Повесть о приходском священнике Продолжение 168

Вымыться от грязи..

Для Birute Dovenaityte

Шли домой, так же беззвучно. Двоякое чувство переполняло душу. Я глядел на резвящихся Маринку и Марка и думал, как удивительна, загадочна, таинственная человеческая душа, способная проявить неожиданные, возможно для себя самого, качества в какой-нибудь неординарной, экстремальной ситуации. Не дай Бог им увидеть ужасы войны.
Дома, когда мы сидели за чашкой чая, Алиса вдруг проговорила, словно сама себе:
-Всё думаю о той девочке из Берлина. Пытаюсь представить себе, а как бы поступила я? Наверное, скорей всего, испугалась, забилась в какой-нибудь уголок и тихо плакала. Всегда восхищалась мужеством святых мучеников, читая их житие. Какие нечеловеческие муки приходилось им терпеть, какие унижения, а они твёрдо стояли в вере, не отрекаясь от Христа.
-Сам по себе, человек достаточно немощное существо,- сказал я.- С виду суровый, могучий, он может смалодушничать, струсить, предать. Если говорить об исповедании веры, принятия жестоких мучений, то мы знаем описания, или свидетельства, когда стойкий человек ломался, стояло лишь Богу оставить его. И наоборот, при помощи Христа, хрупкие девушки, немощные старцы, претерпевая нечеловеческие страдания, удивляли жестоких мучителей, своей стойкостью и непоколебимостью.
-Это вера их делала такими, правда?
-Безусловно. А вообще, Господь, по милости своей, всегда рядом с человеком в трудные минуты его жизни.
-Даже если человек не желает этого сам? Например атеист, или просто неверующий.
-Там, у памятника, старик рассказывал, как в минуту опасности он подсознательно обращался к Богу. Да и вообще, как часто видишь человека, который испугавшись, увидев что-то страшное, испытывая боль, или страдания, выкрикивает: «Господи, или о, Господи!» Душа изначально христианка. Сегодня вспоминали детей нациста Геб-бельса, по одной из версий, отравленных собственными родителями. Так вот, Елена Съянова, в одном из своих романов, о последних днях жизни Третьего Рейха, приводит отрывки письма старшей дочери министра пропаганды фашистской германии, Хельги Сюзанны Геббельс, адресованное её лучшему другу и первой любви- Генриху, сыну рейхсляйтера Роберта Лея. В том письме, есть такой момент:«Мама плохо себя чувствует; у нее болит сердце, и мне приходится быть с маленькими. Мои сестрички и брат ведут себя хорошо и меня слушаются. Папа велел разучить с ними две песни Шуберта. Я пела им твою любимую; они повторяли, на слух. Еще я стала им читать на память из "Фауста"; они слушали внимательно, с серьезными лицами. Хайди ничего не понимает, думает, что это английская сказка. А Хельмут спросил, может ли и к нам тоже прилететь Мефистофель. И знаешь, что мы все начали после этого делать? То есть это, конечно, я предложила, а они поддержали. Сначала я думала, что это будет просто игра, развлечение для маленьких. Мы стали загадывать, кто и о чем бы попросил Мефистофеля! Я и сама стала загадывать, а потом опомнилась. Я им объяснила, кто такой Мефистофель и что не нужно ни о чем просить, даже если он вдруг сюда явится. И я решила с ними помолиться, как учила бабушка. Когда мы стали молиться, к нам зашел папа. Он ничего не сказал, только стоял молча и слушал. При папе я не смогла молиться. Нет, он ничего не сказал, даже не усмехнулся. Он так смотрел, словно и сам хотел помолиться с нами. Я раньше не понимала, почему люди вдруг молятся, если не верят в Бога. Я не верю; в этом я тверда. Но я молилась, как бабушка, которая тоже тверда - в вере. Помнишь, Генрих, это был тот вопрос, который ты мне задавал в последнем письме: верю ли я в Бога? В том письме, которое я не отправила, я тебе легко ответила, что не верю. И вот теперь я уже твердо повторю: я не верю. Я это навсегда тут поняла. Я не верю в Бога, но, получается, подозреваю, что есть дьявол? То есть искушение. И что здесь оно грязное. Я же молилась, потому что… мне захотелось… умыться, вымыться даже или… хотя бы вымыть руки. Не знаю, как еще это объяснить. Ты подумай над этим, хорошо? Ты как-то все умеешь соединить или распутать. Ты мне говорил, что нужно изучать логику. Я буду изучать, я вообще решила, что, когда мы вернемся домой, я попрошу папу дать мне те книги, о которых ты мне писал. Я их возьму с собой, когда мы уедем на юг».
-Как-то мрачно всё и грустно,- Алиса не отводила задумчивый взгляд от окна, в которое украдкой заглядывал луч солнца.- Даже трудно себе вообразить, что мог чувствовать ребёнок в таком месте, в такой невообразимой ситуации.
-Да, это точно. Хельга была очень добрым, умным, рано повзрослевшим ребёнком. Её выделяли, фотографировали больше всех остальных детей Геббельса. Та атмосфера, в которой воспитывались отпрыски министра пропаганды, отображала идиллию благополучной арийской семьи, которая служила примером для подражания. И вдруг бомбардировки, обстрелы, душный бункер, мрачные, суровые лица нацистских вождей и их приспешников. В те минуты, в Рейхсканцелярии, можно сказать, готовилось страшное жертвоприношение, словно последняя дань какому-то высшему злу, за короткие мгновения власти, превосходства, насилия над остальными людьми. Хельга, конечно, не могла этого понять, она просто чувствовала, то самое грязное искушение, от которого хотелось как-нибудь избавиться. И лучшим способом избавиться от гнетущей тоскливой грязи, оказалась молитва.
Алиса вдруг всхлипнула и не скрывая, вытерла слёзы.
-Как, порой, бывает страшно и тоскливо. И так хорошо сознавать, что ты можешь помолиться, обратиться к Всемогущему Богу, просто поплакать, ощущая Его отеческое участие, если хотите, прикосновение. Вот мы сегодня так долго разговаривали с тем старичком, но так и не спросили как его зовут, я только сейчас вспомнила об этом.
Продолжение следует...