Родная протока

              «Живите, каждый день так, будто он последний в твоей жизни — ведь когда-то один из них таким и окажется» — жизненная мудрость.               
               
                1.

              Эти чёрные буквы на белом, поведают об одном моём отчаянном, до глубины души безрассудном поступке. Этаком, одиночном броске на просторы дикой дальневосточной природы. Со шпиля прожитых лет, когда с того дня уже минуло уйма лет, я понимаю, что сейчас бы никогда на «такое» не пошёл. От «такого» нынче, жуткий холодок по спине пробегает, радуя сердечко, что остался тогда жив…

Был конец апреля, уже вперемешку с началом мая, — нарождалось счастливое время для заядлых рыбаков и охотников. Новый Ургал устало, измученно продолжал отходить от зимы, готовясь встретить устойчивое тепло, удлинение дня, времечко — всеобщих надежд…

Впереди высвечивались четыре дня выходных. Отбившись от нарядов, с товарищем проложили маршрут. Скинув форменную одёжку, по-лесному — собрались. Утром будет счастье! В виде — машины — армейского Зилка, и заброски в район Чабыгды, на Бурею. Конечная цель — «гнилая протока!»  А там, мы уж развернёмся! Лёд уже ожил, хорошо идёт, но у моста заторы мощные. У нас надежда на наших минёров… они то, минами так шарахнут, так дадут… ух, силища!

Но уже с ночи не так всё пошло, поехало! Товарищ, вдруг слетел с общего дела, трусливо, — как пескарь с крючка! Но Бог ему судья! Меня одиночество и риск не пугает. Поэтому машина меня одного доставляет… увы… только до первой огромной лужи, в которой Зилок может утонуть, создать мне проблем. Весенняя дорога, отсыпанная в мари, это — коварно-опасная вещь, поэтому благодарю солдатика, отпускаю в часть, домой.

Там где-то речка! «Дружелюбная ли она? — таская по водянистой дороге огромные свои рюкзаки, — думает моя взмыленная головушка. Потом пропитался, ногами отсырел, окончательно задохся, когда вывалился из леса на край реки… и обессиленный упал, радуясь, что, слава богу, трудные километры позади…               
               
                2.

                Вывалился… глянул на речку, и ужаснулся! Дерзкие планы рушились, сосульками таяли на глазах! Шок и уныние сидели на моих взмокших плечах, болтали ногами, хлопали в ладоши, с ехидцей заглядывали в мои глаза, гадая: «И что ж ты дружочек будешь в этом случае делать?». Чистой промоины, по которой можно было, сходу переправится на ту сторону берега протоки, даже и не — просматривалось. Белая сплошная каша, — гулкое нагромождение!

Сел человек на топляк, хлюпая противной водой в сапогах, нервно закурил, окончательно расстроился, уже понимая: «Выстрел холостой. выстрел — в молоко!» Стоял грохот бьющегося стекла. Движение льда было совсем не в мою пользу. Не увидел я стремления, быстроты его хода, как мечталось, как очень-очень хотелось.

Белая масса вяло перемещалась, сама с собой разговаривала, то застревая сплошной лавой, то вновь начинала шевелиться, издавая какие-то свирепые; то металлические, то стеклянные, то звериные звуки. Толстые плиты наваливались друг на дружку, с грохотом сцеплялись; пободавшись, поборовшись, — кололись, расходились, отплывали, завораживая меня своей гигантской силой, дикой мощью, неприступностью.

Бинокль в руки, глаза к окулярам. Сплошняком ползут ледяные отторженцы, красивые на солнце — глыбины, мигая совсем небольшими тёмными прогалинами чистенькой воды. Вздыхаю: «Но ведь этого так мало, чтобы через них шустренько на тот берег сигануть, переправиться». Надо было осмотреть огромную заводь, под названием «гнилая протока» — она на картах так некрасиво значится, ради которой, я сюда так тяжко приволокся. Может, она льдом забита? Если да, тогда всё бесполезно!               
                3.
               
Нашёл подходящее дерево на берегу, прилично наклонённое последним ураганом. «Ах, как замечательно! Всё чистенько там! Льда нет!» — радуется душа, поглядывая через увеличительные линзы на знакомые лесные картинки. «Значит можно, значит — стоит повоевать!?.. Но как!?..»  Забилось сердце, когда увидел, как стайка уток туда спикировала из-за леса на отдых. «Что делать!?»  — Безнадега полная!.. Знал, не сманеврировать на резиновой лодке! Затрёт, проткнёт, и это будет последний мой живой день. Это равносильно — добровольному самоубийству.

Раздербанил рюкзак. Быстро развёл костёр, а вот и кипяток для чая. Перекусил, стал капитально сушиться. Потянулось время: в раздумьях, в поисках решений, в сплошных сомнениях, под глухое уханье взрывчатки на мосту. Вояки продолжали расширять пропускную способность моста. Собирая скарб, заметил, как лёд более вольно поплыл, свободней задвигался, рисуя более объёмные рисунки живой воды между глыб. Вдруг боковым зрением вижу, как что-то яркое движется по реке мимо меня.

Повернулся. О-о! Косуля плывёт на льдине. Мечется по ней, думает, — явно готовится к прыжку. Точно, прыгает на рядом проплывающую глыбищу. Потом, сигает на другую, на вторую, третью. Присмотрелся в бинокль: «Ах ты, умница... не рискует!?..» Ждёт, когда обломок близёхонько приблизится к ней, а потом, тоненькими, прыткими ножками делает уверенный прыжок, выдерживая курс на мой берег. Так и сопроводил ее взглядом, до самого ее выхода на спасительную землю, метров за 200 от меня, вниз по течению.
               
                4.

               «Что делать?.. Не возвращаться же домой, — это исключено по-любому» «А что, если?» От этой мысли неуютно стало нутру, больше скажу, — трусливо! «Нет-т!.. Ты чего!.. Сдурел что ли?..» — остатки разума схватили за грудки душу авантюриста. А он не сдаётся: «А, что… если правда… попробовать как косуля, по льдам?..» — «Но ты с вещами же, при большом весе, — а это совсем другое!?.. Нет! Нет! — Это не реально, это явная смерть!..» — здравый смысл лихорадочно отбивается от неугомонного, рискового человека.

День уже неудержимо закруглял свои часы, дело шло к вечеру. Меня это всё торопило, оставляя все меньше и меньше зазора для маневра, и в мыслях, и в действиях. Надо было принимать решения. «Эх! Была, не была! — Рискну!» — судорожно думала бестолковая, отчаянная голова. «Рисковым говорят, всегда  улыбается удача!» — поддакивал себе сам, ещё совсем неуверенный в успехе опаснейшего предприятия.

Стал быстро перебирать вещи, компактно укладывая их в два рюкзака. Накачал лодку. Надел куртку патронташ, перекинул через голову ружьё, и понёс весь реквизит опять челночным способом в верховье реки. Надо было учитывать диагональ своего перемещения на плывущих льдинах. Раскатал болотные сапоги, глазами считывая жизнь на буйной воде.

Льдины: не крупные и большие, толстые и не очень, слегка крутясь на воде, чуть покачиваясь, иногда бились друг об дружку, медленно, без обид отплывали, чуть кланяясь попутчице, и тому, кто на берегу истуканом пристыл, будто приглашали с собой, щекотливо поигрывая на его нервах. Сопровождалось эта ледяная опера, постоянным звоном и грохотом, будто сотни хрустальных люстр с неба падали и об воду бились, рассыпались. Это сосулистые, острые и ломкие края льдин, поджаренные на солнце, от ударов, постоянно и масштабно сыпались в воду, откалывая толстые куски прозрачного, застывшего стекла.               
               
                5.

                Мечусь по берегу в поисках лазейки, хода между льдов. Они как огромные белые быки развалились на берегу. Эти толстенные глыбы не успела подхватить вода с собой в путешествие по реке. Остались таять, каждый день уменьшаясь в размерах, меняя свои причудливые формы, под жаревом всемогущего солнца, обильно сливаясь слезами на мелкие и крупные камни берега.

В голове здоровая просьба, напряжение, страх: «Подумай о жене, сыне, родителях… ведь шанс вытянуть в этой страшной игре со стихией, своё двадцать одно очко удачи и везения будет — мизерным!» Но натура искателя приключений — сильная на слом! Всегда заинтригует: найдёт случай, без всякого рационального объяснения — «на авось» сунуть задницу, в самое пекло неизвестности.

«Как пить дать, можно кувыркнуться с такими доспехами, с ружьём за спиной, рюкзаками тяжелыми, с лодкой» — переживал во мне тот, кто всегда предупредит, попытается мозгами раскинуть перспективы таких отчаянных действий. Только  «второй человек»  во мне, исподтишка толкал в спину: «Не дрейфь! — Рискнуть можно! Надо только не спеша, включив сознание на всю катушку!..» «Как косуля бы — налегке, может и пролез в ушко этой иглы, а так… щучкой между льдин и сиганёшь» — продолжал сковычать во мне тот, кто потрусливей, тот, кто с головой дружит… и тут же добавил: «Один неверный шаг, и не успеешь даже осознать трагедию!.. А впрочем, без проблем, пожалуй, успеешь в этом секундном полёте только обосрамиться!..».

                6.               
               
                Всё!.. Решился!.. Была, не была: крутанём колесо фортуны, сыграем с судьбой в рулетку! Не впервой!.. Придури-то в башке, о-ё-ё-й! В общем, рвём через это живое ледяное движущее скопище!

Всё ближе и ближе приближается времечко, когда маленький человечек сделает первый шаг к опасной воде, который может быть последним, на этом сухом пяточке земного шарика. А солнце всё шибче и шибче топку свою атомную кочегарит, за мной с небесной крыши с любопытством наблюдает, понять, наверное, не может, каким образом этот «придурковатый» собирается сцепиться с ледяными махинами в рукопашной схватке.

Теперь солнечная звезда, единственный мой свидетель, всех  поступков и действий — явный очевидец. «Хорохорюсь!» — под задницу себя толкаю, а у самого сердце мечется по грудине; маленьким стало, но таким чутким к каждому движению тела, судьбы.

А зверёк, по имени — страх, где-то спрятался в пятке, да и глаз боится — но рукам уже покоя нет! Им уже остановки не наблюдается, им мозг воспалённый сладким экстримом, импульсы посылает, команды даёт! Они всё уже укладывают, перекладывают, увязывают, чтобы баланс соблюсти в весе, чтобы ничего не болталось, не мешало, не нервировало, отдельно не утонуло.  Знал, что ружьё будет  мешать за спиной. Но и положи его разобранным в рюкзак, может, больше и не увижу. Потому что осознавал: у этих рюкзаков – пузачей, жизни той, возможно только до первой льдины. Неудачный бросок — и перекатится за край! А за ним прыгать, — смерти подобно!..

Компактно уложил вещи, затянул лямки, веревки, шнуры. Спички, сигареты в фольгу и пакет непромокаемый. Ну, вроде всё — готов! И так, чуток подтрусивая, выкуриваю последнюю, в слегка опьянённой голове прокручивая план предстоящих действий, прыжков, рисков…
               
                7.

                Там на острие «чёрного и белого», тебе товарищ уже не до папиросочек будет, дымок вольно пуская; там борьба закружится на одном нерве, за свою единственную, драгоценную, и такую ещё молодую  жизнь. Поэтому дыми сейчас, травись, надейся, верь! Докуриваю, сплёвываю, взволнованные губы, рукавом вытирая, мыслю: «Люди на 90% состоят из жидкости. Некоторые, из — тормозной!..» — сейчас, это точно про меня…

Ух!.. В общем, делаем так!.. Взбираюсь на льдину, что нос свой свесила с берега на течение. На ней и буду ждать с вещами ту, что понравится и размером, и характером движения по воде. Быстро брошу на неё лодку, в неё два рюкзака, и сам сигану на лёд и лягу, чтобы центр тяжести раскидать по всей площади коварной плывущей махины. На всё про всё, три-четыре секунды мне дается, а то и меньше!

Понимал: этот трамвай не имеет остановок! Надо в срок успеть запрыгнуть, а там действовать по сценарию смелой козы. Ну, с Богом!.. Жду!.. Весенний, прыткий ветерок вдруг загонял свой тёплый воздух, игриво изгибая худощавые макушки, голых еще лиственных лесов, ещё больше стараясь подсушить сырые проталины, низины, выемки, поводырём ускоряя ход льдов.

То, причаливая, то отчаливая от меня, тянутся, плывут, как бы предлагая бесплатные услуги свои. «Нет! Нет! — Извините, — всё не то!» Присмотрелся, а у льда бугристая поверхность. Ямками, выщербинками вся поделалась, на свету всеми цветами радуги заманчиво подмигивает. Иголочками острыми хрустальными, как наждачкой покрыты все их плоскости. Это солнце паливом своим, взбугрило, изуродовало обшивку моих ледяных кораблей. Замечательно! Вещам сцепка надёжная будет, только вот есть опасность, лодку пробить, руки поранить, коленки в кровь сбить.

Ну вот, вроде подходит ко мне «то», что надо. Вскользь бьётся, звонко трётся,  будто говорит: «Давай дядя, сыграем на удачу, если такой смелый!? — Сигай! — гремит, кричит ледяное чудище!.. Не дрейфь человече, — прыгай!..» — со стеклянным, звонким скрежетом продирается мой окончательный выбор.

Тяжело вздыхаю, окончательно принимая игру, печёнкой чуя, что эта игра может быть на безвозвратное убывание!.. Но уже безнадёжно поздно отступать! Быстро бросаю накачанную лодку на льдину, рюкзаки в лодку, сам отталкиваюсь, лечу, мягко, по-кошачьи фиксируюсь лёжа, рядом. А она-то небольшая совсем, вроде Омега всю её и накрыла. Плывёт, покачивается, явно наглости моей удивляется. «Жуть!.. Во что я ввязался, вляпался, Господи!.. Только пожалуйста спаси!..» — запарусила, поплыла моя телесная мякоть, с пышными усами под носом, с охреневшим серым веществом в черепной коробке. «А-а-а!..» Почувствовала душонка «жареное» от страха, будто над телом зависла, рядом летит, переживает, боится.               
               
                8.

                Осознаю: только край не зацепить, не стать на него во время прыжка! Понимаю, вижу: они-то ломкие, ненадёжные, сразу можно улететь вниз. А «низ» это всё! Это кирдык! По центру льдины надо держаться — и только там мне спасение! Сердце как мотылек об фонарь бьётся, красными клетками лейкоцитов и эритроцитов осознавая всю опасность задуманного.

Проходят первые секунды экстрима на голом страхе! «Ничего!» — Вроде плывёт мой корабль смирно: не раскалывается, не переворачивается, не скидывает. Значит не надо, раньше времени панику замешивать в мозгу. Значит, Бурея не взбрыкнула! Приняла матушка, мои шутки с ней, отчаянные «игрышки!».

Кручу головой, смотрю по сторонам, жду достойных размеров, кои причаливают ко мне с левой стороны! Мне помощницы — попутчицы, только с левосторонним движением! Но как опасны, другие, — наглые, беспардонные. Они прытко догоняют нас, слепыми существами таранят, со звоном сдирают прозрачную, хрупкую кожу ледяного стекла, ссыпая в воду крупные и мелкие фрагменты. Покачиваются… точно меня просят: «Ну, смельчак… давай пододвинься к краюшку… ножкой-ножкой… сапогом… попробуй меня оттолкни!?..» Но я искушению не поддаюсь. Мне только по центру спасение! Жду следующую, надежную, породистую.

Вот она, проходит баржой мимо меня, покачивается, завёт.  Быстро вскакиваю, повторяю тот же маневр. Всё классно, просто зашибись! Плывём! .. Ура!.. Душа ребеночком радуется!.. Чтобы взять полностью себя в руки, начинаю громко горланить революционные песни, холодным животом понимая; что опасность, невидимым, клыкастым зверем где-то за спиной прячется, летит, своего мига выжидает, ухмыляется, ждёт!..

С ужасом замечаю, что с правого крутого берега впереди, свисает в воду огромная ёлка-чудище. В неё втыкаются плывущие льдины, собираясь в плотную кучу. Бьются друг о дружку, создавая стихийный затор. Ясно: меня несёт туда! Страху подкидывает еще картинка от увиденного. У проплывающей рядом махины откалывается огромная глыба, пустив тёмно зелёную волну. «Бр-р-р!» — думаю: «А если бы я на ней был?» А где гарантия, что я сейчас не сплавляюсь на таком хрупком куске. Таращу глаза, душонка трусливо завыла: «Ма-на, ма-на, ха-на, ха-на» — предчувствуя полный крандец! «Да! В том заторе, в той каше, мне вариантов ноль!..».
               
                9.

                Быстро жду уже любую глыбу: перебрасываю вещи. Потом вспоминаю, что весла у меня под бортами внутри привязанные. Хватаю одно: начинаю лёжа на животе, лихорадочно отталкиваться им от плывущих рядом глыб. Лишь бы поменять курс движения. Мне только влево! Мне только к чистой воде! Она тёмно-зеленой змейкой проходит рядом с левым берегом. Полоски той ширина — метров 20. До неё еще далеко! Мне только туда — там лепота и покой, окончательное спасение!

Пластиковая лопасть гнётся. Боюсь сломать его. Суетливо — то ногой, то веслом, начинаю отталкивать свою гостью от других, что приближаются ко мне, дабы мой курс не вывел в тот затор. Стараюсь плыть только лёжа, держась крепко за борт лодки. Хотя понимаю: эта резина клееная, находится в таком же опасном положении, как и я. Пренеприятно лежать на острых выступах льда. Но ничего, всё надо терпеть, веря только в лучшее.

С божьей помощью, всё же удаётся уйти от опасного курса. Очередная попутчица причаливает к моему борту. Быстро рюкзаки вытаскиваю. Лодку подымаю, — бросаю! Она перелетает центр льдины и останавливается на её краю. С замиранием сердца смотрю, как расходятся мои корабли; на одном стою я — весь сжался, весь во власти безжалостной стихии, на другом — лодка.

Надо бросать рюкзаки. Один — чётко приземляется в лодке. Но льдины продолжают расходиться. В этом ступоре безысходности, мгновенно бросаю второй. Он приземляется на борт Омеги: не находит в себе силы перевалить к своему собрату, и падает обратно. Сделав полу кувырок  —  мягко валится на воду. Я на всю округу ору: «НЕ-Е-Т!» — и сам сайгаком прыгаю, на уходящее ледяное такси, и приземляюсь на край уходящей льдины.

Ноги ломают край хрупких стеклянных, звонких ледяных наростов. Со страшным звоном разлетаются, словно на пол упала полка с хрусталём, со стаканами. И я, с гримасой ужаса и отчаяния, в полёте бьюсь со всего маха грудью об край льда. Мешком отваливаюсь от него на соседнюю льдину, в падении, больно чувствуя головой, спиной, как ружьё, а больше, ствол гасит удар, падение.

Хорошо саданувшись головой, ухожу с ней под воду, под льдину, карябая стволом её пузо. Бьюсь больно макушкой об ледяное днище, на остатках воздуха, бешено ищу водяными глазами край громадины. Шумно, пробкой, вылетаю из Н2О, совершенно одуревший от происходящего! Заглотнув огромный кусок адреналина вместе с воздухом: издаю жуткие звуки голосом в виде — стона, мычание, сопение!
               
                10.
               
              Шок от холодной воды! Удар жуткий! Боль в голове, резкая — ниже груди. Стало трудно дышать! Полсекунды, и огоньком вспыхнули в битой башке, мысли: «Голову пробил... рёбра сломал?..» До последнего надеюсь, что дробовые патроны на груди, как крепкие бойцы, бронёй меня прикрыли, тем самым, смягчили болевые ощущения.

Ужас! Как мне мешает ружьё за спиной!  Ремнём — как оглоблю прижимает к спине.  Нет манёвра! Да и увесистый патронный бронник, тянет ко дну. Бешено кручу головой в поисках рюкзака. Он, полу затопленный плывёт недалеко, его чужая льдина уже подталкивает «скорей тонуть». Можно ещё рвануть! Но чуйка во все горло от страха горлопанит: «Не смей!!! — С этим грузом на ногах, и за спиной, твой путь будет в один конец!.. Не за понюх табаку, сгинешь в речной пучине!.. И родные не узнают где, потом искать!..». 

Как заведённый, в ужасе начинаю двигать конечностями, стремясь только к краю льдины. Хватаюсь пальцами за острые иглы прозрачного льда, щупаю голову на кровь: «Вроде нет!». Ноги с сапогами стали не мои! Там привязанные тяжёлые гири! Там  путейские тормозные колодки! Понимаю: они мне дарят бесплатный абонемент на вечное  посещение водного царства. От этих мыслей начинаю судорожно, на глубине болтать ногами, пытаясь скинуть обувку. Покачавшись на волнах, рюкзак медленно затирается льдинами, уходит на дно. Прощая дружище!
 
Плыву, качаюсь, ещё до конца не осознавая опасность происходящего. Закоченела голова на ветру, пальцы посинели, подурнели, застыли. Им больно держаться за ледяные иглы, сохраняя меня рядом с плывущим айсбергом, водного дикого царства. Я понимал: в этой стихии бултыхаясь, мне будет отмерено не много! Температурное её состояние, совсем не предназначено для добровольного купания. И если я, не приму в ближайшую минуту кардинальное решение по спасению себя, то это «СЕБЯ», будет уже носом собирать на дне камешки и траву, на потеху всей жаберной братии.               
               
                11.

                А между тем, трагедия на воде игралась по своим правилам: «Мне надо было выжить, а льдинам проплыть по своим маршрутам, совсем не обращая внимания на двуногое существо».

Неоднократные попытки закинуть правую ногу на льдину, с таким грузом и телесным неудобством от доспехов, не привели к нужному результату. В это время почувствовал телом беспардонный толчок, и грубое давление в спину. Резко повернул голову. «Ах, ты паскудина!» На меня наезжала, пытаясь поиграться моими костями  — очередная, слепая махина льда. Ей было до одного места, что я вишу на пальцах, что я уже закоченел, в жутко холодной воде, совершенно дошёл.

В очередной раз спас, меня и мою спину – полуавтомат. МЦ-21-12 приняла на себя силу давления глыбы. Я в один сек, смекнул ужас того что меня ждёт. Участь «отбивной» меня совсем не устраивала. Заторопился по окружности перемещаться, на застывших пальцах, на противоположную сторону дрейфующего льда. С радостью почувствовал, как один болотник покинул меня, уходя на дно, другой наоборот вцепился со страху, совсем не желая участи собрата.

В движении по ледяной воде, быстро перебрался к своей Омеге. Она молча, балдела на краю льдины.  Несколько раз пытался выбросить тело в прыжке из воды, чтобы ухватится рукой за борт лодки. Но силы уже были не те!

Осмотрелся. В каких-то двадцати метрах — уже чистая вода. Там мое спасение! Там редок лёд. Основной его ход справа. Синева чистой воды радует глаз и душу. Там уже должно быть мелко. Ну, слава тебе Господи! Еще бросок, и я буду на том берегу. Главное сейчас все правильно сделать. Главное чтобы с судорогой не познакомится, я больше всего их боюсь! Если обозначатся, то мне точненько будет 
 ...здец!!!   
               
                12.
               
           Надо срочно стаскивать лодчонку с глыбы: только бы не порвать её, не пробить! Ремнабора-то нет! Упираюсь грудью в лёд. Одной рукой за него держусь, другой начинаю двигать лодку. Пошла, родимая! Потихоньку переваливаю ее: она резко ложится на край, из него по инерции вываливается рюкзак и делает на воду — шлёп! В один глоток воздуха покинули меня испуг, а в ответ — прилетела злость на себя! «Да, что за ёлы-палы?.. Ещё последний рюкзак утопить не хватало?!..» — гневаясь, зло, с матами ругаю себя.

От лодки верёвку держу в руке. Рискованно отцепляюсь от льдины и кидаюсь бездумно за ним, пуская впереди себя живую волну, которая, ещё дальше гонит от меня рюкзак с добром. Он уже уходит под воду! Из всех сил лопачу воду руками, догоняю его, успеваю схватить — уже притопленного, продолжая непроизвольно извергать звуки от холода, от перенапряжения, от чудовищного стресса. В уме моля Бога, чтобы вёревка не оторвалась, слепая льдина лодку не продырявила, судорога не схватила…

Из последних сил заталкиваю, перекидываю его на дно резинки, и, обхватив борт рукой, начинаю грести рукой и ногами к берегу, успевая маневрировать между равнодушных белых попутчиков. Мне силы предает, тот желанный берег, к которому я так дерзко рвусь, воду конечностями спасительно бурою. Тело давно закоченело: поэтому гребу отчаянно, напористо, но с глубокой верой, что самое опасное уже позади. Скоро берег!!! Первый выдох облегчения, и радость на всю грудь и мордяху. Нет… так больше невмоготу!

Надо освободиться от добра, которое жутко мешает мне на этой рекордной дистанции. Корячась в ледяной воде, снимаю ружьё — бросаю его в лодку. С трудом расстёгиваю жилет с патронами — тоже в лодку. Какой кайф!.. Грудь распрямилась, вздохнула, ожила. Так свободно и легко стало! И гонимый этими открытиями душевной радости, погнал рождать движения, ускоряя ход своей «резинки» к спасительному берегу.

Вот и первый «чирк» ногой об дно! Пожалуй, это самый сладкий миг общения со стихией!  Я, сопя, пыхтя и мыча, весь задубевший, двигал свое закоченелое тело к спасительному берегу, на который, я совсем ещё недавно смотрел с жутким страхом, дымя сигаретой, перебирая варианты переправ. А сейчас, мчался туда, где была жизнь, где будет огонь, и тепло... тепло... тепло! А вот и спасительное дно долгожданной земли. Маневрируя среди застывших махин льда на берегу, выволакиваю лодку на камни.

Солнце ещё на крыше своей держится, щёки румяные мило дует, явно за меня радуется! Трудно срываю единственный болотник. Синюшные ноги-ледышки, как гусиные лапы, сами наперегонки погнали тело, и всё мое добро, к спасительным действам. Достаю спасённый рюкзак, несусь к лесу. Костёр! Костёр! Кострище только меня спасёт!.. Зубы, губы, челюсть от пережитого морозильника играют барабанные дроби на всю мощь, «остальное»  вообще без признаков жизни.   
               
                13.

               Потрошу рюкзак. Бросаю единственно спасённую плащ-накидку под застывшие ноги. Содержимое выворачиваю на землю. Не хочется верить, но берцы мне сделали «ТЮ-ТЮ!» Кожаные, 43 размера, уже, наверное, на дне дербанят между собой таймень со щукой. Ленок — ясное дело, отвоевал себе все мои донки, будет на них ловить пескарей! Замечательный мой котелок, проверенный и жарой и стужей 1947 года выпуска, настоящий армейский, наверное, налимы тиснули, в коряги уволокли.

Будут жарить на нём миногу жирную! Они же и затарились всей моей едой на 4 дня. Хариус примеряет мою любимую вязаную шапочку, а крупный налим, топор в свой тёмный каряжный затишок уволок. Но больше я расстраиваюсь за старый, проверенный спальник, за две плащ-накидки, так нужные сейчас. Думаю, Чебаки эти тряпки сейчас оборудует под своё спаньё, место для удобного размножения. Ну а всю разную мелочь растащили пескари. Интересно, а кому тот рюкзак достался, да ещё новый, с удобными широкими лямками?..

«Стоп воображению!..» — хватит самобичеванием заниматься! Надо дела важные творить, во имя  —  своего спасения! Быстро снимаю мокрую одёжку до «без трусов». Надеваю зимний бушлат чуть успевший намокнуть. Трясущими, закоченелыми пальцами еле-еле застёгиваю пуговицы. Натягиваю неудобные от него — ватники. На ноги все сухие носки! Радуюсь, что в спасшемся рюкзаке была бутылка водки и бензин. Трясущимися руками раскупориваю бутылёк, горлом жадно глотаю сорокоградусную жидкость. Всё, хватит «глыкать». Еды на закусон  —  «НОУ!»  Только две банки тушенки в боковых карманах рюкзачины схоронились.

Но это на потом! Подхожу к дереву, упираюсь в него двумя руками, начинаю быстро приседать. «Раз, два, пятнадцать, сорок пять, семьдесят!»  Сердце колотится, выскакивает, в голове давление, жизнь! Но я качаю и качаю кровь, чтобы насос — сердце, по всему телу погнало самую дорогую жидкость на земле. Чтобы согреться, чтобы жить, чтобы болячка, какая, не пристала сучка напоследок. Стоп! Стоп! Всё, дяденька! Вроде есть контакт… — сработало зажигание!  Заиграло тепло в конечностях, в мозгу. В носках по берегу и лесу понёсся в поисках дров, топляка сухого и валёжника. Мысль одна — развести кострище —  с дом! Надо отогреться и высушиться по скорому.
               
                14.
               
                Время поджимало по всем статьям. Здесь оставаться нельзя! Сироп в башке от мыслей — что творить на ногу?..  На две ноги  — имею один сапог! Радуется — левая! Ей больше повезло!

Набегал, насобирал, натаскал кучу сушняка. Бензином облил. Спички в дело — взрыв! Хлопок! Мгновенно ожил пожиратель моих дров. Костёр, бешенным, алым языком стал с треском, похрустыванием, шипением ужинать валежником, выделяя долгожданное тепло, свет, настроение. Быстро установил стойки рогатины. Развесил «мокрое»

Соорудив лежак, сразу падаю на эту «перину», уже очень приятно торкнутый градусами. «Водовка» она быстро сделала своё дело доброе! Размяк перед костром, расслабился, конечности на отогрев, выставив в упор. Лежу, смотрю на живую, местами белую, местами сине-зелёную воду, и не могу поверить, что «такое» возможно?!..

Радости, — полная грудь, штаны! Блаженствую, от того, что «СМОГ», что уже на этом берегу, что лодчонка выжила, что голова и грудь цела, что «ствол» не угробил. Какая благодать по телу разливается: от огненной жидкости, от доброго костра, от того, что не на дне мертвяком лежу, а чудненько валяюсь в обнимку со счастьем!..

Нутром чувствую: за день — эта первая минута полной расслабухи! Не надо бежать, нервничать, плыть в болотных сапогах, цепляться за лёд синими пальцами, боясь утонуть, сгинуть, преставиться.

Закуриваю! В голове каша от пережитого, от ещё предстоящего. Как здорово у костра себя держать, отогреваясь, собирая в кучу все растерянные на воде мысли и желания. «Товарищ!.. Время бздения — позади!» —  шипит, трещит кострище, добросовестно высушивая мои одёжки, конечности. Хочется уснуть, но это никак не можно!

Ну, что? Надо соорудить тёплую обувку на левую ногу. Из ватника, отрезаю одну штанину, делаю этакие «Чуни», из берёзовой коры делаю подошву, связываю тем, что есть под рукой. Сойдёт! Жить можно!

Глядя на шумное движение Буреи, оживляю мыслишки: «А сейчас, я был бы рад: если гуще, больше льда потянулось по реке, чтобы капитально заторило внизу... Дабы у моста, у лодочной станции, получилась конкретная пробочка, чтобы хода не было в верховье на моторах инспекторам, и таким как я, хитро мудрым хлопцам. Пусть денька три внизу постоят, хмурые небритые дяденьки — покурят, подождут, пока я волюшки здесь напьюсь, настреляюсь, нарыбачусь, налюблюсь…               
               
                15.

                Осмотрел свое ружьё: а ствольная деревянная коробка имеет-то несколько сильных царапин. Да, неприятный, обидный случай! Хорошо видно льдина коцала мою ружбайку! А оно терпело, защищая мою упёртую спинку, голову, жизнь. Да ладно — и это переживем! Пакетом наносил воды — залил костёр. Всё, надо торопиться вверх, туда, где спряталась от меня конечная моя цель: уютная на вид, тихая на поведение, рыбная бухта, под названием «Гнилая протока».

Солнце уже свалило за горизонт. Даже в суматохе и не увидел этого природного таинства. Не успел сказать, — прощай, самому яркому во вселенной божественному светилу. Жалко нового китайского фонарика, как и целую противогазную сумку донок. Всё на дне! Но есть минога в бутылке. Хорошая наживка. Буду глубоко думать: как ловить рыбу? Ладно, переживу утрату. Сколько их было, а сколько ещё будет?.. Главное сетка жива чужая, и насос на месте. Без еды не останусь. Патроны, кои в пачках были — утонули. При мне остались те, что на груди замерли.

Нагрузился, осмотрелся, и быстро пошёл по краю берега, на ходу привыкая к таким разным скороходам. Главное не стать в болотину! Шёл, спешил, гонимый одним желанием: успеть, до полного мрака, оборудовать табор, наносить дров и завалиться спать! Хотелось скорей уже проводить этот день и начать новый. Восстановиться и начать «арбайтен» в нормальном физическом и эмоциональном состоянии. Необходимо было, сном снять все внутренние психологические напряжения и приглушить чувства самоедства. Эти «утери» дело наживное, главное — не утоп сам!

Вот и тёмная, тихая, безо льда моя любимая бухта! Вижу, как из её угла поднялась стайка уток. Крылатые, — мне не до вас сейчас. Конечно, радуюсь этому, но я не зацикливаюсь на этом. У меня другие задачи. «Живите! Летайте! Сегодня ваш день, а не мой! А завтра всё поменяется местами» — спешу, приятно думаю, на берегу, быстро накачивая лодку. Она моя сегодняшняя радость и надежный друг! Пережила этот поход средь безжалостных льдин: не накололась, не продырявилась, не спустила! Весла в уключины, и я гребу на угол.

Любимая протока! Мой желанный, долгожданный РАЙ! Эдемов кусочек земли, где от шуги и льда прячется и кормится рыба, где спокойно время проводят утки всех мастей и окраса. Тихая гавань, любимое пристанище, для всего живого, меня.
               
                16.

                Долгожданный берег! Здороваюсь с табором, осматриваю, анализирую. Его когда-то давно, незнакомый любитель природы на таком правильном и удачном месте оборудовал. Навес цел! Под лежаком, тоненький рулон фольги. Спасибо тебе добрый человек, за такой подарок! Плёнка зиму не пережила: вся потрескалась, истрепалась, и не годится совсем для дела. Всё подтягиваю к месту стоянки, быстро развожу костёр. Надо оперативно таскать дрова: это самая главная задача сейчас!

Ночью может ударить до минус десять и боле. А одежка у меня так сказать: «Что есть, то и одену!» Не до выбора уже! И поэтому дрова моё спасение. «Развешь это дрова?.. Это порох!..» — сама по себе думает голова, рукам непрерывно давая команды: «Всё валить!» Мне не до выпендрёжу: всё сойдет, сгорит, согреет! Это работа надолго, эта работа до самого темна, до густых звёзд на небе.

Натыкаюсь в лесу на банку. Когда-то там лежала, до жути жирная китайская свиная тушёнка. Набираю воды и ставлю вывариться кипятком. Это будет мой котелок! Из крышки, надо сделать ложку. Но сегодня не иду за листиками брусничника — поздно! Сегодня вечер — без чая! Ем куском берёзовой коры разогретую тушёнку. Она в лесу, — вкуснятина несусветная, хоть и без хлеба! Ну что казать? — Как дикарь! Как кроманьонец!

Перед тем, как сделать навес-отражатель тепла от костра, успеваю до темноты, бросить в углу протоки три чучела уток. Лёд ночью может в палец стать, поэтому лодку вытаскиваю в кусты наверх.
               
                17.

                Невольно расслабляюсь, хочется побыстрей завалиться, упасть, потому, как конкретная усталость прессом к земле, лежанке давит, гнёт. Из всего что есть, и того что нашёл на берегу, ставлю донки. Миноги много! Рыбачь хоть неделю, хоть сам ешь! Сырой спиной чувствую, как похолодание, уже припёрлось хозяйкой , в этот глухой уголок земли. Всё гуще и сумрачней закрашивая наступающую ночь не радужными красками.

Вместо шапочки на голову из нательного офицерского белья кручу тюрбан-чалму. Сойдёт! Мне не до красоты, лишь бы голове комфорт поймать, когда мороз прижмёт. Пока суетился с лежаком и одёжкой, запел колокольчик. Я туда: «Ленок!» – вот славненько как! Голодный не буду! Я его в фольгу и в костерок сбоку. Пока возился со своей кормёжкой, опять радостная игра металла. Ещё ленок! И так, три рыбины, пусть и не большие. Выдолбил ножом в льдине схрон – холодильник. Положил туда удачный улов, закидал ледяшками.

С голодухи, и без соли хорошо рыбка пошла. Себе говорю: «Ну что, авантюрист, всё вроде выпрямляется, всё по душе покамест пляшется, идёт?.. Главное, не голодным ложусь спать! Теперь надо только ночь пережить!.. Небо всё контрастней и ярче искрится алмазами, значит, быть морозцу у меня в гостях.
               
                18.
               
                Нахлобучил всё на себя, что осталось. Обвязался, обкрутился. Снял болотник. На эту ногу надел отрезанную вторую штанину с ватника, завязался. Мягко лёг под свой навес, на настил из жердей. Насмотревшись звездного неба, намечтавшись, не раз прокрутив в голове пережитое — погрузился в сновидение. Под жар в лицо, под хладон в спину на всю катушку, понесся навстречу приключениям, уже в другой жизни, временном измерении. Ещё звенел колокольчик, но я уже храпом разрезал тишину совсем не тёплой ночи.

И мне совсем не хотелось туда идти: в темень, в холод! А потом будут сниться дурные сны. Кто-то злой, будет жарить мою ногу, пьяно гогоча, посмеиваясь. Дико упираюсь, я буду орать во всю глотку, страшно не соглашаясь с такой постановкой вопроса. Возможно, от собственного крика проснусь: в ужасе глазея на свою ногу в обмотке, туда, где уже больно, откуда — валит дым!

Проснулся! А из тряпичной «нахлобучки», прёт жуткий запах тлеющей ваты. Дырища, — чёрным, искрящимся глазом смотрит на меня, попыхивая противнючим дымком. Чувствую, как палево слегка жарит мою ногу. Вскакиваю — как угорелый! Несусь к воде. Опускаю свой горящий «унт» в воду. Да, вот, дуля по всей морде тебе дяденька — а не вода! Просыпайся скорей, горе-охотничек! В лесу, мороз давно в гостях!.. Какая вода?.. Протока вся во льду!

Со всей силы, пяткой бью по речному стеклу. Оно трескается: скорей «возгорание» в воду. «Эх ты чудик!.. Ещё поджариться, не хватало?» — недовольно психую, разглядывая такое обидное «поражение». Возвращаюсь к костру, начинаю все разматывать, сушить, бестолково драгоценное время проводить, тратить! А спать-то хоттца!  Надо сызнова вязать свой тряпочный «Скороход».

Так и прошла ночь в борьбе с холодом, глупыми возгораниями, в задымлённом полусонном дурмане. Выматывали частые подкидывания дров в огонь. Не давали расслабиться, летучие сверчки-фонарики. Они с треском вылетали из костра, норовя то и дело упасть на меня всего тряпочного, легко горючего, полусонного.

Утро. Глаза разул: зырь по сторонам. Ничего не поменялась на Бурее. Она, как и прежде, исправно свои воды с мощными белыми льдами в Амур несёт, всё с теми же стеклянными, хрустальными звуками, прям музыкой. А тихая мелководная протока, сказочно прозрачным ледком на меня смотрит, хоть коньки одевай, на пузе катайся. Вдалеке чучела, смирненько замерли пленённые крепким льдом.
               
                19.

                Небо ясное, весеннее, отдельными тёмными лапиками облаков себя для порядка украсила. Только со стороны Усть-Ургала, оно какое-то дымное, грязное, с предчувствием. Может тайга горит?.. Все равно — благодать, истинное счастье, моей любознательной молодости — любимое пристанище! 

Пока сонной головой и мозгами «туда-сюда», слышу знакомый звук в небе. Глаза к облакам! О-о! Селезень, — одинокий!  Или с бодуна, или с головой не друживший, пикирует прямо к моим чучелам. «Господи! Птичка... — очи разуй, внизу же крепенький совсем лёд! — Разобьёшься глупец, или «что-нибудь» важное себе отобьёшь!» — пытаюсь чумазо-чумной мордой лица усмехнуться.

Но у селезня видно гормон размножения зашкаливает, или зрение «минус восемь». Он стремительно пикирует с неба к моим вмерзшим в лёд резиновым «заманухам». Я стою с открытым ртом, наблюдаю за самоубийством бедной птички. Крякаш, со всей дури, бьётся грудью об кристально прозрачный лёд. Метра полтора на заднице, с растопыренными крылами, по инерции скользит по стеклу мимо чучел, и уже с диким криком, (видно всё ж, «кое-что» отбил) вновь, чуть ли не вертикально, взмывает в небо, домой... точно в больницу!  Жалко самца...  чужую сексуальную жизнь!               
               
                20.

                Так началась моя долгожданная жизнь на «Гнилой». Закружила счастьем, вся эта суета местного лесного значения, где главное, природного умиротворения — процесс! Битую утку на кусочки, и в свой ледяной холодильник прячу. Подальше от света и тепла.
         
Солнышко светит добро! Во все уголки лесной чащи пытается добраться, отогреть землицу глубоко, чтобы всё живое в тепле подержать, давая силы на будущее потомство. Отогреть корни у деревьев, чтобы сок побежал играть по стволам и веткам. Живительная сила сока листочки выпустит на свет. Так и поменяется весь цвет тайги. Заиграет лес, вся округа салатовыми, яркими зелеными красками. Яркая звезда спешит все подсушить, успокоить, подготовить к пробуждению, оживанию, рождению всего нового.               
               
Дождался когда растает лёд в тихой бухте. Стал ставить сеть. Дно протоки всё во льду. Понял: мучения мои только впереди. Кол не загнать! За что крепить сеть? Сетка чужая, словно живая, моих рук не слушается, цепляясь нитью — то за клапан, то за коряги на дне. В итоге запуталась, обессилила, сдалась. Да уже поздно было. Я сдался первый, израсходовав запас нервов. «Был бы напарник! С ним бы мы легко сладили, навострили пряменькую линию…» — про себя брюзжу, между мыслями, невольно вставляя солёные междометья, не выпуская изо рта сигареты.

Это для связки недовольных предложений матюкаюсь, потому как вымотала путанка меня в корень. «Всё, с меня достаточно… с меня хватит!..»  — брыкаюсь, чертыхаюсь, сдаюсь, бросая на чистине, какие-то четыре метра распутанной сетки. Возвращаю себя в табор, к делам, приключениям.   
   
                21.
               
            Пока мучился со снастью, пару раз высоко пролетел вертолёт. Погода радовала и настроение тоже. Время неумолимо продвинуло самые огромные стрелки часов во вселенной, — солнечные, медленно двигая кривые, тёмные тени по земле, по воде. Увы, ещё делая на один день короче мою жизнь.

Рад-радёшенек: славно проходит и второй день лесной жизни. Перед сном, опять тяжко таскаю издалека дрова. Но это не серьёзное топливо: оно горит быстро, без особого жару, без вдохновения.  Так, одно недоразумение, отговорка. Эх, был бы топор! Уж я бы славненькую, долгоиграющую нодью срубил, забацал.

«Мягкая постель» готова, ждёт постояльца. Напоследок, вяло жую жареную рыбу, кусок пережаренной, подгорелой утки. Допиваю чай из брусничного листа. Выхлёбывая остатки, желудок, с лёгкой грустинкой, мямлит:  «Эх, сахарку бы, пару кусочков!..». Вроде как сытым, умиротворённым заваливаюсь спать.

Чтобы вновь не быть атакованным летающими углями, на все ноги сверху намотал старую, потрёпанную плёнку. Вот и славно! Вокруг чудная холодная атмосфера, прелестного вида небо, с его переливающимися серебристыми вкраплениями.

Пару раз, в густом сумраке бесшумно пролетает чёрной бабочкой большая сова. Наступило времечко для ночных охотников. Повылазят, выползут, слетят с мест насидки; явно вокруг меня сонного будут бродить, ползать, летать, боясь костра,  «царя природы», в пропахших обмотках.

Костёр потрескивает, шипит, приятно греет. Меня это успокаивает. Ох, если бы не вставать, не подбрасывать дрова! Эти подъёмы очень выматывают морально, а больше — физически. Чувствую: лицо, наверное, цвета медного самовара: загрубело, почернело, покраснело от дневного палева с неба, от дымной копоти, от дровяной сажи, от отсутствия мыла (утоп весь комплект мыльно-рыльных принадлежностей).

Фокусирую взгляд на своих любимых созвездиях, мысленно посылаю им свой сердечный привет. Я их с самого маленького детства посылаю, в темень, в глухоту, с надеждой, что услышат когда-нибудь, поймут. В дрёме уже… еле улавливаю знакомую короткую песнь свиязя. Красивая утка, из угла протоки мне слышно прокричала, радостным звуком в правое ухо обозначилась. Вроде засыпаю, мозг шевелю: «У птичек нынче медовый месяц, пора дружбы и любви, размножения...». Вздыхаю, поворачиваюсь лицом к огню, вспоминаю: «Солнце и любовь — два, необъяснимых для  меня явления. Ни без того, ни без этого, не будет счастья земле и людям, не будет просто жизни, мысли, желания…».
               
                22.
               
                По очертаниям леса, по зыбкому свету в их макушках, понимаю: на дежурство заступила позолоченная запоздалая луна. Где-то за густой чащей, огрызком, яркой долькой спряталась, жёлтым светом сверху светит, но мне её не видно. Я уже сплю, посапываю; только слышу, как река бодрствует.  Плывут льды, — двигаются, осколками, сосульками, падающими в воду, в темноте не громко переговариваются, боятся разбудить меня, потревожить. У них, родных, билеты прокомпостированы до самого Амура. Только не каждой бело-голубой красавице улыбнётся счастье попасть в его объятья. По дороге рассыпятся в тонкое стекло, растают, чистейшей водой сольются, окончательно исчезнут, умрут. Всё что прожито, это уже — тлен, истлевшее мгновение, вдох и выдох.

Время летит, морозом давит, любимую протоку в кристаллы льда превращая. Сны недолго заставляют себя ждать. Вновь, кто-то как факелом в похудевшее тело тычет, безжалостно жгёт! От этого болевого удара в бок — просыпаюсь. О-о-о?! Опять знакомый запах горящей ваты. Крандец! Опять горю! Секундный огляд окружающей обстановки. Дырища в правом боку бушлата! Валит паскудный ватный дым.

Искорки тлеющего материала и ваты подмигивают мне, словно толдычат, кричат: «Эй, мужик… — терпи!.. Мы тебя чуточки только поджарим, тебе нисколечко не будет больно!» Опять дикарём несусь к берегу, расстегивая на ходу бушлат. Ужаснулся! Как надо было провалиться в сон, что не почувствовал ЧС? Через такой толстенный ватин прошёл огонь! Возвращаюсь назад к костру, хватаю дровину и со всего маха, бью ею по льду. А вот и вода! Быстро гашу все огни и задымления! И снова рваная ночь. Боже!  Как хочется спать...
               
                23.

                Утро! Костёр дрыхнет, еле покуривая седым дымком. Вокруг серебристая, застывшая изморозь. Постепенно птицы включают свои звонкие пластинки — будильнички! Вся бухта во льду, только мои четыре метра сетки ходуном ходят — танцуют, не дав ему сковать березовые поплавки! «Вот это да?!» — зарадовалась не выспавшаяся душа, воодушевилось полусонное тело!

Не жду, когда лёд растает. Ищу огромную толстенную жердину, и с силой колочу его. Со страхом проколоться, начинаю движения лодки вперёд, держа курс к сетке. Оббиваю вокруг нее всё прозрачное стекло. Сгребаю путанку замерзшими руками, кончики пальцев от этого больно, нетерпимо заходятся. Болтающиеся кусочки льдинок, будто новогодние игрушки переливаются на солнце перламутровым светом, издавая тонкую мелодию бьющегося хрусталя.

Вот это да! Из четырёх метров сетки, на меня смотрели четыре пары глаз. Большой и злобной щуки, двух ленков и одного сига. Сиг, всегда — мечта! Вот так удача! Надо срочно ставить сетку: «Но как?» И снова бродяги дух, шевелит мозгами, ищёт пути — решения! И уже через несколько минут радостно подсказывает: «Делай ТАК!»  Бегу  в лес, собираю, ломаю, ножом рублю двадцать, двух метровых палки, шестка. Втыкаю их в один ряд вдоль берега по краю, у самой воды. Получился частокол на все расстояние моей 25 метровой сетки.

Досконально чищу берег, от всех веток, палочек, сухой травы, фактически ползая на коленках по мокрому песку, чтобы не цеплялась сетка за всё это, когда потащу ее в воду. Распутываю путанку и цепляю её на шест, и так дальше, до самого конца. Теперь аккуратно снимаю сеть с них, и ложу на чистенький край берега. Хочу по берегу, по воде в своих чудных обмотках. Ничего, не сахарный, — не растаю!

Пока распутывал и на колья орудие лова садил, лёд весь и растаял. Щурюсь, гляжу в небо, улыбаюсь, мыслю: «Спасибо тебе солнышко за твои киловатты, за твою неслыханную мощь!» Уже чуть ли не в майке хожу, перемещаюсь, живу.
               
                24.
               
                Налетел ветерок весенний, гончий, заводной. Заколыхалась вода рябью по всей глади любимой бухты. Любо дорого глядеть! Удачно ставлю сеть, не забывая у Бога попросить помощи! Я знаю: я везде под его наблюдением, думаю даже и прикрытием! Ясно почувствую запах гари, его ветер к моему носу подтянул. «Значит, тайга всё ж полыхнула, и явно, в районе Усть-Ургала!» — пытаюсь глазом изучить задымлённые горизонты.

Опять высоко летает вертолёт. Пусть стрекочет: у него своих забот полно. Пока у костра возился, табушок крякв спикировал далеко в мой угол, где чучела колыхаются на воде. Я ружо на плечо, и шасть быстренько к тому месту. Ползком через бугорок, через валежник, а вот они все как на ладони. Но далековато от меня. Полным чоком рискну достать. Ищу глазом — селезня красавца. Хлоп выстрел, второй-следом! Но что это??? Левой руки ладонь чувствует: как-то не так повела себя деревянная ствольная коробка.

Утки в разлёт! Мне уже не до них! Это деревянная ствольная коробка лопнула! Заиграли, закрутились две половинки в руке. Ух, как противно, тошно стало. Настроение и позитив на день с грохотом падает вниз. Это уже точно полный нокаут!  Это всё та наглая, бессовестная льдина мне поранила ружьё!  «Отстрелялся батенька, — отбабахался!»   
               
                25.
               
              По Бурее, уже всё меньше и меньше тянется льда. Мордатая звезда отменно греет, с напряжением, явно увеличив тэнов мощность, отчего птички с ума сходят, в песнях и пропитание ищут, и жизни зачинают, и мечтают о густом, зелёном лете. Стаи уток периодически пролетают над протокой, в углу непременно садятся, будто знают, что я уже не опасный товарищ, не стрелок.

Иногда, где-то внизу, далёко-далеко, слышны ружейные выстрелы. Это мужики резвятся. Весенняя охота короткая, очень долгожданная.  Знакомый гул лодочного мотора. Значит, ход наверх открылся, значит «лафа» закончилась! Конец моему сладкому одиночеству! Выходит, это первые «казачки» идут на прорыв в верховье, к своим излюбленным местам осторожно крадутся, опытным глазом сканируя ещё опасные  дали.

Встаю, смотрю вниз по реке. Лодка казанка гудит, тянется вверх, и прямо в мою протоку (знаю, у многих это любимое место). Бинокль к глазам: в посудине двое! Здоровые, бывалые крепыши в выцветших, цвета песка — штормовках, с серьёзными лицами ведут свой баркас. Ну, эти явно не злые и «честные» инспектора.

Пора обозначаться! Лодка замедляет ход, мужики о чём-то говорят, думают. Выхожу на берег. У отважных человеков, нескрываемое удивление на губах, а в глазах — тем более: «Что-й-то за Чудо-Юдо в их райском саде поселилось?.. Вот оно медленно вылезло из худого леса?..» Перед ними стоял какой-то чумазый оборванец, ну точно Робинзон, с закопчённым лицом, в совершенно непонятном прогорелом одеянии, в разновидной, чудной обувке.
         
Ну что… контакт есть, — здороваемся! Мужики подымаются в мою «хижину». Осторожничают. Не могут сходу понять — данное явление? Мне таится нечего: все подробно рассказываю. И про переправу — на авось, и про  ночные возгорания, ружьё! Гости закуривают, крутят головами от удивления, внимательно разглядывают мой лежак, скудный скарб, и полное отсутствие продуктов и кухонной утвари.

На своём тихо переговариваются, пожимают плечами, с улыбками вздыхают, восклицают. Периодически, вслух удивлённо рассуждают: «Как умудрился человек, с таким грузом, переправиться по движущему льду через широкую речку?» В глазах их, свет фонариками вопросительно мигает: «Мол, это как-то нереально, даже чудненько!.. Явно «чел» краёв не замечает, граней опасных не видит!?.. Типа того, что сказать — «повезло», это ничего вообще не сказать!..».   
               
                26.
               
                Представляются сами. Шахтеры из Чегдомына. Всегда уважал и преклонялся перед этой братией, как и перед подводниками. Люди глубинные, всегда рядом со смертушкой ходят, работают, радуются жизни, непременно в Господа верят. Жизнь коих, всегда на грани!

Говорят честно: «Шли на протоку, но раз занято — пойдут выше!» Они знают всю реку. Им не страшен мороз, у них большая палатка – шатёр. Брезентовая, самодельная,  с разделкой и печкой.  У них дрова  бензопилой пилятся. Они не палятся от искр, они не мёрзнут от больших минусов.

Это основательный, правильный народ! Пока с одним говорил, другой встал и пошёл к лодке. Принёс банку-котелок, а нём — продуктов, а ещё вкусного хлебушка! А самое главное, какую-то хитрую иностранную ленту. Которой быстро склеил мне цевьё. Я с радостью принимаю подарки, благодарю.

Я уже не стрелок. Отдаю им часть патронов. Прощаясь, мужики правильно, в упор тыкнули мне: «Зря сетку на день оставляешь! – Инспекция заметит, как пить дать! – Эти вещи на ночь бросаются!» Пришлось рассказать им, каких мне сил стоило посадка её на воду. «Авось проскочу!..» — по обыкновению своему, думаю, надеюсь, верю. Пока слово за слово, вдруг уже низко протарахтел винтокрыл. Гости оповестили меня:  несчастная  тайга  уже три дня горит, от боли плачет…

Ну что, сказать? «Настоящие люди! Такие же мужики, таежники! Такие, не бросят, всегда придут на помощь!». Попрощался. Лодка скрылась за поворотом. Я снова один. Теперь одна задача, набить пузо вкуснятиной! Буду варить полное котелок ухи, настоящей, горячей, с запахом леса и костра, людского добросердечия. «Ух!..  На-е-м-ся-я-а!» 

А в это время, с  моей воды радостная весть! Вижу, как поплавки прыгают в воде, значит, белорыбица нашла в путанке себе остановку. Торопиться не буду, — вечерком проверю! Пусть больше попадёт, жаберками в ячеечки залезет!            

Пока валялся на лежаке, едой придавленный, добрыми мыслями успокоенный, слегка похрапывающий, похрюкивающий, вновь услышал налетающий на мое скромное убежище шум винтов. Глаза от непонятного, сразу в небо! А на меня несётся, низенько-низенько, громадина — коптер, и винтами, звуком, по ушам — бах! бах! бах!.. Глушит своим рёвом, железным любопытством. А столько ветра гонит сверху вниз, на тихую бухту, на землю, от чего вся прошлогодняя листва в движение пришла. В испуге оторвалась от земли, и, носится вихрем среди деревьев, залетая на меня, на лодку, на свою погибель — на слабый огнём кострище.
               
                27.

                На воде рябь, и волны в разбежку мчатся прочь. Секунда, другая, и вот ловлю взгляд летунов в шлемофонах. Они в кабинах тёпленьких, себя любимых — по небу на халявку возят туда-сюда. Из иллюминаторов салона грозно, настырно, рассматривают меня его важные персоны-пассажиры. Лица серьезные, каменные: как у судей, прокуроров, моего корпусного пожилого начальства морды.

Глазеют с неба на меня грешника, не устоявшего перед соблазнами. Встаю, машу им кулаком, психую:  «Это уже слишком?.. Вам что, других дел нет?.. Так низко, зачем шуметь, пугать живое всей округи?». Секунды… и железяка с шумом пронеслась, и скрылась из вида.
 
«Нет! Это всё не к добру!.. Что-то засвербело в одном месте!». Видно почувствовала «место», что жареным может вот-вот запахнуть. Пока в мыслях собирался, гадал, думал, что делать дальше, вновь услышал винтов противный звук. Этот железный птерозавр развернулся над тайгой и понесся опять в мою сторону, словно увидел диковинную стоянку первобытного человека. Опять, весь с интересом, с любопытством пронёсся над табором, с любопытными ликами в иллюминаторах.

Я не стал больше философским рассуждениям придаваться: «Кто прав, и что делать?»  Скоренько все вещи под настил, ружье в охапку, бинокль на шею, и ходу в угол протоки. Там есть толстая, кривая валёжина: там пока шпионом схоронюсь. Ясно было, что эта железная стрекоза не зря барражирует надо мной. Дураку понятно, что рация у ребят есть. Возможно ведут кого-то на лодчонке снизу ко мне, хитро-мудрому, первому в этих краях.

Бог знает, что на уме у любопытных, небесных гостей? Какие планы уже в действии? Жечь топливо почем зря нет резона. Ясно, что не одни летчики носятся по небу внутри этой железной птицы. Там есть конкретные гости — факт! Сеточка-то поплавками хорошо играет на чистенькой водице, и с небушка, из тёпленькой кабинки её «ОЧ и ОЧ» хорошо видно!

Улетели настырные!  Принимаю решение: «Сетка чужая! Не буду рисковать! Надо срочно возвращаться, мгновенно снимать ее, и больше днём не ставить!» Быстро двигаю конечностями к стоянке, по своим же следам, запаху. Чуть осталось, как опять зашумела железная стрекоза. «Бля-я… да сколько мож-ж-НО-О!» Вновь в мою сторону низко спешат! Стоп команда! Круго-о-м… давай задний ход!» — быстро считывает мозговой ЭВМ информацию с воздуха, выдавая правильные команды ногам.

Те, опять крутят градусы, и уже зайцем, скачут назад, к знакомой дровине, убежищу, укрытию. Вертолёт опять прогромыхал, ничего мне не сказав, не сбросив, не показав, всё больше и больше вгоняя меня в сомнения и волнения. Я валяюсь, жду развязки, медленно пожёвывая сухой стебелёк во рту, шмыгая сопливым носом. Она наступила быстро, без промедления уже! И совсем не так, как я мог её представить.
               
                28.

                Железная птица вновь вернулась, судорожно затряслась, остановилась. Зависла над моим убогим пристанищем, противно воя огромными винтами, издавая жуткий свист и мощные завихрения  воздуха. Я не отрываясь, заворожено смотрел на этого, железного оранжево-синего красавца. Он воистину был таким! Мощь, сила, тяга, напор! Не хватает только, для полной острастки — пару пушек по периметру и пулеметов пяток! Тогда б, я точно как крот зарылся в песок. А так, просто загляденье, из-под валёжника не моргая заворожено таращить зенки, на работающую в воздухе железную махину!

Открылась дверь, полетела вниз лестница — верёвка. По ней стал спускаться смелый посланник с неба. Мужик спрыгивает на землю. Быстро проходит по берегу, постоянно крутит головой по сторонам. Обследует мое обжитое скудное, небогатое место. Интересно: а что ищет дядя с неба? Не меня ж, в пожухшей траве, под корнями и корягами? Проходит мимо моей лодки. Она ему не нужна. Явно, ищется что-то другое. Пока поисковик носится по моему табору, вертолёт натужено и настырно висел над землёй. Ничего не взяв и не найдя желанного, искатель машет рукой пилоту. Большая машина вновь забирает его, и переносит к месту расположения моей «чужой» сетки.

Человек с неба наклоняется, держась одной рукой за лестницу. Сдергивает колья, тащит на себя сеть, и сноровисто лезет вверх по лестнице. Мне хорошо видно, что там болтается белорыбица, — моя свежая вкуснятина, блистая на свету серебром: «У-у-у! — Ы-ы-ы!..» — Завыл во мне первобытный человек. От которого убежала еда, — на которую у него были свои виды, которую он мечтал к семейному столу привезти. Увы! Один-ноль, не в мою пользу!.. «Не подавитесь только ребятушки рыбными косточками!» — смачно плююсь в прошлогоднюю траву, буркнув в животе желудочным соком.

                29.

              Вот и закончилась законная операция с воздуха, по захвату добра у браконьера! Секунда, ещё пару, и чужая сетка умчится по воздуху к другому хозяину. Летающий жук сотрясаясь, накренился носом, движком протарахтел, винтами просвистев: «Чао-чао… спрятавшийся дяденька, хитрой удачи ловец!» — и деловито помчался стрекозой по небу, в сторону горящей тайги, оставляя кучу «несъедобного» в моей душе.

«Ну, что-о, дядя!?.. Всё поделом!.. Мужики предупреждали!.. Советовали!.. Не внял советам опытных людей, настоящих специалистов тайги» — запечалилась, загрустила ранимая натура. «Теперь соси лапку... грузи коренья, корешки!»

Летуны теперь — с прибытком, с галочкой в журнале, выполненных добрых дел! Злостный браконьер, хоть так, — но наказан, с воздуха уроком предупреждён! Вроде всё просчитал, а вот никогда бы не подумал, что с неба таким путём могут нахлобучить по-полной.

Техника: она в умных руках, при здоровой шее и зорких глазах — вещь многогранная и неожиданная на возможности. От этих неприятных событий, вдрыск испортилось настроение. Так и провалялся до самого вечера. Паскудные мысли буравили мозг. Своё утопил — это ерунда! А здесь, слово давал, сетёху вернуть в срок.
               
                30.

                В последнюю ночь, мороз не пришёл на свидание со мной. Заговорил сверху снег. Небольшими хлопьями, посыпался, повалил. Мягко, с грустью, западал на мою протоку, на дрова, на одинокого человека, на его тент, скудные вещи. Звезды спрятались, за тёмными сырыми снежными тучами. Беспокойная ночь, рваные сновидения. Тепло и холод вперемешку приблизили для меня утро.

Здравствуй новый день! Прочь негативные мысли! Жизнь продолжается!.. Сегодня плыву домой. Надо испытать ружьё, на прочность — чуда ленту.  Стреляю по пролетающим уткам. И вправду — крепкая вещь! Дома ждут только рыбу, а рыбы-то, и нет! Пока донками порыбачу с лодки. Миноги ещё много, куда спешить?

Вновь рокот моторной лодки. Заранее выхожу на косу. Извиняйте хлопцы, — место занято! Мотор натужено тянет двоих в верховье реки. Машу рукой! Счастливого пути мужики! Мне не сразу, — но отвечают. У рулевого, чёрная, вроде кроличья шапка на ветру  спаниэлевыми ушами  хлопает. Во рту курево. Взгляд местный: равнодушно-отрешенный, внутри вдумчивый, добрый. Ясно: их выше тянет «Вихрь».

Рыбалка — не очень! Возвращаюсь к табору, выбрасываю донки из лодки. Кидаю одну, она резко дёргается назад! И сразу в уши бьёт неприятный звук! Самый страшный для резиновый лодок. Резкое шипение спускающего баллона. «Ах ты, сучий потрох!» — дико кричу, падая на дно лодки. Это большой крючок, проткнув баллон, сейчас меня делает негодующим зверем! «О-о! Ужас!.. Что я натворил!.. Всё-ё!.. Пипецка!.. Вот чепланин, вот бестолковый пацак!..» — громко ругаю себя, пытаясь мгновенно разобраться в ситуации.

«Не утоп… не подгорел… мощными глыбами льда не пробил… а тут… такая дикая глупость, безалаберная оплошность!?..»  — завыла натура, — извлекая острый крючок из распоротой, приличной резиновой ранки. «Ну ты и «Васёк» не просчитал ситуацию с крючками, вольно болтающимися — врагами любых надувастиков!?» — продолжаю  сердечно возмущаться, теряя последние остатки вдохновения. «Вот и приплыли!.. Ну, хоть вой!»

Пока над Омегой недовольно чертыхался, быстро сдулось его резиновое тельце. Дыра на самом стыке дна и баллона. Спасение то, что второй (носовой) надувной отсек цел. С осторожностью, сильней накачиваю его, чтобы он устойчиво скользил по воде. Не хочется верить в перспективу — пёхом переть по тайге до самого моста.
               
                31.

                Делаю из сухих палок, плотик — настил, кладу на палубу заднего раненого отсека. На него ставлю насос, который прикручиваю к клапану. Придётся теперь ногой все километры работать, отчаянно давить резиновую лягушку.  Собрал остатки вещей. Всё «лишнее» в плёнку, и под настил. Другим пригодится.

Ну, всё! Костёр залит. На дорожку посидим, покурим, многое вспомним, взгрустнём, но никогда не пожалеем!  Прощай моя живая вода, моя любимая протока. Тихая бухта — хранительница моих приключений, и милых сердцу воспоминаний. Может, когда-то вернусь сюда.

А пока, ровно и правильно укладываюсь. Всё в нос, себя тем более! Качаю быстро задний отсек: быстро, в темпе, чтобы поступало воздуха больше чем выходит. Стоп! Достаточно. Сажусь, быстро отчаливаю. Неприятно на душе, от такого вида на воде! Но плыть надо! Вытягиваю себя на течении, теперь по нему совсем редкие льды мирно плывут, покачиваются, словно отдыхают, на солнышке нежатся. Это последнее уже… буйной стихии — приятная законцовка.

Подхватила меня быстрая вода, в струю главную направила. Я ходко гребу, ногой в этом же темпе лягушку мну. Головой кручу, округой любуюсь. С детства люблю безумно воду. Я вырос рядом с ней, на его чистых заводях. Деревенское солнце в детстве всходило из-за озера, и ложилось спать, закатываясь самым ярким на свете глазом за тёмные, щербатые гребни, хвойного леса. Я думаю, у меня с ней любовь обоюдная, навсегда, до самого последнего вздоха, зыбкого краюшка, после чего уже нет ничего.

Глубоко дышу, лёгкими понимая, что посредине реки воздух особый, совсем не такой как в лесу.  Дыхание ловит мириады мелких, живительных капелек озона… он влетают от встречного ветра и мощных гребков. Некогда красотами и радостями себя кормить, мне без продыху надо давить лягушку – насос, вёслами махать, работать. Движения требует пробитый баллон. Боязнь прошла, вроде всё терпимо, сойдёт. От такого работы ногой, уже пот прёт ручьем, да ещё с неба настойчиво стало поджаривать.

Мимо иногда рассекают водную гладь моторки.  Любопытными мордами их хозяев, на встречном ветру мою «аварию» изучают, руками машут, взглядом провожают, ржут, лыбятся, говорят.

Редкие льдинки, коих теперь никто не боится, не пугается, на ходу постепенно тают, уменьшаются, исчезают. Силы слабеют. Только сделаю перерыв, чтобы отдышаться, как задний отсек уже как мочалка бьётся по волнам. Мне не до красот! Мне не до философских размышлений! Я своего уже наплавался, больше нет желания барахтаться в ледяной воде. 
               
                32.

                Время для одних летит стрелой, для других тянется черепахой.  Вот и родной деревянный мост. Прохожу его, вижу: быки  хорошо льдом побиты, помяты, исковерканы. Но мост устоял! Слава легендарной 37 ОЖДБР, коя в 1975 году в дно его намертво вогнало.

Последние метры на воде. Вижу в условленной точке, грузовая машина стоит, ждёт. А вот и мой окончательный берег, остановка. Тяжело вытаскиваю себя из лодки. Ноги трясутся. Выпрямляю с болью спину, избавляясь от напряжения, от накопившейся многодневной усталости, монотонной работы вёслами. Одежда вся мокрая, потная, сам истекаю водой.

Вот это работёнка была, давно я так не пахал! Благодарю солдата, за то, что в срок на месте появился. Боец быстро помогает в делах сбора, любознательно расспрашивая, в желании понять: что должно случится с человеком  на природе, чтобы иметь такую лодку, такую обувку, такой вид? 

Из последних сил вползаю в ЗИЛок. За спиной любимая река, а впереди любимая дорога домой. Нас там ждут! На воздухе — третье мая, и тёплая солнечная погода, а в сознании — лёгкая грусть! 

Спасибо за всё тебе любимая протока. Моя душа навсегда заякорилась на твоих берегах красавица БУРЕЯ! Благодарность моя тебе и поклон, что не поглотила — а ведь могла! Спасибо, что едой обеспечила — а ведь могла пустой прикинуться. Благодарю, что дровами обеспечила, не дав замёрзнуть. Всегда буду любить тебя всякую. Бог знает, может когда-нибудь вернусь в твои объятия... Вспомнишь ли меня?.. Примешь ли… как раньше принимала?.. Ловлю себя на мысли: вновь воспаляю душу особой грустью, невольно думая уже о следующей вылазке. 
               
                33.
   
            Потом уже узнал, что на том винтокрылом красавце по небу носилась комиссия. Представитель районного комитета партии, сотрудники всяких инспекции, милиции, и корреспондент районной газеты «Рабочее слово». Люди мониторили ледовую обстановку и лесные пожары, кои полыхали в нескольких местах Верхнебуреинского района. За одно, — пресекали деятельность разного рода «раздражителей», нарушающих нормативные правила поведения в лесу и на воде.

Много лет прошло с того золотого времени… больше 30 годков. Время безжалостно мчится вперёд, даже не успеваем правильно оценить его. Мы за ним несёмся вприпрыжку, меняясь в формах тела, во взглядах на эпохальные события, на свои поступки сейчас, и дела других, в — прошлом. У многих, юношеская максималистская категоричность плавно перетекает в мудрую снисходительность, и правильный здоровый пофигизм. У других наоборот: душа кувыркается, и от негодования идёт в разнос. И всё от повсеместной несправедливости и людского равнодушия, — поглядывая на то, что сейчас творят с нашей драгоценной природой, лесом, реками, землёй…

           Возможно уже не «Рысак».  — Возможно... Голова не смоль чёрная, как была когда-то раньше. Теперь густо седым пеплом побита, с залысинами, хоть спички зажигай... Многое не помню, что месяц назад было, а вот некоторые отрезки из той прошлой жизни, чётко помнятся, до сих пор в сознании живут, душу греют...
           Вот и это опасное приключение выразительно и правдиво отпечаталось в матрице памяти. Бережно хранится в особой папке моих бесценных воспоминаний.

           Мои воспоминания — моё БОГАТСТВО!      
      
            
                Август 2019  – апрель 2021г.