Симфония света

Часть 1 НИГРЕДО (цвет черный)

 Она сидела у открытого окна и наблюдала Закат. Впрочем, сегодня он был обычен, и никаких ярких красок не представлял. Настроение было такое же обычное, как и Закат. Последнее время она могла просидеть так, без движения час, другой, третий. Время в этот момент переставало существовать. Ей нравилось прибывать в этом состоянии покоя и безвременья.
Этому предшествовал весьма и весьма непростой путь, чтобы наконец-то вот так сидеть в покое и безвременье.
Давайте я начну свое повествование по порядку.
Елена, так зовут нашу главную героиню, в детстве была «Рыжим бесенком». Рыжим, потому что была рыжеволосая с медном оттенком, а Бесенок, потому что не могла усидеть на месте дольше минуты, придумывала мелкие шкодности, влипала в истории и приключения, втягивала всех друзей и подруг во всякие авантюры, и при этом отлично себя чувствовала. Как будто неприятности – это ее родная стихия. В детстве, казалось, что испортить ей настроение, и уж тем более огорчить ее ничего не может. Почти из всех неприятных ситуаций она умудрялась, как говорится, выходить сухой из воды. Доставалось всем, кроме нее. Она обладала незаурядным умом и хитростью. Внешне была похожа на лисенка, рыжая с очень хитрым взглядом. Худенькая, ловкая и пластичная. По мере ее взросления родители заметили, что она очень музыкальна и отдали ее в музыкальную школу. Она преуспевала везде, в том числе и в музыке. Поэтому училась легко, играючи, без надрыва, истерик и родительских нервов. Закончила школу с прекрасными оценками и поступила в музыкальный институт на факультет исполнительского искусства. Все шло хорошо, пока она не влюбилась. Первая Любовь очень редко заканчивается хорошо. Елене не нравились хорошие мальчики из хороших семей, да еще с хорошим воспитанием, с ними ей было скучно. Она выбрала себе в пару «хулигана», хулигана не по образу жизни, а по образу мыслей. Наверно, как и она сама. Две сильные, безудержные, страстные личности в паре – это перебор. Это постоянные искры и как следствие пламя, часто на пустом месте. Находиться постоянно на пределе такого накала тяжело. Мальчик устал первым и при первой же возможности ретировался.
С Еленой творилось невообразимое, она посчитала это предательством, и долго не могла это ему простить. Периодически впадала в разные состояния от ярости и мести до мольбы и унижения, но ничего не могло решить ее проблемы. Время лечит, это банально, но работает. Клин клином вышибается – это тоже работает. Прошло время, и клин нашелся. Она влюбилась снова. Потом снова и снова. За время учебы в институте романов ее было не посчитать. И всех,  абсолютно всех своих избранников она любила…или ей казалось, что любила…Подруги, они же свидетели этого вертепа и круговорота, они же плакательные жилетки, они же адвокаты и прокуроры в одном лице, сначала сбились со счета, затем и во все бросили эту затею считать и вникать во все нюансы и перипетии.  На последнем курсе она все-таки остановилась и вышла замуж. Все вздохнули спокойно, особенно родители. Но рано радовались. Уже через полгода брака она развелась. Это была первая «ходка», как говорил ее отец. Затем была вторая. Чуть на подольше, но и она не увенчалась успехом. Затем третий брак, также потерпел фиаско.
Что-то бесконечно во всех ее не удовлетворяло. Но так, как она торопилась жить, то времени на то, что психологи называют «притиркой» и то, что семейная жизнь – это сплошные компромиссы, она время тратить не желала, и уносилась дальше прочь…не оглядываясь на прошлое.
А как же опыт, спросите Вы? Он же должен был приобретаться? Верно! Должен! И приобретался, вероятно, только она запихивала его в дальнее уголки своей души и не желала пользоваться. Уж такая она была. Жизнь ее была похожа детскую карусель. Помните, такая каруселька с лошадками на круге. Круг крутится, ты сидишь на лошадке, вроде тоже крутишься, а никуда не едешь. Вот она и крутилась на этой карусели, лошадки на которых она каталась менялись, а круг этой карусели нескончаемо вертелся. Вроде и движение есть, а продвижения нет.
После третьего мужа, она замедлила бег. Сбавила обороты и градусы. Решила переждать немного и в этой жизненной паузе – отдышаться.
Напрасно… но она поймет это много позже. Как только она перестала жить своей жизнью, и начала замечать жизнь вокруг себя, весь ужас и кошмар бытия свалился на неё.
От ее легкости проживания не осталось и следа. Подруги, те в основном все недовольные, кто детьми, кто работой, кто мужем, кто отсутствием оных обстоятельств, как таковых, внушали ей ужас одним таким существованием. Родители оказались со всевозможными возрастными болячками и старческими изменениями психики. Они постоянно стали требовать у нее внимания и участия, участия и внимания. Как будто последние десять лет она была в длительной командировке, она как будто была здесь, а как будто бы и нет, а теперь вернулась и просто есть здесь.  А раз она здесь есть, надо ее всем эксплуатировать по максимуму. Весь ее близкий круг единогласно решил привести этот «приговор» в исполнение. Неприятности начали сыпаться на нее одна за другой, а легкость их преодоления куда-то ушла. Ей стало невыносимо тяжело жить. Усталость накапливалось, а жизненная энергия уменьшалась невосполнимо. Она тратилась на всех, а взамен ничего не получала. Постепенно она стала жилеткой для подруг, которые «сливали» на нее свои проблемы. Тяжело заболел отец, она переживала, делала всё, что в ее силах, но он все равно умер. Мать, не привыкшая жить одна, всю свою заботу и опеку бросила на нее, и от этого ей было еще труднее. Мать взамен требовала того же. А у нее на это не было ни сил, ни желания. Она изначально было рождена эгоисткой. Процесс перестройки ее личности долог и труден, но она уже стояла на нем и не свернуть не остановиться, у нее не было шансов. И она приняла новые правила игры. Помогала друзьям и подругам. Заботилась о матери, работала учительницей музыки, так как из-за бесконечных романов, на которые она постоянно отвлекалась, стоящего музыканта из нее так не вышло.
Работа. Это отдельный канал отдачи. Ей уже было чуть за сорок, детей у нее не было. И не потому, что, наблюдались какие-то проблемы с их зачатием, просто она не любила детей. Да, и такое бывает, особенно у эгоистичных женщин. Она насмотрелась, как эти дети отнимают время, нервы, да что там, порою саму ту полноценную, интересную жизнь, она видела,  как матери  самозабвенно отдают детям  всех себя, получая взамен неизменное: « А тебя никто не просил меня рожать», вместо традиционного «спасибо, что дала мне жизнь и вырастила». Дети – самые неблагодарные существа на планете, неблагодарные и жестокие. Наверно, нет, не наверно, а совершенно точно, что и она была неблагодарной и жестокой по отношению к своим родителям. С отцом уже ничего не исправишь, ему ее «спасибо» уже не к чему, но маме то еще можно успеть всё сказать.
И вот теперь, всё от чего она так искренне бежала, и пряталась свалилось на нее. Она учит музыке чужих детей с утра до вечера. Дети, эти ненавистные ей существа, окружают ее по девять часов в сутки. В музыкальной школе платят мало, и она набрала себе частных учеников. Сейчас опять в моде давать детям музыкальное образование. Но, если при Советском Союзе, школы были бесплатные, и туда брали талантливых или на худой конец, способных, то сейчас плати денежки и научат кого угодно, хоть совсем глухого. Так что с частными уроками проблем не возникало, оплачивалось это дело очень неплохо, и ей приходилось класть себя на это «заклание».
Вся наша жизнь состоит из парадоксов. Только мало, кто об этом задумывается. Главный парадокс этой ситуации заключался в следующем: Елена детей не любила, а они её обожали. И родители этих детей её тоже обожали. И чем больше она их не любила, тем больше они ее обожали.
О ней пошла слава. Это, к сожалению, не та слава, которая с большой буквы, но все же…
Елене это льстило и приносило немалый доход, но не самоудовлетворение и радость. Каждый урок – Голгофа. Она не кричала на учеников, не била по неправильно поставленным пальцам на инструмент, она просто была требовательна. И это была такая внутренняя ее требовательность. Она выражалась фразой, которую она часто им говорила: «Делать дело надо хорошо, или не делать его вовсе. Родителям никогда не должно быть стыдно за тебя». На ее уроках дети плакали, размазывая сопли по лицу, проклинали в душе ее, родителей и музыку, но приходя на следующее занятие, улыбались и обнимали своего «мучителя». Одна мамаша называла Елену в глаза «Гестапо», но тут же каждый раз повторяла, что именно «Гестапо» нужно ее ребенку. Наверно, Любовь к детям их же и разрушает, отравляет их понимание жизни. Чем, спросите вы? Как Любовь может навредить ребенку? В принципе, ничем, Любовь всегда благо, верно. Но Любовь, в первую очередь к свои детям — это слепое их обожание, обожествление, они к этому привыкают, когда растут, а когда вырастают мир поворачивается к ним задницей, и вот тут происходит полное непонимание: «Как это так? Все должны меня любить и восхищаться!», разочарование в этом, ох как больно бьёт по самолюбию, взращённому их же родителями. «Недолюбленным детям гораздо проще, их лица и так уже обветрены встречным ветром, им не в первой идти против него, в них как бы уже заложено: «Мир жесток и груб… тут надо выживать самим». Счастливые только те дети, чьим родителям удалось найти баланс между слепой отеческой Любовью и правильным воспитанием. А Елене в детстве, как бы и не требовалось больше того, что ей давали отец с матерью, поэтому детская психика ее изначально была сбалансирована. Надлом в ее душе случился не в детстве, много позднее, но от этого он не стал менее болезненным.
Скорее всего, всё пошло в ее жизни «не так», когда она, подававшая надежды пианистка, просто-напросто завалила выпускной институтский экзамен. Тогда это не показалось ей катастрофой. Но теперь, спустя годы, она начала понимать, что разбазарила свой талант, разменяла его на что угодно, но только не на свое предназначение.
Иногда она закрывала глаза, представляя, как бы могла сложиться ее жизнь, будь она хорошим музыкантом. Она очень любила музыку, но музыка не стала всей ее жизнью, а у настоящего музыканта этот номер не проходит. Искусство не терпит, чтобы его делили с какими-то земными страстишками, оно требует полной самоотдачи и даже некоего самоотречения.
Польстилась тогда Елена на веселую, беззаботную жизнь, стала мало заниматься, и результат не заставил себя ждать. Сегодня ей отчаянно не хватало музыки. Но уже ничего не вернешь, дважды в одну и ту же реку не войти. Этот поезд безвозвратно ушел. А Елене только и осталось помахать вслед своей мечте.
А сейчас этот надлом рос и ширился в геометрической прогрессии. Ничего нет хуже, чем заниматься не любимым делом, работать на не любимой работе и жить с не любимым человеком в не любимом доме. Это рано или поздно сделает и жизнь не любимой.
Однажды, она ехала к очередному ученику, и вдруг прямо в метро на нее навалилась такая тяжесть, тяжесть душевная, как будто груз всех человеческих невзгод за все существование Земли опустился ей на плечи.  Ей стало не просто невыносимо стоять, но и невыносимо дышать. Такое Елена испытала впервые, страшно испугавшись. Но приступ этот прошел довольно быстро, и она уже через пару дней забыла о нем. Затем через месяц это ощущения безысходности и бессмысленности существования наступило вновь. Она закрылась в ванной и долго рыдала. Самое страшное, что эти приступы стали повторяться вновь и вновь чаще и чаще, и на первый взгляд совсем без видимых причин. 
Затем ей стали сниться ужасные сны. Сюжет в них был разнообразный, но тема всегда одна: смерть, разрушение, упадок и бессилие что-либо изменить. Утром она просыпалась чернее тучи, тьма из снов давила на нее и после пробуждения. Ко второй половине дня Елену немного отпускало состояние безысходности, но наступала ночь, которую она уже стала бояться, и кошмары возвращались. Сколько она прожила в таком состоянии она уже не помнит, но, когда ощущение полного отчаяния и беспросветности полностью поглотили Елену, она отправилась к врачу.
К этому времени она уже даже через силу не могла ходить на работу. Навалилась усталость, сил после страшных ночей никогда не было, аппетит пропал, если она и ела, то даже не чувствовала вкус еды. Жизнь из ярких красок становилась серой, безликой, однообразной массой. Один день был похож на другой, ничего не радовало, и в конце концов все пожиралось мглой. 
Врач после трех приемов поставил ей диагноз – депрессия, прописал всё, что полагается при этом расстройстве психики, сказал, что нужно мыслить позитивно и чаше бывать на свежем воздухе.
Елена ему не поверила. Ни ему, ни выписанным таблеткам. Но принимать все же стала, так как страх все больше и больше поглощал ее.
В одну из ночей ей приснился сон…
Она стоит на краю бездны, ветер раздувает ее волосы, она совершенно нагая, но холода не чувствует, небо над головой свинцово-черное, ни звезд на нем ни Луны, и только слышен голос зовущий и манящий туда, в эту самую черную бездну. Она оглядывается назад, как бы желая увидеть что-то позади себя – просвет, или дорогу, но нет – там лишь мгла… Она наклоняется над обрывом в надежде хоть что-то различить – но и там не видит ничего кроме тьмы. Она стоит и не может пошевелиться, как будто окаменев. И вот тьма начала сгущаться вокруг нее, придавливая её тело к земле. У нее заломило все кости. Мышцы свело судорогой. И в этот момент стая черных воронов налетела на неё, увлекая её с собой в неведомое пространство бездны…
Утром, Елена не сделала даже усилий, чтобы встать. Весь мир для нее потерял окончательный смысл. Может и были люди, которые могли протянуть ей руку, подставить плечо, найти и сказать нужные слова. Но для этого ей надо было по крайней мере им что-то рассказать, в идеале – попросить о помощи. Она этого сделать не могла, да и не хотела. Ей, не представлялось возможным выразить ту пустоту, одиночество, боль, страх, и вместе с этим непонимание того состояния, которое прочно поселилось в ее душе. Елена предпочла полностью погрузиться в себя. Проходили дни, недели, месяцы, страх уступил место безысходности, но ей не становилось лучше. Она все глубже погружалась в недра темной бездны своего сознания.
Туда, где всё теряет смысл и цену, в пространство изначального небытия, тащил и тащил её разум.  Иногда возникала мысль сдаться и покончить с этим, но даже это требовало каких-то действий, сил на которые уже не оставалось.  А главное, само собой сложилось понимание того, что после смерти её разум останется навечно в этом небытии, а это место, растянутое на вечность, будет даже пострашнее ада.
В висках пульсировали строки:
«Мы боимся смерти, посмертной казни.
Нам знаком при жизни предмет боязни:
пустота вероятней и хуже ада.
Мы не знаем кому сказать «не надо».
Поэтому страх жизни стал отступать перед страхом смерти.
Елена поняла, что сожаление, – это то самое чувство, которое не давало ей освобождения. Ведь счастлив лишь тот, кто не сожалеет о сделанном выборе. А того, кто сожалеет – охватывает печаль, тоска, уныние и, потом, как следствие всего этого – отчаяние.  Но если бы она сделала хоть один иной поворот в лабиринте своей жизни, она была бы уже не она. Ведь от каждого нашего выбора зависит то, в какой версии реальности мы окажемся. И она решила смириться со всеми ошибками, пробелами и пропусками, что были сделаны ею. А смирение, это и есть принятие. И это тоже выбор. Оборвать ту нить с прошлым, – это и есть свобода. А затем опять жизнь, и каждая секунда этой жизни – новый выбор.

Глава 2 Альбедо (цвет белый)

В воскресенье вечером, а может в субботу или пятницу, Елена давно не следила за днями недели, в дверь позвонили. От того, что она уже отвыкла от этого звука, Елена вздрогнула, но открывать не торопилась.
«Ошиблись дверью», – подумала она.
Но звонок продолжал настойчиво подавать сигналы.
– Лена, откройте, я знаю, вы дома, свет горел, когда я подошла к подъезду.
Елена, голос не узнала. Незнакомый был голос. Любопытство, которое ей было присуще ранее, сейчас совершенно не двигало ее по направлению к двери. Она продолжала лежать на двигаясь.
За дверью больше ничего не происходило. Но через несколько минут, она явно стала слышать женский плачь, тихий, без надрыва, приходилось напрягать слух, чтобы вообще его расслышать. Но именно в такой вот тональности женского плача, Елена почувствовала ту степень отчаяния, в которой была сама. Это заставило ее отозваться и открыть дверь.
Открыв, она никого не увидела, но плачь стал явно громче. Подняв голову на пролет выше, она увидела молодую девушку, ей на вид было не больше двадцати лет. Одета явно не в дешевую одежду, значит не побирушка. Елена позвала ее.
Девушка еще раз пару раз всхлипнула и повернулась к ней лицом.
«Симпатичная какая», – подумала Лена.
И тут заметила, что на девушке был слинг, из него торчала одна маленькая ручка.
–  Вы ко мне?
– Вы ведь Лена Туманова?
– Да, зайдите в квартиру, пожалуйста, вы что, с ребенком?
– Спасибо, меня зовут Лиза, мы с вами не знакомы, не пытайтесь меня узнать или вспомнить.
Она прошла в прихожую, сняла слинг и дала ей в руки ребенка, пока снимала пальто и обувь, Елена рассматривала этот комочек. Маленький, курносый носик сопел, ротик был не много приоткрыт, реснички чуть подрагивали, похоже младенец уже совсем некрепко спал. И вот-вот проснется.
Впервые Елена испытала нежность и теплоту по отношению к маленькому ребенку. Она невольно улыбнулась этому чувству, оно приятной волной разлилось по ней. Что это?
И вот уже в ночном небе появилась Луна, она давала слабую надежду и призрачный свет. Белое и черное вступили пока еще в робкое противоборство.
Они прошли в комнату, и Лена положила ребенка на диван.
– Пойдемте на кухню, она еще поспит, – кивнула Лиза на ребенка. У меня к вам разговор.
На кухне, заварив чай Лена выслушала странную Лизину историю.
По мере повествования, Елена не могла поверить в реальность услышанного. Оказалось, что Лиза – гражданская жена ее последнего мужа. Вот уж неожиданность, что сейчас она сидит на Лениной кухне. Лиза рассказала буквально следующее:
– Я никого не виню, это был только мой выбор, – начала она издалека, оправдывая сразу и его, и себя. Он, судя по всему, просто не любил меня, это и есть всё объяснение, почему он так поступил. Жили мы хорошо, до того момента, прока я не сказала ему, что беременна. Сначала он никак не отреагировал. Как-то замкнулся и ушел в себя, но через несколько дней, когда Лиза вернулась с работы его не было, не было и всех его вещей. Какой ответ еще красноречивее может сказать, какое решение было им принято. Обидно было только то, что он так «по-английски» решил уйти, даже не поговорив. Это говорит, о ценности их отношений для него. Она, и их еще не родившийся ребенок для него ничего ровным счетом не значили.
Лиза оказалась в трудном положении, но не паниковала, желания иметь этого ребенка было слишком велико, чтобы колебаться в решении его оставлять. Беременность оказалось сложной. Почти сразу Лиза оказалась в больнице. Беременность спровоцировала отказ одной почки. Ребенка она с трудом, но выносила, но сразу после родов, почку ей удалили. Но и тут она не спасовала, люди и с одной почкой живут. Но сейчас положение стало катастрофичным, начала отказывать вторая. Она встала в очередь на ее пересадку. Помощь ждать не откуда. Родители ее были лишены родительских прав, когда Лиза была еще маленькая, ее вырастила и воспитала бабушка, которая умерла пару лет назад. Больше у Лизы никого не было.
Елене было очень жаль Лизу, но она не могла понять, почему Лиза пришла к ней. Каким боком к этой истории относится она, бывшая жена этого мерзавца?
Лиза, тем не менее, продолжала, и после предыстории, перешла к главной цели своего визита.
– Елена, вы не подумайте, я не сумасшедшая, чтобы приходить к Вам с подобной просьбой. Я о Вас совершенно ничего не знаю. Только то, что рассказал мне он.
– А какая у вас просьба? Я могу даже помочь вам ее озвучить… Вероятно, попросите сейчас у меня денег?
– Нет, вы не угадали.
– Я хочу попросить вас взять на время мою Женечку.
– Как это, взять вашу Женечку? – Лена не могла понять суть ее просьбы.
– У вас же есть близкие подруги, друзья, приятели, они всё же немного ближе, чем какая-то посторонняя для вас женщина, которую вы и видите-то впервые.
– А вы, что думаете, что я их не просила об этом?
– И что, они отказались?
– Да…
– Что же это за подруги?
– Мне некогда сейчас оценивать или осуждать их человеческие качества. Мне надо пристроить Женьку, лечь в больницу и попытаться выжить. Я очень-очень хочу жить… Ничего прекраснее и ценнее жизни нет. Я так ее любила, и вот сейчас я могу с ней распрощаться… я не готова… я не могу принять и постичь смерть… мне страшно…а Вы верите в Бога? – без перехода спросила Лиза.
Елена сразу поняла, что разговор про Бога и несправедливость мира, про разбитые надежды и несбывшиеся мечты, про «недолюбила», «не успела», «не сказала». «не сделала» – это надолго и ей совсем неинтересно. Она давно живет в другом мироощущении, у неё свой уровень прожития. И это, она, с этой девочкой обсуждать не намерена.
Вместо ответа о вере в Бога, немного сухо, чем следует, спросила:
– А как ты меня нашла?
– Ты, не поверишь, – она тоже перешла на «ты», – совершенно случайно.
«Вот бред, она еще верит в это…» – мысленно прокомментировала Елена.
– У меня сохранились добрые отношения с другом, моего бывшего, Сергеем. Помнишь его?
Лена естественно его помнила, но после развода, не общалась ни с одним другом бывшего мужа.
– Так, вот он мне и дал твой адрес. Сказал, что возможно у тебя будет желание и возможность мне помочь.
– Он ошибся, Лиза, ни желания, ни тем более возможности помочь тебе у меня нет. Придется тебе свои проблемы решать как-то по-другому.
Это прозвучало очень резко и неожиданно для молодой девушки. И похоже, окончательно убило её веру в хороших и добрых людей.
Поэтому она молча встала, прошла в комнату, так же молча взяла свою девочку, и вышла из квартиры.
Если бы она начала плакать, просить, приводить какие-то доводы, то Елена возможно, только еще больше закрылась и ушла в себя, но реакция Лизы на ее слова была столь не ординарна, что Елена, опомнившись, как от ужасного сна, встала и побежала за ней. Догнала ее, положила руку ей на плечо, улыбнулась и также молча забрала у нее девочку.
Дни теперь вовсе не тянулись для Елены, они пролетали. Пролетали они, однако, по четкому распорядку дня. У Елены, как человека высокоорганизованного, была расписана каждая минута.
Кормления, прогулки, сон. Сон, прогулки, кормления. Казалось бы, тот же рутинный образ жизни, но теперь он приобрел смысл, только и всего. А смысл — это важно, это самое главное.
Как же было приятно, когда Женечка признала её своей, улыбалась ей, просилась на ручки, и даже ее детский плачь, которым она выражала любое свое недовольство, умиляло Елену. 
Что-то в ней изменилось. С ней произошло то, что происходит с дорогими, но старыми часами. Каким-бы именитым мастером они не были бы сделаны, рано или поздно время берет своё, и механизм часов дает сбой. Что-то там, ломается, и они больше не могут служить людям, тогда их несут к часовщику, он колдует в их чреве, что-то меняет, смазывает, перебирает, и вот они опять работают, как новенькие, не зная ни усталости, ни отдыха.
Елена возобновила свои занятия с учениками, только теперь все они приходили к ней домой.
Дом её наполнился разными звуками, это были и звуки музыки, и детское агуканье, и звук погремушек с неваляшками. Мир звука этой квартиры, был звуком счастья. Теперь Елена точно знала, как звучит это счастье, какое может иметь многоголосье.
Уроки музыки стали приносить ей радость, потому что она смотрела на Женьку, а та лежала в кроватке и улыбалась, похоже, что ей тоже нравилась музыка. Когда, нерадивые ученики фальшивили, не попадая по нужным нотам Женя начинала хмуриться, ей это явно «резало» слух.
«Ты и я, хоть и ни одной крови, но мы с тобой знаем, что значит музыка в этом мире» - часто говорила она Жене, и включала классические произведения в лучшем исполнении мировых оркестров. Под эту музыку они кушали, играли и засыпали. Они под нее жили, точнее они жили в ней!
Елене не перестали сниться сны, но теперь они были совсем другого содержания. Светлые, чистые, радостные. Она вставала рано, но бодрая и отдохнувшая, готовая к новому дню. Белый цвет окончательно победил черный, наполнив ее тихой благостью.

Глава 3 Рубедо (Цвет красный)

Шло время. А время бывает хороших новостей, а бывает плохих. Это было время хороших. Один из учеников Елены стал лауреатом музыкального конкурса. Она сидела в зале слушала, как он играет, гордилась им, и чуть-чуть собой.
Лиза дождалась пересадки, и уже шла на поправку, они с Женечкой часто ее навещали в больнице.
И вот еще, самое важное – последнее время в голове у Елены постоянно звучала музыка. Она старалась припомнить из какого это произведения, но найти сходства ни с одним не могла.
Когда, музыка становилась назойливой и уже мешала ей сосредоточиться на чем-то, кроме этой мелодии, Елена садилась и записывала её. И это не было похоже на «муки творчества», мелодия лилась, как будто над ней пели ангелы. Сначала это были разрозненные, не очень стройные музыкальные отрывки. Но со временем, все выстраивалось в одну большую музыкальную композицию.
Увлеченность процессом – это счастье, от которого трудно отказаться. Елену полностью поглотило написание симфонии. Теперь она была в зависимости от этой музыки, иногда могла не спать целыми ночами, днем тоже не всегда удавалось хоть немного отдохнуть. Она похудела, приобрела характерные синие круги под глазами, стала какая-то вся наэлектризованная, но от этого она не страдала, наоборот, только теперь она почувствовала полноту жизни. Она сократила количество учеников, так как теперь времени на них катастрофически не хватало. Женечку тоже стала обделять вниманием, теперь ракурс ее жизни поменялся, и то, что еще недавно казалось главным и ценным, стало менее значимым. Выбрав музыку, она сделала очередной поворот в лабиринте своей жизни. Теперь ей не терпелось дописать симфонию и поделиться ею с миром. Когда Лизу выписали из больницы, Елена уже написала три части, приступив к четвертой, заключительной. Лиза пришла к ней с большим букетом цветов и тортом, забирать Женю.
– Спасибо, тебе, за всё, что ты сделала для нас, – сказала Лиза, обнимая Елену на прощание.
– Будьте счастливы, не забывайте меня, приходите в гости – пожелала ей Лена на прощание.
Теперь она осталась один на один со своей музыкой. Иногда за целый день могла ни разу не поесть, не выходила из дома по многу дней, и писала, писала, боясь потерять ту тонкую нить, что связывала ее с музыкой. Но вдохновение и не думало покидать ее.
Через пару месяцев четвертая часть была закончена. И только тут у нее получилось свободно вздохнуть и оглядеться вокруг. Квартира была в полном запустении. Тишина в ней, обрушилась на Елену новым испытанием. Музыка больше не звучала, не было и Женичкиного смеха. Зато на столе лежала довольно толстая партитура. На титульном листе Лена написала от руки – «Симфония света».
Еще пару дней она сидела дома в полном опустошении. Смотрела на свою написанную симфонию, как на родившегося ребенка и совершенно не знала, что делать с ней дальше.
Она, конечно, понимала, что написать это полдела, надо как-то сделать так, чтобы ее услышали люди. Поэтому она позвонила по всем своим старым связям и рассказала, что написала симфонию, и не могли бы они как-то помочь с ее продвижением в музыкальном мире.
Но шло время, а симфонией никто так и не заинтересовался. Елена начала терять надежду, что ее музыка увидит свет. Солнце, опять как будто выключили. Наступила тьма. И это как раз была та пустота «которая вероятнее хуже ада».

Послесловие.
Елена сидела у окна и наблюдала за уходящим Солнцем. Ничего более ее не волновало, ничего не тревожило. В голове не было не то, что мыслей, но и каких-либо звуков. Она была в вакууме, в полной пустоте. Для нее больше не существовало ни внешнего ни внутреннего мира.
Сквозь остатки слуха и сознания она услышала:
– Скажите, доктор, а когда я смогу забрать ее домой?
– Домой это вряд ли…по крайней мере в ближайшие пару-тройку месяцев, она в очень тяжелом состоянии. Она не осознает себя, и совершенно выпала из реальности. Ей нужно интенсивное лечение и постоянный уход. И даже, если нам удастся вывести ее из этого состояния, вы, простите, не поинтересовался, как вас зовут?
– Меня – Елизавета.
– Так вот, Елизавета, вам с ней придется очень сложно, а у вас, как я погляжу, совсем маленький ребенок.
– Доктор, поймите, мы – ее семья, и дома, с нами, ей будет намного легче. Я уверена, она быстрее пойдет на поправку.
– Вы не понимаете, – с таким расстройством психики, априори, быстро на поправку не идут, в этой болезни есть некая «точка невозврата». И оттуда никто не возвращается, по крайней мере на моем опыте таких случаев не было…
– И все же, я заберу ее, как только вы разрешите, доктор!
– Как вам будет угодно…
– Можно, мы с ней немного побудем?
– Да, пожалуйста, она у себя в палате.
Лиза зашла в небольшую комнату, у окна неподвижно сидела та, женщина, которую она увидела в первую встречу, но Лиза не узнала ее. Как будто и правда, жизнь, а с ним и Солнце покинули ее.
Лиза, присела рядом, так они и сидели, молча. Лена смотрела в окно, нисколько не среагировав на Лизу, Лиза неотрывно смотрела на Лену, и никак не могла понять, что с ней не так… в голове это не укладывалось, что можно вот так взять и совершенно выпасть в небытие.
Женечка, ее узнала и протянула к ней свои маленькие ручки. Лиза посадила ребенка на руки к Елене. Та, совершенно безучастно взяла ее.  И только одна слезинка выкатилась из ее глаза, и в этой слезинке была вся скорбь несовершенства этого мира.