Часы

Виктор очень любил смотреть на часы. Большие, круглые висели они в потёртой металлической оправе на стене комнатушки и неустанно тикали. Тик-так, тик-так. Подходит ваше время! Только какое? Наше давно вышло, но мы живём назло всему. Новому враждебному миру, ненавистным людям, самому себе, в конце-то концов. Жить надо. Если не мы, то кто тогда ещё? Вот то-то и оно.
Удивительно, но всего временных механизмов в саркофаге было трое. У Виктора, у главкома обороны и у Тольки – пожилого техника-пьяницы с большим малиновым носом. Остальные же упрямо считали, что часы – роскошь, ненужная безделушка. Утро, день, вечер, ночь. Этого хватает. Глупые! Белов грустно улыбнулся. Свободные люди в саркофаге – очень странная вещь. Безучастные, озабоченные лишь своей судьбой, они из года в год всё меньше и меньше напоминали именно «людей», неуклонно превращаясь в серую безразличную массу, равнодушную ко всему сущему. Больше двадцати лет не видят неба, солнца. Нет, не потому что не хотят… Просто небо стало, под стать людишкам, равнодушным, а солнышко, некогда ласковое и тёплое, стало способным беспощадно выжечь глаза потомкам зачинщиков Последней войны. Мощные бетонные стены укрывают народ от опасностей внешнего воздействия, но, увы, не делают его жизнь проще или легче. Как не крути, не муруй швы, не изолируй, кто-нибудь да хватанёт смертельную гамму – бережённых нынче Бог бережёт несильно. В том году умерла дочка главкома Аня. Угасала двое суток, в страшных муках, всё просила отца пристрелить её, так невыносим был неизбежный приход костлявой с косой. Но тот не сумел. Да и понять можно, родная кровинушка же как-никак… Хоронили за периметром, на берегу реки, у самых городских руин. Дозиметры верещали под стать сумасбродным, а что поделать – работа их такая, на радиацию скалиться. Немногочисленная церемония хоть и была в полной амуниции, дозу выше нормы цапнули все без исключения и по возвращении в саркофаг по три часа не выходили из дезактивационного душа. Как любил говаривать Зеленоглаз – супостат кобальту на Русь не пожалел. Не согласиться нереально, впрочем. Ибо чем ещё объяснить такой катастрофический фон? Севернее столицы одной кобальтовой явно не обошлось, наверняка ухнули парочкой. А чего жалеть? Гулять так гулять.
Когда умерла Анька, у Виктора впервые за пятнадцать лет остановились часы. Мерное тиканье незаметно прекратилось и стрелки замерли на восьми часах утра. Именно в это время девушка делала последний хриплый вздох, силясь перед забытьем вобрать в себя как можно больше воздуха. Холодного, сырого, но чистого. Механизм исправен, но поди ж разбери эту муру… И не такое случается! И вечное встаёт, и «чистые» умирают от грязи.
Тик-так, тик-так. Куда спешить? Ого, шесть вечера! Сейчас облучённых в закутки погонят. Человек человеку ¬– рознь, вот и приравняли к скотине. К бесправным рабам, к вещи. Сам Виктор не разделял убеждений верхушки саркофага относительно заражённых, и все без исключения прекрасно понимали, в чём тут на самом деле соль. Погоня за утраченным величием, власть, мания господства. Не более того. Одни вон в тринадцатом доигрались, властители хреновы, до сих пор разгребать приходится. Почему-то вспомнился Котик. Бедный пацан, а ведь такой толковый малый. Был… Зачем только сунулся на элитный уровень, знал же наверняка, чем закончится, ежели поймают. Много раз доводилось видеть эти лица: молодые и старые, бледные и нездорово тёмные, печальные и бодрые, с надеждой и полным отчаянием в дрожащих от слёз глазах. Люди это! ЛЮДИ! Чёрт бы вас побрал со своим превосходством, эсесовские недобитки. Тик-так, тик-так.
Второй раз часы остановились, когда погиб Васятка Молодцов. Зарезали пьяные дежурные. А что им будет? Он же облучённый, значит, отброс, биомусор. Максимум на внешний квадрат поставят и всё. Виктор прекрасно помнил, как рыдала Васяткина старая мама, как рвала на лысеющей от радиации голове последние волосы, как ползала на коленях перед высшими чинами, отчаянно вымаливая справедливости для единственного мёртвого сына. Шишки отпихивали ногами старуху, презрительно жевали пухлыми губами и по-депутатски красноречиво увещевали всё организовать по правде и закону. Не организовали. С приходом весны Васятку хоронили уже вместе с матерью.
Бежит текучее время, лавирует между фонящими камнями, огибает рукотворные стеклянные овражки и несётся куда-то вдаль, в края, где нет омерзительных созданий. И речь не о мутантах. О людях. Когда-то они придумали время, мимолётное и прекрасное, а теперь прячутся от него же по поганым норам и пещерам; зарылись, закрылись, а оно всё бежит, всё настигает, всё подстёгивает, мол, избегайте и дальше – я-то всё равно приду. А чаши весов никогда не встанут в полное равновесие. Так уж Всевышним устроено, что одна обязательно должна перевешивать другую, вопрос лишь, что будет там – человечность и любовь или страх и смерть? Тихим ходом стрелки отсчитают положенное и вновь пойдут на очередной круг, снова робко затикают, снова отмеряют минуту-другую. Тик-так, тик-так. Белов поднялся с потёртой тахты, пристально взглянул на циферблат и фальшиво изрёк:
– Их… Нет, наше. Наше время придёт. Обязательно.
Развернулся и покинул полутёмное помещение. Он ещё не знал, что совсем скоро часы остановятся и в третий раз. Только вновь уже никогда не пойдут.