Алиса Селезнева в степях Пригуцулья

               
     Скуластый удмурт из кочумающих полонянников Пшебыслава Стоючего товарищ Калюжный, селикозистый кулугур и ёкарный дерибас, сшибая серенькую кепчонку с одинокой пуговкой по закругленной к бочатам макушке лакированным стеком эскадронного, выпушив вязёмистую диагональ трофейного бушлата, прихрамывая контуженным тазобедренным суставом на титановых штырьках и всякое - такое, что ты и сама можешь себе представить, загнул голову коромыслицем ввысь и прочел первые строчки этой сказочки без характеризующих потолочных балясин и стропил, белея на глазах и уже, разумеется, шатаясь. Никто - и сам автор - не знает, что воспоследует далее, то ли издевательство форменное, раз уж сестра по разуму поддерживает эдаких уродов, как опойный министр обороны, то ли призыв к оружию, граждане, хотя, ежели так - ту, то нету граждан отродясь и выворотясь на святой Руси, шляются гулёвые людишки, мацая себя за ампутированные яйца скрозь чёртову кожу зарубежных штанцов, напевая замысловатые строки Летова про оконцов - огурцов полна жопа бюллетеней для голосования впоперечь, как пробор, выбитый чеканщиком Гурзуф Моисеича Губонина ( пароходчик, между прочим, фабрикант и основатель Общества теософии Крыма ) вечно пьяным мастером перукарщиком Оськой по прическе товарища Калюжного, несколько и постепенно отудобевшего от первоначалистого впечатления от вихрастых вывертами орфографии строчек, преподносимых к тоненьким ножонкам Пикачу, ринувшейся на фальшивую грудь Богини Бэйли Джей по магическому повелению некоего Ивлукича, эсквайра. А я - эсквайр.
     - Много ль человеку землицы надобно, - стонал бородой граф Толстой, царапая ногтями гнутую колесом спину Черткова, внедряя свой болт в узкий и жаркий задний проход товарища.
     - Разврат, - оценил товарищ Калюжный, входя в Ясную поляну разнарядкой комбеда и разношенным фронтовым сапогом, привнесенным в ткань моей новеллы аж - эвон кому ! - с самих с Карпат, откуда дезертировал унтер Калюжный в незабываемом восемнадцатом годочке, бросив на х...й придурковатого Дроздовского со всеми грёзами Киттса о новой и единой жизни, опухлой и сочной, как манда Криськи, доставшаяся еще одному О, Счастливчику после Мэтта хренова Тархуна.
    - Суки, - ругал я успешных мужичков, окучивающих парочку вкусняшек и днем, и ночью, и вместо компота. - Я б таковских на закорках таскал всю дорогу, опуская на мать сыру - землицу лишь для перепихона.
    Закрыл глаза и, закурив привычку, представил. Я, Криська и Бэйли. Два хера и одна манда. Как считал Марио, это самое то, самый цимус и вумат.
    - Ыыыы, - отреагировал я на упавший в процессе мечтательности прямо мне на грудь искряной огонёк с сигареты. Чо там товарищ Калюжный ?
    - Гражданин граф, - стаскивал с Черткова Толстого комбед партийкой Груней и гитарой, красным бантом и локомобилем артели ложечников, горном, сука, самых первых пионеров - героев, портивших немцам затворы МГ - 34 и травивших колодцы ангидридом, целым, б...дь, хором Пятницкого внушая дисциплинированность в квартальном отчёте, - примай мандат и ступай отселева. Мы тута коммуну установим.
    Граф пёр на станцию Дно, Чертков в Париж, Калюжный к стенке, а Ясную поляну раззоряли и не потерпляли снова немцы, пытаясь завершить Великую войну назло вудрястому идеалисту Вильсону, касторовой шляпой и шитым в розочку жилетом ослепившим версалистов - реваншистов. Агрессивные блоки. Провокационные выпады. Кощунственные танцы в храмах. Унылый мудак и плешивый гном, выродок человечества, своей тупостью ввергающий в полусонное состояние ржавеющие сверху вниз, от тендера и до рельсы чугунной паровозы Гражданской войны, судя по результату сто лет погодя - на х...й не нужной.
    А что если и сейчас такое ? Вот на х...й не нужны ни выборы, ни митинги, ни телевизоры, ни сам народец, сам себя ухойдакавший самогеноцидом ?
    Потому Австралия. Бразилия. Сепультура контркультуры и Веничка Ерофеев с великим и ужасным непослушанцем Керви отгребают столовыми вилками о двух зубчиках чесноку с белой скатерти чорный холодец Лизки Готфрик, шуганувшейся и это правильно. Я рот пахал всех готфриков, тем более, что она - Непийко.
    Пшебыслав Стоючий запрягал торопко обоз с мягкой рухлядишкой, кадилами золоченой бронзы, бочонками и осетрами, перекладывая оглобли канифасом и парчой заповедной, не оглядываясь валил в сторону Кракова, а прибыв в древлюю столицу Полонии, долго молчал и лишь потом, через сто лет сказал, как отрезал : " Да ну на х...й ".
    И ведь только через пятьсот лет выкружат Кармазин и Ключевский суть смысла из кратких слов Пшебыслава, погорюют чутка о князе Швидригайле Болеславе Ягеллоне, упустят слезу скупую мужественно о Даньке Галицком и Васильке Полоцком, ан поздняк метаться, суки рваные ! Вышел рылом абцуг и хавайте, товарищи дорогие, слюду с тумпасами, повторяя зеландских лавочников, шатавшихся по площадям как раз в серединке пятнадцатого века. Вот и совет бесплатно - незванный для навальнистов нарисовался : через пятьсот лет все само собой смастырится и станет русский человеком. А удмурт, стал быть, в медведи возвернется.