящему. Ни на кого. Ни разу! Даже сейчас злости в нем не было, хотя рот заполнился кровью от разбитых губ и десен и очень ныли ушибленные кости. Суествует бессловесное знание, и Толстый знал, просто молча и упрямо знал, что нужно восстановить справедливость, наказать мерзавцев…  Кроме него, тут больше некому было это сделать.

Первым получил бревном по плечу Гена. Круглый увернулся, но следующий удар настиг и его. Хулиганы  разбежалась. Откуда-то издалека лениво прилетел камень.

«Мазло»! — устало  прошептал Толстый и отбросил бревно.

Он побрел прочь из оврага, пыхтя, волоча ноги и сплевывая кровь изо рта. Тяжело стучало о ребра сердце…


Светотень человека

Хочу объясниться… Хотя бы перед чистым листком бумаги. Хочу понять, просто хочу понять, почему именно так!

Давным-давно, еще ребенком, школьником я смутно осознал раздвоение, раскол в мире людей. Разлом слова и дела, школы и жизни, намерений и итогов…

Учили нас, правда, только хорошему, прививали к нашим юным мозгам цельный здоровый мир правильных идей,  мудрых мыслей, героических подвигов, добрых дел и слов.

Да-да, и дел тоже! Мы не только говорили, но и делали. Собирали макулатуру и металлолом, навещали больных, поздравляли девочек с Восьмым  Марта. Сажали деревья в школьном дворе. Да мало ли чего было еще. И сердце мое,  как цветок солнцу, благодарно раскрывалось, доброму, хорошему, ласковому, гармоничному, — всему, что сияло мне из  романов о любви,  учебников по физике, радиопередач и программ тогда еще доброго старого советского телевизора.

Но постепенно я осознавал, что все это любимое мной — нечто непрочное, некоренное; оно не составляет стержня, основы существования многих и многих людей. Жизнь другая. Какая же?

…Помню распятую лягушку на зеленом-презеленом майском лугу. Мы пошли тогда в поход-однодневку по случаю  окончания шестого класса. Помню, как "хорошие мальчики", двенадцати лет от роду,  швыряли в  лягушку перочинными  ножами, — в живую, зеленую, содрогавшуюся от боли и смертной тоски…
Те самые обыкновенные школьники, для которых писали Толстой и Достоевский, Тургенев и Чехов…

Я видел, как взрослые проходили зимой мимо лежащего у остановки пьяного, и думал:
«Неужели они не знают, что сорок минут на таком морозе, и все: никакая скорая не откачает?»

Но они шли и шли мимо, не один, не два,  —  десятки. Им было все равно. Но ведь все они без исключения учились когда-то в нашей советской, самой гуманной в мире школе!
В чем же дело?

Значит, у них была еще и другая школа: школа равнодушия, жестокости…
Откуда они, эти "чувства-теневики"?

От мысли или некого подсознательного ощущения.
Какого же?
А вот какого: что бы я ни делал, как бы ни хитрил, какой бы режим труда и отдыха ни соблюдал, сколько бы ни заглатывал витаминов, — но через сорок лет меня не будет.

Какие бы бессмертные поэмы я ни писал, какие бы немыслимые подвиги ни совершал, какому бы Богу ни молился, — но не позднее чем через сорок лет я исчезну. Совсем.
Навсегда.

Эта мысль живет в подсознании всех и каждого, даже самых набожных… Она естественна, как земля под ногами. Как небо над головой.

Человек обречен жить в тесном пространстве между жизнью и смертью. В его сознании они сосуществуют, дополняя, отрицая, борясь друг с другом.

Борясь? Да! Борясь!
Может, это слово и есть — "Ключ ко Всему"? Надо бороться за Жизнь, а не за себя в жизни! Сражаться не за проклятую выгоду расчетливых мертвяков, не ради сохранения и надувания  своего «я», такого "недооцененного", бесконечно обиженного  на Солнце и Звезды, на все столь  несправедливое к нам Мироздание!

Побеждать в своей душе надо, прежде всего, свои собственные недостатки: подлость себялюбия, мерзость беспомощности, гнусность обиды…

Один раз на земле родятся лишь звери.
Человек рождается, минимум, дважды!


Рок

Он не стеснялся в выражениях: мог иногда позволить себе говорить откровенно грубо, цинично, даже по-хамски, — это когда хотел провести "демонстрацию  силы". У него был низкий лоб, глубоко посаженные глаза, заостренные  скулы и толстые сладострастные губы. Нагло, в упор, выкатывались из орбит прямо на собеседника ярко блестевшие шарики пустых бессмысленных глаз.

Таким он предстал предо мной на нашей единственной встрече. Таким я и запомнил его!

«Ты сделаешь так, как хочу я. Отдашь то, что положено мне по праву!»
«По какому праву?»
«По праву сильного, глупенький!» — ответил он мне и даже не усмехнулся.

Я ничего не отдал ему.
«Плевал я на твое право!» — думал я и бодрился  под ножом.

Вначале он лишил меня родных.
Я любил их больше всего на свете. Они-то и были моим светом…

Оставшись один, я брел наугад в темноте, хватаясь обеими руками за стену моих фантазий, то и дело натыкаясь на столбы грубой и довольно нескладной  действительности.

Сколько  их, этих столбов? Какие же они все железобетонные!

Однажды поздно ночью мне позвонил он: «Ну, как, не передумал?»

Голос его был ровен.  Спокоен. Голос скучающего и скучного существа, знающего все наперед.

«Пошел ты!» — ответил я, не подумав  о последствиях.
«А, мало тебе. Ну, жди тогда…»

Я бросил трубку!

Как-то вечером, я вернулся из служебной поездки и не нашел своего дома. Подъезда не было. Прямо до неба, как мне показалось, доставали жуткие острые ребра развороченного взрывом жилья. За день до моего возвращения на дом рухнул вертолет МЧС или черт знает, чей еще.
Рок в наши  дни  уже не летает на метле и не мчится как оглашенный в шкуре серого волка. Он вполне себе привык к  современным удобствам. Не хуже нас!

Я поехал на окраину города к старому школьному другу. Со мной оставались паспорт, командировочное удостоверение и дорожная сумка. Немного, в общем!
В тот же вечер жена друга позвала меня к телефону.

«Ну, как ты? Еще держишься?» —
Голос Рока показался мне хрипловатым, чуть усталым. Похоже, ему надоело возиться со мной.
«Держусь!» — ответил я.

Вскоре я переехал в другой город. Влюбился. Женился. Забыл про Рок. И телефона заводить больше не стал.

Пока живу. Дальше — посмотрим.


Обкраденный труд

На работе я испытываю чувства комфорта и…  раздражения. Они причудливо сочетаются во мне, сменяя друг друга, как часовые на посту.

Начну с того, что раздражает. То, что можно сделать за час, в моей конторе делают за день; то, что нетрудно произвести за день, выполняют  за месяц, либо, по здравому размышлению, не делают  вообще.

Вначале мне было смешно, потом страшно. Я присутствую в месте, где творят чудовищное: убивают время.

Неправда, что несчастье делает человека лучше. Оно уничтожает, сушит, старит, лишает жизнь смысла. Неправда, что бедность облагораживает. Бедность унижает, развращает, пробуждает зависть, выключает из активной  жизни.

Страх голода в людях сильнее  страха смерти... Только о деньгах и говорят в курилках бюджетного учреждения. Думают о них же. Вероятно, даже во сне.

Обидно, что нашим сотрудникам, умным, хорошо подготовленным специалистам, — не до творчества: их вынудили бороться  за себя, — заставили  каждого выживает, как умеет.

Если пришел враг, одержал верх и по какому-то тонкому расчету не убил сразу, то можете не сомневаться: он сделает все, чтобы заставить  вас не жить, а выживать. Управлять выживающими легче, дешевле, да и революции тогда можно не опасаться: голодные не восстанут!

Все это вызывает усталость и раздражение.

Есть, разумеется, и смешная сторона! Комическое  начало, в нашем контексте,  это — начальник, который в четвертом часу гонит меня с работы:
«Ну, Федор! Что вы, ей-богу! Мне еще дверь запирать надо!» — укоряет он чересчур старательного    работника. — "Я вот все учу вас, учу  не лезть на амбразуру, а вы никак! Все норовите ходить прямо, голубчик, а тут надо с заходом, знаете ли, на четвереньках…»
И он показывает, как надо пролезать, проведя в воздухе хитрую петлю.

Плох тот, кто старается. Он будет всегда виноват, а  "правильным", удобным  прослывет работник, живущий  по общим правилам.

Ухожу домой чуть раньше  положенного времени. Начинается "праздность вольная, подруга вдохновения". В голове зреют мысли;  сердце щемит от  радости или печали,  иногда придуманных, "театральных", иногда настоящих (кстати,  кто  объяснит мне, в чем отличие первого от второго? Насреддин был не совсем прав: при слове "халва"  у меня, например, во рту становится слаще!).

Забыл сказать самое главное!
Я работаю на оборонном предприятии.
Наша профессия   — Родину защищать!

""Общество"!  Не дрейфь!  Не стесняйся с нами! Можешь  не платить нам совсем! Мы все равно обороним тебя от беды, если все  же  стырим где-нибудь  денег на проездной и ухитримся  добраться-таки до работы!  И если найдем в себе силы думать о чем-то еще, кроме еды!"


Советский Союз. Таки не надо жалеть?

Так говорите, не надо жалеть о Союзе?
Вы хоть поняли сами,
Что сказали?!
Нет?
Пояснить?

Вы только что заявили,
Что не надо жалеть
Меня!
Что уже можно
Бомбить!

Я  — был частью того Общего, которое уничтожили близкие вам по духу предатели Грядущего собственных детей — блаженные-Христа-ради-юродивые- общечеловеки за все хорошее-лишь бы пальцем за него не пошевелить!!!

Случаются эпохи, когда люди с особой звериной похотью творят бесов из дикой мути мистического подсознания.


Начиная с 1988 года 

Начиная с 1988 года  над Страной
Звенели благостные колокола.
С минаретов —
Зазвучали пронзительные голоса.
Гремели вопли:
"Убить партократа!
Это он съел нашу икру!
Он выпил мой компот!"

…То, что громче всех
Вопили сами "партократы", — 
Почему-то
Никого  тогда 
Не насторожило!

Начиная с 1988 года 
Мою страну атаковали призраки:
-Тени больших денег;
-Фантомные ложкоеды
Черной икры;
-Враги "свободы и демократии"!

На Страну навалились горячечные привидения  "коммунистов-злодеев" (вначале,    в них назначили Сталина и Берию, чтобы чуть позже расправиться  с Лениным: весь шабаш  и был      затеян  "ради"  Него! Именно Он был их  главной целью: не разделавшись с Лениным, невозможно было расчленить Страну!

Выдумывая
Мнимых врагов, вы не заметили врагов реальных!
Сочиняя
Несуществующие опасности, 
Вы привели —
Своей рукой привели! —
Огромных размеров  беду: 
Распад   
Доброй к  честным  труженикам 
Страны  —
И  невиданный,
Небывалый, быть может,
В "мирное" время,
Разгул  преступности:    
Сотни тысяч
Убитых.
Сотни тысяч
"Пропавших"
(Тоже убитых?!)…

Так перевести вам
На понятный язык
То,
Что вы мне сказали?

"Я выпью кровь твоих детей, чтобы лишить твою жизнь надежды и смысла.
Так я убью твое будущее.

Я уничтожу могилы твоих родителей, чтобы  избавить тебя от памяти.
Так я  сотру твое прошлое.
В  пыль.

Я украду или обгажу твое Общее, 
И ты станешь элементарной частицей,
Глупо ждущей распада
На еще более мелкие фрагменты.

Может быть,
Я сохраню твою жалкую жизнь.
Не жизнь — существование
Выживающего животного.
Низкой твари  без прошлого. 
И  без будущего.

Ты будешь жить до тех пор,
Пока мне это нужно.
Надеюсь, что скоро
Я сумею заменить тебя роботом!
И тогда…

...Я не зол и не добр.
Я рационален. 
Я стою в центре мира
И думаю о СЕБЕ и о боге.
О Моем Боге.
Мой бог  — Моя Выгода".


…Вы поняли,
Почему я жалею
О Советском Союзе?
Или все еще не дошло?

И не дойдет!
Я,  кажется, знаю,
В чем дело:
Люди строили жизнь —
Без  вашего Бога.
А это совершенно недопустимо!
Без  бога —
Пусть лучше сдохнут!
Лишь бы " по милости  божьей" 
И "со святыми упокой"…

Что?
Разве  не так?


СЕДЬМАЯ    КНИГА  СКАЗОК

Содержание
-Пушок
-Разбойники
-Дед Никола и Яблонька
_________________________________


Пушок
История

Его все звали ласково — Пушком. Он был маленьким, с мягкой-премягкой серой шерсткой. Пушок любил забираться на колени к своей хозяйке Маргарите, которую все почему-то звали Маргошкой, свертывался калачиком и от удовольствия закрывал глаза. Маргошка души не чаяла в своем маленьком дружке. Она гладила серый пушистый комочек, а Пушок от радости начинал мурлыкать любимую песню. А уж как ухаживала за своим любимцем Маргошка! Кормила и котлетами, и молочком, и сметаной, которую все котята любят как самое первое лакомство.

Каждую субботу Маргошка купала Пушка в ванне, мыла его с мылом, вытирала насухо чистым полотенцем, а потом повязывала ему на шею новый бантик, не жалея на это своих красивых лент.

Когда Маргошку укладывали спать, Пушок забирался к ней на одеяло и мурлыкал колыбельную песню. Место, где укладывался серый комок, нагревалось, словно от печки. С ним Маргошке было тепло и радостно.

Пушок рос не по дням, а по часам. К лету он стал высоким и длинным, у него выросли большие усы, которые торчали на верхней губе, как антенны на крыше, а шерсть так и осталась мягкой, как пух. Теперь Пушок просыпался по ночам, ему надоедало спать, хотелось бродить в темноте, в которой он хорошо все видел, да и голод начал появляться по ночам.

Как только Маргошка засыпала, Пушок бесшумно спрыгивал с кровати и отправлялся бродить по квартире. Он обнюхивал все углы комнат, путешествовал под диваном и креслом, но ничего не обнаружив, тенью проскальзывал в кухню. Глаза его при этом светились в темноте, как две зеленые лампочки, снятые с новогодней елки.

В кухне Пушок первым делом забирался на стол и съедал то, что на нем оставалось с вечера: колбасу или сыр, молоко из Маргошкиной кружки, когда девочка недопивала его перед сном. Если продукты, которые оставались на столе, были прикрыты блюдцем, Пушок осторожно, лапой снимал блюдце, а наевшись, снова ставил его на место. Пушок под утро возвращался к Маргошке и сладко засыпал на ее одеяле. Утром, как ни в чем не бывало, он просыпался в одно время с Маргошкой, и они снова проводили неразлучно весь день.

Но вот однажды ночью, снимая блюдце с Маргошкиной кружки, Пушок уронил его, и блюдце со звоном разлетелось на мелкие осколки. Маргошка, конечно, ничего не слышала, но перепуганная бабушка босиком прибежала на кухню, включила свет и от удивления только руками развела. На полу блестели осколки разбитого блюдца, а на столе восседал Пушок и торопливо лакал молоко.

«Ах ты, блудливый кот, да разве тебя не кормят? Самое красивое блюдце разбил!» — закричала бабушка и, взяв кота за пушистый загривок, сбросила его со стола на пол.

На следующий день бабушка все рассказала Маргошке и ее папе с мамой. С тех пор и бабушка, и мама, и папа стали звать Пушка блудливым котом, а на ночь все продукты запирали. Только Маргошка называла своего любимца по-прежнему ласково, Пушком, и не сердилась на него.

На лето вся семья уехала на дачу, и там у Пушка дел было полно. На даче весной поселились мыши, и на первых порах они поедали много продуктов, которые припасала бабушка. Пушок теперь все ночи напролет охотился за мышами, и вскоре их в доме не осталось ни одной: все они удрали кто-куда. Маргошка с восторгом хвалила своего любимца:
«Что, бабулинька! Вот тебе и блудливый! Сама говоришь, что он на даче порядок навел, продукты нам сохраняет. Зови его Пушком.»
Но бабушка не сдавалась и отвечала: «Так-то оно так, а все-таки блудливый он кот. Ведь его кормили, а он, гляди-ка ты, по ночам на столе промышлял, да и блюдце самое красивое разбил!"

Маргошка немного сердилась на бабушку, но потом забывала сердиться…

Теперь Пушок каждый день разгуливал вместе с Маргошкой по лесу. То он скрывался в чащобе, то залезал на дерево или прятался в траве и замирал, как неживой, а потом вдруг делал такой огромный прыжок, что Маргошке нужно было три раза прыгнуть на эту же длину.
Весело было Маргошке проводить время с Пушком на даче. Но лето быстро пролетело, и пришел день отъезда. Бабушка с мамой собирали вещи, а Маргошка и Пушок играли в прятки. Приехал папа на такси, и все заторопились. Когда, наконец, уселись в автомобиль. Маргошка стала звать Пушка, но он не отзывался. Тогда Маргошка вместе со взрослыми обыскала все вокруг, но Пушок не нашелся. «Блудливый и есть!» — сказала бабушка, а Маргошка горько заплакала и, рыдая, выкрикивала:
«Неправда, бабулинька, неправда, он мой любимый Пушок! Да, Пушок!»

А время шло да шло, шоферу было некогда ждать, он торопился, потому что таксисты всегда торопятся; шофер начал ворчать и всех торопить. Так и пришлось уехать с дачи без Пушка (так все думали!).

А Пушок в это время преспокойно спал в багажнике автомобиля. Когда на даче носили к машине вещи и положили в багажник Маргошкину постель и чемодан, Пушок незаметно пробрался в багажник и спрятался. Он просто продолжал игру в прятки с Маргошкой. А немного полежав на мягкой постели, уснул, да и не слышал, как закрыли багажник. Пушок проспал всю дорогу и проснулся только, когда такси подъехало к Маргошкиному дому.

Шофер открыл багажник, потом Маргошкин папа расплачивался за такси, а Маргошка с мамой и бабушкой, вышли из автомобиля. В это время Пушок стремглав выпрыгнул из багажника и раньше всех очутился у двери. Первой увидела его Маргошка. Она от радости пустилась в пляс и громко кричала: «Пушок сам прибежал с дачи раньше нас! Пушок сам прибежал!» Взрослые не знали, как  объяснить такое неожиданное появление Пушка.

Но когда бабушка сказала: «Видно и в самом деле сам прибежал. Все-таки он у нас молодец!», — все с ней согласились.

Довольная Маргошка спросила бабушку:
«Ну, теперь-то, бабуленька, будешь звать его Пушком?»

Бабушка улыбнулась, взяла Пушка на руки и сказала: «Ну какой же он блудливый? Он — наш верный друг. Будем звать его, по-прежнему, Пушком. А на ночь станем оставлять в его чашке молоко: пусть, если хочет, ест и ночью.»

С бабушкой согласились и мама, и папа. А Маргошке было радостно на душе. Она и теперь еще вспоминает, как ее Пушок прибежал домой раньше машины!


Разбойники


Солнце рано разбудило всех лесных жителей. Пчелиная семья, что жила в дупле огромного, старого дерева, дружно принялась за работу. На лесных полянах благоухали умытые утренней росой медоносные цветы. Пчелы сновали взад и вперед: летели к цветам за медом и возвращались в дупло с драгоценной ношей. Они трудились все лето без выходных, чтобы запасти на зиму ароматного меда для всей семьи.

Вокруг пели птицы, делали утреннюю зарядку, прыгая по деревьям, белки, носились вперегонки зайцы. Прогуливаясь, важно вышагивали медведицы с медвежатами.

Пчелиная семья, в которой жили тысячи пчел, на всякий случай всегда оставляла большой отряд для охраны своего дупла. Пчелы — охранники дежурили внутри дупла и летали вокруг старого дерева, всегда готовые к защите родного дома. Мало ли что может случиться. На мед охотников много!

И вот, когда солнышко уже пообедало и успело подремать на пуховых облаках, на пчелиный дом напали осы. Их было так много, что они, словно туча, заслонили солнце. Эти разбойники всегда безжалостно грабили пчелиные гнезда. Они убивали пчел, которые защищали свой родной улей, растаскивали и поедали пчелиный мед.

Разбойники-осы окружили старое дерево, и из осиного роя выскочила вперед оса-задира. Навстречу ей ринулась отважная пчела-охранница. Оса- задира была вдвое больше пчелы.
«Вот тебя-то мне и надо!! жужжала она. «Сейчас я тебе покажу!»

Все пчелы и осы словно повисли в воздухе, ожидая, что будет дальше.
Оса-задира и отважная пчела стремглав мчались друг к другу. И когда оса была готова вонзить в противницу свое жало, пчела неожиданно свернула в сторону и в одно мгновение откусила осиное крыло.

Оса-задира закувыркалась в воздухе, упала на землю и, спасаясь, уползла в траву.

«Ж-ж-ж-ж-м! Наших бьют», —зажужжали осы, и разъяренный осиный рой бросился вперед.

Пчелы-охранники смело вступили в бой с разбойниками. Завязалась жаркая схватка. Вокруг старого дерева все гудело и жужжало: « ж-ж-ж!»

На соседних деревьях собрались белки и птицы. На земле, возле старого дерева, толпились зайцы, неподалеку в рыжих шубках вертелись лисы и поглядывали на зайцев. На шум прибежала ежиха с ежонком. Нарядные мухоморы испуганно качали глазастыми головами. Все с волнением смотрели на жестокое сражение.

Пчелы, которые возвращались из полета за медом, тут же бросались на помощь своим товарищам. Вдвоем, а то и втроем нападали на осу, жалили ее и сбивали на землю. Но ос было больше, чем пчел, и сила была на их стороне. Разбойники стали теснить хозяев, а некоторые осы уже залетели в дупло и добирались до меда.

Правда, пчелы в дупле без страха встречали непрошеных гостей и выкидывали их вон. Но пчел становилось все меньше и меньше, многие из них уже погибли. И быть бы большой беде для всей пчелиной семьи…

Но неожиданно к месту боя вышел хозяин леса, самый большой медведь, по имени Большун. Конечно, хозяин-то он хозяин, да только над лесными зверями, а пчелы и осы ему не подвластны. Бывало и так, что приходилось и ему удирать от них. Однажды он по ошибке залез лапой в осиное гнездо, меда не добыл, а осы так его искусали, что он бежал со всех ног, и только нырнув в лесное озеро, избавился от них. С тех пор невзлюбил медведь ос.

Большун и сам был не прочь полакомиться медом из пчелиного дупла, на которое напали осы, но дупло было глубокое, добраться до меда он никак не мог.

«Если осы победят пчел",— подумал Большун. "Они весь мед съедят сами, а мне ничего не достанется. Ну нет, этому не бывать! Поступим хитрее!"

Заревел Большун на весь лес:
 «Ы-ы-ы-х!"

Он встал на задние лапы, навалился на старое дерево и стал царапать его когтями. На бархатистый медвежий нос тотчас села отважная пчела-охранница, и в воздухе зазвенел ее воинственный клич:

«Ж-ж-ж-ж-ж! И ты туда же? Тогда получай!»

«Погоди, не кусай!» — проворчал Большун.— «Послушай меня! Разбойники погубят вас, а я могу выручить!»

«Знаем мы таких!» — ответила пчела. — «Ты и сам норовишь наш мед выгрести! Ж-ж-ж-ж-ж!»

«А вот и не выгребу», — тихо сказал медведь, — «не добраться мне до вашего меда. Если сами дадите, это другое дело, а я вас и без меда выручу, ты не сомневайся!»

«Ну, давай, выручай, ж-ж-ж-ж-ж, а меду дадим!» — прожужжала пчела.

«Я лягу на левый бок, а ты скажи своим пчелам, чтобы таскали мед на мой правый бок да чтобы не смели кусаться!» — крикнул Большун.

Отважная пчела стала посылать пчел с медом к Большуну. На медвежьем боку пчелы быстро очищали от меда свои хоботки. Скоро правый бок Большуна так пропитался медом, что с медвежьей шерсти стал мед капать на землю. И тогда Большун рявкнул во все медвежье горло:
«Ы-ы-ых! Эй вы, бестолковые осы! Чего войну затеяли из-за меда? Садитесь на мой бок и ешьте, сколько хотите! Видите, мед даже на землю капает!» А про себя проворчал: «Припомню я вам озеро!»

Жадные осы бросились к медведю. Отталкивая друг друга, они стали уплетать мед.
Вскоре все разбойники-осы сидели у Большуна на правом боку сплошным клубком. Тут Большун, не говоря ни слова, плюхнулся на правый бок и придавил почти всех ос. А те, что уцелели, кинулись наутек в разные стороны.

Тем временем все пчелы возвратились из полета и окружили родное дупло.  Они видели, как Большун расправился с разбойниками и спас пчелиную семью от гибели. Все радостно жужжали, и на пчелином языке это означало: «Ур-р-р-р-а-а Большуну!»

Отважная пчела-охранница приказала накормить Большуна медом. Пчелы тотчас же принесли медведю столько меда, что Большун смог наесться до отвала.

С тех пор пчелиная семья и Большун подружились. Медведь помогает пчелам охранять дупло, а они угощают его медом.


ДЕД  НИКОЛА И  ЯБЛОНЬКА


КРАСИВОЕ МЕСТО

Жил дед Никола в красивом месте.

А что это значит, красивое место? Что, например, значили эти слова для деда Николы?

А это когда рядом с деревней река течет. Когда зовут эту речку Протвой. Петляет она по широким заливным лугам, среди моря трав и цветов, под охраной старых ветел. Веселится солнечным днем, грустит пасмурным утром, ворожит таинственной лунной ночью.

От правого берега поднимается к дальнему лесу длинный отлогий холм. Между его подножием и вершиной уютно расположилась деревня.

Название ее—  Гостешево. Издалека ее видно, потому что высоко поставлена она, просторно живет, широко глядит! А вон церковь! Смотрите! Ее-то уж точно отовсюду видно! Сама своей красотой взгляд так и приманивает!!

На холме есть еще одна деревушка. Это — Верхнее Судаково.  Не так она заметна, как Гостешево: скромно спряталась в овражке, но и там тоже очень хорошо  жить!

На склоне холма яблоневый сад, а справа от него сливовый сад. Вишневый сад тоже есть, а еще и родник с целебной водой. И рождается от родника ручей, и  течет с холма вниз, к речке.

Где-то на краю вишневого сада стоит деревянный дом. У дома — огород. У крыльца — цветы: мальвы да золотые шары. Здесь-то и живет дед Никола. В красивом месте.

Он — садовник. Жизнь провел среди деревьев и цветов. Никто не умеет так заботиться о них и любить, как дед Никола. И в саду, и в лесу он свой человек.

Было на свете такое время, когда  дед Никола был молод. С тех пор много воды утекло, много хлебнул он лиха на своем веку: воевал, горел в танке, тонул в ледяной воде. Все, что пришлось испытать его земле, испытал и Никола. Ничего не жалел для родной земли, и она щедро делилась с ним всем, что имела: и воздухом, и водой, и умением залечивать раны, и способностью не помнить обид, забывая про горе и болезни.

Была у Николы подруга,  Агнеса. Она жил не в деревне, а в лесу на опушке, возле гречишного поля. Когда-то давным-давно, еще детьми, подружились Агнеса и Никола, и сохранили дружбу на всю жизнь. И неважно, что став взрослой, Агнеса вышла замуж за друга Николы, а Никола женился на другой девушке!

Потом была война. Муж Агнесы погиб, защищая Родину. Тогда, получив известие о его смерти, Агнеса переехала из деревни в лес,и осталась там жить, и, если верить деревенским бабушкам, стала волшебницей.
А еще Никола дружит с Кузнецом и Поэтом.

Кузнец — крепкий, немолодой уже человек, широкоплечий, сильный, работяга и весельчак.

Поэт служит в деревне пастухом. Он высокий, тощий и сутулый, у него большие, выпуклые, всегда точно удивленные глаза. Стихи он сочиняет рано утром, когда всходит солнце, и свежа, и прозрачна еще роса на траве. Ходит по полям и бормочет свои стихи себе под нос, а коровы слушают их очень внимательно и, похоже, стараются выучить наизусть. Коровам стихи нравятся: они вкусные, как клевер, свежие, как вода в летний зной.

У каждого человека есть своя тайна, своя любовь, свой стыд, своя боль. Боль у деда Николы вот какая: потерялась у него жена. Вернулся боец Никола с войны, а жены нет. Никто не мог объяснить, куда девалась, где пропала…
— Может, от голода спасаясь, переехала куда-то, голодали ведь люди, уходили-уезжали далеко хлеба искать, — предположили соседи.

Молчит Никола, все в нем молчит, даже слезы большие молча из глаз катятся и на землю падают. Не верит Никола, что жена могла уйти, не дождавшись его!

Остался Никола в доме один. Грустно в доме одному. Весь день и вечер проводит Никола в саду, а иногда даже ночует там в шалаше.


СОВЕТ ДУБА

Однажды, в мае это было, пошел как-то Никола в лес. Долго бродил по зеленым опушкам, по склонам согретых солнцем оврагов, где в зеленой траве светились нежные огоньки медуницы. Устал дед и прилег отдохнуть на солнечной полянке в тени под могучим дубом. Любил он, — когда и солнце светит, и тень есть, чтобы голову спрятать. В этот раз все было, как ему хотелось!
Прилег старик на травке, полежал-полежал да и заснул. И приснился Николе сон.

Снится ему, что идет он, еще молодой, по земле и держит за руку девочку, внучку свою. Сам радуется, и девочка тоже радуется. Хохочет, приплясывает, на руке у него виснет… Хорошо им вдвоем!

Проснулся дед, и так ему грустно стало, что сон-то кончился, и что всего лишь сон он видел. Упали слезы из глаз деда прямо на корни дуба,

Вздрогнули ветки дуба, словно порыв ветра позвал их за собой. Засиял дуб всеми листьями, и показалось вдруг Николе, что это стая жар-птиц прилетела и украсила дерево изумрудами и рубинами самыми сверкающими, со всего мира!

Кора у дуба-великана темная, а сердце — светлое!  Слышит Никола голос глухой, но сильный:
Голос Грядущего слышит!

— Не печалься! Иди к Агнесе. Она сможет тебе помочь!


ЗАДАНИЕ АГНЕСЫ

На лесной поляне по соседству с вековыми елями и старыми соснами стоит избушка. Мала избушка, да не в росте дело! Словно говорит путнику:

— Хорошая у меня хозяйка. Заботливая.

А путник тоже обязательно подумает:

— Хорошо, наверное, жить в таком чистом да ладном домике. Весело.

Здесь живет Агнеса. Она свое счастье в радости других ищет. Ищет и находит! Поэтому на Ее Поляну часто прибегают олени и лоси, ежи и зайцы. Поэтому круглый год, зимой и летом, тут поют птицы, не боясь силков.

Сюда-то и пришел Никола по совету дуба.

Агнеса была во дворе, возле костра.

Над костром, на колышках перекладина, над ней висел котел. В котле варилась Восхитительная Похлебка. Кто бы ни поел такой Похлебки, тут же начинал всем на свете восхищаться: Агнеса, в самом деле, умела восхитительно готовить.

Тепло встретились старые друзья. Посидели на лавочке под кустом старой сирени, вспомнили былое. Наконец, Агнеса спросила:

— Может, у тебя какое дело ко мне? Говори, не стесняйся!

Рассказал Никола о своем сне и том, что ему дуб посоветовал.

Задумалась Агнеса, помолчала, потом сказала:

— Я могу помочь. Но сначала ты должен выполнить три моих задания. Не обижайся, но ведь и нам, волшебникам, иногда нужна помощь!

— Только скажи, — исполню все! — обрадовался Никола.

— Первое мое задание вот какое: живут в далеких северных краях муж и жена. Зовут их Ураган и Буря. Построили они в пустынном лесу ледяной дворец. Там у них разбойничье пристанище, хулиганская контора. Каждую зиму, прилетают они к нам оттуда, с севера, много бед причиняют всему живому.

Если разгуляются Ураган и Буря, разойдутся, — не остановить. Заметут в степи путников снегом, вырвут с корнем деревья. Приведут с собой лютый мороз, от которого трещат березы и вымерзают яблони…

Волшебной силы моей не хватает, чтобы унять их. Они меня не слышат и моего языка не понимают! Попробуй, объясни им ты!..

Идти в поход тебе придется зимой, потому что летом их не найти. Готовься серьезно. Трудно тебе придется, если с ними в честном бою сойдешься!

Простился Никола с Агнесой и заспешил домой. Не стал времени даром терять, хотя и далеко еще было до зимы. Дома достал он из сарая кольчугу, шелом и меч. Деду они достались от его деда, а тому от предков-богатырей. Очистил их Никола от ржавчины, смазал машинным маслом. Меч наточил. Кольчугу примерил, — впору пришлась, словно на него была сделана. Раньше Никола всегда в солдатской гимнастерке воевал: нельзя было в доисторической одежде, а то бы товарищи его на смех подняли! А тут решил богатырем одеться: понял, что в самую сердцевину сказки попал. Значит, и одеваться надо — по-сказочному!


УРАГАН И БУРЯ

Быстро пролетело время. Наступила зима. Собирался Никола долго, зато поехал быстро. Скачет он на вороном коне. Скок-поскок! Конь могучий, высокий, всаднику под стать. До чего же хорош конь! Не скачет, летит! Снежная поземка за ним так и вьется, словно хочет догнать скакуна, да никак не может, не поспевает!

Крепко сидит на коне Никола. Кольчуга на нем старинная, родовая, из сарая, на плечах тулуп меховой наброшен, на голове железный шелом, на поясе меч висит. Богатырь, да и только!

День погожий, ясный. Солнце в каждой снежинке яркое светит, глаза слепит.

Долго ли, коротко ли скакал Никола на своем Воронке, но вот, наконец, добрался до места, где надо было свернуть с твердого наезженного пути. Спешился богатырь и пошел по снегу, а коня за повод ведет, бережет скакуна, чтобы Воронок силу не потерял, чтобы в глубоких сугробах не запыхался.

Остановился Никола передохнуть, поднял голову и замер…. Никогда в жизни такого не видел!!

Перед ним за березовой рощей, за глубоким оврагом высится замок, весь из ледяных глыб. Замок украшают башенки изо льда, над ними сверкают ледяные маковки. Как же ярко они горят под лучами солнца! Крутая лестница, тоже изо льда, поднимается к самому входу.

Перебрался Никола через овраг, снова сел на коня (в месте этом снег  то ли чистили, то ли ветром сдували), подъехал к лестнице, подбоченился да как крикнет:

— Эй, хозяева! Это я, Никола, пришел поучить вас уму-разуму! Выходи из замка на честный бой!

Отчаянный был Никола! Ничего не боялся! Никаких атмосферных явлений: ни грозы, ни смерча, ни тайфуна, ни торнадо!

Не заставили себя долго упрашивать хозяева. Первым вылетел Ураган. Большой он. Бородатый. Лохматый. Спрятались глаза под густыми бровями.
Взвился, опустился, завертелся, закружился, снова взмыл, взлетел за лес, снег взметнул до самых небес и обрушил на Николину спину тяжелую снежную лавину.

Не растерялся богатырь, поднял над собой щит и держит его обеими руками, себя и коня от снега защищает. А снег-то все летит и летит. Падает и сваливается со щита, потому что щит — скользкий, стальной, а по виду, как блюдце донышком кверху, все лишнее с него соскальзывает.

Оказался Никола с конем на дне снежного колодца.

Перестал снег. Стоит Никола на дне колодца и думает, как ему из снежного плена выбраться.

Вдруг, откуда ни возьмись, Буря выскочила. Едва на драку не опоздала, занята была очень: перед зеркалом с утра красоту наводила!

Громадная она, крикливая, шумливая, неуемная; снежные космы растрепаны, глаза сверкают, голос громкий, злой. Кричит Буря мужу своему, Урагану.

— Вишь ты, он еще и улыбается, твой Никола, Стоит себе в снегу, прохлаждается. Ничего ему не делается! Мало ты ему, наглецу, трепку дал.
Как называется сия картина, муженек мой дорогой?
Молчишь! А я скажу тебе как: «Встретились в бою Два Лентяя!»

Ну-ка, всыпь ему, как следует! Сбрось его скорей в овраг. В снегу ему слишком тепло, хорошо!

— Нет, пускай тут остается, — хмуро возразил Ураган.

— А я говорю, сбрось.

— Нет, пусть лучше тут будет.

— Ох, и упрямый ты!

— Да и ты, Буря, не лучше! Вечно ты в мои дела путаешься!

Слово зА слово. Дальше-больше. Распотешились, разыгрались, разодрались в пух и прах Ураган и Буря. Она его за бороду, он ее за космы. Он в нее снежком, она в него ледышкой! Сцепились супруги, покатились клубком, понеслись мимо Николы, разметали вокруг него весь снег, всю его снежную темницу разнесли, оголили землю до зеленой травы, до осенних сухих листочков, свалились в овраг и сами застряли там.

А Никола им еще забот прибавил. Выхватил из-под кольчуги сетку железную, мелкую-премелкую, загодя припрятанную: нарочно взял из дома, чтобы буянов поймать, и набросил сверху на обоих супругов. Сидят супруги в сетке, как две огромные птицы в вольере зоопарка, дрожат от холода и страха.

— А ну-ка, скажите мне теперь, будете ли еще путников в степи снегом засыпать да морозом морозить? Будете ли деревья с корнем вырывать?

Взмолились Ураган и Буря, обещали никогда никому больше зла не делать. Ни людям, ни зверям, ни растениям, ни птицам! Тихо сидеть у себя на Севере… Песцов да медведей холодом  обдувать, а то погода на полюсах меняется, жарко стало зверям в шубах ходить!

— Ну, гляди у меня, не балуй! А не сдержите слова, — так я до вас везде доберусь, так и знайте!

Снял Никола с присмиревших Урагана и Бури железную сетку, тронул поводья: «Вперед, Воронко» и поехал домой спокойно, не спеша.

Ветер, тем временем, совсем утих, снова выглянуло солнце, и замок засиял в веселых холодных лучах.

…. По дороге домой заехал Никола к Агнесе.

«Выполнил я одно поручение. Урагана и Бурю утихомирил. Давай мне новое задание».

Заулыбалась Агнеса, ласковыми стали ее глаза, разбежались вокруг них веселые морщинки.

— Знаешь что, Никола, пожалуй, не буду я больше от тебя других подвигов требовать. Подарю тебе внучку. Заслужил. А остальные подвиги ты сам, без всякого задания, совершишь. Такой уж ты человек, Никола, что без подвигов жить  не можешь!

Обрадовался дед Никола. Засияли у него глаза, забыл и про холод, и про усталость.

— А когда ты подаришь мне внучку?

— Потерпи до весны, Никола. Я дам тебе знать, когда время придет.

Отправился домой Никола и стал весны ждать.


ВНУЧКА

Вот и пришла на землю весна. Растаяли снега, вода напоила досыта поля и леса. Прилетели перелетные птицы, зимовавшие за теплыми морями. Зазеленела трава. Начали распускаться деревья и кусты в лесу и в садах.

Однажды рано утром вышел Никола из дома. Глядь, — а перед ним олень стоит — красавец с длинными ветвистыми рогами.

— Я за тобой, Никола. Агнеса зовет. Поскачем к ней скорее.

Сильнее забилось сердце деда Николы.

— Что ж, поехали. Вижу, что не забыла Агнеса наш уговор!

Сел Никола на оленя, и помчались они прямо к домику Агнесы.

Агнеса уже ждала их, стоя у крылечка.

— Здравствуй, Никола! Вот настал день, которого ты так долго ждал! Сейчас олень доставит тебя на поляну Старой Яблони. Там растет много молодых яблонь, — это все молодая поросль, детки Старой Яблони. Найди среди них внучку. Имей в виду, что выбрать сможешь только одну и только один раз! Смотри, не ошибись, найди сразу и на всю жизнь!!

Примчался олень к поляне, о которой Агнеса говорила. Поляна —  большая, солнечная. И тень там тоже есть.
Все нравится деду на поляне. Посредине — Старая Яблоня стоит, чуть поодаль от нее — молодые яблоньки. Ходит Никола по поляне, волнуется, яблоньки рассматривает. Раз прошел, другой. Остановился и затылок почесал. Вздохнул тяжело, — не знает, какую из яблонек выбрать. Все хорошие, все нравятся! Вот незадача! Трудно выбирать, когда всех любишь!

Вдруг один из самых тонких прутиков наклонился к деду (удивительное дело, — ветра в то утро и не было вовсе) да и говорит высоким девчоночьим голосом:

— Возьми меня, дед Никола, с собой!

Обомлел дед Никола. Остановился у деревца, смотрит на него во все глаза и думает:
— Яблонька то уж больно молоденькая! Прутик тоненький вместо ствола да две хилых веточки, покрытые маленькими, только что раскрывшимися листочками.
Ослышался я, наверное, — не может быть, чтобы этот прутик говорить умел! — решил дед.

— Вовсе и не ослышался! — возразило деревце уже чуть громче. — Хочу с тобой! Возьми меня домой!

— Ну что ж! Со мной — так со мной! Пойдем, внученька! — сказал дед Никола. У него, в мирное время, был очень покладистый характер.

Осторожно выкопал он яблоньку, с большим комом земли, чтобы корни не повредить, потом завернул в чистую тряпицу, сел на оленя, который был тут как тут, и отправились они все вместе домой.

Посадил Никола Яблоньку в саду, в мягкую добрую землю. Полил ее чистой родниковой водой и стал ждать. Вдруг деревце шевельнуло листочками и прошептало:
— Жарко! Не напиться мне одной водой! Дедушка, принеси мне квасу, пожалуйста!

Ахнул Никола: «Ах!»

Потом подумал и охнул: «Ох!»
А больше ничего и сказать-то не смог. Уж очень удивился, что дерево опять человечьим языком заговорило. Но за квасом все-таки пошел, — была у него в сенях одна бочажка припрятана.

Вернулся дед на улицу с квасом, сошел с крыльца, в руках кружку держит. Смотрит —  перед ним не дерево, а девочка в зеленом платье стоит, тоненькая, как прутик, волосы светлые, лицо загорелое (и где загореть-то успела, — ведь лето еще и не начиналось!), а на лице — улыбка, ласковая такая, хорошая.

— Здравствуй, дед Никола! Меня зовут Яблонька. Я теперь буду тебе внучкой. Ну, что же ты квасу мне не даешь?

Так появилась в доме Николы Яблонька. Как был он ей рад, — словами  не скажешь! Работал дед еще пуще прежнего, новый сад разбил, всем старикам в деревне дома покрасил в цвета радости — зеленый да голубой. Теперь и стареть не надо! У счастливого человека — силы необъятные.

В доме у Николы теперь порядок: Яблонька хоть и маленькая, а работает, как взрослая. Не нарадуется Никола на трудолюбивую внучку свою, не нахвалится.

Встанет Никола рано утром, чтобы на работу идти, — а Яблонька уже на ногах, готовит деду завтрак. Потом дом убирает, на огороде работает, а днем бежит к деду через овраг на опытное поле, — несет обед в лукошке.

Как-то решили Никола с Яблонькой навестить Агнесу. Пришли к ней на опушку у гречишного полюшка.

— Хотим мы тебя поблагодарить, Агнеса, — сказал Никола. — Счастье наше у твоего порога начиналось. Скажи мне, нет ли у тебя заветного желания? Не нужна ли еще какая помощь?

Вздохнула Агнеса, будто засомневалась: стоит ли просить деда (не хотелось ей огромное дедово счастье никакими берегами ограничивать), но потом все же сказала:
— Помоги мне усмирить Болотную Нечисть. Много беды терпит от нее лесной народ.

— Помогу, чем смогу, — сказал Никола. — Сам собирался с ними сразиться. От них ведь и людям житья нет.

Когда Никола и Яблонька возвращались из леса домой, девочка спросила Николу:
— Де, а ты знаешь что такое «Болотная Нечисть»?

— Знаю, внучка, знаю! — вздохнул Никола.


БОЛОТНАЯ НЕЧИСТЬ

Пока Никола с Яблонькой направлялись домой, совсем близко, в Большом лесу, — вот что происходило. В самой его глубине, в самой непролазной чаще было непроходимое болото. Посередине болота находился островок — твердой земли кусок. На островке росло несколько дубов. Там, где было суше, на небольшом возвышении в центре острова стоял деревянный сарай.

У входа в сарай горел костер. Рядом грелись трое разбойников. По чему видно, что разбойники? А по всему! Как лихого человека не узнать! Определяют его без ошибки не только люди, но и звери, и птицы, и деревья!

Никто не знал настоящих имен прятавшихся в дебрях людей, знали только их прозвища.

Великан с маленькой головой на бычьей шее имел прозвание "Крошибей". У него были длинные руки и ноги толщиной с бревно, а пальцы были толстыми, как сардельки. Природа создала его, чтобы ломать и крушить, громить и сносить. Создала в один из дней, когда встала утром с левой ноги в особенно скверном настроении.

Второй разбойник, по прозвищу Следопут, был тоже высокого роста, но хилый, тощий, беспокойный, подвижный, как ртуть. Он постоянно оглядывался, вздрагивал при каждом звуке, вдруг вскакивал, обегал вокруг костра и снова садился и успокаивался на какое-то время. Лучше всего на свете он умел охранять свое болото и ходить по следам людей и зверей.

Третий разбойник был коротышкой с большой головой почти без шеи и длинными, как у обезьяны, руками. Лицо у него было плоским, рот широким, язык длинным, а глаза выпуклыми. Звали его Бранисловом. Лучше всего на свете он умел обижать и ссорить людей.

Откуда взялись на болоте эти очень большие микробы? Когда поселились здесь? Никто этого не знал. Может быть, когда-то, давным-давно, были они обыкновенными лентяями, двоечниками и так не любили учиться, что убежали от уроков и учителей, куда глаза глядят, и спрятались в самом на свете неприступном болоте. А может, вовсе и не так обстояло дело. Кто знает?

Итак, сидели у огня три разбойника и думали, чем бы заняться. Скучно им. Всех соседей лесных разогнали. Звери от них убежали, птицы улетели, даже змеи, — и те уползли подальше, на другой конец болота.

Деревья — поломали.

Березы — погнули.

Нечего больше делать на болоте.

Скучно.

Вдруг к костру подлетела ворона, старая знакомая Следопута. Только она одна и оставалась еще на острове? Все другие птицы улетели. Закаркала ворона:

— Ужасно важное известие! Против вас собирается выступить известный боец дед Никола. Никто еще не сумел побороть его в честном бою. Кар-р-р! Вы тоже не сможете! Не сумеете! Болото наше провороните!

Встал на ноги Крошибей, распрямился во весь рост, рявкнул на весь лес:

— Я — сумею!

Покружилась ворона над поляной и улетела восвояси, очень довольная тем, что разбойников об опасности предупредила. А Крошибей, Следопут и Бронислов наклонились друг к другу и о чем-то зашептались.


ПОЭТ

Вернулись дед Никола и Яблонька домой. Стал Никола думать, как лучше ему Нечисть Болотную одолеть. Решил позвать на помощь друзей — Кузнеца и Поэта. Втроем сподручнее с разбойниками воевать.

Поэт жил недалеко от церкви, высоко, на вершине  холма. Никола любил заходить к нему и гостил у него подолгу; нравилось ему  бывать у церкви, — именно здесь навещали его хорошие мысли, вспоминались добрые чувства, и еще добрее и легче делалась веселая  Николина душа.

Вот и домик друга — старый, с узкими окнами, крышей из щепок; над ней покосилась печная труба. Крыша протекала, печка дымила… И все-таки не было в деревне человека богаче Поэта. Улыбку розы, золото листопада, румянец зари — их не спрячешь в карман, не запрешь в ларь, не сунешь под подушку. Зато можно нарисовать, сочинить о них стихи или просто вспомнить в сырой безрадостный день. Так и жил Поэт, копя добро не в сундуках, а в сердце своем. Все хорошее, все красивое на земле старался запомнить, преобразить, добрым  людям подарить.

Соседи любили его, но считали чудаком, на большого  ребенка похожим.

В тот день у Поэта-Пастуха был выходной, и стадо выгнал в поле его подпасок, пастушонок Ваньша. Дверь дома,    как всегда, была раскрыта настежь. Поэт лежал на полатях. Подложил вместо подушки под голову старое пальто, и разговаривал со сверчком, сидевшим на подоконнике.

— Я сочиняю поэму о Родине, Сверчок. Я напишу о ней так, как никто и никогда раньше не писал.. Я слышу, как звучат во мне волшебные слова. Они просятся в жизнь, становятся крыльями,  поднимают меня все выше, несут все дальше, к горизонту, за самый горизонт. Слова неиссякаемый источник счастья. Знаешь, как я назову поэму?

«Русията»!

— Ты уже стар, Поэт. Успеешь ли дописать? — грустно заметил Сверчок

— Пусть не успею!   Но даже если я скажу всего лишь одно слово, оно будет о Родине. И тогда все равно я жил и писал не напрасно. Да здравствуют те, кто еще ценит красивые мысли и слова! Те, кто еще не разлюбил Родину! Будьте счастливы, мои будущие читатели!

Тут Поэт повернулся на другой бок и… заметил Николу: дед только что вошел в дверь, смотрел на друга  и улыбался. Поэт тут же вскочил, обнял деда, захлопотал, собирая на стол нехитрое угощение, — чай на зверобое, краюху хлеба.

Рассказал Никола о своем деле, попили друзья чаю, зашли за Кузнецом, который жил рядом — через два дома, — и направились все вместе к дому Николы.


ПОХИЩЕНИЕ

А в доме деда, пока Николы не было, — вот что случилось. Только осталась Яблонька одна, только занялась домашними делами, как вдруг слышит, — стучит кто-то в калитку. Видит Яблонька, — стоит во дворе незнакомец — роста высокого, тощий, верткий. Так и мечется из стороны в сторону, как пламя костра в ветреный день, кружится, как вода в водовороте. Говорит этот человек девочке:

— Зовет тебя Никола в деревню, пойдем скорее со мной!

Глядит Яблонька на человека и не верит ни одному его слову. Подсказывает ей сердце, что неправду он говорит. Ясно, что замыслил он что-то против ее дедушки.

Выбежала девочка на улицу первой и калитку за собой на щеколду закрыла. А щеколда та с секретом была: ни за что не открыть ее резко, рывком. Стал незнакомец дергать за щеколду, — никак не открывается. Пока Следопут (а это был он) калитку дергал и тряс, пока перелезал через забор (калитку ему открыть так и не удалось!), Яблонька уже далеко убежала.

Не уйдешь, девчонка! — крикнул Следопут  и погнался за девочкой.


НИКОЛА И БРАНИСЛОВ

Подошел Никола с друзьями к дому, — зовет, кричит, — нет Яблоньки. Сразу смекнул Никола, что к пропаже внучки Болотная Нечисть руку приложила. Решила обезоружить деда, в самое сердце ударить. Вскочил Никола на Воронко, Поэту и Кузнецу коней соседи дали. Поскакали воины в лес. Спешат! Вот как все быстро завертелось!

А на зеленой лесной опушке давно уже сидел на толстой ветке и очень скучал Бранислов. У него было особое задание: задержать Николу, чтобы тот не успел Яблоньку у Следопута отобрать. Зевал Бранислов,  на ветке качался, не знал чем заняться. Ну, хоть бы кто-нибудь мимо прошел, кого можно изругать, выбранить, отчехвостить, задеть, поддеть, зацепить!

Замечтался Бранислов, загляделся, — глядь, — а под деревом Никола с товарищами стоят, на него смотрят. Чуть не свалился Бранислов от испуга, от неожиданности, еле наверху удержался. Ухнул, словно филин, моргнул, руками  взмахнул, покрепче за ветку уцепился, вниз головой наклонился и пошел-поехал браниться:

— Ах ты, старик-старикашка, красная рубашка, никуда не годный чурбан нерасторопный, простонародный, необразованный. Будешь ты нами на мелкие клочки порван, быть тебе биту, раз не из нашей элиты! Дуй из моего леса, старый повеса!

Что именно сказал бы еще Бранислов, большой мастер по части ругательств и обзывания, неизвестно. Не успел, он однако, проявить свой талант во всей красе, потому что Никола навалился плечом на дерево и тряхнул его так, что Бранислов чуть не рухнул на землю.

— Эх ты, Бранислов-Бранила! Почто позоришь меня? Около леса сидишь да околесицу несешь!
Вот  я тебе сейчас задам!

Стал Никола раскачивать дерево из стороны в сторону. Затрясся, заметался на ветке Бранислов. Не удержался. Сорвался. Шлепнулся громко на землю, как большой мешок, прямо перед Николой, вскочил, потер ушибленное место и задал стрекача в лес.

Удрал Бранислов, а Никола с друзьями дальше поскакал Яблоньку спасать.

Едет Никола и слушает траву: если не туда повернул, трава оплетает ноги коню, не пускает, а если правильно едет Никола, не мешает коню трава.

Едет Никола по лесу, а тем временем с Яблонькой вот что было:


ПОГОНЯ

Бежит Яблонька и слышит за собой шаги. Догоняет ее Следопут. Бросилась девочка в лес!
Куда ж ей еще бежать? Лес — ее родной дом! В нем она надеялась  найти защиту!

Прямо у опушки — полянка-крапивница, вся поросла сердитой жгучей-колючей крапивой. Попросила Яблонька крапиву:

— Пропусти, сестричка крапива, пожалей, пропусти, не жаль меня больно!

Пробежала Яблонька через полянку-крапивницу, как через мягкую траву-мураву, ни разу не уколола ее крапива. Бежит она дальше и слышит, как за ее спиной завопил от боли Следопут. Бросился он было за девочкой через крапиву, — тут-то и покусала его вволю полянка-крапивница.

Добежал только до середины полянки Следопут, встал: ни туда, ни сюда идти не может, кричит, вопит, на помощь зовет. Только никто в лесу помогать ему не хочет.

Наконец, выбрался кое-как Следопут из крапивной ловушки, весь в волдырях, и снова в погоню за Яблонькой пустился.

Прибежала Яблонька на родную поляну, где ее мама и сестренки растут. Выросли за лето яблони-сестренки, стали намного выше Николиной внучки: ведь деревья растут быстрее, чем люди. Расправили молодые деревья ветки, и стала вся поляна, как непроходимый лес, — стеной деревья стоят. Хотел Следопут сходу проскочить через поляну, — не тут-то было. Не пустили его деревья а еще и ветками отхлестали. Пришлось Следопуту бежать кругом, и снова он отстал.

Добралась Яблонька до дома Агнесы. Встретила ее волшебница у самого порога, ласково так улыбается:

— Иди ко мне, девочка моя. Ничего не бойся. Никто тебя здесь не обидит!

Подбежала Яблонька к Агнесе и за ней спряталась. А волшебница махнула рукой, и протянулась вокруг дома едва заметная серебряная паутинка.

Тут как раз и выскочил из-за ели Следопут. Бросился вперед и упал навзничь! Словно на преграду невидимую наткнулся! Вскочил на ноги, отбежал назад и снова вперед с разбегу, и снова упал. Попробовал проползти под паутинкой, но опять ничего не вышло.

Не пускает разбойника волшебная паутинка. Только хорошие люди без труда проходят сквозь нее.

Куда девалась резвость Следопута? Побрел он прочь, понурив голову. За темной елью-великаном встретил его Никола с товарищами.

Взял дед разбойника за ворот, тряхнул вполсилы, для порядка только, чтобы слова лучше доходили, и сказал сурово:
 
— Попался, разбойник! Отучу я тебя за моей внучкой по лесам гоняться! Веди меня скорей к вашему болотному  Крошибею.

Посадил Никола Яблоньку на коня, помахал рукой Агнесе и пошел за Следопутом, а коня повел под уздцы. За ними шагом ехали верные друзья: Поэт и Кузнец.


БОЙ

Скоро добрались путники до болота. Красиво болото, велико. На кочках клюква рдеет. Крупные ягоды морошки манят, завораживают взгляд желтыми огоньками. А у болота деревьев поваленных — видимо-невидимо.

— Видно, ураган недавно прошел, — заметил Кузнец.

— Или смерч, — предположил Поэт.

— Нет, друзья, то Крошибеевы проделки! Разбойничьи то забавы! — нахмурился Никола.

Следопут привел друзей к бревнам, по которым можно было на остров пройти.
Только подошли к бревнам Никола, Яблонька и их друзья, как вдруг грохот раздался. Словно у невидимой горы выросли каменные ноги, и пошла себе гора медленно, тяжело ступая, топая каменными башмаками. Все ближе шум. Вот уже темнеет что-то за кустами.

Появился великан — выше Николы на две головы, а Никола — не маленького роста!  Ноги у великана, как два ствола; руки, как два сука, все поросли рыжей шерстью, точно  мхом. Это  был Крошибей.

— Ты искал встречи со мной, Никола? — прогремел Крошибей. — Я здесь!

— Искал, искал, — тихо ответил Никола, не отрывая от разбойника взгляда. Вначале, когда Крошибей только появился из-за деревьев, Поэт и Кузнец испугались и попятились, даже убежать хотели. Потом, увидев, что Никола остался на месте, снова выступили вперед и приободрились. С Николой они ничего на свете не боялись.

— Что, Никола, биться будем или сразу домой пойдешь? — спросил Крошибей и захохотал так, что все лесные звери со страху забились в норы, а птицы спрятались в гнезда.

Ничего не сказал Никола, а медленно засучил рукава и пошел на Крошибея.

Схватил дед разбойника за пояс, поднял и швырнул на землю. Поэт и Кузнец ахнули. Гора на каменных ногах рухнула прямо на их глазах, как железный метеорит. На том месте, где упал Крошибей, образовался глубокий овраг. Торчит из оврага круглая голова Крошибея и громко так удивляется:

— Победил ты меня, Никола-богатырь! Теперь ты на болоте самый главный. Дай мне руку, помоги вылезти из оврага. Я сдаюсь!

Улыбнулся Никола, протянул руку, и в тот же миг Крошибей уперся ногами в дальний край оврага и толкнул богатыря что было сил в сторону болота. Пошатнулся Никола и упал в болото. Захохотал Крошибей:

— Силен ты, Никола, да прост больно. Хороший урок получил. Теперь я в овраге, а ты — в болоте. Посмотрим, кто из нас раньше выберется.

Рванулся Никола, да крепко держит трясина за ноги: вцепилась и не пускает! Пока думал, что делать, по колено провалился.

Бросились к Николе Поэт и Кузнец, — и сами завязли. А Никола уже по пояс в холодной жиже.

У самого края болота росла высокая сильная береза. Подбежала к ней Яблонька, гладит ее по коре, просит сквозь слезы:

— Березка, березка, помоги деда Николу из болота вытащить. Утонет ведь!

А Никола уже по грудь провалился.
Наклонилась береза, согнулась над Николой и вершинку над болотом опустила.

Еще два-три раза глазом моргнуть, и провалится дед по самую голову! Тогда уж его не спасти!

Но успел, успел ухватиться Никола за ветки, распрямилась береза и вытащила Николу из болота.

Оказался он высоко-высоко, на самом верху доброго дерева. Посидел Никола наверху немного, осмотрелся, оглядел окрестности: нет ли в округе новых признаков разбойничьей наглости и коварства, но ничего опасного не заметил. Спустился, расцеловал Яблоньку, обнял березку, помог выбраться из болота своим друзьям.


ОСТРОВ

Оставили друзья Крошибея в овраге, из которого тот так и не смог выбраться, пустили лошадей пастись на опушке, направились на остров через болото по жердочкам да по бревнышкам, это была потайная разбойничья тропа, ее Яблонька первой заметила.

Осмотрели пристанище разбойников. Под одним из дубов под самыми корнями Поэт с Кузнецом нашли подземный ход. Открыли деревянную крышку и спустились в подземелье.

Оказалось, что в этом месте разбойники прятали своих пленников.

Вышли из-под земли крестьяне и крестьянки, похищенные разбойниками из соседних деревень. Была среди них и одна седая старушка с синими-пресиними глазами.

Подошла старушка к Николе и спросила:

— Не узнаешь меня, Никола?

Глядит Никола и глазам своим не верит. Стоит перед ним пропавшая во время войны жена! Оказывается, похитили ее разбойники, и держали на острове вместе с другими несчастными, работать на себя заставляли.

Вернулись в деревню Никола с женой и Яблонькой, Поэтом и Кузнецом.

Стали они жить, поживать и добра наживать.

А с пленными разбойниками вот что было: Агнеса накормила их Восхитительной Похлебкой, и стали бывшие разбойники всем на свете восхищаться. Подойдет к дереву Крошибей (а его из оврага все же вытащили), посмотрит на листочек — и восхитится: до чего красивый! И кто его таким сделал? А чтобы сорвать листок или сломать что-нибудь… Ни за что!  — об этом и думать забыли бывшие разбойники после первой же ложки Восхитительной Похлебки. А потом, после второй ложки привыкли к хорошему, потому что к хорошему быстро привыкают, и стали обычными людьми, и сами стали леса на Земле рассаживать!


СОН

Приснился как-то Николе еще один сон. Приснился уже не под дубом, а дома, ночью: поехал он с ребятами в ночное. И вот стоит Никола  на берегу реки, а мимо него несутся кони. Много коней! И кажется ему, что не лошади это вовсе, а годы жизни его.

Вот резвые гнедые, вот пегие в яблоках, трясут гривами, горделиво гарцуют — это проносятся мимо Николины кони — годы его молодости.

За ними скачут рыже-огненные, могучие скакуны, и кажется Николе, что видит он пожары минувшей войны.

И еще, и еще вырываются из тумана и несутся вперед неудержимо все новые и новые рысаки. Но вот проскакал весь табун. Улеглась пыль.

И вдруг видит Никола старого дряхлого коня. Еле бредет он, коняка-бедолага, , пытаясь догнать ускакавших товарищей. Хромает, ноги трясутся, голова клонится к земле. Но упрямо бредет старый конь вперед, хоть и спотыкается. Прямо к реке идет. К обрыву!

— Может, он слепой? — думает Никола и спешит к берегу, чтобы остановить, спасти коня.

— Не спеши. Не спасешь, — слышит он чей-то голос.
Этот конь — последний год твоей жизни, Никола. Упадет конь, — и тебе конец.

Проснулся Никола, видит, — рядом Яблонька стоит, грустная, встревоженная:

— Ты стонал во сне, дедушка! Что тебе снилось?

— Ничего, внучка! Пока ты, пока жена и друзья со мной, ничего плохого со мной не случится! Не упадет  конь с обрыва! В общем, — еще поживем! — ответил дед Никола.  Улыбнулся он внучке своей Яблоньке и поладил ее мягкие волосы.



СЕДЬМАЯ    КНИГА  ТЕАТРА

 Содержание
-Любовь как сон усталой души
_____________________________________

СЦЕНА В ПАЛАТЕ
Главврач (он же Г.В.)
Пациент Дима (он же Дим).
Софья Сергеевна (она же С.С.), жена Димы.

(Дим только что вернулся из столовой. Он сидит за столом и с аппетитом закусывает, «добирает» из личных запасов. Он один.
В комнату врывается Г. В. С ходу произносит заранее заготовленную речь, адресованную всем пациентам психиатрической клиники. Как многие в наше непростое  время, говорит как бы сам с собой. Не отразилась ли многолетняя борьба с безумием и на нем самом? Впрочем, внешне он вполне соответствует высоте занимаемой  должности: красив, импозантен, красноречив!)
Г.В.
Всем встать.
Открыть тумбочки!
Внезапная проверка.
Репетиция!
Контролеры из департамента здравоохранения нас не застанут врасплох!
Раскрывайте же! Кому сказано!
Дим. (изящно)
А пошел ты! Больно надо!
Зенки-то раскрой пошире! Не видишь, что я один! Эх, а еще гэвэ!
Г.В.
Да как ты смеешь!
Дим.
Вот и смею! Ты что так над нами возвысился, а? Ты что, Наполеон?
Г.В.
А хоть бы и так! Тут с вами и Наполеоном и Цезарем станешь!
Скажи, а… похож я на Наполеона?
Дим.
Ну, вылитый!
Г.В.
Наконец-то слышу умные слова! Повтори еще.
Дим.
Наполеон ты наш дорогой!
Г.В.
Ну, вижу: дело на поправку идет! Если скажешь еще раз вежливо, «на вы», тогда точно выпишу…
Дим.
Озолотишь? Шубу с царского плеча подаришь?
Г.В.
Шубы  я тебе не дам, потому что у самого нет! Просто выпишу через пару лет и выписку дам, что не идиот!
Дим.
А пошел ты туда еще раз!
Г.В.
Что? Опять рецидив?
Дим.
Ладно, не обижайся ты! Не обижайся, я всем говорю «ты». Даже жене. «Вы» ведь это французы придумали. Нехристи, они даже водку не пьют, а вино вот пьют, да еще как пьют, а ведь это вредно очень, и от вина у них, наверно, в глазах двоится. О чем это я? Вот нить теряю… Склероз в голове прописался! А все от ваших таблеток, черти вы настырные! Залечите, ох, залечите! Так о чем это я?
А, вспомнил! Мы же водку употребляем, и нас, природных русаков, с этого дела не сбить! Поэтому даже царю всегда «ты» говорили! Отсыпь деньжат, Иван Васильевич!
Г.В.
Образованный ты! Сразу видно, что книжки читал. Эх, а у меня вот времени совсем не было почитать для души… Сил только на учебник по психиатрии хватало! Весь романтизм мой  остался нерастраченным, не тронутым просвещением!
Ну, раз ты такой образованный, посиди пока у нас! Подожду все же тебя выписывать, а то, умным став, натворишь еще чего-нибудь. Французы, перефранцузы… Тоже мне еще умничает тут, профессор!
Дим.
А, назад сдал! Ты же хотел через два года выписать! Теперь мне что, десять лет счастья ждать?
Г.В.
Ты же новенький еще. Не так давно поступил… Сколько лежишь?
Дим.
Не помню уже….
Г.В.
Вот видишь! Рано тебя выписывать…
Дим.
В смысле?
Г.В.
У тебя мания преследования, мания величия, плюс депрессивный синдром с симптомами агрессивности и неуважения к начальству…
Дим.
Не понял. Ты это о чем?
Г.В.
Короче, я прикидываю, кто ты: Цезарь? Наполеон?
Дим.
Не первое, не второе…
Г.В.
Чего ты здесь делаешь тогда,  не пойму! Ты же нормальный! В любой психиатрии виноваты всегда эти два персонажа, агрессоры и захватчики! Я серьезно! Крыши у моих пациентов всегда сбивает чрезмерное увлечение собственной гениальностью!
Дим.
По поводу Цезаря и Наполеона: я даже в армии не служил. какой из меня цезарь..
Г.В.
А почему не служил?
Дим.
Плоскостопие сильное было.
Г.В.
А с чем тебя сейчас положили?
Дим.
Нервное переутомление.
Г.В.
Студент, ученый, абсирант?
Дим.
Нет, я  не абсирант. абсиранты теперь в СМИ работают!
Г.В.
Толково рассуждаешь. Может все-таки выписать тебя, а?…
Слушай, а если я все же выпишу, что будешь делать?
Дим.
Жалобы на тебя писать!
Г.В.
Ну, обыкновенная история. такая обыкновенная, что даже уже не страшно. Знаешь, сколько на меня тут понаписать успели за двенадцать лет работы?! Кстати, где остальные, почему один в палате?
Дим.
Да гуляют, во двор вышли, весной подышать.
Г.В.
А ты чего не пошел?
Дим.
Жену жду…
Г.В.
Если придет, направь ее ко мне. Поговорить надо!
(Выходит)
(Поток сознания выходит у Дима из берегов, он говорит громко, в декламационной манере)
Дим. Нормальный. Ненормальный… Тут еще посмотреть надо! Разве может остаться нормальным тот, кому командовать вменяется в обязанность? Воленс неволенс дурить начнешь! Хорошо, что я не начальник, поэтому отвечаю только за собственную дурость!
Нет, в нашем шефе нормальное все же присутствует каким-то боком: женщинам любит цветы дарить, а в понедельник черные очки надевает, значит, в выходные выпивал: расслаблялся, боролся с зеленым змием, уничтожал алкоголь путем заглатывания. Пасть у него широкая, и объемы нормальные: бутылку высосет,  и ни в одном глазу… Гадость все же не пьет, думаю: коньяк хороший уважает! Моя жена ему пару бутылок уже приносила,  а у него вот нет жены, и никогда не было.  Не повезло: жена —это здорово, есть кому в больнице навещать!
Моя вот-вот должна подойти. Жду ее, соскучился очень!
Дома не так, из дома даже убежать иногда хочется. А вот в псизушке жену почему-то очень жду! Она у меня красивая! Вкусные вещи приносит! Ходит чаще других! Вот какая у меня жена! Хоть бы скорей пришла!
(Входит Софья Сергеевна, молодая, красивая, целеустремленная. Подходит к мужу, обнимает его. Муж встает ей навстречу.)
С.С.
Здравствуй, Дим! Ты почему не гуляешь? Пока погода хорошая…
Дим.
Тебя жду! Да и надоело по психодрому маршировать. Меня, кстати, может быть, скоро выпишут. Главврач сказал через два года.
С.С.
Два года — это вовсе не скоро…
Хорошо выглядишь. Даже чуть пополнел с прошлого раза.
Дим.
Спасибо тебе, понанесла всего вкусного. Если б не ты, точно бы не поправился: у нас тут можно только худеть, даже без специальных диет.
А что там у тебя, в сумке? Любопытно!
С.С.
Да вот смотри, груш твоих любимых, да яиц в мешочек, как заказывал, да еще…
(В палату заглядывает Г.В.)
Г.В,
Софья Сергеевна, когда освободитесь, зайдите ко мне в кабинет на минуту!
С.С.
Хорошо!
(Дверь закрывается)
Дим.
И чего ему от тебя нужно? Сегодня с полчаса болтал тут. Неужели еще не наговорился!
С.С.
Он всем рекомендации дает. Работа такая. А тебя, похоже, правда, на выписку готовят.
Дим.
А ты откуда знаешь? Ах, да, у тебя ведь интуиция!
С.С.
Вот увидишь, выпишут!
Дим.
Ох, скорей бы, сил уж нет. Дома лучше.
С.С.
Только ты ночами поэмы свои громко не читай, а то соседи опять пожалуются.
Дим.
Поэмы громко не читай, на пианино не играй. Зачем тогда жить? У нас только стены можно долбить каждый день, к этому шуму все привыкли, даже не жалуются, а стоит заиграть, сразу в психушку упрячут.
С.С.
Что делать! Соседей не выбирают. Надо жить с теми, кто есть, понемногу их улучшая...
Дим.
Да, улучшишь их! Вот выйду и ни читать, ни писать не буду. Никаких поэм. Только на тебя глядеть буду!
А потом, если припечет,  не удержусь и роман про любовь к тебе напишу.
С.С.
Ты неисправим, Дим!.. Ладно, пиши. Сюда только больше не попадай! Не срывайся!
(Дверь открывается, заглядывает нетерпеливый Г.В.)
Г.В.
Софья Сергеевна! Когда же...
Давайте скорей, пока ко мне в кабинет не понабежали разные буйные и заторможенные!
С.С.
Иду, иду.
(Мужу.)
Ну, пошла. Узнаю, чего он хочет. Кровать только заправь, и подтянись, капитан.
Дим.
Ладно, иди, стюардесса моя! Потом ко мне зайдешь, расскажешь, чего наш Наполеон и Цезарь еще начудил!
С.С.
Конечно, зайду!
(Жена выходит)


СЦЕНА В КАБИНЕТЕ ГЛАВВРАЧА
Г.В.
Здравствуйте Софья Сергеевна, присаживайтесь.
С.С. (сдержанно)
Здравствуйте еще раз.
(Садится.)
У вас ко мне дело?
Г.В.
И да, и нет!
Г.В. (борется с нахлынувшим волнением, потом порывисто)
Нет у меня к вам никакого дела!
Просто я люблю вас, как безумный!
(Поет романс: « Я люблю вас так безумно»)
С.С.
Перестаньте дурачиться, сколько можно!
Г.В.
Специалист по дури имеет право дурачиться! Хотя, пока не увидел вас, был я вполне нормальным главврачом с манией величия и манией преследования, и все это было, и было не очень хорошо, пока мы не встретились, пока вы не вошли в мою клинику, пока не ворвались в мою жизнь!
Я узнал вас!
Не отпирайтесь!
Это вы!
С.С.
Кто же я?
Г.В.
Мечта. Идеал. Совершенство!
Когда я впервые увидел вашу туфельку, мое сердце вздрогнуло и остановилось! Какой у вас размер? Тридцать третий, как у Золушки, не так ли?
С.С.
А у Золушки был тридцать третий? Откуда вы это взяли?
Г.В.
Откуда взял? Не знаю! Интуиция! Зато я отлично понимаю теперь Пушкина и вашего мужа, который сочиняет поэмы. Будь я женат на вас, тоже бы сочинял по две каждый день!.
С.С. (польщенно)
Я тоже у вам хорошо отношусь! Но как быть с мужем? Один муж у меня уже есть!
Г.В.
Есть. Но и я ведь тоже есть. Очень даже есть! А мне что делать прикажете? У меня, кстати, благодаря вам, идеи появились! Много!
Как раз на докторскую диссертацию хватит! У меня крылья интеллекта выросли!Я теперь летаю с вами во сне!Я даже к больным добрее стал!
С.С.
Рада за вас, но что же я могу для вас сделать?
Г.В.
Бежим на юг, ангел мой, любимая, чудесная, роскошная, сияющая женщина! Бежим на юг или куда денег хватит! В прошлом, в очень далеком, почти в  доисторическом прошлом, когда я еще весь не переменился, я любил деньги, и признаюсь, и каюсь: подворовывал! Теперь я могу рассказать об этом откровенно, так, как будто мерзость была не со мной, а вместо меня, с кем-то другим! Не я недоливал компоту, не я кормил гречкой не того сорта, не я преступно экономил на лекарствах! Не я! Не я!
Не я был гнусным стяжателем, подлым мздоимцем, бездарным лекарем, не я грешил, много грешил, сладко, избыточно, взасос!…
С.С.
Неужели во всем-во всем плохом на свете виноваты именно вы?
Г.В (старается вспомнить)
В свете нет, но в клинике…
Да!
Я!
Не делал одного только…
С.С.
Чего же?
Г.В.
Не называл здоровых больными, а больных здоровыми.
С.С.
Рада за вашу принципиальность, но еще раз говорю, что я не могу… Не могу без Дима! Простите, что не оправдала ваших надежд! Вы умеете красиво любить! Редкость большая сейчас!
Но мне пора идти! Муж ждет.
Г.В.
Скажите, если я сегодня выпишу вашего мужа, значит ли это, что я вас больше никогда-никогда не увижу?
С.С.
Не знаю, может, и увидите. Болезни творческого профиля не вылечиваются до конца. Моему мужу стало гораздо лучше: спасибо вам за него! А вот мою прелесть вы переоценили: просто вы еще меня не знаете. У меня латентно скверный характер!
Г.В,
Знаю. Еще как знаю, дорогая моя! Самую суть, сердцевину, самый корешок вашей чудесности знаю!
С.С.
Ну, хватит вам! Выпишите скорее Дима. Он хороший. Он нужен мне дома. Я люблю его так же, как вы меня, ничуть не меньше… Я сама вылечу его!
Г.В.
Ладно, так и быть, выпишу! Ваша взяла.
С.С.
Спасибо! Мне кажется, что хороших, добрых людей, даже если они нервнобольные, в стационаре лечить не надо!
Хороший человек и есть самое нормальное, здоровое  вполне существо…
Хотя бы и со странностями, хотя бы и не такое, как все!
Злых, жестоких, завистливых, жадных, — вот их и лечите. Да не выписывайте подольше, чтоб жизнь другим не отравляли! Пичкайте их лекарствами хорошенько, пока не подобреют!
Да вот еще что: не называйте себя Наполеоном, даже в шутку не называйте, а то ваши пациенты и нянечки над вами смеются!
Г.В. (печально)
Не буду, не буду, раз вы не велите! Никакой я, разумеется, не Наполеон, если вас покорить не сумел!
(Открывает дверь и кричит:)
Марья Иванна, готовьте четвертую палату на выписку!
(Голос из-за кулис)
Всех, что ли?
Г.В. Да, да, всю палату!
Там все хорошие!
Все добрые!
Все нормальные!..

С.С. Спасибо, Георгий Васильевич!

Конец.