Клятый

Детство.

Упрямым я был всегда.
Не только, сколько себя помню, но и то, что не помню.
Мать рассказывала, что когда мне было года четыре, я на пустыре около двора, вместе со своим другом-ровесником решили посадить огород. Все садили цветочки около квартир нашего полутораэтажного дома, а мы решили отдельно.
Что мы там садили, я не знаю, поскольку саму историю помню очень туманно.
И вот как-то, с какой-то утерянной временем целью, по этому пустырю решил проехать трактор.
Сначала мы с Вовкой (так звали моего друга- ровесника) орали, чтобы он не ехал к нашему огороду.
Но он поехал.
И тогда я бросился к нему ну гусеницу. Ни кто из наблюдавших картину соседей и крикнуть ничего не успел. Онемели.
Трактор успел остановиться, и как рассказывала моя мама, тракторист вылез из кабины совершенно белый и ушёл, оставив трактор. На пару дней оставил.
Потом его, трактор забрали, оставив наш огород в покое.
Когда мне было пять, это я уже помню, я из спила коры, сделал себе кораблик. Мы всегда летом пускали кораблики по дождевым ручьям. Кораблик получился, что надо и обгонял кораблики остальных соседских ребят. А на следующий день, Юрка Никифоров, бывший на семь лет старше, сделал из моего кораблика ракетку для пинг-понга.
Я, увидев свой обрезанный кораблик, ударил Юркину ногу своей.
Юрка поднял меня за рубашку, «за шкирку» и замахнулся. Он хотел напугать. Но вися на его руке, я старался достать до него ногой или рукой и ударить.
— Какой клятый! — сказал Юрка.
Потом, когда я был в пятом классе, а Вовка в шестом, мы на моём дне рождения выпили бутылку сидра, и на радостях пошли, вынули из земли школьную ограду, перегородив ей дорогу.
На следующий день в кабинете директора меня ждал милиционер. Требовали признания, показывая признание Вовки.
Вы думаете, что я признался. Нет.
Моего отчима всё равно, вместе с вовкиным папашей заставили ремонтировать забор и Вовка мне сказал, что он признался. Но я не признался даже тогда.
Клятым называли меня соседи.
Вообще-то я был добрым и почти хорошим. Но упрямство зашкаливало.

Ханхазы.

1973 год. Ранняя весна. ЮГВ. Я сержант, командир отделения связи во взводе разведки артиллеристской батареи.
Нас, батарею, на две недели отправили охранять склады боеприпасов в Ханхазы.
Мы воспринимали эту охрану, как отпуск. Наш лагерь караула в лесу. Пушки никому чистить не надо. Строевой нет. Физо нет. Дежурств по части, нет. Просто караул.
Караул – это день отдыха, а день два часа караула, два бодрствования, и два сна. И так четыре раза.
А мне вообще хорошо. Я в караул часовым не хожу. Я разводящий. Отвёл смену и отдыхай, через два часа отвёл и отдыхай и так весь день. И поспать можно, а на следующий день вообще выходной. Бильярд в офицерской и два часа политзанятий, которые комвзвода нужны, так же как и нам.
Но проходят две недели, а смены нет. Нам то что? Но атмосфера необычная. Да и продукты кончаются. А выход никому не разрешён.
Прошла ещё неделя. Офицеры нам ничего не рассказывают, но из еды только перловка с комбижиром.
Подходит ко мне командир отделения гаубицы, Серёга Ткачук.
— Командор! — Командор моё прозвище. Тут я хочу рассказать, как оно появилось.
Я прибыл из учебки в батарею. Прибыл перед отбоем в комнату, в зал, где койки. В батарее около пятидесяти человек. Все койки рядом.
Я зашёл и спрашиваю:
— А где здесь отделение связи?
— А ты кто? — Спрашивает меня старший сержант, протянувший ноги к буржуйке.
— Командир отделения связи.
— Фёдоров! — крикнул старший сержант.
— Чего тебе?
— К тебе командор пришёл.
Так прозвище, ставшее потом позывным, и появилось.
— Командор! Может сходим на охоту?
Серёга Ткачук на гражданке промысловый охотник.
— Ну, пошли. А когда?
— А сейчас.
10 утра. «Политзанятия» кончились. День у нас свободный. До обеда, который в 15.00, туча времени.
— Ладно. У меня всего патрон.
Патроны можно сэкономить на стрельбах. Раз в квартал нас везут стрелять из АКМ и РПГ7
Дают десять патронов АКМ. Стащить патрон можно только при зарядке магазина.
Нужно тремя очередями положить три грудные мишени на 300 метров. Две больших и одну маленькую. Очередь минимум два выстрела.
Осталось три-четыре патрона – отличная стрельба. 1-2, хорошо. Истратил всё, но мишени поразил, удовлетворительно. Не сумел, на следующий день и не только строевая плюс два часа. Чтоб глаза проморгать и служба мёдом не казалась.
300 метров, для АКМ, это в упор. На километр, не просто. Но на километр РПГ7. Каюсь, за всю службу из РПГ7 не попал ни разу. Но из своего АКМ-4139, стрелял на отлично и патрон умыкал.
Это считалось преступлением, но главное, чтобы не нашли.
— И у меня пара. Нам хватит. — Сказал Серёга.
Пошли. Вылезли, раздвинув не плотную колючку за туалетом. Вокруг лес.
Идём. Я хожу по лесу тихо, но Серёга вообще неслышно. Он руководит охотой.
Ушли далеко.
Впереди, в метрах семидесяти, среди листвы возникает силуэт лани.
Серёга прицеливается… Выстрел, но лань побежала.
— Ранена.
Бегу за Серёгой.
Метров через триста, лань сидит.
Серёга прекращает её мучения.
Палка, верёвки, несём.
Я, собственно, для этого и был нужен. Нести лань самому, а ушли мы километра на три, неудобно и вся форма будет в крови.
Лань принесли сразу на кухню. Там уже было всё договорено. Там с неё сняли шкуру, порезали на не опознаваемые куски. Вечером была перловка с мясом.
А утром меня вызвал комбат и прикомандированный к нам, комвзвода второй батареи дивизиона. Но все наши офицеры в комнате.
— Младший сержант Ткачук уже дал показания. Зачем вы организовали охоту. — задаёт вопрос прикомандированный. Рассчитывает, что я скажу о том что мяса не было. Ага, сейчас.
— Какую охоту?
— Ты нас за дураков считаешь? Мясо откуда? Ткачук признался!
— Я не знаю, откуда мясо. А в чём признался Ткачук?
— В том, что вы вчера были на охоте. К нам егерь мадьярский приехал. Признаешься, два года дизбата за самоволку. Не признаешься, судить будут мадьяры. Это лет десять. Тут у них заповедник.
— Я не могу отвечать за Ткачука. Я не знаю, где он был, но я никуда из караула не отлучался.
Это прикомандированный за столом, а мой комвзвода, Дождёв, сбоку. Наблюдает сука и улыбается глядя как у меня начинают дрожать колени.
— Завтра передадим тебя в комендатуру — говорит прикомандированный. — А пока под арест. Какой же ты клятый? — вновь услышал я знакомое слово.
Настоящей губы в карауле нет. Меня отправляют в комнату отдыха караула. Помощнику начальника караула сообщают, что выходить мне запрещено.
Ну и хрен с ним. Укладываюсь спать.
Обед приносят. Перловка с большим, большим чем порция, куском мяса. Подбадривают.
Ночью в караулку буквально заскакивает Дождёв.
— Командор! Связь по рации. С дивизионом. Быстро.
По ходу узнаю. Что амнистированные путчисты 1956 года, частично взялись за старое. Вырезали караул в Дунафельдваре. А у нас исчезла телефонная связь.
Достаю рацию. Настраиваюсь на частоту дивизиона. Связи нет. Далеко.
— Любич!— Любич связист моего отделения. Ловкий лёгкий парень. — Бегушку на это дерево!
Бегушка – это антенна бегущей волны.
— Не полезу на дерево. Оно выше валов, а там стреляют.
— Я сейчас сам тебя пристрелю.
— Не полезу.
Но связь нужна вчера. Нас тут 50 человек. Некогда расстреливать Любича.
— Рубашко! — Рубашко салага. Он из Вологды. — Садись и слушай — Вызавай «ромашку». Как ответит, кричи мне.
Любичу объяснять было не нужно. Но я ещё не решил, что с ним делать. Стрелять не буду, но сгною.
Полез на дерево.
Бросаю антенну в одном направлении. Рубашко молчит. Бросаю в другом. Молчит салага.
Просвистело мимо пару пуль.
Страха нет. Злюсь страшно.
Наконец нашёл положение.
Есть связь!
Спрыгиваю и к рации.
— Нападение на караул. Нападение на караул. Командор.
— Слышу тебя Командор. Нападение на караул. Принял Громобой.
Через два часа у нас два бронетранспортёра с профи. Мы ведь хоть и солдаты, но артиллеристы.
Караулы усилили. Ткачук на посту.
Утром напряжение спало.
Развод. Старый караул вернулся, новый заступил.
Сегодня едем в свой Кечкемет.
Комбат идёт перед караулом и вдруг…
— Рядовой Лыган! Три шага вперёд.
Лыган делает вперёд три шага и мы видим сзади на его шинели, районе сердца, две дырки — пулевые отверстия. На шинели хорошо видно.
— Кру-гом!— командует комбат.
Там же, но спереди на шинели у Лыгана те же дырки.
— А ну сними шинель!
Лыган снимает шинель, на гимнастёрке дырок нет.
— Так — говорит комбат. — Честно рассказываешь, как это получилось, я тебе, на радостях, всё прощу. Нет, пеняй на себя.
— Ноги у меня на сырость крутят. Я на вышке, когда устал стоять, шинель на плечики и гвоздик повесил и автомат сверху. А сам сел снизу.
Все мы понимаем, что этот парень спал. Спал себе во спасение. Но строя уже нет. Так искренне и спокойно он это сказал. Мы все, в том числе и комбат, покатились со смеху.
Дрожащим от смеха голосом, комбат спрашивает:
— А плечики, где взял?
— Под шинелью были.
Новый взрыв хохота. Проросли они под шинелью что ли?
— Вольно — Говорит комбат. — Шагом арш на завтрак.
На завтрак я опять получаю намного больший кусок мяса, чем соседи по столу. Но, ни кто не завидует. Серёга Ткачук тоже ни в чём не признался. И повара сказали, что не знают откуда мясо. Но раз есть, они его и приготовили.
А о нашей охоте, кроме нас самих, до сегодняшнего дня так ни кто и не вспоминал.