Глава 4. Фанни знакомство со Схимником

Схимник поправлялся довольно быстро, и вскоре после тех неприятных событий, свидетельницей которых была Фанни, уже мог самостоятельно передвигаться. Но, некоторое время, она всё ещё была его сиделкой. И на себе почувствовала, какой пристальный  взгляд может быть у этого странного, не знакомого ей человека.
Внешне, Схимник был похож на мужичка-крестьянина... С мозолистыми красными руками, со взглядом человека, прошедшего Крым и Рим, но не сломленного, и где-то даже весёлого.  При этом, страшно независимого. И такого, который обо всём думает неожиданно и непредвзято, и чьи глаза горят, как уголья, всегда с интересом к жизни и миру вокруг.
Он внимательно наблюдал даже за тем, как она ставит и включает электрочайник, как размешивает чай маленькой золотистой ложечкой - и как подаёт этот чай. В полупустой комнате, она чувствовала себя при этом взгляде - как на сцене, при свете нескольких софитов, направленных на неё. Этот взгляд таких внимательных глаз заставлял Фанни не просто заваривать чай, а  священнодействовать: ей приходилось отдавать себе отчёт в каждом движении, будто она танцевала странный танец - или же, проводила чайную церемонию.
     Неназываемый дал ей чёткое распоряжение, чтобы она, когда Схимник пойдёт на поправку, как можно чаще заходила к больному: это был её подопечный.
 «Это - важно. У тебя с ним уже есть незримый контакт. Постарайся поговорить с ним по душам. Человек этот - сложный; станет ли он нашим - или, выберет другой путь, во многом зависит от того, понравимся ли мы ему. Он многое пережил, и от тебя зависит, быстро ли он восстановится. Медики убрали с него метку теней: те его тоже выследили - и зашли далеко. Ему пришлось пройти точно такую же процедуру, как и тебе. Только, ещё более глубокую. Тени тоже не ошибаются, возжелав его уничтожения. Он никогда не будет им подвластен. Но, не факт, что он захочет остаться здесь».

   Он всегда молчал... Только, наблюдал за нею.
- Фанни, где я? – вот были первые его слова. Он... уже как-то услышал её имя, узнал его? Когда же?
- Фанни, эта комната... Так не похожа на больничные покои. Как и вы - на санитарку.
    - Вы теперь среди друзей. А это место… Мы называем его просто: «дом». Таких «домов» в Питере несколько. И здесь живут только такие люди, которые созвучны нашей общине. Можно сказать, творческие, интеллигентные. Можно – беззащитные. Некоторая неформальная организация даёт им защиту и учит защищаться и спасать других… Если их можно спасти.
  - Я ничего и никогда не слышал об этой организации.
  - И не услышите. Она вне религии, общественных движений, определений и границ. Её как бы и нет вовсе. Официально.
  - У этой организации есть название?
  - Названия у неё тоже нет. И потому…её нельзя вычислить и разрушить. И у нас, у многих, давно уже нет тех имён, что значились в первом паспорте.
  - И… Чего вы хотите?
  - Я не знаю. Я сама только недавно попала сюда.
  - Ну да. Вы же… Так молоды.
  - Я старше вас.
  - Мне шестьдесят два.
  - Мне – сто семнадцать.
  - Не шутите так, Фанни. Отнимите сейчас же от этой цифры сто. А то, вдруг, я поверю?
  - А я и не шучу, - твердо ответила она.
  Схимник внимательно посмотрел в глубину её зрачков.
  - Расскажите о себе... Так, что-нибудь.
  И тут она поняла, что, в свою очередь, оказалась на месте Михаэля. Который... тоже пытался ей хоть что-нибудь о себе рассказать... О чём же ей поведать?
   - О себе? – переспросила Фанни, на мгновение отведя взгляд.
  Потом, снова всматриваясь в глубину глаз собеседника, она вдруг, совсем неожиданно,  провалилась в воспоминания. Отчётливо увидала себя в комнате, в которой жила со своим первым мужем, в компании пришедших к ним гостей…
  Где-то там, на далёком юге. А теперь, будто и на другом краю Вселенной… И куда она ни за что не хотела бы вернуться.

                *  *  *
Там, на маленькой кухне их общежития, в котором они жили в тесной комнатёнке, с двумя довольно взрослыми детьми, вечно толпились и «тусовались» какие-нибудь люди. Одни из них были – так, вообще быдло; они вечно дрались, били друг другу морды, воровали мясо из кастрюль. Работая уборщиками или сантехниками в том же вузе... Таких было, к счастью, не очень много: большинство составляли преподаватели, библиотекари и научные работники. Но, дворники, вахтеры и охранники были гораздо заметнее, да их становилось здесь всё больше и больше.
 Пребывая на общей кухне, интеллигенты всегда старались кого-нибудь здесь из себя изобразить: ценителей искусства, православных христиан, великих эзотериков, поэтов, музыкантов… На кухне это смотрелось довольно-таки смешно.
 А молодёжь, в том числе, студенты, часто приходили в гости к её старшему сыну, поскольку жили они совсем рядом с институтом. При этом, «религиозно ушибленные» или просто «православные», каковыми молодые люди себя нарекали, легко совмещали свой «духовный поиск» со слушанием «Гражданской обороны». Или - курением конопли. Одни пели под гитару странные песни, навроде «Марихуана моя» или «Да будет свет, сказал шахтёр – и не вернулся из забоя», совмещая их  с рассуждениями о русском космизме и русских ведах. Другие - тусовались с портретом Че Гевары на майках и ратовали за новый бунт низов. А третьи чередовали свои «жизненные» философские размышления  о необходимости всемирного либерализма - с рассказами о собственных зарубежных  поездках, в основном - в Израиль или Египет… «Не поехали мы на эти пирамиды: чего там смотреть? А в отеле мы так нажрались! И валялись потом на пляжике! В волне прибоя...» Кто-то из этой «золотой молодёжи» побывал даже в Лувре... И заключил, что и там смотреть нечего: «Срамота одна, все на картинах - голые; одета была только Мона Лиза, и та - какая-то старая уже».
   Фанни никогда не понимала этакого коктейля из христианства, ограниченного только лишь чтением молитв перед принятием пищи и намеренно показательными походами в храм - вкупе с одновременным слушанием рока, «Нирваны», русского рэпа; этой смеси икон со Сталиным,  идей о вселенском коммунизме - подкрепленной чем-нибудь психоделическим, с транквилизаторами на закуску.
   Впрочем, Фанни никогда не любила толпы…
Среди молодёжи ли - или же, людей своего возраста, и особенно в интернете, она выделяла две группы.
 Первые говорили о том, что в России всё плохо. И всегда было плохо. Во все времена. Это, мол, страна мрака, произвола, земля изгоев. Но, в отличие от молодых людей, она всё-таки в какой-то мере помнила историю. И отнюдь не могла забыть ни русских мыслителей и учёных, ни русских художников и писателей, ни даже достижений советской науки и космонавтики. Кроме того, эта группа людей провозглашала замечательность ельцинизма и всех западных «достижений» морали и псевдосвобод... С чем Фанни также не могла бы смириться.
Другие заявляли, что всё в России замечательно. А, если не нравится - уезжайте. Валите отсюда. Замечательно здесь и обнищание населения, и отсутствие работы, и ужасающее образование и медицина... Не замечали они ничего такого: для них, всё было прекрасно, и все они грелись на солнышке на Канарах, настоящих или ими воображаемых, и стучали по клавишам компьютера, с воздыханием о русских берёзках и превознося замечательность и сталинских, и ельцинских времён, и даже правления чекистов.
С ними Фанни было тоже не по пути. И обе группы, в сущности, были двумя сторонами одной медали. Все выли в голос: не нравится - уезжай! Но первые - потому уезжай, что жизни для тебя здесь не будет, здесь всё плохо. А вторые - предлагали валить отсюда лично ей, потому что здесь всё так хорошо - но только всем, кроме неё, как изгоя.
При этом, никто не выходил на реальный диалог - и никто отнюдь не пытался, хотя бы советом, помочь. В общем, никто не решал проблемы: даже, не её личные, а проблемы любых других людей, и проблемы страны. Для первых они были не решаемы, для вторых - их не существовало вовсе.
 Людей же, не примкнувших или к первой, или ко второй группировке, на просторах интернета вовсе не наблюдалось. А в реальности - всем и всё было пофиг, кроме того, где добыть денег: кому - на пропитание, кому - на смартфон нового образца.

Теперь ей было ясно, что тени тогда только начинали проверять, какая установка в нашей среде больше придётся по вкусу населению. На что они клюнут... Они и пасли всю эту паству.
Некоторые клюнули на «жёсткую руку». И Сталин в их головах, который «навёл бы сейчас порядок», с лёгкостью одержал победу над православием и коноплёй. Теперь они превозносили времена СССР, во всех отношениях. Другие… они стали «западниками», и решили, что у нас слишком мало свободы и вседозволенности. Третьи сегодня примыкали к одним, а на завтра — глаголили прямо противоположное.
Откуда-то, даже в рамках территориальных границ России, сюда были закинуты, разрослись и вспыхнули сепаратистские настроения. Возрождать здесь, на юге, решили и казачество, и Аланию, и горские народы… На этих, одних из самых отсталых экономически и самых экологически грязных территориях вспыхнул бунт, он выразился ненавистью русских ко всему русскому: они осознали себя кто скифами, кто аланами, кто казаками… Казалось бы, на ровном месте, возникла чудовищная неприязнь к Москве и Питеру, желание «самим обустроить свою жизнь».
Вначале вчерашние мальчики и девочки, подростки конца девяностых годов двадцатого — начала нулевых годов двадцать первого века, из числа знакомых её старшего сына, с их нирваной, коноплей, Че Геварой и православием — только, уже выросшие, взрослые и возмужавшие, были иногда встречаемы ею на просторах интернета, когда она жила уже в Питере. Они «воевали» сначала именно здесь. Но, скорее всего, именно они и заварили всю эту страшную похлёбку. С ужасом, она обнаруживала их в социальных сетях: в контакте, в фейсбуке (Организация, запрещённая на территории Российской Федерации). Тогда она ещё не была запрещённой. Взрослые, они смотрели на неё с аватарок, довольно-таки узнаваемые — но совершенно другие. Это были мужчины, одетые в берцы и в камуфляж, женщины в мини-юбках и высоких сапогах, с автоматами Калашникова и «лимонками»… Они призывали, «назло прогнившей Европе» возродить «Великую Сарматию» на юге России, создать там «милитаристско-идейное, молодое государство»… «Мифотворчество, как завещал нам наш великий земляк Лосев, началось здесь, на Юге», — с апломбом заявлял некий «мультимедийный журналист и писатель Юга России», по фамилии Фронтовой. И Фанни с удивлением узнавала в нем молодого парнишку — пономаря, который в конце девяностых слушал Егорку Летова и бредил Че Геварой…
Всё течёт, всё меняется.
И вот уже совсем взрослый, тот самый «парнишка» возглавляет молодёжные ряды казачества, ополченцев «Великого войска Донского» и призывает их «расширить границы великой Скифо-Алании до её истинных размеров, завоевать территорию от Южной Осетии, через Кубань, Дон и Украину, до Запада, заканчивая Великобританией»… Осуществить «Сарматский ренессанс», значит… А, самое главное — отделиться от России и православия — и начать собственное, языческое возрождение этой самой Скифо-Алании на просторах Дона и Кубани… И, возможно, не только там, а повсюду: язычество ими мыслилось великой силой.
Этот «крестовый поход детей» сразу остановили, ограничив их влияния Ростовской областью и некоторыми землями Краснодарского края. Война не продлилась и месяца, и потом на данной территории возникла Донская республика… Отпавшая, понятное дело, от остальной России: стыд и срам. А потом, последовала так называемая «гуманитарная помощь» населению и тотальный контроль над соблюдением прав человека со стороны независимых наблюдателей весьма «человеколюбивого» Запада, с введением туда их войск наблюдения.
  *  *  *
Странные кадры преподнесла ей память… И ей вовсе не хотелось рассказывать про мрачное общежитие на юге России и его обитателей. Казалось, что эти воспоминания отдавали какой-то духовной плесенью. И православие там, на юге, было не православным, и философия — не философской.
— Я… Не прошу вас рассказывать о личной вашей истории… Только… Просто, мне хочется поговорить с вами, зацепиться за что-то, нам обоим близкое, — заметив её неожиданную грусть и волнение и желая переменить тему беседы, сказал Схимник. — К примеру, где вы родились? Здесь, в Питере?
— Нет. В Новочеркасске. Сейчас — это территория Донской Республики.
— Надо же, мы с вами — земляки. Я… тоже с юга. Из Таганрога. В двадцать девятом, в семнадцать лет, был призван «Великой Сарматией» в милитаристские ряды «верной молодёжи», для Великого Похода… Жуть! Девушки — в кожаных юбках, юноши — в штанах с лампасами, упасть и отжаться, автомат разобрать на скорость — всё это ещё в школе… Мои ровесники с первых классов мечтали воевать… Так и отвечали, на вопрос, кем ты хочешь стать, когда вырастешь: «Я хочу умереть на полях сражения»… Понятно: заводы стояли, работать было негде, наука, образование, медицина — полностью были развалены; ведь это — не Питер, не Москва, где более-менее, жизнь продолжалась… А на окраинах — прежде всего, всё пошло прахом. Причём, за Уралом — это ещё понятно… Большие территории, катастрофически мало людей. Потому, мы и призвали Китай на помощь, и сделали там свободную экономическую зону. А здесь, на юге? Там просто не хватило ума… А жадность управителей просто зашкаливала. Рвачи сплошняком правили там. Заводы давно развалились, в прямом смысле этого слова, медицина и образование — отсутствовали, осуществляясь лишь по интернету, которого дома почти ни у кого уже не было. В домах не было даже света, магазины не работали, а по посёлкам и хуторам странные казаки с нагайками разъезжать стали… Называя себя также аланцами.
Ну, именно в 29-м я и понял: пора отсюда бежать. А куда? Понятное дело, куда-нибудь подальше. Но, за Урал — так там, прежде чем в свободную экономическую зону попасть, общую для России и Китая, поначалу надо миновать «Красный Урал» с Че Геварой на знамёнах: новые «красные» там тогда стояли, народ подзуживали… В Казахстан — так, тоже не пустили бы, прибили бы на границе, и правы были бы: всякое отрепье только тогда с наших краёв туда сунулось, а у казахов там — свои разборки происходили. Осталось мне только одно: сюда двигать, в Москву или Питер. Ну, по Москве я тоже помотался изрядно, да и по всем Российским Интегрированным Штатам, пока в Питере, не так давно, наконец, не задержался.
Границу Дона с Россией я, понятное дело, пересёк нелегально. Конечно же, потом прошёл чипизацию, уже здесь — и остался без паспорта и других документов. Был почти вне закона, бомж-гастроарбайтер с личной идентификацией… Ни семьи, ни прописки… Человек третьего сорта. Ни в вуз не поступить, ни на приличную работу устроиться… Так и живу с тех пор. Иногда, грешным делом, даже подумывал: может, зря из Великой Сарматии ушёл. В смысле: из Донской республики… Там — хоть с легальными документами был бы… Даже, с жильём, быть может. А война там уже окончилась. В общем, попал я из огня, да в полымя. Хотя… Я почему-то полюбил этот город. Мой — Питер…
- Я - тоже, - тихо сказала Фанни. – Я здесь когда-то училась, с тех пор и полюбила его навсегда. Не знаю, как я могла вернуться на юг, как могла жить - без него. Не южный я человек.
   Они  оба надолго замолчали. За окном было темно. Шёл дождь.
  - Схимник, - потом, Фанни сказала тихо, - Можно, я буду вас... так называть?
  - Да. Меня так все друзья называют.
  - Схимник, что вы там... Такого написали, в своей тетради? Той самой, которую нашёл ваш друг… Выброшенную в мусорный контейнер… По которой он вас и разыскал...
  - Вы в курсе этой странной истории?
  - Да.
  - Ничего особенного... Это - черновик. В мусор он попал случайно, кто-то из соседей моих знакомых на общей кухне обнаружил - и выкинул. Ну, несколько моих сказок там было, и несколько придуманных мною афоризмов. А ещё, стихи, карта фантастической земли, и текущие записи: телефоны, адреса… Но, найдя эту тетрадь, он понял что-то важное... Важное сейчас - и только для него. Быть может о том, что он не одинок в этом мире… Что есть ещё кто-то, кто всё-таки думает и пишет. Реальный человек: не интел и не бот. Он захотел  меня отыскать... Быть может, вовсе не затем, чтобы отдать назад эту тетрадь. А для того, чтобы убедиться, что я существую. В моей тетради он, поэт, отыскал то, чего ему так не хватало: живого человека.
  - Прочитайте мне что-нибудь из сочинённого вами. Можно, совсем короткое.
  - Я… Не помню ничего наизусть из того, что написал. Но… Я попытаюсь рассказать вам одну из моих сказок. Она понравилась ему... Поэту. А он… Был очень горд собой, своей «миссией на земле», своими стихами, считал себя исключительным и особенным человеком. Он читал стихи всегда и везде, где только мог. Даже – случайным прохожим. И старательно исчислял  количество написанных им стихов, как скупец считает деньги... В общем, мы  с ним очень разные. Но всё же, он, несомненно, талантлив. И я, когда выздоровлю, обязательно его навещу. Это он рассказал вам обо мне?
   - Нет. И… Не ходите туда, к нему. Он… не живёт там больше, - ответила Фанни и опустила глаза. - Расскажите лучше мне сказку.
  - Хорошо. Слушайте…
 
     ***
     В некотором царстве, в некотором государстве… Или, так: в очень давние времена… Жил-был один мастер. Он создавал из камня цветы и животных, делал статуэтки людей, скульптуры и барельефы.
  Однажды он решил, что он сможет уже создать статую какого-нибудь бога. И, если он поставит её в своём селении, то будет всем людям этого селения большое счастье. И даже из других мест люди будут приходить сюда, чтобы помолиться. «Эта статуя должна быть прекрасной! - подумал мастер. - Но, как создать мне статую настолько прекрасную, что, глядя на неё,  люди бы вдохновлялись, и это приносило бы им исцеление, исполнение их мечтаний?»
   И он пошёл к мудрецу, который жил в горах. Хотел спросить у известного мудреца, как достичь такой степени вдохновения, чтобы  увидеть прекрасных богов - а потом, запечатлеть их в камне.
   Мудрец медитировал около своей пещеры, когда к нему подошёл мастер. Он вышел из медитации и сказал, что знает, зачем пришёл к нему ваятель.
  «Но, я ничем не могу помочь тебе, поскольку я не бог, и достигаю видения богов очень редко, и не смогу тебе их описать. Тем не менее, я знаю одно: ещё выше в горах, на краю снегов, есть пещера. И там есть статуя, которая приносит всем, кто обратился к ней, исцеление и помощь. Если ты достигнешь этой пещеры и найдёшь вход в неё, то и ты увидишь эту статую. И, возможно, сможешь сотворить её копию в своём селении. И вы получите связь с божественным», - сказал мудрец мастеру.
   Мастер тут же отправился в новый путь, к далёкой вершине. Там, среди снегов, он отыскал пещеру. Он вошёл в неё, и в глубине увидал фигуру в белой длинной одежде. Он подошёл к ней ближе и понял, что статуя была изваяна с таким мастерством, что казалась живой. Каждый изгиб тела, каждый палец руки, закрытые глаза, одухотворённое лицо – всё было выполнено с таким непревзойдённым совершенством, и так эта статуя была изумительна, что бедный мастер в экстазе упал перед ней на землю, и взмолился: «О, Великий Скульптор! Прости, что я хотел посягнуть на то великолепие, достигнуть такого же мастерства в своём созидании, которого добился ты! Мне никогда  не сотворить ничего подобного; я могу лишь молиться, чтобы твоё прекрасное творение жило вечно - и никогда не было разрушенным! Ведь оно... так великолепно!»
  Потом он поднял голову, и вдруг увидел, что статуя открыла глаза и смотрит на него. А из глаз статуи струился свет. Затем, всё: одежда, лицо, волосы статуи, –  утратили белизну и приобрели яркие цвета.
  - Великий Скульптор прощает тебя, о мастер! – сказала статуя. - А я, благодаря тебе, наконец, получаю вечное бессмертие! Ты попросил об этом моего Бога! – и прекрасная девушка, в которую превратилась статуя, улыбнулась мастеру.
  - Я несколько сотен лет просидела здесь в медитации… Я сижу здесь так давно, что люди стали принимать меня за каменное изваяние, а мои одежды покрылись льдом. Я стала проводником всех молитв приходящих сюда людей, когда они возносят их, непосредственно к Богу. Но, ещё никто и никогда не молился здесь... Обо мне. И о том, чтобы я сама получила бессмертие. Только... ты вдруг помолился о том, чтобы я жила вечно… И бессмертие было даровано мне: и только, благодаря твоей молитве. А потому, я покидаю эту пещеру... И становлюсь бессмертной богиней. А ты… Ты станешь великолепным скульптором: потому что у тебя чувствительное и любящее сердце.
   Сказав так, она коснулась пальцем лба  мастера, и он почувствовал жар прикосновения.
  - Помни меня. И знай, что силу творчества никогда не получить от каменной статуи, от изваяний и даже по воли богов... Её передают... Только от сердца к сердцу, - сказала богиня. - И я сейчас передаю её - тебе.