По счету восьмой, по ощущениям день нового рождени

 Не могу признаться, что мое пробуждение было неожиданным. Скорее, его ожидание оказалось мучительным, потому что проснулась за пять минут до мерзкого лязга звука будильника. Отвратительное изобретение. Не отрывая глаз с нервных перескоков стрелки, по морде будильничьей видела – готовится, сволочь. Опережая механического садиста на вступительной ноте, успела заткнуть ему глотку.
 
  Победоносно прошла на кухню. Утро началось с тактического преимущества. Дивное утро! Признаюсь тебе еще вот в чем. Прежде, каждый день начинался с большого куска песочного или слоеного пирога. Какая разница, где я их брала. Если не ленилась, то с вечера могла испечь из теста, купленного в супермаркете. Начинки были разные: вишневые, ореховые, из кураги с изюмом, яблочные.  Моментально съедала половину, остальное – с утренним кофе.

  Такие восхитительные пироги делала бабушка. Запах ванили необыкновенный! Все у нее ловко получалось – я только в дверь захожу, она уже из холодильника достает и разминает тесто, заранее замешанное. Ее руки, маленькие и ловкие, быстро превращают бесформенный кусок в абсолютно круглый тонкий лист. В одно мгновение на нем появляются большие мясистые, почти черные, вишни. А сверху бабушкины пальцы заплетают хорошенькие завитушки из косичек и колосков. Каждый раз послойное плетение неповторимо! Ох уж эти завитушки! Довели до смертного греха…

   Никогда не догадаешься, моя дорогая, почему вспомнила бабушкины пироги. Сегодня нутром почуяла, что легкость тела, обретенная ограничениями и соленым потом, может опять превратиться в тяжелые доспехи и сковать мою плоть смертельными объятиями на веки вечные.
 
  Если бы ты знала, как мне хочется очутиться в объятиях …его. Я бы никогда не оставила, не ушла – бросилась вдогонку, если бы могла понять тогда, смогу ли я жить без него?
  Разве я сейчас живу? И- хо! Сердце заколотилось, будто душа рвется вон! А я все жду и жду. Кругом метели зимние. Холодная кристаллическая изморозь стен и углов. Молчаливое изнурительное одиночество. Я люблю сейчас все ссоры, которые были между нами. Все битвы по пустякам: ежечасные, ежедневные и затяжные. От первого утреннего прикосновения, раздражающего безумной обидой:
– Отстань! Я спать хочу!
До глупых воплей возмущенной плоти, уставшей за день.
 
   Как долго он терпел и прощал кошмары, изощренно сплетенные молчаливым поведением. О-о… моя игра в молчанку! Мне казалось, что безмолвно отведенный взгляд хмурого лица и невыносимое хлопанье дверьми, доведут его до состояния, когда он признает все ошибки и смирится, и станет просить, и …выскажет готовность…

  Дура. Бесчувственная дура. Лучше бы я проколола себе ноздрю тремя сережками и воплощала молодежную субкультуру снаружи на своих уроках, чем строила из себя воплощенную эмансипатку, терпящую случайное событие в жизни – мужчину, живущего рядом.
Ох, прости…

  Прости, за легкость откровения.  И сбитости с пути в сторону каждой бегущей мысли о нем. Думала, уже не больна. Но стоило покопаться в памяти, письменно изложить, припомнить и дотянуться до сна, в котором мы плывем рядом как два дельфина, как Ихтиандр и Гуттиэре, в бескрайнем океане, кажущимся бесконечным. Только тогда сюжет был иной: вместо романтической и наивной девушки – стерва, злая и агрессивная.

  В настоящем времени наша стройная героиня превратилась в очаровательно-стервозную тетеньку с толстым задом, мечтающую о любви без коммерческой выгоды.
  Мне кажется, что пишу не тебе. Пишу для себя. Стоит присесть с планшетом и «поюзать девайс» – как говорят мои продвинутые маленькие засранцы, и пошло-поехало…
  Может, мне и впрямь, написать какой-нибудь рассказик о своей жизненной сказке. Думаешь, не справлюсь? Не получится? Мои прежние попытки облечь замысел в слова завершались крахом мыслей, которые обретали жалкий синтаксис без воображения, становясь пустой риторикой. Да и что такого интересного в жизни моей…


  Представляю выражение твоего лица – недоуменное и удивленное. Родились-то мы с тобой во времена застоя и социалистического счастья. Времена, описанные вкось и вкривь разными писателями всех мастей и народов. Знаю, знаю твои сомнения. И улыбку…

  Вспомнила, когда отец заслонился от меня жалкой улыбкой. Когда не стало мамы. В тот период он приобрел привычку сидеть, уставившись в одну точку в неподвижном состоянии. При этом он молчал, не откликаясь на мои вопросы, сидя в безмолвных сумерках, в глубине комнаты, с пробивающейся полоской света в расщелину между неплотно сдвинутыми шторами. О чем он думал в эти минуты? Об удивительной женщине, любовь к которой он пронес через свою жизнь, помня о тепле ее тела, а может быть, о тепле ее души? Не знаю, мы об этом не говорили. Никогда...


   Мои родители были физиками и работали на заводе "Балтиец" в Эстонской ССР. В те времена такие предприятия имели статус  «почтовых ящиков». Позже от бабушки я узнала, что на заводе обогащали оружейный плутоний для оборонной промышленности - пусковых ракетных установок. Родители мои входили в состав главных специалистов завода – отец заведовал производством, а мама возглавляла лабораторию. Теперь трудно сказать, что больше повлияло на мамину болезнь – радиоактивность или что-то другое…

  Мне было восемь лет, когда по рекомендации ее врачей, мы должны были переехать ближе к теплу. Отец выбрал Полтаву. А спустя семь месяцев мы ее похоронили.
  День похорон запомнился жарой и солнцем. Горячее солнце, безжалостно жгущее насквозь не только деревья и крыши домов, но и людей, приехавших проститься с мамой. Меня испугало лоскутное кладбище с крестами на неравно нарезанных участках, с причудливыми памятниками и строениями, похожими на обелиски. А когда увидела выкопанную могилу, я потеряла сознание. Это все, что я помню.

  Все воспоминания упорхнули и мой мозг не оставил в памяти ничего кроме маминого голоса и запаха волос, пропитанных химическими препаратами заводской лаборатории.

  Полтавская квартира, в которую мы поселились, не хранила ни маминого тепла, ни заботливой чистоты предметов домашнего уюта от прикосновения ее рук. А в мое сердце впилась первая обжигающая метка – клеймо немилосердной судьбы. Я не могла понять и принять причину маминого предательства. Я ощущала себя потерянной во враждебном пространстве, наполненном смесью холода и отчаяния.

  Все изменилось однажды.  Два месяца спустя, перед началом учебного года, я проснулась от шепота женского голоса. На мой истошный крик:
– Мама! – прибежал испуганный отец.
  Мое сердце колотилось, будто готовилось выскочить и побежать навстречу…
  Так в моей жизни появилась бабушка Леокадия Юргевна. Она была двоюродной теткой папы, пережившей бесчисленное количество своих мужей. Для меня до сих пор осталось загадкой, почему она согласилась на его предложение побыть некоторое время с нами, пока я привыкну к новой жизни без мамы, но так и осталась…
– Мне нравится ваша погода! Не то что в Таллине – лето хуже осени, а зимой от сырости не спасают даже две пары колготок. Да и речка рядом. Конечно, не Балтика, –  в тот момент она подалась в мою сторону, обняла и, улыбаясь, спросила – наверно, теплая? Как говоришь, ее название –  Вор… вор чего?

  С того самого момента, когда я посмотрела в ее глаза, будто погрузилась в Голубую Бездну, бабушка стала сначала членом нашей семьи, а через несколько лет единственным родным человеком…